Сегодня целый день шел дождь и вот что я наваяла на тему, навеянную Lussit.
Три комнаты.
Нина.
Утро было серым и скучным, как, впрочем, всегда. Вставать не хотелось. Нина прислушалась к дыханию сына. Мальчик дышал ровно, слава Богу, выздоравливает! Нина вздохнула, вспомнив про его хвори, и совсем проснулась. Быстро прикинула, что нужно сделать сегодня. Дел выходило, как всегда, много: завтрак мужу, завтрак сыну. Потом, проводив мужа на работу, нужно собираться с сыном в поликлинику. Потом приготовить обед и ужин, потом прибраться, потом постирать. Потом – вечер, придет с работы муж и нужно «держать марку»: гладить белье, шить, вязать, чинить старые вещи или заниматься каким угодно рукоделием, чтобы он видел: не зря жена ест его, мужнин, трудный хлеб. Домашний очаг горит быстрым легким огоньком, а Нина старается и делает все, чтобы горение было хорошее.
Нина еще раз вздохнула и прикоснулась к мужу. Прикосновение было дежурным, автоматическим, но, иногда, внутри у Нины что-то вздрагивало. Что-то волновало ее именно по утрам, в постели, когда муж был рядом, но, вроде бы, его и не было здесь – он ведь спал.
Поздним вечером она ложилась в постель с другими мыслями: о сыне, о его болезнях, о том, сколько денег осталось до получки. Но, вот, утром… утром она проводила рукой по своей полной, еще крепкой груди («Сиськи-то, как у девушки!» – одобрительно сказала как-то Петровна с пятого этажа, охватив Нину цепким глазом, когда та, прикрываясь шайкой, пыталась проскользнуть мимо, встретив старуху в коммунальной бане), по мягкому животу, прикасалась к мягким колечкам волос под пупком… Вздыхала Нина, запретное, шалое, пьянящее не пускала в сердце.
Но, мало ли, какие мысли приходят в голову молодой еще, но усталой и затурканной строгим мужем женщине… А муж у нее был строг, ой, строг! Хмурый, неразговорчивый, он был скуп на слова и ласки. Да, если правду, ласк и не было. Скупой на душевность от природы, получивший ранение, последствия которого заставили его забыть о телесных интимных радостях, муж давно называл все, что связано с сексом, нехорошими словами. Бывший фронтовик, потомственный рабочий, он взял ее из деревни совсем еще девочкой. Прямо сказал, что, если б не он – гнить ей в колхозе всю жизнь. Он – ее благодетель и глупостей не потерпит. Да Нина и сама так считала и старалась, как могла, быть хорошей женой и хозяйкой. Вот, только, иногда по утрам что-то, чего Нина не понимала, волновало и тревожило.
Нина вставала и шла на кухню готовить завтрак: непременно котлеты (муж считал, что у хорошей хозяйки всегда должны быть котлеты) и привычный гарнир – вермишель.
День начинался, такой же, в общем-то, как был вчера, такой же, каким будет завтра.
Наташа.
Наташа проснулась, как обычно, от резкого звона будильника. Отработанным, автоматическим движением, нажала на кнопку, села и помотала головой.
Муж протянул руки, обнял, привлек к себе. «Некогда, котик! Давай потом, вечером!» - дежурно отмахнулась она. А про себя подумала: «Надоело уже, сколько можно!»
Ноги – в шлепанцы, рука – за халат, глаза ищут чайник. В голове никаких мыслей. Пусто. Да и какие мысли могут быть утром в голове учительницы, которая весь день и вечер накануне занималась «учебным процессом»
Мужа Наташа не то что бы не любила, наоборот, она жить без него не могла. Как, впрочем, и он без нее. Но он был слепой, получивший тяжелое ранение на войне, Наташа была для него всем: глазами, руками, ногами. Она читала ему газеты в редкие свободные минуты, она искала вещи, которые он терял и не мог найти, она ходила в отдел соцобеспечения и оформляла документы, которых государству требовалось все больше и больше, как будто бы слепой фронтовик, прошедший все возможные и невозможные комиссии и консультации, мог в одночасье прозреть и утаить это счастье от официальных органов!
