Исполняется 100 лет самому большому и самому богатому другу Советского Союза. Жизнь и деяния Арманда Хаммера — это криминальная хроника последнего из могикан, одного из самых прославленных воротил XX века.

Арманд Хаммер родился дважды: первый раз в семье бывших одесских мещан Юлия и Розы Хаммеров, новоиспеченных американцев. Второй раз — двадцать три года спустя в Кремле, в кабинете Ленина. В этот октябрьский день 1921 года, проведя четыре часа с вождем, он вышел из главного кабинета России с охранной грамотой связного Кремля и, как оказалось, пропуском в историю XX века.

Он встречался со всеми советскими лидерами, за исключением Сталина. С Андроповым не успел повидаться, но, прилетев в Москву на своем самолете, успел проводить его в последний путь.

Американские президенты не искали встречи с ним, но, начиная с Франклина Рузвельта и, полвека спустя, завершая Рональдом Рейганом и Джорджем Бушем, уклониться от встречи с ним не смогли.

Он встречался с королями и наследниками престолов. Принц Чарльз предполагал сделать его крестным отцом своего сына и передумал чуть не в последний момент.

Начав с карликовой фирмы лекарственных препаратов своего отца и полузаваленных асбестовых шахт уральской глухомани, отведенных ему большевиками, Арманд Хаммер стал хозяином «Оксидентл петролеум» — корпорации, возглавившей вторую дюжину нефтяных магнатов мира.

Здесь каждый камень Хаммера знает

Сотрудничая с 20-х годов с главой советских торговцев Анастасом Микояном, поставлявшим ему знаменитые пасхальные яйца Фаберже, изготовленные в державной России для императорского двора, он объездил Америку со своими балаганами-выставками «Сокровища Романовых», в которых на один сомнительный подлинник приходилась дюжина несомненных подделок.

Первая женщина в политбюро, министр культуры Екатерина Фурцева построила дачу, в которую, по утверждению сведущих американцев — один из них поплатился жизнью за попытку огласки, — Хаммер вложил сто тысяч долларов.

В досье Арманда Хаммера, кроме непредумышленного убийства, с которого он начинал как медик, включен еще целый мартиролог — материал как для его биографов, так и для криминалистов. Это та часть хроники его жизни, которую без колебаний можно квалифицировать как собственно уголовную. То, что она не попадала в газетную рубрику уголовной хроники при его жизни, само по себе может быть свидетельством его удачливости.

Другая часть хроники включает деяния, которые представляют особый интерес для политического сыска. Разумеется, обе части хроники тесно переплетались, и не всегда было просто сказать, где кончается одна и где начинается другая.

«Товарищу Хаммеру от Ульянова (Ленина)»

То обстоятельство, что, кроме ФБР, личностью Хаммера и его деяниями занялось в 60-е годы и Центральное разведывательное управление, свидетельствует не только о характере самих деяний, но и о масштабах личности, совершивших эти деяния.

На протяжении долгих лет своей жизни, особенно в последние два десятилетия, Хаммер то жаловался, то гневно осуждал правовые нормы и юридическую практику, которые всегда у него вызывали чувство дискомфорта. Это они, говорил он, были со мною не в ладу, а не я с ними.

Среди самых примечательных парадоксов биографии Хаммера — его осуждение по делу, связанному с процессом века: Уотергейтом. Хотя осуждение было условным, однако проходило оно по рубрике уголовной. Чтобы стереть черное пятно, Хаммер пожертвовал в фонд президентской библиотеки Рональда Рейгана один миллион долларов. Этого, полагал он, достаточно, чтобы президент объявил ему свое прощение.

Хаммер ошибся. Рейган не дал ему своего президентского прощения, не дал и тогда, когда свой взнос в фонд президентской библиотеки Арманд увеличил еще на треть миллиона.

Хрустальная мечта Хаммера – увенчать свою жизнь Нобелевской премией мира – оказалась неосуществимой уже на той стадии, когда нобелевский комитет рассматривал кандидатуры, допущенные к конкурсу. По этическому регламенту этой самой престижной международной премии, лица, подвергшиеся осуждению по уголовным статьям – за исключением правозащитников и диссидентов, – к конкурсу не допускаются.

Президентское прощение, хотя и не совсем того рода, какого домогался Хаммер, он получил от президента Буша. Увы, времени у соискателя уже оставалось в обрез. К тому же, принц Чарльз, который обещал другу Арманду поддержку, отрекся от своего обещания; рекомендация лауреата Нобелевской премии мира израильского премьера Менахема Бегина в 1989 году вывела Хаммера чуть не вровень с другим кандидатом на премию, тибетским далай-ламой, но в конце концов далай-лама, борец за автономию Тибета, вышел вперед.

Хаммер, который вступил в десятый десяток своей жизни, приготовился в 1990-м к решительному броску. Увы, как не раз уже бывало, оказалось, человек предполагает, а Бог располагает: 12 октября того же года, 1990-го, рентген показал, что Арманд Хаммер поражен раком, с метастазами в жизненно важные органы.

Медик по образованию, Хаммер вполне отдавал себе отчет в роковом характере обрушившейся на него хвори. Тем не менее он уповал на волшебную силу снадобья, которое доставляли ему из джунглей Мексики. В какие-то моменты казалось, снадобье проявляет свою волшебную силу, болезнь, которую, разумеется, держали в секрете, отступала, жизненная энергия вновь возносила Арманда на привычную для него волну. Но вскоре с очевидностью выяснилось, что волна эта была последней, с нее начинался спуск, за которым подъемов уже не бывает.

Пришло время подводить итоги. Предварительные итоги Хаммер подвел сорок лет назад, в пятидесятые годы, когда уремическая интоксикация едва не спровадила его в иные миры.

Хаммер объявил, что возвращается к традициям отцов, в храм Всевышнего, который через своих пророков заповедал, что отрок, достигший тринадцати лет, превращается в «сына заповеди», «мужа обязанностей», то есть зрелого мужчину, коему надлежит исполнять все предписания Торы.

На даче Леонида Брежнева в Ялте Арманд Хаммер чувствовал себя как дома

Когда люди, сведущие в вере, указывали Арманду, что решение его принято с непоправимым опозданием, он отвечал: праотец Авраам обрезался в девяносто девять лет, а ему исполнилось только девяносто два.

Пока жив человек, нет дня, когда можно было бы сказать ему: «Поздно раскаяние твое». И Арманд Хаммер, 92 лет от роду, стал готовиться под руководством раввинов к исполнению обряда, который надлежало бы ему совершить на заре века, за три года до начала первой мировой войны.

В биографию его вписывалась новая глава. Между тем надо было торопиться с завершением других дел, и в первую очередь именно с биографией, в которой не должно было оставаться темных пятен.

Перед глазами, не считаясь с порядком, какой в свои дни определялся естественным течением времени, проходили сцены, в которых он, мультимиллионер, президент компании с миллиардными оборотами, подвергался испытаниям, тем более тягостным, унизительным, что, изворачиваясь, приходилось, как говорят в России, валять ваньку.

Воистину в самом унизительном из эпизодов его жизни заключена была ирония судьбы: комедия, как бывало это только в античном театре, столь тесно переплеталась с трагедией, что складывалась — на потеху зрителям и судьям — трагикомедия.

По недавно принятому Конгрессом закону он обвинен был в недозволенном переводе крупной суммы на счет республиканской партии. Поначалу Арманд, как не раз в своей жизни делал он с успехом, начисто отрицал сам факт. В нынешний раз прием, однако, не сработал, и ему навесили новое обвинение: преднамеренный обман правосудия. Адвокат настоятельно рекомендовал ему признать за собой первую вину — незаконную передачу денег в фонд республиканцев, — с тем чтобы снять второе обвинение, еще более серьезное, чем первое.

Юлий и Роза Хаммеры. Привет из Одессы

Хаммер адресовал суду 20-страничное объяснение, из которого следовало, что он признает свою вину, но на самом деле никакой вины за ним нет.

Адвокат, когда прочитал эти двадцать страниц, в которых нелепость соревновалась с ложью, пришел в ужас и отказался вести дело.

Судья, прочитав объяснение господина Хаммера, в ужас не пришел, но нашел его повинным в новом преступлении, а именно: господин Хаммер на самом деле не считает себя виновным, но готов признать вину за собой в угоду ложно истолкованному интересу правосудия, что на самом деле является оскорблением правосудия.

Над Армандом Хаммером, которому было уже без малого восемьдесят лет, вполне реально завис срок.

Получив повестку из суда, Арманд сообщил, что не может явиться по причине тяжкого физического недуга, усугубленного преклонными годами и глубокой психической депрессией. Жалобы больного подкреплены были подписями шести лечащих врачей.

Судья ответил, что, каково бы ни было состояние господина Хаммера, ему надлежит явиться в суд во избежание насильственного привода и ареста, какой предусмотрен за неявку в суд.

Дело приобретало слишком грозный оборот, причем уже не столько по существу главного пункта обвинения, сколько по привходящим деталям, ясно оттесняющим главное обвинение на второй план.

Хаммер велел подготовить инвалидную коляску, усадить его в эту коляску, подключить, как положено при обстоятельных лабораторных обследованиях, к телу всякие электроды, опутать проводами, достаточно длинными, чтобы кардиографы, осциллографы и другие приборы, которые будут регистрировать поступающие от тела пациента сигналы, могли быть размещены в комнате, прилегающей к залу судебных заседаний. Два врача, которым надлежало сопровождать своего пациента и постоянно держать его под наблюдением во время судебного разбирательства, должны были приготовиться, чтобы немедленно принять меры в случае, если появятся какие-либо признаки угрозы, с тем чтобы тут же исключить обстоятельства, вызвавшие эту угрозу.

Этот портрет Арманда Хаммера стоял на столе каждого служащего его многочисленных компаний

Тут надобно заметить, что по первоначальному решению правовых инстанций слушание дела Хаммера должно было происходить в Вашингтоне. В конце концов, однако, сочли возможным провести слушание в Лос-Анджелесе. Это была серьезная уступка, и Арманд понимал, что на большее рассчитывать не следует.

Когда судья Лоренс Лидик огласил главные пункты обвинения, которые сводились к незаконной передаче денег в фонд республиканской партии в расчете на выгоды, какие могли последовать для жертвователя, подзащитный едва слышным голосом прошептал: «Виновен».

Другие пункты обвинения — преднамеренное лжесвидетельство, неуважение к суду — были опущены. Судья огласил приговор: три тысячи долларов штрафа и один год условного осуждения. В практическом смысле приговор был, по существу, символическим. Однако в биографии доктора Арманда Хаммера впервые появилась глава об осуждении по уголовному делу.

В тот же вечер Арманд оставил свою инвалидную коляску, велел содрать с него все электроды, убрать провода и на следующее утро, после нескольких дней, перед судом проведенных в госпитале, опять появился в главной конторе «Оксидентл петролеум», в служебном своем кабинете, и провел рабочее совещание совета директоров.

Среди ближайших задач, какие наметил себе Хаммер, было удаление из «Оксидентл петролеум» Дэвида Мэрдока, вице-президента компании, который был вдвое моложе президента и в несколько раз богаче.

Хаммер поручил своей любовнице Марте Кауфман — она же Хиллари Гибсон — собрать материалы о видимой и, в особенности, невидимой жизни акулы Мэрдока. Марта была на сорок лет моложе Арманда, кроме того, у нее был журналистский опыт, обогащенный личным контактом с шефом, который бывал с нею до такой степени откровенен, что она испытывала неловкость.

Когда Хаммер хохотал, президенты вежливо улыбались. (Улыбается президент Буш.)

Примерно полгода спустя после памятного разговора со своим вице-президентом Хаммер вновь пригласил его к себе и после нескольких вступительных слов, исполненных самого дружеского чувства, положил на стол папку толщиной чуть не в два пальца, на которой было начертано: «Досье Мэрдока».

Папка эта оказалась того же рода, что знаменитая папка Остапа Бендера, подготовленная им для подпольного советского миллионера Александра Ивановича Корейки, который, как помним, отнесся к папке, как она того заслуживала: с уважением.

Мэрдок отнесся к папке, подготовленной для него Армандом Хаммером, с тем же чувством — некоторое время, перелистав ее, сидел молча, наконец, глянув шефу в глаза, твердо сказал: «О’кей. Я подаю в отставку».

Еще в октябре и даже в иные дни ноября, последнего полного календарного месяца его жизни, Хаммер продолжал верить в чудодейственную силу чайного отвара, настоянного на целебных травах из мексиканских лесов. Он запретил своим врачам исследовать эти травы в лаборатории: председатель комиссии по борьбе с раком, назначенный президентом Рейганом, Хаммер предвкушал момент своего величайшего торжества, когда изумленному — изумленному и наконец-то благодарному! — миру он принесет великое исцеление.

Увы, волшебное снадобье из мексиканских джунглей в первые дни декабря уже исчерпало свою силу. До полного расчета оставалось не более недели. Арманд, хотя ему делалось с каждым днем хуже, сохранял, как казалось окружающим, бодрость духа и надежду. Но это было уже, в действительности, инерцией бодрости, инерцией надежды.

Надо было составить завещание. Он думал о нем раньше, задолго до этих дней, беспрерывно вносил поправки, вступая в конфликт с самим собою, со своими желаниями, сомнениями, среди которых незыблемым оставалось только одно: продолжить на годы, на века свою земную славу, обессмертить себя через музеи, галереи, колледжи, мемориальные доски с трехфутовыми буквами, которыми начертано будет его имя.

Каждый день он вновь просматривал свое завещание, и каждый день вновь вносил поправки. Никто из близких, включая единственного его сына, Юлиана, о котором уже и после гематологического анализа он с уверенностью не мог сказать, что это действительно его сын, никто не знал, каково его завещание.

Между тем спешно шли приготовления к последнему торжественному акту его жизни: бар-мицве, отложенной почти на восемьдесят лет. Все было расписано, раввины подготовили каждый свое слово, какое надлежит адресовать тринадцатилетнему отроку, вступающему, уже на ролях сына заповеди, мужа обязанностей, в жизнь.

Как положено, загодя были разосланы приглашения. Посвящение должно было состояться 11 декабря. Однако за день до этого, 10 декабря 1990 года, Арманд Хаммер в последний раз глянул на этот мир, глянул на людей.

Бар-мицва, по установленному ритуалу, на следующий день была совершена. Отрок Арманд Хаммер представлен был актером, которому придано было, сколь возможно, сходство с тем, кто в этот день не смог присутствовать на собственном обряде возвращения в отчий дом.

Арманд Хаммер, усопший, продолжал преподносить сюрпризы. Когда вскрыли завещание, оказалось, что сыну, Юлиану, отказаны крохи. Оскорбленный, он не явился на похороны отца, как и большинство других родичей, в такой же степени уязвленных и обманутых покойным.

Самая же большая неожиданность была в том, что долги мультимиллионера, тайкуна Арманда Хаммера были едва ли не более того, что можно было возместить, используя все, что осталось от него в этом мире.

Аркадий ЛЬВОВ, Нью-Йорк

Фото В. Мусаэльяна, FOTObank/REX

Огонек

www.russia.ru video diskurs_10487

Справедливости ради должен отметить следующее: победа на суше – бесспорно заслуга Советского Союза. А на море? А в воздухе? Что бы СССР делал без американских и британских морских караванов, а советский ас Покрышкин – на каком самолете он предпочитал воевать? Те, кто полагает, что на советских МиГ-3 и Як-1 правы лишь отчасти, поскольку летать-то летал, но при всём при этом предпочитал отчего-то нашим самолётам американскую «Аэрокобру» (Р-39), да и основным шасси для «Катюш» стали не советские ЗиС-6, а поставлявшиеся союзниками «Студибекеры» (конкретно – Studebaker US6). Впрочем, об этом чуть ниже. Итак…За последние годы история Второй мировой войны переписывалась уже неоднократно (не только у нас и, увы, похоже не в последний раз). И если раньше историки возвеличивали Советскую Армию и советских полководцев, то ныне их заслуга в победе над Германией откровенно преуменьшается, при этом выпячиваются их стратегические и тактические просчеты, вот-де прославленный Жуков, – тиран, властолюбец, не выигрывший ни одного сражения, не имея как минимум десятикратного перевеса в живой силе и технике, да и вообще – так чебе полководец, воевавший не столько умением, сколько числом. А вот масштабы противостояния Германии западных стран и их победы – напротив преувеличиваются. И опять же – в основном в последние годы.

Еще один распространенный миф о помощи союзников в годы Второй мировой войны – это миф о том, что за ленд-лизовские поставки СССР будто бы заплатил огромные деньги. Однако большинство грузов попало к нам вообще бесплатно. Американцы не требовали от СССР деньги за военные материалы и оборудование. В соответствии с положениями Закона о ленд-лизе (принят конгрессом США 11.03.1941 г.): поставленные материалы (машины, различная военная техника, оружие, сырьё, другие предметы), уничтоженные, утраченные и использованные во время войны, не подлежат оплате (статья 5); переданное в рамках ленд-лиза имущество, оставшееся после окончания войны и пригодное для гражданских целей, будет оплачено полностью или частично на основе предоставленных Соединёнными Штатами долгосрочных кредитов (в основном беспроцентных кредитов) (там же). Как ввидим, к оплачиваемым относились лишь гражданские поставки, продолжавшиеся до 20 сентября 1945 года, да и те, в конце концов, нашей страной в полном размере оплачены не были. Так, помощь союзников Советскому Союзу составила около 11,3 миллиардов долларов, а к возврату подлежало лишь около 700 миллионов, т.е. лишь около 6% поставленного, остальные 94% были получены фактически на безвозмездной основе. Комментарии, как говорится, излишни. В завершение отмечу, что сумма обозначенного долга в полной мере не выплачена и по сю пору (Соглашение о порядке выплаты долгов по ленд-лизу было подписано лишь в 1972 г., по этому Соглашению СССР обязался до 2001 г.  заплатить $722 млн, включая проценты. К июлю 1973 г. были осуществлены три платежа на общую сумму $48 млн, после чего выплаты были прекращены в связи с вводом американской стороной дискриминационных мер в торговле с СССР (поправка Джексона-Вэника). В июне 1990 г. в ходе переговоров президентов США и СССР стороны вернулись к обсуждению долга. Был установлен новый срок окончательного погашения задолженности — 2030 г. и сумма — $674 млн. После распада СССР выплату долга по ленд-лизу взяла на себя Россия (Ельцин, Козырев), по состоянию на 2003 г. Россия должна выплатить $100 млн.).

taiko2.livejournal.com

Как неоднократно говаривал прежний Гарант Конституции, чьи инициалы в точности совпадают с аббревиатурой Валового Внутреннего Продукта, «бандиты национальности не имеют», равно как и религии. Впрочем, Нынешний тоже об этом нет-нет, да обмолвится. Оно и понятно, – во всем виноваты гитлеры и прочие масхадовы, а народ… а что народ, – он жертва кровавой диктатуры, пропаганды и вообще не виноват в злодеяниях своих лидеров, ибо правду от него скрывали, сам он был той самой пропагандой всецело оболванен, а потому какой с него (народа) спрос, с ним (народом) мы не воюем, перенося острие борьбы на саму причину – фашизм или там, международный терроризм, национальностей, как указано выше, не имеющими.
То есть совершил отдельный индивид нечто гадкое, даже если все остальные рядом стояли, «Зиг хайль!» кричали и патроны пулеметчику Гансу подносили, – так это не народ виноват, но лишь сам отщепенец, в силу врожденной своей ущербности и бездуховности. Сам, один, ну на худой конец в составе группы лиц. Зато уж случись что хорошее, – всему народу слава, честь и хвала. Вершки и корешки, «тут вижу, там не вижу».
К примеру вспоминают у нас порою «тружеников тыла» (скажем, когда надо отобрать у них льготы): мальчишек, стоявших на ящиках у фрезерных станков, женщин, которые пахали на себе… Мы справедливо расцениваем это как подвиг, пусть и трудовой. А как назвать тех, кто работал на армию вторжения, или тех, кто сам не воевал, но втихаря помянутому пулеметчику Гансу патроны подносил, диверсантов у себя прятал или по горам-болотам их проводил, да не под дулом автомата, а по личным убеждениям? Как с ними быть, – они имеют национальность с религией?
Имеют, ибо они – не те, другие, они и есть тот самый народ, который ни при чем. ЭТИ ещё и героями себя считают, – мы-де с диктатурой и тоталитаризмом боролись, за свободу и независимость своего народа (те, кто крупно нагадив ЗДЕСЬ, подобным образом оправдывают себя ТАМ), а то и вовсе, заменяя реальную историю мифологией, приписывают чужие подвиги себе-любимым (эти напротив, живут преимущественно ЗДЕСЬ, безотносительно от того, что они творили ТОГДА).
За примерами далеко ходить не надо. Вот как высказался министр культуры Чеченской республики Дикалу Музакаев по поводу намерения назвать в честь выходца из Чечни, погибшего при обороне Брестской крепости, одну из улиц г. Бреста, о чем, если верить сообщению, и соответствующая договоренность уже достигнута: «Широко известен факт участия более 300 наших земляков в обороне крепости, но увековечены имена только троих из них: Зайнди Масаева, Магомеда Узуева и Айнди Лалаева. Имя одного из них и будет носить улица в Бресте».
Во как. «Широко известен». И не смущает того Музакаева, что по официальным данным установлены имена 224-х погибших защитников Брестской крепости из 850-ти, живых — ещё 700. Из 224-х установленных имен чеченцами были те самые трое, плюс ещё два имени под вопросом (призваны из Чечено-Ингушетии, один из них, вероятно, ингуш, второй татарин). И это всё. Среди живых участников обороны крепости, чеченцев тоже более не отыскалось, – откуда же ещё 297 у министра набралось?

Но министр в своем страстном порыве не одинок: «Брестскую крепость обороняли сотни уроженцев Чечни, имена которых преданы забвению. … Большая часть архивов и личные документы красноармейцев сгорели во время пожара, который полыхал над развалинами больше месяца. Однако часть сохранилась. И мне удалось обнаружить среди полуистлевших и выцветших бумаг имена 188 уроженцев Чечни», – пишет в «Новых Известиях» некий Саид Бицоев.
Ну вы поняли, да? Несмотря на то, что большая часть архивов и личные документы красноармейцев сгорели во время пожара, сведения о том, что крепость защищали сотни земляков г-на Бицоева, – про то автору доподлинно известно, – не иначе Радзинский засвидетельствовал, как лично присутствовавший на вечерней поверке, проходившей в крепости 21 июня 41-го…
Ну насчет героизма чеченского народа в годы войны, – сделайте одолжение, тут есть что рассказать, ибо факты сии многочисленны и хорошо известны. Вот, к примеру, что писал в своей докладной записке Богдан Кобулов, – заместитель наркома госбезопасности СССР, поданной им на имя народного комиссара внутренних дел Лаврентия Берии («О положении в районах Чечено-Ингушской АССР», составлена им по результатам поездки в Чечено-Ингушетию в октябре 1943 года, датирована 9 ноября 1943 года):

«Отношение чеченцев и ингушей к Советской власти наглядно выразилось в дезертирстве и уклонении от призыва в ряды Красной Армии.

При первой мобилизации в августе 1941 г. из 8000 человек, подлежащих призыву, дезертировало 719 человек.

В октябре 1941 г. из 4733 человек 362 уклонилось от призыва.

В январе 1942 г. при комплектовании национальной дивизии удалось призвать лишь 50 процентов личного состава.

В марте 1942 г. из 14 576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13 560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к бандам.

В 1943 году из 3000 добровольцев число дезертиров составило 1870 человек».

А сколько чеченцев и ингушей воевало на фронте? Защитники «репрессированных народов» сочиняют на этот счет различные небылицы. Например, доктор исторических наук Хаджи-Мурат Ибрагимбейли утверждает: «На фронтах сражались более 30 тыс. чеченцев и ингушей. В первые недели войны в армию ушли более 12 тыс. коммунистов и комсомольцев — чеченцев и ингушей, большинство из которых погибли в боях».
Меж тем действительность выглядит намного скромнее. Находясь в рядах РККА, погибло и пропало без вести 2,3 тысячи чеченцев и ингушей. Много это или мало? Вдвое меньший по численности бурятский народ, которому немецкая оккупация никак не грозила, потерял на фронте 13 тысяч человек, в полтора раза уступавшие чеченцам и ингушам осетины — 10,7 тысячи.
По данным на март 1949 года, среди спецпоселенцев насчитывалось 4248 чеченцев и 946 ингушей, ранее служивших в Красной Армии. Вопреки распространенному мнению некоторое количество чеченцев и ингушей за боевые заслуги было освобождено от отправки на поселение. В результате получаем, что в рядах РККА служило не более 10 тысяч чеченцев и ингушей, в то время как свыше 60 тысяч их сородичей уклонились от мобилизации или же дезертировали.
Скажу пару слов и насчет пресловутой 114-й чечено-ингушской кавалерийской дивизии, о подвигах которой так любят рассказывать прочеченски настроенные «общечеловеки»: ввиду упорного нежелания коренных жителей Чечено-Ингушской АССР идти на фронт (ещё раз внимательно прочтите записку Кобулова о комплектовании национальной дивизии), ее формирование так и не было завершено, а личный состав, который удалось призвать, в марте 1942 года был направлен в запасные и учебные части, – вот вам и все подвиги.
Зато в тылу, т.е. у себя на родине, гордые джигиты отнюдь не терялись и геройствовали так, что будьте-нате. Начиная с июля 1941-го по 1944 год только на той территории ЧИ АССР, которая впоследствии была преобразована в Грозненскую область, органами госбезопасности было уничтожено 197 банд. При этом общие безвозвратные потери бандитов составили 4532 человека: 657 убито, 2762 захвачено, 1113 явились с повинной. Таким образом, в рядах бандформирований, воевавших против Красной Армии, погибло и попало в плен почти вдвое больше чеченцев и ингушей, чем на фронте. И это не считая потерь вайнахов, воевавших на стороне вермахта в так называемых «восточных батальонах»! Если же учесть, что без пособничества местного населения в тамошних условиях бандитизм невозможен, многих «мирных чеченцев» можно с чистой совестью также отнести к предателям.
Хороши оказались и те вайнахи, кто занимал должности в органах внутренних дел республики. Документы пестрят фразами типа: «Сайдулаев Ахмад, работал оперуполномоченным Шатоевского РО НКВД, в 1942 году ушел в банду», «Иналов Анзор, уроженец с. Гухой Итум-Калинского района, бывший милиционер Итум-Калинского районного отделения НКВД, освободил своих родных братьев из КПЗ, арестованных за дезертирство, и скрылся, захватив оружие» и т.п.
Не отставали от чекистов и местные партийные руководители. Как было сказано на этот счет в уже цитировавшейся записке Кобулова: «При приближении линии фронта в августе — сентябре 1942 г. бросили работу и бежали 80 человек членов ВКП(б), в т.ч. 16 руководителей райкомов ВКП(б), 8 руководящих работников райисполкомов и 14 председателей колхозов».
Для справки: в это время ЧИ АССР включала в себя 24 района и город Грозный. Таким образом, со своих постов дезертировали ровно 2/3 первых секретарей райкомов. Можно предположить, что оставшиеся в основном были «русскоязычными», как, например, секретарь Ножай-Юртовского РК ВКП(б) Куролесов.
Особенно «отличилась» парторганизация Итум-Калинского района, где на нелегальное положение перешли первый секретарь райкома Тангиев, второй секретарь Садыков и другие партийные работники. На дверях местного партийного комитета впору было вывесить объявление: «Райком закрыт — все ушли в банду».
А два вооруженных восстания, поднятых в Чечено-Ингушетии при посредничестве специально заброшенных диверсантов, - группы Реккерта и Ланге, а укрывательство последних и их приспешников, а пособничество проводников-чеченцев, которые помогли указанному обер-лейтенанту Ланге перейти через линию фронта обратно к немцам после неудачи восстания, - нужно ли политкорректно забыть про них за давностью лет?
Подобные примеры можно приводить бесконечно, но думается, что изложенного достаточно для того, чтобы убедиться в массовом предательстве чеченцев и ингушей в годы Великой Отечественной войны. Выселение эти народы заслужили полностью. К слову сказать, при проведении этой самой депортации, известной также как операция «Чечевица», для помощи в проведении выселения привлекались дагестанцы и осетины, а ранее для борьбы с чеченскими бандами в сопредельных районах Грузии использовались отряды тушинцев и хевсур. Похоже, что бандитствующие обитатели Чечено-Ингушетии сумели настолько досадить всем окрестным народностям, что те с радостью готовы были помочь спровадить своих беспокойных соседей хоть к черту на рога, лишь бы подалее.
Но вернемся к главной теме, – к вопросу о том, откуда же взялся этот флуд про «исторический факт» участия более 300 чеченцев и ингушей в обороне Бреста, на что всё это направлено?
А вот на что: Великий народный праздник убивают на наших глазах — вместе с великим народом. Миф, разобранный выше, направлен именно на снижение роли Победы — мол, воевали-то зря, мол в случае поражения сбросили бы оковы кровавого коммунистического режима и стали бы жить как люди, попутно попивая «баварское». Мифы о «помощи евреев США, оказанной Советскому Союзу в войне с Гитлером» как о главном источнике победы и о «сотнях героических чеченцев» защищавших Брестскую крепость суть одно и то же, ибо работают в направлении «и нечего русскому быдлу гордиться — мы были круче!», имеют своей целью девальвировать как саму Победу, так и роль русского народа в ее завоевании.
Именно отсюда растут ноги (и торчат уши) данного «исторического факта», который с некоторых пор в узких кругах ещё и «хорошо известен» (от себя предположу, – и хорошо проплачен), в связи с чем усилия чеченской диаспоры по увековечиванию памяти лишь одного воина, имеют своей целью отнюдь не воздать дань памяти герою, но исключительно подчеркнуть его принадлежность к конкретному народу, который за малым количеством подвигов реальных, все чаще заменяет их вымышленными.
Такой вот народ, имеющий национальность с религией…

P.S. По вопросу о депортации чеченцев и ингушей см. статью И. Пыхалова ««Кавказские орлы» третьего Рейха», а также «Чечевица», или Семь дней чеченской зимы 1944 года (авт. А.Витковский), при должной степени настойчивости полагаю, что в интернетах сей материал сыщется.

taiko2.livejournal.com

На встрече с участниками Мюнхенской конференции Медведев подчеркнул, что люди, которые живут в России, «очень сильно изменились».

«Я вспоминаю себя 25 лет назад. Я был другим человеком, хотя и считал, что я уже сложившийся человек, почти написавший кандидатскую диссертацию, у меня были другие представления, в чем-то более идеалистические, в чем-то я был менее опытен».

А вот как именно изменились люди в России, Медведев не уточнил.

Ну, что же, попробуем уточнить, а заодно разобраться, почему эти изменения произошли. Изменения, подобные тем, которые описывал в «Капитальном ремонте» замечательный писатель-маринист Леонид Соболев.

«Но снаружи в автомобиль проникает зловоние. Оно отравляет воздух, перешибает теплые ароматы, и шофер резко ускоряет ход, обгоняя темно-красные цистерны ассенизационного обоза: Гельсингфорс пользуется покровом ночи и загородным шоссе также и для очистки города…

…Темно-красные цистерны, отравляя лунный пейзаж зловонием, катятся рядом с автомобилем, разбалтывая внутри себя сочные бифштексы, нежных розовых омаров, землянику, шоколад, зернистую икру, дорогое вино как назывались все эти разнообразные вещи, недавно еще бывшие украшением ресторанного стола, а теперь неразличимо смешанные в мерзкую зловонную жижу…»

Чем же отличаются советские люди от «дорогих руссиян», как именовал свой электорат незабвенный Ельцин, получивший от Путина орден «За заслуги перед Отечеством» – за разграбление страны, за разрушение промышленного и научного потенциала, за расстрел парламента, за спровоцированную им позорную войну в Чечне и прочие милые шалости. Что изменилось за 25 лет «демократии», о которых говорил Медведев?

Советские люди жили честно, открыто и спокойно. «Дорогие руссияне» в страхе навесили на свои подъезды и квартиры стальные двери с кодовыми замками, на окна первых этажей поставили тюремные решетки. Интересно, что преступность росла пропорционально «возрождению духовности», которую впаривают народу демики – кривые роста количества церквей и роста преступности удивительным образом совпадают. Вороватость «дорогих руссиян» достигла за 25 лет неслыханных высот. По этой причине чуть ли не половина трудоспособного населения «демократической» России служит в сторожах и охранниках и единственное, что умеет – это тащить и не пущать. Огромные деньги уходят на создание хитроумных турникетов и многокилометровых ограждений на транспорте, видеонаблюдения в магазинах и на улицах, однако они мало помогают.

Советские люди жили в красивых и удобных городах, где количество свободного пространства и зелени было определено научными исследованиями лучших врачей-гигиенистов и строжайше исполнялось при строительстве новых домов, улиц, микрорайонов. «Дорогие руссияне» «точечной застройкой» изувечили и обезобразили города, лишили людей света и воздуха, обрекли на болезни и раннюю смерть городских детей.

Советские люди были самым читающим, самым образованным народом в мире. «Дорогие руссияне» стали самым пьющим народом, наркотики, выращиваемые под контролем американцев в Афганистане, потоком заливают Россию. «Дорогие руссияне» 25 лет переименовывали профтехучилища в колледжи, техникумы в лицеи, институты в университеты и академии, и преуспели только в том, что средний выпускник их мегасуперакадемии по профессиональным знаниям, интеллекту и эрудиции уступает среднему выпускнику советского техникума.

