Цитата сообщения AWL-PANTERA В. Кравченко. "Сердцем и душою на жизнь и на смерть".





В преддверии 190-летия восстания декабристов мы хотим рассказать о жизненном пути Сергея Ивановича Кривцова. В конце безрадостной кавказской ссылки судьба подарила ему романтическую встречу с "русской Жорж Санд" - Еленой Андреевной Ган, жизнь которой была короткой, но яркой. Декабристы, являвшиеся, несомненно, передовым отрядом мыслящего русского дворянства, вовлекали в свой круг лучших людей того времени. И это продолжалось почти все XIX столетие, пока живы были сами участники знаменитых событий декабря 1825 года. Человеческие отношения этого круга и легли в основу предлагаемого читателям очерка.

I. Он всюду был любим

С. Кривцов родился в июне 1802 г. в родовом имении Тимофеевском Болховского уезда Орловской губернии в семье небогатых дворян, где было восемь детей. После ранней смерти отца образованием двух младших братьев, Сергея и Павла, занялся старший - Николай. Он сумел устроить их за казенный счет в Швейцарию в пансион педагога и агронома Фелленберга, ученика знаменитого Песталоцци.

В конце мая 1811 г. Сергей и Павел выехали из отцовского имения в Петербург, куда прибыли 9 июня, именно в тот день, когда Александр Пушкин стал выпускником Царскосельского лицея.

В это же время Петербург и императорский двор были поглощены важным событием - бракосочетанием великого князя Николая Павловича с дочерью прусского короля Шарлоттой (нареченной в крещении Александрой Федоровной). 1 июля состоялось бракосочетание, на котором среди зрителей находились Сергей и Павел Кривцовы. Здесь же, на балконе, в толпе придворных был их брат Николай: в качестве камергера он присутствовал на всех церемониях. Можно предположить, что где-то рядом был и Пушкин со своими лицейскими друзьями. 28 июня Николай Кривцов записал в своем дневнике: "Накануне провел вечер у Тургеневых, где был молодой Пушкин". Это была их первая встреча, которая вылилась в продолжительную дружбу. Николаю Кривцову посвящены и юношеские стихотворения Пушкина "Кривцову" и "Когда сожмешь ты снова руку".

В сентябре младшие братья выехали в Швейцарию. Сергей два года проучился в Гофвильском пансионе, недалеко от Берна, где кроме наук обучали стрельбе, музыке, верховой езде, фехтованию, гимнастике. Он писал матушке Вере Ивановне в Тимофеевское: "Теперь я учусь только по-немецки, потому что здесь все науки преподаются на немецком языке".

В одно время с Кривцовым в пансионе учились два внука А. Суворова - Александр и Константин. Мальчики были дружны между собой. Спустя несколько лет Сергей Кривцов в Петербурге принимал старшего Суворова - Александра в члены "тайного общества". На допросах после ареста Кривцов остался верен юношеской дружбе, не назвав имени Александра Аркадьевича. А ведь, как отмечал И. Пущин в своих "Записках": "Впоследствии Суворов мне сказал, что показание Кривцова могло бы его погубить...".

Все время учебы братьев в Гофвиле старший Николай служил в посольстве в Англии и следил за братьями с истинно отеческим попечением. Для продолжения обучения С. Кривцов в январе 1820 г. отправился в Париж, где около года слушал лекции в университете, посещал театры, салоны, благодаря связям брата бывал в самом избранном обществе. По возвращении в Петербург он стал юнкером в лейб-гвардии конной артиллерии. В мае 1825 года Кривцов - подпоручик. Его друзьями стали Федор Вадковский, брат жены Николая Кривцова, двоюродный брат Вадковского Захар Чернышев и Никита Муравьев, женившийся на сестре Захара. Родственные связи и определили его судьбу...

25 октября он уезжает в трехмесячный отпуск к матери и уже там узнает о событиях 14 декабря. Арестовали его в Воронеже, когда он гостил у брата Николая - губернатора. "В феврале привезли С. Кривцова и посадили в камеру против моей; мы тотчас же начали перепеваться, т.е. разговаривать по-французски. Через несколько дней, в один вечер, его повели к допросу", - вспоминал декабрист Михаил Пущин.

