Гл. 20   АРМИЯ.   БАЙКОНУР

    Моя служба на Байконуре началась с того, ради чего нас учили 8 месяцев в Переславль-Залесском. Наша рота обслуживала городскую телефонную станцию типа АТС-47. Две последних цифры указывают на год разработки АТС. Это релейное чудище располагалось в центре города вблизи от наиболее значимых для его обитателей мест – гарнизонной офицерской столовой, по совместительству Дома офицеров, и городского, аж четырёхэтажного универмага. АТС занимала двухэтажное здание и обслуживала не только военные линии связи, но и весь город. Помимо непосредственного дежурства на АТС, один из взводов нашей роты занимался прокладкой и ремонтом подземных кабельных телефонных линий, а другой – устранением повреждений на наземных и воздушных линиях (чердаки, подвалы и др.) и ремонтом телефонных аппаратов.

     В здании АТС стояли также и телефонные коммутаторы, на которых работали женщины – молодые девушки-контрактники и жёны офицеров. Работали они только днём. Видимо, доверять их достоинство и честь солдатам в ночное время было опасным.

     Солдаты дежурили на АТС круглосуточно сменами по 12 часов. По правилам необходимо было иметь три смены, на практике же их было только две, людей не хватало. Пересменка проходила в 8 часов вечера и в 8 часов утра. Отдежурившая смена приходила в казарму, завтракала и ложилась спать до обеда. Новая смена (читай та, которая вернулась с ночи) имела право поспать пару часов перед ужином. А поскольку смен было только две плюс ещё несколько человек в резерве, то в казарме всё время кто-то спал. Вот я поначалу и попал в этот переплёт. И мне сразу это сильно не понравилось. Голова от такой жизни чугунная, все времена суток смешались. А старожилы привыкли, втянулись. Чрезвычайно редко по этой причине они участвовали в каких-либо занятиях, строевой подготовке, марш-бросках и т.д. Забавно было видеть, как на строевом смотре, когда это случалось, у них очень плохо слушались руки  и ноги. И были они похожи на новобранцев, а не на «стариков».

    Заступившим на смену выдавался паёк -  сгущёнка, сало. Хлеб мы добывали самостоятельно. Когда часам к двенадцати ночи нагрузка спадала и завершались ежедневные профилактические регламентные работы, то мы посылали гонца на хлебозавод, расположенный в километре от нас. Хлеб пекли тоже солдаты и без проблем выдавали нам несколько буханок душистого, ещё  горячего хлеба. На АТС мы устраивали чаепитие, после чего кто как мог, пытались немного прикорнуть, хотя это было категорически запрещено. Но дежурных офицеров на АТС ночью не было, удавалось немного поспать. Я обычно устраивался вздремнуть на полу между рядами штативов с реле и шаговыми искателями ДШИ-100. Кроме грохота и непрерывного стрёкота этой техники, там всегда было очень душно и жарко, больше 30 градусов.

    Этот дурдом кончился к моему счастью для меня через три месяца. Пригнали партию новобранцев с Западной Украины. Фамилии у них были Ковальчук, Гнатюк, Романюк, Максимук и так далее в том же духе. Я их про себя называл Чуками и Геками. Меня назначили командиром отделения из тринадцати новобранцев для обучения их курсу молодого бойца, на погоны мне повесили ефрейторскую лычку. Ну, что ж? Капец вам, ребята! Как меня учили, так и я учил. Учил подшивать воротнички, правильно заправлять обмундирование и койку, учил ходить строем, строевому шагу, обращению с оружием, изучал с ними Уставы. Сорок пять секунд на подъём! Раз по десять каждый день, пока у всех не получится. Нет-нет, я не зверствовал и не упивался властью. Но так было надо. И потому щедро раздавал наряды вне очереди налево и направо. Через полтора месяца моя «чёртова дюжина» бойцов приняла присягу.

    Ребята, в целом, были неплохие. Хохлы – признанные служаки. Но был и свой Швейк. Гнатюк. Вечно улыбающийся, абсолютный оболтус, он не вылезал из нарядов. И ничего, как с гуся вода!

