Сестры Полгар из Венгрии бьют чемпионов-мужчин

Эти три барышни из Венгрии — уникальное явление в мировых шахматах, и, видимо, не только в них. Объяснить, каким чудом три родные сестры из Будапешта: Жужа, Жофи (София, если по-нашему) и Юдит Полгар — стали из вундеркиндов гроссмейстерами, победителями престижных турниров, героинями Книги рекордов Гиннесса и, наверное, самыми известными сегодня представительницами "женских" шахмат, в полной мере не может никто. Ч

то, впрочем, не мешает самой младшей из сестер, Юдит, с 18 лет играть на мужских турнирах: на планете почти не осталось чемпионов-мужчин, начиная с Карпова и Каспарова, которые бы устояли перед ее хитроумными комбинациями. Последним "обиженным чемпионом" стал болгарин Веселин Топалов, которого в конце прошлого года Юдит обыграла на турнире в Мексике.

Фестиваль Полгар
Встретить вместе сразу всех сестер Полгар практически невозможно: они давно живут в разных странах. Старшая, Жужа, чемпионка мира по шахматам среди женщин, живет в США, где ведет шахматные семинары в Технологическом университете в Техасе. Средняя, София, победительница многих женских шахматных олимпиад,— с мужем в Израиле. И только младшая, Юдит, самая звездная из сестер, по-прежнему живет с семьей в Будапеште.

Вместе сестры собираются лишь раз в году на необычный шахматный турнир в Будапеште, который, по-моему, не имеет аналогов. Этот своего рода семейный шахматный фестиваль — День шахмат сестер Полгар — проходит в декабре. Обстановка раскованная, заходи кто хочешь: дети и родители, дедушки и внуки. Кто-то постигает азы, кто-то участвует в сеансах одновременной игры, кто-то разбирает известные партии. А для журналистов — это редкий шанс пообщаться со всеми чемпионками Полгар сразу. Поэтому первый вопрос — всем троим.

— Психологи и педагоги веками ищут рецепт успеха. А вы, похоже, нашли. Можете объяснить, в чем чудо Полгар? Как сразу три сестры из одной семьи стали гроссмейстерами?

Старшая сестра, Жужа, перед ответом задумывается, как перед важным ходом, и переглядывается с сестрами.

— Недавно в Италии собирали конгресс на тему: "В чем секрет успешных людей?". Пригласили и меня, пришлось отвечать. Если коротко, я сказала: тут нет ничего сверхъестественного, залог успеха — целеустремленность, дисциплина и мотивация.

— Я бы добавила,— подхватывает средняя, София,— еще и знание иностранных языков.

— А я бы,— заключает младшая и самая известная, Юдит,— добавила: труд, труд и труд. Вот если собрать все это вместе, то и получим рецепт успеха.

— А как же врожденный талант, гены?

— Вы знаете,— говорит за всех сестер Жужа,— наш отец Ласло Полгар, тренер и воспитатель в одном лице, педагог по профессии, долго занимался вопросами образования и пришел к выводу, что в цивилизованных странах около 80 процентов всех детей в возрасте одного года — потенциальные гении! К трем годам количество гениев снижается до 60 процентов. К пяти — до 50. В 12 лет их остается 20 процентов, а к 20 годам — только пять. Это значит, что, если активно заниматься детьми с самого раннего возраста, практически в каждом можно взрастить талант. А вот со временем, как ни странно, способности к самореализации затухают, если их, конечно, не развивать.

Я не удерживаюсь:

— А ваши дети? Они тоже гении?

— Знаете,— отвечает Жужа,— отец посвятил нам всю жизнь. Это потребовало от него неимоверных усилий, и на внуков его уже просто не хватит. Что касается нас, то мы стараемся, конечно, дать своим все возможное, но вырастут ли из них чемпионы — не берусь сказать.

Как воспитать гения
История шахматных вундеркиндов — сестер Полгар — началась задолго до их рождения. В середине 1960-х их отец, в ту пору молодой педагог и психолог-любитель, Ласло Полгар, выходец из небогатой венгерской еврейской семьи, задумал амбициозный эксперимент — вырастить детей-гениев. Изучив биографии великих, он пришел к выводу: секрет успеха — в высочайшей степени концентрации и долгой кропотливой работе.

За этим выводом последовал другой: подготовка выдающихся людей — обыкновенная педагогическая задача. Теория "выращивания талантов" легла в основу нашумевшей книги Ласло Полгара "Как воспитать гения". Затем Полгар-папа решил подтвердить свою теорию практикой и дал в газеты объявление: мол, требуется жена, которая родит детей для эксперимента. Удивительно, но такая женщина нашлась: ею стала учительница из Ужгорода, что в Закарпатье (тогда — советская Украина), с венгерскими и немецкими корнями по имени Клара Альтбергер, случайно увидевшая объявление. После шести лет знакомства состоялась свадьба. А вскоре у Ласло и Клары Полгар родилась первая дочь Жужа. На дворе стоял 1969-й. Семья молодых педагогов тогда жила в небольшом одноэтажном домике в рабочем районе Будапешта.

Собственно педагогическая часть эксперимента началась, когда Жуже исполнилось три с половиной. Помог случай. Ребенок обнаружил в ящике шкафа папины шахматы и очень заинтересовался. Папа был шахматистом-любителем, но как профессиональный педагог быстро ухватился за ниточку. Началась игра. Шахматные фигуры быстро превратились в фигуры волшебные. И вот уже конница должна была освобождать из башни плененных королеву и короля, а пехота прикрывать их с флангов. Словом, вместо кукол в жизнь девочки вошли шахматы.

Если поначалу отец планировал воспитать из Жужи гениального математика (ребенок самозабвенно считал, складывая сложные числа), то теперь четырехлетнего ребенка было невозможно оторвать от шахматной доски. Это открывало целый мир в 1970-е, когда шахматы были самым популярным видом спорта после хоккея с футболом: человечество замирало, отслеживая перипетии битв Спасского с Фишером, а потом Карпова с Корчным. Тем более в маленькой Венгрии, которая выбилась в серьезные шахматные державы, подарив миру таких мастеров, как Мароци, Бенке, Адорьян, Лилиенталь, Портиш, Рибли, Сакс. Словом, вопрос, кого воспитывать из ребенка, решился сам собой — шахматиста. Выбор "амплуа" для первого ребенка предопределил и выбор для других сестер — Софии, родившейся в 1974-м, и Юдит, родившейся в 1976-м.

Шахматы оказались идеальной сферой для применения теорий Ласло еще и потому, что этот вид спорта не требовал от небогатых педагогов больших затрат, а вот зарабатывать приличные деньги уже позволял. Гонорары шахматных игроков стремительно росли: чемпионы мира зарабатывали сотни тысяч долларов, что было немыслимо раньше. Появлялась серьезная мотивация. Надо думать, все это по совокупности и определило выбор родителей.

Как бы то ни было, но уже первые месяцы занятий с Жужой принесли плоды. На чемпионате Будапешта четырехлетний ребенок без единого проигрыша стал первым среди детей до 11 лет. Папа решил, что будет растить чемпионку.

Начало 1990-х. Папа Полгар с дочерьми — еще не гениями, но уже вундеркиндами.
— Я как сейчас помню слова папы из детства,— говорит Жужа.— Он сказал: "Девчонки, скоро вы станете чемпионками мира, и мы уедем в Америку".

Правда, до чемпионства еще было далеко. Впереди был детский сад. Причем русский — при советской колонии на Аллее Горького в парке Варошлигет. Детей решили учить русскому языку: на нем говорила мама Клара, к тому же в социалистической Венгрии он считался главным из иностранных. Потом сестры выучат много других языков, но русский здорово помог их карьере: большая часть шахматной элиты и тогда, и сегодня говорит на нем.

— Благодаря русскому,— признается Юдит,— мы спокойно могли общаться со всеми русскими шахматистами, от Корчного до Крамника.

Окрыленный успехами дочери, Полгар решил дать попробовать ей поиграть со взрослыми. Пошли в местный шахматный клуб "Красный метеор" ("страшно прокуренный", как вспоминает по сей день Жужа). Взрослые дяди сначала решили, что это папа пришел играть и взял с собой пятилетнюю дочь. Когда Жужа поставила первый мат, обиженный шахматист выбежал из зала, даже не пожав руки ребенку...

Сестры росли, с ними занимались уже не только папа с мамой, но и старшая сестра. Дело шло явно быстрей: младшая Юдит к 12 годам уже обыгрывала гроссмейстеров.

Постепенно родителям стало ясно: продолжение эксперимента требует от них ухода с работы, а от детей — отказа от школы. Тем более что Жужа к семи годам могла свободно читать и писать, а математику знала в пределах нескольких классов средней школы. С ней помимо родителей уже занимались профессиональные шахматисты, первым тренером стала вице-чемпион мира Ева Каракаш, на смену которой придут еще более громкие имена.

Этот этап оказался едва ли не самым трудным в эксперименте. Органы опеки раз за разом отвергали все просьбы семьи разрешить детям обучение дома и только в конце года сдавать экзамены в школе. После двух лет переписки с инстанциями в доме появилась полиция, "чтобы спасти детей от сумасшедшего отца". Ласло Полгар был на грани срыва: реально стоял вопрос об отказе от эксперимента.

И все же родители продержались. На выручку им пришла сама Жужа, которая в 10 лет впервые выступила на взрослом чемпионате Венгрии и стала шестой. Это значило: она — самый молодой мастер спорта по шахматам и попала в Книгу рекордов Гиннесса. С достижениями ее лично поздравил генсек компартии Венгрии Янош Кадар — первое лицо в государстве и большой поклонник древней игры. А еще через год Жужа стала первой на чемпионате мира для юношества в возрасте до 16 лет в английском Вестергейте.

Из эксперимента — в учебники
К этому времени педагогическая доктрина Полгара по воспитанию гениев обрела законченные формы. Если коротко, выглядит она так.

— Основа всего — занятия по выбранной специальности. Минимум четыре часа в день. В случае сестер Полгар — это шахматы.

— Далее — иностранные языки. Вначале — один час в день. Первый год занятий — эсперанто. Второй год — английский. Далее — любые языки по выбору. В дальнейшем языковые занятия по три часа в день.

— Один час в день — занятия общими предметами: родной язык, естественные или общественные науки.

— Еще один час психология, педагогика, юмор. Каждые 20 минут — анекдот.

— Один час — физкультура по выбору.

Итого, как минимум восемь часов занятий каждый день. Полный рабочий день. На самом деле занятия растягивались порой и на 11 часов.

Обычно день в семье Полгар начинался в шесть утра. В половине седьмого сестры уже бегали с отцом по острову Маргит на Дунае. Потом целый день — занятия по отработанной методике. Шахматы, языки, история, география. Шахматы, теория, практика, тренировки. До пятого класса средней школы родители-педагоги успевали давать своим детям весь годовой материал за 7-10 дней. В конце года они экстерном сдавали экзамены и формально переходили в следующий класс, продолжая заниматься по отцовской методике. Злые языки утверждали: дети Полгар живут как в тюрьме. Но результаты опровергли слова критиков — благо телевизоры и компьютеры в те времена еще не проникли в жизнь детей так глубоко, как сегодня.

Вскоре Жужа уже говорила на семи языках — испанском, русском, немецком, эсперанто, болгарском, французском, английском. С 12 лет она возглавляла венгерский женский шахматный рейтинг, в 15 была первой в женском рейтинге ФИДЕ. Вдобавок она стала основным кормильцем семьи, поскольку родители уволились с работы и занимались только детьми. Но с новыми успехами пришли и новые трудности: юной чемпионке трудно было согласовывать свой талант с действительностью. Особенно ее возмущало деление шахмат на женские и мужские — чтобы опровергнуть его, старшая из сестер Полгар в 1990 году первой из женщин стала гроссмейстером по мужской версии.

1997 год. Юдит Полгар против Гарри Каспарова
А чемпионкой мира среди женщин Жужа Полгар стала в 1996-м, достаточно легко выиграв чемпионат мира. Позже, однако, этот титул был отозван, так как она не стала играть обязательные регулярные игры из-за ухода за ребенком. Судебные тяжбы с ФИДЕ тянулись долго, в результате Жужа их выиграла, но звание шахматные бюрократы ей так и не вернули.

Тем временем младшие сестры быстро догоняли старшую. В 1988-м втроем они приняли участие в женской шахматной олимпиаде и произвели настоящий фурор. Венгерская команда в составе семейного трио — 19-летней Жужи, 14-летней Софии и 12-летней Юдит — стала золотым призером олимпиады, причем впервые в истории. При этом Юдит получила еще и звание лучшего игрока, став настоящим открытием олимпиады в Салониках. Не пройдет и года, как старшая сестра уступит младшей женский шахматный Олимп, на вершине которого Юдит царит по сей день. Вот уже 20 лет.

