Меня зовут Элиза. Мне двадцать пять лет. Я живу в квартире с высокими потолками в городе, названия которого нет ни на одной карте. Квартира досталась мне от дальних родственников. Я их почти не помню, как и своего детства. Кроме старых потрескавшихся фотографий с фарфоровыми лицами, пары потрепанных медведей и тетрадки в косую линию с тщательно выведенными круглыми буквами мне не за что зацепиться. Я люблю думать, что у меня нет прошлого. Мне хочется верить, что у меня не будет будущего с его сожалениями и морщинами. Я живу в настоящем.
В зеркалах я ищу сочувствия, сострадания, помощи. Я часами стою перед ними в надежде, что они запомнят меня такой, что я не расплывусь и не поблекну, что я затвердею в них вечной фотографией, на которой не будет ничего кроме молодости и красоты. Я прикасаюсь к своему отражению, я застываю в позах и поворотах, я изучаю свое лицо, как будто оно мне не принадлежит, как будто оно никогда и не было моим. Я боюсь зеркал и того дня, когда мне придется избавиться от них, как от безжалостных свидетелей моих тщетных усилий.
Я почти не сплю. Сон это скачок во времени, скачок в будущее, которого я так страшусь, в старость, которой я пытаюсь избежать. Сны – это ненужные воспоминания об ушедшем, лихорадочные напоминания о том, что пытаешься забыть. По ночам я пью крепкий кофе и читаю книги, написанные в прошлом веке. Я играю в местном театре роли, которые не выбираю, которые зачастую мне неинтересны. Иногда я влюбляюсь во взгляды, прикосновения, даже слова. Тогда крепкий кофе мне заменяют руки, сжимающие меня до хруста. Тогда я совсем перестаю спать. Среди помятых простыней, пропитанных первыми откровениями, я уже предвкушаю предстоящую разлуку. Я лежу и стараюсь запомнить лица любовников, но мне всё равно никогда их не узнать среди прохожих на улице. Близость живет в другом измерении, которому нет места при свете дня. Когда они уходят, я выбрасываю в окно их фотографии и кладу подаренные ими цветы меж страниц книги, которую читаю. Только так я помню, что они когда-то были в моей жизни.
Когда город одевается в зонты, я ищу убежища в пустых книжных магазинах, сумрачных музеях и плавящихся в воске церквях. В них я чувствую присутствие бога. И хотя я не знаю ни одной религии, способной меня согреть, мне просто больше некого искать. Вместо молитв я глажу переплеты книг, скольжу по масляным лицам в золоченых рамах, жгу свечи. Мне не выговорить ни слова. Мне не протянуть руки. Я не могу кричать о помощи. Я еще пока не знаю, что иногда куда сложнее решиться на крик, чем жить в молчании.
У меня нет друзей. Дружба это та же любовь, только та, что не проходит. Но, к сожалению, на вечное мало кто способен, и я, наверное, не больше других. Всё же иногда я сижу напротив, пью дым из тонких сигарет, слушаю чьи-то истории, улыбаюсь едва заметно. Но стоит мне выйти в зимнюю ночь, исчерченную трамвайными линиями, оглушенную незнакомыми шагами, я тут же обо всём забываю.
У меня нет любимого времени года. Есть лишь моменты, мгновения, которые мне не противоречат. Среди них осенний дождь, которому, как и мне, противно притворство; запах морозного утра с его скрипом и щемящим равнодушием; долгие декабрьские ночи, которые укорачивают жизнь свечей; набухшие почки сирени, как верный признак возрождения.
Я живу в тишине ночного города, поэтому мне не нужна музыка. Только неспящие знают мелодию сонных кварталов, раскачивающиеся напевы уличных фонарей, обрывистое стокатто детских снов, легато сплетенных тел – такое мимолетное и иллюзорное, шепот раскачивающихся деревьев, скрип ночных такси, звон падающих капель и звезд. Иногда я всё же слушаю старые пластинки, те, на которых голос дрожит и льется. Я слушаю их, пока не запомню каждую ноту, пока не напьюсь их неувяющей красотой.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 2
Наверное, моя жизнь была бы совсем обычной, если бы ни одно обстоятельство. Недавно я начала получать письма. Обычно я вообще не заглядываю в почтовый ящик. Мне не от кого ждать известий, да и сама я никому не пишу. Но в тот день я по необъяснимой причине заглянула в него.