Советские люди строили новые города и заводы, создавали новые технологии и уникальные станки. У «дорогих руссиян» за 25 лет исчезло с лица земли более 20 тысяч деревень и городов, разрушены сотни заводов и тысячи ферм, утрачены высокие технологии, станки, которые западные страны заказывали в СССР, теперь никто не умеет делать. Промышленность разрушена за эти 25 лет больше, чем фашистскими бомбами и снарядами во время войны.

У советских людей дети были единственным привилегированным классом. Для них строили дворцы пионеров и школьные заводы, отводили лучшие места для лагерей отдыха, предоставляли все возможности для свободного и гармоничного развития, открывали пути к науке и образованию. «Дорогие руссияне» сделали привилегированным классом капиталистов, ростовщиков и спекулянтов, а у детей отобрали все – от детских садов, превращенных в «элитное жилье», до возможности учиться в институте в соответствии со способностями, а не толщиной папашиного кошелька. Миллионы беспризорных и безграмотных детей, малолетних алкоголиков и наркоманов – порождение «демократической» России.

У советских людей была своя гордость. Они гордились тем, что страна первой вышла в космос, что она создавала самые лучшие самолеты и гидроэлектростанции, первые в мире заводы-автоматы и уникальные станки. Через 25 лет «дорогие руссияне» гордятся тем, что у них в руках банка пива, а девица из Самары получила на каком-то конкурсе звание «мисс чего-то там». При этом они постоянно жульничают и пытаются паразитировать на гордости советских людей, постоянно именуя в своих СМИ советские достижения «российскими». Недавно довелось услыхать по радио, что созданный в сталинские времена в невероятно короткие сроки вертолет Як-24 (американцы и англичане не сумели сделать подобную машину), вертолет, установивший ряд авиарекордов в 50-е годы, не советский, а… «российский». Да какие вертолеты создала за 25 лет «демократическая» Россия? Только слегка модернизировать советские машины – да и то, делали это инженеры советской школы. Вот и врут демики, выдавая ситро за шампанское, советское за «российское».

Кстати, так называемое «Российское шампанское» на самом деле – советское. В 1941 году, как только фашистов отогнали от Москвы, товарищ Сталин сказал, что для празднования Победы народу потребуется много шампанского и поручил разработать технологию массового производства. И в 1942 году заработал Московский комбинат шампанских вин, производство было массовым, а качество – недаром «Советское шампанское» считалось брэндом во всем мире. Любые технологии были доступны советскому народу – от вертолета до шампанского, везде он был первым. А чем прославились «дорогие руссияне»? Что они умеют?

Ну, и так далее. Можно приводить еще десятки конкретных параметров, по которым за 25 лет изменился народ, но этого должен был бы стыдиться любой правитель страны. А вот Д.А. Медведев – не стыдится.

Разница, как видите, между советским народом и тем, во что его превратили за 25 лет, не меньшая, чем между украшением ресторанного стола и содержимым темно-красных цистерн.

Почему это произошло? Да потому же. Народ был пропущен через желудочно-кишечный тракт капитализма. И не вина, а беда народа, что его сделали таким. А сделали это – демики, апологеты капитализма, те самые, которые тотальной ложью о прелестях «демократии» и выдуманных «преступлениях» Советской власти затуманили людям мозги, обманули и ограбили их.

Ну, вышел бы на трибуну кто-то из «перестройщиков» и «демократов», какой-нибудь там Сахаров или Березовский, да прямо и честно сказал, что хочет он лишить людей бесплатного жилья и образования, присвоить себе их труд, отнять у детей пионерские лагеря, разрушить заводы и фермы, превратить страну в сырьевой придаток, развалить армию и флот, насадить алкоголизм и наркоманию. Что было бы? Да наплевали бы такому в ясные очи да прогнали пинками с трибуны. Ну, какой нормальный человек согласился бы на такие перспективы? Вот потому врали демики 25 лет, врут и сейчас, восхваляя свой режим и поливая грязью все, чего достиг советский народ.

http://kprf.ru/crisis/edros/83959.html

Александра Михайловна Коллонтай (в девичестве Домонтович) родилась 31 марта 1972 года в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге. Умерла 9 марта 1952 года в столице СССР городе Москве. Она не дожила до 80 лет всего 3 недели. Личность это легендарная. Первая в мире женщина-министр. «Разменяв полтинник», активно занялась дипломатической работой. Работала полпредом в Норвегии и Мексике. С 1930 года занимала пост посла в Швеции. Также принимала активное участие в работе Лиги Наций с 1934 по 1939 год.

Александра Коллонтай

Отцом нашей героини являлся генерал от инфантерии Михаил Алексеевич Домонтович (1830-1902). Блестящий офицер, образованнейший человек, беззаветно преданный отечеству служака. По национальности он был украинец, а мать Александра Масалина-Мравинская родилась в Финляндии в семье простого крестьянина. Её отец разбогател, продавая древесину.

Отец Александры Коллонтай

Брак дворянина Домонтовича и влюбившейся в него крестьянки для XIX века — событие из ряда вон выходящее. Дело усугубляло ещё то, что Александра Мравинская влюбилась в Домонтовича, когда уже была замужем. У неё имелись дети, и она с огромным трудом получила развод. Всё это представляло собой нетипичное явление, и породило много сплетен и пересудов в обществе.

Мать Александры Коллонтай

В любом случае, связь родителей, в основе которой лежало большое и чистое чувство, сказалась в определённой степени на мировоззрении юной Саши. Родители попрали устоявшиеся нормы общества, бросили им вызов. Их дочь, имея перед глазами живой пример, поступила точно также, только пошла гораздо дальше в своих устремлениях, желаниях и представлениях о браке.

Отношения у девушки с отцом были очень хорошие. Именно от него она получила по наследству аналитический склад ума, а также интерес к истории и политике. С матерью отношения сложились несколько другие. Та требовала от дочери дисциплины и порядка. Маленькая Шура привыкла с самых первых лет жизни убирать за собой игрушки, аккуратно складывать одежду перед сном и уважительно относиться к старшим независимо от их положения в обществе.

Её сводной сестрой от первого брака матери была Евгения Мравинская (1864-1914) — знаменитая оперная певица (в замужестве Корибут-Дашкевич). Сама же Шура к вокалу никаких способностей не имела. Но всё же она обладала определённой музыкальностью, так как иностранные языки давались девушке очень легко. Саша в совершенстве освоила французский, английский, практически с младенческих лет знала финский, свободно изъяснялась по-немецки.

Юность

Окончив гимназию, девушка хотела продолжить учёбу в университете, но мать категорически запретила ей это делать. Она заявила, что молодой девушке нужно думать об удачном замужестве, а не забивать себе голову разными радикальными идеями, которых существует огромное количество в стенах высших учебных заведений. Поэтому Шура сдала экзамены и получила сертификат школьной учительницы, что по понятиям матери было вполне достаточно.

Шура Коллонтай в девичестве

Вокруг имени Александры Коллонтай существует много сплетен и домыслов. Так считается, что ей делал предложение руки и сердца адъютант императора генерал Тутолмин. Называют даже его возраст — 40 лет. Шура якобы отказала воздыхателю, но всё дело в том, что у Александра III такого адъютанта в конце 80-х годов не было.

В русской армии служил генерал от кавалерии Иван Фёдорович Тутолмин (1837-1908). Одно время он являлся личным воспитателем великого князя Петра Николаевича (1864-1931) — очень тихого и скромного человека. С 1885 года генерал командовал Кавказской казачьей дивизией. В 1888 году в столице он отсутствовал. Не появлялся Тутолмин в Санкт-Петербурге и в 89, и в 90 году.

Так что непонятно откуда появился такой слух. Да и не стал бы адъютант императора делать предложение девушке. Он бы вначале пообщался с её родителями. Этого требовали светские приличия того времени. Если бы боевой генерал переговорил с отцом и матерью Домонтович, то получил бы согласие на брак с их дочерью. И знали бы мы не Александру Коллонтай, а Александру Тутолмину. А вероятнее всего, судьба нашей героини сложилась бы совсем по-другому.

Имеет место ещё одна сплетня. Якобы из-за Шуры застрелился сын генерала Драгомирова. У генерала от инфантерии Михаила Ивановича Драгомирова (1830-1905) было три сына: Владимир (1867-1928), Абрам (1868-1965) и Александр (1878-1926). Это боевые офицеры. Двое из них дослужились до генеральского чина, один стал полковником. Умерли все в XX веке. В Шуру Домонтович никто из них безответно не влюблялся и пулю себе в голову не пускал.

В реальности всё было гораздо прозаичнее. Александра постоянно находилась под строгим присмотром матери, поэтому вела себя скромно и сдержано. В 1890 году девушка познакомилась с Владимиром Людвиговичем Коллонтай (1867-1917). Это был офицер, только-только получивший звание поручика. Он являлся слушателем Николаевской инженерной академии.

Молодой человек не имел богатого наследства. Отец его по национальности был поляк и участвовал в польском восстании 1863 года. За это его выслали с семьёй в Сибирь. По окончанию ссылки семейство переехало жить в Тифлис. Именно в этом городе Владимир Коллонтай и начал свою блестящую военную карьеру. Шура Домонтович приходилась ему троюродной сестрой по материнской линии.

Родственные узы дали повод Владимиру посещать дом генерала Домонтовича, так что с Шурой молодой человек виделся регулярно. Закончились эти встречи взаимной любовью. Девушка нашла в себе мужество переговорить с матерью. Она заявила, что любит Владимира Коллонтай и желает стать его женой.

В душе мать понимала дочь, но категорически выступила против брака. Претендент на руку её дочери был беден, как церковная мышь. Прожить на жалование поручика вдвоём — это считалось немыслимым. Шура сказала, что пойдёт работать.

На это мать скептически хмыкнула и заметила: «Тебе работать!? Ты даже не можешь заправить свою собственную кровать, чтобы она выглядела аккуратной и опрятной. Ты гуляешь по дому как принцесса и никогда не помогаешь служащим с их работой. Ты всё время находишься в мечтах, как и твой отец, и постоянно забываешь книги на столах и на стульях».

После этого разговора родители отправили Александру в длительную поездку по европейским странам. Они надеялись, что дочь забудет поручика и найдёт себе со временем достойного жениха.

Шура Коллонтай с мужем Владимиром

Но разлука не притупила чувства молодых людей. Они всё же поженились в 1893 году. Родители девушки так таки дали согласие на брак. Немаловажную роль в этом сыграло очередное звание штабс-капитан, которое Владимир получил в 1892 году, всего через два года после присвоения ему звания поручика.

В 1894 году у Александры Коллонтай родился мальчик. Назвали его Михаилом. Но семейная идиллия продолжалась всего пять лет. Пока муж успешно делал военную карьеру (в 1895 году получил чин капитана), его жена с головой отдалась модным в те годы революционным течениям.

Подпольная революционная деятельность

Начиналось всё безобидно. В то время считалось хорошим тоном не только в России, но и во всём мире оказывать посильную помощь рабочим. Скажем, те же богатые американки целыми месяцами жили в рабочих кварталах, изучая нравы и быт беднейших слоёв населения и оказывая им посильную помощь. Русские барышни до такого не доходили. В жилые бараки они заглядывали эпизодически, но то, что видели там — приводило их в состояние ужаса.

Надо сразу сказать, высококвалифицированные рабочие получали в царской России очень приличные деньги. Они имели возможность оплачивать просторные квартиры и обучать своих детей в гимназиях. В бараках же жили разнорабочие, то есть люди с низкой квалификацией. Многие из них по разным причинам бросали крестьянские хозяйства и уезжали в город за лучшей жизнью. Но, не состоявшись, как крестьяне, они не могли состояться и как хорошие рабочие.

Александра Коллонтай стала посещать воскресную библиотеку для пролетариев. Ходила она туда вместе со сводной сестрой Женей. Девушки обучали рабочих грамоте и не могли не встретиться там с членами различных промарксистских течений.

Елена Стасова (подруга Крупской).
Именно она втянула Шурочку
в революционную деятельность

Решающую роль в выборе дальнейшего жизненного пути для нашей героини сыграло знакомство с Еленой Дмитриевной Стасовой (1873-1966). Эта девица была тесно связана с Надеждой Крупской (1869-1939), Владимиром Ульяновым (1870-1924), Юлием Мартовым (1873-1923) и другой «скользкой» публикой, хорошо известной полиции. Все они были примерно ровесниками, отличались непомерными амбициями, жестокостью, беспринципностью и представляли собой новую поросль революционеров, ставивших своей первоочередной задачей свержение существующего строя.

Если бы родители и муж Шурочки узнали, в какую она попала компанию, то у них волосы бы встали дыбом от ужаса. Но девушка им о своих новых знакомых ничего не рассказывала. Она даже не поделилась информацией со сводной сестрой Женей.

Елена Стасова уже в те годы являлась прожжённой циничной революционеркой и очень быстро втянула Александру Коллонтай в свою преступную деятельность. Она стала использовать Шуру в качестве курьера. Бедняжка возила какие-то посылки, письма, запрещённую литературу разным неизвестным личностям. При встречах использовался пароль. Для молодой неискушённой девушки подобные отношения представлялись очень романтичными. Она всё больше и больше погружалась в омут революционного беспредела и практически забросила воспитание своего ребёнка.

Закончилось всё ужасно. Разлагающее влияние её более «продвинутых» сверстников, в конце концов, привело к тому, что Шура в 1898 году бросила мужа с ребёнком и уехала в Цюрих (Швейцария). В этом городе она стала изучать экономику, посещая семинары немецкого марксиста и экономиста, профессора Генриха Геркнера (1863-1932).

Нельзя сказать, что решение бросить семью далось Шурочке легко. Она долго колебалась, плакала, но новые знакомые уже полностью опутали девушку своими бредовыми идеями. Александра не могла вырваться из порочного круга, да ей бы уже и не позволили. Молодая женщина рассталась с мужем, официально же развод оформили лишь 5 мая 1916 года.

После Цюриха Александра посетила Великобританию, где встречалась с представителями лейбористской партии. Завязала тесное знакомство с лидером фабианистов Сиднеем Веббом (1858-1947) и его женой Беатрисой (1858-1943). В Россию она вернулась в 1899 году и сразу вступила в созданную год назад партию РСДРП (Российская социал-демократическая рабочая партия). Таким образом, девушка полностью порвала с прошлым и превратилась в профессиональную революционерку.

В 1901 году Александра познакомилась с Георгием Валентиновичем Плехановым (1856-1918). Это знакомство сыграло определённую роль на II съезде РСДРП в 1903 году. На нём между делегатами возникла грызня. Причина же была банальна — борьба за власть, а стало быть, и за финансовые потоки, которые текли в партийную кассу из всех возможных источников.

В результате произошёл раскол. Образовались две фракции: фракция большевиков во главе с Ульяновым, и фракция меньшевиков во главе с Мартовым. Плеханов оказался в одной компании с Мартовым, к ним примкнула и Коллонтай. Тем самым она отмежевалась от Ульянова. Только в 1914 году Александра пересмотрела свои политические ориентиры и оказалась в лагере большевиков.

Александра Коллонтай с сыном Мишей, 1904 год.
Виделась Шура с сыном урывками, отдавая всё своё время
революционной деятельности

Но до этого произошло много различных событий. Они окончательно вытравили из души Шуры всё человеческое и светлое, превратив её в беспощадного и беспринципного борца за «свободу народа».

Одним из главных событий можно назвать революцию 1905-1907 годов в России. Активное участие принимал в ней Лев Давыдович Троцкий (1879-1940). Александра Коллонтай являлась свидетельницей всех кровавых деяний произошедших в Петербурге, но её роль в борьбе пролетариата за свои права незначительна.

Уже после революции в 1908 году Александра написала брошюру под названием «Финляндия и социализм». В ней женщина пламенно призывала финский народ к восстанию и свержению русского царизма. Понимания этого в широких общественных массах не нашло. Финнам жилось очень хорошо, спокойно и комфортно под защитой русской короны. Поэтому бредовые революционные идеи их абсолютно не трогали. Сама же Коллонтай вынуждена была уехать из России, так как открытый призыв к вооружённому восстанию «попахивал» ссылкой.

Международный социалистический конгресс, 1910 год.
Ближе всех сидит Роза Люксембург, за ней Клара Цеткин.
Самая дальняя Коллонтай

В Европе Александра Михайловна ведёт активную жизнь. Она ездит по материку и налаживает связи с местными социал-демократами. Женщина даже посещает США и принимает участие в международных социалистических конгрессах в качестве делегата от РСДРП. Она знакомится с Розой Люксембург (1971-1919) и Карлом Либкнехтом (1971-1919), основателями Коммунистической партии Германии. Это были настоящие мужественные идейные борцы, рядом с которыми тот же Ленин и близко не стоял.

С началом Первой мировой войны Александра Михайловна поселяется в Швеции. В сентябре 1915 года принимает участие в Циммервальдской конференции. Кроме неё на конференции присутствуют Чернов, Натансон, Троцкий, Мартов, Ленин, Зиновьев и Ян Берзин. К этому времени Коллонтай уже экстрагировали из Швеции за революционную деятельность, и женщина нашла прибежище в Копенгагене. По работе она близко сходится с Лениным и начинает выполнять его задания.

Личная жизнь

Наступает 1917 год. Александре Михайловне Коллонтай уже 45 лет. Больше половины жизни прожито. Почти 20 лет отдано революционной деятельности. Что же представляет собой эта женщина в канун кардинального перелома своей судьбы?

Опять же существует множество сплетен и домыслов, утверждающих, что до революции будущий министр и посол вела жизнь беспутную и порочную. Александра Михайловна вступала в половую связь с незнакомыми мужчинами, занималась групповым сексом, не брезговала и однополой любовью. Всё это абсолютная ложь.

Александра Коллонтай за время своих «мытарств» за границей стала феминисткой и представляла собой новый тип женщины. Она ратовала за равенство полов, мечтала о том, чтобы прекрасная половина человечества наконец-то освободилась от буржуазных оков, а в дневнике писала: «Необходимо широко распахнуть перед женщиной врата полноценной жизни. Нужно закалить её сердце и волю. Пора наконец-то научить женщину смотреть на любовь не как на основу жизни, а как на средство, способное выявить своё истинное Я».

Кстати, всю свою жизнь от девичества и до смерти Александра Михайловна вела различные дневники. В одни она записывала свои мысли, в другие хронологию событий, в третьи заносила характеристики на товарищей по партии и на политических оппонентов. Так что весь её судьбоносный путь как на ладони.

Шляпников.
Он долгое время состоял в близких отношениях
с Коллонтай, прощая ей многочисленные измены

Да, Шура встречалась с мужчинами, но она была свободной женщиной, хотя и неразведённой. Имели место, как длительные романы, так и эпизодические отношения. Самая длинная любовная связь продолжалась с Александром Гавриловичем Шляпниковым (1885-1937). Это революционер, ближайший соратник Ленина. Он был моложе Александры на 13 лет. Она вообще предпочитала мужчин младше себя по возрасту. Сама же выглядела гораздо моложе своих лет. Следила тщательно за внешностью и очень любила модно одеваться.

Находясь в близких отношениях со Шляпниковым, отнюдь не считала себя чем-то связанной. Могла завести кратковременную интрижку с понравившемся мужчиной. Её всегда привлекали сильные, незаурядные и волевые личности. Таковых среди революционеров было предостаточно. Легко разрывала отношения. Причём всегда являлась инициатором. Её любимая фраза в те годы: «Иду на разрыв».

Может быть таким поведением она и разбивала чьи-то сердца. Но а что вы хотите — феминизация, есть феминизация. Против её чар не устоял даже Карл Либкнехт. Шура им заинтересовалась как ярким несгибаемым революционером. Но связь была мимолётной.

Революция в России

Итак, 1917 год. Знаменательная дата в истории Российского государства. Отречение императора от престола, Февральская и Октябрьская революции. Это время раздолья и надежд для всех революционных течений России.

Александра Михайловна приезжает в Петроград сразу же после Февральской революции. Она становится членом исполнительного комитета Петроградского совета. В июле месяце проходит I Всероссийский съезд советов, и Коллонтай избирается членом ЦИК от партии большевиков. С первых дней революции она неразрывно связывает себя с Лениным и его окружением.

У женщины огромный стаж подпольной работы и политическое чутьё. Она глубоко убеждена, что последнее слово будет за большевиками. Александра Михайловна знает финансовые дела партии и понимает, что немецкие деньги сделают своё дело. В этом она ничуть не сомневается. Владимир Ильич не скупится и даёт ей приличные суммы на агитацию трудящихся масс.

В первую очередь Коллонтай заинтересована в привлечении на сторону большевиков матросов. Это серьёзная сила. Братишки всю войну просидели на кораблях, не знали ни взрывов снарядов, ни свиста пуль. Откормленные, чуть приблатнённые, горластые — они готовы пойти за теми, кто больше платит.

Больше всех платят большевики. На них сделала ставку немецкая разведка и не ошиблась. Никаких принципов, наглость, безудержная жажда власти, наплевательское отношение к человеческим жизням — всё это в полной мере присутствует у Ленина и его окружения. Большевики — это не партия, а самая настоящая банда отмороженных террористов. Но кто будет докапываться до сути — главное внешний эффект.

В конце июля Александру Михайловну арестовывают по подозрению в шпионаже в пользу немецкой разведки. По другой версии её арест связан с призывом не выполнять решения Временного правительства. Но в то время в столице существовало двоевластие. Государственные решения игнорировали все, кому не лень, без всяких призывов. Так что первая версия является более правдоподобной.

В августе проходит VI съезд РСДРП. Коллонтай заочно избирают членом ЦК партии. Она единственная женщина, попавшая в этот важный орган власти. Только давняя подруга Елена Стасова и Варвара Яковлева становятся кандидатами в члены ЦК. Остальные все — мужчины: Сталин, Свердлов, Ленин, Троцкий, Рыков, Дзержинский, Зиновьев, Каменев, Берзин, Бухарин и другая одиозная братия.

Депутаты съезда единогласно выносят решение, запрещающее Ленину являться на суд Временного правительства. Ильича обвиняют в шпионаже, и он находится в глубоком подполье.

Власть Временного правительства с каждым днём слабеет. Это начинает отражаться на судебных и следственных органах. Арестованные, связанные с политическими партиями, беспрепятственно покидают тюремные стены. Оказывается на свободе и Шура Коллонтай.

Уже 23 октября она принимает активное участие в заседании ЦК РСДРП. На нём рассматривается вопрос о вооружённом восстании. Александра смотрит на своих соратников и понимает, что попала в нужную команду. Её взгляд останавливается на Марии Спиридоновой (1884-1941) — лидере левых эсеров. Губы Коллонтай трогает лёгкая победная улыбка. Красавица Мария «хоть сейчас и на коне», но явно прогадала в своих политических пристрастиях, и поэтому никогда не испытает пьянящего вкуса неограниченной власти.

Объективности ради надо заметить, что Александра Михайловна всегда очень негативно относилась к молодым и красивым революционеркам. Она, по мере сил, чинила девушкам различные препятствия, видимо видя в них потенциальных соперниц.

Сразу после заседания ЦК Александра принимает активное участие во II съезде Советов. Она заседает в президиуме этого мощнейшего органа власти. Сидящие в зале депутаты в основной массе представляют партию большевиков. Они в подавляющем большинстве, и душу Коллонтай наполняет спокойная уверенность.

Заседание Совнаркома, 1917 год.
Коллонтай сидит справа от Ленина. За её спиной слева стоит Сталин,
справа Дыбенко (муж Коллонтай).
Крайний слева сидит Шляпников (брошенный любовник)

После Октябрьского переворота, сделанного на немецкие деньги, большевики берут власть в свои руки. Уже через два дня после переворота они избирают Совнарком — высший орган государственной власти. Председателем становится Ленин и бессменно находится на этом посту до 21 января 1924 года. Шура получает пост народного комиссара государственного призрения. Это министерская должность. Коллонтай занимает её вплоть до марта 1918 года.

Про Дыбенко

А что же матросы, которых Александра Михайловна так хотела приобщить к мировой революции. Это особая история, даже роман. Но для того, чтобы его описать, необходимо познакомиться с личностью пламенного революционера и большевика товарища Дыбенко Павла Ефимовича (1889-1938).

Павла Ефимовича в России каждая бродячая собака знает. Именно он отдал приказ легендарному матросу Железняку (1895-1919) разогнать Учредительное собрание. Тот вышел в президиум и сказал историческую фразу: «Караул устал». С этой минуты власть окончательно и бесповоротно перешла в руки Ленина и его партии.

Именно Павел Ефимович возглавил первые отряды Красной армии. Он выступил против немецких оккупантов и наголову разбил их полчища под Нарвой. С тех славных времён вся страна и празднует 23 февраля — День советской армии и военно-морского флота.

Таковы сухие официальные факты истории. Мы видим несгибаемого борца за счастье народа, готового отдать свою жизнь за святое дело революции.

Подлинная действительность несколько иная. В ней нет места красивым подвигам, а есть пьянство, садизм, патологическая трусость и ненависть к простым русским людям. Исход этой исторической личности закономерен. Дыбенко полностью получил по заслугам в 1938 году. Очищая партию от садистов и подонков, Сталин приказал расстрелять и Павла Ефимовича, так как тот был как раз из этой компании.

Свой боевой путь Дыбенко начал матросом Балтийского флота на штрафном корабле «Двина». В чём провинился будущий пламенный революционер — неясно. Но явно, что это никак не было связано с подпольной революционной деятельностью, так как данный факт биографии славного наркома везде умалчивается.

Павел Ефимович являлся инициатором антивоенного выступления матросов на линкоре «Император Павел I» в 1915 году. За это преступление и нарушение присяги Дыбенко не повесили на рее, как принято испокон веков во всех странах мира, а посадили в тюрьму на 6 месяцев. Затем пламенного борца за счастье народа отправили на фронт. Зачем это сделали — непонятно. Дыбенко не воевал, а занимался антивоенной агитацией. Видимо он так «достал» командиров, что его вновь арестовали и посадили в тюрьму. Свободу неугомонному борцу принесла Февральская революция.

Уже 30 апреля создаётся Центробалт — матросский орган власти. Его председателем становится Павел Ефимович. Он сосредотачивает в своих руках всю власть на Балтийском флоте. Революционное руководство Дыбенко начинает с регулярных пьянок. Свои затуманенные алкоголем глаза матросы обращают на флотских офицеров.

Вот один характерный эпизод: «Лейтенанта Савинского убил кувалдой подкравшийся сзади кочегар Руденок. Той же кувалдой он убил и мичмана Шуманского, а затем мичмана Булича. Старший офицер, пытавшийся на верхней палубе образумить команду, был зверски избит. Ему сломали челюсть, нос, пробили голову, а затем дотащили до борта и выбросили в воду».

Матросы социалистической революции

Но братишки, руководимые Дыбенко, офицерами не ограничивались. Они насиловали их жён, а детям, что достоверно известно, выкалывали глаза. Пьяная толпа выходила на улицы города и убивала всех тех, кто казался ей «контрой». Все эти бесчинства продолжалось многие месяцы. Погибли тысячи невинных людей. Их убивали только потому, что они были офицерами, членами их семей или просто образованными людьми.

Александра Коллонтай и Павел Дыбенко

Шурочка познакомилась с Дыбенко тихим апрельским вечером. Она говорила яркую пламенную речь, а её плотной стеной окружали матросы. Неожиданно синие прекрасные глаза женщины наткнулись на уверенный и пристальный взгляд. На неё смотрел красавец брюнет. Огромный рост, атлетическое телосложение, жгуче-чёрные глаза. Сердце профессиональной революционерки дрогнуло.

Как поётся в одной песне: «Их взгляды встретились, и тут вспотели оба». Это ещё называется — любовь с первого взгляда. Стареющая нимфа революции и молодой мужественный красавец, беззаветно преданный делу большевистской партии. Красивая сказка, безумная страстная любовь. Они сочетаются официальным браком. Эта запись является первой в книге актов гражданского состояния молодого государства рабочих и крестьян.

Коллонтай и Дыбенко

Он и она, а вокруг бушует революция. Они оба входят в состав Советского правительства. Дыбенко — нарком по военным и морским делам. На этом посту он будет находиться до 18 марта 1918 года. Его вклад в победу Ленина и Троцкого несомненен. В ночь переворота именно Павел Ефимович сказал своё веское слово. По его приказу крейсер «Аврора» и ещё десяток военных кораблей вошли в Неву; 10 тысяч матросов встали под большевистские знамёна. В этом немалая заслуга Шуры Коллонтай. Разве мог Дыбенко подвести свою любимую.

Будучи на министерском посту, Александра Михайловна занимается вопросами материнства и младенчества. Сама она, правда, была плохой матерью. Оставила сына на руках у мужа, видела его эпизодически, воспитанием никогда не занималась. Зато она постоянно думала о благе всего человечества, а после революции думает о благе детей России и их матерей.

Нарком государственного призрения очень решительна. Ей нужно помещение под Дом инвалидов. Где его взять? Её пламенный революционный взор падает на Александро-Невскую лавру. В прошлом это мужской православный монастырь, основанный ещё в 1713 году. С 1724 года в нём покоятся мощи Александра Невского. С 1909 года — музей: величайшее достояние православной церкви и всей земли русской.

Такие тонкости Шурочку не интересуют. Всё это жалкие пережитки буржуазного общества. Она берёт с собой матросов и решительно направляется к монастырским стенам. На защиту святыни встают священники и сотни верующих. Целых девять дней Коллонтай предпринимает попытки реквизировать величайшее историческое достояние. Но число верующих растёт. Их не пугают приблатнённые матросы и затянутая в кожу дамочка с низким голосом. Несколько человек убивают, но дух людей не сломлен. Они все готовы умереть за святыню.

И Александра отступает. На следующий день она узнаёт, что православная церковь предала её анафеме. Нарком государственного призрения не падает в обморок от ужаса. Она хохочет и распивает бутылку водки с Дыбенко. Но причина пьянки вовсе не в лавре. Её возлюбленный завтра отправляется на фронт. Ему поручено остановить немецкие войска под Псковом и Нарвой.

Дыбенко формирует революционные отряды из матросов и отбывает к месту боевых действий. И тут получается конфуз. Регулярные немецкие войска — это не безоружные офицеры, их жёны, дети и всякая «контра». Это вооружённые люди, подчинённые воинской дисциплине.

После первых же стычек с германской армией бравые братишки позорно бегут. А пламенный революционер Дыбенко впереди всех. Шустро матросы бегут, резво по глубокому февральскому снегу и очень быстро оказываются в Гатчине. А ведь это 120 км от линии фронта. Это какое же здоровье надо иметь, чтобы такой километраж почти мгновенно преодолеть.

В Гатчине революционные матросские массы себя в безопасности не чувствуют. Они захватывают эшелон и убывают на нём в неизвестном направлении. Да и действительно, надо же спасать революционные шкуры от пуль разлагающейся буржуазии.

Их везде ищут, шлют во все города телеграммы, но находят только через месяц в Самаре. Целых 30 дней лучшие моряки Балтийского флота с несгибаемым наркомом во главе болтались неизвестно где. Возникает сразу закономерный вопрос: а чем кормились братишки всё это время. Глотки-то у всех дай бог, только давай. Может быть просили подаяние у добросердечных граждан? Может быть, только верится в это мало.

Найдя Дыбенко с его бравыми молодцами, Советское правительство очень обрадовалось. Отрядило оно на переговоры с матросами Михаила Ивановича Калинина (1875-1946). Вот что он вспоминает: «Лишь только я появился на перроне вокзала, как моряки тут же взяли меня под стражу. Поинтересовались, не «контра» ли я, а уж затем отвели к Дыбенко. Я его раньше никогда не видел. Передо мной сидел моряк богатырского вида. Я его устыдил как коммуниста, и он раскаялся, решил возвращаться в Москву».

В столице Дыбенко предстал перед судом Революционного трибунала. Тот вынес решение: снять Павла Ефимовича со всех постов и исключить из партии.

Что же было дальше с несгибаемым революционером? Официальная биография героя гласит, что летом 1918 года он был отправлен на подпольную работу в Украину. Звучит это довольно странно. Лицо Дыбенко знала вся страна, так как его фотографию, как члена правительства, печатали во всех газетах. Тем не менее, бывший нарком уехал исполнять свой воинский долг в самое пекло контрреволюции.

А наша родная Шурочка, с ней то что стало, ведь от любимого не было вестей целый месяц. Конечно она переживала. А когда Дыбенко нашёлся, её радости не было предела. Она не считала преступления Дыбенко столь серьёзными, чтобы исключить его из партии. Но Ленин был неумолим, и между ним и Коллонтай пробежала чёрная кошка.

Это выразилось в частности в том, что Александра Михайловна примкнула к «левым коммунистам», выступающим против Брестского мира. Кому как не ей было знать, что власть большевики получили только благодаря деньгам кайзеровской Германии. Пришло время платить по долгам, и Ленин в точности выполнил все свои обязательства. Шура должна была понимать, что это политика, иначе нельзя. Но, ослеплённая любовью, она потеряла политическое чутьё и рационализм. Ильич ей этого не простил.

Коллонтай видит, как Ленин начинает относиться к ней, и не собирается ждать, когда её снимут с поста наркома. Она сама обращается с подобной просьбой к товарищам по партии. Те удовлетворяют её желание. А на вопрос, какой бы работой она хотела заняться, получают ответ, что Александра Михайловна хочет уехать на Украину и именно там продолжить служение делу революции. Всем понятно её желание удалиться как можно дальше от Ленина, и никто не возражает.