В том же, 1989-м, заявила о себе на весь мир и средняя, София: в 14 лет получила титул мастера спорта на чемпионате мира в Риме и набрала наибольшее количество очков за всю историю мировых чемпионатов по шахматам — 2879. Тогда же София стала международным гроссмейстером (среди женщин) и международным мастером (среди мужчин). В 1994-м она получила шахматного "Оскара". Но большая шахматная карьера у нее не сложилась и чемпионкой мира она не стала. По мнению специалистов, не хватило характера — того самозабвения и фанатизма, которые отличают больших шахматистов.

Жужа и Юдит тоже считали Софию "слабым звеном" в семейном трио, в общем, по тем же причинам. Сама же София, признавая, что не умеет так отчаянно сражаться за доской, как ее сестры, отшучивается:

— Только не подумайте, будто дело в том, что шахматы — это слишком много для меня,— говорит она.— Скорее уж это слишком мало.

Партия жизни
Как бы то ни было, но когда старшим сестрам Полгар в свое время исполнилось по 20, девушки решили, что жизнь — это не только шахматы. Они вышли замуж, родили детей, стали уделять время семьям и снизили накал неустанной работы над шахматами, из которой ранее состояла их жизнь. Как говорится, природа взяла свое. В 1999-м София вышла замуж за грузинского гроссмейстера Иону Косашвили и уехала жить в Израиль. Недавно, как раз перед фестивалем Полгар в Будапеште, она вместе с Юдит выпустила для детей книгу о шахматах, впервые попробовав себя в амплуа книжного дизайнера. На мой взгляд, получилось неплохо.

Старшая, Жужа, замужем уже второй раз. С шахматами не расстается. Занимает пост вице-председателя ФИДЕ по женской секции. Последние годы, когда дети подросли, снова стала чаще выступать на турнирах. В 2005-м в очередной раз попала в Книгу рекордов Гиннесса, установив рекорд по количеству партий: играя одновременно на 326 досках, она выиграла 309 партий, 14 свела вничью и проиграла лишь три. В 2006-м — снова рекорд: за 17 часов экс-чемпионка мира Жужа Полгар сыграла подряд 1131 партию! Так что, так или иначе, но жизнь сестер, даже после ухода из больших шахмат, связана с этой загадочной игрой. Это их профессия, судьба, планида — как ни назови.

Ну а то, что не удалось сделать в шахматах двум старшим сестрам, продолжает доказывать младшая, чья карьера оказалась самой звездной. Стала в свое время самым молодым гроссмейстером в мире (в 15 лет, на месяц раньше самого Бобби Фишера). Юдит победила едва ли не всех ныне живущих гроссмейстеров-мужчин. Иногда кажется, что она и сама не знает, на какие еще рекорды нацелил ее папа Ласло, который понемногу отошел от управления "семейным шахматным предприятием". Как он и обещал дочерям когда-то, педагог-экспериментатор перебрался в итоге в Америку. Само собой, вместе со вторым участником успешно завершившегося эксперимента — мамой Кларой из Закарпатья.

Ласло Полгар, как и обещал в своей книге, "вырастил гениев". Но карьеру менеджера трех гениальных дочек решил не продолжать: этой полной хлопот и борьбы деятельности он предпочел безбедную жизнь американского пенсионера.

Федор Лукьянов, Будапешт

Интернет-издание
UA- Reporter.com [1

http://www.youtube.com/watch?v=UeQ5WZds-ZA&feature=related

 100 великих авантюристов

Игорь Муромов

Собственное имя — Маргарета (Грета) Гертруда Целле. Экзотическая танцовщица, одна из первых звезд стриптиза. Знаменита своими любовными приключениями. Во время первой мировой войны, по-видимому, работала одновременно на французскую и германскую разведки. В 1917 году была арестована и расстреляна французами за шпионаж в пользу Германии, хотя до сих пор не доказано, что она была двойным агентом.

 100 великих авантюристов

Игорь Муромов

Китайская авантюристка, «королева пиратов». Настоящее имя — Шан. Ее банда была организована по принципу китайских тайных обществ. Полиции так и не удалось выйти на ее след. Стражи порядка стран Юго-Восточной Азии предлагали в 1964 году 10 тысяч фунтов стерлингов только за фотографию пиратки. Единственным ее увлечением были азартные игры.

Мало что известно о ее жизни до конца тридцатых годов. Красавица Шан была танцовщицей в одном из кабачков Гонконга (по другой версии — в одном из ночных клубов Кантона), когда однажды за кулисы к ней зашел шикарно одетый господин средних лет и заявил Шан, что она ему нравится и он хочет на ней жениться, что зовут его Вонг Кунгкит и что он служит у самого генералиссимуса Чан Кайши.

Танцовщица была так поражена манерами и костюмом господина Вонг Кунгкита, что сразу согласилась на его предложение, даже не подозревая, с кем связывает свою дальнейшую жизнь…

 100 великих авантюристов

Игорь Муромов

Учредитель фирмы «Властелина», работавшей по принципу пирамиды. По низким ценам предлагала вкладчикам автомобили, квартиры и особняки. К концу своей недолгой деятельности она перешла в основном на депозитные вклады — просто собирала деньги, обещая огромные проценты. Причислила себя к лику святых.

После ареста хозяйки «Властелины» в ее сейфе нашли паспорт Аллы Пугачевой.

100 великих авантюристов

Игорь Муромов

Ее называли "Черной вдовой". Одиннадцать лет Интерпол и ФБР шли по ее следу. Несколько раз казалось, что она уже под контролем, но каждый раз ей удавалось вывернуться.

100 великих авантюристов

Игорь Муромов

Бывшая хозяйка банка «Чара» (основанного в 1993 году), имевшего около 60 тысяч вкладчиков. Выплаты были прекращены в ноябре 1994 года. По некоторым данным, своим клиентам банк задолжал около 500 миллиардов рублей. Одна из грандиознейших афер за всю историю России.

На канале «Россия» 17 января 2005 года состоялась премьера документального фильма «Последняя осень Юлии Друниной». Мой рассказ сложился под впечатлением от увиденного…

Теперь не умирают от любви —
насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови,
лишь без причины человеку плохо.

Теперь не умирают от любви —
лишь сердце что-то барахлит ночами.
Но «неотложку», мама, не зови,
врачи пожмут беспомощно плечами:

«Теперь не умирают от любви…»

О любви Анны Австрийской, королевы Франции, и герцога Бэкингема знают все, кто прочёл «Три мушкетера» Александра Дюма или просмотрел одноимённый фильм.

Прекрасная королева в знак особой признательности подарила герцогу алмазные подвески, но коварный кардинал Ришелье решил опорочить её имя. Очередная интрига кардинала могла увенчаться успехом, если бы не отважные мушкетеры, вставшие на защиту чести своей королевы…

Однако Дюма ничего не сказал о том, что была ещё одна любовь, которая, если бы вспыхнула в полную силу, могла бы изменить историю Франции. Но ей суждено было погаснуть, едва зародившись. Это любовь Анны Австрийской и кардинала Ришелье.
И погубила её, как ни странно, любимица кардинала, обыкновенная кошка по имени Мириам.

Анне Австрийской, испанской принцессе из династии Габсбургов, исполнилось четырнадцать, когда она вышла замуж за французского короля Людовика XIII.
Между молодыми супругами возникла привязанность, которая, впрочем, быстро сошла на нет.

Франц Поурбус мл. Портрет Анны Австрийской, королевы Франции (сразу после свадьбы).

Умный и благородный, но совершенно бесхарактерный и слабовольный, Людовик XIII больше интересовался охотой, чем молодой женой и управлением государства.

Филипп де Шампень. Портрет Людовика XIII, 1665.

Фактически страной правил главный министр герцог де Ришелье, французский кардинал и видный государственный деятель. Он же был назначен и духовником молодой королевы.

Карл ван Лоо. Людовик XIII.
(вместе с Ришелье)

Служение Франции для Ришелье было не пустым звуком. Властный и честолюбивый, он все свое время и силы отдавал политической деятельности. Ришелье отличался холодным и расчётливым умом, суровостью, часто доходящей до жестокости, строгим контролем рассудка над чувствами. На пути к своим целям он не брезговал доносами, шпионством, подлогами и предательством. «Дайте мне всего шесть строк, написанных рукой самого честного человека, – говорил Ришелье, – и я найду, за что его можно повесить».

Александр Трофимов в роли коварного кардинала Ришелье в фильме «Три мушкетёра» (1978).

Единственной привязанностью кардинала были кошки. Многочисленные кошки, заполонившие дворец, также отвечали Ришелье взаимностью. Особенно любил кардинал пушистую белую Мириам и практически не спускал её с рук. В средние века не особо жаловали гигиену, поэтому кошачья шерсть стала настоящим бичом для сутаны кардинала.

Шарль Эдуард Делор. «Отдых кардинала Ришелье», ок. 1885.

Однажды Ришелье, которому в то время исполнилось сорок, вдруг с недоумением почувствовал, что им овладело некое чувство, совершенно не поддающееся рассудку. Кардинал Ришелье влюбился, объектом его страсти стала королева, прекрасная Анна Австрийская. По воспоминаниям современников, красота Анны в то время расцвела в полную силу. Её даже не портила слегка выпяченная нижняя губа – отличительная особенность королевского дома Габсбургов. Она сумела сделать то, что до неё не удавалось никому – молодостью и красотой покорила кардинала.

Но Ришелье казался ей сухим, черствым и скучным. «Если эта живая мумия станцует сарабанду, – отозвалась она на ухаживания кардинала, – я буду готова на многое…» И кардинал, забыв о присущей ему осторожности, сбросил сутану и сплясал сарабанду. Анна понимала, что настоящая власть сосредоточена в руках главного министра, и если уж искать утех на стороне, то лучшей кандидатуры ей не найти.

Питер Пауль Рубенс. Портрет Анны Австрийской 1621-25 гг.

Но состоялось лишь несколько тайных встреч королевы Анны Австрийской и кардинала Ришелье. Любовь погасла, так и не успев разгореться в полную силу. «Он умеет говорить и уговаривать, – жаловалась Анна доверенной фрейлине. – Он вовсе не сухарь, но…» Но стоило только кардиналу приблизиться, как Анна начинала плакать.

В наследство от семейства Габсбургов Анне досталась не только фамильная губа, но и странная неизлечимая для того времени болезнь, которую мы знаем как аллергия. Особенно сильно Анна страдала от аллергии на шерсть животных.

Возможно, именно это стало причиной её отдаления от мужа, страстного любителя гончих псов и лошадей. И почти наверняка шерсть Мириам, обильно покрывавшая одежду кардинала, вызывала беспричинные слёзы у королевы. Ришелье охладел к постоянно плачущей Анне, а вскоре Лувр посетил блистательный герцог Бэкингем. И началась совершенно другая история любви, блестяще пересказанная знаменитым писателем Александром Дюма.

Питер Пауль Рубенс. Портрет герцога Бэкингема, 1625.

http://p-i-f.livejournal.com/3962359.html

Кто станет спорить, что Петр I был не только великим монархом, но и одной из самых незаурядных личностей в российской истории? Было бы удивительно, если бы рядом с ним оказалась самая обыкновенная, ничем не выделяющаяся из толпы женщина. Может, поэтому царь отверг дворянку Евдокию Лопухину, а любовью всей его жизни стала безродная прибалтийская крестьянка — Марта Скавронская…

Достоверных сведений о жизни Марты до замужества не так уж много. Известно, что она родилась 5 (15) апреля 1684 года на территории современной Эстонии, которая тогда входила в состав шведской Ливонии. Рано потеряв родителей, девочка воспитывалась теткой, а затем, лет 12, была отдана в услужение лютеранскому пастору Эрнсту Глюку.

В возрасте 17 лет девушку выдали замуж за шведского драгуна Иоганна Крузе, но брак их продлился всего пару дней: Иоганн со своим полком вынужден был отправиться на защиту крепости Мариенбург, на которую наступали русские. Больше Марта никогда не видела своего первого мужа — он пропал без вести.

После того как 25 августа 1702 года Мариенбург был взят армией фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, тот случайно увидел служанку пастора, и она так приглянулась ему, что он взял ее себе в любовницы.

По другой же версии, Марта Скавронская стала домоправительницей у генерала Баура. Через несколько месяцев она оказалась у ближайшего сподвижника Петра I — князя Александра Меншикова, который тоже не устоял перед ее прелестями.