Конверт был небольшой, он практически умещался в моей ладони. На конверте красным были напечатаны мои имя и адрес. Ни марок, ни печатей, ни обратного адреса. Письма стали приходить регулярно. Сначала они казались мне чей-то шуткой, я не воспринимала их всерьез. Иногда мне становилось не по себе. В письмах было слишком много личного, известного мне одной. И лишь одно было очевидно: я стала их ждать. Каждый вечер я заглядывала в почтовый ящик в надежде найти там очередное послание. И кто бы ни был тот, что посылал мне их, он, казалось, знал меня лучше, чем кто-либо из моих так называемых друзей, из всех тех любовников, имена которых стерлись из памяти. Иногда мне казалось, что он знал меня лучше, чем я сама.
Некоторые письма ласкали и успокаивали, как холодная мазь после ожогов. Другие наоборот тревожили, рвали меня на куски, разлетались на мелкие осколки, впивались в глаза. Именно тогда я снова начала плакать навзрыд. Молчаливые слезы не приносят облегчения, не утешают, они лишь разъедают кожу и оставляют во рту соленый привкус.
Я начала беречь письма, перечитывать их по многу раз. И еще я начала спать. Я спала много, неподвижно, беспробудно. Я стала хранить сны в тетрадях, на клочках бумаги, меж газетных строк. Как удивительная головоломка они соединялись в нечто единое, пока непонятное, цельный образ, контур.
Я бродила по улицам, заглядывала в глаза, читала линии на руках. В каждом незнакомце мне виделся автор загадочных писем. Но нет, я не могла его найти.
В один из таких дней я встретила Марка.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 3
Марк
- Пойдемте со мной смотреть на черно-белую любовь?
- Я не могу, я больна.
- Чем?
- Воспоминаниями.
- Если вы не любили, вам не о чем вспоминать.
- Откуда вам известно, что я не любила?
- У вас удивительно длинный шарф грустно-зеленого цвета. Такие шарфы вяжут те, что не могут спать, глядя в пустоту ночных улиц за окном. Они молча отсчитывают лицевые и изнаночные. Они еще никого не любили. Поэтому они и вяжут их, а потом надевают, чтобы их наконец нашли.
- И что же? Их находят?
- Нельзя найти тех, кто прячется в длинные шарфы.
- Почему же вы ко мне подошли?
- Я смотрел на вас отчаянно долго, на вашу молчаливую книгу о зиме, кофе, дрожащих меж тонких пальцев, смотрел, как вы дышите...
- А как я дышу?
- Навзрыд, словно завтра никогда не настанет.
- А оно настанет, вы думаете?
- А разве это имеет значение?
- А разве нет?
- Только если его бояться и заключать сделки с зеркалами.
- И что же потом произошло, после того, как вас так взволновало мое дыхание?
- А оно меня не взволновало.
- А что же тогда?
- Просто я его узнал. Я вдыхал и выдыхал с вами вместе. Ваше дыхание было моим. Тогда я подумал, что вам непременно надо посмотреть на черно-белую любовь.
- Почему черно-белую?
- А любовь не бывает цветной. Ей это просто не нужно.
- А что ей нужно?
- Чтобы вы сейчас встали, положили свою холодную руку в мою ладонь, забыли на стуле ваш шарф. Он вам больше ни к чему.
- Мне страшно...
- Почему?
- Боюсь оказаться в крови на мостовой.
- Там оказываются только те, которые это выбирают. Разве вы из их числа?
- Боюсь, что да.
- Откуда вам это известно?
- Мне неизвестно.
- Тогда нечего бояться. Пойдемте.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 4
Кинотеатр был пуст, как день в по-осеннему дождливом парке. Прожектор трещал и сыпал на экран кляксы и царапины прошлых лет. Удивленно загнутые брови на идеальном овале лица незнакомой мне актрисы, дрожащий голос мужчины в шляпе и твидовом пальто, слова на незнакомом мне языке... Всё смешалось: и темный кинозал – единственный в этом ветхом кинотеатре, о котором до сегодняшнего дня я никогда не слышала; и встреча в кафе, вкус ванили от которой до сих пор был у меня во рту; длинный зеленый шарф, оставленный мною на стуле; этот незнакомец, сидящий рядом, что и сам будто был вырезан из фильма про черно-белую любовь... Я сидела, боясь шелохнуться. Мне казалось, что если я сейчас повернусь, его там не будет. Мои слёзы покатились по гладким щекам актрисы, меж пальцев мужчины в твидовом пальто, дождь застучал по крыше какую-то симфонию, экран погас.
Я обернулась резко, закрыла глаза руками. Он целовал моё лицо сквозь стиснутые пальцы, молча. Так гладят сонных детей, растревоженных дурным сном, так смотрит Бог с потрескавшихся фресок маленьких забытых церквушек...
- Давайте уйдем?
- Давайте.