    Раз повёл я своё «войско» в воскресение в баню. И там они вдруг как запели! Голые! Да так здорово, слаженно. «Маруся, раз, два, три, калина. Чернявая дивчина, в саду яблоки брала». И другие песни. Красиво пели!

    После того, как мои ребята приняли присягу, их распределили по взводам. В основном, они попали в кабельщики. А я получил очередное звание младший сержант и стал начальником смены на АТС. Но походил на дежурство немного. Ушёл на дембель сержант, и меня назначили заместителем командира взвода. Больше я на смены не ходил. Но до конца службы время от времени, чтобы как-то разнообразить свой армейский быт и не торчать в ненавистной казарме, приходил на АТС, брал одну-две заявки на устранение повреждений и лазил по чердакам, тянул проводку, устанавливал и ремонтировал телефоны.

    Климат на Байконуре был не мёд. Зимой мороз за тридцать с ветром. Выпадет немного снега, а через несколько дней его и в помине нет. То ли с песком смешался, то ли вымерз. Весна начиналась в феврале. За весну бывало два-три дождя. Всё! Летом ни одного. Раз видел, как весной покрылась вся наша бескрайняя полупустыня тюльпанами. Песок и тюльпаны повсюду. А через неделю и листиков от тюльпанов не осталось – выгорели на солнце. Лето. Это тоже не Мальдивы. Жара сорок – сорок пять, чувствуешь себя, как на сковородке. Особенно, если в это время заниматься строевой подготовкой на бетонном плацу. Бывало, что во время проведения строевых смотров, когда стояли на жаре часа два-три, кто-нибудь падал в обморок от теплового удара.

    Из-за такой разной погоды было у нас три формы одежды. Обычная, как у всех солдат -  х/б с белым подворотничком, сапоги, шинель, шапка-ушанка, двупалые рукавицы. Весенняя – в этом случае гимнастёрка была с отложным воротником и без подворотничка, сапоги, пилотка. И летняя – гимнастёрка с коротким рукавом и отложным воротником, брюки навыпуск, ботинки и панама на голову. Брюки снизу были заужены, но мы их распускали и делали прямыми. Панаму превращали в ковбойскую шляпу с загнутыми полями, для чего мочили и клали на ночь под матрас. Старшина наутро старательно кулаком превращал её снова в панаму, но спустя некоторое время панама опять становилась шляпой. Силы были неравные, старшина со всеми справиться не мог. Помню, я всю ночь на смене посвятил переделке штанов, причём, восстановил вручную двойной шов, как на машинке. На недоумённый вопрос старшины, почему у меня такие штаны, ответил, что такие мне выдали.

    В нашей роте служили ребята разных национальностей. Больше всего было русских, за ними шли украинцы, потом белорусы, молдаване, татары, казахи и даже корейцы. Корейцы давно жили в Казахстане, фамилии у них были Нам или Ким, а имена русские. С одним из корейцев, Фёдором Кимом, я подружился. Был он весьма крупным для корейца и крепким, любил побороться со мной на виду у всей казармы. Почти всегда меня одолевал. У меня есть несколько фотоснимков с ним. Стоим рядом, с автоматами, штыками-ножами на поясе, в летней форме, в панамах и среди зелени.  Я,  когда эти фотографии показываю, иногда шутки ради привираю. Мол, это, когда я во Вьетнаме служил. Верят!