Осенью 1703 года Петр впервые встретился с молодой женщиной в доме Меншикова. Перед сном он велел Марте отнести свечу в его комнату, и они провели вместе ночь. Утром царь сунул ей в руку золотой дукат…

Петр не забыл ласковую, веселую и красивую "походно-полевую жену" Меншикова. Вскоре он забрал ее к себе. Через несколько лет Марта крестилась в православие и стала называться Екатериной Алексеевной Михайловой: крестным отцом ее был царевич Алексей Петрович, а фамилией Михайлов иногда представлялся сам Петр, если хотел сохранить инкогнито

Петр был очень привязан к своей сожительнице. "Катеринушка, друг мой, здравствуй! — писал он ей, когда они были в разлуке. — Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безскучно…" Катерина была единственной, кто не боялся подходить к царю во время его знаменитых припадков гнева и умел сладить с часто случавшимися у него приступами головной боли. Она брала в руки его голову и ласково гладила до тех пор, пока царь не засыпал. Просыпался он уже свежим и бодрым…

По преданию, летом 1711 года находясь вместе с Петром в Прутском походе, Катерина сняла с себя все драгоценности, подаренные Петром, и отдала туркам, окружившим русскую армию, в качестве выкупа. Это так тронуло Петра, что он решился сделать возлюбленную своей законной женой. Условности этого монарха никогда не волновали. От нелюбимой первой жены, боярышни Евдокии Лопухиной, навязанной ему в юности матерью, он быстро избавился, спровадив ее в монастырь… А Катерина была любимой.

Официальное их венчание состоялось 19 февраля 1712 года в церкви Исаакия Далмацкого в Петербурге. В 1713 году Петр I в память о Прутском походе учредил орден Святой Екатерины, которым лично наградил свою супругу 24 ноября 1714 года. А 7 (18) мая 1724 года Екатерина была коронована императрицей. Еще до этого, в 1723 году, в честь нее был назван город Екатеринбург на Урале…

Несмотря на явную любовь и привязанность Петра и Екатерины друг к другу, далеко не все между ними было безоблачно. Петр позволял себе других женщин, и Екатерина знала об этом. В конце концов, и она, по слухам, завела интрижку с камер-юнкером Виллимом Монсом. Узнав об этом, Петр повелел колесовать Монса, якобы за казнокрадство, а его отрубленную заспиртованную голову, по легенде, на несколько дней поставили в спальне царицы, чтобы она смотрела на нее.

Общение между супругами прекратилось. И только когда Петр находился уже на смертном одре, они примирились. Царь скончался ранним утром 28 января (8 февраля) 1725 года на руках Екатерины.

Так как Петр не оставил завещания, именно Екатерина взошла на российский престол после его смерти. Правда, в государственных делах она разбиралась мало: Екатерина была хорошей женой, но правительница из нее, по правде говоря, вышла никудышная — все решали сановники, а царица только подмахивала бумаги…

Правление Екатерины I продолжалось немногим более двух лет. 6 (17) мая 1727 она скончалась от воспаления легких. Ей было всего 43 года.

За годы жизни с Петром Екатерина произвела на свет 11 детей, но только двое из них — Анна и Елизавета — дожили до зрелого возраста.

Елизавета Петровна впоследствии вошла в историю как одна из самых знаменитых правительниц России, а прямые потомки Анны правили страной вплоть до революции. Получается, что последние представители династии Романовых вели свой род от куртизанки, которую великая любовь великого царя сделала императрицей.

Ирина Шлионская

http://www.oneoflady.com/2012/02/i.html

На канале «Россия» 17 января 2005 года состоялась премьера документального фильма «Последняя осень Юлии Друниной». Мой рассказ сложился под впечатлением от увиденного…

Теперь не умирают от любви —
насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови,
лишь без причины человеку плохо.

Теперь не умирают от любви —
лишь сердце что-то барахлит ночами.
Но «неотложку», мама, не зови,
врачи пожмут беспомощно плечами:

«Теперь не умирают от любви…»

В августе 1946 года произошло событие, на долгие годы определившее судьбу многих талантливых поэтов и писателей. Я имею в виду печально знаменитое Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. (О журналах «Звезда» и «Ленинград»). Постановление это обязательно надо читать. В школах. Безо всяких комментариев. Чтение это, просто чтение само по себе, необычайно расширяет кругозор и дает молодому человеку, вступающему, как говорится, в жизнь, прекрасную возможность почувствовать, как непросто всё в этой жизни, с какой лёгкостью можно белое представить чёрным, правду — ложью, благо — злом.

«… И прямоту, что глупостью слывёт, // И глупость в маске мудреца, пророка, // И вдохновения зажатый рот, // И праведность на службе у порока…» (Шекспир, сонет 66 в переводе Маршака). Уже само начало Постановления не предвещает ничего хорошего:

ЦК ВКП(б) отмечает, что издающиеся в Ленинграде литературно-художественные журналы «Звезда» и «Ленинград» ведутся совершенно неудовлетворительно…

А дальше начинается разгром:

… Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей [здесь и далее выделено мною — В. А.], на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить её сознание…

… Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезда» хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь как «Перед восходом солнца»…

Это — о Михаиле Зощенко. А вот теперь — очередь Анны Ахматовой:

… Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Её стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, «искусстве для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе…

Да что же — всё «Звезда» да «Звезда»! А где же «Ленинград»?

… ЦК отмечает, что особенно плохо ведётся журнал «Ленинград», который постоянно предоставлял свои страницы для пошлых и клеветнических выступлений Зощенко, для пустых и аполитичных стихотворений Ахматовой…

Упоминаются и другие литераторы, но в истории этот документ останется «Постановлением об Ахматовой и Зощенко». Ровно через месяц главный пропагандист страны А.А. Жданов на совещании в Ленинграде так разъяснил смысл принятого Постановления относительно Зощенко:

… Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта… Зощенко привык глумиться над советским бытом, советскими порядками, советскими людьми, прикрывая это глумление маской пустопорожней развлекательности и никчемной юмористики… Можно ли дойти до более низкой степени морального и политического падения, и как могут ленинградцы терпеть на страницах своих журналов подобное пакостничество и непотребство?.. Только подонки литературы могут создавать подобные «произведения», и только люди слепые и аполитичные могут давать им ход… Зощенко с его омерзительной моралью удалось проникнуть на страницы большого ленинградского журнала и устроиться там со всеми удобствами… Трудно подыскать в нашей литературе что-либо более отвратительное, чем та «мораль», которую проповедует Зощенко в повести «Перед восходом солнца», изображая людей и самого себя как гнусных похотливых зверей, у которых нет ни стыда, ни совести…

Как видите, порядок изложения сохраняется. Первый удар наносится опять по Зощенко — по неписанным канонам партийных постановлений это означало, что он представлялся наиболее опасным (помните? «клеветнические выступления»). Ахматовой вменяется только лишь «пустота и аполитичность стихотворений», но и ей Жданов уделил немало своего внимания:

… Тематика Ахматовой насквозь индивидуалистическая. До убожества ограничен диапазон её поэзии, — поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной. Основное у неё — это любовно-эротические мотивы, переплетённые с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обречённости. Чувство обречённости, — чувство, понятное для общественного сознания вымирающей группы, — мрачные тона предсмертной безнадёжности, мистические переживания пополам с эротикой — таков духовный мир Ахматовой, одного из осколков безвозвратно канувшего в вечность мира старой дворянской культуры, «добрых старых екатерининских времён». Не то монахиня, не то блудница, а вернее блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой…

Да, несомненно: Зощенко представляется в докладе Жданова фактически скрытым врагом, он гораздо опаснее Ахматовой, которая — «всего лишь» осколок безвозвратно ушедшего времени, чуждого упругому, не ведающему сомнений, советскому оптимизму. Честное слово, в словах Жданова иногда проскальзывают интонации едва ли не извинения за вынужденную резкость по отношению к Анне Ахматовой:

… Что общего между этой поэзией, интересами нашего народа и государства? Ровным счетом ничего. Творчество Ахматовой — дело далёкого прошлого; оно чуждо современной советской действительности… Мы вовсе не обязаны предоставлять в нашей литературе место для вкусов и нравов, не имеющих ничего общего с моралью и качествами советских людей. Что поучительного могут дать произведения Ахматовой нашей молодежи? Ничего, кроме вреда…

Разумеется, Постановление 1946 года имело как предысторию, так и последействие. Самому Зощенко скрытые причины своего разгрома в Постановлении — о них он рассказал Юрию Нагибину — виделись следующим образом:

А никаких «опасных» вещей не было. Сталин ненавидел меня и ждал случая, чтобы разделаться… Могла быть и не «Обезьяна», а «В лесу родилась ёлочка» — никакой роли не играло. Топор навис надо мной с довоенной поры, когда я опубликовал рассказ «Часовой и Ленин». Но Сталина отвлекла война, а когда он немного освободился, за меня взялись.

В ответ на недоумённый вопрос Зощенко пояснил, что в том рассказе упомянут «человек с усами», который грубо кричал на часового, не пропускавшего Ленина в Смольный без пропуска:

Я совершил непростительную для профессионала ошибку. У меня раньше был человек с бородкой. Но по всему получалось, что это Дзержинский. Мне не нужен был точный адрес, и я сделал человека с усами. Кто не носил усов в ту пору? Но усы стали неотъемлемым признаком Сталина. «Усатый батька» и тому подобное. Как вы помните, мой усач — бестактен, груб и нетерпим. Ленин отчитывает его, как мальчишку. Сталин узнал себя — или его надоумили — и не простил мне этого.

«Но почему же с вами не разделались обычным способом?» — спрашивает Нагибин. Зощенко ему отвечает:

Это одна из сталинских загадок. Он ненавидел Платонова, а ведь не посадил его. Всю жизнь Платонов расплачивался за «Усомнившегося Макара» и «Впрок», но на свободе. Даже с Мандельштамом играли в кошки-мышки. Посадили, выпустили, опять посадили. А ведь Мандельштам в отличие от всех действительно сказал Сталину правду в лицо. Мучить жертву было куда интереснее, чем расправиться с ней.

Так всё это представлялось Михаилу Зощенко. Конечно, это не вся правда. Сталин уже готовил физическое уничтожение «ленинградской группировки», и Постановление по ленинградским журналам явилось неким подобием «разведки боем». Напомню: речь идёт о таких крупных в партийной и государственной иерархии фигурах, как член Политбюро ЦК ВКП(б) Вознесенский, секретарь ЦК ВКП(б) Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР Родионов, первый секретарь Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) Попков — всего казнены были примерно двести человек, а обвинительные приговоры получили свыше двух тысяч представителей ленинградской (ждановской?) номенклатуры. Не исключено, что и самого Жданова спасла от очень крупных неприятностей только его (не слишком понятная до сих пор) смерть в 1948 году.

Для Ахматовой и Зощенко Постановление стало рубежом, разделившим жизнь на «до» и «после». Они были вычеркнуты из списка советских литераторов. Скажем, на публикацию «такой омерзительной вещи» Михаила Зощенко, как повесть «Перед восходом солнца», был наложен строжайший запрет. Начало повести ещё успели опубликовать в 1943 году, но её продолжения и окончания пришлось ждать почти тридцать лет, а полностью эта повесть была опубликована только совсем недавно. До сих пор произведение, которое сам писатель называл главным делом своей жизни, фактически остаётся неизвестным массовому читателю.

… Прощаясь после того разговора с Юрием Нагибиным, Зощенко спросил, не хочет ли тот дочитать «Перед восходом солнца». Разумеется, Нагибин выразил своё горячее желание дочитать. «У меня нет сейчас рукописи. Но в следующий ваш приезд она будет», — сказал Зощенко. Когда через три месяца Нагибин вновь приехал в Ленинград и напомнил Зощенко о его обещании, то после паузы услышал в ответ «смертельно усталый» и «отчуждённый» голос писателя: «Видите ли… я не нашёл рукописи». Юрий Нагибин:

Как плохо лгут правдивые, чистые люди. Не только у профессиональных лгунов, но и у обычного порядочного человека, прибегающего ко лжи лишь в крайних случаях, в голосе присутствует хотя бы намёк на искренность, но у Зощенко это прозвучало до того фальшиво и неестественно, что у меня свело скулы…

Такова безжалостная сила государственно-идеологической машины. Такова колоссальная сила пропагандистской инерции.

Святая блаженная Ксения Петербуржская

Блаженная Ксения родилась между 1719 и 1730 годами. О родителях ее, о детских и отроческих годах ничего не известно. Знаем мы, что отца блаженной звали Григорием.

По достижении совершеннолетия Ксения вступила в брак с придворным певчим Андреем Федоровичем Петровым, состоявшим в звании полковника. Но недолго суждено было молодой чете наслаждаться семейным счастьем: двадцати шести лет от роду Ксения осталась вдовой. Муж ее скончался внезапно.

Это трагическое событие изменило жизнь молодой женщины. Она была глубоко потрясена тем, что ее муж скончался без должного христианского приготовления и не успел принести покаяние. Ксения решила, что подвигом жизни она вымолит у Бога прощение прегрешений раба Божиего Андрея.

В день похорон мужа Ксения Григорьевна надела его одежду и всем, обращавшимся к ней с соболезнованиями, говорила, что умер не Андрей Федорович, а умерла его супруга Ксения Григорьевна. С этого момента она действительно умерла для мира, приняв на себя тяжелейший подвиг - подвиг юродства Христа ради.

