Зачем возвращаются те, с кем уже распрощались?
Вечер за стенами домика потихоньку плетет из сумеречных нитей свои истории и человеческие сны, а ты сидишь себе в кресле под еле слышное мурлыканье кота и тихое посапывание собаки и занимаешься приблизительно тем же, чем и вечер – сплетаешь узор своей жизни из разноцветных ленточек-дней.
А когда близится полночь и из многочисленных спящих домов горят окна только твоего, тогда и приходят на огонек все те, кто исчезал в слепых сумерках, становился кусочком тьмы предрассветной порой или уходил, укрываясь плащом солнечного света.
Кого было, за что прощать, были прощены, память о ком стоило похоронить среди ковыля, была похоронена. Все моменты жизни, разделенные с ними, были уже прожиты, будущее с ними было бы мертво.
Но они приходят и начинают скрестись в окна, нашептывать тысячи важных (для них) слов, яростно бормотать, плаксиво просить. Тем яростнее царапают ногти по стеклу, чем яснее все они понимают, что их не пустят. Обвинения переходят в поток жалоб, жалобы превращаются в попытки конструктивных предложений. Но и они скоро перетекают в новые обвинения.
И тогда ты вздыхаешь и понимаешь, что пора бы спать. Откладываешь свою работу и погружаешься в эфемерный мир грез. Как только гаснет твое окно, все просители как бы слепнут, не могут нащупать окно, не видят дверь, в которую скреблись.
Они идут дальше своим путем; сначала их уносит прочь ночь, разделяют с тобой иные сны, а дорогу в твой дом на утро уже застилает туман.
Возможно, они вернуться, возможно, они придут к кому-то еще и там их пожалеют и пустят. Все это возможно, но тебе-то что? В этом доме у всего есть свое место. Иногда кто-то или что-то просится в твой домой, и тогда приходит осознание: «Да, это важно/близко/дорого (не в плане цены, но ценности), этому всегда найдется уголок. Или целая комната».
А для них места нет. Ни в доме, ни в беседке, ни в саду. Точнее, ни в твоем доме, ни в твоей беседке, ни в твоем саду.