Для нее муж был тоже всем: ее «второй половиной», как стало модно говорить после войны, когда мужчин стало мало, а женщин много, и каждая одинокая женщина, не найдя себе мужа, свято верила: есть где-то человек, предназначенный Богом только ей, нужно только искать его! От таких убеждений женщинам было легче жить, они жили и искали, жили и искали… Некоторым везло…
Так думала и Наташа и, сойдясь с мужем в госпитале, где он лечился после ранения, не терзалась сомнениями, стоит ли связывать свою жизнь с инвалидом. Нрав у мужа был легкий, смех заразительный, знал он множество забавных анекдотов и фронтовых баек, руки у него были крепкие, плечи сильные. Был он не глуп, из образованной семьи, хоть и семь классов, и слепой, а учился дальше, даже в институт поступил.
Наташа была красива, но красоту свою не ценила, не лелеяла, в достоинствах не держала. Так и тухла, уходила ее красота за полной ненадобностью.
Характер у Наташи был, как говорили про нее коллеги-учительницы и соседки по квартире «не мед, не сахар». Да и она по поводу них не обольщалась: подруг у нее не было. Зачем они? Да и когда дружить? А у нее есть муж. Он ей и друг, и подруга. После работы, Наташа рассказывала мужу, что произошло в школе. Жаловалась на коллег, сетовала на соседок. Все жили неправильно, совершали не те поступки. Муж со всем соглашался и никогда не возражал. Говорил «Да плюнь ты на них, Наташ!» Так и жили: Наташа работала, муж учился.
Все бы ничего, да чего-то не ладилось в их жизни… Все интимное Наташа презирала и считала глупым и недостойным себя занятием. Муж так не считал, он был физически здоровым мужчиной, плоть регулярно требовала свое. «Гармон играет!» - говорил он, когда Наташа с некоторым раздражением спрашивала, чего это он так разыгрался. У нее все чаще по вечерам «болела голова», а по утрам было «не до глупостей». Все чаще он не то, чтобы обижался на Наташу, а, как-то, задумывался, уходил в себя. Что-то вспоминал, сам себе улыбался. И все больше молчал…
Веселая дама.
Соседи звали ее сначала Веселая дама, потом, для краткости, просто Дама или Веселая. Прозвище дала надменная Наташа: соседка, молодая хохотушка и непоседа, раздражала ее своей буйной и непосредственной веселостью. Прозвище, по ее мнению, было смешным и обидным: ну какая дама из уборщицы! И вот, поди ж, ты – прижилось!
Еще больше раздражали Наташу вольности хохотушки с мужчинами. Если в их квартире появлялся незнакомец или раздавался громкий мужской смех, которому тут же вторил женский, всем обитателям было ясно: уборщица с мужиком гужуется. Заводился патефон, звенели тарелки и в комнаты остальных потихоньку забиралась атмосфера праздника, который они не звали и не хотели. Все обитатели квартиры осуждали Даму, кто-то искренне, а кто-то вынужденно. Нина часто повторяла слова мужа в адрес Веселой, опуская при ребенке крепкие словечки. Повторяла, но иногда ночью, сонная, стыдоба-то какая! представляла себя на месте Веселой… представляла, ворочалась, гнала от себя преступные видения, а утром внимательно разглядывала Даму.
А та была очень даже ничего: крепко сбитая, невысокая, все в ней было правильно и гармонично, хотя, красавицей назвать ее было трудно. Густые каштановые волосы, просто стриженные, ясные синие глаза, небольшой задорно вздернутый нос, пухлые губы. Ничего особенного в ней не было, а улыбнется и глаза радуются, на нее глядя. Слепой муж Наташи не видел, как смеется Дама, но и его она волновала. Иногда они сталкивались в коридоре или на кухне, он чувствовал ее особенный лавандовый запах. Иногда, цепляясь словами, о чем-то разговаривали: он рассказывал какую-то фронтовую байку, Дама от души хохотала, и, если было время, просила рассказать еще.
Слепой.
Как-то постепенно вышло так, что встречи с Дамой в общественных местах квартиры начали волновать и будоражить. Приходило в голову, что Наташа давно уже не смеется, да и он ничего ей не рассказывает, а все больше слушает. А ему нравилось хохмить, быть центром внимания. Он почти забыл, когда его внимательно и с интересом слушали.
