Цитата сообщения AWL-PANTERA Никита Кирсанов. "Самая счастливая из женщин".


А. Маньяни. Портрет графини Александры Григорьевны Чернышёвой. 1816 г.

Все шесть сестёр Чернышёвых были обаятельны, каждая по-своему, но особой красотой, по свидетельству мемуариста, выделялись Елизавета, Вера и Надежда: "Гр. Елизавета Григорьевна напоминала собою чисто восточный тип, как я видал в гравюрах аравитянок и израильтянок в библейских сюжетах Гораса Верне.

У неё были большие кофейного цвета глаза... правильные и тонкие античные черты лица на матово-смугловатом фоне, тёмные, но не совсем вороного крыла цвета волосы, роста среднего, но превосходно сложена... Натура была пылкая и любящая, горячий друг своим друзьям, стояла за них горою перед кем бы то ни было..."

Она вышла замуж за историка, археолога и нумизмата, основателя знаменитой библиотеки А.Д. Черткова. В их московском доме гостили Жуковский и Пушкин, читал свои произведения Гоголь, бывший в дружеских отношениях с хозяйкой дома. Незадолго до событий на Сенатской площади в Елизавету Чернышёву был влюблён декабрист Владимир Сергеевич Толстой.

"Из всех сестёр стройностью талии наиболее отличалась гр. Наталья Григорьевна", - сообщал посетивший семейство Чернышёвых в августе 1825 года, мемуарист граф М.Д. Бутурлин, отмечая, что в свои семнадцать лет она лицом очень напоминала бабушку Н.П. Квашнину-Самарину. После отъезда старшей сестры Александры к месту сибирской каторги Никиты Муравьёва, Наталья Григорьевна обратилась к императору за позволением делить с сестрой изгнание и лишения.

Получив отказ, она деятельно помогала своей сестре - добровольной изгнаннице. На склоне лет, уже будучи вдовой известного военачальника Н.Н. Муравьёва-Карского, Наталья Григорьевна имела все основания сказать, что она на деле доказала свою любовь к близким ей людям.

Веру Григорьевну с её необыкновенной белизной кожи и постоянным румянцем на щеках можно было назвать брюнеткой лишь по цвету глаз и оттенку волос. "Глаза были небольшие и кругловатые, но взгляд был томно-задумчивый и нежный... и не изобличающий силы характера и воли, которыми, однако же, она была одарена. Рот был маленький с припухлыми ярко-малиновыми губами... Движения были плавны, сдержаны и проникнуты негою... Это было такое создание, от которого трудно было отводить глаза".

Когда готовящаяся к отъезду в Сибирь Анна Васильевна Розен находилась в Москве, то все сёстры Чернышёвы приняли исключительное участие в её судьбе. "Особенно Вера Григорьевна, ныне графиня Пален, - подчёркивал декабрист Андрей Розен, - со слезами просила взять её с собою под видом служанки, чтобы она там могла помогать сестре своей..."

Снова обратимся к объективному свидетельству Бутурлина: "Графиня Надежда Григорьевна не подходила ни к той, ни к другой из сестёр: роста была мужского, смуглая, как цыганка, и с сильным, киноварным румянцем во всю щёку до самых ушей, с выразительными тёмными глазами, с той особенностию, что у неё не видать было вовсе верхних ресниц, и глаза казались как бы выходившими прямо из под бровей; брови были густы и горизонтальны, а волосы тёмные. Вся её фигура была величава и эффектна..."

Удивительно ли, что она покорила сердце Дмитрия Гончарова, старшего брата Н.Н. Пушкиной, управляющего всеми гончаровскими имениями и предприятиями. Однако на его предложение "прелестная и божественная графиня" ответила отказом. Деятельное сочувствие своему шурину выражал Александр Сергеевич, летом 1834 года писавший жене: "Ты слади эту свадьбу, а я приеду в отцы посаженные..." В 1838 году Надежда Григорьевна вышла замуж за капитана Генерального штаба князя Григория Долгорукова.