Именно по инициативе бывшего наркома государственного призрения, Дыбенко и отправляется на якобы подпольную работу в Украину. Они опять вместе, но счастье так изменчиво. В августе 1918 года Павел Ефимович попадает в плен к немцам.

Долгих два с половиной месяца он находится у врагов. Тем временем Александра Михайловна использует всё своё влияние и авторитет, чтобы вызволит любимого. В конце концов, ей удаётся добиться, чтобы Дыбенко обменяли на пленных немецких офицеров. Это происходит в ноябре 1918 года.

Возлюбленного нужно как-то пристроить, чтобы он был при деле, а не болтался, где попало, чтобы опять попасть в плен. Шура Коллонтай является главным пропагандистом и идеологом Красной армии на юге. Она на короткой ноге с Ворошиловым, Сталиным, Егоровым. Эти люди командуют войсками Юного фронта, и женщина уговаривает их доверить разжалованному наркому хоть какое-нибудь воинское подразделение.

Его ставят командиром полка. Затем, при содействии Александры, он становится командиром бригады, дивизии и, наконец, командующим Крымской армии.

В середине февраля 1919 года Александра Михайловна встречается с Никифором Александровичем Григорьевым (1885-1919). Он командует партизанской армией и является одной из ключевых политических фигур на Украине. Женщина использует всё свое обоняние, чтобы уговорить сурового атамана перейти на сторону Крымской армии. Она дарит ему две ночи страстной любви, но овчинка стоит выделки. 18 февраля Григорьев даёт согласие на сотрудничество и признаёт своим командиром Дыбенко.

Шурочка шлёт победную радиограмму в Москву, а эту, хоть и кратковременную, но немалую заслугу полностью приписывает своёму Павлу. Она готова на всё, лишь бы реабилитировать любимого в глазах товарищей по партии.

С 28 апреля 1919 года в Крыму создаётся Крымская советская республика. Дыбенко назначают наркомом по военным и морским делам в этом новом государственном образовании. Таким высоким постом он полностью обязан нашей героине. Кто бы его, выгнанного из партии, поставил на столь ответственную должность без её неустанной поддержки.

Крым, солнце, море. Любимый опять нарком, а она главный идеолог. Жизнь вроде налаживается. Но судьба жестока и несправедлива к этой первой супружеской паре молодой советской республики.

18 июня на полуострове высаживается десант белой армии под командованием легендарного генерала Яши — генерал-лейтенанта Якова Слащёва-Крымского (1885-1929). Талантливый полководец, он без труда «сломал» сопротивление войск Крымской армии, руководимой бесстрашным наркомом Дыбенко. Уже 23 июня началась поспешная эвакуация большевистских лидеров, а 26 июня Крымская советская республика прекратила своё существование.

Потеряв Крым, Павел Ефимович опять остался не у дел. Но изворотливый женский ум нашёл выход и из этой ситуации. Александра пристраивает своего любимого к Михаилу Николаевичу Тухачевскому (1893-1937). Наша героиня познакомилась с ним, когда тот командовал 8-й армией Южного фронта. Сама же уезжает в Москву. Ильич вроде сердцем уже отошёл, подзабыл предательство, и Шурочка справедливо рассудила, что пора возвращаться в гущу революционных событий, туда, где решается судьба всей страны.

В Москве Александра Коллонтай с головой погружается в «женский вопрос». Это не только поручение партии, но и её самая любимая тема. По инициативе Александры Михайловны упрощается процедура развода. Теперь, чтобы снять с себя узы Гименея, необходимо лишь желание одной из сторон и небольшая пошлина в государственную казну. Вся процедура занимает минуты, а не годы, как в царской России.

В сентябре 1920 года умирает от холеры яркая революционерка, красавица и авантюристка Инесса Фёдоровна Арманд (1874-1920). Она была любовницей Ленина с 1909 года. Для вождя это тяжелейшая утрата. Но дело революции превыше всего. С 1918 года Инесса руководила женским отделом ЦК партии. Должность становится вакантной, и её занимает наша героиня.

Шурочка вплотную занялась воспитанием женщин многострадальной России в духе новых веяний. Официально это означало, что прекрасный пол необходимо в массовом порядке привлекать к хозяйственному строительству и управлению государством.

При царе женщины на государственную службу не ходили. Они занимались личным хозяйством и воспитывали своих детей. Теперь же, сбросив оковы царизма, юных девушек стали привлекать на работу машинистками в учреждения, водителями общественного транспорта, продавщицами, бухгалтерами, врачами. Их даже пытались сделать официантками в ресторанах. Но психологию человека не так то просто изменить. Для женщины работа в кабаке считалась позорной и недопустимой. Первые официантки появились лишь в годы Отечественной войны, когда мужчин забрали на фронт.

Коллонтай (стоит справа) уезжает на работу в Норвегию

Александра руководила женским отделом вплоть до середины 1922 года. Затем занимала пост секретаря по женским вопросам при Коминтерне. Но с учётом того, что наша героиня имела обширные международные связи среди социал-демократов, её в 1923 году отправили на работу в Норвегию.

Все годы, живя в Москве, Шурочка поддерживала тесную связь со своим любимым Павлушей. Тот храбро воевал, пытаясь искупить вину перед партией. Первая семейная пара молодой социалистической республики регулярно переписывалась. В письмах он нежно называл её мальчугашкой и Коллонтайчиком, а она его Павлушенькой и милым моим мальчиком. Встречались они эпизодически. Оба были по горло заняты революцией, и на тихую счастливую семейную жизнь времени просто не было.

В марте 1921 года Дыбенко принимал активное участие в подавлении Кронштадского мятежа. Он командовал сводной дивизией — основной ударной силой большевиков. В эти исторические дни Павел Ефимович полностью показал свою несостоятельность как полководец.

Его войска пошли в атаку на мятежников густыми цепями. Серые шинели были прекрасны видны на белоснежном льду. По ним открыла огонь артиллерия. Лёд треснул. Люди стали проваливаться в полыньи и тонуть. Остальные гибли от осколков снарядов. Разгром был полный.

А что вообще представляла собой сводная дивизия? В неё собрали всех проштрафившихся коммунистов: насильников, пьяниц, дезертиров, мародёров. Всех тех, кто уже успел запятнать светлое имя большевика. Ну а командовать этим сбродом поставили беспартийного Дыбенко. А над ним Тухачевского — героя Гражданской войны.

Несмотря на яростное сопротивление, мятеж был подавлен с патологической жестокостью. В уничтожении безоружных пленных Павел Ефимович преуспел больше всех. Здесь полководческие таланты ему были без надобности. Стреляй в затылок, да трупы под лёд спускай.

За проявленные мужество и героизм Дыбенко восстановили в партии, наградили орденом Красного Знамени и назначили комендантом Кронштадской крепости.

Но на этом посту Павел Ефимович долго не задержался. Уже в мае 1921 года его ставят начальником Черноморского сектора. Это огромная территория, охватывающая юг Украины, а Дыбенко на ней самый главный.

Обосновывается он в славном городе Одессе. Поселяется в огромном особняке, реквизированном у эксплуататоров рабочего класса именем революции.

И тут с кристально чистым большевиком происходит конфуз. Несгибаемый коммунист завёл интрижку со смазливой молодушкой. Одесса всегда славилась красивыми девушками, вот и Дыбенко не смог устоять.

И надо же такому случиться, что именно в то время когда Павел Ефимович предавался любовным забавам, в особняке появилась приехавшая в Одессу Коллонтай. Наша милая Шурочка на крыльях любви прилетела к своему суженому, а здесь такая пикантная ситуация.

И ведь не объяснишь жене, что занимаешься с молодым поколением политико-просветительной работой. Потому как лежишь в постели в костюме Адама, а рядом грудастая молодка в костюме Евы. В таких одеждах о победе мировой революции не беседуют. Уж кто-кто, а Александра Михайловна об этом прекрасно знает.

Но смел и находчив был большевик Дыбенко. Выпрямился он во весь свой прекрасный рост, а затем, не сказав ни слова, поднялся по лестнице на второй этаж. Прошло несколько секунд, и раздался звук выстрела.

Шурочка бросилась наверх. Павел Ефимович лежал недалеко от лестницы. Пуля прошла сквозь левую часть груди, не задев сердце. Через несколько дней лечащей врач по секрету сказал Александре, что Дыбенко просто оттянул кожу на боку и выстрелил. Таким образом, он имитировал самоубийство, не причинив себе никакого серьёзного вреда.

В душе нашей героини произошёл надлом. Она вдруг осознала, что не любит этого человека. В своём дневнике жестоко обманутая женщина написала: «Немедленно выпрямись, Коллонтай. Не позволяй ему топтать своё достоинство. Ты не жена, ты — гордый человек».

После этого Шура немедленно покинула Одессу. Павлу она оставила записку: «Между нами всё кончено. Я уезжаю в Москву. Ты можешь делать, что хочешь. Твоя жизнь меня больше не интересует».

Дыбенко не захотел мириться с потерей. Он писал Александре покаянные письма, объяснялся в любви, но та на них не отвечала. В 1923 году, когда Шура уже работала в Норвегии, бывший муж неожиданно приехал к ней. Это была его отчаянная попытка восстановить семью. Но Коллонтай на возобновление отношений не пошла. Она только лишний раз убедилась, что абсолютно холодна к этому человеку. Павел Ефимович вернулся в Россию ни с чем. Больше они никогда не виделись.

Посол Советского Союза

Попав на дипломатическую работу, Александра Михайловна поразительно преобразилась. Она «потушила» свой пламенный революционный взор, навсегда забыла кожаную комиссарскую тужурку и перестала пить водку стаканами. В её манерах появились изысканность и аристократизм. Внешний образ удачно дополнил тщательно подобранный гардероб. Знание многих языков также было большим плюсом. А в сочетании с незаурядным умом всё это делало Коллонтай респектабельной дамой и прекрасным собеседником. Так что страна советов не просчиталась, направив Шуру за рубеж.

Александра Коллонтай в Норвегии, 1923 год

В Норвегии Александра Михайловна проработала с 1923 по 1926 год в качестве полпреда. Она приложила максимум усилий к установлению добрососедских отношений между двумя странами. В 1926 году была отправлена на дипломатическую работу в Мексику. В этой стране она наладила контакты с местными коммунистами и немало сделала для дружбы советского и мексиканского народов. У неё установились очень хорошие и дружеские отношения с президентом страны Плутарко Элиас Кальесом (1877-1945).

Александра Коллонтай встречается с президентом Мексики, 1926 год

В 1927 году Александра Михайловна опять вернулась в Норвегию на свою прежнюю должность. На ней она пробыла вплоть до 1930 года. А затем с 1930 по 1945 год занимала пост посла в Швеции. На этом ответственейшем месте Александра Коллонтай проявила немало ума, такта и изобретательности для создания хороших и добрых отношений между скандинавской страной и СССР.

Так, благодаря Александре Михайловне, Швеция не вступила в войну против России во время советско-финского конфликта в 1939-1940 годах. В 1944 году мужественная и умная женщина взяла на себя переговоры с Финляндией о выходе той из войны. Это значительно ускорило победу советских войск в войне с фашистской Германией.

Практически Коллонтай руководила всей политической работой в Скандинавии. Её деятельность имела огромное значение для СССР. На это указывает хотя бы тот факт, что во время репрессий, когда все старейшие члены партии безжалостно уничтожались, Сталин Александру Михайловну не тронул. Без неё он оказался бы как без рук в северных странах Европы. Замены этой женщине не было. «Вождь народов» всегда утверждал, что незаменимых людей не бывает, но в отношении Коллонтай это правило не срабатывало.

Ради исторической правды нельзя не сказать, что, находясь на высоких дипломатических постах, наша героиня полностью и безоговорочно поддерживала тот политический курс, который проводил Сталин и его окружение. Ярким примером тому могут служит хотя бы те же публичные заявления бывшей генеральской дочери и жены, что в Советском Союзе нет такого понятия как военнопленные. Солдаты и офицеры рабоче-крестьянской Красной армии классовым врагам в плен не сдаются. Плен расценивается как измена Родине, а изменники заслуживают только расстрела.

Подобные официальные высказывания противоречили Гаагским конвенциям о законах и обычаях войны, а также ратифицированной в 1929 году Женевской конвенции о защите военнопленных. Это имело ужасные последствия для миллионов советских военнослужащих, попавших в плен в первые недели после начала Великой Отечественной войны. Сразу же после разгрома Германии все эти невинные люди поехали в лагеря ГУЛАГА. Многие из них больше никогда в жизни так и не увидели свободу.

А что же личная жизнь? В 1923 году Александре Михайловне пошёл 52 год. Возраст, скажем так, далеко не старческий. На бурном жизненном пути профессиональной революционерки появляется ещё один мужчина. Это француз, комминтерновец Марсель Яковлевич Боди (1894-1984). Он принял советское гражданство и работает в представительстве СССР в Норвегии. По профессии переводчик и журналист.

Александра Коллонтай и Марсель Боди, 1927 год

Марсель моложе Коллонтай на 20 с лишним лет и годится ей в сыновья. К тому же он женат. Но любви все возрасты покорны. Они начинают встречаться, и очень скоро Александра Михайловна убеждается, что влюблена в этого мужчину.

Их любовная связь длится почти пять лет. Марсель является полной противоположностью Дыбенко. Это спокойный, выдержанный, интеллигентный и воспитанный человек. Он не идёт ни в какое сравнение и с товарищами по партии. Его отличает порядочность, искренность и честность. Он не умеет говорить пламенные речи и призывать к мировой революции. Зато он очень предупредителен и нежен. Коллонтай чувствует, что она дорога этому молодому мужчине.

Наконец-то капризная судьба благосклонна к Александре Михайловне. Она получает тихое спокойное женское счастье. Правда продолжается оно недолго. Марсель разочаровывается в партии большевиков, отказывается от советского гражданства и в 1927 году уезжает во Францию.

Но у Александры остаётся сын Миша и внук Володя. Мать устраивает сына в советское представительство в Берлине на хорошую работу. Он закупает техническое оборудование для бурно развивающейся промышленности рабоче-крестьянского государства.

Нимфа, валькирия, гетера, трибун революции — всё это в прошлом. Теперь она обычная женщина с обычными человеческими радостями. Вплоть до 1945 года Александра Коллонтай является послом Советского Союза в Швеции.

В конце жизненного пути, Москва, 1948 год

В год великих побед у неё случается инсульт. Отказывают левая рука и нога. О дипломатической работе больше не может быть и речи. Александра Михайловна возвращается в Москву. Ей дают просторную квартиру на Малой Калужской улице. Совсем рядом находится улица Первый Донской проезд. По иронии судьбы часть этой улицы в 1967 году переименуют в улицу Елены Стасовой. Это та самая Лена, которая в далёкие 90-е годы ушедшего столетия приобщила Шуру к революционной деятельности.

Александра Михайловна покинула этот мир 9 марта 1952 года. В своём дневнике незадолго до смерти она написала: «Я любила жизнь и очень хотела быть счастливой». Похоронили её на Новодевичьем кладбище.

Кадр из фильма «Посол Советского Союза»
В роли Коллонтай Юлия Борисова

К этой женщине все относятся по-разному. Но в любом случае она заслуживает глубочайшего уважения своей целеустремленностью и преданностью идее всеобщего равенства и братства. В 1969 году на экраны вышел художественный фильм «Посол Советского Союза», посвящённый Александре Коллонтай. В главной роли снялась великая русская актриса Юлия Борисова (р. 1925). Она создала самый правдивый образ пламенной революционерки, отдающей всю себя интересам государства и народа.

Cтатью написал ridar-shak

Я живу на ул. ДЫБЕНКО и мне стыдно об этом говорить.

Прорицатель – это человек, предсказывающий будущее. Он говорит другим людям о том, что с ними будет через неделю, через месяц, через год или через много-много лет. Как ему это удаётся – никто объяснить не может. Истоки столь необычного дара лежат в областях туманных и загадочный, в которые человеческий мозг проникнуть не может. Поэтому всем остаётся, только, благоговейно внимать словам, вещающим о будущих войнах, смертях и трагедиях, а иногда (правда редко) о богатстве, счастье и благоденствии.

Прорицателей таких в мире живёт очень много. Кто-то из них действительно обладает великим даром, но большинство делают вид, что причастны к подобному таинству. Определить же вот так сразу – кто настоящий, а кто нет – задача довольно сложная. Иногда об удивительных способностях человека узнают лишь после его смерти по прошествию лет, десятилетий, а то и столетия.

Среди столь необычной публики есть имена, которые у всех на слуху. Предсказания этих людей печатают в журналах и газетах; о них полемизируют на телевиденье, обсуждают на улице или дома в кругу семьи. Иногда пишут толстые книги, в которых, анализируя извилистый жизненный путь героя, пытаются докопаться до истины и получить ответь на единственный вопрос – как ему такое удалось.

Увы – это тайна за семью печатями. Обладатели её кажутся людьми недосягаемыми, далёкими, таинственными; вокруг них витает некий ореол романтического преклонения и почитания. Он не ослабевает со временем, а даже, наоборот, — усиливается, перерождаясь в красивые мифы и легенды.

Не избежал такого отношения к себе и простой советский паренёк Лёва Федотов. Именно советский, так как родился он 10 января 1923 года в семье ответственного партийного работника. Отец его служил добросовестно коммунистическому режиму, а потому получил квартиру в «Доме на Набережной».

Это огромное строение занимает площадь в 400 тысяч кв. метров и располагается в центре Москвы в Замоскворечье. Как раз напротив, по другую сторону Москвы-реки, высятся башни Кремля, создавая вокруг себя неповторимую атмосферу далёкой исторической эпохи, сделавшей Россию Великой и с чувством выполненного долга канувшей в вечность.

Въехал Лёва в этот дом в 1932 году. Через три года его отец погиб на Алтае, выполняя какое-то ответственное задание партии, и семья осталась без кормильца. Режим выделил пенсию за погибшего, но была она маленькая, хотя и являлась весомым придатком к небольшой зарплате матери.

На еду и скромную одежду вначале хватало, но затем, чтобы продолжить учёбу в старших классах, которая в те годы была платная, пареньку приходилось добывать деньги, собирая металлолом, макулатуру и подрабатывая всеми возможными способами. В этом нет ничего особенного: в описываемый период времени так жили многие.

С виду Лёва был крепким юношей, но он был подвержен припадкам эпилепсии, а от долгого сидения за книгами развилась близорукость. Книги же наделили его обширными знаниями в абсолютно разных областях человеческой деятельности. Он неплохо разбирался в технике, занимался музыкой, хорошо знал литературу, очень любил поэзию. Пробовал писать и сам, оттачивая литературный слог на фантастических рассказах.

Во дворе «Дома Правительства» всегда собиралась большая и шумная компания мальчишек и девчонок. Были это всё дети высокопоставленных партийных работников. Захвативший в стране власть коммунистический режим посчитал, что самые преданные ему люди, руководители самых высоких рангов должны жить не абы как, а почти что в коммунизме, не смотря на то, что идти до него ещё очень и очень долго.

Дом на Берсеневской набережной, в котором жил Лёва Федотов

Уже в те годы Москва выделилась по своей значимости из массы городов русских. Над самой же столицей поднялась серая громада «Дома правительства». Её архитектурные формы не имели ничего общего с другими строениями, как бы подчёркивая тем самым свою исключительность и избранность.

В предвоенное время большинство москвичей ютилось в коммунальных квартирах и бараках без элементарных удобств. В уютном же коммунистическом раю каждая семья жила в просторных апартаментах с ванной, туалетом, холодной и горячей водой.

Неизвестно, испытывал ли Лёва чувство превосходства к людям, не имевшим чести жить в его доме, но судя по записям в дневнике, мысли такого толка вообще не посещали голову этого молодого человека. Паренька занимали совсем другие проблемы – они будоражили его мозг, душу, а затем находили отражение на листах ученической тетради.

Таких тетрадей было несколько, именно они и составляли тот самый дневник, который впоследствии прославил Лёву Федотова и поставил его имя в один ряд с известнейшими прорицателями человеческой цивилизации.

Способствовали же такой славе дворовые друзья паренька. Они напрочь были лишены чванливости барчуков и презрения к миру, лежащему за стенами огромного серого здания. Это были дети своей эпохи, искренне верящие в равенство, братство, в прекрасное, не омрачённое ничем светлое будущее всего человечества, которое вот-вот должно было наступить.

В лучших друзьях у Лёвы Федотова ходил Юра Трифонов. Учились они в разных классах (Лёва был постарше), но разница в возрасте никакой роли не играла, так как их объединяло общее дело. Ребята занимались выпуском школьной стенгазеты.

Частые споры, дискуссии во время работы, заставили Юру обратить внимание на интересный ход мыслей своего товарища. Лёва всегда рассуждал нестандартно, а некоторые его высказывания просто удивляли.

Так однажды ребята собрались после уроков в красном уголке. Близился к концу 1938 год и было необходимо вывесить на следующий день Новогоднюю стенгазету. Между делом возник спор о полётах на Марс. В то время все бредили красной планетой. На ней астрономы увидели какие-то непонятные каналы, и возникла гипотеза о существовании разумной жизни на этом далёком космическом объекте.

Лёва улыбнулся и сказал: «Было бы неплохо организовать полёт на Марс к Новому году. Только в виду отсутствия эстакад и гремучего пороха этот полёт отменяется. Он ожидается в Америке в 1969 году».

Как известно, американский пилотируемый космический корабль Аполлон 11 стартовал 16 июля 1969 года в 13 часов 32 минуты по Гринвичу. Он приземлился на Луне через 76 часов после старта. Мальчик ошибся, только, в одном: вместо спутника Земли он назвал красную планету.

Интересный случай произошёл и в конце весны 1939 года. Мальчишки сидели во дворе не скамейке, когда между ними возник спор об инфекционных заболеваниях. Кто-то утверждал, что нет ничего страшнее холеры, кто-то называл «испанку», некоторые голосовали за чуму. В то же время все соглашались, что при нынешних успехах медицины никаких страшных эпидемий больше не будет.

Лёва отрицательно покачал головой и заметил: «Самая страшная эпидемия наступит в конце этого столетия. Но люди будут умирать не от какой-то конкретной инфекции, а от самых обычных болезней, с которыми организм не сможет бороться, потому что его внутренняя защита будет разрушена».

Два последних десятилетия XX века на планете бушевал СПИД. Отголоски этого страшного заболевания слышатся и в XXI веке. Правда сейчас оно затаилось, спряталось в организмах людей, превратив их в ВИЧ инфицированных. Но в любую минуту может произойти активация, и тогда погибнут миллионы.

Летом этого же года у Юры Трофимова произошёл крутой поворот в судьбе. Его отца арестовали как «врага народа» и расстреляли. Мать и сестру сослали в ссылку. Сам мальчик вместе с бабушкой вынужден был уехать из Москвы. Он больше никогда не видел Лёву Федотова.

Прошло много лет. Юра стал известным писателем Юрием Валентиновичем Трифоновым (1925-1981). Лучи славы не испортили характер человека, вынесшего на своих плечах тяжелейшие жизненные испытания. Как-то в его квартире раздался звонок, и голос на другом конце провода показался смутно знакомым.

Звонивший назвался Михаилом Павловичем Коршуновым. Юрий Валентинович сразу вспомнил «Дом правительства», шумную ватагу ребят, Лёву Федотова и его лучшего друга Мишку. Ребята сидели за одно партой и были, можно сказать, не разлей вода. Писатель потеплел душой от нахлынувших воспоминаний и предложил встретиться. Его абонент не возражал, и дня через два мужчины пожали друг другу руки прямо напротив фундаментальных стен знаменитого дома.

Михаил Коршунов искал общение не под воздействием сентиментального порыва. Он принёс с собой несколько тонких ученических тетрадок, объяснив, что это дневник Лёвы Федотова. Передала их ему мать друга Агриппина Николаевна перед самой своей смертью. Сын же её, скрыв эпилепсию, ушёл добровольцем на фронт и погиб 25 июня 1943 года. Погиб глупо и нелепо, в тыловой части, от бомбы немецкого бомбардировщика.

Уже дома Юрий Валентинович внимательно ознакомился с записями, выполненными мелким, но разборчивым почерком, и был потрясён. То, о чём писал Лёва Федотов, не укладывалось ни в какие рамки. За две с половиной недели до начала войны, юноша указал точную дату нападения фашистской Германии на Советский Союз. Он в точности расписал ход боевых действий вплоть до января 1942 года.

Лёва пишет 5 июня 1941 года: «Хотя сейчас Германия находится с нами в дружественных отношениях, но я твердо убежден (и это известно также всем), что это только видимость. Эти мои догадки подтверждаются тем, что германские войска особенно усиленно оккупировали Болгарию и Румынию, послав туда свои дивизии.

Когда же в мае немцы высадились в Финляндии, то я твердо приобрел уверенность о скрытной подготовке немцами нападения на нашу страну со стороны не только бывшей Польши, но и со стороны Румынии, Болгарии и Финляндии.

То, что Германия задумала употребить территории Финляндии и Румынии как плацдарм для нападения на СССР, это очень умно и целесообразно с ее стороны, к несчастью, конечно, нужно добавить, владея сильной военной машиной, она имеет полную возможность растянуть восточный фронт от льдов Ледовитого океана до черноморских волн.

Таким образом, дело только лишь в долготе концентрации войск. Ясно, что к лету концентрация окончится и, явно боясь выступить против нас зимой, во избежание встречи с русскими морозами, фашисты попытаются втянуть нас в войну летом. Я думаю, что война начнется или 20 или 22 июня, но не позже, ибо ясно, что германцы будут стремиться окончить войну до морозов.

Я лично твердо убежден, что это будет последний наглый шаг германских деспотов, так как до зимы они нас не победят, а наша зима их полностью доконает. То, что немцы страшатся нашей зимы,— это я знаю так же, как и то, что победа будет за нами!

Победа-то победой, но вот то, что мы можем потерять в первую половину войны много территории, это возможно. Мы, как социалистическая страна, которая ставит жизнь человека превыше всего, сможем во избежание больших людских потерь, отступая, отдать немцам кое-какую часть своей территории, зная, что лучше пожертвовать частями земли, чем людьми, ведь та земля в конце концов, может быть, и будет нами отвоевана и возвращена, а вот жизни наших погибших бойцов нам уже не вернуть.

Германия же, наоборот, стремясь захватить побольше земель, будет бросать войска в наступление напропалую, не считаясь ни с чем. Но фашизм жаждет не сохранения жизни его солдат, а новых земель, ибо самая основа нацистских мыслей — это завоевание новых территорий и вражда к человеческим жизням.

Как это ни тяжело, но вполне возможно, что мы оставим немцам, по всей вероятности, даже такие центры, как Житомир, Винница, Витебск, Псков, Гомель, и кое-какие другие. Что касается столиц наших старых республик, то Минск мы, очевидно, сдадим; Киев немцы также могут захватить, но с непомерно большими трудностями.

О судьбах Ленинграда, Новгорода, Калинина, Смоленска, Брянска, Гомеля, Кривого Рога, Николаева и Одессы — городов, лежащих относительно невдалеке от границы, я боюсь рассуждать. Правда, немцы, безусловно, настолько сильны, что не исключена возможность потерь и этих городов, за исключением только Ленинграда.

Возможно, что немцы будут брать наши особенно крупные города путем обхода и окружения, но в это я верю лишь в пределах Украины, ибо, очевидно, главные удары противника будут обрушиваться на наш юг, чтобы лишить нас наиболее близких к границе залежей криворожского железа и донецкого угля.

Обходя, например, Киев, германские войска могут захватить по дороге даже Полтаву и Днепропетровск, а тем более Кременчуг и Чернигов. За Одессу как за крупный порт мы должны, по-моему, бороться интенсивнее, чем даже за Киев, ибо Одесса ценнее последнего, и я думаю, одесские моряки достойно всыпят германцам за вторжение в область их города.

Понятно, что немцы будут мечтать об окружении Москвы и Ленинграда, но, я думаю, они с этим не справятся; это им не Украина, где вполне возможна такая тактика. Здесь же дело касается жизни двух наших главнейших городов — Москвы как столицы и Ленинграда как жизненного промышленного и культурного центра.

Окружить Ленинград, но не взять его фашисты еще смогут, ибо он все же сосед границы; окружить Москву они, если бы даже и были в силах, то просто не смогут это сделать в области времени, ибо они не успеют замкнуть кольцо к зиме — слишком большое тут расстояние. Зимой же для них районы Москвы и дальше будут просто могилой!

Я, правда, не собираюсь быть пророком, я мог и ошибиться во всех этих моих предположениях и выводах, но все эти мысли возникли у меня в связи с международной обстановкой, а связать их и дополнить мне помогли логические рассуждения и догадки. Короче говоря, будущее покажет».

Ещё больше поразила Трифонова запись датированная 21 июня 1941 года: «Теперь я уже жду беды для всей нашей страны — войны. По моим расчетам, если я действительно был прав в своих рассуждениях, то есть если Германия готовится напасть на нас, война должна вспыхнуть завтра утром. Откровенно говоря, теперь, в последние дни, просыпаясь, я спрашиваю себя: а может быть, в этот момент на границе уже грянули первые залпы?

Я чувствую тревожное биение сердца, когда думаю, что вот-вот придет весть о вспышке новой гитлеровской авантюры. Мы потеряем много территорий! Но потом она все равно будет отобрана нами у немцев. Как мы могли бы окрепнуть, если бы обращали на военную промышленность так же много внимания, как и немцы».

Наивно конечно, учитывая то, что Сталин выжимал все соки из народа, наращивая вооружение и не ставя человеческую жизнь ни в грош, но по сути абсолютно правильно, а по человечески очень трогательно.

Писатель дочитал дневник до конца. С началом войны записи резко сократились. Последняя же была датирована 7 июля 1941 года. В ней Лёва рассуждал об Америке. Он указывал на то, что самая мощная капиталистическая держава выступит против Германии только тогда, когда разгром фашизма будет очевиден. Американцы пожнут лавры победителей наравне с русским народом, представив свои заслуги ничуть не ниже.

Предугадал он также и заговор против Гитлера высшими офицерами Вермахта. Чтобы спасти свои шкуры и не допустить коммунистической экспансии, самые дальновидные генералы попытаются устранить фюрера и заключить мирный договор со странами-союзниками, но их попытка окончится полным провалом.

Юрий Валентинович отложил тетради и задумался. Что это - отточенная логика и блестящие аналитические способности или некий дар предвидения, данный свыше? Он не смог ответить на этот вопрос и позвонил Михаилу Павловичу Коршунову, чтобы договориться о новой встрече.

В этот раз, тот, видя несомненный интерес писателя, был более откровенен. Он сказал, что незадолго до войны видел у Лёвы толстую тетрадь. У него на глазах юноша положил её в портфель, и они вместе пошли в подземный ход, который, как предполагалось, в старину был прорыт под дном Москвы-реки и вёл на территорию Кремля.

Правда подтверждений этому не было, так как глубоко под землёй ход разветвлялся на множество других ходов, часть из которых была засыпана, а часть уходила куда-то в сторону и глубоко вниз. Разобраться во всём этом хитросплетении катакомб было очень сложно. Подземные галереи могли завести путников в такие места, из которых выбраться на божий свет представлялось задачей практически невыполнимой.

Трифонов помнил эти подземные ходы, так как сам не раз мальчишкой путешествовал по ним вместе с друзьями. Углубляться далеко они не осмеливались, но даже и совсем близка от входа существовало множество просторных галерей, в которых легко можно было заблудиться.

Судя же по рассказу Коршунова, Лёва прекрасно ориентировался в подземном мире. Они долго шли по каким-то лабиринтам, пока наконец не оказались в просторной зале с высоким сводом. В ней юноша и спрятал тетрадь. На удивлённый же вопрос товарища ответил, что сей скромный труд он назвал «История будущего». В нем изложены некоторые соображения о грядущих временах, но людям совсем не нужно знать об этом.

Всё это попахивало откровенной мистикой, и комсомолец Миша в душе посмеялся над таким заявлением, но внешне это никак не выразил, чтобы не оскорбить товарища. Ребята благополучно вернулись в наземный мир, и Коршунов вскоре напрочь забыл о странном происшествии. Вспомнил же после того, как прочитал Лёвин дневник.

К его великому сожалению, он не помнил путь, каким они шли с другом, чтобы спрятать портфель. Пытаться отыскать это место в катакомбах, было занятием абсолютно бесперспективным. Михаил Павлович даже и не пытался этого делать. Так что вывод напрашивался сам собой: таинственная тетрадь канула в небытие навсегда.

Дневники же Юрий Трифонов передал в редакцию одного из столичных журналов. Но прошло ещё долгих пятнадцать лет, прежде чем о необычных способностях Лёвы Федотова узнала вся страна. О нём стали писать статьи в газетах и журналах, создали фильм на телевидение. Бесценный дар провидца заинтересовал множество людей.

Вызывало только чувство сожаления безвозвратная потеря толстой тетради, которую сам автор назвал «Историей будущего». О чём в ней писал 17-й мальчик, что он хотел донести до потомков, почему он сказал, что людям не нужно знать эту информацию? Учитывая, с какой потрясающей точностью паренёк предсказал ход войны, указал важнейшие исторические события, важность этих сведений могла бы оказаться бесценной.

