Воротишься на родину. Ну что ж.

Гляди вокруг, кому еще ты нужен,

кому теперь в друзья ты попадешь?

Воротишься, купи себе на ужин

какого-нибудь сладкого вина,

смотри в окно и думай понемногу:

во всем твоя одна, твоя вина,

и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

Как хорошо, что некого винить,

как хорошо, что ты никем не связан,

как хорошо, что до смерти любить

тебя никто на свете не обязан.

Как хорошо, что никогда во тьму

ничья рука тебя не провожала,

как хорошо на свете одному

идти пешком с шумящего вокзала.

Как хорошо, на родину спеша,

поймать себя в словах неоткровенных

и вдруг понять, как медленно душа

заботится о новых переменах.

И.Бродский

Там бов

А тут не бов

Мои позавчера женились, выбыв

Из одиночек самых разных видов

Из нас, вооруженных до зубов,

Видать, и впрямь счастливая любовь

Завидую, ничем себя не выдав,

And love you both

Хороший город, моего теплей

Махито стоит 70 рублей

А кола 35 в кинотеатре

Дели все в среднем на два или на три

Таксист со стольника двадцатку возвращает

Все простоту и ясность обещает

И свеклу мужики везут с полей

И свадебный кортеж их не пущает

Бутик "обновочка" аптека "панацея" 

Сбежала бы, жила бы, как цирцея...

На улице советской возле цны, 

любила бы тамбовского мерзавца

мечтала бы с ним до знаменского загса 

доехать, жизни не было бы цены.

там ничего так, в общем, пацаны

И двухэтажно все, и может оказаться, 

что я еще приеду до весны...

я знаю, что ретив не по летам,

хоть на ай кью не пройдены замеры.

глоток надежды.

вот и дно.

а там

ни истины, как водится, ни веры...

плесни ещё тепла в бокал.

на треть.

нам время познакомиться на ощупь.

пусть рук твоих холодных не согреть.

а в сердце влезть гвоздём куда как проще.

во мне перебродил до срока март

и, нежные эпитеты минуя,

иду в тебя без компаса, без карт,

распахивая твердь твою больную.

не надо о надежде, о любви.

оставь мечты другим. не рви на части.

я просто твой случайный визави.

нам вместе хорошо, и в этом счастье.

не верю я. и ты словам не верь.

прости и улыбнись: «мели, емеля»

я выйду. за спиною всхлипнет дверь,

глазком сторожким мне в затылок целя.

под вечер, осознав, что лайф не мёд,

рвану к друзьям, где молодо и круто.

и город примет нас и оживёт.

но мир перекроит одна минута:

не думая, как ближнему смешон,

услышав свист средь онемевших улиц,

перекрещусь...

я так и не ушёл.

за тысячу разлук достала пуля.

Матросами служили мы в пехоте,

Ведь морем крови плыли по земле.

Мы Балатона пулю на излете

Носили в сердце до последних дней.

По одному нас оставалось в роте.

По одному на сотни матерей.

Мы поднимались первыми в атаку,

Которая последней быть могла.

И мы стреляли только в лоб. И вякать

О нас никто не смел из-за угла.

Да, нас бросал вперед товарищ Сталин.

Как черный уголь в топку корабля.

Вот потому мы белыми не стали,

Врагов встречая пролетарским «бля!»

Грести на запад мы не уставали,

Хоть морем крови полнилась земля.

Тогда ведь не было другого варианта

У Родины. Выходит, и у нас.

А орденов победных бриллианты

Отдайте тем, кто отдавал приказ

Нас пули на излете доставали.

Проигранную внуками войну

Мы не простим. И нам бы не прощали,

Бля, Балатон, ненужный никому!

P.S.Стихотворение Сергея Потимкова посвящено деду харьковского журналиста Геннадия Ижицкого - Павлу Антоновичу Ижицкому, до конца жизни носившему в сердце немецкую пулю. Ранен он был во время боев у озера Балатон в 1945 г.

Письмо мертвому капитану

Дорогой мой папенька, сердцу тяжко, как Вы там, в тех Индиях ли, Карибах? 

Сколько лет уже нет от Вас ответа, я читала, что так обыкновенно. 

Маменька рехнулась с ума и пляшет, говорит: "папашу доели рыбы", 

Нас минует скоро седьмое лето, траура не видели наши стены. 

Маменька сказала, читала в прессе - экипаж считают давно погибшим, 

Мол, пропал корабль в океанских водах, хоть ищи-свищи, не вернется больше. 

А сама рядится, что та невеста, хлыщ армейский ей все посланья пишет, 

Носит шляпки аж по парижской моде, с ним они бывали и в самой Польше. 

Папенька, прошу Вас, скорей вернитесь, ухажер-то матушкин больно ловок, 

Дарит шоколад мне и нежных кукол, отдаю я их нашей камеристке, 

Я ходила к падре, велел - "молитесь", он сказал, не видел и заголовок, 

Про корабль не видывал даже буквы, я надеюсь, что Вам доходят письма. 