Давая портреты своих кузин, граф М.Д. Бутурлин, по его выражению, "не описал" лишь старшую сестру - Софью Григорьевну Чернышёву. Ей в ту пору было 26 лет, а самой младшей Надежде - 12. Через четыре года Софья выйдет замуж за участника Отечественной войны И.Г. Кругликова. Унаследовав после "политической смерти" единственного брата Захара чернышёвский майорат, она со временем передала брату (под видом продажи) орловское имение Тагино.

С Софьей Григорьевной был знаком А.С. Пушкин, с ней переписывался поэт П.А. Вяземский, опубликовавший в "Полярной звезде" стихотворение "Графиням Чернышёвым". Декабрист Н.М. Муравьёв переслал ей нелегально из Сибири свой портрет работы Н.А. Бестужева. Софья Григорьевна воспитала дочерей своего дальнего родственника декабриста В.Л. Давыдова после того, как к нему в Сибирь выехала его супруга Анна Ивановна. Недаром Давыдовы благодарно писали: "Только одна в мире Софья Григорьевна, только одна..."

До нас дошло несколько портретов и словесных описаний второй, после Софьи, дочери Чернышёвых - Александры Григорьевны, родившейся в Петербурге 2 июня 1800 года. Самый ранний портрет относится к 1816 г. Это рисунок карандашом и сангиной, выполненный художником Маньяни, многие годы жившим в семье Чернышёвых в качестве учителя рисования.

Есть все основания предполагать, что Александра Григорьевна была недовольна этим портретом. Много лет спустя она писала о манере письма Маньяни: "У него особый дар: он схватывает черты лица, набрасывает их на бумагу, а затем располагает наобум, как вздумается..."

О других портретах декабристки чуть позже, а пока напомним, как же выглядела замечательная русская женщина, эта "сибирская героиня", на самом кануне событий 14 декабря 1825 года.

Всё тот же М.Д. Бутурлин вспоминал: "Она была выше среднего роста, блондинка, кровь с молоком и широковатого телосложения. Тогдашние петербургские англичане находили поразительным сходство её с умершею в 1817 году принцессою Шарлоттою, дочерью тогдашнего принца-регента, впоследствии короля Георга IV".

Александра росла в атмосфере обострённого чувства патриотизма, свободомыслия, осуждения аракчеевщины и засилия неметчины. Чтение вольнолюбивых произведений Пушкина, Рылеева, Грибоедова и Бестужева-Марлинского располагало к обсуждению казни испанского революционера Риего, восстания Семёновского полка, к которому имел прямое отношение кузен сестёр Чернышёвых - Иван Фёдорович Вадковский.

В 1820 году Александра начинает свой дневник трогательными словами: "Я говорила, говорю и пишу, что нет большего несчастья, чем иметь голову горячую и сумасбродную и ум набекрень..." В характере умной и наблюдательной девушки ярко проявлялась страстная эмоциональность.

22 февраля 1823 года она вышла замуж за двадцатисемилетнего капитана гвардии Н.М. Муравьёва, активного члена ранних декабристских организаций, правителя дел Северного общества, автора знаменитой "Конституции". Это о нём упоминает Пушкин в десятой главе "Евгения Онегина":

Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты...

Интересно, что ту же черту декабриста отметил и поэт Константин Батюшков: "Твой дух встревожен, беспокоен..." Широкообразованный и щедро одарённый от природы, Никита Муравьёв был блестящим историком и математиком, библиофилом, знатоком множества языков. Это им сказаны слова: "История народа принадлежит народу". Собранная им огромная библиотека уникальна по своему составу. "Этот человек один стоил целой академии", - сказал о нём декабрист М.С. Лунин.