В конце 90-х годов прошёл слух, что диггеры, исследующие подземелья под Москвой, нашли тёмно-коричневый портфель в одной из катакомб. В нём лежала, только, толстая общая тетрадь. На обложке было написано: «Лёва Федотов. История будущего». Ну что же – всё тайное всегда становится явным. Информация, содержащаяся на 48 страницах, исписанных мелким убористым почерком, стала достоянием общественности.

Люди узнали, что в начале XXI века в Америке изберут чёрного президента. Период его правления будет сопровождаться экономическими и политическими катаклизмами. Мир постепенно погрузится в состояние агрессии. В 2009 году наступит прорыв в бездну. Он перевернёт сознание всего человечества, сделает его совсем другим. Вот только каким – автор записей этого не уточняет.

В тетради рассказывается и об андронном коллайдере, и о поразительных достижениях в медицине. Уже к 2010 году учёные научатся управлять человеческой памятью, стирая одну информацию и вживляя в мозг совсем другую. Появится военное оружие нового поколения, распыляющее человека на атомы. На планете к концу XXI века изберут единое правительство, а границы между государствами станут условными.

Вся эта информация представляет несомненный интерес, вот только действительно ли она изложена Лёвой Федотовым. Толстую тетрадь в серьёзных издательствах не видели, диггеров, нашедших её, никто не знает ни в лицо, ни по именам. Может быть это всего лишь обыкновенная сенсационная утка, направленная на раздувание интереса вокруг определённого человека с целью выкачивания денег из людей.

Как бы там ни было, поразительный дар Лёвы Федотова вызывает много споров, гипотез и предположений. Одни говорят об аналитическом складе ума, другие настаивают на медитативных возможностях, лежащих за гранью человеческого сознания. Есть мнение, что необычные способности юноши являлись производной от энергетики того места, где он жил.

Если заглянуть в отдалённые времена, скажем так на несколько сотен лет назад, то территория возле Кремля, где сейчас стоит дом на Берсеневской Набережной, представляла из себя местность довольно мрачную. Здесь находились палаты Малюты Скуратова (главный опричник Ивана Грозного), а также его домовая церковь. Когда её стали реконструировать, то под плитами нашли сотни человеческих черепов.

Существовала здесь также Болотная площадь, на которой происходили многочисленные казни. Отрубали же головы не только злодеям, но и людям честным и порядочным, вся вина которых состояла только в несогласии с политикой царствующей особы. Так был казнён боярин Берсений Беклемишев (именем его названа набережная) за вольное поведение и неугодные царю мысли.

При Екатерине II вырыли здесь длинный канал, а образовавшийся остров назвали Болотным. Развели на этих землях пышные сады, но зловещее предначертание никуда не делось. Может оно спряталось в тёмных катакомбах, в которые, как гласят предания, Ванька Каин заманивал купцов и убивал.

Вот в таком интересном месте и построили коммунисты хоромы для своего руководства. Официально назывались они «Дом Советов ЦИК и СНК», в современные же времена говорят просто и понятно «Дом на Набережной».

В 37-39 годах XX века на этих землях опять подняли головы ужас, боль и отчаяние. Четыреста жителей злополучного дома были репрессированы. Кого-то расстреляли, кого-то сослали в лагеря. Вселенское зло опустилось на серую громаду.

Именно в эти годы и выявился необычный дар Лёвы Федотова. Его чуткая душа, утончённая психика, тонкая натура столкнулись с грубой и животной сущностью. Всё это и спровоцировало удивительные способности. Они неожиданно возникли у мальчика, вопреки материалистическим основам, которые вдалбливали ему с ранних лет в школе. Результатом же и стал дневник, а также толстая тетрадка с названием «История будущего».

Тайна Лёвы Федотова ещё многие годы будет будоражить умы людей. Конец же его жизненного пути вполне закономерен. Чистый и светлый мальчик погиб, защищая Отечество. Разве мог он в то тяжёлое и суровое время избрать для себя иной путь. Такой выбор лишний раз подчёркивает его искренность и правдивость, без которых не может состояться ни один истинный прорицатель.

Cтатью написал ridar-shakin

Источники: Юрий Росциус «Дневник пророка»

История России, наверное, одна из самых закрытых в Евразии. Меня всегда добивало, что история Руси начинается так недавно, что как-будто до нас раньше никого не было или мы нуждались в том, что-бы нас захватили и стали руководить. Эдаким быдлом мы предстаём в школьных учебниках.

Я давно верил в то, что Русь была великой, и хочу, что-бы больше людей знали альтернативную точку зрения, подкреплённую следующими фактами от неизвестного автора:

Пример 1

Недавно отмечалось 1000-летие Руси. А когда она появилась на самом деле?

Первая столица (только столица крупной страны!), город Словенск, был основан в 2409 году до нашей эры (3099 год от сотворения мира) источник информации – летопись Холопьего монастыря на реке Мологе, хронограф академика М. Н. Тихомирова, “Записки о Московии” С. Герберштейна, “Сказание о Словене и Русе”, имеющее повсеместное хождения и записанное многими этнографами.

Пример 2

Утверждается, что Русь заимствовала у скандинавов не только князей и государственность, но и письменность.

Профессор Чудинов В. А., Академик РАН (“Священные языческие храмы древних славян.” “Руница и тайны археологии Руси” . “Загадки славянской письменности.” ) дешифровал славянское докирилловское слоговое письмо – руницу и прочитал к настоящему времени более 2000 надписей.
Доказал наличие трех собственных видов письменности (кириллицы, глаголицы и руницы) у славянских народов – беспрецедентное в истории культуры явление, которое показывает наличие у славян высочайшей духовной культуры в древности.

Найдены тайные сакральные надписи славянской руницей как на греческих средневековых (V-X вв.) иконах, так и на древнегреческих (VI-II вв. до н.э.) вазах.
Найдены также надписи более древних эпох вплоть до палеолита. Их чтение проливает свет на историю развития славянской мифологии и культуры на протяжении последних 30 000 лет. Изучая многочисленные культовые объекты, профессор обнаружил данные о присутствии славянской культуры в пространстве (от берегов Португалии до зауральского Аркаима) и во времени (от неолита до первой половины XVII века), что привело к сенсационному выводу: евразийская культура – это культура славян, а Евразия – это Русь.

Пример 3

Принято считать, что где-то в VIII веке дикие безмозглые и ни на что не годные славяне, бродящие табунами по лесам, призвали к себе викинга Рюрика и сказали: “Владей нами, о великий европейский сверхчеловек, а то мы, идиоты, сами ничего не можем”. (Вольное изложение учебника по истории).

На самом деле: Рюрик – внук новгородского князя Гостомысла, сын его дочери Умилы и одного из соседних князей рангом помельче.
Был призван вместе с братьями, поскольку все 4 сына Гостомысла умерли или погибли в войнах.
Был принят по уговору со старейшинами, и зело потрудился, чтобы заслужить уважение на Руси.
Источник: “Иоакимовская летопись”, “Российская история по Татищеву”, “Брокгауз и Ефрон” и т. д.

Пример 4

Повсеместно насаждается мнение, что чуть ли не единственной цивилизации прошлого была Римская Империя, образец законности и морали.

Официальная история: великая прекрасная и могучая римская цивилизация пала под ударами вонючих косматых дикарей.

На самом деле осточертевшие всем выродки были подвергнуты санации со стороны более приличных соседей. Голозадая и голоногая, плохо вооруженная римская пехота (откройте учебник по истории древнего мира, и полюбуйтесь на легионеров) была стоптана закованными в сталь от макушек и до конских копыт катафрактариями.
Основной источник информации – “Катафрактарии и их роль в истории военного искусства”, А.М. Хазанов.

Самое интересное – откуда пришли “зачищать” Рим гунны? Обь, Угра, Поволжье, Приуралье, Приазовье. . .
Могилы с частичным вооружение катафрактариев найдены и в Дагестане.
Четыре тысячелетия отправлены псу под хвост, нахально похерены, как неинтересные – и ни одна собака даже не вякнула.

Пример 5

Нашествие монголо-татар и три века покорности и смирения. Чем отмечена эта эпоха в реальности?

Не станем отрицать по лености своей монгольское иго, но: Как только на Руси стало известно о существовании Золотой орды, туда тут же отправились молодые ребята, чтобы. . . пограбить пришедших из богатого Китая на Русь монголов. Лучше всего описаны русские набеги XIV века. В 1360 году новгородские ушкуйники с боями прошли по Волге до Камского устья, а затем взяли штурмом большой татарский город Жукотин (Джукетау близ современного города Чистополя). Захватив несметные богатства, ушкуйники вернулись назад и начали “пропивать зипуны” в городе Костроме.

С 1360 по 1375 год русские совершили восемь больших походов на среднюю Волгу, не считая малых налетов. В 1374 году новгородцы в третий раз взяли город Болгар (недалеко от Казани), затем пошли вниз и взяли сам Сарай – столицу Великого хана. В 1375 году смоленские ребята на семидесяти лодках под началом воевод Прокопа и Смолянина двинулись вниз по Волге. Уже по традиции они нанесли “визит” в города Болгар и Сарай. Причем правители Болгара, наученные горьким опытом, откупились большой данью, зато ханская столица Сарай была взята штурмом и разграблена. В 1392 году ушкуйники опять взяли Жукотин и Казань. В 1409 году воевода Анфал повел 250 ушкуев на Волгу и Каму. И вообще, Бить татар на Руси считалось не подвигом, а промыслом. За время татарского “ига” русские ходили на татар каждые 2-3 года, Сарай палили десятки раз, татарок продавали в Европу сотнями. Что делали в ответ татары? Писали жалобы! В Москву, в Новгород. Жалобы сохранились. Больше ничего “поработители” сделать не могли.

Источник информации по упомянутым походам – вы будете смеяться, но это монография татарского историка Альфреда Хасановича Халикова.

Пример 6

Есть такой план Далласа о разжигании национальной розни.
И никто не обратил внимания, как он претворяется в жизнь. Тоже в школе. Добрые учителя старательно сеют рознь между наиболее крупными
национальными группами – русскими и татарами. Весь курс истории пестрит перлами о том, как татары нападали, как русские шли на татар и т. д.

Но нигде не указывается, что татары являются симбиотом, народом-напарником. Казань брали не русские, а русско-татарские войска. Прикрытие стрелецким отрядам обеспечивала конница Шиг-Алея, или это не татарин, а Папа Римский?

Русско-татарские войска взяли Казань, устраняя влияние Стамбула на Волге, и защищая мирных людей от разбойничьих набегов, освободили десятки тысяч рабов. Татарские части всегда входили в состав русских войск, участвовали во всех русских войнах – и междоусобных, и в битвах с внешним врагом. Можно сказать, что татары – это просто русская легкая конница. Или русские – татарская кованая рать. Татары дрались против Мамая на Куликовом поле вместе с московской ратью, татары первыми атаковали врага в шведской и Ливонской войне, в 1410 году под Грюнвальдом объединенное польско-русско-татарское войско наголову разгромило крестоносцев, сломав хребет Тевтонскому ордену – причем именно татары приняли первый удар.

Русские четыре тысячи лет жили с татарами бок о бок. Дрались, дружили, роднились. Громили римлян, крестоносцев, османов, поляков, французов,
немцев. . . А теперь дети открывают учебник, и им с каждой страницы капает: враги, враги, враги…

Пример 7

В XVI веке к власти пришел Иван Грозный. За время его правления на Руси:
- введен суд присяжных
- бесплатное начальное образование (церковные школы)
- медицинский карантин на границах
- местное выборное самоуправление вместо воевод
- впервые появилась регулярная армия (и первая в мире военная форма – у стрельцов)
- остановлены татарские набеги
- установлено равенство между всеми слоями населения (вы знаете, что крепостничества в то время на Руси не существовало вообще? Крестьянин
обязан был сидеть на земле, пока не заплатит за ее аренду – и ничего более. А дети его считались свободными от рождения в любом случае!)
- запрещен рабский труд (источник: “Судебник” Ивана Грозного)
- государственная монополия на торговлю пушниной, введенная Грозным, отменена всего 10 (десять) лет назад.
- территория страны увеличена в 30 раз!
- эмиграция населения из Европы превысила 30 000 семей (тем, кто селился вдоль Засечной черты, выплачивались подъемные 5 рублей на семью.
Расходные книги сохранились)
- рост благосостояния населения (и выплачиваемых налогов) за время царствования составил несколько тысяч (!) процентов
- за все время царствования не было ни одного казненного без суда и следствия, общее число “репрессированных” составило от трех, до четырех
тысяч. (А времена были лихие – вспомните Варфоломеевскую ночь) А теперь вспомните, что вам рассказывали об Иване Грозном в школе? Что он
кровавый самодур и проиграл Ливонскую войну, а Русь тряслась в ужасе?

Пример 8

Уже в XVI веке в Европе выходило множество брошюр для всякого безмозглого обывателя. Там писалось, что русский царь – пьяница и развратник, а все его подданные – такие же дикие уроды. А в наставлениях послам указывалось, что царь трезвенник, неприятно умен, пьяных не выносит категорически, и даже запретил распитие алкоголя в Москве, в результате чего “нажраться” можно только за городом, в так называемых “наливках” (месте, где наливают). Источник – исследование “Иван Грозный” Казимира Валишевского, Франция.

Теперь угадайте с трех раз – какая из двух версий излагается в учебниках? Вообще, лживые учебники исходят из принципа, все, что говорится про Россию мерзостного – это правда. Все, что говорится хорошего или вразумительного – это ложь.

Пример 9

В 1569 году Грозный приехал в Новгород, имевший примерно 40 000 населения. Там бушевала эпидемия, а также пахло бунтом. По результатам пребывания государя полностью сохранившиеся в синодиках поминальные списки отмечают 2800 умерших. А вот Джером Горсей в “Записках о России” указывает, что опричники вырезали в Новгороде 700 000 (семьсот тысяч) человек.

Угадайте, какая из двух цифр считается исторически достоверной?

Пример 10

Дикие русские плачут и стенают, а их постоянно угоняют и угоняют в рабство лихие крымские басурманы. А русские плачут, и платят дань. Почти все историки тычут пальцем в тупость, слабость и малодушие русских правителей, которые не смогли справиться даже с плюгавеньким Крымом. И почему-то “забывают”, что никакого Крымского ханства не существовало – была одна из провинций Османской империи, в которой стояли турецкие гарнизоны и сидел османский наместник.

Ни у кого нет желания упрекнуть Фиделя Кастро, что он не может захватить крохотную американскую базу у себя на острове?

В 1572 году султан решил покорить дикую, как уверяли европейские брошюрки, Московию. С Крыма на север двинулось 120 тысяч войск, при поддержке 20 тысяч янычар и 200 пушек. Возле деревеньки Молоди османы столкнулись с 50-тысячным отрядом воеводы Михайлы Воротынского.
И турецкая армия была: Нет, не остановлена – вырезана полностью!!!

Информация про битву при Молодях можно вообще отнести к разряду закрытой. Не дай Бог, русское быдло узнает, что деяниями предков в Средние века оно тоже может гордиться! У него будет развиваться неправильное самосознание, любовь к Отчизне, к ее деяниям. А это неправильно. Так что, найти данные про битву при Молодях трудно, но можно – в специализированных справочниках. Например, в “Энциклопедии вооружений” КиМ три строчки написано.

Пример 11

А знаете ли вы, что именно Россия вооружала всю Европу передовым вооружением?
Ежегодно русские монастыри и литейные дворы продавали туда сотни пушек, тысячи мушкетов, холодное оружие.

Цитата из “Энциклопедии вооружений: “производителями артиллерийских орудий в XVI-XVII веках были не только государевы пушкарские дворы, но и монастыри. К примеру, довольно крупное производство пушек велось в Соловецком монастыре и в Кириллово-Белозерском монастыре. Владели пушками и весьма их успешно применяли Донские и Запорожские казаки. Первое упоминание о применении пушек запорожскими казаками относится к 1516 году.

В XIX-XX веках в России и за границей сложилось мнение, что допетровская артиллерия была технически отсталой. Но вот факты: в 1646 году Тульско-Каменские заводы поставили Голландии более 600 орудий, а в 1647 году 360 орудий калибра 4,6 и 8 фунтов.
В 1675 году Тульско-Каменские заводы отгрузили за границу 116 чугунных пушек, 43 892 ядра, 2934 гранаты, 2356 мушкетных стволов, 2700 шпаг и
9687 пудов железа”.

Вот вам и дикая отсталая Русь, про которую твердят в школе. Время от времени встречаются русофобы, которые утверждают, что всего выше написанного не может быть, поскольку даже высоко прогрессивные и развитые Англия и Франция научились лить чугун только в XIX веке. Посетите Артиллерийский музей, в Питере, напротив Петропавловской крепости. Одна из чугунных пушек, отлитых в 1600 году, там нахально лежит на подставке для всеобщего обозрения

Русь на протяжении всей своей летописи и по всем параметрам обгоняла Европу примерно на два столетия.

rod-vyatka.ya.ru

Революционный плакат. Отображал настроения в Донецко-Криворожской республике

Можно ли вычеркнуть из памяти нации целую страну? Оказывается, можно! Если открыть современный украинский учебник истории, то про УНР там будет сорок страниц, про ЗУНР — четырнадцать, а о Донецко-Криворожской республике (первоначально она называлась просто Донецкой), объявившей в 1918 году войну Германской империи и лично кайзеру Вильгельму, обладавшей вооруженными силами большими, чем армии УНР и ЗУНР вместе взятые, героически сражавшейся с немцами несколько месяцев, имевшей собственное правительство, идеологию и проводившей политику, независимую как от Москвы, так и от Киева, не сказано ни слова! Как будто этой республики не было. Но ведь она была! Между прочим, со столицей в… Харькове, а потом — в Луганске, и такими харизматичными лидерами, как товарищ Артем и Клим Ворошилов — в будущем нарком обороны СССР! Этот факт из их биографии не вычеркнешь, как не снесешь гигантский памятник Артему в Святогорске, вознесшийся буквально над всем Донбассом.

Донецко-Криворожская республика была самой табуированной темой в советской исторической науке. За последние полвека о ней была защищена всего одна кандидатская диссертация! В сталинской Большой Советской энциклопедии статья о ДКР полностью отсутствовала, несмотря на то, что сын погибшего в 1921 году при загадочных обстоятельствах Артема воспитывался в семье вождя СССР.

Ворошилов на коне. Этот памятник одному из героев ДКР до сих пор стоит в Луганске

ЗАПРЕЩЕННАЯ СТРАНА. Несколько больше о ней можно было узнать из второго тома «Радянської енциклопедії історії України», изданной в 1970 году — уже при застое. Цитирую на языке оригинала: «Донецько-Криворізька Радянська Республіка – рад. республіка, проголошена на 4-му обласному з’їзді Рад робітн. депутатів Донецького й Криворізького басейнів, що відбувся 27—30.І (9—12.ІІ) 1918 в Харкові. До її складу мали входити Харків. і Катериносл. губернії та прилеглі до них пром. райони Області Війська Донського»…

И действительно – именно Войска Донского. Ведь любому, кто приезжает в гости к друзьям в нынешний Донецк (бывшая Юзовка, а потом — Сталино), расположенный на берегу речки Кальмиус, обязательно расскажут, что Макеевка находящаяся на противоположном берегу и ныне практически слившаяся со столицей Донбасса, до революции входила в состав Войска Донского. Граница между Екатеринославской губернией и Войском проходила как раз по реке, а теперь все это каким-то загадочным образом оказалось в составе независимой Украины, о чем молчат школьные учебники. Причем оказалось, обратите внимание, без всякого завоевания! При помощи одних только административных фокусов московских большевиков, победивших в Гражданской войне. Ведь если бы белые победили, они бы Макеевку никому не отдали! Была бы она и сегодня у донских казачков.

Книга Корнилова — первый труд по истории забытого государства

Та же «Енциклопедія» достаточно высоко оценивала успехи Донецко-Криворожской республики и, главное, указывала, что входила она не в Украину, а в Российскую Федерацию! Вот, полюбуйтесь: «Раднарком Д.-К. Р.р. за час свого існування провів велику роботу, спрямовану на встановлення й зміцнення влади Рад, на розвиток госп. й культ. будівництва, на поліпшення добробуту трудящих мас і на здійснення декретів Рад. влади. Коли почалася австро-німецька окупація України 1918, Раднарком протестував проти загарбання окупантами тер. Д.-К. Р.р., мотивуючи це тим, що Д.-К. Р.р. – це автономна республіка Рос. федерації, не підвладна укр. націоналістам, на запрошення яких іноземні імперіалісти захоплювали Україну».

Кстати, кроме энциклопедии, о ДКР можно было узнать разве что из редко переиздававшейся (как пронизанной идеями сталинизма, не модными после прихода к власти бывшего троцкиста Хрущева) повести Алексея Толстого «Хлеб», написанной в 1935 году: «Первый Луганский отряд, когда обнаружилось, что красные под Конотопом разгромлены, отступил от Ворожбы на юго-восток, на станцию Основа, под Харьковом.

В Харькове шла торопливая эвакуация рабочих отрядов, военного имущества, машин, заводских материалов. Уезжал и Совет народных комиссаров Донецко-Криворожской республики — большевистское правительство Донецкого бассейна.

Товарищ Артем, погибший в 1921 году, был первым главой Донецко-Криворожской республики

Когда началось наступление немцев, председатель правительства Артем послал ультиматум императору Вильгельму, где предупреждал, что в случае нарушения границ Донецко-Криворожской республики, которая никакого отношения к Украине не имеет, республика будет считать себя в состоянии войны с Германией.

Этот документ на четвертушке бумаги со смазанным лиловым штампом был доставлен главнокомандующему наступающих германских войск генералу Эйхгорну. Три раза переводчик читал генералу удивительный документ. «Это шутка? — спросил генерал. — Господин товарищ Артем — черт возьми! — считает себя в состоянии войны с Германией». Секунду генерал колебался: лопнуть ли от возмущения или, схватясь за ручки кресел, захохотать до слез…

Но, так или иначе, Донецко-Криворожская республика считала себя в состоянии войны с германскими оккупантами. Правительство переехало в Луганск и вместе с украинскими красными силами прилагало все усилия, чтобы не пустить немцев в районы заводов и шахт Донбасса.

Силы были неравны. Остатки пяти красных украинских армий, присоединившиеся к ним партизанские и спешно формируемые рабочие отряды не насчитывали и двадцати тысяч бойцов».

Реалии Гражданской войны. Левые идеи оказались самыми востребованными в 1917—1920 годах

ВИНОВАТЫ, ИБО НЕ СДАЛИСЬ. Тем не менее, это были весьма стойкие и, как сказали бы сегодня, «пассионарные» бойцы. Оборону Луганска возглавил Ворошилов — «луганский слесарь, сталинский нарком», как пелось в песне уже 30-х годов, когда Климент Ефремович вошел в состав официальных советских вождей, а Луганск стал Ворошиловградом. Но культ Ворошилова сложился не из пустоты и не на порожнем месте. Этот человек в эпоху, когда не было ни мобильных телефонов, ни Интернета, без всяких денег мог собрать пол-Луганска на митинг за Советскую власть. Рабочие его боготворили и буквально носили на руках. Конный памятник Ворошилову в Луганске, как и замечательный, не похожий ни на один другой памятник Ленину там же, — сохранившиеся до наших дней символы огромной популярности большевиков в этом индустриальном районе бывшей Российской империи. В 1918 году, когда войска Донецко-Криворожской республики во главе с Ворошиловым защищали Луганск от немцев, жены рабочих передавали бойцам патроны на позиции, выстроившись живой цепочкой от патронного завода до окопов. Вот вам и «Схід та Захід разом»… Ведь за спиной немцев жалко скрывались жидкие цепи декоративных формирований Центральной Рады… И память об этом на той же Луганщине не угасла.

Еще цитата из повести «Хлеб»: «По магистрали Харьков — Луганск (между расположением 5-й и Донецкой армии) происходила эвакуация Харькова. Здесь, не теряя ни одного дня, нужно было создать сильную и стойкую группу. Ядром для нее мог послужить Луганский отряд Ворошилова, стоящий на этой магистрали на станции Основа. В него был влит Харьковский коммунистический отряд под командой Лукаша. К нему было решено присоединить бывшую 5-ю армию Сиверса. В него должны были влиться по пути от Харькова до Луганска шахтерские и рабочие отряды. Эта новая группа войск получила название 5-й армии. Командармом ее, по решению Донецко-Криворожского правительства, назначался Ворошилов».

Тем не менее, несмотря на героическую оборону Луганска, «Радянська енциклопедія історії України» оценивала создание Донецко-Криворожской республики весьма негативно: «Створення Д.-К.Р.р. було помилкою, оскільки воно не викликалося серйозною необхідністю, роз’єднувало революційні сили трудящих України, ослабляло керівну роль індустріального пролетаріату Лівобережжя у боротьбі за перемогу Великого Жовтня, за Владу Рад на Україні».

Странная формулировка, не правда ли? Республика дерется против немцев, не щадя живота своего, а ее существование объявляется «ошибкой», словно авторы энциклопедии сочувствовали германским оккупантам, а не рабочему классу Донбасса. Как же так могло получиться? А дело в том, что ни официальный глава ДКР Артем (Сергеев), вернувшийся из австралийской эмиграции в 1917 году, ни никому еще не известный Ворошилов не принадлежали к ближайшему окружению Ленина, Троцкого и прочих членов ЦК — так называемой «старой гвардии», дружба которой была скреплена совместными пьянками в Женеве, Лондоне и Париже и партийными культпоходами (чуть ли не целыми съездами) по европейским публичным домам.

Ужас наркома Скрипника. Его бесил русскоязычный Донбасс

НОЖ В СПИНУ ОТ НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИКА СКРИПНИКА. В этот интимный кружок верных ленинцев входил и один из самых гнусных деятелей той эпохи — будущий нарком просвещения УССР Николай Скрипник, числившийся тогда главой украинского советского правительства, в спешном порядке назначенного Москвой. Впоследствии он просто застрелится, доукраинизировавшись, что называется, до ручки нагана. Но весной 1918 года этот революционный маньяк, больше всего любивший расстреливать, еще был полон сил и бюрократических страстишек. Он очень боялся, что невесть откуда взявшийся Артем с его республикой обойдет его в битве за симпатии дорогого Владимира Ильича и оставит без работы и должности. Бездарно проиграв вместе с Евгенией Бош украинским националистам в Киеве, Скрипник искал теперь тепленького местечка и всячески капал вождю мирового пролетариата на руководство возникшей не по указке ленинского Совнаркома, а благодаря инициативе народных масс Донбасса красной республики, объявившей себя частью Советской России. И докапался-таки, демон!

Вдумайтесь, как нужно было дезинформировать никогда не бывшего в Киеве Ленина, не способного отличить вареник от пельменя, о подлинном состоянии дел на Украине, чтобы Ильич в свойственной ему экспрессивной манере написал в письме к Орджоникидзе: «Что касается Донецкой республики, передайте товарищам…, что, как бы они ни ухитрялись выделить из Украины свою область, она, судя из географии Винниченко, все равно будет включена в Украину, и немцы будут ее завоевывать».

«География» Винниченко, бывшего на самом деле не географом, а национально озабоченным литератором-порнографом (и, по совместительству, первым главой правительства Центральной Рады) оказалась Ленину, подпавшему под влияние полусумасшедшего Скрипника (согласитесь, не может быть самоубийца нормальным человеком!), ближе, чем реальная обстановка на Донбассе и волеизъявление тамошних рабочих, взявшихся за оружие! Парадокс, да и только! Но так оно и было, как часто случается в истории!

Плакат 1919 г. Демонстрировал единение красных России и Украины

«ИГРАЮТ В КАРТЫ И СПЯТ». Донецко-Криворожская республика погибла, не получив помощи из Москвы. Естественно, она не могла в одиночку сражаться с полумиллионной оккупационной армией Германского Рейха. Тем более что другие революционные части, находившиеся по соседству, стремительно разлагались под предводительством аналогичных Скрипнику персонажей. Откройте ту же повесть «Хлеб». Она документальна и показывает, что в сталинские времена порой говорили куда больше правды о Гражданской войне, чем мы представляем: «В это время пришло известие, что бывшая 5-я армия Сиверса в Валуйках присоединиться к Ворошилову не может, так как в ней шло полное разложение… «Вместо боевого расположения солдаты массами покидают свои участки и ловят рыбу в реке Осколе… Караулы на линии играют в карты и спят… Через фронт идут всякие шпионы… Происходит дикая ружейная стрельба, притупляющая возможность распознавания — где происходит хулиганская трата патронов, а где действительно идет бой…»

Алексей Толстой, обожавший всякие пикантные подробности, цитировал подлинные боевые донесения, показывавшие, как действительно сражались в это время на Украине другие красные войска — верные Москве, но выражавшие свою лояльность почему-то не борьбой с немцами, а игрой в карты и ловлей карасей! Одни умирали, другие — пьянствовали и разлагались. В общем, как всегда.

Уговорили. ДКР согласилась войти в УССР при сохранении языковых прав

РЕСПУБЛИКА ПОПЕРЕК ГОРЛА. Отступив от Луганска, армия Ворошилова сыграла выдающуюся роль в обороне Царицына (будущего Сталинграда) от белых. Революционные отряды луганских рабочих стали душей обороны этого города. Там же — во время «Царицынского сидения» — завязалась дружба Ворошилова и Сталина. Царицын называли «красным Верденом». Но никто еще не догадывался, что в этом Вердене два друга потихоньку приходят к идее «мясорубки» для всей ленинской гвардии, бредившей мировой революцией, — для Троцкого, Зиновьева, Каменева и прочих Радеков, разложившихся на кремлевских пайках. Молодое, здоровое поколение в партии прикончит старое и гнилое.

А Донецко-Криворожскую республику еще при Ленине, ради увеличения процента пролетариата, присоединят к сельской Советской Украине, на радость Скрипнику, чтобы ему было, кого «украинизировать», и она станет легендой. Но вытесненная в подсознание, забытая и оболганная, эта республика не исчезнет! Она даст всходы в совершенно неожиданный момент. Донбасс, включенный в Украину, спутает все карты украинским националистам. Я помню, как еще совсем недавно один не самый глупый человек доказывал мне, что на президентских выборах в Украине всегда будет побеждать тот кандидат, что родился ближе к центру — где-нибудь в Днепропетровске, на Волыни или, по крайней мере, в Хоруживке. Но, оказалось, что Донбасс, расположенный не в географическом центре, а на самом востоке страны, в один прекрасный момент трансформирует свое экономическое преобладание в политическое. Экономика победила этнографию и стала формировать новую реальность многоязычной и полиэтничной украинской нации, органически вписанной в большой восточно-славянский Русский мир. Для многих это еще не очевидно. Но тайное уже на наших глазах становится явным. Жадность скрипников, действовавших по извечному принципу: «Що зможу — з’їм, все інше – понадкушую!», привела их к историческому поражению. Образно говоря, они… подавились Донецко-Криворожской республикой, ставшей им поперек горла и так и не переваренной до конца. Артем подмигнул им даже с того света.
Олесь Бузина, Военное обозрение

Фальсификаторы планировали «расстрелять» не 25, а 46 тысяч поляков

Виктор Илюхин, Сергей Стрыгин и Владислав Швед осматривают документы и специальные приспособления для изготовления фальшивок

Описанные события развернулись сейчас, в июне 2012 года. Однако для читателя, который не знал или уже запамятовал их начальную фазу, кратко напомню предысторию.
В марте 2011 г. в связи с безвременной кончиной депутата ГД Виктора Ивановича Илюхина я подготовил заявление, касающееся некоторых спорных обстоятельств Катынского дела. Это заявление вытекало из следующих обстоятельств: 27 мая 2010 г. утром мне позвонил заместитель председателя Комитета ГД по конституционному законодательству и государственному строительству Госдумы РФ Виктор Иванович Илюхин и попросил срочно приехать к нему на работу. Вместе со мной в Госдуму прибыл координатор международного проекта «Правда о Катыни» Сергей Стрыгин. В кабинете Илюхина нас ждал сюрприз.
На столе находились пустые бланки сталинского периода, россыпь печатей, штампов и факсимиле и архивное дело Спецфонда № 29 том 7 «Переписка НКГБ – НКВД с ЦК ВКП(б) в период с 02.01.1041 по 05.05.1941 г. О приготовлении Германии к войне против СССР» (фонд 9).
При более внимательном ознакомлении выяснилось, что это бланки НКВД СССР и Наркомата обороны СССР довоенного периода. Из печатей и факсимиле запомнились два факсимиле с подписью Сталина, три факсимиле Берии, печати ЦК ВКП(б), ЦК КПСС, НКВД, КГБ СССР и даже печать германской государственной тайной полиции «Gestapo».
Все эти артефакты 25 мая 2010 года передал Илюхину человек, известный ему ещё по советскому и ельцинскому периоду. По некоторым намекам, проскользнувшим тогда в разговоре Илюхина, можно было понять, что заявитель был достаточно высокопоставленным сотрудником КГБ СССР, а впоследствии и ФСБ РФ, вхожим в окружение президента РФ Бориса Ельцина. По вполне понятным причинам Илюхин не раскрыл фамилию обратившегося. Публично Виктор Иванович именовал его «заявителем».

Свой поступок заявитель объяснил Илюхину тем, что за «державу обидно, Ведь врут и не краснеют». Заявитель был готов сделать свои признания публично, но только в рамках начавшегося официального следствия и при наличии серьезных гарантий его личной безопасности. Он не желал разделить судьбу известного майора А. Дымовского, который, как пытаются это представить, по недоумию и тщеславию решил оклеветать наши славные органы МВД и в итоге на какое-то время даже оказался в заключении.