Находясь в крепости, Сергей Иванович начал писать стихи. Наивные, порой сентиментальные, они отражали искренность личных переживаний, состояние души, говорили о том, что чувствовал и о чем думал в те тяжелые дни декабрист: "На измену дружбы", "Послание графу Чернышеву", "Похвала трубке", "День заключенья", "За труды платить трудами"...

Он был осужден по седьмому разряду, приговорен к году каторги и дальнейшему поселению в Сибири.

В ночь с 10 на 11 января 1827 года С. Кривцова вместе с В. Лихаревым, В. Тизенгаузеном и В. Толстым повезли из Петербурга в далекий путь. Отбыв каторгу в Читинском остроге, он был переведен на поселение сначала в Туруханск, а затем в Минусинск. Все свободное время, помимо работ по хозяйству, Кривцов отдавал самообразованию, чтению книг, переводам. Относился к этому со всей серьезностью. В его библиотеке были сочинения Адама Смита, Лакруа, Масильона Гете, Мюллера, Карамзина, Батюшкова, капитальные издания по истории, политике, философии, географии. В 1828 г. из Туруханска он просил родных прислать сочинения Пушкина, Жуковского, Державина. Потребность к чтению сохранилась у него на всю жизнь. Выйдя в отставку и проживая в Тимофеевском, Сергей Иванович неизменно выписывал "Du journal des Debats" и "Московские ведомости", любил читать многотомные сочинения, преимущественно исторического содержания, всегда в подлиннике.

В сентябре 1831 г. Кривцова известили о "высочайшей милости" - переводе на Кавказ рядовым в 44-й егерский полк, где для него спустя десять лет снова началась военная жизнь. Служба проходила на Черноморском побережье: Сухуми, Гагра, Бомборы (вблизи Гудаут), изредка наезжал в Тифлис. Места эти "славились" тогда сырым губительным климатом, ужасной смертностью, страшной малярией и другими болезнями. Сергей Иванович болел несколько раз, а потом всю жизнь страдал астмой. В эти годы Кривцов выучил грузинский язык, занимался переводами грузинских авторов. В августе 1834 г. его определяют в Ставрополь, где стояла 20-я артиллерийская батарея. Здесь же жила племянница София (дочь сестры Варвары. - Прим. автора), она была замужем за М. Бибиковым, адъютантом генерала А. Вельяминова, и в их доме С. Кривцов всегда находил приют вплоть до своей отставки весной 1839 года.

Три последующих года, с весны до осени, прошли в многочисленных военных экспедициях, сражениях и стычках, где он подвергался ежедневным опасностям. В письме к братьям в Сибирь в декабре 1835 г. писатель-декабрист А. Бестужев-Марлинский отмечал: "В отряде со мной был Кривцов. Под ним убита лошадь картечью, ибо у горцев есть артиллерия". В другом письме А. Бестужев-Марлинский упоминает и декабриста В. Голицына: "Валериан Михайлович и Сергей Иванович кланяются вам, кто их помнит или знает". За кампанию 1835 г. Кривцов был произведен в унтер-офицеры.

Сослуживец Сергея Ивановича офицер И. Фондер-Ховен тепло отзывался о нем: "Высокий ростом, плечистый, с черными кудрявыми волосами... Умный в разговоре, приятный в обществе и храбрый в деле, он невольно обращал на себя внимание... В делах я имел случай несколько раз прикрывать егерями его два горных единорога, которыми он командовал и с коими он всегда был впереди, а так как опасности, труды и лишения похода сближают людей, то я с ним скоро сошелся и всегда находил отраду в приятной с ним беседе".