В "Алфавите декабристов" о капитане Н.М. Муравьёве говорилось: "Участвовал в умысле на цареубийство изъявлением согласия в двух особенных случаях в 1817 и в 1820 году; и хотя впоследствии и изменил в сем отношении свой образ мыслей, однако ж предполагал изгнание императорской фамилии; участвовал вместе с другими в учреждении и управлении тайного общества и составлении планов и конституции".

Арестованный в Тагино 20 декабря 1825 года на глазах жены, готовящейся в третий раз стать матерью, Никита Михайлович сумел из Москвы переправить ей несколько строк: "Помни о своём обещании беречь себя: мать семейства в твоём положении имеет священные обязанности, и, чтобы их исполнять, прежде всего нужно чувствовать себя хорошо".

Уже в предпоследний день уходящего года Александра Григорьевна прибыла в столицу. В ответ на "покаянное" письмо мужа из крепости она нашла мужественные слова: "Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать.

В течение почти трёх лет, что я замужем, я не жила в этом мире, - я была в раю... Не предавайся отчаянию, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я всё вынесла... Я самая счастливая из женщин".

5 января 1826 года Александра Григорьевна передала мужу в Петропавловскую крепость свой портрет, работы художника-акварелиста П.Ф. Соколова.

"Портрет твой очень похож, - сообщал Никита Михайлович жене, - и имеет совершенно твою мину. Он имеет большое выражение печали..."

А в письме от 16 января того же года он признавался: "В минуту наибольшей подавленности мне достаточно взглянуть на твой портрет, и это меня поддерживает..." С этим портретом декабрист не расставался до конца своих дней.

Благодаря необычайной энергии, силе воли, а также влиятельным связям А.Г. Муравьёва добивается свидания с мужем, хлопочет о разрешении разделить его судьбу. Реакцию передового столичного общества на горе семей, насильственно лишённых сыновей, мужей и братьев, хорошо передают печальные строки письма к В.А. Жуковскому, написанного 29 июля 1826 года его племянницей Александрой Воейковой:

"Окончание несчастий 14-го декабря поразит тебя так же, как и нас, - но благодарю Бога, что ты далеко, что не видишь несчастных родителей. В каком они положении ты представить можешь, но видеть всё это, и знать, что никакой помощи, никакой отрады этому горю нет, - это нестерпимо... Даже когда я радуюсь своей маленькой Машей, мысль о бедной Александре Григорьевне мешает мне быть счастливой. С каким чувством эта бедная женщина смотрит на своих детей..."

Ровно через год после декабрьских событий на Сенатской площади последовало "высочайшее разрешение" Муравьёвой ехать в Сибирь, к месту каторги мужа. На другой день, 15 декабря 1826 года, Александра Григорьевна подала царю прошение о снисхождении к её брату Захару, являвшемуся единственной опорой для больного отца, умирающей матери и сестёр, "едва покинувших младенческий возраст, но уже увядших от слёз и печали".

Поручив двух маленьких дочек Екатерину и Елизавету и совсем крохотного сына Михаила попечению свекрови, Муравьёва на самом стыке 1826 и 1827 годов выехала из Москвы. Перед отъездом её посетил Пушкин. Родители Александры Григорьевны жили в самотёчном доме В.П. Тургеневой, матери будущего писателя.

Вручив мужественной женщине стихи для декабристов, поэт сказал: "Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в своё общество: я не стоил этой чести".

Александр Сергеевич верил, что "любовь и дружество" самоотверженных жён и сестёр, а также признательных современников дойдут до сибирских узников "сквозь мрачные затворы". А в том, что "свободный глас" поэта услышали в "каторжных норах" декабристы, заслуга прежде всего Александры Муравьёвой. Пушкинское послание "Во глубине сибирских руд...", получившее большой общественный резонанс, поэтесса Ростопчина перевела на французский язык и выслала Александру Дюма-отцу.