Родные и знакомые ее полагали, что молодая вдова лишилась рассудка из-за свалившегося на ее плечи горя. Подозрения их окончательно утвердились, когда Ксения решила раздать имущество, доставшееся ей в наследство от мужа. Так, она подарила свой дом, находившийся в приходе церкви св.ап.Матфея на Петербургской стороне, своей знакомой Параскеве Антоновой. Та не хотела принимать этот дар и даже просила родственников Ксении со стороны мужа уберечь ее от такого поступка. Родственники обратились к начальству покойного Петрова, влиятельные люди беседовали со вдовой, нашли ее в совершенном рассудке и решили, что она вполне может распоряжаться своим имуществом.

Отныне она не имела постоянного места жительства. Днем она бродила по городу, в основном по Петербургской стороне, возле церкви ап.Матфея, а ночью уходила за город, в поле - и всю ночь молилась. Так ее однажды и застали горожане, заинтересовавшиеся ночными исчезновениями блаженной. Редко оставалась она ночевать в домах знакомых ей благочестивых женщин.

Блаженная Ксения с необычайной кротостью сносила все издевательства и оскорбления, которые ей нередко доводилось переносить. Особенно докучали ей уличные мальчишки, на злобные выходки которых она не обращала внимания. Лишь однажды, когда жители уже стали почитать ее за угодницу Божию, им довелось увидеть блаженную в страшном гневе. Обнаглевшие сорванцы не удовольствовались обычными оскорблениями, а стали бросать в Ксению комьями земли. После этого случая горожане стали оберегать блаженную Ксению и положили конец преследованиям со стороны мальчишек.

Когда костюм Андрея Федоровича истлел и распался, святая облачилась в лохмотья. Когда ей предлагали в виде подаяния одежду, она отказывалась. Брала лишь красную кофточку и зеленую юбку (или наоборот). Вероятно, в память о цветах форменной одежды мужа. Милостыню денежную она также избегала брать. Принимала только "царя на коне" - медные копейки, которые тут же раздавала беднякам.

В эти годы на Смоленском кладбище строилась новая каменная церковь во имя Смоленской иконы Божией Матери. Рабочие, трудившиеся на строительстве храма, стали замечать вдруг странные вещи. За время их отсутствия ночью кто-то носил кирпичи на леса строящейся церкви. А когда они решили узнать, кто этот добровольный помощник, то увидели, что это блаженная Ксения трудится по ночам, перетаскивая кирпичи на леса.

За великие подвиги Господь удостоил блаженную Ксению дара прозорливости. Так, она предсказала время кончины императрицы Елисаветы Петровны и юного императора Иоанна Антоновича, помогла одной девице избежать брака с беглым каторжником, выдававшим себя за убитого им полковника. Жители Петербургской стороны замечали, что если блаженная возьмет на руки больное дитя или благословит его, оно непременно выздоровеет. Если возьмет какую-нибудь мелочь из лавки купца - торговля будет успешной. Если она зайдет в дом, то в доме будут царить мир и согласие.

Однажды она сказала своей старой знакомой Параскеве Антоновой, той самой, которой подарила дом, чтобы та немедленно шла на Смоленское кладбище: "Вот ты тут сидишь да чулки штопаешь, а не знаешь, что тебе Бог сына послал!"

Параскева в недоумении пошла в сторону кладбища и вдруг увидела толпу народа. Оказалось, что экипаж задавил насмерть беременную женщину, которая успела перед кончиной разрешиться от бремени мальчиком. Параскева взяла его себе, и так как не могла нигде отыскать отца младенца, усыновила его. Воспитанный ею приемный сын почитал ее как мать и в старости берег покой Параскевы, которая благодарила блаженную за великую радость.

Блаженная Ксения несла подвиг добровольного безумия 45 лет и скончалась около 1803 года. На могиле ее (на Смоленском кладбище) была со временем воздвигнута каменная часовня, которая и по сей день служит одной из святынь Петербурга, привлекающей многочисленных богомольцев.

По преданию, вскоре после погребения посетители разобрали и разнесли по домам всю могильную насыпь. Была сделана другая насыпь. На нее наложили каменную плиту. Но и плиту вскоре по кусочкам растаскали местные жители, как святыню.

Это повторялось не один раз. Выламывая камни и унося землю, посетители оставляли деньги. На собранные таким образом пожертвования над могилой Ксении поставили памятник в виде часовни.

На могиле надпись: "Кто меня знал, да помянет душу мою для спасения своей души".

И тянуться помянуть ее души горожане с конца восемнадцатого века и по сей день, спасая себя, своих родных…

После многолетнего народного почитания блаженная Ксения Петербургская, Христа ради юродивая, была причислена к лику святых в 1988 году на Поместном Соборе Русской Православной Церкви.

Источник:
Святая блаженная Ксения Петербуржская

В одном из писем Булат написал: «Мы могли бы довольствоваться пошлым званием любовников, но это не для моего к вам отношения…»

В июле 1996 года на праздновании дня рождения Евгения Евтушенко в Политехническом музее Булат был с женой, я тоже — не одна... Встретились взглядами и долго не отпускали глазами друг друга. Горько усмехнулась про себя: «Как Штирлиц с супругой на безмолвном свидании в кафе. Тринадцать лет назад мы прошли хорошую школу конспирации — и вот полученные навыки снова пригодились». Это была наша последняя встреча...

А первая случилась третьего апреля 1981 года в Институте советского законодательства при Минюсте СССР, «подвале», как мы, сотрудники, его называли. Знакомство с песнями Окуджавы произошло еще раньше — в школе. Услышав по радио «Молитву»:

Пока Земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому
Чего у него нет... —

Я была поражена. Стихи, мелодия и особенно голос — глуховатый, будто надтреснутый, проникавший в глубину души, — завораживали и тревожили. Спустя несколько лет, уже во время учебы в МГИМО, мне удалось купить пластинку «Надежды маленький оркестрик». Вглядываясь в напечатанный на ее конверте портрет, не раз ловила себя на мысли: «Этот человек так же одинок, как я. И ему, так же как мне, очень хочется быть понятым...» Щемящим сиротством веяло и от маленькой фотографии с концертного билета. Выражение лица показалось очень знакомым, и накануне выступления Булата в «подвале», повинуясь необъяснимому порыву, я стала перебирать студенческие фотографии. Ах вот что я, оказывается, искала... Снимок, сделанный на одном из концертов ансамбля «Гренада», участницей которого я была. На моем лице фотограф запечатлел точно такую же печать сиротства.

Третьего апреля мне нужно было встретить и проводить в актовый зал мужа, для которого тоже был куплен

билет «на Окуджаву». Когда вернулась в отдел — за моим рабочим столом сидел Булат Шалвович в окружении щебетавших институтских дам: «Почему вы так долго не могли вырваться к нам на концерт?», «Вам кофе или чаю?» Он игриво качал ножкой и довольно улыбался в усы. Окуджава привстал, чтобы уступить мне место. Но я замахала руками: «Сидите, сидите!» И тут кто-то из девчонок меня «сдал»:

— Булат Шалвович, а ведь наша Наташа тоже поет! Она даже выступала на открытии Олимпиады! Вы обязательно должны ее послушать.

— Послушать? — губы Окуджавы тронула улыбка. — Я не против, я только за...

Он пристально посмотрел на меня:

— А вам какая музыка нравится? Скажем, из современных композиторов?

— Из современных... Ну, вот если взять Эдисона Денисова, то у него мне нравится не та, где все просчитано, а...

— Вы не правы! — прервал Окуджава. — Денисов — композитор с тонким лицом...

— Да никто не выступает против этого! Я говорю о том, что он свое тонкое лицо зачастую скрывает за нарочитой, математической просчитанностью, а ведь есть у него такие темы...

— Но вы не знаете...

— Знаю! И музыку, и самого Эдисона Васильевича!

С Эдисоном Денисовым я познакомилась благодаря Юльке Денисовой — моей подружке, бывшей однокласснице и соседке по дому. Он был очень влюблен в нее. Не считая фамилии (вот совпадение!), их еще многое объединяло. Например, оба по образованию — математики. Но Юля так и не решилась выйти за Эдисона замуж... Денисов был старше более чем на двадцать лет. Мою маму подобные мезальянсы приводили в возмущение:

— Как можно, он ей в отцы годится?!

Я пыталась возражать:

— А вдруг это любовь?! — но в душе все же было какое-то недоумение. Видимо, маме удалось вдолбить в мою голову нечто такое... Когда дело пошло к расставанию, я пыталась утешать Эдисона Васильевича. Юлька тоже мучилась, но недолго, вскоре встретила замечательного парня Сашу и вышла за него замуж...

Почему во мне в тот вечер вдруг проснулся дух противоречия и мы так схлестнулись с Булатом — ума не приложу. Но скоро выяснилось, что предмета для спора нет: мы оба очень хорошо относились и к Эдисону Васильевичу, и к его музыке. Речь шла, скорее, о нюансах. И тут мне сказали:

— Наташа, Окуджава приехал без гитары! Что делать?!

— Сейчас попробуем организовать.

Не скажу, что мое сообщение обрадовало гостя. Уже сидя в зале, я уловила тяжелый вздох, когда на сцену вынесли гитару. До этой минуты Окуджава с воодушевлением рассказывал о себе, встречах с людьми, оставившими след в его жизни, рассуждал на вечные философские темы. Однако публика ждала песен...

В разгар вечера ведущий предложил задавать гостю вопросы. Я, как на уроке, подняла руку и, робея, спросила:

— Скажите, пожалуйста, а что у вас рождается сначала: стихи или музыка?

Он посмотрел тепло, даже умилительно:

— Не знаю. И не верьте тем, кто рассказывает, что и как у них рождается. Они тоже не знают, это тайна. Великая, как любовь. Тайна, которую нельзя ни объяснить, ни разложить.

По окончании концерта в кабинете начальника накрыли чайный стол. Там мы с Окуджавой почти не общались — и без меня было много желающих. Когда за ним закрылась дверь, Ленка Зобова спросила:

— Ты взяла телефон?

— Нет.

— Дура! Беги за ним!

— Нет, нет! — я испуганно затрясла головой. — Не могу!

— Можешь! Он обещал тебя послушать! Беги немедленно, пока не уехал! Тебе это нужно!

И Ленка вытолкала меня за дверь. Несусь по коридору, а сама думаю: «Не слишком ли быстро бегу?» Несколько метров иду шагом, потом снова бегом. В ушах все звучат Ленкины слова «Тебе это нужно! Тебе это нужно!», а сама думаю: «Ну, дождется — так дождется, а уехал — так уехал...»

Вижу: вдалеке стоит красная машина. Не уехал…

Увидев меня, Булат по-мальчишески резво выскакивает из салона:

— Садитесь. Куда вам ехать?

И столько в его вопросе воодушевления, радости, что мне вдруг захотелось ответить «А хоть на край света!», но вместо этого говорю:

— Меня ждут...

Лицо Булата становится растерянно-мрачным:

— Понятно… Вы хотели, чтобы я вас послушал?

— Нет, это девчонки... Постойте, я не то говорю... Конечно же, я тоже хочу... Хочу пригласить вас на свой концерт и буду благодарна, если позовете на свой.

— Хорошо, — сухо роняет Булат, — до июня я буду недоступен, а после — звоните. Есть куда записать номер?

Потом он не раз припомнит мои слова: «Меня ждут...» Это было как ушат холодной воды, как удар хлыста. Редко случается, когда поговорив с человеком несколько минут, ловишь себя на мысли, что хочешь общаться с ним и дальше. И если все вдруг обрывается, возникает ощущение невыносимой пустоты, незавершенности. Именно это я чувствовал, идя по вашему коридору, садясь в машину. И вдруг ты появляешься! А через минуту даешь понять, что не свободна, что тебя ждет другой...»

Несколько недель я жила под впечатлением нашей встречи. А потом наступило лето 1981 года, и мы с Юлькой Денисовой отправились по
путевке в Коктебель на турбазу «Приморье». С тех пор это место стало для меня особенным, любимым. Море, Карадаг, дом Волошина... Без моря я долго жить не умею: начинаю хандрить и чахнуть. С каждым днем оно наполняло нас с Юлькой какой-то невиданной силой, радостью и ощущением грядущих счастливых перемен. Предчувствия не обманули: вернувшись в Москву, мы обе забеременели. Почти одновременно. И Юлькин муж Саша, и мой этому обрадовались несказанно.

Сережа впервые увидел меня по телевизору, в составе ансамбля «Гренада». Подошел на остановке рядом с МГИМО и строго спросил:

— Вы — Наташа Горленко?

— Я.

— Мне очень понравилось, как вы пели.

— Спасибо.

Через минуту я забыла о нем. Сергей же начал осаду. Узнав от моих однокурсниц (мы учились на разных факультетах: я — на международном праве, он — на экономическом), что мечтаю заполучить редкий испанско-русский словарь, немыслимым образом его раздобыл. Приглашал на спектакли, концерты и, сидя рядом, смотрел не на сцену, а на меня — с восторгом и обожанием.