Письмо мертвому офицеру

Ненаглядный, ветер шумит на пляже, все детишки прыгают от восторга,

Неспокоен твой океан бездонный, неспокойно сердце мое смешное.

Мой papa" готовит меня к продаже, будто вещь, означенную для торга,

Говорит, что этого я достойна, и что даже этого я не стою.

Ведь недавно папенька в Монте-Карло проиграл все матушкино именье,

Близкий друг papa", господин почтенный, в долг ему ссудил пару миллионов.

Папенька продул этот дар немалый, и теперь мы оба с ним на коленях,

Господин же, вот мракобес влюбленный, приказал мне быть ему нареченной.

Ненаглядный, низок он, сед и страшен, черен взгляд его, вздох его зловонен.

Через месяц быть нашей скромной свадьбе, мой papa" велел стать женой смиренной.

Я прошу, прости, как прощают павших, милый сердцу, ты стал теперь свободен,

Доживать мне птичкой в его усадьбе, канарейкой кормленою, но пленной.

письмо мертвому моряку

Петушок в Баццано прочистил горло, журавли вернулись на месяц раньше,

Год случился бедный, долины голы, и дела идут все смешней и страньше,

Вновь площадной шут развлекает город, лицедеи крутят лихие сальто,

Карнавал, мой милый, пусть мор и голод, веселее лишь королю Убальдо.

Наш сыночек вырос, моя отрада, поступил в служенье в таверну Марко,

Был бы только сыт, ничего не надо, да хозяин добр, у камина жарко.

К воскресенью шлет он мне медный грошик, невелик доход, но неделю сдюжить,

Как и с кем плывешь, расскажи, хороший, для меня что море, что большая лужа.

Уж который год ни вестей ни слуху, по тебе так сердце тоскливо бьется.

Уж который год собираюсь с духом.. рыбаки в порту говорят "вернется".

     
    Открыли дверь, и в кухню паром 
    Вкатился воздух со двора, 
    И всё мгновенно стало старым, 
    Как в детстве в те же вечера.

    Сухая, тихая погода. 
    На улице, шагах в пяти, 
    Стоит, стыдясь, зима у входа 
    И не решается войти.

    Зима, и всё опять впервые. 
    В седые дали ноября 
    Уходят ветлы, как слепые 
    Без палки и поводыря.

    Во льду река и мерзлый тальник, 
    А поперек, на голый лед, 
    Как зеркало на подзеркальник, 
    Поставлен черный небосвод.

    Пред ним стоит на перекрестке, 
    Который полузанесло, 
    Береза со звездой в прическе 
    И смотрится в его стекло.

    Она подозревает втайне, 
    Что чудесами в решете 
    Полна зима на даче крайней, 
    Как у нее на высоте.

1944 год.

Волк показывал клыки, волк рассказывал, Как росли его щенки синеглазыми, Как росли его щенки белолапыми, Как ночами пол бетонный царапали... Как шипела тишина ядовитая, Как вставало солнце, кровью налитое, Как кружило воронье над бараками, Как волчата вырастали собаками... Волк показывал клыки, волк рассказывал, Как росли его щенки синеглазыми, Как сошло к нему с небес откровение, Как он жрал своих волчат в исступлении... Волчий бог с небес ухмыляется: Ты не вой, отец, поздно каяться! Дети выросли с душой искалеченной? - Надо было их кормить человечиной!

По руслу пересохшего ручья тащу свою печальную добычу — убитую любовь. Как непривычно — она теперь со мной. Была ничья. 
Её оставил старый интендант на биваке среди другого хлама. Казалось бы, о чём жалеть? Не драма. Всего лишь вещь. Ей срок недолгий дан. 
К тому же, не моя ведь. Не моя! Потрёпана, в потёртом переплёте. Такая не одна. Их много сотен. 
Но каждая светила, как маяк! И напрочь обрывало леера. И паруса алели от натуги. И мачты выгибались, словно дуги, когда спешить домой была пора. Туда, где им светила, как могла размытая туманом, как отравой, любовь. Она светить имела право. Пока была жива, она ждала. 
Но, годы лупцевали по лицу. Морщины прочертили монограммы. И тот, кто был когда-то нежным самым любовь забыл. Игра пошла к концу. Другой и вовсе в землю лёг в боях. А третий стал пустым и равнодушным. Любовь прибилась к странникам на суше. И умерла… 
Теперь она моя. И я её тащу как божий грех, баюкая в разодранных ладонях. 
И жду — а вдруг она ещё застонет?… 
И станет просыпаться на заре?… 

Вот так всегда по жизни — либо-либо. 
И трудно в недолюбленности мне. 
Признайтесь люди, вы сыграть смогли бы?… 
Нет не на трубах. 
На одной струне.
С сайтаhttp://www.inpearls.ru/