Все чаще он пытался представить себе, как выглядит Дама, какие у нее глаза, волосы, губы. Спрашивать было неловко, да и, с какой такой стати, женатый мужчина – про губы?... Он уходил к себе, взволнованный и разгоряченный и, что делать! плоть брала свое, он пытался ее унять…
Как-то получилось, что встречаться они стали часто, каждый день. Он выходил с утра на кухню, ставил на огонь остывший чайник и «гонял чаи», как он называл свое времяпрепровождение на кухне. Он ждал Веселую.
Ему все сильней хотелось взять ее за руку, потом положить свои руки ей на плечи, вдохнуть запах лаванды, который так волнует, прижать к себе, чтобы ощутить ее упругую грудь, а грудь у нее должна быть красивая, высокая, ведь он почти знает это! Ему хотелось, чтобы и она почувствовала его плоть, чтобы поняла, как он хочет ее, что он может многое, и не хуже тех кобелей, которые ходят в ее комнату!... при мысли про ее кобелей кулаки его сжимались, что поделаешь, так уж устроены мужчины, даже женатые, даже слепые…
Нина.
Нина не любила учителку. Та, в отличие от деревенской лошадки Нины, была белоручкой. «Интелехенция!» - презрительно кривился муж Нины. По его понятиям, женщина должна быть хозяйкой. А хозяйка из Наташи – никудышняя. Все она на работе, все «с ног валится»! А в доме – котлета никогда не ночевала… что ж это за хозяйка – котлету слепить не умеет.
Нина считала, что учителка – лентяйка и грязнуля: только успевай за ней мусор подметать – нанималась она, что ли в домработницы? Да и недоверчиво относилась Нина к городским: уж очень гонору много. Наташа простотой в общении не отличалась, так и держали дистанцию…
Нина, хоть и деревенская, но сметливая и приглядистая. Что слепой неровно дышит к соседке, заметила давно. Занимаясь на кухне какой-то нехитрой домашней работой, в разговор не встревала, не мешала, но была невольным свидетелем соседских дневных посиделок. Заметить-заметила, а что с этим делать – не знала. Желание поделиться своим знанием просто распирало ее! Но, мужу не скажешь, да и что он понимает в таких вопросах: ну, сидят соседи по-соседски на кухне, чай пьют, да разговоры разговаривают. Имеют право: она смену отработала, он фронтовик – завоевал. Говорить о своем понимании происходящего Наташе она тоже не хотела. «А нехай!» - говорил ей внутренний голос.
И как передать простыми словами, что слепой аж светится, когда когда Веселую слышит, как струна натягивается, до дрожи в мышцах. А Веселая прикипела к мужику, не успевает прибежать с работы – сразу на кухню, байки слушать. И заливается колокольчиком! Это видеть надо!
Противоречивые чувства боролись в Нининой душе. Она ревновала. Ревновала и Надю, на месте которой она была в мыслях не раз. Ревновала и слепого, который был мужчина интересный и притягательный, несмотря на свою инвалидность. Нина волновалась, волновалась по-женски, созерцая и переживая чужие чувства: слепой был влюблен, а Веселая, без сомнения, отвечала ему взаимностью. Нина была малообразованна, душа ее была не развита, она была по-деревенски, по-житейски проста, но она понимала, как прекрасно то чувство, которое зарождается на этой кухне между двумя, чужими, в общем-то, людьми.
Нина привычно вздыхала и уходила в свою комнату.
Слепой
Желание обладать Веселой становилось для него невыносимым. Казалось бы, какие проблемы: шагнуть через порог в ее дверь, облапить, завалить, и, все что намечталось - исполнится. Дело житейское! Да и что там миндальничать: в таких делах она, судя по всему, знает толк… Знает-то знает, но готовности и согласия не выражает.
И, как-то не получилось «завалить» с самого начала, какие-то рамки и границы были устроены и перейти их было невозможно. Невозможно было перейти от доверительных, почти дружеских разговоров к отношениям интимным. Беседы их (вернее, его рассказы – она молча слушала, смеялась, расспрашивала, задавала вопросы, но говорил, в основном он) принимали иногда довольно легкомысленный характер, но, на то они и разговоры…
Он был инвалид – и этим все сказано. Кому он, кроме Наташи нужен? Не рассмеется ли она, не скажет ли: и этот туда же!
Он совсем замолчал, оставаясь наедине с Наташей.