Как отмечалось в приказе, 26 августа 1837 г. Кривцов проявил храбрость и мужество в бою, "производя меткие выстрелы картечью из одного легкого орудия". К этому времени он уже получил солдатского Георгия и ждал производства в офицеры. В октябре 1837 г. в Ставрополе Сергей Иванович познакомился с М. Лермонтовым. Факт известный. В Лермонтовской энциклопедии сказано, что Михаил Юрьевич, находясь в первой ссылке, по пути из Тамани в Тифлис задержался в Ставрополе, где на квартире Н. Сатина и познакомился с декабристом. Им было о чем поговорить. Оба храбрые офицеры, служили на Кавказе, оба в юности воспитывались в Московском университетском пансионе.

Летняя экспедиция 1837 г. стала для Кривцова последней. Отныне он поселился оседло, преимущественно в Ставрополе, хлопотал об отставке, танцевал на балах, намеревался купить имение брата Павла Ивановича, о чем свидетельствует письмо, сохранившееся в Ставропольском крайгосархиве.

Здесь, однако, уважаемый читатель, мы прервем на время свое повествование о нашем герое, чтобы рассказать об удивительной женщине, знакомство с которой осталось в памяти Сергея Ивановича на всю жизнь.


II. Русская Жорж Санд

11 января 1814 г. близ села Ржищево Киевской губернии родилась Елена Андреевна Ган, будущая писательница-романистка, вошедшая в историю литературы, по "образному выражению И. С. Тургенева, как русская Жорж Санд". Она выросла в прогрессивной дворянской семье, где разностороннему образованию, серьезному воспитанию, начитанности придавалось первостепенное значение. Мать ее, Елена Павловна Фадеева (урожденная Долгорукая), была одаренной и эрудированной женщиной, от которой много унаследовала дочь. Елена Ган рано почувствовала интерес к поэзии, литературе, музыке, стремление к творчеству.

В 1830 г. семья Фадеевых жила в Екатеринославе, где их отец Андрей Михайлович был управляющим конторой иностранных поселенцев. Старшей дочери Елене в тот год исполнилось 16 лет. Она считалась самой хорошенькой девушкой в городе. Спустя годы дочь ее, Вера Петровна, вспоминала: "Прелестно очерченные губы, темные брови, каштановые волосы, слегка орлиный, с маленькой горбинкой нос. Но особенно красивы были ее живые карие глаза, необычайная подвижность тонких черт лица и добрая улыбка. Вся фигура дышала жизнью, красотой...". Многие обращали на нее внимание, но она вышла замуж за капитана конной артиллерии Петра Алексеевича Гана, человека на четырнадцать лет старше, от природы веселого, умного и образованного, потомка германских рыцарей, сына генерала. Впоследствии оказалось, что они не сошлись характерами, но этого нельзя было предвидеть. Через год появился первенец - Елена (впоследствии известная писательница Блаватская). Затем рождается сын Александр, который умер младенцем. В эти годы Елена Ган часто переезжает с батареей мужа с одного места на другое. В 1834 г. в Одессе, будучи в гостях у своих родных, она родила вторую дочь, Веру (в замужестве - Желиховская). Семейные хлопоты отнимали много времени, но она упорно занималась чтением книг, изучением языков, начала писать повесть.

Поворотным моментом в ее творческой жизни явилось пребывание в Петербурге, куда мужа перевели на службу в 1836 году. Там у Елены Андреевны завязываются литературные знакомства. Она посещает театры, музеи, выставки картин. На одной из них произошла ее встреча с Пушкиным: "Я вдруг наткнулась на человека, который показался мне очень знакомым... Иван Алексеевич (брат мужа. - Прим. авт.) в то же время сжал мне руку, указывая на него глазами, и при втором взгляде сердце у меня забилось... Я узнала Пушкина!.. Я воображала его черным брюнетом, а его волосы не темнее моих, длинные, взъерошенные. Маленький ростом, с заросшим лицом, он был бы некрасив, если бы не глаза. Глаза - блестят, как угли, и в беспрерывном движении. Я, разумеется, забыла картины, чтоб смотреть на него. И он, кажется, это заметил; несколько раз взглядывал на меня, улыбался... Видно, на лице моем изображались мои восторженные чувства!".

Благодаря знакомству с редактором журнала "Библиотека для чтения" О. И. Сенковским, обратившим внимание на ее талант, весной 1837-го выходит ее первая повесть "Идеал" под псевдонимом Зинаиды Р-вой.