Со временем к Сережкиной осаде подключились мои родители. Впрочем, мама была готова меня выдать, конечно, не за первого встречного, но... Слишком часто повторялась пословица: «Двадцать три — замуж при!» Еще она любила цитировать свою маму, Елену Адамовну, которая

говорила, что девушка как цветок: ее надо вовремя пересадить в другой горшок — а то завянет. Сережа маме понравился: «Ну чего тебе еще надо?! Заботливый, воспитанный, умный. Заживешь как за каменной стеной! Наверняка после вуза его отправят в Латинскую Америку. Ты со своим испанским будешь там словно рыба в воде!»

И я сдалась. Хотя ни тогда, ни потом не любила Сережу по-настоящему: до дрожи в коленках, до дикого страха потерять. Жалела? Да. Сережка рано остался сиротой и очень тосковал по домашнему теплу. Отмечала ум, образованность, такт, чувство юмора, испытывала благодарность за то, что поддерживал во всем, а в самые тяжелые минуты спасал своей любовью. Но если быть честной: в замужество я просто сбежала от опеки и прессинга, которые довлели надо мной дома. Я с детства хотела стать артисткой. Пение и танцы были моей страстью. Однако родителей такой вариант не устраивал.

— Что это за профессия — артистка?! — негодовала мама. — Она подневольна и унизительна! Сегодня ты востребована, а завтра? Человек должен работать в стабильном коллективе и не бояться остаться без куска хлеба! А пенсия? Ты подумала, на что будешь жить в старости?!

— Мама, мне семнадцать лет! Какая пенсия?! Я не хочу всю жизнь мучиться, ненавидя дело, которым занимаюсь! А при словах «стабильный коллектив» мне хочется застрелиться!

— Я твоя мать, и ты будешь делать так, как я скажу.

Папа не вмешивался — понимал, что только добавит напряженности в раскаленную атмосферу. Противостояние — на время! — закончилось тем, что я отправилась в МГИМО, где преподавал близкий друг семьи. Поступила не без блата, но училась добросовестно: уже со второго курса меня стали отправлять на практику в ЦК КПСС в качестве переводчицы с испанского, я сопровождала делегатов съездов из Парагвая, Аргентины, Мексики. Но получив красный диплом, попросила свободное распределение. И была уверена, что теперь смогу беспрепятственно приступить к осуществлению своей мечты. Не тут-то было! Узнав, что дочь намерена стать студенткой Всероссийской творческой мастерской эстрадного искусства при «Росконцерте», мама устроила скандал. Пришлось пойти на компромисс: я поступаю в аспирантуру и одновременно — в ВТМЭИ. В разное время ее окончили Любовь Полищук, Валерий Леонтьев, Елена Камбурова, Жанна Бичевская.... Аспиранткой стала почти с лету, а в мастерской пришлось выдержать бешеный конкурс. Помню свою первую встречу с преподавателем вокала Георгием Павловичем Виноградовым. «Ну что, решили после МГИМО у нас гитаркой побаловаться?» — с нескрываемым сарказмом поинтересовался он.

Однако спустя месяц Виноградов разговаривал со мной уже совсем другим тоном. «Ты не имеешь права болеть! — возмутился Георгий Павлович, когда я пришла на занятия с легким насморком. — Твой голос не принадлежит тебе одной! Уж лучше ангина — только не насморк. Поняла? Немедленно лечиться!»

Нагрузки в аспирантуре и в мастерской были сумасшедшими. К чести Сережи,

он ни разу не попрекнул меня отсутствием ужина или неглаженной рубашкой. Даже о ребенке не заикался, хотя спал и видел себя отцом. И, что называется, «накликал».

О беременности я узнала в больнице, где оказалась из-за тяжелейшего нервного срыва. Разрываясь между подготовкой к сдаче кандидатского минимума и к первому отчетному концерту в мастерской, я справилась и с тем, и с другим, но очень дорого за это заплатила. Препараты, которые мне кололи в немыслимых дозах, не оставили шансов родить здорового ребенка. По настоянию врачей беременность пришлось прервать. Слава богу, что вообще удалось вырваться из этого ада более или менее здоровой. Тогда же был озвучен и категорический запрет на артистическую профессию: «В этой среде люди с железными нервами не
выдерживают! Что же говорить о вас — человеке с подвижной и хрупкой психикой? С ребенком теперь придется повременить — года два о беременности не может быть и речи».

Я послушалась врачей лишь отчасти. Оставила ВТМЭИ и устроилась в тихое, спокойное место — Институт советского законодательства, где и встретила потом Булата. Но уже летом 1980 года принимала участие в олимпийском концерте со своей коронной кубинской зажигательной песенкой «Така-така» в сопровождении огромного оркестра. Я продолжала сочинять музыку, записала на радио цикл песен на стихи Гарсиа Лорки.

По прошествии двух отведенных докторами лет мы с мужем стали с нетерпением ждать наступления беременности. Ожидание растянулось на три года. Рыдала ночи напролет.

Сережка вытирал мои слезы: «У нас обязательно будут дети. И первым родится мальчик. Сын. Ты мне веришь?» Я кивала головой, прижимаясь к его надежному плечу.

Услышанные от врача осенью 1981 года слова: «Шесть недель. Поздравляю вас! Вы столько к этому шли...» — показались самой прекрасной музыкой на свете. Я верила, что с появлением ребенка метания, душевная неустроенность, грезы о сцене отойдут на второй план. Я успокоюсь и буду счастлива, сосредоточившись на семье. А когда он подрастет, может, даже примусь за написание докторской диссертации. Кандидатская была почти готова — я защитила ее перед уходом в декрет.

Последние месяцы моей беременности Сережа провел вдали от дома — его отправили в командировку в Латинскую Америку. Но каждый день я слышала в трубке заботливый голос: «Как ты себя чувствуешь? Какой гемоглобин? Что говорит врач?» Рожать предстояло в начале мая, и за неделю до праздника солидарности всех трудящихся муж примчался в Москву.

Четвертого мая вечером боли были такими, что пока оформляли карту в роддоме, я в кровь искусала губы. В предродовой палате пролежала несколько часов. Другие женщины истошно кричали, а я, стиснув зубы, молчала и пыталась правильно дышать, начитавшись всяких дурацких книжек. Боялась, глупая, доставить неудобство докторам и соседкам по палате. Когда врачи обо мне вспомнили, было уже поздно...

Акушерка держала ребенка за ножки. Я видела его перевернутое лицо — белое, печальное и очень красивое. С трудом

разлепила спекшиеся от крови губы:

— Почему... он... молчит? Что с ним?

— Сердцебиение — единица, — скорбно сказала одна из врачей. Их уже было много вокруг, и у всех — мрачные лица. В этот момент мне показалось, что у сына дрогнули ресницы.

— Он еще жив! Спасите его! Сделайте что-нибудь!

— Мальчик мертв.

На меня будто бросили оголенный провод — от дрожи, сотрясавшей тело, родовой стол заходил ходуном.

— Успокойся, пожалуйста, — медсестричка смотрела с состраданием. — Доктору трудно тебя зашивать — она не может попасть иголкой куда надо...

— А что будет с маленьким?

— Отвезут в крематорий, — отрезала врач. — Не трясись, а то сейчас исколю всю.

Я не помню, чтобы плакала или кричала. Только все продолжала дрожать и твердить про себя: «Бог дал, Бог взял...» И вроде бы становилось легче.

Когда очнулась в послеродовой палате, жить не хотелось. Сережа, будто почувствовав мое состояние, передал записку: «Прошу тебя об одном — только живи».

Близкие провели целое расследование. И от кого-то из персонала узнали о врачебной ошибке: при поступлении в роддом мне вместо стимулирующего средства ввели «замедляющий» препарат. Настаивали, чтобы я подала заявление в прокуратуру, написала в Минздрав, но мне это казалось совершенно бессмысленным.

Лето я провела в Коктебеле, где солнце и море немного залатали изорванную душу. Однако стоило вернуться в осеннюю Москву, как снова навалилась депрессия. Я сутками лежала на диване. Однажды взгляд задержался на записной книжке. Взяла ее в руки, стала листать. «Окуджава...» Сердце екнуло: «Нужно позвонить... Если попрошу написать песню, он не откажет. Это будет замечательная песня. Самая лучшая. Я стану петь ее со сцены, снова начну выступать…»

Трубку взял Он.

— Булат Шалвович, вас беспокоит Наташа Горленко. Помните, полтора года назад вы были у нас в институте и мы договорились созвониться?

— Да-да, конечно помню. Так что, время наконец пришло?

— Если у вас есть возможность...

— Успеете к половине первого в Центральный дом литераторов? У меня будет двадцать минут.

— Успею! Спасибо.

Из шкафа на кровать полетели юбки, брюки, блузки. Глядя на них, вдруг поймала себя на мысли: «А ведь я очень долго была совершенно равнодушна к тому, во что одета. Сколько же прошло? Неужели пять месяцев?! Ну да, ровно пять — на календаре пятое октября...»

Голубые джинсы, любимая черная испанская кофточка с фигурным вырезом, купленная в Одессе на Привозе с гонорара от фильма «Туфли
с золотыми пряжками» (вообще-то она для сцены, но иногда в особо торжественных случаях я надевала ее и «в жизни»), на шею — кулон из серо-голубого агата в виде свечи.

Влетаю в фойе ЦДЛ. Окуджава уже на месте. Смотрит пристально — будто изучает или ждет каких-то особенных слов. А я под мерцающим за очками взглядом совершенно теряюсь. Он тоже чувствует себя неловко.

— Вы уже бывали здесь? Нет? Напрасно. В ЦДЛ проходят интересные встречи с писателями, режиссерами, премьеры фильмов.

— Знаете, я больше люблю природу.

— А-а-а, — саркастически тянет Булат. — Дитя полей!

— Да-да! — восторженно подхватываю я

и умолкаю.

— Ну а каков, собственно, предмет нашей встречи? — переходит на деловой тон Окуджава.

— Я хочу, чтобы вы написали для меня три песни, — выпаливаю на одном дыхании и тут же слышу недоуменный внутренний голос: «Почему «три»? Ты же хотела просить об одной!»

— Знаете, я уже восемь лет не пишу ни песен, ни стихов.

— Как жаль! Но почему?

Он пожимает плечами.

— Не пишется. Может потому, что на данном этапе мне больше интересна проза. Вот не так давно вышел мой роман «Путешествие дилетантов».


— Ой, а я, к своему стыду, не читала!

— Почему же «к стыду»? У вас еще все впереди — прочтете.

Опять повисает неловкая пауза. Молчание прерывает Булат:

— Пойдемте в буфет, выпьем кофе.

За стеклом витрины — бутерброды с икрой и пирожные: эклеры, картошка, корзиночки… Окуджава делает приглашающий жест:

— Что вы будете?

— Безе.

— Безе? Как такое можно есть?!

Неожиданно для самой себя я с вызовом вздернула подбородок:

— А я очень люблю!

— Ну, коли любите...

Булат смотрел, как я вгрызаюсь в огромный белоснежный бок, как ловлю рукой крошки-осколки, и в его взгляде читалось что-то такое... неназываемое. Точно так же он будет смотреть на меня во время поездок, когда едва ли не в каждой придорожной деревне станет покупать козье молоко. Я лишь однажды обмолвилась, что очень его люблю, и Булат это запомнил. Дождавшись, пока банка опустеет, он неизменно интересовался: «Ну что, Птичкин, наелся? Вкусно тебе?» И вид у него был довольный — как будто вкусно ему.

Я еще догрызала безе, когда Булат вдруг спросил:

— Скажите, а вы хорошая хозяйка?

Умеете вести дом?

Ответила тоном прилежной ученицы:

— Да, хорошая. Убираюсь, рукодельничаю. И очень хорошо готовлю — если, конечно, есть время.

— Что, и коронное блюдо имеется?

— Баранина в смородиновых листьях.

Он удивленно вскинул брови:

— Неожиданный рецепт!

Задай мне при первой встрече такие вопросы кто-то другой, они наверняка показались бы странными и неуместными. Но сейчас внутри жила уверенность: этот человек имеет право знать обо мне все, что посчитает нужным.

— Вы изменились со времени нашей первой встречи. В вашей жизни случилось что-то важное?

Чувствуя, как к горлу подкатывает ком, я опустила глаза:

— Да, случилось…

— ...Вот, значит, что вам довелось пережить... — скажет Булат, выслушав мой рассказ. В его словах было не только сострадание, но и полное понимание огромности перенесенной мною трагедии. Позже узнаю, что в браке с первой женой Галиной Смольяниновой он потерял дочку — она умерла, едва появившись на свет. Спрошу его:

— Ты очень переживал?

— Больше за Галю, она была буквально на грани...

Отведенные на встречу в ЦДЛ двадцать минут давно прошли, а мы все говорили и говорили. Я — о том, что чувствую себя потерянной, что долгое время была вынуждена заниматься нелюбимым делом. Булат жаловался на жену Ольгу, которая до сих пор пытается его воспитывать:

— Она хочет меня переделать! Меня! Представляете?

Я стала утешать: ничего не попишешь, все женщины таковы, мужья для них как дети... Наверное, это звучало очень глупо.