Звёзды дребезжали в огромных лужах. Фонари смешались с гуашью осенней листвы, не было ни машин, ни случайных прохожих.
- Не уходите, пожалуйста. Мне кажется, что если вы сейчас уйдете, всё исчезнет, рассыпется, что я всегда буду одна.
- Не уйду. Завтра, когда вы проснетесь, я буду ждать вас здесь. Не бойтесь сейчас уйти сами. Вам совсем ни к чему еще один засушенный цветок меж страниц книги.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 5
В промежутке между закрывающейся входной дверью с позвякивающими в замочной скважине ключами и назойливым солнцем, врезающимся в узкую щель между гардин, таится столько всего. Вам никогда не хотелось сбежать от чего-то, такого прекрасного и долгожданного, просто для того, чтобы им насладиться, чтобы можно было кричать и плакать, чтобы можно было всё осознать, растянуть, рассказать кому-то? Чтобы можно было медленно снимать чулки и браслеты, стирать тушь и слёзы ватной пластиной, выскользнуть из всей одежды и растянуться на прохладных простынях с мечтательной улыбкой? А потом будут сны, как тысячи разноцветных кусочков в калейдоскопе они будут складываться в причудливые формы. Сны в такую ночь обязательно цветные, иногда они даже пахнут, если их попросить. А потом приходит утро с его бесцветными сомнениями. Откуда у них такая сила? Почему они как назойливые гости врываются и не хотят уходить? Они отравляют любые приятные воспоминания и самые разноцветные из снов.
Моё утро было именно таким. Я долго лежала, молча уставившись в потолок. А что если его нет? Я выгляну в окно, а там никого не будет? Что тогда? И впервые мне стало себя безумно жаль. Я высыпала на пол все конверты с моим именем, выведенным красным, все засохшие цветы, все фотографии. А солцне всё назойливее врывалось в щель между гардинами, твердя о неизбежности. Я распахнула окно с треском, с бешенным звоном разлетающихся осколков.
Он стоял неподвижно. Мимо него торопились, бежали, спотыкались, опаздывали. На нем было длинное твидовое пальто, как у того актера из фильма про черно-белую любовь. И что-то в нем было настолько знакомым, каким-то по-детски трогательным и одновременно печальным, что мне стало стыдно за разбросанные на полу письма, за высушенные цветы, за изорванные на куски фотографии.
Он посмотрел на меня так, как никто никогда не смотрел, будто он знал меня на протяжении нескольких жизней. В этих жизнях он поочередно был мне отцом, сыном, мужем, другом. Он уже был всем для меня, так что ни одной тайны не осталось на эту жизнь, ни одного недосказанного слова, ни одной непрочитанной книги, ни одного неподаренного цветка. Не нужно было ничего говорить, стучать в дверь, что-то объяснять. Не за чем было надевать платье и затягивать волосы в узел... А лишь прижаться и задрожать всем телом ему навстречу, раствориться, греть заледеневшие пальцы, просто любить.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 6
- Что было бы, если бы мы никогда не встретились?
- Это невозможно.
- Почему?
- Потому что все важные встречи обязательно случаются.
- Почему же столько людей никак не могут найти друг друга?
- Это не от того, что они не могут встретиться, а потому что они не узнают друг друга, проходят мимо, не решаются, боятся.
- Значит, мы тоже могли не узнать друг друга?
- Я тебя сразу узнал. Но ведь ты могла не оторвать взгляда от молчаливой книги о зиме, побояться оставить длинный зеленый шарф на стуле в кафе, не разбить окно вдребезги, превратить меня в еще один засушенный цветок.
- Нет... я ведь так хотела этой встречи.
- Иногда мы настолько хотим её, что само наше желание разрушает возможность.
- А разве плохо желать встречи?
- Желать неплохо, только когда это не противоречит самой жизни, когда желание не превращается в навязчивую идею.
- Я молилась о ней.
- Знаю. Но твои молитвы стали больше похожи на сделки, условия, обещания взамен. Такие молитвы никогда не достигают Бога. Они рассыпаются на пол мелким бисером, превращаясь в церковную пыль. Истинная молитва радостна, как птичье пение.
- Что поисходит, когда мы упускаем возможность?
- Когда упускается одна, появляется другая. Но с каждым разом она всё менее очевидна и более невесома.
- Откуда ты всё это знаешь?
- Из сердца.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 7
Марк
- Пойдемте со мной смотреть на черно-белую любовь?
- Я не могу, я больна.
- Чем?
- Воспоминаниями.
- Если вы не любили, вам не о чем вспоминать.
- Откуда вам известно, что я не любила?