А в мае 1837 г. Елена Андреевна вместе с двумя маленькими дочерьми, сестрой Екатериной и отцом покинула Петербург и отправилась в Астрахань, где Андрей Михайлович в то время служил главным попечителем кочующих народов. В Астрахани к ним присоединилась мать, и они всем большим семейством двинулись в Пятигорск на лечение. В своих воспоминаниях А. Фадеев живописно описал первую нелегкую поездку на воды: "Проехав сто двадцать верст по почтовому Кизлярскому тракту, мы своротили с него направо, в калмыцкие степи, где нам пришлось продолжать наше странствие преимущественно на верблюдах, выставленных заранее калмыками для нашего проезда, и испытывать большой недостаток в воде. Верблюдов запрягали в экипажи, как лошадей.

Степь представляла собою сплошную, необозримую массу песка.., и против силы ветра с песком почти невозможно было устоять на ногах. Изредка зеленели или, вернее сказать, рыжели тощие кустики полуиссохшей полыни, и иногда попадались неглубокие колодцы с водой, такой горькой и противной на вкус, что даже верблюды отказывались ее пить. Далее по пути стала проявляться растительность, трава, которая понемногу своею зеленью заменила желтизну песка. Мы ночевали одну ночь в соляной заставе, другую в степи, а третью в калмыцком кочевье, где калмыки приняли нас очень радушно... На четвертый день мы доехали до берегов Кумы, где нашли хороший отдых со всеми удобствами у известного шелковода, кавказского помещика Реброва, в деревне его Владимировке... От Реброва мы отправились через русские деревни по Куме, в Пятигорск, куда и прибыли 16 июня. Устроив мое семейство для пребывания на водах, я отправился 23 июня в Ставрополь, для исполнения поручений по части государственных имуществ". Пробыв на водах до сентября, Елена Андреевна затем возвратилась к мужу, квартировавшему в Курской губернии.

На следующий год Елена Ган с матерью и детьми снова поехали из Астрахани на второй курс лечения. Приближаясь к Пятигорску, они увидели уже знакомую "...фантастическую громаду скал, разбросанных в самом оживленном порядке. Лесистые или торчащие голыми зубцами, они жмутся, теснятся... к величавому Бештау, который, возвышаясь, гордо рисуется на синеве небес или, скрываясь порой в туманах, выказывает вершину свою над облаками". Так описала Е. Ган великолепные окрестности в своей повести "Медальон". Две поездки на Кавказские минеральные воды оставили в ее памяти самые светлые и неизгладимые впечатления. Весной 1839 года Е. Ган писала О. Сенковскому в Петербург: "...посылаю вам новую повесть, которую я начала еще летом на Кавказе, но по болезням моим и детей моих не могла кончить по сию пору... Об одном прошу, - вы не прогневаетесь на меня за это? - если можно, не вычеркните в первом отделении дорассветной прогулки на вершину Машука и грозы под Кисловодском, - это такие приятные минуты для меня, что я желала бы перечитать их в печати".

К лету 1838 года на Кавказских минеральных водах собралась компания близких друзей по несчастью 14 декабря: Александр Одоевский, Николай Цебриков, еще раньше зимой из Грузии приехал Андрей Розен с женой Анной Васильевной, из Ставрополя - Сергей Кривцов и Валериан Голицын, из Прочного Окопа - Михаил Нарышкин с женой Елизаветой Петровной.

Произошло их знакомство с Еленой Ган. Обычные для этого круга совместные прогулки, кавалькады и пикники, балы и концерты, а главное - литературные интересы особенно сблизили Сергея Ивановича и Елену Андреевну и положили начало их последующей переписке.

