Цитата сообщения AWL-PANTERA Великие женщины России: Екатерина Ивановна Трубецкая (II).

"КАЖЕТСЯ, ЕСТЬ НАДЕЖДА, ЧТО БУДЕМ ВМЕСТЕ..."

Положение Трубецкого во время следствия было особенно сложным вследствие того, что среди судей были его вчерашние друзья, знакомые, которые ещё недавно считали за честь бывать в его доме. Кроме того, членами Верховного уголовного суда были и родственники, в частности, С.С. Кушников, женатый на кузине Екатерины Ивановны Е.П. Бекетовой.

Как считают исследователи, то, что такая крупная фигура тайного общества - С.П. Трубецкой избежал казни, в значительной мере объясняется нежеланием и опасением правительства признать во главе заговора представителя одной из знатнейших русских фамилий. Отношение императора Николая I к Трубецкому определялось ещё и тем, что дом Лавалей, как блестящий очаг культуры Петербурга, был хорошо известен в дипломатических кругах, ведь в их доме бывали европейские дипломаты, писатели и художники не только России, но и европейских стран. А автрийский посол Л. Лебцельтерн был, как и Трубецкой, зятем Лавалей, мужем их второй дочери Зинаиды. К тому же у Лавалей, как уже отмечалось выше, были широкие связи с представителями высшего света во Франции. Всё это вынуждало Николая I показать себя в отношении Трубецкого "милосердным монархом". На первом же допросе Николай велел князю написать жене: "Я жив и здоров буду", и таким образом дал обещание сохранить Трубецкому жизнь. Однако истинное понимание роли Трубецкого в тайном обществе, сознание, что он знал намного больше рядовых участников заговора, приковывало к нему пристальное внимание и самого императора, и членов Следственного комитета. Князя допрашивали с особым пристрастием.

С самого первого дня заключения Сергею Петровичу была разрешена ежедневная переписка с женой. Эти письма доставлялись императору через князя А.Н. Голицына открытыми. Они раскрывали Николаю состояние декабриста и позволяли оказывать на него необходимое давление. Когда ответы Трубецкого казались неудовлетворительными, его лишали права переписки с женой, так как из прочитанных императором писем было видно, насколько важна для обоих эта переписка. Она давала им силы жить. Вот выдержки из некоторых писем:

"Я жив и здоров, друг мой несчастный, я тебя погубил, но не с злым намерением. Не ропщи на меня, ангел мой, ты одна привязываешь меня к жизни..."

"Я вижу, друг мой милый, что хотя мы и в разлуке, но занятия у нас одинаковые, ты молишься Богу и перечитываешь мои письма, а я также молюсь Богу и перечитываю по нескольку раз в день все твои письма. Ты знаешь, как они меня утешить могут..."

За время заключения Трубецкой получил от жены 201 письмо и сам написал 193.

Во время пребывания мужа в Петропавловской крепости Екатерина Ивановна держалась очень стойко, выдержанно и всячески избегала с кем бы то ни было разговоров об участниках заговора, многих из которых знала лично и принимала у себя дома в Петербурге и Киеве. Но лучше всего о её настроении в этот период дают представление письма. Почти в каждом из них она просила мужа об одном - не отчаиваться.

Более всего Екатерину Ивановну страшила мысль - сохранят ли её мужу жизнь. Под влиянием этих мыслей она писала 22 июня: "...Если же, мой милый ангел, не суждено мне быть с тобою, то я роптать не буду... Но силы мои не в состоянии снести этого удара. Я не переживу одной надежды, которая меня до сих пор поддерживала, только твёрдо верю, что Бог по благости своей приберёт меня отсюда. Он не оставит меня на земле, где всё мне чуждо, кроме тебя, где я никого, ничего не любила равно тебе, где мне одно было дорого - твоё спокойствие, твоё благополучие. Я жизнь стала любить, собственно, с того времени, как счастье с тобой узнала. Теперь ужасна мне мысль расстаться с тем светом, где ты ещё находишься, но если нам суждено быть в разлуке и после конца дела, то, друг мой, кому же я нужна в мире сем? И может ли у меня тогда быть другая молитва перед Творцом, как о том, чтоб он положил конец нестерпимому страданию?".

А 13 июля, когда стало известно, что Трубецкой приговорён к пожизненной каторге, она написала: "Из писем мне казалось, что ты не представляешь того, что ждёт тебя, и много меня мучила невозможность ясное понятие тебе дать того, что я воображала... Я всё теперь желаю одно - чувствовать благодарность Богу и государю за то, что жизнь твоя мне дарована; всё можно терпеть с тобою, всё сносно, всё легко, когда ты жив, и я имею в виду счастье разделить участь твою, а когда вспомню, что ты мог лишиться жизни, душа замирает, себя не чувствую. Кажется, есть надежда, что будем вместе".