А для опасений у заявителя действительно были причины. По его словам, лица причастные к фальсификации катынских документов и сегодня занимают солидное положение в РФ. Они, по его мнению, могут пойти на многое, чтобы не допустить разглашения компрометирующей их информации.

По словам Илюхина заявитель утверждал, что акцию по фальсификации документов курировал тогдашний глава Межведомственной комиссии по рассекречиванию документов КПСС Михаил Полторанин. Над смысловым содержанием проектов текстов фальсифицируемых документов работала группа лиц, в которую якобы входили бывший руководитель Росархива Рудольф Пихоя и первый заместитель руководителя службы безопасности президента Георгий Рогозин.

Напомним, что писал В. Илюхин на имя Председателя КПРФ Г. Зюганова 26 мая 2010 г. (полностью текст читайте на сайте km.ru.): «В начале 90-х годов прошлого века была создана группа из специалистов высокого ранга по подделке архивных документов, касающихся важных событий советского периода.

Эта группа работала в структуре службы безопасности российского президента Б. Ельцина. Территориально она размещалась в помещениях бывших дач работников ЦК КПСС в поселке Нагорный. Работа членов группы хорошо оплачивалась, они получали продуктовые наборы.

…В Нагорное доставлялся необходимый заказ – текст для документа, который следовало изготовить, или текст, чтобы внести его в существующий архивный документ, изготовить под текстом или на тексте подпись того или иного должностного лица.

Над смысловым содержанием проектов текстов работала группа лиц, в которую якобы входили бывший руководитель Росархива Р. Пихоя и приближенный к первому российскому президенту М. Полторанин. Названа была также фамилия первого заместителя руководителя службы безопасности президента Г. Рогозина.

Группа проработала в поселке Нагорное до 1996 года, а потом была перемещена в населенный пункт Заречье. Заявителю известно, что с архивными документами в таком же ключе работали сотрудники 6-го института (Молчанов) Генштаба ВС РФ».

(Кстати, названные В.И. Илюхиным лица тогда никак не отреагировали на это заявление).

Заявитель предоставил Илюхину весьма весомые подтверждения своих слов. Это, как уже говорилось, набор бланков и всевозможных печатей для изготовления фальсифицированных документов. По словам заявителя довоенные бланки и печати были использованы в 1992 г. для фальсификации различных документов сталинского периода, в том числе и катынских. А дело № 29 было представлено заявителем как образец деятельности фальсификаторов.

На меня же большее впечатление оказали два листа бумаги, на которых заявитель, как говорил Виктор Иванович, буквально «на ходу» воспроизвёл несколько вариантов подписей бывших советских руководителей. СПОСОБНОСТЬ заявителя даже спустя двадцать лет «на ходу» безошибочно воспроизвести подписи И. Сталина, В. Молотова, Л. Берии впечатляла. Сходство с подписями, присутствующими на записке № 794/Б, было просто поразительным. (См. фотоснимок).

Помимо этого заявитель предоставил атрибуты, доказывающие ВОЗМОЖНОСТЬ фальсификации катынских документов. Это, как говорилось, набор всевозможных печатей, факсимиле и оттисков, пустые бланки довоенного периода и папка № 29 со сверхсекретными документами НКВД 1941 года (см. фото). О наличии у фальсификаторов пишущих машинок, карандашей, чернил и других канцелярских принадлежностях довоенного периода, заявитель говорил, как о само собой разумеющемся.

Слова заявителя в какой-то мере подтверждал тот факт, что с декабря 1991 г. по сентябрь 1992 г. «закрытый пакет № 1» хранился не в кремлевском архиве, как утверждают официальные источники, а в личном сейфе президента РФ Б. Ельцина. Соответственно, доступ к пакету был не регламентированным и не контролируемым. Эту информацию сообщил известный адвокат и депутат Госдумы Андрей Макаров на заседании круглого стола «Фальсификация истории и исторические мифы как инструмент современной политики», состоявшемся 15 октября 2009 г. («Наше время», № 139, 2009).

Тем не менее, Илюхин долго колебался, верить заявителю или нет. Он допускал, что это могла быть провокация, призванная дискредитировать его, как сторонника советской версии катынского преступления. Решающую роль в принятии Илюхиным решения сыграло личное знакомство с заявителем.

В ноябре 2010 г. заявитель передал Илюхину 5 листов 2-х черновиков сфальсифицированной записки Берии Сталину (см. прилагаемые эл. сканы). По вариантам в этих черновиках предлагалось расстрелять не 25700 (14700+11000), а 46700 (24700+22000) поляков. Но, видимо, кто-то, осознав абсурдность такой цифры, уменьшил её. Почерк и подпись человека, вносившего поправки в черновик – весьма своеобразные и запоминающиеся – позволяют легко идентифицировать личность подписанта. Поэтому я не сильно удивился, когда узнал, что после смерти В.И. Илюхина оригиналы черновика исчезли из его сейфа (правда, сегодня имеются в наличии многочисленные копии, сделанные с этого оригинала).

Все вышеизложенное позволяет с большой уверенностью утверждать, что катынские документы из «закрытого пакета №1» могли быть сфальсифицированы. В этой связи необходимость в объективной, всесторонней и независимой экспертизе этих документов становится всё более необходимой.

В июне 2012 г. описанные выше события получили неожиданное продолжение.

19 июня мне позвонил мой давний друг Владимир Михайлович Федосов (13.01 час.), бывший начальник личной охраны Председателя Совмина СССР Н.И Рыжкова. Он рассказал о передаче А. Караулова «Момент истины» (от 18 июня 2012 г. 5 ТВ канал), в ходе которой бывший министр ельцинского правительства М. Полторанин заявил, что секретарь ЦК КПСС А. Яковлев возглавлял работу по фальсификации кремлевских катынских документов.

По ходу разговора Федосов вспомнил о заявлении депутата ГД В.И. Илюхина (ныне покойного) о фальсификации этих же документов, которое в июле 2011 г. он прочитал на сайте news.km.ru. Там, среди фальсификаторов катынских документов фигурировала фамилия Георгия Георгиевича Рогозина, тогдашнего первого зама службы безопасности президента Б. Ельцина.

По словам В.М. Федосова, после ознакомления с этой информацией он тогда же в июле 2011 г. позвонил гражданину N., который в то время поддерживал дружеские отношения с Г. Рогозиным. Федосов попросил N. уточнить у Рогозина, правда ли, что тот принимал участие в фальсификации катынских документов.

Гражданин N. через некоторое время перезвонил В.М. Федосову и сообщил – а Г. Рогозин подтвердил – что участвовал в фальсификации катынских документов. На вопрос: «Почему?!», – Г. Рогозин ответил: «История и так полна лжи. Ничего страшного, если был добавлен ещё один эпизод…» При этом Г. Рогозин заметил, что по первоначальному варианту планировалось вставить в фальсифицированный документ (записку Берии Сталину) данные о расстреле 40 тысяч поляков.

Следует подчеркнуть: цифра «40.736» неизвестна российской общественности. Она фигурирует только в черновике сфальсифицированной записки Берии Сталину, который покойный В. Илюхин незадолго до смерти получил от своего ранее упомянутого «заявителя». Только в этом черновике присутствует вышеприведенная цифра. Фальсификаторы изначально планировали обвинить сталинское руководство в принятии решения о расстреле 46700 польских военнопленных и арестованных граждан Польши.

Гражданин N. согласился на личную встречу со мной. Она была назначена на следующий день, 20 июня 2012 г. Заметим, что гражданин N. 19 июня ещё раз подтвердил Федосову ранее озвученную им информацию о том, что Рогозин признался в участии в фальсификации катынских документов. Однако 20 июня он так и не явился на встречу. По телефону N. сослался на крайнюю занятость и заявил, что Федосов его не совсем верно понял.

Заметим, что 20 июня до разговора со мной, в телефонном разговоре с Федосовым, гражданин N. с озабоченностью заявил, что «их, видимо, слушают»?! В разговоре со мной гражданин N. пояснил, что Г. Рогозин очень осторожный человек и, якобы в июле 2011 г. в разговоре с ним он уклончиво заявил, что операции по фальсификации документов в ельцинский период, вероятно, проводились. Но о катынских документах ему ничего не известно. О 40 тысячах поляках гражданин N. якобы также никогда не слышал. Тем не менее, фраза о злополучных 40 тысячах поляках, сказанная Г. Рогозиным, позволяет утверждать, что заявление Федосова о словах Г. Рогозина обоснованно.

Подобное развитие ситуации было более чем прогнозируемым. Полагать, что Г. Рогозин признается в том, что он участвовал в фальсификации катынских документов просто наивно. То, что он в июле 2011 г. мимоходом сказал своему другу гражданину N., предназначалось не для публичного афиширования.

Гражданин N. и в настоящее время поддерживает дружеские отношения с Г. Рогозиным. Не исключено, что N. накануне встречи со мной проконсультировался с Г. Рогозиным и они наметили тактику как выйти из «скользкой» ситуации.

Возможно, этому вообще не стоило уделять внимание. Однако, учитывая, что официальная экспертиза (эксперт МВД РФ Э. Молоков) установила, что первые три страницы записки Берии Сталину № 794/Б напечатаны на одной пишущей машинке, а четвертая страница – на другой. Причем шрифт четвертой страницы встречается на страницах ряда заведомо подлинных писем НКВД 1939-40 гг., а шрифты первых трёх страниц не встречаются ни в одном из выявленных к настоящему времени подлинных писем НКВД того периода. Это более чем явное свидетельство фальсификации первых трех страниц записки Берии. Добавим к этому упоминание в разговоре друзей цифры – 40 тысяч. И напомним, что первый заявитель сообщил Илюхину, что Г. Рогозин был причастен к фальсификации документов. Это уже позволяет делать определенные выводы.

Вышеизложенная ситуация вновь позволяет ставить вопрос о проведении независимой квалифицированной экспертизе кремлевских катынских документов. Тем более что вызывает удивление позиция официальных органов в отношении этих документов. Любые сомнения в их подлинности, вызывают бездоказательные обвинения в попытках обелить преступления Сталина. И никаких попыток разобраться в природе несуразностей и ошибок, которые не должны были присутствовать в документах столь высокого уровня.

В завершение отметим одну характерную особенность, связанную с катынской темой. Многие российские политические и общественные деятели, первоначально ознакомившись с реальной ситуацией по этой проблеме, высказывали рьяное желание принять участие в её решении. Но спустя день, два, их пыл странным образом угасал.

Например, 4 июля этого года я направил письмо секретарю ЦК КПРФ Леониду Калашникову. В нём я поставил вопрос о том, почему депутатам Госдумы 26 ноября 2010 г., при обсуждении заявления «О Катынской трагедии и её жертвах» не была предоставлена полная и объективная информация по Катынскому делу? Известно, что КПРФ яростно протестовала против принятия Госдумой постановления о Катыни.

После получения письма Л. Калашников в телефонном разговоре со мной отметил, что он непременно займется этими проблемами. С тех пор минуло более двух недель, но «воз и ныне там». Связаться с Калашниковым по электронной почте и телефону оказались невозможно. Кто остановил Леонида Ивановича? Остается только догадываться. Возможно, так остановили и гражданина N.

Между тем тема, предложенная мной в письме Калашникову, является беспроигрышной в случае её обсуждения в Госдуме. Известно, что в результате 14-летнего расследования Катынского дела (уголовное дело № 159) Главной военной прокуратурой была «достоверно установлена гибель в результате исполнения решений «тройки» только 1803 польских военнопленных. Причем, сегодня установлена личность лишь 22 из них». Эти выводы были изложены в меморандумах российского Минюста, направленных Европейскому суду по правам человека 19 марта и 13 октября 2010 г. в рамках Катынского дела, которое проходило в Страсбурге как дело «Яновец и другие против России» (Janowiec and Others v. Russia).

Фактически это официальная (российская) правовая версия Катынского события, представленная Минюстом РФ европейскому сообществу. В этой связи публичные утверждения российских политиков, в том числе и заявление Госдумы, об ответственности довоенного советского руководства за гибель многих тысяч польских граждан являются, мягко говоря, необоснованными.

Заметим, что заявление Госдумы о Катынской трагедии, как законодательного органа РФ, сыграло решающую роль в признании Европейским судом ответственности довоенного руководства СССР за Катынское преступление. И позволило само преступление квалифицировать как военное, т. е. преступление против человечности, не имеющее срока давности.

В этой связи возникают следующие вопросы.

Почему при обсуждении заявления «О Катынской трагедии и её жертвах» от депутатов Госдумы были скрыты итоги расследования Катынского дела и содержание меморандумов Минюста РФ? Заметим, что в Польше их содержание сегодня известно не только законодателям, но и широкой общественности. И главный вопрос: кто персонально посмел использовать депутатов ГД «втемную», как некую массу, лишенную собственного мнения?

Существует ли гарантия того, что в будущем депутаты ГД будут принимать заявления по спорным проблемам только в условиях предоставления им исчерпывающей и объективной информации, а не тенденциозно подобранной?

Вышеизложенное свидетельствует о том, что точка в Катынском деле не поставлена и попытки решить эту проблему административным путем и односторонними уступками польской стороне обречены на провал.

Смотрите фотографии и сканы фальсифицированных документов:

Чистые бланки, печати и факсимиле, использовавшиеся для изготовления подложных документов

Образцы оттисков печатей, штампов и факсимиле, использовавшихся при изготовлении подложных документов

Сфальсифицированные черновики записки Берии Сталина от «_» марта 1940 г. № 794/Б.

doc20vek.ru

Потрясающе! Не пожалейте 40 минут. Жаль,что ничего не знал о нем ранее.

За последние десятилетия полеты в космос совершили 14 евреев-астронавтов, и среди них три женщины. Евреи-астронавты совершили 43 космические экспедиции. Двое евреев-астронавтов, Юдит Резник (США) и Илан Рамон (Израиль) погибли в катастрофах своих космических кораблей.


Первый еврейский астронавт полковник Борис Волынов


Все права принадлежат Александру Шульману(с) 2006-2012
© 2006-2012 by Alexander Shulman. All rights reserved
Использование материала без письменного разрешения автора – запрещено.
Любые нарушения караются законом об авторском праве, действующим на территории Израиля.

Александр Шульман
Евреи в космосе


В исследованиях космического пространства, ведущихся в последние десятилетия ХХ века, весьма заметен «еврейский вклад».

И речь идет не только о выдающихся еврейских ученых и инженерах из США, Израиля, СССР и других стран — создателях космической техники и программ разнообразных исследований, но и о тех, кто своим подвигом воплощает в реальность самые смелые планы покорения космоса.

За последние десятилетия полеты в космос совершили 14 евреев-астронавтов, и среди них три женщины. Евреи-астронавты совершили 43 космическиe экспедиции. Двое евреев-астронавтов, Юдит Резник (США) и Илан Рамон (Израиль) погибли в катастрофах своих космических кораблей.

Первым из астронавтов-евреев дорогу в космос проложил летчик-космонавт СССР полковник Борис Волынов. Боевой летчик Борис Волынов прошел жесткий отбор и был принят в первый советский отряд космонавтов в 1960 году. Из-за антисемитизма, царившего в СССР, он, галахический еврей, столкнулся с казалось бы непреодолимыми препятстствиями на пути в космос.

Он должен был совершить свой первый полет в 1964 году в качестве командира экипажа корабля "Восход 1", однако за три дня до старта государственная комиссия отстранила его от полета. Обьяснение советских антисемитов было простое - "евреям нечего делать в космосе". Впрочем, кандидатуру Волынова отстаивали его непосредственные начальники - генеральный конструктор Сергей Королев и начальник отряда космонавтов генерал Каманин. Королев в ярости заявил Хрущеву в ответ на отстранение Волынова: "Не расскачивайте лодку - она может перевернуться!"

Генерал Н.П.Каманин писал в своих дневниках:
"1968 год, 20 декабря:

Вчера всю группу космонавтов, готовящихся к полету на двух «Союзах», вызывали в ЦК КПСС. У меня были опасения, что Сербин снова будет заниматься «еврейским вопросом», — однажды он уже высказывался против допуска в космический полет Бориса Волынова только потому, что у него мать — еврейка. Думаю, Сербину пришлось отступить под влиянием Мишина, Келдыша и Афанасьева, которых я, защищая кандидатуру Волынова, сумел привлечь на свою сторону."

1969 год, 11 января:
Я представил Госкомиссии космонавтов, полностью закончивших программу подготовки к полету на двух «Союзах», и внес следующее предложение о назначении основного и дублирующего составов экипажа группы космических кораблей: командир корабля «Союз-5» — Б. В. Волынов Госкомиссия утвердила мое предложение.

Так закончился мучительно долгий путь Бориса Волынова к космическому полету. Он начал готовиться к полетам вместе с Гагариным, пять раз был дублером и один раз назначался командиром «Восхода», но перед предстоящим полетом создалась большая угроза, что его не включат в экипаж «Союза-5» только из-за того, что у него мать — еврейка (отец — русский). В самые последние дни приходили письма из ЦК с призывом: «Не посылайте евреев в космос!». С большим трудом удалось защитить хорошего парня от злобных и глупых нападок."
В 1969 году Волынов в качестве командира совершил полет на космическом корабле «Союз-5». Во время полета была осуществлена стыковка с кораблем «Союз-4». При спуске корабля «Союз-5» не сработали системы торможения, и началось падение спускаемого аппарата. Только незаурядное мужество позволило Волынову выжить в экстремальной ситуации и успешно вернуться на Землю. В 1976 году Волынов совершил свой второй космический полет на корабле «Союз-21» и выполнил стыковку с орбитальной станцией «Салют-5». Это была первая экспедиция на станцию «Салют-5».

«Еврейскую» эстафету приняла женщина-астронавт Юдит Резник (США), совершившая свой первый космический полет на корабле «Дискавери» в 1984 году. Юдит Резник родилась в ортодоксальной еврейской семье. Ее дед был одним из немногих еврейских жителей города Хеврона в Эрец Исраэль, выживших в резне, учиненной арабами в 1929 году. Юдит получила диплом инженера-электрика и защитила докторат. В 1977 году Резник прошла жесткий отбор в группу астронавтов — ее выбрали из тысяч кандидатов. Второй полет Юдит Резник на корабле «Челленджер» в 1986 году закончился трагически — корабль взорвался вскоре после старта.

Еврейский астронавт Юдит Резник


Кроме Юдит Резник, полеты в космос совершили еще две американские еврейки. Это военный врач полковник Элен Бейкер (Шульман), принявшая участие в четырех космических экспедициях

Еврейский астронавт полковник Эллен Бейкер (Шульман)


Авиационный инженер Марша Айвенс удерживает женский рекорд по числу полетов в космос — она была в составе экипажей пяти космических кораблей.

Еврейский астронавт Марша Айвенс


В последующие годы космические полеты совершили еще четыре американских астронавта-еврея: ученый-астроном Джеффри Гофман совершил космический полет на шаттле «Колумбия» в 1985 году и затем принял участие еще в пяти космических экспедициях,

Еврейский астронавт Джеффри Гофман


Врач-ветеринар Мартин Фитман принял участие в космической экспедиции на шаттле «Колумбия» в 1993 году.

Еврейский астронавт Мартин Фитман


Выходец из ортодоксальной еврейской семьи, ученый-физик Джером Апт летал в космос четыре раза.

Еврейский астронавт Джером Апт


Религиозный еврей Давид Вольф, имеющий степени инженера-электрика и врача-хирурга, также совершил четыре полета в космос. С собой в космос он брал кипу, талес и Тору. Отправляясь на космическую станцию «Мир» в 1997 году в преддверии праздника Рош га-Шана, он не забыл взять и шофар. На борту космического корабля Давид Вольф звуками своего шофара возвестил о наступлении еврейского нового года.

Еврейский астронавт Давид Вольф


Ученый-физик Джон Грюнсфельд впервые полетел в космос 2 марта 1995года на Space Shuttle Endeavour и затем принял участие еще в четырех космических экспедициях.

Еврейский астронавт Джон Грюнсфельд


Полковник ВВС США Скотт Хоровиц сочетает все необходимые качества астронавта — он многие годы прослужил летчиком-испытателем и, кроме того, защитил докторскую диссертацию по аэрокосмическим технологиям. Полковник Хоровиц принял участие в трех космических полетах в качестве астронавта, а в 2001 году возглавил космическую экспедицию на космическом челноке «Дискавери». В последующие годы Скотт Хоровиц был одним из руководителей Американского космического агентства (НАСА).

Еврейский астронавт Скотт Хоровиц


Инженер-авиатор и летчик-испытатель Марк Полански поднялся в космос на Space Shuttle Atlantis в 2001 году и затем еще дважды летал в космос. Как символ своей еврейской идентичности он взял в полет из Музея Холокоста плюшевого мишку еврейского ребенка, убитого в Освенциме.

Еврейский астронавт Марк Полански


В 2003 году на борту американского космического корабля «Колумбия» стартовал первый израильский астронавт полковник Илан Рамон. Сообщение о гибели космического корабля «Колумбия» в небе над Техасом 1 февраля 2003 года пришло в шаббат, в 16:03 по иерусалимскому времени.

Израильский астронавт Илан Рамон


В момент гибели Илану Рамону было неполных 49 лет. Он родился 20 июня 1954 года в Тель-Авиве. Илан был младшим в семье бывших узников Освенцима Элиэзера и Товы Вольферман.

В 1974 Рамон окончил высшую летную школу ВВС Израиля. В 1981 году Илан Рамон был среди израильских пилотов, осуществивших историческую миссию по уничтожению ядерного реактора в Багдаде и срыву ядерных планов Саддама Хусейна. В следующем году он уже выполнял боевые задания в небе над Ливаном во время операции «Мир Галилее».

Полковник Рамон был настоящим летчиком-асом: он налетал более 3000 часов на штурмовике A-4, истребителях «Мираж» III-C и F-4 и более чем 1000 часов на F-16. На его счету — сотни боевых вылетов и два катапультирования.

Илан Рамон был не первым евреем, полетевшим в космос, но лишь он потребовал кошерное меню на орбите. «Я не религиозный еврей, но я — первый израильтянин в космосе и ощущаю себя посланником еврейского народа, уважая его традиции», — заявил Рамон. В свой полет израильский астронавт Илан Рамон взял Тору, с которой один еврейский узник выжил в концентрационном лагере Берген-Бельзен. Для Рамона этот маленький свиток был символом истории еврейского народа, которая привела этот народ к созданию собственного государства.

После крушения шаттла Columbia, на котором летел Рамон, его жена Рона узнала о существовании еще одного свитка Торы работы того же переписчика святых текстов, что и свиток еврейского узника концлагеря.

«Я предложила экипажу Atlantis взять с собой в космос свиток Торы в память о том, что хотел сказать Илан — о способности человека преодолевать трудности на уровне личном, национальном и общечеловеческом. Я чувствую, что сделала то, что хотел Илан, и круг замкнулся», — сказала жена погибшего космонавта. Экипаж американского космического корабля Atlantis привез на Землю свиток Торы, который был взят в честь погибшего при крушении шаттла Columbia израильского астронавта Илана Рамона.

11 марта 2008 года на борту космического челнока Endeavour стартовал американский астронавт-еврей Гаррет Рейсман. 40-летний инженер-механик из Нью-Джерси, имея выраженную еврейскую идентичность, взял с собой Декларацию Независимости Государства Израиль, а также флажок с символами Государства Израиль, с автографом президента Шимона Переса. С борта космического корабля Гаррет Рейсман поздравил народ Израиля с 60-ой годовщиной Независимости.

Еврейский астронавт Гаррет Рейсман


Гаррета Рейсмана на международной космической станции сменил инженер-авиатор Грегори Чамитофф. Он привез на станцию две мезузы. Они были установлены в отсеках космического челнока Discovery

Еврейский астронавт Грегори Чамитофф


Мезузы, отравленные в космос, выполнены израильским дизайнером Лорен Коэн, она специализируется на дизайне предметов иудаики. Космической тематикой Лорен увлеклась еще в студенческие годы и с тех пор среди ее произведений неизменно появляются мезузы, по форме напоминающие космические корабли, и подсвечники с изображениями луны и звезд. Выбор пал на мезузу «Аполло»: она выполнена в виде космического корабля, который приземлился на Луне. 

Кроме немцев у народных мстителей было немало других врагов

Иосиф и его фараоны

Иосиф Бродский был осужден и призван повторить путь Набокова, но там, где Набоков пролетел бабочкой, своим любимым радужным созданием, не попавшим ни в советский, ни в гитлеровский сачок, Бродского тащило волоком, обдирая в кровь о булыжники его любимого Петрополя.

Тащили скифские кони, к хвосту которых его привязали советские фараоны из отдела культуры при ЦК КПСС. У этого Иосифа не было братьев, и о сестрах мы тоже не слышали. И никогда ему не пришло бы в голову, подобно Сталину, воззвать к согражданам в тяжелый момент именно так, по-родственному.

Он дружил с немногими фрондирующими от души интеллектуалами, он не собирался поднимать народ в атаку; соборы, камни, дворцы и волны были ему куда ближе людей. Он ненавидел пафос. Впрочем, Набоков тоже не бил в лоб, его диссидентство было сродни «Приглашению на казнь»: коварная, обволакивающая, ядовитая сатира, растворяющая грошовый оптимизм аляповатого и обманного советского лубка. Но Бродский повторил крестовый поход на Запад, за цивилизацией, безопасностью и свободой, он был усыновлен той же Америкой, он вписался в американский пейзаж, он сумел творить свои шедевры по-английски. Он говорил по-английски даже с собственным ребенком. И он лишил жестокое отечество обещанной ему своей могилы на Васильевском острове, и было за что.

Он был несчастен, как и Набоков, его грызла ностальгия, но он не вернулся в ту же реку под названием Нева. Смерти своих отчаявшихся, одиноких, несчастных родителей он не мог простить. Бродский был слишком умен и ироничен, чтобы вляпаться в развесистую клюкву торжественной встречи, рыданий вчерашних доносчиков у него на груди, приветственных адресов, премий, вранья о всеобщей к нему любви, словом, «казуса Евтушенко», который, кажется, даже не понял, за что И. Бродский так ненавидел его, Е. Евтушенко, который хотел сделать ему добро, был посредником между изгоем, отпетым и обреченным, и фараонами в лице чекистов.

Стихи Бродского в нашем Храме – воздушное кружево, опасная, бездонная готика, пространство, зеркала, бездны. Он сродни Мандельштаму, чья плоть переходит в состояние мысли. Как у элементарной частицы. Закон неопределенности Гейзенберга: или движение, или масса. Массы у Бродского нет, как и у Мандельштама. Высший пилотаж. И тут же – зрелая, холодная, злая, сверкающая сатира, которой научили бесхитростного, доброго человека решившие извести его фараоны города Ленинграда.

Собственно, сажать и ссылать его было не за что, его преследовали впрок. Наверное, кто-то из пристяжных экспертов вычислил гениальность рыженького поэта, и поскольку было очевидно, что он не «за», а «против», то следующего Пастернака решили отправить подальше, не дожидаясь ни сборников стихов, ни «Доктора Живаго», ни Нобелевской премии. Его осудили и выслали не за настоящее, а за будущее. Но хотя его будущее протекло вдали от нас, фараоны промахнулись: с «делом Бродского» в рост заколосился самиздат, появилась хорошая и правильная привычка дежурить у закрытых дверей судов, где идут политические процессы, и, главное, кончился роман интеллигенции с властью, поскольку власть нарушила общественный договор оттепели. А договор был такой: власть не трогает интеллигенцию, не мешает ей писать, ваять, рисовать, ругаться шепотом и на бульдозерных выставках. И вот договор был нарушен: сначала обозвали «пид…ми», потом снесли бульдозером картины, потом обыски, нападки и в конце концов – арест и ссылка. Власть напала первой, без объявления войны, и если Пастернак мог бы наплевать и забыть про членство в Союзе совписов, забрать Нобелевскую премию и укатить в голубом экспрессе к пальмам и морям, то за Бродским пришли, посадили, отправили в болота и леса, а потом обещали сгноить в психиатрическом застенке где-нибудь в Сучанах. Пастернаку повезло, по Галичу: «Он не мылил петли в Елабуге и с ума не сходил в Сучане». Впереди колонны будущих диссидентов, антисоветчиков, советологов, неудобных мыслящих людей сталинской эпохи в белом венчике из роз на рыжей голове шествовал великий поэт Иосиф Бродский, сжимая в объятиях очередного любимого кота. Коты всегда были против обожествлявших их фараонов, котов не подкупишь.

С котом Миссиссипи, Нью-Йорк (фото: Julia Schmalz)

Простор меж небом и Невой

Нет, маленький Иосиф родился не в сказочном поместье с нарядными бабочками и гувернантками, как Набоков. Он не был сыном богатого аристократа. Он родился не в Серебряном веке, а в разгар советского Железного века – 24 мая 1940 года в Ленинграде, на Выборгской стороне. Его отцу, профессиональному фотографу Александру Ивановичу Бродскому, было уже 37 лет. На фронте он служил фотокором, вернулся поздно, в 1948 году, устроился в фотолаборатории Военно-морского музея. В 1950 году избавился от армии, работал фотографом и журналистом в нескольких ленинградских газетах. Мать, Мария Моисеевна Вольперт, была моложе на два года, трудилась бухгалтером. Жили трудно, по-советски: от зарплаты до зарплаты, кормили и одевали сына на медные деньги.

Детство Иосифа было безрадостным, голодным и смертельно опасным. Он мог сгореть от зажигалки, его могли убить бомбы, он мог умереть от голода в блокадную зиму, как тысячи других несчастных детей – жертв сталинского зверского решения не сдавать город. Только в 1942 году Марии Моисеевне удалось уехать с сыном в Череповец. Это была жизнь. Не всем так везло. Никто не считал, сколько осталось в блокадном городе в живых малюток – сверстников Иосифа. В 1944 году мать с сыном вернулись в разбитый и полуголодный город. Была жизнь, но не было здоровья, стенокардия Бродского – блокадный след. И не было радости. Собственно, Питер – город не для радости. Эта нездешняя каменная сказка, эта красота, холодная, величественная, заоблачная, на крови и костях, этот город не от России, не для России, но внутри России – это боль и мечта о Несбывшейся Европе, это ее печальный Диснейленд, это город великой печали, недобрый город Петра, столица грубо остановленного в Октябре Февраля, столица Шлиссельбурга, Петропавловской крепости, столица Сенатской и Дворцовой. Столица убитого Александра II, повешенных декабристов, столица казненного Николая IIи его несчастной семьи, столица Семеновского плаца, раскольниковского дворика, столица запертого большевиками приюта Учредительного Собрания – Таврического дворца. Столица мрачного Инженерного замка, вечных наводнений и горькой невской воды. Петербург – столица печальных поэтов. Блока, Ахматовой, Гумилева, Каннегисера, Бродского, Набокова, Мандельштама. В этом городе можно только мыслить и страдать. Так что жизнерадостного школьника из Иосифа не вышло.

В 1947 году он пошел в 203-ю школу. В 1950 году – еще одна школа, 196-я. А в 1953 году – последняя школа, 181-я. Иосиф пошел в 7-й класс – и остался на второй год. У гения были проблемы с рутиной. Ему было скучно в этой казарме, он не видел смысла в уроках, где все гуманитарное подавалось под советским соусом. Инакомыслие принимали за неспособность. Оставшись на второй год, Иосиф бросает школу. Советское образование для него – каторга. А дома нет денег, хочется заработать, помочь немолодым родителям. Бродский пытается попасть в Морское училище, в школу подводников. Его не берут никуда: плохое здоровье и нелады с математикой. Тогда он идет фрезеровщиком на завод «Арсенал». Ему 15 лет, у него 7 классов. Больше не будет никогда.

Иосиф хотел стать врачом, подрабатывал в морге. Трупы – это тоже не для него. Уплыть надводно или подводно в флибустьерское дальнее синее море не удалось. И пять лет будущий поэт и гений – на черной работе. Есть небольшой заработок и не отнимают свободу у «малых сих». «Пролы и животные свободны» (Дж. Оруэлл). Бродский работает истопником в котельной, матросом на маяке, рабочим в геологических экспедициях. Он много читает: поэзия, философия, религия, изучает английский и польский. Он свободен, но не невидим, увы!

В 1958 году Иосиф с друзьями по стихам и мечтам, понимающими, что в СССР – тюрьма, треплется в скверах и парках (там, где якобы нет «ушей») о возможности бегства из СССР путем угона самолета. От этого замысла он отказывается, но в группе, видимо, был сексот. Как напишет поэт в 1986-м: «Ветер свищет. Выпь кричит. Дятел ворону стучит». Но поэту открывается его предназначение: он начинает писать стихи, он понимает, что это дар и долг. Теперь он будет заниматься этим, ну еще и переводами для заработка. Начинает он в 1958 году, а кое-что выходит в самиздате и раньше: «Пилигримы». «Мимо ристалищ и капищ, мимо шикарных кладбищ, мимо храмов и баров, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы – идут по земле пилигримы». И этот жестокий конец: «И значит, не будет толка от веры в себя и в Бога, и значит, остались только иллюзия и дорога. И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам… Удобрить ее – солдатам, одобрить ее – поэтам». Таковой вот советский «Тангейзер», Вагнер постгитлеровской и постсталинской эпохи, когда нечего терять, когда больше святынь для пилигримов не осталось и шествовать некогда и некуда.

