С Валерием ЛЕОНТЬЕВЫМ беседует Элла АГРАНОВСКАЯ У нашей газеты с певцом Валерием Леонтьевым есть своя многолетняя история. Дело в том, что много лет назад редакцию "Молодежки" с завидным постоянством атаковала читательница из Пайде по имени Катрин. Через газету она признавалась в любви знаменитому певцу, и каждое письмо начиналось и заканчивалось словами: "Хочу замуж за Валерия Леонтьева!" У этого незамысловатого сюжета было также продолжение, однако лично мне о нем вспоминать никогда особо не хотелось. Но и забыть эту историю как-то не получалось: сюжет настоятельно требовал завершения. И вот, собравшись с духом, рассказываю Валерию Леонтьеву о том, как написала через газету его поклоннице ответ, в котором пыталась ее убедить, что любовь к кумиру – это, конечно, хорошо, но будет гораздо лучше, если полюбит она не звезду эстрады, а мальчика с соседней парты или из соседней квартиры, что мы, наконец, при всем своем желании не можем выдать ее замуж за Валерия Леонтьева... Леонтьев сначала улыбается: "А вы, значит, должны были стать свахой?" Но слушает внимательно. Потом слегка прищуривается, словно пытаясь восстановить в памяти забытую картинку. – Припоминаете? – Да, что-то такое ворочается в памяти. Кажется, вы призывали ее к тому, что не нужно любить телевизионное изображение, а лучше отдать это живое чувство живому человеку. – Именно так. А в конце посоветовала ей утешиться тем, что пройдет время, она выйдет замуж, у нее родятся дети, потом пойдут внуки, и однажды она расскажет им о том, как любила в юности безумно знаменитого певца Валерия Леонтьева, чье имя им ни о чем не говорит, потому что жизнь скоротечна, а актерская слава тем более. Потом мне передали, что в каком-то интервью вы выразили некоторое недоумение по поводу этого вывода. Действительно, с моей стороны это было свинство! Леонтьев весело рассмеялся, что-то хотел возразить, но я продолжала: – А иначе не скажешь, потому что прошло двадцать лет – и сидит передо мной знаменитый певец, и только что ему бешено аплодировал зал... Но я настолько счастлива, что зрители по-прежнему вас любят! Потому и осмелилась напомнить вам эту историю. – А вeдь хорошо, что рассказали. И хорошо, что история еще не закончилась. И наверное, вы во многом были правы: эта история отражает нашу жизнь, где правят бал средства массовой информации и зрительницы влюбляются в тени, которые мелькают на телевизионном экране. С одной стороны, это нормальная ситуация, с другой – конечно, лучше любить соседского мальчика. По крайней мере, с ним будут дети, а внукам можно будет рассказать о той несбывшейся любви и – слава Богу! – показать: вот он! Ведь бывшие поклонницы уже внуков за кулисы приводят. А когда-то ездили по стране, писали письма, чем-то возмущались, чему-то радовались, а теперь совершенно успокоились: привет, вот, дочка родила. Внука Валерой назвали. – И они с вами знакомы? – Конечно! И у меня остались очень яркие впечатления от самых первых, самых пылких, самых ярых поклонниц. – А знаете, меня всегда поражает, что при всей своей бешеной популярности вы совершенно не производите впечатление человека сытого и благополучного. – Наверное, это отражение той жизни, которая прячется под оболочкой. – И эта жизнь полна внутренней неустроенности и драматизма? – Мне стыдно и неловко произносить высокие слова типа "художник", "творческая личность" и так далее, но все-таки я смею относить себя к этой категории человеческих существ. И такие люди просто не могут быть благополучными, они не должны быть благополучными. Ведь как только ты покрываешься жирком сытости и удачливости, это сразу передается в зал, и температура того, что ты делаешь на сцене, сразу падает: оно уже никого не цепляет, не волнует, не трогает. У тебя непременно должно внутри что-то болеть, и эта боль становится созвучной каждому сидящему в зале, и они глубоко сопереживают твоему неблагополучию, твоей неустроенности – и между вами пробегает искра. – А каким термометром вы измеряете градус ваших устойчивых многолетних отношений? – Есть у меня такая шкала: сделай сегодня все, что можешь, не береги на завтра свой голос, свои легкие, свою ногу. Все очень просто. – Вы полагаете, публика это понимает? – Конечно, понимает. Она понимает, что человек делает максимум возможного именно сейчас, в ее присутствии. По крайней мере, знает, что я не буду работать левой ногой. – Но все же это не повод для столь долгой зрительской привязанности. Должно быть что-то еще. – Наверное, они не перестали ждать от меня очень для себя важного, быть может, откровения какого-то, возможно, лечения своеобразного. Знаете, есть люди, которые верят в то, что я их лечу. – А вы действительно лечите? – Они верят в это. – Хорошо, они – верят. А вы – лечите? – (Cмеется.) У кого-то проходит сердечная боль. Кто-то пришел на концерт с давление под двести – оно падает. И действительно, есть категория зрителей, которая приходит ко мне за физическим излечением в буквальном смысле, за каким-то состоянием, которое нравственно, морально их успокоит, быть может, снимет какой-то груз с души. Есть, конечно, и любопытные, которым просто интересно: а что он сегодня выкинет? Хотя вроде бы все уже выкинул, чего еще ждать. Но приходят – и слава Богу. – У вас не возникает впечатление, что на протяжении концерта публика вас пожирает, и пока вы ее лечите, она вытягивает из вас все соки? – Возникает такое ощущение. И ест она меня до тех пор, пока не наступает какой-то переломный момент, и тогда зрители уже мне начинают отдавать свою энергию, сами того не замечая. – Каждый раз? – Каждый раз, раньше или позже. Где-то такое случается уже на первой песне, а в ваших широтах обычно минут через тридцать, но происходит это обязательно. И тогда будто гора сваливается с плеч – я начинаю все делать в свое удовольствие. Не работать, а именно получать удовольствие. – А вообще, вы считаете себя свободной личностью? – Пожалуй. – Но что в вашем понимании – свобода личности? – Видимо, это некое пространство, у которого есть четко очерченные и очень ощутимые границы, которые при всей своей свободе эта личность не может преступить, может только подойти к ним. Где они пролегают, определяю я сам, но быть должны непременно, иначе твой путь приведет только к разнузданности. Вот потому я свободен – в тех рамках, которые сам себе определил. По-моему, так и должно быть. – А интересно, нынешние поклонницы будут похуже прежних? – Да нет. Не хуже и не лучше. Есть такое чувство – поклонение кумиру, и я его понимаю. Вот Миша Боярский своих палкой гоняет... – Вы не гоняете? – Я – нет. Я стараюсь поддерживать разумный нейтралитет, держать в цивилизованных рамках отношения с людьми, которые непременно хотят потрогать тебя и подергать. – Все-таки хотят? – Хотят, конечно. – Но противно же, когда дергают! – Это не самое страшное в жизни. – Тогда скажите напоследок, что самое страшное в жизни. – Самое страшное в жизни – перестать хотеть чего-либо: перестать хотеть подергать кумира, перестать хотеть увидеть новый фильм, перестать хотеть с кем-то познакомиться. А для меня самое страшное – перестать хотеть петь. И если я перестану хотеть выходить на сцену, это будет страшно. Поэтому готов неустанно повторять: не переставайте хотеть хоть чего-нибудь!