“Наш род обречен на вырождение. В этом — только моя вина”.

Но в чем та вина — не объяснял. Михаил Александрович вообще стал неразговорчив. И все чаще запирался в мастерской.

Он снова писал Демона. Был заказан огромный холст — позже Врубель пришил к нему еще кусок, чтобы дописать фон — Кавказские горы. Он стоял у мольберта по 20 часов подряд! Написанное очищал, начинал заново, в нетерпении залеплял куски непросохшей краски газетной бумагой и писал по ней… Самым трудным было поймать нужное выражение лица. Однажды Врубель нашел то, что искал: в иступленном, больном взгляде этого человека читалось гордое и злобное нежелание смириться с поражением. Художник даже не сразу понял, что глаза эти он видит в зеркале…

Порой на Михаила накатывали приступы агрессии, и тогда он выходил на улицу. Однажды избил извозчика, потом капельдинера в театре, газетного репортера… Жена писала Римскому-Корсакову:

“Вообще это что-то неимоверно странное, ужасное. В нем как будто бы парализована какая-то сторона его душевной жизни... Ни за один день нельзя ручаться, что он кончится благополучно”.
Врубель теперь почти не ел, бросил умываться и бриться, не стал даже лечиться, когда началась лихорадка. Врачи считали, что это — нервное. Что пациенту надо поменьше работать и побольше спать. Только вот беда — спать-то Врубель как раз и не мог: стоило задремать, как во сне ему являлся Демон и требовал немедленно становиться за мольберт… В одно из таких “посещений” Врубелю было велено назвать картину “Ikone”, то есть “Икона”. Но с таким названием на выстаку не брали — пришлось остановиться на “Демоне поверженном”.

На выставке “Мир искусства” полотно вызвало настоящую сенсацию! Женственно-хрупкое, почти бесплотное и бесполое существо синеватого цвета, словно мертвая ощипанная птица. Впрочем, пока шла выставка, Михаил Александрович приходил каждое утро и переписывал картину: Менялся нос, глаза, в иные дни Демон становился особенно страшен, в другие — жалок…

…Скоро наступила развязка: консилиум во главе с профессором Бехтеревым порекомендовал поместить Врубеля в психиатрическую лечебницу, к профессору Сербскому. Михаил Александрович вышел оттуда через год — сломанный, выжженный изнутри, но все же почти выздоровевший. Он так надеялся, что все его несчастья позади!.. О Демоне он больше не вспоминал — объявил, что отныне станет рисовать только жену и сына. За четыре сеанса портрет Саввочки был готов: на детском личике — взрослые, скорбные глаза, полные смертной муки…

Не прошло и месяца, как Саввочка умер: от обыкновенной простуды, которая при переезде в плохо отапливаемом поезде перешла в крупозное воспаление легких. Просто Врубелю в Москву пришло приглашение погостить у приятеля в Малороссии, и он велел Забеле собираться, невзирая на легкий насморк малыша. До киевских докторов Саввочку довезти сумели, но было поздно…

…Врубель, не помня себя, слонялся по Киеву. И вдруг обнаружил, что стоит напротив Кирилловской церкви. Одно воспоминание вдруг всплыло в памяти:

— Сударь, как мне найти Кирилловскую церковь?

— Возьмите извозчика и скажите ему, чтоб отвез Вас к дому для умалишенных, — ответил неизвестный девятнадцать лет назад…

“Кто был этот человек? И что хотел мне тогда сказать? — гадал Михаил Александрович, переводя беспокойный взгляд с нарядного храма на здание клиники. В тот же день Врубель попросил жену:

“Подбери мне какую-нибудь лечебницу, не то я вам наделаю еще каких-нибудь бед”.
1.


Портрет сына. 1902 г.
2.


Царевна Волхова (Н.И. Забела). 1897 г.
3.

Царевна-Лебедь. 1900 г.
4.


After the Concert. Portrait of Nadezhda Zabela-Vrubel. 1905.
Pastel, charcoal on canvas.
The Tretyakov Gallery, Moscow, Russia.
5.


Portrait of N. Zabela-Vrubel on the Edge of a Birch Grove. 1904.
Watercolor, pastel, charcoal on paper.
The Russian Museum, St. Petersburg, Russia.

***