В начале января 1827 года поэт П.А. Вяземский писал в одном из писем: "На днях видели мы здесь проезжающих далее Муравьёву-Чернышёву и Волконскую-Раевскую. Что за трогательное и возвышенное отречение. Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории..."

В феврале в Иркутске и Чите Александра Григорьевна подписывает страшные пункты отречения от своих гражданских и человеческих прав. Каждый пункт мучительнее другого, вызывает внутренний протест:

"1. Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь... потеряет прежнее звание, то есть будет уже признаваема не иначе, как женою ссыльно-каторжного, и с тем вместе принимает на себя переносить всё, что такое состояние может иметь тягостного...

2. Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казённые заводские крестьяне..."

Муравьёва первой из жён декабристов прибыла в глухую Читу, где отбывали срок каторжных работ, кроме мужа, брат Захар и деверь Александр. Купив домик напротив тюрьмы, она два раза в неделю ходила туда на свидания с мужем. Они проходили в присутствии дежурного офицера и продолжались всего лишь один час.

Иван Пущин, которому Александра Григорьевна передала пушкинское стихотворение "Мой первый друг, мой друг бесценный...", вспоминал: "В ней было какое-то поэтически возвышенное настроение, хотя в отношениях она была необыкновенно простодушна и естественна. Это составляло главную её прелесть.

Непринуждённая весёлость с доброй улыбкой на лице не покидала её в самые тяжёлые минуты первых годов нашего исключительного существования. Она всегда умела успокоить и утешить - придавала бодрость другим..."

Муравьёва тяжело переживала вынужденную разлуку с детьми, оставленными у свекрови. На какое-то время утешило получение их портретов. Вскоре у Муравьёвых родилась дочь Софья (Нонушка) - первый ребёнок у политических ссыльных.



Н.А. Бестужев. Портрет Александры Григорьевны Муравьёвой. 1832 г.

"Наша милая Александра Григорьевна, - отмечал А.Е. Розен, - с добрейшим сердцем, юная, прекрасная лицом, гибкая станом, единственно белокурая из всех смуглых Чернышёвых, разрывала жизнь свою сожигающим чувством любви к присутствующему мужу и к отсутствующим детям. Мужу своему показывала себя спокойною, даже радостною, чтобы не опечалить его, а наедине предавалась чувствам матери самой нежной..."

Некоторое время спустя после рождения Нонушки, пришло известие о кончине матери Александры Григорьевны. Московский дом Чернышёвых современники называли в те дни "святынею несчастья".

А.Г. Муравьёва никогда не замыкалась в своём горе, её стараниями жизнь читинских узников делалась терпимой. Она сыграла выдающуюся роль в установлении контактов лишённых права переписки декабристов с их родными и близкими. Получая огромную материальную помощь от свекрови Екатерины Фёдоровны и из дома, она щедро помогала нуждающимся декабристам.

"Выписав" отличную аптеку, хирургические инструменты, лекарственные растения, Муравьёва организовала в Чите прекрасную больницу, значение которой - при бесчеловечных условиях содержания политических узников - трудно переоценить.

По её настоянию Николай Бестужев написал воспоминания о К.Ф. Рылееве. С помощью Александры Григоревны, обеспечившей бумагой, кистями и красками на редкость одарённого того же Бестужева, мы имеем настоящую портретную галерею первых русских революционеров. Недаром свой рассказ "Шлиссельбургская крепость" Николай Бестужев посвятил Александре Муравьёвой.

Благодаря жене и матери Никита Михайлович получил в острог большую часть своей богатой библиотеки. Проявив выдумку, Александра Григорьевна организовала получение декабристами русских и иностранных журналов.

"Мы все без исключения любили её, - утверждал декабрист Николай Басаргин, - как милую, добрую, образованную женщину и удивлялись её высоким нравственным качествам: твёрдости её характера, её самоотвержению, безропотному исполнению своих обязанностей..."