— А хотите, приезжайте ко мне на дачу! — неожиданно предложил Булат.

— Да, хочу!

— Я отбываю в Питер, вернусь через несколько дней. Вы хотели пойти на концерт. Он будет в ВТО, я оставлю билеты. А на следующий день созвонимся и договоримся, где я вас подхвачу.

— Позвоню. Обязательно!

— Ну все, давайте прощаться, а то я опоздаю... — в голосе Булата звучала грусть.

Ночь провела без сна. А утром решила отправиться в Питер. Не за тем, чтобы встретиться с Ним, нет. Мне было достаточно знать, что мы ходим по одним улицам, видим одни и те же дома и мосты, дышим одним воздухом.

В моем багаже лежала книга «Путешествие дилетантов». Поливая каждую страницу слезами, я прочитала ее запоем. Потом перечитала — раз, второй, третий. Наверное, выучила бы наизусть, если бы моя питерская

подруга, опасаясь нервного срыва, не отобрала роман: «Больше никакого чтения. Едем на дачу общаться с природой!»

В поисках уединения я забралась на чердак, где стоял шкаф, на котором пылились стопки старых журналов. К одной из них я неосторожно притронулась и тут же получила за любопытство — сверху свалился номер «Химии и жизни». Больно ударив меня по голове, он шлепнулся на пол и раскрылся на статье под названием «Булат». Понятно, что речь в ней шла не о знаменитом барде, а о секрете изготовления суперпрочной стали, но я застыла над этой статьей в каком-то мистическом ступоре.

После возвращения в Москву был концерт в ВТО, а на следующий день, набрав номер Окуджавы, я услышала в трубке резкий женский голос:

— Слушаю!

— Здравствуйте! Будьте добры, пригласите к телефону Булата Шалвовича.

— Его нет! Кто говорит?

— Это Наталья Горленко. Я просила Булата Шалвовича написать для меня несколько песен, мы договорились созвониться.

— Песен? — голос в трубке то ли недоверчиво, то ли презрительно хмыкнул.

— Когда я могу перезвонить?

— Недели через две, не раньше. Он за городом. Звоните.

Сказано это было таким тоном, что услышала я совсем противоположное:

«Лучше не звоните никогда!» Я положила трубку и, кажется, заплакала.

Телефонный звонок раздался в квартире уже в сумерках:

— Наташа, это Булат. Где вы были? Не дождавшись звонка, принялся трезвонить сам, но всякий раз слышал длинные гудки.

— Я целый день просидела возле телефона — звонков не было. А вам разве не передали, что я тоже... Впрочем, это уже не важно — мы же разговариваем.

— Как протекает ваша жизнь?

— Очень бурно, потому что я читаю ваш роман!

— Поговорим об этом при встрече. Но она на время откладывается.

— Хорошо.

— Вы расстроились? Отложить — не значит отменить.

— Я понимаю.

Поездка на дачу не случилась ни через две недели, ни через месяц. Постоянно обнаруживались какие-то препятствия: то я подхвачу простуду, то в связи с похоронами Брежнева перекрывают пол-Москвы. На дачу попадаю только десятого декабря. Булат встречает меня у электрички, часов в семь вечера. Оба понимаем, что домой я сегодня вряд ли вернусь. Чувствуем себя скованно и оттого полдороги молчим. Первым заговаривает Булат:

— А что вы сказали дома?

— Что еду к друзьям.

— И как ваш муж к этому отнесся?

— Нормально.

— Нормально? Да заяви моя жена, что отправляется куда-то на ночь глядя! Я азиат, и со мной такое просто невозможно.

— А у нас возможно.

В салоне опять повисла пауза.

— Я могу угостить вас фейхоа. Пробовали когда-нибудь?

— Пробовала.

И снова молчание. Наконец приехали. В большой комнате на столе тарелка с фейхоа и еще много всего. Булат зажигает свечку под маленькой золотой елочкой, которая от тепла тут же начинает крутиться, звеня крошечными колокольчиками.

— Если вы наблюдательный человек, то, возможно, угадаете, из какой это страны.

Его желание поразить, открыть мне что-то новое кажется забавным. Я улыбаюсь:

— Из Германии.

— ?..

— Мой папа — офицер, мы несколько лет прожили в Винсдорфе и Эберсвальде. Между прочим, я училась в той же школе, что и Высоцкий.

Когда мы перекусили и выпили достаточно коньяка, Булат предложил перейти на «ты». Мне это никак не

давалось. Думала: «Как я буду говорить «ты» человеку, который написал «Пока Земля еще вертится...» или «Возьмемся за руки, друзья»? Однако, почувствовав, что он обижается, сделала над собой усилие.

Ближе к полуночи выходим во двор. Булат вдруг срывает с себя ушанку, с меня — шапку из белого песца и меняет их местами. Вид у обоих уморительный. Мы гоняемся друг за другом, проваливаясь в сугробы, кидаемся снегом. Хохочем. И я ловлю себя на том, что с Окуджавой, который старше на тридцать один год, мне гораздо легче и светлее, чем с любым из сверстников.

…В камине дотлевают угли, негромко тикают часы.

— Скоро утро, — шепчу я. — Мне нужно уезжать.

Булат смотрит задумчиво и благоговейно.

— Знаешь, я уже много лет ни с кем не был нежен, — признание было таким неожиданным и пронзительным, что я не сразу нашлась, что ответить.

— Значит, копил.

Чуть позже он вдруг прокричит в порыве благодарной нежности:

— Что мне для тебя сделать?! Только скажи!

— Мне больше ничего не нужно. Сейчас я счастлива, как никогда в жизни.

— А давай я познакомлю тебя со Шварцем! Ты даже не представляешь, какой это человек! И в музыке ему нет равных! Изя послушает твои песни, даст совет.

— Познакомь.

Возвращаюсь домой электричкой. Не успеваю раздеться — телефонный звонок. Голос в трубке жалобный, чуть не плачущий:

— Ты можешь вернуться? После твоего ухода я места себе не нахожу.

— Да, конечно! Сейчас приеду!

Выскакиваю на улицу, хватаю такси...

Со Шварцем мы встретились весной, в подмосковном Доме ветеранов кино. Долго ходили по коридорам в поисках свободной комнаты с хорошей акустикой. Наконец нашли. Исаак Иосифович распорядился:

— Сейчас будем слушать ваш цикл песен на стихи Лорки. Порядок устанавливаем такой: сначала вы читаете стихотворение на испанском, потом — на русском и только затем включаете кассету. Согласны?

Я кивнула и начала читать. Шварц сидел прикрыв глаза и сложив пухлые ручки на животе. По окончании декламации, не поднимая век, делал знак пальчиком: дескать, включайте. И так все пятнадцать песен! В полном молчании. Понять, нравится «экзаменатору» или нет, было невозможно. Изредка бросая взгляды на Булата, видела: он находится в таком же неведении и напряжении, что и я. Когда репертуар был исчерпан, Шварц сказал:

— Наташа, выйдите, пожалуйста.

Я вышла в коридор. Цикл на стихи Лорки мне был очень дорог, и если бы даже весь Союз композиторов счел его несостоятельным, не согласилась бы поменять ни одной строчки, ни одной ноты. И в то же время очень хотелось симпатии и расположения того, чьей музыкой я восхищалась.

Наконец открылась дверь, и в проеме показался Шварц:

— Заходите.

Я прошла в центр комнаты и застыла как изваяние.

— Ну, что могу сказать? — начал Исаак Иосифович. — Только то, что вы вне конкуренции. И голос, и музыка, и исполнение.

Посмотрела на Булата — на его лице было написано счастье!

— Ну Изя, ну Изя, — твердил Окуджава, когда мы втроем пошли бродить по дорожкам сада. — Ну мог же хоть какой-то знак подать — нет, молчал как партизан! Я от напряжения аж вспотел весь!

— Но лениться нельзя! Вы слышите, Наташа? — пропустив монолог друга мимо ушей, наставлял Шварц. — Слушайте больше скрипичных концертов — это развивает интуицию — и по несколько часов в день отдавайте гитаре.

Мы сидели на садовой скамейке. Я и Шварц продолжали что-то горячо обсуждать. Легкое прикосновение к щеке заставило меня обернуться. Держа в пальцах травинку-метелку, Булат смотрел с нескрываемой нежностью и гордостью. Наклонился, шепнул на ухо:

— Ты только теперь не зазнавайся!

В следующие четыре года мы не раз

побываем у Шварцев в поселке Сиверский. Исаак Иосифович был старше жены Антонины (он звал ее Тоник) на тридцать шесть лет, но таких искренних, теплых отношений мне ни до ни после видеть не довелось. Однажды Шварц пригласил меня прогуляться по окрестностям.

— Я как Булат. Если он пойдет...

— Где же ты отыскал такую правильную девочку? — воскликнул Исаак Иосифович, обращаясь к другу. — Таких ведь давно уже не «выпускают»! Я был уверен, что моя Тоник — раритет.

Окуджава довольно улыбнулся:

— Выходит, повезло не только тебе.

Долгое время о нашем присутствии в жизни друг друга знали единицы: сосед Окуджавы по даче Юлий Даниэль, Шварц с супругой — вот, пожалуй, и все. От остальных мы свои отношения скрывали.

Нет ничего унизительней и омерзительней лжи, а уж когда приходится врать близким людям... Конечно, Сережа чувствовал, что в моей жизни кто-то появился, но разговора не заводил. Делал вид, будто верит: в эти выходные я еду в Питер к одной подруге, в следующие — на дачу к другой. Так продолжалось несколько месяцев. Но в какой-то момент я почувствовала: дальше врать невмоготу. Усадила мужа напротив себя:

— Сережа, нам нужно развестись.

Он взял мои ладони в свои:

— Наташенька, мне даже не нужна твоя верность — только не уходи.

— Ты хороший. Добрый, заботливый, — я с трудом сдерживала слезы. — Может быть, в будущем я пожалею о том, что мы расстались...

— Ты его очень любишь... — то ли спросил, то ли констатировал Сережа.

— Очень.

— А он тебя?

— Да.

— Я вам завидую: и тебе, и ему.

После развода я переехала в квартиру родителей, которые как раз в то время отправились в командировку в Алжир. К слову сказать, если бы не это обстоятельство, вряд ли был бы допущен развод и все последовавшие за ним события.

Я еще долго отговаривала Булата от объяснения с женой. Однако разговор между ними все-таки состоялся, и однажды вечером Окуджава появился на моем пороге с чемоданом. Весь вечер мы планировали дальнейшую совместную жизнь, а утром Булат позвонил домой и тут же начал собираться: «Ольга пыталась покончить с собой. Я должен вернуться, успокоить ее, как-то все утрясти».

Появился спустя несколько дней. Усталый, издерганный, с провалившимися глазами. Сказал еле слышно: «Наверное, она никогда не решится, но все равно пугаюсь. Ведь бьет по самому больному». Тогда я не поняла смысла последней фразы, но пройдет время и приятель Окуджавы посвятит меня в тайну трагической смерти Галины Смольяниновой:

— Булат ушел от нее к Ольге. И после оформления развода, ровно через год — день в день — Гали не стало. Официальная версия — острая сердечная недостаточность, но на самом деле — самоубийство.

— Как?!!

— А ты разве не знала?

Я, выпучив глаза, помчалась искать Булата.

— Это правда?! То, что твоя первая жена покончила с собой?!

На его лице не дрогнул ни один мускул:

— Успокойся. Ходят такие слухи...

И я как-то сразу поверила, что это всего лишь слухи.

Позже Булат расскажет, как, посмотрев однажды кинопленку, запечатлевшую счастливое семейство: его, Галю и тогда еще совсем маленького Игоря во время загородной прогулки, не спал несколько суток. Сердце разрывалось от чувства вины и перед покойной женой, и перед их общим сыном. Игорю в год смерти матери исполнилось всего одиннадцать. Я никогда не расспрашивала Булата, как складывались отношения мальчика с мачехой — что-то подсказывало: эта тема для него слишком болезненна. Не склонен был Окуджава обсуждать с кем-либо (даже со мной) и зависимость сына от наркотиков. Но когда мы стали жить вместе, несколько раз приходилось срываться среди ночи и ехать к Игорю домой: вызывать врачей, везти лекарства. Потом в его жизни появилась замечательная девушка Алена, они поженились, и Игорь какое-то время находил в себе силы бороться с недугом. Он был талантливым

звукооператором, вместе с ним мы записали несколько песен. Но затем начались рецидивы, обернувшиеся ампутацией ноги и смертью. Сын ушел на полгода раньше отца…

Я уволилась из института и наконец-то получила возможность более обстоятельно заниматься любимым делом. Писала музыку для спектаклей, сама в них играла, давала концерты. На сцену обычно выходила в той самой испанской кофточке и в юбке, которую брала напрокат у подруги сестры. Я готова была отдать за нее любые деньги, но хозяйка не продавала. И перед каждым концертом нам с Булатом приходилось ехать на другой конец Москвы, чтобы взять эту неземную красоту на несколько часов, а ночью — вернуть. Так продолжалось до тех пор, пока из поездки по Европе Окуджава не привез мне две роскошные концертные юбки. Я и сейчас иногда надеваю их на выступления с особым удовольствием. Хранятся у меня и подаренные Булатом туфельки — изящные черные лакированные лодочки с кисточками на задниках.