Время донесло до нас всего лишь несколько писем, первое из которых сегодня публикуется впервые. Оно написано Кривцовым в сентябре, сразу после отъезда Елены Андреевны:

"Так как общество, в котором я живу, давно уже перестало интересовать меня, то чувства любви и благодарности, словом все чувства, которые связывают человека с его ближним, сосредоточились или вернее уснули, в глубине моего сердца; равнодушный к окружающим меня, я холодно проходил через жизнь, неустанно силясь призрачной деятельностью насытить внутреннее пламя, пожиравшее меня. Часто думая развлечься, я посещал наши шумные собрания, но, увы! Возвращался домой грустнее прежнего, принужденный смех, искажавший на минуту мое лицо, только проводил на нем новую борозду для новой слезы. Самое одиночество уже потеряло для меня всякую прелесть; человек создан для общества, и горе тому, кто удален от него, но в тысячу раз несчастнее тот, кто одинок среди окружающей его толпы, тогда-то одиночество становится нестерпимо ужасно. Таково было мое положение, когда простое любопытство, вызванное вашей литературной репутацией, побудило меня искать чести быть вам представленным.

Буду честен до конца: к этому меня обязывают ваши достоинства и глубокое уважение, которое я питаю к вам. Скажу вам прямо, что до знакомства с вами я отчасти разделял общее мнение об ученых женщинах писательницах или веl-esprits. Велико было мое удивление, когда я увидел вас! Неизъяснимая прелесть, которой дышит вся ваша личность, наэлектризовала меня и вывела из того нравственного усыпления, в которое я так давно был погружен, божественное пламя вашего взора, усмиряемое нежной чувствительностью и тонкой чуткостью вашей прекрасной души, подвижность вашего лица, отражающего малейшие ощущения, - все выдает в вас женщину, это совершеннейшее существо, венец творения. В писании сказано: Бог создал мужчину и почил; если это правда, то он почил для того, чтобы с новыми силами приступить к созданию женщины. Таково было первое впечатление, которое вы произвели на меня; наши дальнейшие отношения только усилили то уважение или, лучше сказать, благоговение, которое я питаю к вам; и знаете ли? Странным образом, самые ваши недостатки вас красят, только рельефнее оттеняя ваши неоценимые достоинства; без них вы, может быть, были бы ангелом, но перестали бы быть самой собою и много потеряли бы.

Не подозревая, что вы имели сильное влияние на меня, вы омолодили мою душу, вы воскресили во мне любовь к прекрасному; вы пробудили во мне гордость, почтив меня своим расположением. Да, я горжусь участием, которое вы приняли во мне; я знаю, я обязан им исключительно вашей доброте; потому что моя единственная заслуга - та, что я сумел вас разгадать; чувство благоговейного уважения, которое я питаю к вам, явилось только естественным последствием, потому что, узнав вас, невозможно не предаться вам сердцем и душою, на жизнь и смерть".


III. Я вам пишу...

В ответе, присланном из села Каменского (вблизи Екатеринослава), Елена Ган мягко предостерегает Сергея Ивановича от опасности разочарования иллюзий, созданных воображением, ибо первые впечатления бывают порой обманчивы:

"Я не сумею выразить, как я благодарна вам за этот знак памяти и доброты. Если бы после всех утех Кавказа, где счет дням велся по удовольствиям, после родственных ласк и общения с приятным кругом людей вас обрекли на одиночество в какой-нибудь африканской пустыне, только тогда вы могли бы понять мое нынешнее состояние и радость, которое дало мне ваше письмо. Я была почти счастлива на Кавказе, особенно в Кисловодске; каждый день августа начертан золотыми письменами в книге моего бытия. Ваше письмо воскресило для меня чудесные дни, прожитые мною на Кавказе, и перенесло меня на несколько часов из моих болот под ваше прекрасное небо, в очаровательную природу Кисловодска...

