Гл. 21   АРМИЯ.

ПОСЛЕДНИЙ   ГОД

 

    Весь преисполненный счастьем, я ехал домой в отпуск на неделю. Дело было летом. Ну, куда же лучше?

    Родители продолжали работать в ДК.  Люба уже пошла в школу, окончила первый класс. Только училась она теперь не в Федурнове, а в колхозном Агрогородке, в большой новой десятилетней школе.

    Дни отпуска пролетели мгновенно. Пару раз пришлось съездить в Балашихинский военкомат, чтобы отметить прибытие и убытие. Выдрессированный в Переславль-Залесском и на Байконуре, я на «автомате» почти непрерывно отдавал честь встречающимся на пути офицерам, а они на меня вообще не реагировали. При виде генерала сердце уходило в пятки. Но их в Москве было, как семечек. Страшнее генералов был воинский патруль, останавливали, но всё обошлось.

    Вернулся к месту службы. А тут в роте наметились преобразования. Наш старшина роты – «макаронник» - уходил на пенсию. Командир роты майор Шумляк предложил мне  место старшины роты. Именно предложил. Я был в большом замешательстве. Мне никак не хотелось становиться военноначальником, у меня вообще никогда в жизни не было стремления к лидерству. Тут меня стал «обрабатывать» старший сержант Сашка Шрейдер, мой дружок, который вот-вот должен был уйти на дембель. – «Да ты что? Соглашайся! Будешь жить, как кум королю!»  Я и согласился.

    Присвоили мне звание «старший сержант» и дали роту – 120 вояк, четыре взвода. И стал я им «отцом родным». Как и положено, у меня была каптёрка с каптенармусом Ванькой по фамилии Штык, ростом под два метра. С ним мы сдружились и друг друга не обижали.

    Теперь у меня добавилось обязанностей. Выводил роту на утреннюю зарядку, водил в столовую, в кино, в баню. Проводил вечернюю поверку, был старшим в суточном кухонном наряде, заместителем начальника караула. Я должен был непрерывно следить за поддержанием порядка в казарме, выполнением ремонтных и других хозяйственных работ. В соответствии с графиком менять обмундирование, постельное бельё, обеспечивать сохранность оружия и противогазов в пирамидах. И так далее. После шести вечера и до утра я оставался для своих подчинённых самым главным командиром.

    Теперь утром дневальный будил меня за полчаса до общего подъёма, а спать я ложился на полчаса - час позже всей роты, пока все не угомонятся.

    Получил ли я от этой должности плюсы? Было и такое, но немного. К примеру, приведя роту в столовую и убедившись, что всё в порядке, я садился за отдельный стол, где меня ждала так называемая «диета». Как-то так получилось, что у нас хворал один парнишка, ему назначили эту самую диету, потом его комиссовали, а диету снять забыли, и она осталась при роте. В чём состояла эта диета? Вместо  суточной нормы сливочного масла в 20 грамм в ней было 50 грамм. И немного больше сахара, чем остальным. Всё!

    Я неспешно поедал свою порцию с «диетой», а рота к тому времени уже заканчивала «приём пищи» - так это действо в армии называлось. Тогда я давал команду сержантам вести своё «войско» повзводно в казарму, а сам не спеша доедал и шёл один.

    Вот, пожалуй, и весь плюс.

    Такая служба скорее меня обременяла, чем радовала. Приходилось отвечать за всё и за всех. Убивала зачастую «дубовость» некоторых вынужденных действий. К примеру, однажды стало известно, что завтра приезжает комиссия с проверкой.  Командир роты в срочном порядке приказал покрасить в казарме полы. Приказы не обсуждают, а выполняют.

     Сдвинули кровати, тумбочки, покрасили. А дело к вечеру, где спать-то? Краска ещё к пальцам липнет. Но получаю новую команду – поставить кровати и тумбочки на место. Поставили. Можете себе представить, что стало с полом? Лучше не представлять.