Следом за стихами приходят мэтры и учителя. В 1959 году он знакомится с Булатом Окуджавой. В феврале 1960 года Бродский впервые выступает на «турнире поэтов» в ДК имени Горького с участием А. Кушнера и В. Сосноры. Чтение печального и безобидного стихотворения «Еврейское кладбище» вызывает скандал. Нельзя упоминать о «еврейском вопросе» и евреях, нет таких в СССР! «Центральная газета оповестила свет, что больше диабета в стране советской нет» (А. Галич). Знали бы участники турнира, что напишет этот гад Бродский в 1986 году в защиту Израиля! «Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый». В августе 1961 года Бродского в Комарове привечает Анна Ахматова, потом – Надежда Яковлевна Мандельштам и Лидия Чуковская. Один карасс. Карасс неудобных нонконформистов и порядочных людей.

В 1962 году Бродский встречает свою первую тревожную любовь, молодую художницу Марину Басманову. Она не очень красива, но умна и талантлива. Бродскому она дороже жизни. Но Марина не готова стать безропотной музой поэта, как жена Набокова. Она независимая натура, да и Бродский еще беден и неизвестен миру. Они то сходятся, то расходятся, поэт пытается покончить с собой. В 1968 году, после рождения сына, Андрея Басманова, они расстаются навсегда. А ведь поэт так нуждался в жертвенной любви!

Начало эмиграции. Весна, 1972

Аутодафе

В 1963 году тупые фараоны Петербурга стали обеспечивать Бродскому дорогу в бессмертие. 29 ноября газета «Вечерний Ленинград» напечатала статью «Окололитературный трутень», подписанную Лернером, Медведевым и Иониным. Бродского клеймили за «паразитический образ жизни». Стихи, за которые его склоняли в статье, отчасти принадлежали Д. Бобышеву, ученику Ахматовой, а отчасти были скомбинированы из «Шествия» Бродского: «Люби проездом родину друзей» + «Жалей проездом родину чужую» = люблю я родину чужую (шедевр КГБ, Бродский этого не писал). 8 января 1964 года эта же газета печатает письма читателей с требованием наказать «тунеядца Бродского». Брать было настолько не за что, что ухватились за тунеядство (на суде стало ясно, что тунеядство выражается в том, что поэт мало зарабатывает и не имеет трудовую книжку где-нибудь в отделе кадров). 13 февраля следует арест и пока КПЗ в отделении милиции, а 14 февраля в камере поэта настигает первый приступ стенокардии, и с тех пор она вечно будет следовать за ним. Интересно, жива ли судья Савельева? С Бродским она управилась за два заседания, записанных Фридой Вигдоровой и пущенных в самиздат «Белой книгой». Вот главное: «Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам? – Бродский: Никто. А кто причислил меня к роду человеческому? Судья: Не пытались ли вы окончить вуз, где готовят поэтов? – Бродский: Я не думал, что это дается образованием. Я думал, что это… от Бога».

У Бродского отобрали карандаш и бумагу, его орудия труда. Судья сжалилась и велела вернуть. Дали поэту максимум: пять лет принудительного труда в отдаленной местности. Это оказался Коношский район Архангельской области. Поэт поселился в деревне Норенская. Это было счастливое и спокойное время: рыбалка, природа, леса, молоко. Ни одного стукача, звезды, луна, книги и много стихов. А к достатку, комфорту и горячей воде он не привык. Но поэта взяли под защиту Д. Шостакович, С. Маршак, К. Чуковский, К. Паустовский, А. Твардовский и Ю. Герман (вот и начало правозащитного движения). Писатели добрались до Сартра, Сартр нажал на советское правительство. Иосиф Александрович вернулся через полтора года.

Его «Шествие» было гениально. Особенно «Крысолов». Опять песня бегства и ухода: «Так за флейтой настойчиво мчись, снег следы заметет, занесет, от безумья забвеньем лечись, от забвенья безумье спасет. Так спасибо тебе, Крысолов, на чужбине отцы голосят, так спасибо за славный улов, никаких возвращений назад. Как он выглядит – брит или лыс, наплевать на прическу и вид, но счастливое пение крыс как всегда, над Россией звенит! Вот и жизнь, вот и жизнь пронеслась, вот и город, заснежен и мглист, только помнишь безумную власть и безумный уверенный свист».

Бегущий по волнам

А власти все это – читали. Не поняли, но осудили и сообразили, что этот гений – бомба замедленного действия. Ведь Бродский писал не только символическую лирику. Злая, убийственная сатира была понятна всем. И интеллигенты жадно читали и перечитывали этот самиздат: «Холуй трясется. Раб хохочет. Палач свою секиру точит. Тиран кромсает каплуна. Сверкает зимняя луна. Се вид отечества, гравюра. На лежаке – Солдат и Дура. Старуха чешет мертвый бок. Се вид отечества, лубок. Собака лает, ветер носит. Борис у Глеба в морду просит. Кружатся пары на балу. В прихожей – куча на полу».

Вот вам и история России. Плюс русские святые, Борис и Глеб. Или так: «Если где-то пахнет тленом, это значит, рядом Пленум». Уже можно КПСС распускать. Анна Ахматова имела неосторожность сказать: «Какую биографию делают нашему рыжему!» А ему не нужна была героическая биография, он хотел жить так: «Не знаю я, известно ль вам, что я бродил по городам и не имел пристанища и крова. Но возвращался, как домой, в простор меж небом и Невой, не дай мне Бог, не дай мне Бог, не дай мне Бог другого».

Irving Penn для Vogue, 1980

А здесь 12 мая 1972 года Бродского вызвали в ОВИР и предложили на выбор: эмиграция или пожизненная психушка. Благо и в Питере была такая спецтюрьма. И поэта давно поставили на учет. Его отправляли срочно: в СССР хотел наведаться Никсон. Не дай бог, захочет встретиться. И вот 4 июня Бродский вылетел в Вену. Не закончив даже школы, он оказался настолько компетентным, что несколько лет преподавал в американских университетах историю поэзии и теорию стиха. Он выучил английский в совершенстве и писал на нем. Его наградили орденом Почетного легиона. Это – от французов. А прогрессивное человечество в 1987 году присудило ему Нобелевскую премию по литературе: «За всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии». Он не занимался политикой, он слагал совершенные стихи. Только услышав о том, что Е. Евтушенко высказывается против колхозов, он с возмущением заявил: «Если Евтушенко против, то я – за». Ведь Евтушенко приходил к нему с миссией от КГБ! С точки зрения Евтушенко – это была помощь гонимому, с точки зрения Бродского – верх подлости.

Поэт завел себе шикарного кота и назвал его Миссисипи. Из Нобелевки Бродский отдал часть денег на модный ресторан «Русский самовар», один из центров русской культуры в Нью-Йорке. В 1990 году он даже женился на русско-итальянской переводчице Марии Соццани. Она была прекрасна, умна и создала поэту хороший семейный очаг. С дочерью поэт говорил по-английски. Но он тяжело страдал от разлуки с родителями, и все чаще болело сердце. Ни мать, ни отца не пускали к нему – ни в гости, ни насовсем. Так не мстили даже Солженицыну. И ведь не было выступлений по «Свободе» или «Голосу Америки». За стихи карали строже, чем за политику. Родители подавали заявление 12 раз, но даже после того, как Бродский в 1978 году перенес операцию на открытом сердце, им было отказано в праве увидеть сына. Мать Бродского умерла в 1983 году, отец пережил ее на год. Бродскому не дали приехать на похороны. Фараоны постарались: Черное море разверзлось и сомкнулось за спиной поэта навсегда. Об этом Бродский напишет в 1986 году: «От любви бывают дети. Ты теперь один на свете. Помнишь песню, что, бывало, я в потемках напевала? Это – кошка, это – мышка, это – лагерь, это – вышка. Это – время тихой сапой убивает маму с папой».

С женой Марией, фотография Михаила Барышникова

Это случилось 28 января 1996 года: Иосиф Бродский умер от инфаркта в 56 лет. Он писал в начале шестидесятых: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я вернусь умирать». Так не случилось. Он нас наказал, и за дело. Бродский лежит на кладбище Сан-Микеле, в своей любимой Венеции, «в глухой провинции у моря».

«Понт шумит за черной изгородью пиний. Чье-то судно с ветром борется у мыса. На рассохшейся скамейке – Старший Плиний. Дрозд щебечет в шевелюре кипариса» (1972).

У нас в стране Путина и так не все любят. Особенно интеллигенция. Особенно рафинированная. И, думаю, власти нет никакой нужды ненависть эту увеличивать. А еще я думаю, что услужливый дурак хуже врага. О чем речь?

А о том, что совсем недавно житель города Чебоксары Дмитрий Каруев получил реальный срок за то, что при свидетелях плюнул на портрет Путина. Приговор был вынесен в стране, пережившей эпоху культа личности, когда могли упечь в тюрьму за анекдот про Сталина или за то, что в газету с портретом вождя завернул селедку. Страной этот тяжелый урок был усвоен: за анекдоты и портреты сажать нельзя! Судебной системой, как видим, — нет. Она снова наступает на те же грабли и выносит идиотский приговор, вызывая мощное чувство протеста, всегда идущее рука об руку с ненавистью к тоталитарному режиму, при котором «сажают за портрет». Большего вреда путинскому режиму, чем нанесла эта тупая провинциальная судья, она вряд ли смогла бы нанести, даже если б взорвала стратегический мост. Я сам, когда про этот вопиющий приговор узнал, испытал острейший приступ ненависти к тирану… 

Начнем с того, что приговор полностью неправосуден даже по нашим вполне ублюдочным законам. Дмитрию Каруеву пришили статью «Мелкое хулиганство». В интернете можно найти этот приговор и почитать. Например, здесь.Он местами довольно смешной. Вот, например, показания свидетеля «преступления»: обвиняемый подошел к портрету, «...посмотрел на него, поулыбался и плюнул на портрет Путина. Потом встал и демонстративно с улыбкой отошел».

Статья, по которой посадили Каруева, сформулирована так: «Мелкое хулиганство, то есть нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью в общественных местах, оскорбительным приставанием к гражданам, а равно уничтожением или повреждением чужого имущества...».

Не нужно быть юристом, чтобы понять — квалифицирующими признаками данного преступления являются:

а) матерная брань;

б) приставание к гражданам;

в) уничтожение или повреждение чужого имущества.

Не было ни мата, ни приставания. Правда, портрет, в который плюнул гражданин, ему не принадлежал, то есть был чужим, но никаких повреждений слюна портрету нанести не может, если он, конечно, не нарисован акварелью. Но о том, что портрет был акварельным, равно как и вообще о его повреждении в приговоре — ни слова.

Выводы: закон не запрещает плевать в портреты. Вы вправе плюнуть в портрет хоть Путина, хоть Гитлера, хоть Сталина, хоть Господа Бога (в так называемую икону). Это ваше неотъемлемое право. Харкайте на здоровье! Но помните, что вас при этом могут посадить. Не по закону. А просто так. По произволу. Как при Сталине.

И случай с Каруевым в России не первый. Несколько лет назад художник Тер-Оганян устроил на выставке перформанс — порубил топором икону. Несмотря на то что это была его личная икона, а у нас в кодексе нет (пока) статьи за богохульство, против художника возбудили уголовное дело, а до тюремного приговора дело не дошло лишь по причине, что он был вынужден бежать за границу, где получил политическое убежище. Преследуемым беглецам из диких стран его всегда дают.

Интересно, что в обоих случаях нашлись дремучие люди, оправдавшие репрессии. Самым распространенным ментальным приемом сторонников посадок «за портрет» является прием с условным названием «ваша мама»:

— А если бы кто-то испражнялся (кидал дротики, плевал и проч.) на портрет вашей мамы? Вы бы тоже остались равнодушными или дали в морду? А ведь для верующих (в бога, фюрера, генеральную линию партии) икона (портрет Сталина, Гитлера, Путина) — это все равно, что для вас — ваша мама!

Вот и давайте поговорим о маме. Точнее, о ее портрете. А еще точнее — о бумаге, на которую нанесены цветовые пятна, в которых с разной степенью вероятности, зависящей от мастерства художника, можно опознать родимую маму. Чтобы не ошибаться, для совсем уж полной определенности, можно написать: «МАМА». И лучше даже не уточнять, чья именно, дабы каждый мог принять на свой счет.

Поздравляю, господа: среди нас живут люди с дикарским сознанием. Они испытывают жестокие муки при покушении на предметы, поскольку наделяют эти предметы некими надпредметными сущностями или смыслами. Это люди с магическим мышлением

Итак, некто кидает какашки в листок, где написано слово «мама». Вы испытаете чувство негодования? А если там будет написано полностью ФИО вашей мамы, вы взъяритесь? Или решите, что дурачок мечет какашки в буквы, и ничего в том дурного нет? А если на листке неумелым рисовальщиком будет намалеван портрет, в котором вы свою маму в упор не опознаете, но рисовальщик будет уверять вас, что пытался изобразить именно вашу маму, но вот, к сожалению, вышло нечто похожее на бабу-ягу? Раз не похоже, значит не мама? А если вышло бы похоже, вы вознегодовали бы оттого, что некто мечет дерьмо в вашу маму? Или все-таки не в маму, а в лист бумаги?

Этнопсихологи давно отметили, что дикарское сознание примитивных народов не отличает предмет от слова, которым он обозначается. Именно в этом психологическом феномене недоразвитого сознания лежат корни магических ритуалов типа культа вуду. Вудуист верит, что если будет тыкать куклу иголкой, то нанесет вред реальному человеку. Так вот, поздравляю, господа: среди нас живут люди с дикарским сознанием. Они испытывают жестокие муки при покушении на предметы, поскольку наделяют эти предметы некими надпредметными сущностями или смыслами. Это люди с магическим мышлением.

Таких папуасов среди нас немало, поэтому в наших законах папуасничество отражено обильно. Что такое надругательство над государственным флагом или расформирование воинской части, потерявшей в бою знамя? Почему из-за тряпки должны страдать люди?

Объясню. Потом что у древних народов, в частности у славян, особые ритуальные ткани, намотанные на палки (предтеча знамен и воинских штандартов), считались богинями, о чем писал еще Карамзин: «Славяне обожали еще знамена и думали, что в военное время они святее других идолов. Знамя Бальтийских Вендов было отменной величины и пестрое, стояло обыкновенно в Святовидовом храме и считалось сильною богинею… В Дитмаровой летописи упоминается о двух Славянских знаменах, которые считались богинями».

Древний, дохристианский обычай уничтожать и унижать идолов побежденного народа докатился до новейшего времени, в результате чего мы получили абсолютно языческую церемонию швыряния фашистских знамен и штандартов к усыпальнице главного коммунистического святого.

Как-то на одной телепрограмме я дискутировал с Ильей Яшиным по поводу сожженного где-то кем-то Корана. Яшин был решительно против такого рода действий. Между прочим, подобная точка зрения очень распространенная. Мол, флаг своей страны в знак протеста против политики правительства сжигать можно, в портрет Путина или Буша плюнуть можно. А Коран осквернять плевками или сожжением — ни-ни! К чему обижать боговерующих? Можно обижать только политически верующих, а верующих в Верховного Колдуна — ни в коем случае!

— Почему?

— Потому что Коран для мусульман — символ веры.

— А Сталин — символ победы трудящихся над игом мирового капитала. С именем отца народа люди шли умирать. А вы хотите плюнуть на их память, надругавшись над изображением вождя?..

Прошу читателя обратить внимание на аргумент Яшина, что Коран является символом. Потому как в пору задать вопрос:

— А символ — он где?

Ну действительно, символика где находится?

В голове! Точнее, в головах. А поскольку головы у всех разные, то и символы тоже. Для кого-то Коран — символ веры. А для кого-то — символ чего-то совсем иного. Так почему второй человек должен жить по законам первого, подстраиваясь под его символику и плюя на свою?

Не нужно наступать на горло собственной песне! Если для вас предмет Икс есть символ Игрек и при этом предмет принадлежит вам, вы можете делать с ним что хотите. А тот, для кого Икс является символом Зет, пусть тоже творит с ним все что пожелает. И тогда каждый будет в своем праве, не заставляя другого жить по своим представлениям.

Где находится символ, мы разобрали — в голове. А теперь изучим природу символизма…

Моя жена Галка — руководитель детского танцевального коллектива. Она поставила танец на музыку «Бубличков». Есть такая очень известная песня, написанная в эпоху нэпа. У нее множество вариаций и очень запоминающийся мотив. Эту песню даже хор Турецкого поет наряду с «Муркой», ибо классика. Многие вспомнят:

Ночь надвигается, фонарь качается,

Все погружается в ночную мглу.

А я несчастная торговка частная

Стою и бублики здесь продаю.

Купите бублики, горячи бублики!

Купите бублики, да поскорей!

За эти бублики гоните рублики,

Что для республики всего милей…

Песню эту написал одесский литератор Ядов, а впервые исполнил куплетист Красавин в ресторане «Гамбринус». Тем не менее песня почему-то считается народной и одновременно блатной и еврейской (есть варианты на идиш). Вот под эту музыку в исполнении оркестра Поля Мориа и поставила моя Галка танец. Каковой танец ее коллектив исполнял 9 Мая на каком-то концерте, посвященном ветеранам и проч. Но…

— Разве можно на святой для нас праздник первый танец плясать под блатную музыку? — спросили строгие организаторы.

Вообще-то блатной музыки не бывает. Текст может быть блатным, а ноты никакого «преступного» смысла не несут и нести не могут. Да и почему нельзя на «блатную»? Но Галка спорить не стала:

— Не хотите ставить нас первым номером, ставьте третьим…

Так и поставили. А мне Галка потом, пожав плечами, жаловалась:

— Блин, вечно придумают херню всякую! У нас есть танец под американскую музыку, а пляшем мы его в красно-бело-синих костюмах. А это, блин, цвета российского флага. И что ты думаешь? Нашлись идиоты, которые упрекают: «Как вы можете танцевать в цветах нашего национального флага под американскую музыку?»

Надеюсь, вы уже начали понимать, что такое символизм...

Представьте себе мечеть. Или какое-нибудь другое архитектурное сооружение. Красивое здание. Историческое. И вам, допустим, экскурсовод говорит примерно следующее:

— Архитектор построил здесь шесть минаретов в честь шести славных побед султана и разместил на них десять балкончиков в знак того, что у султана было десять дочерей (пальцев, сундуков с золотом, провинций…).

Чем примитивнее человек, чем ближе он к животному, тем строже соблюдает «обычаи предков». У животных так: переставил кормушку на другое место — зверь забеспокоился, занервничал, почувствовал непонятку, которую воспринял как угрозу

Подобного рода прогоны нам всем приходилось слушать от экскурсоводов не раз. Захотелось зодчему для архитектурной гармонии пришпандорить к мечети шесть минаретов и десять балкончиков, и он быстро объяснил султану, в честь чего все это сделано. На ходу придумал символизм, чтобы отъебаться от лишних вопросов. Частая история.

В этой церкви четыре колонны, потому что святому мученику Терентию Шестипалу отрубили четыре пальца…

Вот на этом гербе белый треугольник — в знак чистоты помыслов…

Вот на этой картине Микеланджело в углу два ангелочка, символизирующие…

В этой стене архитектор предусмотрел десять окошек в честь…

А можно было в этой же стене проделать другое количество оконцев — не в честь десяти дочерей султана, а в честь его пятнадцати сыновей? Можно. А в честь двадцати жен? Тоже можно. А в честь четырнадцати главных сур Корана (условно)? А почему нет?.. Цифр кругом до хрена — всегда чего-нибудь чем-нибудь можно объяснить и подобрать.

Почему желтый цвет — цвет неверности? Да ни почему. Просто так… Почему на нашем флаге три цвета, а не четыре? От пизды. Запросто могло быть и четыре, и еще какая-нибудь блямба нарисованная. И все равно считалось бы священной реликвией. Любая херня то есть есть священная реликвия, если мы ее таковой объявим.

Поняли? Символизм — это придумывание несуществующих связей. Идет это от времен доязыческой племенной дикости, от примитивного мышления и веры в духов, когда разные вещи и предметы представлялись связанными волшебными, магическими нитями. В нынешнюю эпоху тупое следование символизму есть такой же симптом отсталости, как вера дикаря в силу табу. А ведь верят и следуют! На полном серьезе тетки друг друга спрашивают, что и в какой последовательности на свадьбе или похоронах «положено делать» — сначала в лобик труп поцеловать, а потом цветочек положить или наоборот.

На похоронах не чокаются!..

Невеста должна быть в белом!..

Президент перед принятием присяги должен положить левую руку на книгу!..

Чем примитивнее человек, чем ближе он к животному, тем строже соблюдает «обычаи предков». У животных так: переставил кормушку на другое место — зверь забеспокоился, занервничал, почувствовал непонятку, которую воспринял как угрозу. Сия приверженность привычному порядку действий присуща всем высшим животным, у которых наличествует обучение в юном возрасте. Именно из этой чисто животной привычности к определенным заученным движениям, обеспечивающим успех и безопасность, выросли человеческие обычаи, табуированность, обрядность (в том числе религиозная).

Но мы-то с вами не звери. Не дикари. И не один ли нам хрен — чокаться на похоронах или не чокаться? Или вы в магию верите, то есть в волшебную рецептуру последовательности неких движений для достижения какого-то практического результата? Нет? Тогда какого черта?

«Сталинские соколы», патриоты, фашисты и прочие люди «крови и почвы» весьма озабочены символизмом. Во времена культа личности в городе Иванове «сталинские соколы» шили дело об антисоветской деятельности работникам ткацкой фабрики, у которых узор ткани в лупу (!) напоминал свастику. Ведь свастика — это чужой символ, не нашего племени!..

Разве не языческая дикость — законодательная защита своих символов и законодательный же запрет чужих (например, свастики)? Ну скажите на милость, наказание за надругательство над флагом или портретом лидера разве не дикость?

Фактически флаг — это просто цветная тряпка. Но при этом символ страны! Это значит, что между тряпкой и страной протянуты символические (то есть не существующие в реальности, придуманные) связи. За нарушение которых может пострадать вполне конкретный человек, «надругавшийся» над флагом. За что? А за то, что он как бы над всей страной надругался — через мифическую, магическую связь между тканым полотном и государственным образованием.

Мрак…

Посадить человека за порчу тряпки — все равно, что принести человеческую жертву идолу. Дико то общество, в котором мифы превыше живых людей.

Люди, будьте бдительны! Убейте в себе туземца! Последите за собой, найдите в себе то, что вы считаете «святым», подвергните это анализу, а лучше осмеянию, и вы увидите, как под лупой логики и юмора при внимательном рассмотрении исчезает морок древней магии. И остается пустота. Оказывается, то был всего лишь туман, который вы в силу детскости принимали за реальность.

Народная артистка России (1986)
Лучшая актриса по результатам опросов журнала "Советский экран" (1977, 1981, 1984, 1990)
Лауреат премии Ленинского комсомола (1978)
Лауреат Государственной премии РСФСР имени Братьев Васильевых (1980, за участие в фильме "Осенний марафон")
Приз на IХ Международном кинофестивале в Болгарии (1981)
Приз Союза кинематографистов России "Ника" (1990)
Приз "Алмазный венец" Всероссийского фестиваля "Созвездие" (1990)
Приз на Международном кинофестивале в Монреале за лучшую женскую роль (1990)
Приз "Золотой Орел" за лучшую женскую роль в картине "Ростов-папа" (2002)
Награждена Орденом "За заслуги перед Отечеством" IV степени (1998)
Лауреат Государственной премии СССР (1984, за театральную работу)
Лауреат премии Москвы (1994, за участие в спектакле "Жертва века")
Лауреат премии "Хрустальная Турандот" (1996)
Лауреат премии российских деловых кругов "Кумир" (1999, за актерскую работу в спектакле "Любовный напиток")
Лауреат премии МКФ "Восток-Запад" в Баку за лучший женский образ (2000)
Лауреат премии им.Станиславского за вклад в театральное искусство (2001)
Лауреат премии Президента Российской Федерации в области литературы и искусства (2002)




Наталья Гундарева родилась 28 августа 1948 года в Москве.

Ее отец Георгий Макарович в детстве батрачил под Тулой, в 14 лет приехал в Москву, и прошел путь от рабочего до инженера. Мама Натальи Гундаревой - Елена Михайловна Гундарева окончила строительный институт, и работала в проектно-конструкторском бюро в должности инженера-проектировщика. В свободное от работы время она играла в самодеятельном театре своего НИИ, и ее любовь к театру передалась дочери. Наташа ходила в кружок художественного слова в Дом пионеров, и будучи девочкой достаточно крупной, в большинстве спектаклей играла возрастные роли. Например, в «Дикой собаке Динго» она исполняла роль мамы главной героини.

В юные годы Наташа нисколько не стеснялась своей полноты, хотя и выглядела из-за этого старше своих лет. Ширококостная и рослая, она одевалась очень скромно, несмотря на полноту, посещала баскетбольную секцию, бальные танцы, бегала на лыжах и в ветреную погоду ходила без шапки.



После окончания школы Наталья Гундарева собиралась пойти по стопам своей матери - стать инженером-проектировщиком. Объяснялось это решение бедностью, и после 10-го класса Гундарева перешла в вечернюю школу (тогда обучение было 11-летнее), и устроилась работать чертежницей в конструкторском бюро, так как для строительного института, куда она собиралась поступать, требовался трудовой стаж. Через два года работы в бюро Наталья Гундарева стала помощником главного инженера проекта, и на семейном совете было решено, что Наташа будет поступать в Московский инженерно-строительный институт. В 1967 году она начала сдавать вступительные экзамены в МИСИ и успешно прошла два тура, но в ее судьбу вмешался случай. «Я серьезно решила стать строителем, — вспоминала позже Гундарева, — с удовольствием занималась реконструкцией железобетонных керамических комбинатов. Сдала два экзамена в институт, как вдруг забежал приятель: «Наташка, это правда, что в МИСИ поступаешь?! С ума сошла! Немедленно неси документы к нам, в Щукинское!» Почему-то послушалась».

Мама Натальи в то время уехала в отпуск, а «приятелем» Натальи Гундаревой оказался Виктор Павлов, работавший в Театре имени Ермоловой. Именно он уговорил Гундареву выбросить из головы мечты об инженерно-строительном ремесле и пойти в актрисы.



В Щукинском училище, куда Гундарева вскоре пришла сдавать экзамены, был конкурс 247 человек на место, однако Гундареву это не испугало. После прослушивания Гундаревой мнения экзаменаторов разделились: одни отмечали полноту студентки, другие отмечали, что она достаточно пластична. Все решил голос председателя комиссии, который заметил, что, несмотря на недостатки, абитуриентка Гундарева очень обаятельная девушка, и Наталья была зачислена на курс к замечательному актеру и педагогу Юрию Катину-Ярцеву. Однокурсниками Гундаревой оказались Юрий Богатырев, Константин Райкин и Наталья Варлей. Поступив в театральное училище, Гундарева активно занималась сценическим движением и хореографией наперекор мнению педагогов, говоривших, что полнота ограничит её актёрские возможности.

Мама Натальи была крайне расстроена странным решением дочери, считая, что в театре та непременно будет нищенствовать. Для сравнения - в КБ Наталье платили 120 рублей в месяц, тогда как стипендия в театральном училище составляла всего 38 рублей. Молодой студентке пришлось подрабатывать. «Я вообще рано начала зарабатывать деньги своим трудом, — рассказывала позже Наталья Георгиевна. — Мы жили не бедно, но скромно, а когда мама с папой разошлись, стало жить еще труднее. Я поднимала петельки на чулках (в то время они были дорогими) маминым подругам. Мне за это платили 50 копеек или даже рубль. Сама шила себе юбки, платья».

Будучи второкурсницей, Гундарева на экзамене по мастерству настолько ярко сыграла возрастную роль Домны Платоновны в лесковской «Воительнице», что тогдашний ректор Борис Захава, сыгравший роль Кутузова в фильме-эпопее «Война и мир» режиссёра Сергея Бондарчука, восхищённо сказал: «Гундаревой уже нечему учиться — пора на сцену. Я уже сейчас готов выдать ей диплом!»

«Это был лицей. Вольница в хорошем смысле слова» - так же вспоминала впоследствии актриса. Наблюдательность, цепкая зрительная память и целенаправленная фантазия с первых студенческих проб стали важным профессиональным качеством Гундаревой. И еще одно ее свойство проявилось тогда же - трезвое, критическое отношение к самой себе и стремление преодолеть собственные слабости и недостатки.



По окончании училища в 1971 году на Наталью Гундареву подали заявки сразу несколько московских театров, и Гундарева остановила свой выбор на театре имени Маяковского. Первые три года она играла вводы в спектакли текущего репертуара, и первой значительной работой актрисы в театре стала роль Липочки в пьесе «Банкрот» по пьесе Островского в 1974 году. Затем в спектакле «Бег» Гундарева сыграла «походную жену генерала Чарноты» Люську, найдя для своей героини новые краски, сделавшие Люську одной из главных героинь спектакля. Так же в памяти зрителей осталась роль Катерины Измайловой, сыгранная Гундаревой в спектакле «Леди Макбет Мценского уезда», поставленном в 1979 году.

Первым мужем Натальи Гундаревой стал Леонид Хейфец. Их брак продлился шесть лет, кроме того, Хейфец снял Наталью в принесшем ей первую славу телевизионном фильме «Обрыв». В 1973 году Наталье Гундаревой предложили сыграть в фильме «Осень», но она была на третьем месяце беременности. Чтобы не отказываться от главной роли, Гундарева сделала аборт, и больше не могла иметь детей.



Спектакль «Доходное место» оказался последней совместной работой Натальи Гундаревой и Леонида Хейфеца. За шесть лет их совместная жизнь кардинально преобразилось. До женитьбы Леонид Ефимович жил в Театре Советской армии прямо за кулисами, но когда у него начали складываться серьёзные отношения с Гундаревой, он принялся хлопотать о нормальном жилье. Когда на Тверской улице был построен дом специально для актёров, супруги получили в нем квартиру. Для Хейфеца это было особенно удобно — он тогда занимался преимущественно постановками спектаклей в Малом театре, и до места работы ему было удобно добираться пешком. Но, с другой стороны, из-за того, что театр находился неподалёку от дома режиссёра, он нередко после спектакля приводил всю труппу к себе домой. Такое поведение нравилось актёрам, но для супруги режиссёра эти частые посиделки были в тягость. Первоначально Гундарева встречала гостей с радостью, но позже гостеприимство стало даваться ей с трудом. После фильма «Сладкая женщина» её засыпали предложениями сыграть новые роли, и она очень уставала, снимаясь в 5–6 фильмах одновременно. Поэтому когда она слышала звук отпираемой двери и голос Хейфеца с порога: «Наташенька, накрывай на стол!» - ей приходилось жертвовать ради гостей редким временем своего отдыха. Одной из своих подруг Гундарева говорила: «И вот я стою на кухне и чищу картошку. Я так устала от хозяйских забот. Не могу больше! Всё, кончилась моя любовь!»



Гундаревой практически не с кем было даже посоветоваться или на кого-то переложить круг хозяйственных забот. Наташина мама помогать дочке не могла, так как сама второй раз вышла замуж. И Гундаревой пришлось выбирать — или работа, или семья. Работа победила, и Гундарева решилась на развод. «Детьми я, наверное, плачу за успех, - говорила Гундарева. - У меня ведь всегда была работа. И она постоянно опережала очередную необходимость завести ребенка. Эту работу, считала, доделаю, а потом… Одиночеством в старости и буду платить. Не страшно ли мне? Так ведь жить вообще страшно. К тому же есть тихая надежда, что Бог не оставит своей милостью и все это произойдет в одночасье. И ты не будешь висеть грузом на тех, кто останется рядом с тобой. А уйдешь, оттолкнувшись одной ногой от земли».

Повторно Наталья Гундарева вышла замуж за актера театра Маяковского Виктора Корешкова, а третьим мужем Натальи Гундаревой стал актер Михаил Филиппов.



О Филиппове актриса говорила: «Миша пришел в театр и подружился с моим бывшим сокурсником по театральному училищу. Таким образом, мы оказались в одной компании. Приятельствовали, устраивали розыгрыши, хохмы. Кстати, мой муж - человек удивительного юмора. Он знает толк в хорошей шутке. Мне же Бог не дал такого остроумия, и я в основном была просто исполнителем. Но мне нравилось принимать во всем этом участие. Потом в театре мы так сработались, что поняли: нам нужно жить вместе. Единственное, из-за чего у нас возникают недоразумения, - это несходство ритмов жизни. Правда, теперь я стала спокойней. Раньше, бывало, тороплю: "Ну, давай, быстрей…" В ответ слышу: "Наташа, у нас еще целых 15 минут". Все. Инцидент исчерпан. У мужа есть сын от первого брака, общих детей у нас нет. Когда муж - артист, это снимает многие проблемы. Не надо объяснять, почему волнуешься перед премьерой или репетируешь допозна. Мой муж мне не критик, а друг… Он знает, если что-то не так - сама себя изведу. Он не вмешивается в мои дела, а я - в его. Да, я понимаю, что так, как знаю Мишу я, его не знает никто. Бывает обидно, что режиссеры, с которыми он работал, не всегда могли разглядеть, почувствовать и реализовать его возможности. Ну что ж, остается надеяться, что это произойдет в другой раз. Я за него вышла замуж не потому, что он талантливый, а потому, что это он».

В 1972 году Наталья Гундарева сыграла главную роль в мелодраме Виталия Мельникова «Здравствуй и прощай!». Актриса настолько правдиво изобразила свою героиню, что на «Ленфильм» пришло письмо, в котором говорилось, что руководство киностудии поступает правильно, привлекая к съемкам не только актеров, но и людей из народа, в том числе деревенскую девушку Наташу Гундареву.