Я не узнаю себя в портрете, который вы нарисовали с меня, его краски слишком ярки, и мне невольно вспомнилась фраза, которую вы часто повторяли: всего лучше пишешь, когда пером водит холодный ум; да и по изысканности деталей этот портрет показался мне мало похожим на набросок, сделанный по первому впечатлению... Прошу вас, если я имела счастие оставить в вас приятное воспоминание, сохраните его, не восторгайтесь мною в такой степени... Вы судили обо мне, может быть, по тому, какою видели меня на Кавказе, и вы рассчитываете найти в моих письмах ту же веселость, живость и оригинальность, которые делали для вас привлекательным мое общество? В таком случае вы ошибаетесь: это не был мой обычный нрав. Вырвавшись из одиночества и скуки Каменского, я - как птица, внезапно выпущенная на свободу, очутилась среди кавказского общества, совершенно ошеломленная светом, шумом и тысячью соблазнительных вещей, которые окружили меня, суля давно недоступное мне наслаждение... Видя его, я бросилась очертя голову в водоворот света. В этом-то состоянии опьянения вы увидели меня и, может быть, составили себе представление обо мне. Но хотя природа дала мне характер веселый до сумасбродства, время и обстоятельства сделали его иным - серьезным, молчаливым, подчас даже угрюмым".

Зная о том, что, выйдя в отставку, Сергей Иванович будет проживать в Болховском уезде Орловской губернии, Елена Ган сообщает ему о возможной встрече с ним:

"Я уже давно получила ваше первое письмо от 3 января, а третьего дня получила и второе и спешу исправить мою, впрочем, совершенно невольную, вину, т.к. я не сдержала своего обещания отвечать вам аккуратно... Воспоминание, крупица дружбы - вот все, чего я смею желать от вас; мне вовсе не улыбается быть издали предметом удивления и показаться вблизи всего только доброй армейской капитаншей. Говорю вблизи, потому что надеюсь когда-нибудь увидеться с вами в Болхове. 6-я батарея получила приказ идти туда после лагерей, в августе, и по всем вероятиям мы проведем там три года... Поклонитесь от меня Кавказу и его прекрасной весне. Сегодня у нас 4-е марта, а снег лежит по колено и морозы крещенские.

До свидания. Helene".

В свои двадцать пять лет Елена Ган, как женщина, много пережила, перестрадала, передумала, и вполне объяснимо то сочувствие и понимание Сергея Ивановича, которое он выказывал ей в своих письмах, сам испытавший все тяготы и лишения походной, ссыльной жизни.

В середине апреля было удовлетворено прошение С. Кривцова об отставке, однако Ставрополь он покинул в начале июня. Сюда же Елена Ган адресует очередное письмо: "Я еду в Одессу, где думаю пробыть до июля, оттуда отправлюсь прямо в Умань, где встречусь с мужем, и мы вместе двинемся в Орловскую губернию. Я еду в Одессу одна с детьми... мое здоровье так расстроено, что здешние врачи советуют мне обратиться к одесским, - вот что заставляет меня оставить мужа и Каменское...

Боже мой! Опять перемена в моей жизни, опять новые места, новые люди, опять я в толпе, которая меня не знает, судит и рядит по-своему, - долго ль мне еще скитаться по свету! Знаете ли, Сергей Иванович, мне часто приходит желание поговорить с вами; ваш холодный, равнодушный взгляд на все беды исцелял меня, ободрял... ваше равнодушие и веселая беззаботность внушает отраду... Пишите мне в Одессу, ваши письма придут мне прямо в руки, я буду вести и там такой уединенный образ жизни; шумный город не изменил моих дум, я всегда везде все та же; если когда-нибудь увидимся, вы убедитесь в том. Прощайте, желаю вам много веселиться. На водах вспомните ли вы меня?".

Сергей Иванович вернулся в родное Тимофеевское. Прошло лето. Однако встретиться им больше было не суждено. Елена Андреевна писала 25 сентября 1839 года: "Скоро пять месяцев, как я получила ваше последнее письмо, и если не сейчас отвечала на него, то верьте, что виной тому не нерадение с моей стороны, - наша переписка слишком дорога мне; Я провела почти все лето в путешествиях добровольных и невольных, как то поход, и в приятной надежде видеть вас лично в Болхове... Вместо Болхова нас осудили жить в Годяче, дрянном городке Полтавской губернии.

Итак, вы достигли цели ваших желаний, вы дома с родными. Поздравляю, от всей искренности души поздравляю с желанием, да благоприятствуют вам пенаты всех ваших лесов, полей и вод.