    А на другой день приезжает комиссия. - Ну, как, солдатики, служба, как живёте? -  Отлично! - А чего-то старшина такой невесёлый? И почему так неуютно и грязно в казарме? Что ж я так плохо службу несу? -  И давай со мной вести задушевный разговор. Мол, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. -  Ну, я и выдал полковнику, что к власти не стремился и что лучше быть хорошим солдатом, чем плохим старшиной. Привёл в пример своего дядю Серёжу, который работал простым плотником на стройке, а при этом был почётным гражданином города. Полковник речь мою законспектировал, а потом на дембеле это мне слегка аукнулось. При увольнении в запас всем старшинам рот, срочникам, вроде меня, присвоили звание «старшина». Всем, кроме меня.

    Поскольку я стал «большим» начальником, то у меня появились и прихлебатели, и новые друзья, и враги. Но для всех очаровательным не будешь. Пришлось «показать зубы». В армии в это время пошла реформа, стали переходить с трёх лет службы на два. И потому как-то вдруг «стариков» стало больше, чем молодых. Причём, самыми отъявленными «стариками» стали вновь испечённые. Этим «войском» стало трудно  управлять. Чуть что, гонор – пусть, мол, молодые пашут.

    Устроило мне моё «войско» проверку на «вшивость». Повёл я как-то роту на вечернюю прогулку перед отбоем. А через неделю строевой смотр. Пройти нужно слаженно, песню ротную спеть. А, коли так, нужно тренироваться. Даю команду «Строевым, марш! Запевай!» Строевой шаг ещё кое-как изобразили, а не поют. Повторяю команду ещё раз – не поют. Дальше просто – разделяй и властвуй! Помните наш бунт в Переславль-Залесском? Ладно. «Первая шеренга, запевай!» Молчат. Дальше тоже просто. Дать команду одному человеку, правофланговому, например. А это Ванька Штык, каптёр мой. Пожалел я его, не стал мурыжить. Сделал по-другому. Дал команду «Вольно, разойдись! Строиться повзводно!» Сел на скамеечку, а сержантам приказал походить передо мной со своими взводами строевым шагом минут двадцать. Потом опять построил роту в одну колонну, опять даю команду «Запевай!» Опять не поют. Я снова на скамеечку, снова передо мной туда - сюда топают. Прибегает дежурный офицер по части. Мол, что тут происходит? Уже час, как  отбой! – Да, ничего, бунтуют, не поют. – Ну, ты, смотри, поосторожнее, не пережимай, Устав нарушаешь.

     Да знаю я, что нарушаю. Да только, если не я их, то они меня. А, если сломают, тогда всерьёз никто меня считать  не будет. На третий или четвёртый раз (а дело уже к полуночи) из задних рядов колонны, где плетутся «старики» и всякие немощные, голос: «Запевай, салаги, спать хочется». Запели!

    Ладно, отправил роту в казарму спать. Больше меня не испытывали.

    Был, правда, ещё один случай, помогший мне утвердиться. И днём, и на вечерней поверке я порой раздавал наряды вне очереди умышленно. Нужны были внеочередники для какой-нибудь работы. Однажды мы готовились к наряду на кухню. Для этого нужно было привести в порядок старое х/б. Оно, хоть и старое, должно было быть чистым и без дыр. Следовательно, его надо было постирать. Спрашиваю у сержантов, сколько у них провинившихся внеочередников. Маловато оказалось. Нужно добавить. Иду на вечерней поверке перед строем. Так, сапоги пыльные – один наряд вне очереди. Подворотничок грязный – и тебе один. Ремень крутанул за пряжку, провернул два раза – два наряда. Дошла очередь до Гнатюка, того самого, Швейка нашего, чего-то и ему от меня досталось. А он ухмыльнулся – хоть десять нарядов! Так и сказал перед всем строем. «Выйти из строя! Кругом! Три наряда вне очереди за ответ не по Уставу». Он ещё раз хмыкнул. «Рота, смирно! От имени командира роты объявляю трое суток гауптвахты! Встать в строй!»