Все чаще в составе сборных групп и с сольными концертами меня стали приглашать на гастроли. Одно турне оказалось знаковым: актерский десант, отправлявшийся в Тверскую область, состоял из актрисы Риты Тереховой, поэта Лени Латынина и меня. Булат вызвался быть нашим водителем. Кстати, сначала Маргарита пребывала в полной уверенности, что в дальний путь Окуджава отправился ради того, чтобы увидеть ее выступление.

На протяжении всего гастрольного тура Булат не только по несколько часов в день крутил «баранку», но еще и устраивал пикники с шашлыками. На сцену не выходил. Если кто-то заикался
об этом, махал руками: «Нет-нет. Я здесь исключительно в роли обслуживающего персонала». И даже в книгах почетных гостей, которые ему непременно подсовывали, оставлял такой автограф: «Бывший гитарист, а ныне шофер Булат Окуджава».

Именно после этого турне Булат написал мне письмо, в котором настаивал на том, чтобы отныне мы выступали вместе. Попробовали. Получилось. Началась бурная совместная концертная деятельность. Булат даже стал принимать приглашения на фестивали самодеятельной песни, куда прежде его невозможно было затащить. И впервые за долгие годы вернулся к сочинению стихов. Просыпаясь среди ночи, я видела его что-то вдохновенно записывающим в блокнот: «Ой, Птичкин! Они пошли-пошли! Я тебе еще такого напишу!»

Ласковым прозвищем Птичкин (видимо, производное от фамилии Горленко, то есть горлица) он обращался ко мне и на людях, а другие, например Губкин или Зубкин, — были исключительно для внутреннего пользования. Но самым дорогим для меня, самым значительным было, когда он в редкие сокровенные минуты говорил с грустной торжественностью: «Мой Олень!» Поэтому если приходится петь «Прощание с Новогодней елкой», я с трудом сдерживаю эмоции.

Многие из стихов того периода действительно посвящены мне. Хотя однажды он сказал, что с момента нашей встречи всё — и мне, и обо мне. Но это, пожалуй, поэтическое преувеличение. Заветные строки Булат присылал в письмах, которыми мы обменивались вне зависимости от того, были вдали друг от друга или рядом. Больше всего мне дорог, пожалуй,

«Старый романс», где есть такие строки:

Когда б вы не спели
тот старый романс,
Я умер бы, так и не зная про вас,
Лишь черные даты
в тетради души проставляя.

Или вот:

Восхищенность вашим
сердцем, вашим светом,
Нерастраченным теплом
Мне вручило провиденье этим летом
Как последний мой диплом...

И вот это — совсем коротенькое:

Я был бы мелок и неточен,
Когда б признаться не посмел,
Что спал, покуда ваш росточек
В моих садах не прошумел.
Ему Господь удачу прочит,
Счастливый рок его хранит.
Когда бы знать: чего он хочет?
Куда он голову склонит?

В моих руках — одно из писем Булата со стихотворением, где есть такие строки: «Улыбка женщины одной, единственной, неповторимой...» Спустя несколько лет после нашего расставания я прочту эти строки в

журнале. С посвящением — «Ольге». Мне и в голову не приходило осуждать его за это. Зная, как несладко Булату доводилось тогда, прекрасно понимаю: что ему оставалось?

Когда мы встретились после долгой разлуки, с улыбкой рассказала, что прочла стихотворение в журнале. «Я надеюсь, что ты выше всего этого, — ответил Булат. — Я всегда на это надеялся...»

Даже во время наших гастрольных поездок он постоянно писал. Как-то в очередной раз мы заглянули в гости к Шварцам, и Исаак Иосифович принялся меня строго допрашивать:

— А ты даешь ему работать? Ваша страсть Булату не мешает?

— Да он работает как проклятый! Иногда даже прощения за это просит:


«Птичкин, мне так хочется побыть с тобой, но видишь, как хорошо пишется? Потерпи, а?» Я смеюсь: «Конечно потерплю...»

Где мы с Булатом только не побывали с концертами! Останавливались, как правило, в номерах люкс, но однажды, когда возвращались из Полотняного Завода, где были у Владимира Мотыля на съемках, пришлось переночевать в Шацке в переоборудованной под ночлежку сельской школе с железными скрипучими кроватями и репродуктором, который в шесть утра взорвался гимном СССР, от чего мы, как ошпаренные, подскочили на панцирных сетках. Булатик не был бы самим собой, если бы наутро, садясь в машину, не заметил философски: «Кто же виноват, что в Шацке жизнь сложилась по-дурацки...»

Перед глазами вдруг встала картинка с самарских гастролей. В номере гостиницы «Волга» кровать была накрыта ярко-алым шелковым покрывалом, расшитым невиданной красоты жар-птицами. Я влюбилась в него с первого взгляда. Тут же обмоталась с ног до головы и начала танцевать. Булат хохотал, восторженно хлопал в ладоши: «Ай да Птичкин! Куда до тебя испанкам или аргентинкам! Конкурировать может разве какая-нибудь Айседора Дункан!» Мне очень хотелось забрать чудо-покрывало с собой. И Булат наверняка смог бы выкупить его у дирекции отеля. Но я, конечно, об этом даже не заикнулась.

Мы использовали малейшую возможность уехать из Москвы. Дома в любую минуту мог раздаться телефонный звонок, за которым следовало расставание. Потому что Ольга в очередной раз грозилась «покончить с собой» или заболевал Антон. К счастью, «тяжелый недуг» чаще всего оказывался простудой, тем не менее Булату приходилось оставаться там на неделю, а то и больше. И выслушивать обо мне небылицы, терпеть попытки «раскрыть глаза»: «Она тебя не любит! Ты жалок, смешон!»

После одной из вынужденных «побывок» Булат вернулся мрачнее обычного:

— Ольга сказала, что ей угрожают.

— Кто?!

— Она говорит, твои друзья.

— Но это же дикость! У меня нет таких друзей. И сама я... Разве я на такое способна, Булат?!

Он помотал головой:

— Нет. Но если бы ты только знала, как я от всего этого устал.

Я обняла его:

— Мне будет очень тяжело без тебя, но видеть твои страдания еще тяжелее. Возвращайся к семье — насовсем...

Он мягко отстранился, и в его глазах я увидела слезы.

Мы несколько раз «расставались навсегда», но не в силах жить друг без друга, искали встречи уже на следующий день. Он возвращался. С чемоданом. И мы сразу срывались из Москвы — только бы не вздрагивать от телефонных звонков. Я часто слышала: «Потерпи еще немного — все будет хорошо». Булат развивал эту тему и в письмах, одно из которых почти целиком было посвящено так называемому «статусу» любовников:

«Мы могли бы довольствоваться пошлым званием любовников, но это не для моего к вам отношения...»

А вот другое, написанное во время очередной вынужденной разлуки: «Мой дорогой! Лицом к лицу всего не скажешь. Какая-то скованность, несмотря на все. Вот уже скоро два года, и слишком много разговоров: могут ли двое, должны ли двое, а какова степень их близости, а у других так же, а почему у них не так, как у других, а у других может ли быть так же, а не кажется ли им... А мне не хочется об этом думать: ты для меня —единственная, неповторимая, и когда-нибудь, перечитав это, ты поймешь, что это значит. Теперь же ты ощущаешь и представляешь все это влюбленностью старого человека, а это, конечно, так, но кроме этого — я тебя люблю, как бы ты это ни воспринимала. Потом я буду тебе писать всяческие милые шутки, а
сейчас что-то получается другое. Не думай, что я обольщаюсь: я все вижу и понимаю, и все-таки нет ничего во мне, кроме любви к тебе, мой дорогой Губкин! А потом Бог решит — что, зачем, почему, когда...»

Каждый раз, когда перечитываю это письмо, к глазам подступают слезы. А потому сейчас, чтобы не расплакаться, расскажу, как смешно и трогательно Булат ревновал. Если после концерта в каком-нибудь НИИ меня обступали молодые ученые, некоторое время Окуджава стоял в стороне и молча слушал адресованные мне комплименты, а потом вдруг громко окликал: «Птичкин! — все оборачивались. — Ключи от номера — у меня».

Дескать, знайте, юные дарования, гении физики и математики — эта женщина принадлежит мне!

А вот другая картинка: я прихорашиваюсь перед зеркалом, а он пристально наблюдает за процессом и мрачнеет:

— Это ты на репетицию так наряжаешься?

— Нет, конечно. Забыл, что вечером мы приглашены в гости? Заехать домой я уже не успею.

Булат хлопает себя по лбу и облегченно вздыхает:

— Точно! Ну иди, иди...

Собираюсь на встречу с аргентинским музыкантом — знакомые попросили на время заменить его переводчицу.

— Он молодой? — спрашивает Окуджава.

— В общем, да. Моложе меня.

— Молодые страшно прыщавые...

Я начинаю хохотать:

— Да ты никак ревнуешь?!

Зимой 1985 года ехали на «Красной стреле». Сидели, пили чай. «Слушай, мы с тобой три года вместе — и ни разу не повысили друг на друга голос», — вдруг изумленно заметил Окуджава. А я почувствовала, как по спине пробежал холодок: значит, это скоро произойдет...

Вечером следующего дня Булат на меня сорвался. При посторонних. Я спросила:

— Ты идешь?

И услышала в ответ очень резкое:

— Я же уже сказал!!!

Не говоря ни слова, развернулась и пошла в гостиницу. В голове — одна мысль: «Нужно собрать вещи и первым же поездом вернуться в Москву...»

А Булат даже не понял, почему я ушла, не дождавшись его: «Скажи, что я сделал не так?! Что за дурная привычка — молчать? Когда ты замыкаешься, я чувствую себя виноватым во вселенском зле...» Потом просил прощения, обещал, что подобного не повторится. Я простила, но трещина — совсем крохотная — между нами уже пролегла.

Только вернулись из Питера — звонок Ольги. И Булат снова собирается к жене и сыну. Я даже не спрашиваю, что на сей раз у них случилось. Приезжает утром в день нашего концерта. За несколько минут до его появления — телефонный звонок.

— Немедленно позови Булата! — голос Ольги дрожит от ярости.

— Его нет, — отвечаю как можно спокойнее. Короткие гудки.

Когда Булат пришел, я промолчала, потому что знала: он просто не сможет выйти на сцену. Только после концерта, мы уже садились в машину, сказала: «Звонила Ольга». Лицо его перекашивается диким страданием, тело бьет дрожь. Будто слепой, он шарит руками в бардачке, выхватывает оттуда бутылку и, сорвав пробку, делает глоток. Это оказалась тормозная жидкость... Всю ночь я отпаиваю Булата чаем и травяными отварами, даю успокоительное. А утром он едет домой…

По отношению к Ольге Владимировне я всегда испытывала острое чувство вины и сострадание. И что бы она ни

предпринимала (у меня нет желания вдаваться в подробности), я находила ей оправдание. Да и кто я такая, чтобы осуждать женщину, которой невольно причинила столько боли?! Мне меньше всего на свете хотелось кого-то задевать, ущемлять, обижать. Именно по этой причине я обходила молчанием тему наших отношений с Булатом и только через десять лет после его смерти согласилась на интервью. Честно говоря, мне надоело читать небылицы по этому поводу. И делать вид, что ничего не было, я тоже уже не могла.

Вскоре после ночи с травами и успокоительным Булат прислал мне письмо. Странное, ничем не напоминавшее прежние. Дерганый, рвущийся почерк, чужие — резкие, даже оскорбительные — слова. Оно было написано будто под диктовку. Процитировать его не могу, потому что тут же порвала и сожгла. Но в памяти запечатлелась фраза: «Я-то думал, что ты меня любишь, а у тебя, оказывается, была цель — выйти за меня замуж». Читать это было очень тяжело. А когда боль начала уходить, стало ясно: от моей любви к Булату вместе с ней откололся огромный кусок.