А декабрист Сергей Кривцов, покинув читинский острог, просил свою сестру: "Александре Григорьевне пиши в Читу, что я назначен в Туруханск и что все льды Ледовитого океана никогда не охладят горячих чувств моей признательности, которые я никогда не перестану к ней питать".

Посылая каждый день в тюрьму несколько блюд собственного приготовления, Муравьёва зачастую забывала об обеде для себя и своего мужа. "Довести до сведения Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся, - вспоминал декабрист Иван Якушкин, - было всякий раз оказать ей услугу, и можно было оставаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен".

К осени 1830 года читинских узников перевели за шестьсот с лишним вёрст в новый, специально построенный острог, расположенный на территории Петровского завода. "Мы в Петровском и в условиях, в тысячу раз худших, нежели в Чите, - писала Александра Григорьевна отцу за три месяца до его смерти. - Во-первых, тюрьма построена на болоте, во-вторых, здание не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не даёт тепла, в-четвёртых, здесь темно: искусственный свет днём и ночью; за отсутствием окон нельзя проветривать комнаты...

Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности. У меня душа болит за ребёнка, который остаётся дома один; с другой стороны, я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь его видеть только три раза в неделю..."

Хлопотами Муравьёвой и других добровольных изгнанниц полгода спустя в остроге были прорублены окна, правда, узкие и высоко от пола. А Александру Григорьевну ждало новое испытание - умерла новорожденная дочь Ольга.

"У меня нет ещё сил взяться ни за книгу, ни за работу, - жаловалась она в те дни свекрови, - такая всё ещё на мне тоска, что всё метаюсь, пока ноги отказываются... Вы и не представляете, сколько у меня седых волос".

Из нескольких портретов Муравьёвой той поры, исполненных талантливой кистью Николая Бестужева, сохранился лишь один, принадлежавший её мужу. Написанный, видимо, в последние месяцы жизни декабристки, портрет производит тяжёлое впечатление. Мучительные годы, проведённые в сибирской ссылке, не прошли бесследно. Александра Григорьевна выглядит устало, лицо её осунулось, взгляд скорбный...

Скрывая от мужа "общее расстройство" своего здоровья, она не внимала совету доктора Ф.Б. Вольфа принять особенные меры предосторожности и продолжала вести обычную жизнь. Ходя по нескольку раз в день из своей квартиры в каземат, она крепко простудилась и после трёхнедельной болезни умерла в возрасте тридцати двух лет.

Произошло это 22 ноября 1832 года.

В день смерти жены Никита Муравьёв стал седым. Да и вообще не было никого - ни среди декабристов, ни среди уголовных, называвших её "матерью", - кого бы не потрясла эта преждевременная кончина.

Велика была скорбь потому, что сошла в могилу всеобщая любимица, "святая женщина", на протяжении шестилетнего пребывания в Сибири олицетворявшая лучшие человеческие качества. "Она умерла на своём посту, - скажет Мария Волконская, - и эта смерть повергла нас в глубокое уныние и горе".

Умирая, Александра Григорьевна выразила желание быть похороненной на родине, рядом с отцом, на кладбище Орловского Свято-Успенского монастыря. Николай Бестужев, у которого были поистине золотые руки, изготовил деревянный гроб с винтами, скобами и украшениями. В надежде, что разрешат перевезти прах незабвенной Муравьёвой в родные места, он, с позволения коменданта, отлил на заводе свинцовый гроб. Однако, резолюция Николая I была однозначной: "Совершенно невозможно". Похоронили А.Г. Муравьёву на погосте Петровского завода.

"Если бы Вам случилось приехать ночью в Петровский завод, - писал И.Д. Якушкин сестре её Надежде Григорьевне Долгоруковой, - то налево от дороги Вы бы увидели огонёк, это беспрестанно тлеющая лампада над дверьми каменной часовни, построенной Никитой Михайловичем и в которой покоится прах Александры Григорьевны".