— Когда мы решили с Гундаревой познакомиться, — вспоминал потом автор сценария Виктор Мережко, — она нас поразила. В ней совсем не было того, к чему мы привыкли в наших начинающих исполнительницах. Ни инфантильности, ни нарочитой утомлённости, ни какой-то общей определённости — почему-то считается, что в этом есть загадка и перспектива. Гундарева притягивала к себе весёлым оптимизмом, вполне определившейся и очень задорной женственностью, нескрываемым напором свежих, неизрасходованных творческих сил. Она как-то сразу обескураживала вас своей естественностью, неприкрашенностью и «ненакрашенностью», что было тоже не очень привычно в молодой актрисе. Это ведь нынче (кстати, может, после Гундаревой?) пошла мода на внешнюю безыскусность и естественную красоту. А в начале 70-х годов по улицам и экрану, как мы помним, ходили «нарисованные» дивы в брюках, и среди них Гундарева с незапудренными веснушками и совсем не «диетической» фигурой казалась чудом. И мы сказали ей: «Здравствуй!»

Сама актриса, говоря о роли буфетчицы Наденьки, была категорична: «Когда посмотрела на себя в этой роли, ужаснулась: экрана ещё такого не придумали, чтобы мою спину вместить». Позже Гундарева сыграла роль Дуси в мелодраме Андрея Смирнова «Осень», Таси в драме Николая Губенко «Подранки» и Ани Доброхотовой в мелодраме Владимира Фетина «Сладкая женщина». Последняя роль потребовала от актрисы немалого опыта - Гундарева сыграла в нем трех разных женщин, три разных судьбы, через которые ее героиня приходит к себе самой. Фильм вызвал широкий резонанс в обществе и поток откликов, в которых высоко оценивалась роль актрисы, создавшей столь жизненно достоверный и неоднозначный образ. Не случайно в 1977 году в опросе журнала «Советский экран» Наталья Гундарева впервые была признана лучшей актрисой года.

В конце 1970-х годов Наталья Гундарева сыграла еще несколько заметных ролей. В мелодраме Валентина Марягина «Вас ожидает гражданка Никанорова» Гундарева предстала перед зрителями в образе буйной, увлекающейся, но в тоже время доброй и чуткой Кати Никаноровой. В 1979 году Гундарева сыграла Нину в трагикомедии Георгия Данелии «Осенний марафон», и за исполнение этой роли актрисе была присуждена премия имени братьев Васильевых.



В 1980 году на экраны СССР вышло восемь картин с участием Гундаревой. В одном из фильмов под названием «Белый снег России» рассказывалось о гениальном шахматисте, чемпионе мира Александре Алёхине. В главной роли в этой картине снялся Александр Михайлов, а Наталья Гундарева сыграла жену Алёхина – Надежду, тяжело переживавшую в эмиграции разлуку с родиной.

— Сказать, что мне нравилось с ней работать, — вспоминал Александр Михайлов про съёмки вместе с Натальей Гундаревой, — это, значит, ничего не сказать. Она очень интересный и талантливый человек.

Фильм «Белый снег России» был «стартовым» в сотрудничестве Гундаревой и Михайлова. Потом они вместе сыграли в картине «Одиноким предоставляется общежитие» и в одной из серий сериала «Следствие ведут Знатоки». Народная молва сразу «поженила» Гундареву и Михайлова. И никто не обратил внимания на то, что в том же «олимпийском» году вышла экранизация мольеровского «Мнимого больного», где Гундарева снималась вместе со своим настоящим тогдашним супругом. Правда, у неё была главная женская роль, а у него — эпизодическая.

Потом Наталья Гундарева снялась в картине режиссёра Юрия Егорова «Однажды двадцать лет спустя», в которой шло повествование о судьбе женщины, воспитывающей десятерых детей. В стране падала рождаемость, и появление этой картины было вызвано госзаказом. Егоров решил посетить настоящие многодетные семьи и посмотрел - как они живут на самом деле. После просмотра режиссёр был потрясён тем, что увидел: в большинстве семей родители были алкоголиками, а их дети ползали по полу и играли с бутылками. Несмотря на увиденные реалии, на экраны вышла красивая киносказка, успех которой был во многом продиктован выбором исполнителей: Натальи Гундаревой, абсолютно гармонично сыгравшей многодетную маму, и Виктора Проскурина на роль отца семейства.

В середине 1980-х годов Наталья Гундарева попала в автомобильную аварию, и три месяца не могла играть. В это время приглашение с Одесской киностудии на роль в фильме «Подвиг Одессы». Наталья Гундарева вспоминала: «Я им говорю: «А как же я буду играть?» - а они мне в ответ: «У нас время военное, нам все равно, что у вас на лице, чем вселили в меня надежду».

Оправившись после травмы, Гундарева снова села за руль. Режиссер Андрей Гончаров, узнав, что она снова самостоятельно управляет автомобилем, спросил: «Наташа, вы опять доказываете, что всё можете?» Сама же актриса сравнивала свою жизнь с Олимпиадой, когда каждый участник стремится следовать её закону: «Быстрее! Выше! Сильнее!»



Актриса вновь радовала своих поклонников новыми работами. В трагикомедии «Аэлита, не приставай к мужчинам» она сыграла простодушную женщину, готовую прямо сказать даже знаменитому киноактеру Бельмондо: «Вы мне нравитесь!» Затем последовали роли в детективе «Две стрелы», комедии «Чокнутые», трагикомедии «Небеса обетованные». А в телевизионном фильме «Виват, гардемарины!» она сыграла императрицу Елизавету.

Когда в 1999 году она вышла на сцену получать премию «Кумир», то сказала: «Чем дольше живешь, тем больше появляется людей, которых есть за что благодарить» - и, заодно, поблагодарила своих «врагов, которые заставляли ее быть лучше». Будучи максималисткой, Наталья Гундарева строго оценивала и себя, и других. О Гундаревой говорили, что она может два раза сделать замечание партнеру, а на третий - потребует снять его с роли. Режиссер фильма «Аэлита, не приставай к мужчинам» Георгий Натансон вспоминал: «Наташа была очень вольной в своих суждениях, никого не боялась. С ней оказалось труднее работать, чем с Дорониной. Но она талантлива и естественна, как кошка».

Во время своего последнего театрального сезона Наталья Гундарева работала в привычном для неё напряжённом ритме. Она думала, что нагрузки, которым она регулярно подвергала своё здоровье, уже стали нормой, но в таком состоянии, как правило, бывает трудно остановиться и перевести дыхание. В сезоне 2000/2001 годов Наталья Гундарева сыграла роли в трёх спектаклях — Глафиру Фирсовну в «Жертве века», Огневу в «Театральном романсе» и Леттис Дуффе из «Любовного напитка». Она была верна своему режиссёру и театру, сравнивая своё отношение к театру с отношением к семье и браку: «Один раз и на всю жизнь». Наталья Георгиевна даже праздники обычно проводила в театре. А в одном интервью на вопрос журналиста о том, как она начинает свой день, Гундарева иронически ответила: «Рука тянется к голове и за волосы вытягивает меня из постели».

В последние годы Наталья Гундарева часто снималась в телесериалах, воплощая на экране образ деловой женщины средних лет. Стройная, красивая, подтянутая, она отошла от амплуа грубоватой простушки. К подобным проектам следует отнести одну из последних её ролей — психолога Марины в сериале «Любовь.ру». Режиссёр Владимир Владимирович Басов рассказывал: «Профессионал она, конечно же, была высочайший и выносливостью отличалась неимоверной. Судите сами, из 48 съёмочных дней — июль — август — она занята в 40. Её работа шла каждый день, а снимали мы тогда почти по 18 часов в сутки. Мы снимали сериал прогрессивным методом — огромными кусками. У Наташи были большие по продолжительности сцены, когда ей приходилось сразу произносить много текста. Ставились по три камеры, и она на каждую из них работала. Это было сложно, даже ошибки в тексте были чреваты большими пересъёмками. Но вот что значит высокая ответственность Гундаревой! Ни разу не было, чтобы она свой текст проговорила с ошибками или хотя бы даже запнулась. Молодец! Мы тогда все сцены с ней снимали просто с первого дубля. Талантливейшая актриса!»



Об ответственности Гундаревой во время работы ходили легенды. Из-за этого, как утверждали многие партнёры, с ней было легко общаться. Наталья Георгиевна всегда приходила в театр за час-полтора до начала спектакля, очень серьёзно к нему готовилась, спускалась на сцену раньше других актёров и, стоя за кулисами, вслушивалась в шум зала, пытаясь угадать его сегодняшний настрой. Но однажды и с ней, такой обязательной и фанатичной в работе, произошёл нелепейший казус: она… забыла явиться на свой собственный спектакль. В этот день она провожала друзей за границу и просто отвлеклась от постоянного ритма. На следующий день её вызвал директор театра, и ничего не подозревающая Гундарева, думая, что ее хотят поздравить с присвоением звания «народной» артистки, пришла к нему в хорошем расположении духа. Когда Гундарева села перед начальством, положив ногу на ногу, и приготовилась слушать, что ей скажут, состоялся следующий диалог: «Ну, Наташенька, что делать будем?» — «Ну, не знаю, гулять будем страшно, наверное». — «Наташенька, а вы сами понимаете, что произошло?» — «А что такого произошло?» — «Наташенька, вы же вчера на спектакль не явились, знаете?» Когда до Гундаревой дошёл смысл разговора, ей стало плохо, и она потеряла сознание. И все это несмотря на то, что по серьезному поводу Гундарева могла достаточно крепко выразиться, и излишней сентиментальностью не страдала.



Первый инсульт случился у актрисы на даче 19 июля 2001 года. Она резала овощи к обеду и, как сама потом вспоминала, у нее вдруг потемнело в глазах, словно куда-то провалилась. Лежавшую на полу, ее обнаружил муж Михаил Филиппов, который сразу вызвал «Скорую помощь». Десять дней актриса пролежала в коме - срок критический, обычно после такого люди полностью не восстанавливаются, но врачи сделали все возможное, и Наталья Гундарева стала поправляться. Вскоре она начала интересоваться у врачей, когда ей разрешат вернуться в любимый театр, а коллеги с нетерпением ждали выздоровления Гундаревой. Руководство театра имени Маяковского заговорило о том, чтобы сделать спектакль с ее закадровым голо¬сом, а художественный руководитель театра Арцибашев предложил Гундаревой должность своего помощника.

28 августа 2002 года, спустя год после инсульта, врачи разрешили Гундаревой отпраздновать день рождения. Они все время были очень осторожны в своих прогнозах, но Гундарева постепенно восстановила речь, каждый день посещала тренажерный зал, начала понемногу ходить и даже планировала написать книгу воспоминаний. Боясь волновать Наталью Георгиевну, от нее в течение года скрывали информацию о смерти мамы Елены Михайловны, которая умерла спустя несколько недель после госпитализации дочери.

«Все четыре года за Наташей ухаживала сиделка Ира, ставшая членом семьи. Она привязалась к Наташе, всегда была готова хоть чем-нибудь порадовать ее - рассказывали друзья Гундаревой. - Наташа любила разговаривать с ней, ласково называла Плюшкой. Они смешно подшучивали друг над другом, смеялись. И вроде бы на время забывалось о плохом... Из-за болезни у Натальи Георгиевны немного портился характер. Порой она обижалась на сиделку, если та на пять минут оставляла ее одну в комнате, на мужа, уезжавшего на съемки, но каждый час звонившего любимой жене по мобильному. От многих ролей он отказывался, чтобы быть с женой. Иногда Наташа из-за болезни могла покапризничать. Вдруг захочет, чтобы ей срочно принесли ее лучшую дорогую шубу и именно в ней вывезли гулять. Что поделать - она же женщина! Привозили шубу, старались предугадывать любые желания, переживая за дорогого человека».

Актрисе недоставало общения. Всю жизнь привыкла быть в центре внимания, и вдруг она оказалась отрезанной от мира. Она не любила долго находиться дома, и настаивала, чтобы ее отвозили в больницу. Как она сама говорила, к ее «тусовке», в которой она подружилась с врачами и медсестрами. «Наталья Гундарева всегда помнила, что она - женщина, любила пококетничать, а личный врач Тимур Мансурович ей комплименты делал, называл любимой пациенткой. Здесь ей было комфортно, - рассказывали медсестры. - Иногда у Натальи Георгиевны как бы терялась ясность ума, она забывала, где находится, задавала странные вопросы, ей что-то чудилось... Зато, когда сознание возвращалось, много читала (особенно увлеклась Библией, ставшей ее настольной книгой), была весела, с легкостью разгадывала кроссворды».

Осенью 2004 года Наталье Георгиевне резко стало хуже. А незадолго до смерти Гундарева ездила к тибетскому монаху, у которого просила духовной помощи.

- Я ненавижу себя в состоянии «всё равно». Мне лучше муки адовы. Я к ним привыкла. Так сложилась моя жизнь, и изменить это нельзя, - признавалась актриса.

Последние несколько месяцев болезнь актрисы протекала без осложнений. Врачей беспокоила аритмия сердца - следствие малоподвижной жизни на лекарствах. Гундарева иногда бывала резкой, раздражительной. «Но неделю назад Наташа вдруг ласково обняла сиделку Иру и наговорила много добрых слов, призналась в любви, благодарила за ее терпение. Ира была растрогана до слез, - рассказывала подруга актрисы. - И у мужа Наталья Георгиевна вдруг тепло попросила прощения, что из-за ее болезни он столько намучился, словно бы... предчувствовала беду».

Седьмого мая родные забирали Наташу на дачу на праздники. Обычно это дела¬лось, когда она чувствовала себя хорошо. И врачи разрешили пациентке на несколько дней сменить обстановку. Потом Гундарева снова вернулась в больницу. Рассказывала медсестрам, что ей снится, будто она летает во сне. «Случившееся обрушилось на нас внезапно, никто ничего плохого не ожидал! Накануне Наташу навещал муж, они побыли вместе, потом простились, все было нормально! - вспоминала подруга Наташиной няни. - Знаю, Наташа говорила, что боится умереть дома: мол, станет мне плохо, а вы не сможете оказать в нужный момент по¬мощь. Она столько перетерпела боли и боялась. Боялась умереть в муках».

Смерть наступила внезапно: по одним данным, оторвался тромб, закупоривший легочную артерию, по другим - причиной смерти стал еще один инсульт.

Наталья Гундарева скончалась 15 мая 2005 года. Когда ее хоронили, панихиду в театре имени Маяковского пришлось продлить на полтора часа. Тысячи людей, выстроившиеся вдоль Большой Никитской улицы вплоть до Манежа, непременно хотели проститься со своей любимой актрисой. По старинной актерской традиции в последний путь ее проводили аплодисментами.

Наталия Гундарева была похоронена на Троекуровском кладбище в Москве.



О Наталье Гундаревой был снят документальный фильм «Наша Наташа». В нем о Наталье Гундаревой рассказали Сергей Шакуров, Эммануил Виторган, Леонид Хейфец, Александр Михайлов, Карен Шахназаров, Виктор Мережко и Татьяна Догилева





Текст подготовил Андрей Гончаров.


ИНТЕРВЬЮ С НАТАЛЬЕЙ ГУНДАРЕВОЙ



— Как вы, такая приятная во всех отношениях женщина, наживаете недоброжелателей?

— Я думаю, это от того, что я оставляю за собой право говорить правду. Я либо вообще ничего не говорю, но если меня спрашивают — я не считаю возможным как-то лукавить. Ну а кому же нравится правда... Есть такой замечательный анекдот по этому поводу, когда один актер спрашивает у другого: “Знаешь, я только тебе доверяю, ну скажи, как я сыграл премьеру?” — “Тебе честно сказать?” — “Честно, потому что только ты мне скажешь правду!” — “Честно говоря, хреново…” — “Не, ну я же серьезно…” Может быть, я покажусь очень самонадеянной, но нет талантливых людей, у которых не было бы недоброжелателей.

— Как вы на них реагируете?

— Я считаю, что у меня один способ борьбы со всем негативом вокруг меня — это хорошо делать свое дело. Я другого способа отмщения не знаю. Если мне удается прилично сыграть роль, я считаю, что в этом и есть мое отмщение. Соль под порог я сыпать не буду.

— Чувство зависти вам совершенно не присуще?

— Оно присуще, но оно другое. Например, вижу женщину, которая хорошо, стильно одета, шикарно причесана. Потом я вижу ее второй раз и понимаю, что это ее способ существования. Она вот такая. Или смотрю какую-нибудь актрису в роли и страдаю: ну почему не мне эта роль, как бы я хотела это сыграть… А почему я так думаю? Потому что она тоже хорошо играет. Я, может быть, этой роли, если бы просто прочитала, не увидела бы. А я увидела, потому что она замечательно сыграла. И тогда я тоскую, завидую, что у меня нет такой роли или подобной ей.

— О какой же роли мечтаете?

— Я никогда о ролях не мечтала. Конечно, я выбираю, когда мне предложат 10 сценариев. Но режиссер видит меня именно в этой роли, и ни в какой другой. И тут как бы я ни хотела сыграть Джульетту, он видит меня Кормилицей, и мне деваться некуда. Понимаете, я всегда старалась не загадывать, старалась не мечтать. Я думала, что день грядущий мне что-нибудь принесет, что Бог меня не оставит, зритель меня не забудет, и как-то на светлый путь моя кривая тропинка все-таки вынесет.

— Актерский мир агрессивный?

— Как бы ты ни пытался всем показать, какой ты самодостаточный человек, востребованный, если сидишь при этом дома или занимаешься какими-то пустяковыми делами, если ты бегаешь по каким-то мелочевкам, тусовкам, по этим вертепам…



— Вертепами вы что называете?

— Это такое времяпрепровождение я называю вертепом. Пустое, оно ничего не приносит ни душе, ни уму. Да и организм просто физически изнашивается. Такое безумное лжеактивное существование вредит, мне кажется, актерам. Вот это мелькание, причем бессмысленное, никому не нужное, никому ничего не дающее, не приносящее… Когда люди забывают о своей профессии — вот здесь начинаются, на мой взгляд, самые трагические минуты существования актера.

— Любите философствовать?

— Я прожила жизнь, и я оставляю за собой право думать. У меня есть такое время, когда я иду от своего дома на Тверской до театра пешком. 35 минут я иду до театра. Это я называю “мое время”. В это время я отвечаю себе на вопросы. Я задаю себе вопросы разного толка. Кто будет президентом. Как повысятся цены. О работе над ролью. Я стараюсь ответить себе на все эти вопросы. Когда я на них отвечаю, то в принципе встреча с журналистом тогда уже не представляет особого труда. Я как бы все уже обдумала. Это не философия. Силой мысли я заставляю себя, когда вокруг так много вертепов, не ходить туда, не транжирить себя. Я вроде как сохраняю для чего-то себя. Может быть, я так и останусь незаполненным сосудом — ну, значит, такая моя судьба. Но я все равно стремлюсь к полной жизни. Я понимаю, что время моей жизни истекает. Ну как бы больше половины жизни прожила. И мне не хочется вот так, с плеча: а-а, сейчас вот пущусь во все тяжкие — тут в этот бар приглашают, здесь подарки, здесь авторучку дадут, здесь жвачку… Ну не могу я себе этого позволить. Потому что я люблю себя очень, и я себя так прямо люблю, аж с утра до ночи. И из-за этого так много себе не позволяю!

— Придумываете себе свой мир?

— Я не путаю жизнь с театром. Жизнь — это одно, и я считаю, что жизнь тем и прекрасна, что она жизнь. А театр прекрасен тем, что это театр. Мне кажется, очень большое несчастье некоторых актеров, когда они путают эти два понятия. Они на сцене уже ничего играть не могут, а в жизни ну просто не налюбуешься. Но устаешь от таких очень быстро.

— Вы не любите весельчаков?

— Время так разбросало людей, так раскачало их… Все как утлые суденышки по этим волнам моря житейского… Вот я включаю какую-то программу, смотрю. И вот что-то все шутят, шутят, все невесело, а все шутят. Это что вам все так смешно-то? Когда человек выходит на эстраду и начинает рассказывать анекдоты — профессиональный эстрадный исполнитель! Да, он шутник, ну не до такой же степени, чтобы рассказывать анекдоты про заднее место. Ну, наверное, надо программу какую-то готовить. Люди смеются, но как вам сказать… Я считаю, что мы во время жизни поднимаемся, наша задача подняться, а не опуститься. Иначе зачем идти куда-то? Я не понимаю этого: почему идет такое дикое оглупление людей, сидящих перед телевизором? Мы раньше слушали, какое ударение поставит диктор, и мы учились у них. Ну тогда давайте все говорить: “двёрки”, “линоль”, давайте сожжем на Красной площади словарь Даля, давайте!

— Вы умеете врать?

— Нет, с враньем трудно, глаза начинают бегать. 28 лет в театре, казалось бы, вроде артистка, но как вру — чувствую, зрачок дрожит и глаза бегают. Ну, конечно, больному раком я не скажу, что он безнадежен, и если у меня приятельница после бессонной ночи приходит и говорит: ой, я сегодня так плохо выгляжу — а ей нужно выступать… Я говорю: да что ты, нормально, я даже удивилась, ты говорила до трех не спала, а выглядишь прилично очень! Но я понимаю, что ей сейчас нужна поддержка… А вообще врать — не могу.

— Что же, и в детстве не врали?

— Мама один раз поймала. Я ходила, как это называлось, в продленный день. В субботу нас водили в кино, и мне дома давали по 50 копеек. Я их собирала, ехала в ГУМ и ела мороженое, с горочкой такое, очень вкусное. И однажды мама меня на этом засекла. Мы выходили вместе из автобуса, хотя я, по идее, должна была ехать с другой стороны. “Где ты была?” На мое несчастье, мама тоже была на этом фильме, на котором вроде бы и я была. Дома был такой скандал! Пока я не заорала как резаная. (Она меня никогда не била, один раз стукнула по попе ладонью — я рыдала часа три — это было такое оскорбление и унижение моего человеческого достоинства! Это было страшно, я не хотела жить.) И тут я взвизгнула: что, мороженого даже поесть нельзя?! Боль моя во мне заговорила. (Смеется.)

— Баловали вас в детстве?

— Никогда со мной особенно не цацкались, Наташенькой не звали. Наташка — и все.

— В честь кого вас назвали Наташей?

— Я вышла с этим именем уже из роддома. Как у всякого новорожденного, у меня была вот такая огромная голова. Но говорят, что рот у меня был еще больше головы, и орала я соответственно. И когда вкатывали коляску с детьми для кормления, мама говорит, что нянечка в роддоме просто меня кидала ей со словами: возьмите вашу Наташку! Когда мама со мной вышла из роддома, то я уже откликалась на это имя, и отец сказал: ну пусть будет Наташкой.

— Отчего вы так хорошо выглядите?

— А мне больше ничего не остается делать.

— Вы в великолепной форме, вам удалось похудеть?

— А я себя поедом ем, с утра до ночи, вот и похудела.

— А если серьезно — диета?

— Ну предприняла определенные усилия, но такие, не жестокие. На таблетках не сидела, думаю, что это вредно (в моде тогда были так называемые тайские таблетки. — Э.Н.). А так кое-чего “подиетила”. Я долго худела — год с лишним.

— Булочки не едите, сладкого ни-ни?

— Ну что вы, я очень люблю слоеные булочки с вишней. Когда кто-то из подружек приходит — говорят: ну как же так, ты вроде худеешь? что же булочки-то? Я отвечаю: глупые, что же непонятно — это мой витамин: В1, В2…

— Как реагируют окружающие на вашу обновленную внешность?

— У недоброжелателей отпадает челюсть, когда они меня видят. А подруги очень радуются.

— Вы много путешествуете, отдыхаете?

— Ну мы с мужем выезжаем куда-то, но я не могу сказать, что я путешественница. Я однажды поплыла на корабле. Думала, что с ума сойду в этом замкнутом пространстве, где одни и те же люди. Я очень общительный человек, но мне нужно место, где я могу быть одна. Вообще я считаю, что кого Бог хочет проклясть — того он награждает одиночеством. Но я люблю уединение, мне нужны такие места, где я бы могла уединиться.

— Были у вас когда-нибудь мысли уйти из театра?

— Были, когда репетировали спектакль “Бег”, был конфликт. Я играла Люську. Уже пошли прогоны, но Андрей Александрович Гончаров очень мало мне замечаний делал. И вот уже такой решительный прогон, генеральная репетиция, и после этого вдруг он мне говорит — всем делает замечания, замечания, а потом мне говорит: а вам мне вообще говорить нечего, вы чудовищно сегодня репетировали, у вас какая-то там домашняя режиссура. Я говорю: какая домашняя режиссура… пока я в этой церкви — я молюсь этому богу. Он не слушает — мы с ним в два голоса. Он стал вдруг говорить: а вы меня не пугайте, что вы от меня уйдете (это после слов “пока я в этой церкви”). И он стал на меня кричать, а я встала и ушла. Пошла переоделась, пришла домой и думаю: уйду из театра, раз он так со мной разговаривает… Ну как же так — 20 дней прогона он не делал ни одного замечания (я бы пересмотрела), и вдруг на генеральной репетиции я все делаю не так?! Бывают неудачи, но не до такой же степени. Подумала я, подумала: нет, решила, я все же найду в себе силы и завтра приду на репетицию, и, если он мне скажет хоть одно слово, я повернусь, уйду и напишу заявление. Я пришла, оделась, мы все вышли на сцену. Он подошел и говорит: сейчас начнем со сцен, там, “Люська — сон шестой”, на меня смотрит и говорит: репетируйте, пожалуйста. И он мне больше ничего не сказал. Мы не извинялись, не подлизывались, вот просто сказал: репетируйте, и я стала репетировать… А так мне никогда не приходилось уходить. Потому что я все-таки из служивых — я бесстрастна, я патриотична, я Родину люблю, театр свой люблю. Ну и действительно Гончарову удалось в театре создать удивительную ауру. Когда Гончаров был в театре, мне вообще-то было хорошо.

— Вас жизнь заставляет что-то делать? Вы вынуждены как-то себя держать, подавать, контролировать?

— Да, конечно. Понимаете, взойти на вершину легче, чем с нее спускаться. Но удержаться там еще труднее. Потому что в принципе, если захочется спуститься, можно съехать оттуда и на пятой точке. Самое трудное в жизни — удержаться.

— Чего бы вы хотели пожелать себе и зрителям?

— Я вот каждое утро, когда встаю, желаю себе одного — сохраниться. Потому что мы появляемся на этот свет, и Бог дает нам все возможности, и пока нас не растаскивают извне, мы сохраняем вот это божье дыхание. Я бы хотела, чтобы каждый человек сохранил в себе это. Я хотела бы пожелать терпения, любви. Я бы хотела поблагодарить зрителей, потому что понимаю — пока есть хоть один человек, который сидит в зрительном зале и наблюдает за тем, что я делаю, — моя профессия обретает бессмертие…





Фильмография:

1966 Хмырь
1970 В Москве проездом
1972 Здравствуй и прощай
1973 Ищу человека
1973 Назначение
1974 Осень
1976 Подранки
1976 Сладкая женщина
1977 Гарантирую жизнь
1977 Доходное место
1977 Любовь Яровая
1977 Обратная связь
1977 Смешные люди!
1977 Труффальдино из Бергамо
1978 Вас ожидает гражданка Никанорова
1978 След на земле
1978 Уходя - уходи
1979 Осенний марафон (Печальная комедия)
1979 Отпуск в сентябре
1980 Белый снег России
1980 Дульсинея Тобосская
1980 Мнимый больной
1980 Незваный друг
1980 О бедном гусаре замолвите слово
1980 Однажды двадцать лет спустя
1980 Следствие ведут Знатоки. Дело N15. Ушел и не вернулся
1981 Проданный смех
1982 Детский мир
1983 Одиноким предоставляется общежитие
1983 Подросток
1983 Срок давности
1983 Хозяйка детского дома
1984 И жизнь, и слезы, и любовь
1985 Дети Солнца
1985 Зимний вечер в Гаграх
1985 Личное дело судьи Ивановой
1985 Подвиг Одессы
1985 Прощание славянки
1987 Жизнь Клима Самгина
1988 Аэлита, не приставай к мужчинам
1989 Две стрелы. Детектив каменного века
1989 Оно
1989 Сердце не камень
1990 Искушение Б.
1990 Паспорт
1990 Собачий пир
1991 1000 долларов в одну сторону
1991 Виват, гардемарины!
1991 Затерянный в Сибири
1991 Курица
1991 Небеса обетованные
1991 Чокнутые
1992 Гардемарины-III
1992 Осколок "Челенджера"
1993 Альфонс
1993 Заложники "Дьявола"
1993 Личная жизнь королевы
1995 Московские каникулы
1996 Милый друг давно забытых лет...
1998 Райское яблочко
1998 Хочу в тюрьму
2000 Любовь.Ru - сериал
2000 Тайны дворцовых переворотов. Россия. Век XVIII-ый...
2001 Развязка петербургских тайн - сериал
2001 Ростов-Папа - сериал
2001 Любовь.ru - сериал
2001 Саломея
2003 Криминальное танго





28 августа 1948 года - 15 мая 2005 года

Подвиг возвращения к жизни. Часть 2.



…И вот пришел день, которого она ждала многие месяцы, — день частичного снятия гипса. Была освобождена грудная клетка, и она, впервые за долгое время, вольно вздохнула. Каким же это было блаженством! Она стеснялась Збышека, не разрешала ему присутствовать при перевязках, стеснялась санитаров, даже лечащего врача. От гипса остались кровоточащие ссадины. И хотя врач бодро уверял, что все идет нормально, Анна знала, что он беспокоится по поводу появившейся маленькой опухоли на левой руке около плеча.

Клавиры, когда-то забракованные ею, теперь доставляли Анне истинное наслаждение. Она их “проигрывала” в своем сознании. За нотными строчками видела большие оркестры, управляемые превосходными дирижерами, слышала музыку этих оркестров и вновь видела себя на сцене.

Она написала письмо в Москву Качалиной — обычное письмо, где ничего не надо было придумывать, заботиться о стиле, а просто и чистосердечно рассказать о том, что произошло, и попросить поддержки. Качалина, как и ожидала Анна, ответила немедленно. Ее письмо было очень трогательным и вместе с тем деловым. Она не сомневалась, что работа над пластинкой будет продолжена, сообщала, что ищет для Анны клавиры новых песен, что у нее имеются клавиры новых песен Пахмутовой и Фельцмана. Скоро она подыщет еще что-нибудь и тогда пришлет все вместе...

Анне казалось, что сердце от радости вот-вот выпрыгнет из груди, она радовалась песням, которых еще не знала, но предчувствовала, что, независимо от того, придутся они ей по душе или нет, она их все равно обязательно споет и запишет. Уж слишком деловым и не оставляющим никаких сомнений был тон писем Качалиной. И именно в этом деловом, лишенном сентиментальности тоне больше всего нуждалась Анна.

С ней говорили не как с жертвой, не как с человеком, требующим сострадания, а как с деловым партнером, как с артистом, в графике которого практически нет пауз...

Анна не предполагала, что день окончательного снятия гипса принесет ей не только радость, но и печаль. И хотя прекрасный специалист, мягкий, сердечный человек Рышард Павляк аккуратно и мастерски при помощи ножниц освобождал Анну из гипсового плена, она чувствовала, что у нее нет сил управлять успевшими привыкнуть к долгой неподвижности конечностями. А может быть, не удалось “починить” позвоночник и теперь она обречена на неподвижность, которая станет ее спутником до самой смерти? Врачи убеждали ее, что после такой тяжелой катастрофы все идет нормально. Только надо запастись терпением и ждать. Но сколько ждать? Год, два, пять лет? На этот вопрос ответа не существовало. Но что значит для певицы ждать, что значит вообще для человека ждать? Заболевший инженер хоть и отстанет от стремительно развивающейся науки и техники, потом (в зависимости от своего прилежания) в состоянии догнать время и наверстать упущенное. Это относится к людям многих профессий. Даже драматический артист может найти себе другие роли. А вот певица... Век певицы так короток! Моды быстро меняются. И вчерашние любимцы публики сегодня становятся никому не нужными...

Писем, которые раньше приходили в огромном количестве, полгода спустя заметно поубавилось. Исключение составляли письма из СССР. Все такие же сердечные и доброжелательные…

…Как пришла мысль написать книжку? Тогда ли, когда, посмотрев на листки бумаги, приготовленные для ответа на письма, она вдруг подумала: “А что если заготовить один-единственный ответ для всех, попробовать рассказать о себе, о том, как нелегко давались мне уроки музыки, о своих первых и о своих последних шагах?” А может быть, после одного разговора? Давний знакомый, журналист Яцек, побывав у нее в больнице, посоветовал: “Ты бы, вместо того чтобы здесь вылеживаться, взяла бы да написала о себе! О том, что ты видела, особенно в Италии. Интерес к тебе по-прежнему велик. Тебе, я думаю, найдется о чем рассказать. А если что, я подправлю...”

Написать книгу о себе. Это было заманчиво. И в то же время страшно. Писать Анна любила. Ей нравилось поздно ночью, после концерта, завернувшись в плед, писать родным, Збышеку, друзьям или Анечке Качалиной. К письмам она относилась, как к литературному труду — писала не наспех, что в голову придет, а вдумчиво, подыскивая слова, стараясь придать письму литературную форму, напоминающую короткий рассказ...