- У вас удивительно длинный шарф грустно-зеленого цвета. Такие шарфы вяжут те, что не могут спать, глядя в пустоту ночных улиц за окном. Они молча отсчитывают лицевые и изнаночные. Они еще никого не любили. Поэтому они и вяжут их, а потом надевают, чтобы их наконец нашли.
- И что же? Их находят?
- Нельзя найти тех, кто прячется в длинные шарфы.
- Почему же вы ко мне подошли?
- Я смотрел на вас отчаянно долго, на вашу молчаливую книгу о зиме, кофе, дрожащих меж тонких пальцев, смотрел, как вы дышите...
- А как я дышу?
- Навзрыд, словно завтра никогда не настанет.
- А оно настанет, вы думаете?
- А разве это имеет значение?
- А разве нет?
- Только если его бояться и заключать сделки с зеркалами.
- И что же потом произошло, после того, как вас так взволновало мое дыхание?
- А оно меня не взволновало.
- А что же тогда?
- Просто я его узнал. Я вдыхал и выдыхал с вами вместе. Ваше дыхание было моим. Тогда я подумал, что вам непременно надо посмотреть на черно-белую любовь.
- Почему черно-белую?
- А любовь не бывает цветной. Ей это просто не нужно.
- А что ей нужно?
- Чтобы вы сейчас встали, положили свою холодную руку в мою ладонь, забыли на стуле ваш шарф. Он вам больше ни к чему.
- Мне страшно...
- Почему?
- Боюсь оказаться в крови на мостовой.
- Там оказываются только те, которые это выбирают. Разве вы из их числа?
- Боюсь, что да.
- Откуда вам это известно?
- Мне неизвестно.
- Тогда нечего бояться. Пойдемте.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 8
Я не пошла. Монеты со звоном рассыпались по столу. Спрятавшись в шарф и прижимая к груди книгу, я выбежала из кафе. Зима сбила меня с ног, хохотала, глядя на меня, то ли жалобно, то ли насмешливо. Я бросила мимолетный взгляд в окно и увидела его. Он по-прежнему стоял возле моего столика с опущенной головой.
Я бежала. Стук каблуков заглушал реплики прохожих, смех, ругань, скрип тормозящих и рев проносящихся мимо машин... всё кроме моего сердца. Чего я так испугалась? Возможно того, что может быть иначе, что вечера наполнятся томительным ожиданием, что в моей улыбке будет еще меньше правды, что в ней поселится вечная надежда на вот этот ускользающий иллюзорный момент, после которого есть место лишь небрежному поцелую в щеку, резкому повороту и захлопавыющейся двери. Или того, что я буду одеваться для кого-то, подбирать браслеты и серьги в тон чьему-то настроению, покупать духи, которые вместо грусти будут пахнуть притворной весной, грациозно склонять голову... Зачем мне всё это? Разве всё это уже не происходило? Разве всё это уже не случалось неоднократно, бесконечно и устрашающе одинаково? Все те, кто приходили и уходили, и даже те, кто оставались, были похожи друг на друга. Они одинаково смеялись, одинаково смотрели, покупали одежду в одних и тех же магазинах, даже пахло от них одинаково. Потом они одинаково закрывали за собой дверь и больше никогда не звонили. Зачем они мне? В них ничего нового, ничего волнующего, ничего моего...
А вдруг... вдруг... тот в кафе, вдруг он не такой как они? Разве кто-то раньше так говорил со мной? Разве замечали те, другие, мой шарф, мою молчаливую книгу о зиме или то, как я дышу? Разве замечали они меня? Вдруг я упустила что-то важное, убежала от чего-то, что могло бы стать моим, отвергла то, что могло бы спасти меня от заламывания рук, ночного кофе и сделок с зеркалами? А вдруг бывает, случается? Что делать?
Но я бежала, не останавливаясь, не давая ни единого шанса ни себе, ни незнакомцу из кафе. Я ворвалась в подъезд, повернула ключ в замочной скважине и рухнула на пол. Я спаслась, я сумела спастись бегством. Вот только от чего? От того, что уже было, или от чего-то прекрасного и теперь вычеркнутого жирной линией из тетради моей жизни?
Письма к Элизе Часть 2 Глава 9
Как жаль времени... Оно всхлипывает стрелками на каждой цифре. Жаль ушедшего дня, жаль уходящего утра. Жаль детства, хотя от него даже воспоминаний почти не осталось. Жаль времен года, стремительно стекающих акварелью по загадочному холсту жизни. Жаль сказанного и несказанного. Даже этого момента жаль.