В своих записках С.П. Трубецкой, вспоминая об этих днях, писал о том, что многое в письмах жены ему тогда было "темно", что она страшилась и готовилась к самому тяжёлому, ибо знала, что многие требовали его казни. Действительно, известно, что за смертную казнь Трубецкому высказались почти все члены суда, за исключением двоих, отказавшихся "от суждения за родством", и двоих неявившихся - М.М. Сперанского и Н.С. Мордвинова. В записках Трубецкой писал, что "Николай Павлович не согласился на неё <казнь>. Может быть, он хотел сдержать то, что заставил меня именем своим написать к жене моей, что я буду жив".

В письме от 18 июля, в ожидании предстоящей отправки в Сибирь Трубецкой писал жене: "Истинно, сей беспредельной любви твоей ко мне я обязан сохранением до сих пор, и она же меня сохранит на будущее время".

ОТЪЕЗД В СИБИРЬ

В ночь с 23 на 24 июля Трубецкой был отправлен из Петропавловской крепости в Сибирь. В тот же день княгиня Трубецкая в последний раз перешагнула порог родного дома на Английской набережной, прошла между знакомыми ей с детства львами, и по сей день восседающими у подъезда этого великолепного здания. Она ехала вместе с матерью Александрой Григорьевной Лаваль в Москву. В эти дни весь двор находился в Москве в связи с коронацией Николая I, и Екатерина Ивановна надеялась на содействие императрицы, расположенной к её матери. Необходимо было получить формальное разрешение на отъезд, так как официального разрешения следовать за мужем у неё ещё не было. В Москве находился и отец Иван Степанович Лаваль. Он должен был присутствовать на коронации в качестве церемониймейстера двора.

Остановились они у кузины Зинаиды Волконской в её всей Москве известном доме на Тверской. Зинаида принимала с большим участием и тётку Александру Григорьевну, и кузину Каташу. Впоследствии, в письмах из Сибири Каташа очень тепло вспоминала эти дни. Спустя 15 лет она писала сестре, что "сохранила о кузине самое нежное, самое постоянное воспоминание, и всё, что её касается, живо интересует и трогает меня".

27 июля царское разрешение было получено, и Екатерина Трубецкая, первая из жён декабристов, отправилась в Сибирь.

На всём пути следования в Сибирь её сопровождал библиотекарь и секретарь графа Лаваля Карл Август Воше. Разгром восстания 14 декабря всего в нескольких десятках метров от дома, где он жил, потряс свободолюбивого Воше. Он очень сострадал и Екатерине Ивановне, и её родителям и без малейшего сомнения вызвался сопровождать её в Сибирь. Его не смутила перспектива сибирских морозов, хотя он был хрупок, плохо переносил петербургский климат и почти не говорил по-русски.

Ехали днём и ночью. В то время на дорогах Сибири случалось всякое: раз издали заметили бегущих следом разбойников. Княгиня не растерялась и крикнула ямщику: "Пошёл, пошёл вперёд, не останавливайся!", и тот, не рассуждая, слепо повиновался её властному голосу. Разбойники отстали.

В Иркутске ей удалось узнать, что Сергей Трубецкой находится на Николаевском винокуренном заводе в 70-ти верстах от города. Воше смог тайно проникнуть на завод и, увидев Трубецкого, сказал: "Князь, я вам привёз княгиню, она в Иркутске".

На следующий день они смогли увидеться.




Сергей Петрович Трубецкой. Акварель Н.А. Бестужева. 1828 г. Местонахождение оригинала неизвестно. Публикуется по фототипии.

Весть о приезде Трубецкой в Иркутск быстро распространилась по всей округе. Благодаря своей приветливости, умению вести доброжелательный разговор, ей удалось расположить к себе многих чинов города. Через этих людей Екатерине Ивановне посчастливилось наладить связь не только с мужем, но и с сыльными декабристами, находящимися на других заводах в окрестностях Иркутска. Так, ей удалось передать Е.П. Оболенскому 500 р., а между деньгами вложить записку, что она может через своего сопровождающего переслать известия родным в Россию о нём и о других сосланных.

Воше, ехавший назад, оказался первым тайным курьером декабристов. Таким образом, заслуга в установлении нелегальной связи с изгнанниками также принадлежала Екатерине Ивановне Трубецкой. Вскоре по возвращении в Петербург Воше был выслан на родину. Он навсегда сохранил самые лучшие воспоминания о России, о семье Лавалей. Он писал: "Есть воспоминания, которые никакая человеческая сила не может изгладить, - они в Сибири".