    Из-за такой жары летом частенько в столовую мы ходили с голым торсом. А там – ещё жарче, духота. От кастрюль с «кирзой» - это каша такая – идёт пар. Каша в каком-то комбижире. Есть такую дрянь совсем не хочется. Полкружки жидкого киселя или чего-то, отдалённо напоминающего компот, в такую жару – вот и весь обед. Вообще, с едой нас не баловали. В столовой кормилось около трёх тысяч солдат в две-три смены. Домашнюю еду для такой оравы не приготовишь. Мясо и рыба – редко и скудно. 20 грамм сливочного масла в день, 3 кусочка сахара. Хлеб дозированный. Каши – «кирза», перловка. Деликатес – «детская неожиданность» - гороховое пюре. Вид отвратительный, а на вкус очень даже съедобно. Про фрукты, овощи, зелень молчу, их просто никогда не было. Кроме картошки, конечно. И то, в большинстве случаев, сублимированная. То есть высушенная, а потом приготовленная. Дрянь порядочная. Хронически не хватало ложек, стали носить их с собой, за это наказывали. Алюминиевые миски были помяты, искорёжены, как побывавшие на фронте. Однако, когда в части проходили проверки, то таинственным образом на столе появлялись новые сияющие миски, такие же красивые кружки и… вы не поверите… Вилки! И нам подавали в этих сверкающих мисках макароны по-флотски (я ел их дважды за всю службу!), а в сверкающих кружках – кофе, этакий жидкий напиток бледного бежевого цвета. А на следующий день после проверки таким же таинственным образом вся эта роскошь исчезала, и мы снова оказывались, как в сказке, у разбитого корыта с «кирзой».

    Летом, чтобы уснуть, приходилось мочить простыню, слегка её отжимать и ею накрываться. Кондиционеров почему-то не было. Наверно, и слова такого тогда не знали.

    Межнациональной вражды среди солдат не было. Дедовщины тоже. Просто никто не направлял «стариков» на непрестижные работы, им делались кое-какие поблажки. Несколько особняком держались москвичи, были высокомерны. Я себя к ним не относил, я же не москвич, а из Подмосковья, к тому же из деревни.

    Поначалу я продолжал переписку с Даной и Ларисой Соколовской. Но немного погодя решил, что с Даной у меня никакой перспективы нет. Что я, после армии в Карпаты поеду? Нет, конечно. Написал ей честно, что переписываюсь ещё с одной девушкой из своей деревни, попросил прощения. Она ничего не ответила. А через пару месяцев получаю письмо от Ларисы – выходит замуж. Конечно, обидно стало. Хотя всерьёз я ни на что и не рассчитывал. Кто-то надоумил меня пакость сделать. Каждое письмо от Ларисы я поместил в отдельный конверт и всю эту пачку отправил ей в деревню. Зачем такую фигню сделал? Дурак был. Ответа, конечно, не получил.

    Было у меня в армии немало друзей. Во-первых, Володя Назаров, белорус из Минска, который начинал службу, как и я, в Переславль-Залесском. Он попал в соседнюю роту телеграфистом засекреченной связи. Виктор Осюшкин, из Моршанска тамбовской области, из соседнего взвода по Переславль – Залесскому, стал сержантом в кабельном взводе в моей роте. Федоренко Толя, из Тольятти. Этот проходимец, метр с кепкой, сумел стать в роте освобождённым секретарём комсомольской организации. Сержант без подчинённых. Имея фотоаппарат, зарабатывал с его помощью на новобранцах. Был почти неконтролируемым для начальства. Наш ротный «водила», шофёр грузовика мордвин Виктор Медведев. Виталий Волчков, из Железнодорожного, служили вместе в Переславль-Залесском, но его отправили на вторую площадку, на пусковую установку. Он несколько раз заезжал ко мне в гости на «десятку», будучи в командировке.

    А где же, скажете вы, героические подвиги военной службы на Байконуре? А не совершали мы их. Я и запуски ракет видел-то всего пару раз. Когда они поднимались в ночном небе, далеко-далеко от меня, оставляя огненный след. Да видел, как отделялись отработанные ступени двигателей.

    Но отголоски нашего особенного места службы доходили и до нас. Рядом находился Комсомольский парк. Там росли деревца, поскольку поливались, была небольшая тень. В парке стоял и стоит сейчас обелиск в память маршалу Неделину и погибшим с ним ещё 77 человекам. При запуске ракеты Р-16 в 1960 году что-то пошло не так. Ракета, чуть приподнявшись, завалилась набок. Топливо разлилось и мгновенно вспыхнуло. Маршал Неделин в нарушении всех правил сидел не в укрытии, а на стуле в нескольких десятках метров от ракеты. Огненный вал в считанные секунды испепелил всё, что там было. Маршала опознали лишь по оплавленной звезде Героя Советского Союза. Оплавился бетон и металлоконструкции. От некоторых людей вообще ничего не нашли. Списки погибших составили лишь по фамилиям. Трагедию скрывали. Маршал, якобы погиб в авиационной катастрофе. А об остальных ничего не сообщалось, как будто и не было этого.