Что же летом, вы посетили Крым? Мою вторую родину? Пишите, как нашли южный берег, Судак? Или ваши предположения ограничились одним намерением, как и мои? Я тоже из Одессы не раз порывалась через море, в Крым - там пароход идет всего 18 часов, но дети и невозможность пуститься в путь одной остановили меня... Опишите же мне ваше житье-бытье, ваши занятия; разъезжаете ли вы, смиренно осматривая полевые работы, или истинно-русским помещиком, с нагайкой в руках, рыскаете за зайцами? Или еще a la Онегин, с кием в руках бродите по залам, перелистывая все книги... Правда ли, что К. Валериан Г. (князь Голицын, декабрист. - Прим. авт.) вышел в отставку и поселился в деревне - где? Расскажите мне в вашем письме нечто об наших кавказских знакомых. Это такое приятное воспоминание, что даже имя глухого Засса производит во мне сладкое чувство...

Adieu, monsiur Krivzoff, soyez heureux

Adieu. Helene".

Трудно сказать, как долго продолжалась их переписка. Но, конечно, это не был "почтовый роман", это было искреннее общение родственных душ.

В начале 1840 г. Елена Ган с детьми едет к родным в Саратов, где отец ее был гражданским губернатором. Там у нее появился сын - Леонид (служил в Ставрополе присяжным поверенным до самой кончины в 1885 году. - (Прим. авт.). Из Саратова снова в Малороссию, к мужу. Чахотка - болезнь того века - давно подтачивала ее силы. Врачи советуют море, юг. "Ранней весной 1842 г. мы переехали в Одессу, ради здоровья матери моей, - вспоминала В.Желиховская. - Перед кончиной она еще была порадована свиданием с отцом и матерью, в конце мая они приехали в Одессу, а 24 июня 1842 г. она умерла на руках своей матери". Было ей всего 28 лет!

Спустя год вышло полное собрание ее сочинений. В феврале 1844 г. в "Одесском Вестнике" появились "Воспоминания о Е.А. Ган": "Ее необычайно проницательный и меткий взгляд на вещи показывал, до какой высокой степени эта изумительная женщина обладала даром постигать человеческое сердце".

Послесловие

Сергей Иванович до последних своих дней жил в родном селе Тимофеевском. Всюду он был любим - и в Сибири, и на Кавказе, и в Орловской губернии. В 1856 г. ему было возвращено потомственное дворянство и право жить в столицах, а в 1861-м собрание предводителей дворянства губернии выбрало С.И. Кривцова в члены губернского по крестьянским делам присутствия.

После преждевременной смерти младшего брата Павла, Сергей Иванович взял на себя заботу о племянниках, которые называли его oncle Serge и очень любили. Он отвечал им тем же.

Женился Сергей Иванович поздно - в 55 лет, взяв в жены дочь орловского губернатора - Анну Валерьяновну Сафонович. Детей у них не было. Почти тогда же племянница Кривцова Ольга Павловна в Москве вышла замуж за Николая Михайловича Орлова, отец которого - декабрист М. Орлов, а мать Екатерина Николаевна, сестра известной Марии Раевской, последовавшей за мужем-декабристом С. Волконским в Сибирь.

У Орловых было две дочери: Елизавета и Елена Николаевна (в замужестве Котляревская). Упоминание о них здесь не случайно. Дело в том, что после смерти Сергея Ивановича в 1864 году все деревенское имущество было перевезено в Москву. В конце девятнадцатого века сестры Орловы купили дом в Никольском переулке на Арбате, где долго жили со своей матерью Ольгой Павловной, сохраняя семейный архив Орловых, Кривцовых, Раевских. Их близким соседом по дому оказался писатель М.О. Гершензон, который в 1914 году написал книгу "Декабрист Кривцов и его братья". Таким образом до наших дней дошли и воспоминания о Елене Андреевне Ган, и переписка ее с Сергеем Ивановичем Кривцовым. В их письмах нет ничего "политического". Но в каждой строчке дышит сама эпоха, родившая замечательную плеяду первых русских революционеров-романтиков.