Жаль молодости... В ней все звуки насыщенней, все запахи острей, любая революция осуществима. Молодость бесстрашна и чиста, отчаянна и нелепа, и именно тем так соблазнительна, и именно от того так жаль её убегающих шагов, захлопывающихся дверей, разбросанной или наспех сорванной одежды, жаль ее мимолетности, проходящести, безвозвратности.
Жаль сделанного и несделанного. Жаль, что встретились не те, что мимо прошли те самые... Жаль, что не нашлось слов, что не хватило сил, что не осталось мужества... Жаль, что рука не сжимала прочно, что вместо писем были звонки, что теперь не за что ухватиться взгляду.
Жаль, что столько книг осталось непрочитанными, что еще столько стран на карте с загадочными, манящими и недоступными названиями. Жаль, что почти никто не покупает пластинок, что музеи и церкви закрывают на ночь, что столько шума вокруг.
Жаль, что я исчезаю из водоворота жизни, что всё меньше тех, кто оборачивается мне вслед, и что мне самой почти никогда не хочется обернуться. Жаль карандашей и помад ни на что не способных. Жаль дорогих ароматов разбрызганных впустую. Жаль... Жаль... Жаль...
Жаль всех увядших цветов. Жаль всех тех, что их дарили. Жаль несущихся вприпрыжку с поцарапанными коленками и перекосившимися бантиками. Жаль сгорбленных и волочащих усталые в разношенных ботинках дни. Их разделяет всего пара вздохов. А я... я стою меж ними и не знаю, как удержаться, как не упасть, как не разрыдаться, как перестать сожалеть.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 10
Как странно, наверное, жить в тех странах, где нет явного надлома в природе, где не пахнет, не плавится, не сыплет, не трещит. Там стрелки не скачут лихорадочно с цифры на цифру, они лишь вяло тащут за собой ленивые и вязкие секунды.
Времена года сменяли друг друга. Я всё чаще приходила в то кафе. Кутаясь поочередно в теплые шарфы и легкие шелковые шали, я открывала молчаливую книгу на одной и той же странице и пила кофе мелкими глотками. Закат стекал на уставший город. Официант начинал зажигать свечи на шатающихся столиках, и становилось очевидно, что и сегодня он не придет. Тогда я вставала, беззвучно клала монеты на стол и выходила в очередную ничего не обещающую ночь.
В один из таких вечеров я решила пойти домой пешком. На одном из перекрестков я увидела его. Он стоял неподвижно. Мимо него торопились, бежали, спотыкались, опаздывали. На нем было длинное твидовое пальто, как у того актера из фильма про черно-белую любовь. Между нами рассыпались миллионы осколков, засушенных цветов, выброшенных фотографий, дни в соленых разводах, ночи, полные сожаления. Я бежала к нему, спотыкаясь, я врезалась в него всем своим отчаянием.
Он, казалось, совсем не удивился. Я прижалась щекой к его щеке, чтобы невозможно было отличить слез, стекающих по гладким щекам актрисы, от моих собственных, чтобы можно было шептать откровения, не глядя в глаза, чтобы застыть среди несущихся мимо машин и со скрипом проезжающих трамваев.
Я рассказывала ему о детстве, таком далеком и одиноком, которое я почти забыла, о мечтах, которых не было, о боли, которой не должно было быть, о каждой несыгранной роли, обо всех письмах и о том дне, когда я, спрятавшись в шарф и прижимая к груди книгу, выбежала из кафе.
Письма к Элизе Часть 2 Глава 11 конец
- Я приходила в кафе каждый день, но тебя там никогда не было.
- Все эти дни я ждал тебя на этом перекрестке.
- Почему?
- Ты должна была проделать это расстояние сама.
- Наказание за упущенную возможность?
- Жизнь слишком проста, чтобы изощряться в наказаниях.
- Тогда что же?
- Ты должна была поверить, поверить настойчиво, чтобы красная краска не смывалась с пальцев, чтобы ты знала, что ты сама писала все эти письма, что в них не было ничего нового, а только лишь забытое, что не хотело забываться. Ты писала их бессоными ночами, бросала в почтовый ящик, только для того, чтобы раскрыть их на следующий день и приблизиться ко мне, к жизни, к себе самой.
Посмотри, на тебе платье цвета фиалок. И хотя оно противоречит таящим на нем снежинкам, в нем простота, честность и легкость, в нем жизнь, в нем самая главная встреча, в нем Бог, в нем ты, Элиза.
Мы стояли неподвижно. Мимо торопились, бежали, спотыкались, опаздывали. Я врослась фиалковым платьем в твидовое пальто и долго целовала его пальцы, потому что не существует лучшего признания в любви, потому что от губ к ладони целое путешествие домой, вся долгожданность и любое свершение.