     Не имел я на это права. Три наряда вне очереди – мой потолок. А на гауптвахту только офицер мог направить. Доложил утром майору. А он: «Немедленно веди на губу!» Оприходовал я голубчика на губу, отсидел тот, больше со мной не шутил.

    Ещё более меня ребята зауважали. А кто-то и побаиваться стал.

    Был ещё один неприятный эпизод. На Новый Год ребята на узле связи пьянку организовали, дежурный офицер их застукал, потом комиссия приезжала, разбиралась. А кому-то из ребят в голову пришло, что я их «заложил». А дело-то трибуналом пахло, как-никак боевое дежурство. Занимаюсь я вечерком в личное время с гантелями, подходит ко мне делегат от «стариков» и заявляет, что они меня, суку, уделают за донос. Я аж оторопел от неожиданности. А потом и говорю ему: «Если у тебя мозгов нет, то мне тебя и жалеть нечего. Ещё одно слово, и я вот этой гантелей проломлю тебе башку!» Видно, прозвучало убедительно. По крайней мере, с этой претензией ко мне никто больше не подходил. Потом на дембель ехали в одном поезде, всё было тихо, мирно.

    Про выпивку хочу сказать. Случался такой грех и у меня. Особенно, как старшиной стал. В казарме никто мне не указ, каптёрка есть, никто без моего ведома не войдёт. После отбоя собиралась там узкая компания: я, каптёр Ванька Штык, Толик Федоренко, водитель Медведев. То День рождения у кого, то просто так. Нечасто это было, но бывало. Водку иногда покупали в городе, а иногда сердобольные друзья и родственники присылали из дома в банках вместо компота или резиновых грелках. Прислали такую грелку Федоренко. А жара была, духота! В грелке – самогон с жуткой резиновой вонью. Выпили, Федоренко тут же вырвало. Но нет, налил себе вторую. Не пропадать же добру!

    А однажды после таких посиделок пошли спать. Только улеглись – тревога! Откуда она взялась, никто ничего и не знал заранее. Все забегали, открываются пирамиды с оружием, противогазами, рота бегом на плац. Ванька Штык сразу же одеколончиком во рту лакернул, а я нет. Построились на плацу, офицеры набежали, командир роты. А я, как старшина, не в строю стою, а поодаль. Командир роты подходит, а я за строй прячусь. Он на один угол, а я на другой – по диагонали, на безопасном расстоянии. Ванька Штык – правофланговый в первой шеренге, деваться некуда. Подходит наш майор к нему.- «Да ты пьян!» - « Никак нет, товарищ майор» - «А ну-ка, дыхни!» И подносит к нему гранёный стакан, который майор всегда носил в кармане. Штык дыхнул в стакан, майор понюхал из стакана.- «Да точно, пьян! А ну, признавайся!» - «Никак нет, товарищ майор! Зуб разболелся, одеколоном прижёг». Отвертелся Штык. Тревога была учебной, нас быстро отправили в казарму. А меня так и не засекли.

    Старшиной роты я не раз ходил в наряд дежурным по кухне. Со мной ещё человек тридцать солдат. Это самый тяжёлый наряд, который я знаю. Я уже рассказывал, что в столовой питалось до трёх тысяч человек в две-три смены. Готовили солдаты, о качестве блюд лучше помолчать. Непрерывное мытьё посуды, уборка помещения. Всё это, как в угаре. А вечером после ужина – чистка картошки. Целый самосвал! Этак до трёх-четырёх часов утра. А в пять утра снова в бой. Практически сутки на ногах. Уматывались в усмерть. Я, как дежурный, за всем этим следил и этим руководил. У меня была раскладка пайков на сутки – какому подразделению и сколько порций выдать. Если что-то оставалось, то раздавалось рабочим наряда как доппаёк.  Днём один раз уже все отобедали, небольшое затишье, мои ребята потащили по углам кисель в чайниках, рыбу. И вдруг является невесть откуда взявшаяся рота, около 150 человек. Вроде, как со стрельб приехали. Я в список заглянул, точно, пропустил их, не заметил. Ё - моё! Чего делать-то, чем кормить? Повара мне, не парься, сейчас что-нибудь придумаем. В чан с остатками киселя на дне бухнули 50 литров кипятка. К остаткам рыбы чего-то добавили. Получилось всего мало и очень жиденько. Солдаты поворчали – поворчали, да делать нечего, поели и ушли. Пронесло!