Наташа.
То, что муж стал каким-то отстраненным в постели, Наташу не волновало. Он все реже тянул к ней руки и почти не обнимал, но это не беспокоило ее. Постельные отношения тяготили ее и она, даже, как-то, про себя отметила: «Похоже, успокоился, да и пора уже»
Она немного забеспокоилась, когда муж перестал говорить ей обязательную фразу «Да плюнь ты на них, Наташ!», но, так и не поняла, что с ним происходит, и все шло по-прежнему.
А то, что Веселая перестала принимать гостей, Наташа даже не заметила.
Веселая дама.
Дама, а просто - Надя, влюбилась.
Ей было уже 25 лет, но она не совсем понимала, что с ней происходит. Отношения с мужчинами у нее складывались просто и схематично: пришел-увидел-полюбил. Надя была женщиной свободной, о чем неоднократно заявляла окружающим. Соседи мрачнели, услышав про свободу. Мужчины понимали такое заявление, как приглашение к действию. Покупалась чекушка, заводился патефон, нарезалась нехитрая закуска. Ножи у Нади всегда были тупыми и каждый новый кавалер говорил: «Надо мне, Надежда, нож наточить!». Потом эту фразу произносил другой, потом следующий, а нож так и оставались неточенным.
Слепой был первым в Надиной жизни мужчиной, который с ней просто разговаривал. Он не хватал ее за грудь, не щипал за мягкие места, и не рассказывал про то, что «сучка не захочет – кобель не вскочит».
С работы она теперь спешила домой, прихватив по дороге что-то нехитрое к чаю, зайдя в квартиру, бежала на кухню, ставила чайник, усаживалась у окна. Слепой уже ждал. Начинался разговор, Надя слушала, заливалась смехом. Время бежало. Осенние дни коротки: не успеешь оглянуться, уже темнеет. Подтягивались остальные: мрачный муж Нины гремел ботинками с прихожей, заносила сумку с продуктами Наташа, высокомерно оглядывая соседей. Все разбредались по своим комнатам. Наде становилось скучно и одиноко. Она брала книжку, ложилась, но чтение не шло: она начинала мечтать, как завтра она подойдет к соседу, положит руки ему на плечи вдохнет его пряный запах, который так волнует, прижмется к нему, чтобы он ощутил ее упругую грудь, и почувствует его твердую плоть, ведь она почти знает это! Надя засыпала и книжка падала из ее рук.
Нина.
Утро опять было серым и скучным. А, вот, день… день Нина потом часто вспоминала… Она проводила на работу мужа, усадила рисовать сына, а сама занялась шитьем. На кухне сначала раздавались голоса Веселой и слепого. Потом все затихло и Нина забыла про соседей на кухне.
Но, какие-то неясные звуки встревожили ее. Она прислушалась. Кто-то тихо плакал. Нина встала и тихо вышла из комнаты.
То, что она увидела, было необычным и Нина не знала, стоит ли ей идти дальше. Она остановилась на пороге.
У окна лицом к двери стоял слепой. Рядом с ним на столе лежал нож и точильный камень. Слепой порезался и капли темной крови капали с руки, которую он держал в стороне. Другой рукой он прижимал к себе Надю, уткнувшись в ее каштановую макушку. «Ласточка моя, маленькая…» - бормотал он какие-то нежные слова. Надя тихо всхлипывала, прижимаясь к его груди и приговаривая: «Сдался тебе этот нож, порезался вот, ну, зачем?»
Они не замечали Нину, все сильней прижимаясь друг к другу и произнося ласковые, но, в сущности, ничего не значащие слова. Волна чужого счастья ударила током и Нину. Она смотрела на влюбленных и было понятно ей, что они так и останутся вместе, обнявшись сегодня в первый раз.
Стоять на пороге дальше было невозможно, проходить на кухню - нетактично. Неотесанная Нина (как иногда называла ее Наташа) поняла это и вернулась в свою комнату.
Каким-то природным умом она понимала, что не стоит осуждать этих несчастных людей: может быть, ничего более счастливого, чем это пьянящее соединение, в их жизни не было и не будет.
Об этом она думала ночью, лежа в постели рядом с храпевшим мужем. Думала и плакала, пытаясь сдержать громкие всхлипы. Но муж спал.