     На АТС ребята каким-то образом вывели засекреченные линии  связи космонавтов с ЦУПом на громкоговорящую связь. Я сам лично слышал, как наперекосяк  сразу же пошёл полёт Комарова в апреле 1967 года. Он, выйдя на орбиту, доложил, что не все солнечные батареи раскрылись. Потом пошли другие неполадки. На третьи сутки полёта стало ясно, что  Комарова необходимо срочно сажать на Землю. Выбрали место посадки, включили тормозные двигатели. Но парашют со спускаемым аппаратом не раскрылся, запутались стропы. Комаров со скоростью 40 метров в секунду врезался в спускаемом аппарате в землю, отчего спускаемый аппарат даже раскололся и загорелся. Комаров  погиб мгновенно.

    Я много слышал про домик космонавтов, куда они приезжали за несколько дней до старта. Некоторые ребята там бывали, но мне не довелось.

     Как я уже говорил, казармы разных войсковых частей стояли в одну линию. Забора, ограждающего нас от города, не было. Но в городе было полно патрулей, не очень-то погуляешь. Поэтому вечером в личное время мы бродили между казармами. Летом около казарм крутили фильмы. Можно было смотреть свои, а можно было зайти в гости к соседям. Зимой же ничего такого не было.  И баня, и кино в городе, один раз в неделю.

    Обнаружил я вдруг у себя паховую грыжу. Ничего не болело, но при нагрузках выпячивалось. Подумал, что операции мне не избежать. Так почему бы не сделать её в армии, потом будет некогда. Да ещё одна мыслишка посетила. А вдруг после операции отпуск домой дадут? Так и случилось.

     Обратился я в свою санчасть, майор направил меня в госпиталь. Три дня в госпитале я был, как на курорте. Свобода, хорошая еда. Сдавал анализы. Врачиха, тётка довольно молодая, деловито меня общупала в самом интимном месте. Сказала, что, пожалуй, грыжа есть. Но надо бы проверить, как следует. «Вот, привезут баллоны с кислородом, принеси-ка ты, голубчик, парочку на четвёртый этаж да снова покажись мне». Так и сделал. Припёр эти баллоны. «Ага, грыжу хорошо видно!» К врачихе, а у неё в кабинете ещё четыре тётки, лясы точат. «Ну, показывай!» Хоть бы в угол отвела! Нет! Все пятеро уставились, консилиум, мать вашу!

    Потом медсестра приходит. «Побрить или сами побреетесь?» Тьфу на вас! Оскрёб себя кое-как с холодной водой, даже слёзы на глаза наворачивались. Приезжает катафалк. «Раздевайся» - говорят - «догола и ложись». «Да вы что? Я  и сам дойду». – «Не положено». Разделся, на ноги белые чуни надели, на голову белый колпак. Вкололи что-то, морфий оказался. Повезли по коридору в операционную, но головой вперёд, а предметом моим вверх. Завезли в предбанник, ушли. Холодно!  Лежал, лежал. И скучно, и в туалет захотелось. Встал, чуни снял, сходил в туалет, опять лёг. Совсем не страшно, но надоело ждать. Всё, повезли меня в операционную. Завесили меня поперёк груди простынкой, стали чем-то холодным мазать живот и ниже. Чем-то колют. Живот раздулся, как барабан. А дальше треск, как у спелого арбуза, когда его режут. Два мужика за простынкой про рыбалку болтают, ещё  про что-то. Иногда я ойкаю, мне больно, снова укол.

    На второй день я встал с койки, на пятый меня выписали из госпиталя. Дали мне отпуск при части. А что это такое – никто объяснить не мог. На занятия не хожу, лежу на койке, дисциплину разлагаю. Дня два пролежал. А потом говорю командиру роты: « А, может, меня в отпуск домой отправить? Все равно я здесь всем мешаюсь». И поехал я домой в отпуск. Фельдшер наш, майор, мне наказ дал, чтобы я поезд не догонял, а то живот развяжется. Не развязался!