    Устраивал я своим бойцам и проверки, чтобы на службе не дремали. Ежесуточно в казарме были дневальные. У тумбочки на входе при телефоне стоять, полы мыть, блюсти порядок, охранять имущество и оружие. Пирамиды с оружием стояли так, что дневальному у тумбочки их не было видно. Они запирались изнутри на защёлки, а потом снаружи на замки. Оружие почти каждый день чистили, поэтому запирать всё как положено не хотелось или не делалось по невнимательности. Однажды ночью, проходя мимо пирамид, я проверил надёжность их закрытия. Оказалось, что изнутри заперто плохо. Я оттянул дверцу и вытащил три автомата АК-47, отнёс в каптёрку. На следующий день менялись дневальные. Доложили мне, что наряд службу сдал, новый наряд службу принял. «Как с оружием», - спрашиваю – «Всё в порядке?» - «Так точно!» - «Открывай пирамиды». Открыли, трёх автоматов нет. – «И где они?» Бойцы чуть в штаны не наложили. Помучил я их немного да сжалился. Принёс автоматы, поставил на место. – «Урок вам впредь будет».

    Оружие мы чистили до одури. Так, чтобы на белоснежной ткани, если где-то провести ею, и следов не оставалось. А стреляли очень редко, раз в полгода. Три патрона пристрелочных, десять зачётных. Раз интересный эпизод произошёл. Стреляли в пустыне. Как и положено, огневой рубеж, а за ним в трёхстах метрах ров, в котором сидят солдаты, показывающие мишени. Отстрелялась наша рота, другие. Часа три стреляли. Закончили. Солдаты с мишенями возвращаются. И вдруг из-под их ног заяц выскакивает и что есть мочи в сторону бежит. Наш лейтенант хватает автомат и очередью по косому. Да, куда там! Он же зигзагами, по всем правилам бежит. Это же какого страху заяц за три часа стрельб натерпелся?

    Было такое понятие – дембельский аккорд. Это для тех, кто хотел демобилизоваться пораньше. Предлагалась какая-то грязная работа, по окончании которой можно было уехать домой пораньше. У нас такой работой была чистка полкового сортира. Через отверстия в бетоне, предназначенные для отправления естественных надобностей, дембеля вынимали дерьмо. Потом они наняли ассенизаторскую машину, с её помощью дело пошло быстрее. Огромные кучи сапог, портянок и прочего складывали по одну сторону. Такую же огромную кучу бутылок сложили по другую сторону. В итоге они настолько углубились в недра сортира, что уже ходили внутри его. Да, свобода добывалась нелёгким трудом.  Я в этом деле не участвовал не из брезгливости. Просто мне этого никто не предлагал, так как я был старшиной роты.

    Демобилизовался я 14 июня 1968 года. Отслужил не три и не два года, а два с половиной. Наш дембельский эшелон, вагонов около десяти, целый поезд, выглядел, как сборище анархистов батьки Махно. Украшенный ветвями, флагами, плакатами «Где же ты, Маруся, с кем теперь гуляешь?», «Вся власть Советам» и другими, с пьяными и полупьяными солдатами, он довёз нас до Саратова. А дальше уж кто куда. Сверх меры пьяные и дебоширы возвращались патрулём в свои части дослуживать ещё пару-тройку месяцев.