Прошло несколько дней — и новое письмо. О предыдущем — ни слова. Будто и не писал и не отправлял. «Случилось так, мой дорогой Птичкин, случилось так, что наша жизнь вступила в сложную полосу. После праздников и всяких высокопарных взлетов наступили будни, тяжелые и почти безвыходные. Что делать? Я суетился, строил всяческие планы, пытался парить, но обстоятельства трезвее и жесточе... Конечно, это было бы замечательно, если бы я был свободен и ничто меня не угнетало бы, и у меня была бы квартира и я посадил бы тебя в машину и в одно прекрасное утро привез бы на эту квартиру и сказал бы: «Вот, владей и наслаждайся!» Но так бывает только в плохих кинофильмах. Я понимаю, что сейчас все упирается в меня и только, и мне от этого очень больно и трудно жить. Даже вопрос о разнице возрастов отпал и растворился, особенно теперь, когда я ежедневно встречаюсь с безукоризненным аристократом Волковым Олегом Васильевичем, который старше своей жены на 35 лет! Они счастливы, у них прекрасная двенадцатилетняя дочь, а ведь ему сейчас 86, а ей 50, и никакой катастрофы! Все упирается в меня, конечно!.. Я не хочу тебе говорить о своем отношении к тебе, ты прекрасно его представляешь. Я все время думаю о тебе и мечусь, потому что бессилен и беспомощен. А ощущение страшное, не приведи Господь! Но откуда у меня, даже в этой ситуации, и вера, и надежда, что все изменится к лучшему. И в твоей и в моей жизни. Целую тебя бессчетное число раз!»

Я не ответила.

Его звонок раздался накануне моего отъезда на фестиваль военной песни. Договорились, что, вернувшись, позвоню с вокзала — и он меня встретит. Позвонила и услышала прерывающийся от волнения голос: «Птичкин!!! Я свободен! Свободен!!!»

И вот мы встретились. Булат выскочил из машины, бросился навстречу, раскинул руки и опять закричал:

— Я свободен! Понимаешь? Свободен!!!

Я отстранилась от объятий, обошла машину, села на привычное место. Увидела лежащий на заднем сиденье чемодан. В голове промелькнуло: опять все сначала? Нет...

Булат возбужденно рассказывал, что вопрос с разводом решен и как он счастлив, что теперь мы можем пожениться. А я будто мертвая.

— Птичкин, что с тобой?

— Ничего.

— Между нами кто-то встал?

— Нет, просто я не люблю тебя так, как раньше.

Помолчав с минуту, Булат процедил сквозь сжатые зубы:

— Редкому индивидууму удается сохранить любовь на долгие годы.

Усмехнулась про себя: «Надо же, какое слово подобрал — «индивидуум».

Остановившись у моего подъезда, Булат спросил:

— Может, мне все-таки зайти?

— Не надо.

Какое-то время казалось, что я освободилась от зависимости, что смогу жить без него. Но стоило услышать в трубке: «Птичкин, как ты без меня? Я без тебя не могу...» — и все возвращалось на круги своя. Ну не могли мы расстаться, прикипев друг к другу за четыре года намертво! Но теперь в наших отношениях не было прежней радости — только надрыв, исступление и отчаяние.

Мои родители уже вернулись из Алжира, жить с ними под одной крышей я не могла. Булат помог снять квартиру, куда поначалу часто приезжал. Потом, поняв, как тягостны мне его визиты,
наведывался все реже и реже.

Мы не виделись примерно месяц и встретились благодаря организаторам гастрольной поездки российских бардов по городам Союза. Я была беременна, неважно себя чувствовала и ехать не хотела. Тем более что была занята в фильме с символическим названием «Без сына не приходи», который снимался в Одессе. Но продюсеры звонили каждый день: увидев в списке «гастролеров» фамилию «Окуджава», я поняла почему. Не будь меня в составе группы, он не дал бы согласия. Для меня у организаторов концертов тоже был железный аргумент: большие гастроли давали право на получение тарификации, благодаря которой моя концертная ставка увеличивалась вдвое.

Накануне отъезда Булат подошел с вопросом:

— Ты поехала из-за меня?

— Нет, из-за тарификации.

Его губы тронула улыбка:

— Вот сейчас я снова в тебя влюбился.

То, что я беременна, осталось тайной для всех участников тура до самого конца поездки…

Перед семилетней разлукой мы увиделись с Булатом еще только раз. Я уже почти не выступала — до родов оставалось несколько недель. Об этой встрече рассказывать не стану: все, что было, — очень личное. Только мое.

Когда сыну исполнилось полгода, я встретила замечательного человека. Полюбив меня, он сразу принял и Гришу, тот стал называть Валеру папой. Мы прожили вместе меньше двух лет — и я начала просить развода. Валерий никак не мог понять причины, умолял:

— Мы еще просто не притерлись друг к другу! Подожди — все наладится!

— Не наладится. Потому что я не люблю тебя так, чтобы босиком по снегу, чтобы дышать не могла, понимаешь?! А жить и притворяться, что все хорошо, что так и надо, я не могу. Это нечестно, подло.

И мы расстались, хотя Валера, кажется, до сих пор продолжает меня любить.

О Булате я не забывала ни на минуту. И чувствовала его даже через океан. Всегда, когда ему становилось плохо, было плохо и мне. Что тут говорить, если нам снились одни и те же сны!

В 1994 году я взяла у общих знакомых телефон новой дачи Окуджавы в
Переделкино.

— Птичкин, это ты?! — его голос сорвался. — Неужели? Господи, где ты достала номер? Когда приедешь?

— Могу сегодня.

— Я жду!

Мы проговорили весь вечер и всю ночь. «Я так мечтал, что перед смертью еще хоть раз смогу тебя увидеть!» — спрятав голову у меня на груди, Булат плакал как ребенок...

Потом я еще не раз бывала в Переделкино. Мы смотрели «Санта-Барбару» и хохотали до слез над «идиотом Крузом», который десять раз за серию менял костюмы, слушали музыку, пили вино. Нельзя сказать, что мы стали просто друзьями, но в то же время оба понимали: прежних отношений — с надеждой на совместное будущее — уже, скорее всего, быть не может. Однажды Булат предложил: «А поехали на Арбат!» Мы тут же собрались, сели в машину. И долго-долго бродили по старой Москве, провожаемые взглядами прохожих.

В последний раз мы виделись в июле 1996-го, на дне рождения Евтушенко в Политехническом...

Я не знала, что Булат умирает, но сердце разрывалось. От дурных предчувствий, плохих снов. Вечером двенадцатого июня 1997 года я вышла на балкон. Из припаркованной под окнами машины неслась агрессивная, жуткая музыка. Казалось, от нее и ощущения надвигающейся беды я вот-вот сойду с ума. Закричала что есть силы: «Остановите музыку!!!» Через мгновение стало тихо-тихо. А утром я узнала, что Булат умер.

В памяти всплыли стихи, которые Булат подарил мне во время наших гастролей в Иркутске и там же всем прочитал:

И когда за грань покоя
Преступлю я налегке,
Крикни что-нибудь такое
На испанском языке!
Крикни громче, сделай милость,
Чтобы смог поверить я,
Будто это лишь приснилось:
Смерть моя и жизнь моя!

Моя мама до сих пор считает Булата врагом. Она уверена, что Окуджава сломал ее дочери жизнь. А я каждый день благодарю Бога за встречу с этим человеком. За то, что в жизни мне удалось испытать любовь и счастье, какие редко случаются на Земле.

Пятьдесят лет и один день — столько длится счастье. Во всяком случае у великих  Джульетты Мазины и Федерико Феллини было именно так.   Они прошли дорогу длиною в целую жизнь и не расстались даже после смерти.

«Моя Джульетта»

 

Источник

По опросам, проведенным производителями косметики, итальянская актриса Софи Лорен была признана самой красивой женщиной планеты в XX веке.
А на просторах бывшего СССР ее почитают особенно. Имя Софи Лорен у нас стало синонимом неземной красы. Недаром жена Семена Горбункова в «Бриллиантовой руке» спрашивает вернувшегося из-за границы мужа, видел ли он там Софи Лорен. И недаром именно «с ее участием» была сочинена частушка о недостижимом идеале женской красоты: «Ешь морковку, лук и хрен, будешь как Софи Лорен». Ну, а если без шуток, то жизнь прекрасной дамы из телевизора не всегда была устлана ковровыми дорожками. Да, ей повезло - она встретила своего рыцаря, любовь и забота которго осветила всю ее жизнь, который разглядел в просто красивой девчонке артистический дар и сотворил чудо - великую Софи Лорен.

Первыми ступеньками к славе для простой девушки из бедной семьи стали победы в конкурсах красоты.

На одном из таких конкурсов членом жюри был знаменитый кинопродюссер Карло Понти. Эффектная Софи так поразила Карло на сцене, что тот, не задумываясь, пригласил ее приехать к нему на киностудию – Карло увидел в девушке невероятный актерский потенциал. До этого Софи уже успела сняться в нескольких проектах, но все это были рекламные ролики или низкобюджетные фильмы с эротическим подтекстом (позже Карло выкупил все «позорные» фильмы с участием Софи, чтобы уберечь ее от скандала).

Однако Понти, как профессионал в области кино, не сразу принял Софи такой, какой она была – для начала он порекомендовал ей укоротить нос и уменьшить обхват бедер. Для женщины, которая в будущем станет секс-символом планеты, это предложение было унизительным, и она наотрез отказалась перекраивать себя и свое тело. Тем не менее, Софи доверяла Карло и не противилась его опеке. Она по полдня терпеливо просиживала в его офисе в ожидании хоть какой-нибудь роли и за это получила прозвище «Мисс Приемная». Карло знал, что Софи ждет успешная карьера актрисы, он видел, что камера любит ее, только вот он не сразу заметил, что и сам начал влюбляться в гордую итальянку со строптивым характером.

Терпение Софи вознаградилось – ей досталась главная роль в картине «Золото Неаполя». 20-летняя актриса блестяще проявила себя на съемках. В последний день съемок, который совпал с днем рождения Софи, Карло подарил ей дорогое кольцо с бриллиантом. В тот момент Софи осознала, что Карло относится к ней не только как наставник, но и как возлюбленный.

Чувства Понти были настоящими, только вот им не находилось места в его жизни – он уже был женат, у него подрастали двое детей, но поддавшись страсти, Софи не стала противиться своим чувствам и окунулась в них с головой, забыв о том, что ее любимый по закону принадлежит другой женщине. Чтобы переломить ситуацию Софи воспользовалась старым, как мир, способом. В киноленте «Гордость и страсть» партнером актрисы был Кэрри Грант – ее кумир (она уже снималась в Голливуде). Грант не смог не пасть перед чарами итальянской красавицы, а Софи это был как раз на руку. Кэри оказывал ей недвусмысленные знаки внимания, осыпал цветами, водил в роскошные рестораны, и всего этого не мог не заметить Карло Понти да и сама Софи, как могла, афишировала свои отношения с привлекательным актером.

Карло понял, что именно Софи хочет доказать ему, – он может ее потерять, если не сделает выбор между ней и своей женой. Выбор Понти был очевиден. Лучшие адвокаты Италии пытались решить вопрос с расторжением его брака, результат был неожиданны – Карло развелся с женой в Мексике и там же женился на Софи.

Мечта Софи сбылась – любимый мужчина стал ее законным мужем, но их счастье было недолгим. Ватикан признал их брак недействительным, отказавшись признать развод с бывшей женой, так как он был произведен за пределами Италии. Осуждаемые обществом за фактическое двоеженство Карло, Софи с мужем уехали из родной страны. В течение долгих 10-ти лет Софи и Карло жили в разных странах мира, но так и не вернувшись на родину, решили оформить французское гражданство. Даже бывшей жене Понти пришлось стать француженкой, чтобы их развод стал действительным. Только в 1966 году брак Лорен и Понти официально вступил в полную силу.

Казалось, на этом все беды позади и «молодожены» могут жить в любви и счастье и растить детишек, но проблемы возникли и с этим. Софи никак не могла родить ребенка, у нее было несколько выкидышей. Тем не менее, желание испытать счастье материнства пересилило все на свете. Все девять месяцев Софи провела в постели (врачи утверждали, что любой стресс или неловкое движение могли привести к выкидышу), она не смотрела телевизор, не говорила по телефону и все время ходила с затычками в ушах, чтобы не испугаться неожиданного громкого шума или звука. Бог вознаградил ее за трепетное отношение и терпение — Софи родила мальчика, которого назвали Карло Понти-младший. После родов она очень переживала за здоровье малыша и вернулась из клиники только через 2 месяца после его рождения. Еще через 4 года Софи родила второго сына – Эдуардо.

Отношения Софи с мужем всегда были очень нежными. Он потакал капризам жены, которая была младше него на 22 года, и традиционно отмечал завершение съемок очередного фильма с ее участием роскошным подарком, как это было с бриллиантовым кольцом в 1954 году.Софи и Карло счастливо прожили в браке почти 50 лет. За все это время между ними ни разу не вставал никто третий. Карло Понти умер в 2007 году в возрасте 94 лет, не дожив всего 8 месяцев до их с Софи золотой свадьбы. На похоронах мужа Софи сказала: «Наша любовь была подарком от Бога, которого удостаиваются единицы».

с сыновьями

С сыновьями, их супругами и внуками
Ну а красота Софи Лорен не меркнет. В возрасте 72 лет с ней была серия фотографий для календаря Pirelli.

max-pix.com; www.theplace.ru; wikipedia.org; www.spletnik.ru;
дополненный текст voquegirl с сайта vev.ru;
представлены некоторые фотографии из серии "Один день Софи Лорен"журнала Лайф 1964г.