Итак, писать книгу! А, собственно говоря, какое у нее право рассказывать миллионам людей о себе? Кому это интересно? А главное, нет ли в этой затее привкуса саморекламы: вот, дескать, попала певица в катастрофу, лежит, закованная в гипс, и выжимает слезы у сентиментального читателя. От одной этой мысли ее передернуло. Меньше всего Анна хотела, чтобы ее жалели! Больше, чем когда-либо, она нуждалась в поддержке! Она взялась за перо с противоречивым чувством.

Писать, чтобы отвлечься от страданий? Чтобы быть “при деле”? Писать, чтобы твой рассказ был интересен для всех, даже для тех, кого мало волнуют проблемы искусства и мир эстрадных звезд? Наконец, писать, не будучи уверенной, что твоя рукопись когда-нибудь увидит свет?.. Она вдруг отчетливо представила себе лица скептиков в варшавском литературном кафе на Краковском предместье. Вот один, за чашкой кофе, ворчит себе под нос: “Мало у нас графоманов, так еще одна решила заработать на собственном увечье...”

Конечно, не случись с ней всего этого, вряд ли у нее появилась бы мысль об автобиографической книге. Но сейчас ей хотелось, чтобы эту книгу поняли правильно: она станет ответом на многие письма, которые приходили и приходят к ней отовсюду. И если уж ей больше не придется петь, если она не сможет больше появиться на сцене— пусть книга станет ее исповедью...

Первые страницы шли тяжело: ощущалась какая-то внутренняя скованность. Каждое слово давалось с трудом. Первые страницы показались ей слишком женскими, жалобно-плаксивыми. Она разорвала их и начала писать все сначала. Впервые она на самом деле забыла, что большая часть ее тела еще находится в гипсе. Анна снова погрузилась в мир юности, когда энергичная рыжеволосая Янечка силой потащила ее во Вроцлавскую эстраду...

Первым литературным ее критиком был журналист Яцек.

— В принципе неплохо, — констатировал он, — словом ты владеешь. Но композиционно как-то не очень. Попробуй придумать завязку, разбей все на главы. Тогда будет интереснее, а главное — “читабельнее”.

Анна опять начала все сначала. Теперь она уже писала по тщательно продуманному плану. Правда, она постоянно сбивалась на детали. Для нее-то эти детали много значили. Но вот будут ли они что-то значить для читателя?

Лечащий врач — высокий брюнет с милым, застенчивым взглядом, по имени Войтек Хаджинский, — начал готовить Анну к занятиям физкультурой. Впрочем, “занятиями”, а уж тем более — “физкультурой”, их можно было назвать только условно. Надо было учиться понемножку двигать руками и ногами и при помощи специального ремня пытаться хоть чуточку оторваться от подушки. Занятия были рассчитаны на несколько месяцев и требовали от врача исключительного мастерства, а от больной — мужества. Малейшее движение причиняло ей сильную боль.

Иногда Анне казалось, что все усилия напрасны, что теперь не удастся восстановить двигательные функции и невозможно избежать неподвижности. Она начинала беспомощно плакать, и тогда добродушное лицо врача делалось строгим, даже злым. Он быстро уходил со словами:

— Завтра начнем все сначала. И не хныкать! Не выношу женских слез!

Назавтра все начиналось сначала. Каждое движение требовало не только выдержки, но и огромного напряжения. Она обливалась потом, а глаза сами закрывались от усталости.

— Хотите петь? — допрашивал врач. — Хотите любить?

— Хочу! — срывалась на крик больная.

— Тогда работайте! Вы же мужественный человек...

После таких занятий, пусть поначалу и продолжавшихся считанные минуты, Анне страшно было думать о том, чтобы писать дальше свою “исповедь”. Она упрямо гнала от себя сон. Но усталость сковывала ее, и она надолго засыпала. Просыпалась с ощущением страха: все напрасно — левая рука и нога не слушаются. Они как будто мертвые, как будто чужие.

Так продолжалось месяцами. Но с каждым днем Анна, превозмогая боль, едва заметными, крохотными шажками шла к выздоровлению.

Она не обратила внимания на незнакомого доктора, который однажды пришел к ней в палату и принялся внимательно рассматривать то место на предплечье, где появилась опухоль. Главным было ощущение (она чувствовала это всем сердцем), что у нее внутри что-то происходит. Будто наполняются живой кровью мускулы, будто они вот-вот начнут действовать. Кажется невероятным — сегодня без помощи врача она подняла руки над головой и даже попыталась похлопать в ладоши. На следующий день еще раз. Теперь даже можно потянуться, будто зевая после сладкого сна. И перейти к следующим упражнениям, будучи уверенной, что все делается не напрасно, что в конце концов достижения медицины, помноженные на волю к жизни, способны дать результат...

А за окнами снег. Мама и Збышек рассказывают о том, какая она, заснеженная Варшава — веселая, нарядная, новогодняя. Всюду звучит музыка, люди поздравляют друг друга с рождеством, желают счастья. У Ани тоже немало посетителей — поздравлений и пожеланий хватает. Им бы осуществиться хоть наполовину, хоть на четверть, хоть на самую малость! Почти полтора года в больнице. Полтора года страданий. Только страданий?

Нет! Это были и месяцы трудной, жестокой борьбы, увенчавшейся, правда, только частичным успехом. Анна еще не знала, что врач, приходивший к ней и осматривавший опухоль, по профессии — онколог и что он подозревает у нее начальную форму рака кожи.

Требовалось немедленное хирургическое вмешательство. Анне еще одна операция показалась пустяковой по сравнению с теми, которые ей пришлось перенести. Руки ее держались на “гвоздях”, мастерски вбитых туда искусными хирургами. По частям собранный позвоночник, вместе с левой половиной тела — тоже результат изумительного искусства хирургов. Теперь была удалена опухоль. И тут, накануне рождества, Анна неожиданно для себя задала доктору Войцеху Хидзинскому вопрос (который ей самой показался странным и нелепым):

— Пан Войцех, а скоро я смогу поехать домой?

— Домой, домой, — задумчиво повторил доктор. — А где, собственно говоря, у вас дом?

— Во Вроцлаве. Правда, мама пока снимает комнату в Варшаве, но министр сказал, что мы вот-вот должны получить квартиру...

— Понимаете, если бы у вас были хорошие домашние условия, я бы счел даже полезным для вас как можно скорее покинуть больницу. Ваш жених — инженер? Тогда он сможет установить и в комнате снаряды, необходимые для лечебной физкультуры.

И наступил долгожданный день, когда можно было распрощаться с больницей! Надолго ли? Этого Анна не знала, но была уверена в одном: она сделает все возможное, все, что только сможет выдержать, чтобы никогда больше не возвращаться в больницу. Ее на носилках внесли в машину “скорой помощи”. Машина понеслась по Маршалковской, потом по аллеям Уездовским к площади Победы.

Это был еще не “ее” дом. Это была лишь отданная им на временное пользование чужая квартира. Но Анна испытывала блаженство: наконец-то она оказалась в человеческом жилище, без запаха лекарств, без строгих лиц медсестер. В квартире был телевизор, и теперь Анна могла смотреть интересующие ее телевизионные программы. Естественно, ее волновала эстрада, и она с нетерпением ждала так называемые развлекательные передачи. Она увидела на экране Поломского и Куницкую и обнаружила, что они нисколько не изменились за полтора года, будто она рассталась с ними вчера. Понравилась Марыля Родович, о которой она впервые услышала от санитара в больнице, действительно очень яркая, темпераментная, необычная, со “своим лицом”. Втайне Анна надеялась, что, может быть, в одну из передач включат ее старую запись. Но Анны в эфире не было, и с этим предстояло смириться...



Зато работа над книгой здесь, “дома”, шла лучше, чем в больнице. Она писала по два-три часа в день: дольше не разрешали врачи. А мама очень следила за тем, чтобы Збышек строго выполнял функции главного специалиста по лечебной физкультуре.

Она научилась сидеть на постели и несколько минут держаться в таком положении, хотя кружилась голова и она судорожно хваталась за специальные поручни, чтобы не упасть. Радостное возбуждение новизны стало угасать. Боли в спине усилились (неужели ничего не удастся сделать и она приговорена к неподвижности?).

В один из мартовских дней, когда солнце весело заглянуло в окно, ей принесли письмо, судя по штемпелю, отправленное несколько месяцев назад из Гонконга. Его автором был выдающийся мореплаватель Леонид Телига — смелый и мужественный человек, совершивший в одиночку кругосветное плавание на яхте. Из письма следовало, что он лишь недавно узнал о несчастье Анны и очень огорчился. И просто как человек, и как большой поклонник ее таланта. Оказывается, он взял с собой в плавание записи ее песен и часто слушает их. “Это, — писал он, — придает мне силы в борьбе со стихией”. Телига очень бы хотел, чтобы его письмо хоть чуточку помогло Анне в борьбе за возвращение на сцену. “Я не сомневаюсь, — он подчеркнул эти слова, — в том, что это Ваша главная и единственная цель. Вы рождены для искусства так же, как искусство рождено для Вас. Я верю, я надеюсь, я не сомневаюсь, что Вы вернетесь”… Это письмо очень взволновало Анну, она испытывала горячее чувство благодарности к этому сильному человеку, где-то в океанской дали задумавшемуся о ее судьбе.



День ото дня ей становилось все лучше. Правда, по утрам все так же невыносимо болела голова, но мускулы становились все более податливыми и послушными.

Однажды мама вошла в ее комнату и чуть не уронила от неожиданности поднос: Анна сама, без посторонней помощи, полусидела на кровати и радостно улыбалась ей.

В конце июля она уже спускала ноги с кровати. После затянувшегося перерыва она опять увлеченно работала над книгой, дойдя до самого трудного, как ей казалось, места — фестиваля в Сан-Ремо, в общем-то, для нее и почетного и загадочного. Однажды она проснулась от шума в передней. Дверь была распахнута настежь, и какие-то люди под командованием Збышека пытались затащить в квартиру громоздкий предмет.

— Что происходит? — спросила Анна у вошедшей в комнату мамы.

— Твоему Збышеку просто цены нет! Представляешь, он взял напрокат для тебя пианино!

“Збышек, Збышек! — в который раз с нежностью повторяла она его имя. — Сколько же в тебе доброты! Как ты умеешь понять меня, угадать, что мне всего нужнее...”

Теперь пианино в соседней комнате притягивало ее, как магнит. Инструмент властно звал к себе. Анна еще не видела его, но уже мечтала о нем, как путник в пустыне, изнуренный жаждой, мечтает о глотке ледяной воды. Ноги не слушались, казалось, они вот-вот подломятся. Анна опиралась на коляску, палки, костыли, случайные предметы — и шла. Шла крохотными шажками, почти ползла — и в изнуряющие жаркие дни, и в ветреные осенние — в соседнюю комнату, где под закрытой крышкой ждали ее прикосновения черные и белые клавиши.

Желанный день настал! Заботливые руки Збышека приподняли крышку, и на клавиши легли длинные худые пальцы Аниных рук. Она начала подбирать мелодию “Эвридик”, виновато улыбаясь, если сбивалась и фальшивила. Потом заиграла более уверенно. Потом молча просидела у пианино несколько часов, как сидят с дорогим и близким человеком после долгой мучительной разлуки.

Потрясение от встречи с музыкой оказалось слишком велико. Она пролежала потом несколько месяцев, не в силах шевельнуться. А потом снова пошла...

Друзья собрались у нее спустя три месяца.

Почти три года Анна не выходила на улицу. В лице не осталось ни кровинки, огромные глаза, наполненные страданием, в этот вечер светились радостью. Правда, она тяжело опиралась на палку. Но в ее облике ничто не вызывало чувства жалости и сострадания. Через полчаса гости и думать забыли, что пришли к тяжело больному человеку, с которым судьба обошлась так жестоко. На пианино Анна играла неважно (уроки музыки ей довелось урывками брать лишь в детстве), поэтому аккомпанировал ей ее старый товарищ, знакомый по Вроцлавской эстраде, который жил теперь в Варшаве.

Анна пела! Ее истосковавшаяся по музыке душа, казалось, в этот вечер брала реванш за упущенное. Она пела свободно, легко, словно снова обрела крылья, словно не было всех этих страшных лет, наполненных болью, операциями, запахами лекарств, душевным смятением. Она мечтала услышать резкие критические слова, строгий профессиональный разбор. Но гости не скупились на похвалу, говорили о том, что подлинный талант и настоящее мастерство нельзя сломать, а душу и сердце — разбить, что музыка ее песен нежна и сердечна, хорошо передает настроение, их необходимо как можно скорее записать, их ожидает несомненный успех...





Эпилог.


…Ее выступления проходят хорошо, даже очень хорошо. Да и самой Анне кажется, что она помолодела, голос звучит свежо и уверенно, и, как бывало раньше, именно в концертах она набирает живительную энергию, каждый раз как бы дающую возможность возрождаться, выходить победителем в схватке с недугом. Неужели последствия катастрофы и сама катастрофа будут терзать и преследовать ее всю жизнь? Так приходится все время бороться. За песни. За расположение зрителей. За собственное здоровье...





А с ногой все хуже. Боль, долго не приходившая, опять вернулась. И застряла в ноге, как заноза, грозит поселиться там навсегда. Анна, превозмогая боль, едет на концерты, и, глядя на нее, разговаривая с ней, трудно поверить, что она так страдает физически. Анна рада, что этого никто не замечает, что никто не лезет к ней с расспросами, со словами сочувствия...

Звонили из “Пагарта” — Анна должна ехать в Австралию.

— Береги себя! — говорит на прощание Збышек. — Знаешь, Анна, я чувствую свою вину, что отпускаю тебя в таком состоянии работать.

— Что ты говоришь, — улыбается Анна, — какая работа! Я почти туристка, еду вот в Австралию...

В самолете случился приступ дурноты. В полете никогда с ней этого раньше не бывало.

“Ничего, надо постараться думать о чем-то хорошем, о том, какой забавный и послушный маленький Збышек, и о том, какое это счастье — что он есть”.

В Мельбурне тепло — не жарко, а именно тепло, — дышится легко, и Анна приветливо улыбается новым знакомым, на сей раз австралийским полякам, нашедшим приют здесь, за морями, за лесами, далеко-далеко от родины.Неизвестно, зачем она приехала сюда — выступать или отвечать на вопросы: “Как там у нас — на родине?”, “Как вы относитесь к “Солидарности”?”

Да, в Польше не спокойно. Только и слышно о забастовках, о новых требованиях “Солидарности” к правительству... Но как рассказать этим оторванным от Польши людям, руководствующимся старыми призрачными понятиями и накрепко засевшими в них эмоциями, о том, что происходит в Польше? О том, что социализм, его идеалы стали частью сознания людей, и о том, что возврата к прошлому нет?!

Анна выходит на сцену концертного зала “Мельбурн” и поет: “Быть может, где-то далеко-далеко лежит лучшая страна и там красивее, богаче и наряднее. Но сердцу дороже всего песня над Вислой и песок Мазовша”.

Она ждет не дождется обратного рейса в Варшаву. Как там дома? Как ее Збышеки? Она уже совсем не думает о себе, о собственном нездоровье, о постоянной боли в ноге, В самолете исступленно смотрит в окно, как будто пытается увидеть с высоты полета Польшу и милых, дорогих ее сердцу людей.





И все-таки — больница! Знакомый запах лекарств, белые халаты медицинских сестер и врачей. Пока никакого лечения — идет обследование. Она понимает, что врачи ставят под сомнение предыдущие диагнозы. Приглашен крупнейший специалист-онколог. И вот окончательный диагноз-приговор: “Нужна немедленная операция”.

— Нет, на операцию я не соглашусь, — решает Анна, — Сердцем чувствую, что светило ошибается. Надо попробовать другие средства.

“Другие средства”! Трудно, да и невозможно винить Анну в избранных ею “других средствах” — в обращении к знахарям и экстрасенсам, к лечению голодом и травами. Порой ей становилось лучше, на какое-то время боли уходили и она чувствовала себя почти здоровой: играла с маленьким Збышеком , садилась к пианино и начинала подбирать мелодии песен, погружаясь в огромный и прекрасный мир, принадлежащий ей одной, — мир, в котором она всегда была счастлива. Она звонила пану Анджею. И он, радостный, всегда готов был мчаться, собирать музыкантов, искать площадки, хотя было не до концертов. И Збышек и мама пытались оградить Анну от всего, что происходит за стенами дома, от грозных и тяжелых испытаний, выпавших на долю всех граждан Польши. На письма из Советского Союза она набрасывалась с особой страстью. По-прежнему писали ее почитатели: видят ее здоровую и невредимую по телевидению, ждут встречи с ней на концертах. Качалина прислала клавиры новых песен.

Несколько раз звонили с Московского радио, по телефону записали интервью с ней, и она, хоть и не любила давать интервью, на сей раз говорила много и охотно.



Самолечение давало временные и ненадежные результаты. Врачи настаивали на хирургическом вмешательстве... И опять больница, операционная, склонившиеся над ней лица хирургов.

— Все хорошо, пани Анна, — говорит пожилая медсестра, — скоро выпишем вас домой. Будете петь.

Ну вот, так всегда. И там, в Италии, и здесь, в Польше, ее успокаивают одними и теми же словами:

“Скоро опять будете петь”. Летчикам они, наверное, всегда говорят: будете летать, шоферам — ездить, балеринам — танцевать. А ей — петь!

А ведь действительно: петь для нее — это самое главное. Без громких слов она может это сказать самой себе. Она почему-то сравнивает свое тогдашнее положение, после катастрофы, с нынешним. И тогда и сейчас — борьба за жизнь, за возвращение. Тогда победила Анна...





Домой ее выписывают довольно скоро. Быстрее, чем она предполагала. Но самочувствие ее не улучшается. Сил едва хватает, чтобы ударить по клавишам. Никто никогда не видел, как она плачет. Сейчас она рыдала в голос. Не стесняясь ни себя, ни своего собеседника в Москве, который в ужасе слушал ее на том конце провода. Слова ее были временами неразборчивы. Она почти кричала:

— Я больше никогда не буду петь! Мы никогда больше не увидимся!

Она дремала в кровати, склонив голову на плечо, когда в комнату влетел Збышек.

— Анна, тебя приглашает Московское телевидение...

— Какое телевидение, какая Москва — в таком состоянии? Я еще нездорова. Вот поправлюсь...

— Тебя приглашают на лечение. Надо ехать...

Весь вечер она собиралась. Казалось, силы вернулись к ней.

Утром она была совершенно готова. За час до отлета самолета потеряла сознание...

Операция следовала за операцией. И вновь врачи поражались ее терпению, ее “умению” переносить физические страдания, ее уверенности, что и в этой схватке с тяжелейшим недугом, безжалостно поразившим и продолжавшим поражать ее организм, она победит.

Ее снова выписали из больницы и спустя месяц возвратили обратно. И снова операция. И снова нечеловеческая, безумная боль. И наступает момент, когда кажется, что смерть — избавление от всех земных мук...

Она как бы продолжала существовать в двух измерениях: одно — физические страдания и болезни, другое — мир музыки, который сопутствовал ей всю жизнь и который по-прежнему был рядом...

Качалина прислала кассету с записями новых песен А. Пахмутовой, Е. Птичкина и Т. Берикашвили, написанных специально для Анны.

Когда возвращалось сознание, начинал работать мозг, она просила поставить эту кассету. Анна написала несколько благодарственных слов Качалиной. Она бы написала и больше. Но не было сил...

Она думала: неужели это все? Конец? Никогда она не увидит небо, солнце, траву? Не увидит взрослым своего сына? Не выйдет больше на сцену, навстречу людям, которых она так любила и которые, наверное, любили ее...

Она умерла 26 августа 1982 года в Варшаве на сорок седьмом году жизни, и была похоронена на реформаторско—евангелическом кладбище в Варшаве.



И все-таки Анна Герман вышла победительницей и из этой схватки со смертью. Своим мужеством, своим светлым жизнелюбием она не только отсрочила исполнение неумолимого приговора. Но и доказала, что физическая смерть не властна над подлинным талантом, над нравственной и духовной чистотой, над человеческой порядочностью. Над всем тем, что для нас, ее современников, так счастливо соединилось с ее обликом и голосом — голосом нашей “Надежды”.


Об Анна Герман был снят документальный фильм "Неспетая песня Анны Герман".





"Я ЗВАЛ ЕЁ АНЕЧКА..."



Интервью со Збигневом Тухольских.


— Пан Збигнев, вы верите в любовь с первого взгляда?

— Да, пожалуй, я верю в такую любовь. И в литературе существует много тому примеров. Мы познакомились, когда я работал в Политехническом инстуте на кафедре металловедения. Однажды по работе меня отправили во Вроцлав. Возвращаться оттуда я должен был в 16.30, а так как управился быстрее и была хорошая погода, то я решил пойти искупаться на городской пляж. Тут я увидел очень красивую блондинку, которая читала книжку. Я попросил её посмотреть за моими вещами, пошёл плавать, а потом мы разговорились. Оказалось, что студентка и изучает геологию. Ей тогда было где-то 23 года, а я её на 6 лет старше. И уже тогда она сказала, что время от времени принимает участие в разных концертах.

— На что вы обратили внимание в первую очередь?

— Классические греческие черты лица и, конечно, её прекрасная фигура — она лежала и загорала в купальнике. Мы же всегда сначала обращаем внимание на внешность человека, а уже потом начинаем узнавать душу и характер... Белокурую Анечку судьба никогда не баловала. Несчастья следовали одно за другим, не щадя ранимую детскую душу. Сначала жизнь жестоко разлучила родителей — бухгалтера Евгения Германа и учительницу Ирму Сименс. В 1938-м , когда Ане было всего 2,5 года, репрессировалли отца. Mать с двумя малышами на руках осталась одна — в глухом городке Ургенче Средней Азии. Вскоре умер и Игорь, младший брат Ани. Отчим-поляк, которого, словно по иронии судьбы, звали Германом, погибает во время Второй мировой, окончательно разбив надежды учительницы на счастливую семейную жизнь. B 1945-м Анечка вместе с мамой и бабушкой обрела новый дом — в тесной серой комнатушке на окраине Вроцлава — и начала учить польский язык.

— Я попросил её, чтобы она сообщила, когда будет выступать с концертом поблизости от Варшавы, - продолжает пан Збигнев.- Она прислала открытку. Правда, это было далековато от Варшавы, в 300 км.

— Но ведь не к каждой красивой девушке вы бы поехали за 300 км на первое свидание?

— Нет, конечно. (Смеётся.) Но концерт мне очень понравился, и хотя я не могу сказать, что очень хорошо разбираюсь в музыке, но для себя я понял, что это великопный голос и вряд ли ещё у кого-то такой есть.

— А вас не смущало, что она - талантливая певица и у неё, наверное, масса поклонников?

— Это очень личный вопрос, но я отвечу. Тогда я уже имел высшее образование, был ассистентом, и главное, у меня был рост 186 см. И я видел, что почти все возможные конкуренты всё равно ниже. Несмотря на то что у Ани был рост 181 см, она очень любила ходить на высоких каблуках и на шпильках. Поэтому у нас получался почти одинаковый рост.

— Тогда она уже была популярна?

— Нет, она только делала первые шаги, и ей нужно было иметь лицензию, чтобы выступать, потому что у неё не было музыкального образования. Надо было сдать экзамен перед авторитетной комиссией, в которой были довольно известные композиторы, режиссёры, исполнители...Где-то в 24-25 лет она одновременно получила диплом гелога и разрашение петь. Диплом она сразу спрятала, хотя её работу профессора оценили как кандидатскую диссертацию.

О карьере профессиональной певицы Анна даже не мечтала. Да и какой публике она понравится — длиннющая отличница-нескладуха, которую дразнили мальчишки в школе и не назначали свиданий. "Может быть, заняться живописью?" — подумала 17-летняя девушка и подала документы в Высшую школу изящных искусств. Однако реальность — с постоянной нуждой и бесперспективностью — спустили Аню на землю. Выбранный вместе с мамой геологический факультет Вроцлавского университета обещал кусок хлеба в будущем. Петь собственные песенки в студенческом театре "Каламбур" Анне удавалось в редких перерывах между учёбой и сессиями. Оттуда-то подающая надежды Герман и попала в коллектив вроцлавской эстрады — в недоступную раньше артистическую среду и тяжёлую гастрольную жизнь.

— Пан Збигнев, вы никогда не хотели иметь обыкновенную, домашнюю жену, которая не пропадает вечно в разъездах?

— Ну, это в общем-то было уравновешенно. В отпуск мы всегда ездили вместе, дважды были в Болгарии. Однажды даже брали с собой Збышека, когда он был ещё совсем маленький. Да я и не мог бы сказать ей:"бросай пение и занимайся только домом и семьёй". Наоборот, мне хотелось, чтобы она как можно больше выступала, потому что нельзя заниматься только домом, когда имеешь такое дарование... Официальной супружеской парой мы стали только в 70-м году, хотя своё хозяйство у нас появилось раньше.

— Вы часто дарили ей цветы?

— Да, очень часто. Особенно она любила красные розы, и я приносил их на концерты огромными охапками. Может быть, из-за специфики работы она очень любила получать в подарок тушь для ресниц, которая не расплывалась. А её любимые духи назывались "Антилопа". Я сейчас не помню, французские они были или нет, но думаю, что это были очень известные духи.

— В чьи обязанности входило приготовление ужина?

— Это зависело от того, кто раньше приходил с работы. Часто Ани готовила обед, а я всё умел делать. Ани очень любила, когда к ней приезжали друзья. Особенно она любила готовить одно блюдо. Наверное, оно узбекское. К рису добавляется по 3 кг моркови, свеклы и репчатого лука. Всё это готовилось отдельно и только потом очищалось, терлось на тёрке и смешивалось. Туда она добавляла очень много чеснока, заливала растительным маслом и сдабривала приправами. Затем вся эта масса сверху клалась на рис. Я думаю, что гостям это очень нравилось, потому что тарелки у всех были пустыми. А потом все пили зеллёный чай.

— Анна посвящала вам песни?

— Так, чтобы это говорилось или писалось перед песней — нет. Но часто, чтобы сделать приятное, она пела дома специально для меня. Я её звал Анечка, а она меня Збышек. Иногда я просил её спеть на вечеринках для гостей, которые собирались у нас дома. Она пела, но многие люди не умеют слушать: разговаривали во время её пения, и тогда она обижалась на меня за мою просьбу... Вот племянник любит работать под её песни, создавая себе такой музыкальный фон. Но так делать нельзя. Её песни нужно слушать очень сосредоточенно и внимательно.





— Она советовалась с вами по поводу своего творчества?

— Нет, я только слушал. Она сама чувствовала, когда получалось хорошо. Иногда бывало так, что она сочиняла что-то сама, и ей говорили профессионалы, что "у тебя это противоречит всем правилам гармонии". А потом, через 2-3 дня, они возвращались:"Ты знаешь, это здорово получилось". Часто, когда она пела, музыканты начинали постукивать палочками по пюпитрам, и это означало выражение полного восторга пением. Если бы не эта история в Италии, Анна стала бы и там очень популярной.

Это был огромный успех. Вторая премия на престижном фестивале эстрадной песни в Сопоте, полная победа в Ополе — "польской Венеции", первое выступление в Москве. Долгий перелёт в Америку, где ей предложили контракт на два года и фиктивный брак, чтобы упростить бюрократические процедуры. Она отказалась — ведь в Варшаве её ждал единственный и любимый Збышек. Ани постоянно звонила ему, где бы ни находилась, порой растрачивая половину гонораров на телефонные разговоры...

Первая полячка, допущенная участвовать в сугубо итальянском фестивале и получившая зрительский "Оскар симпатий — 1967". Окрылённая и счастливая, Ани со своим администратором на блестящем "Фиате" несётся в Милан, чтобы отпраздновать очередную победу... Два окровавленных обездвиженных тела на обочине обнаружили только утром. В одном из них дорожная полиция опознала её, популярную звезду польской и итиальянской эстрады. Повреждения позвоночника, сотрясение мозга, переломы обеих рук и ног. Анна пришла в сознание на двенадцатые сутки. Все эти дни у постели дежурили два самых близких человека — мама и Збышек. Итальянские врачи ничего не обещали, тем более, что деньги на лечение уже подходили к концу, и надо было собираться назад, в Польшу... Шли месяцы... Даже когда гипс, сковавший всё тело, сняли, облегчения это не принесло. Искалеченная, разбитая Ани не могла даже пошевелить рукой или на мгновение оторваться от подушки. Один Бог знает, сколько слёз осталось на той подушке, пока у Ани наконец получился первый шаг. Мало кто верил в то, что она выживет. А она ещё хотела родить ребёнка для Збигнева...

— Как вы узнали об автокатастрофе в Италии?

— Нам позвонили, когда я был ещё на работе. Я пришёл домой, открыл дверь и увидел, что мама Ани плачет в телефонную трубку. На следующий день фирма "Пагарт", которая работала с Ани, оформила нам билеты, и мы вылетели в Италию...

Долгожданного крепкого мальчишку Анна родила через несколько лет после аварии, в 1975-м, спустя десять дней после возвращения с гастролей в Нью-Йорке.

— Збышек-младший появился, когда Анне было уже 39 лет. Вас обоих не мучили сомнения, стоит ли рисковать здоровьем?

— Нет. Мы очень хотели этого ребёнка, и у нас не было никаких сомнений. Ани активно работала, даже во время беременности, и, кстати, именно в это время она приезжала на гастроли в Москву. Когда сын был совсем маленький, а маме надо было уехать, с ним оставалась бабушка Ирма — мама Ани, иногда — домработница Ирен или я. Я ему готовил специальным способом протертую гречневую кашу со вкусными добавками, и вот вы сами можете видеть, каким он стал.





— Кстати, какой рост у этого великана?

— На военной комиссии сказали, что 1,97 м. А на домашней комиссии мы намерили ровно 2 метра.

— Сын унаследовал мамин голос?

— Должен сказать, что голос у него хороший и красивый. Когда у него хорошее настроение, он очень часто поёт, но только для себя. Хотя он это и скрывает, но я по секрету скажу, что Збышек — большой любитель всей железнодорожной техники. В Варшаве он основал целое общество любителей железной дороги и сам является его председателем.



— Анна с семьёй всегда жила в достатке, как полагается звезде?

— Нет, этого ничего не было. Всё, что удалось накопить, мы вложили в наш дом, в котором живём и сейчас. Купили мы его где-то в начале 70-х годов. В Варшаве есть такой район — Жолибош, и там стоит наш двухэтажный дом площадью 146 метров. Кроме нас там живёт мама Ани, которой 15 ноября прошлого года исполнился 91 год. Когда-то она была русистом и германистом в вузе во Вроцлаве, а образование получила в инязе в Одессе. Бабушка до сих пор надеется, что, может быть, найдётся её младший брат Вильмар Мартес, который оказался в России в 30-х годах и пропал в лагерях. Но мне кажется, что это скорее всего невозможно, вряд ли он жив... Есть у нас ещё Тара — щупленькая, но довольно большая дружелюбная собачка. Ей четыре года.

— Наверное, это не случайно, что день рождения Анны Герман 14 февраля совпал с Днём Святого Валентина. Вы с ней отмечали этот праздник?

— Нет, тогда его ещё не отмечали. И потом, это ведь западный, чужой праздник. Но день рождения мы отмечали всегда.


Нестерпимая боль в ноге началась во время концерта. В Москве, в "Лужниках", она мужественно исполнила на бис "Когда цвели сады", а потом с трудом доковыляла до кулис, пытаясь сохранить улыбку на лице, как делала всю свою жизнь. И снова — больница, консультация специалистов и бесчисленные операции. Первоначальный диагноз врачей — тромб, последствие катастрофы. Позже онкологами выносится новый вердикт, более грозный — рак. Устав от врачей и лекарств, Ани решила лечить себя самостоятельно: травами, голодом, заговорами экстрасенсов и народных целителей. Это не помогало. Она теряла сознание, выписывалась из больниц и возвращалась туда снова. Если бы можно было вылечиться с помощью только силы воли и терпения, то, без всяких сомнений, Ани бы победила. Но на этот раз измученный организм отказался помочь ей...

Анна Герман умерла в Варшаве 26 августа. Ей было всего 46 лет, и у неё было всё для счастья — два любящих её Збышека, мама, друзья и сцена.



Автор текста Мария Костюкевич



Послесловие…



"Мне не трудно уйти!". Это были ее последние слова... Анна Герман была похоронена на Варшавском евангелистско-реформаторском кладбище. Проститься с Анной пришли тысячи варшавян. Сейчас над ее могилой мраморный памятник, на котором были выгравированы ноты и строка из 23 псалма Давида, музыку к которому Анна написала незадолго до смерти.





14 февраля 1936 года - 26 августа 1982 года

Певица и композитор



Анну Герман часто спрашивали: “Откуда вы так хорошо знаете русский язык? Вы говорите почти без акцента, а поете даже более “по-русски”, чем иные из наших соотечественников”. Обычно она отшучивалась. Но иногда глаза ее становились мечтательно-грустными, и она отвечала более конкретно: “А как же может быть иначе? Я родилась в Советском Союзе, там прошло мое детство. Мой родной язык — русский”.




ФРАГМЕНТЫ КНИГИ АЛЕКСАНДРА ЖИХАРЕВА "АННА ГЕРМАН".

Детство в Ургенче.


Каким образом далекие предки Анны Герман, переселенцы из Голландии, в середине XVII очутились в России? Отправились ли они на восток в поисках счастья или были вынуждены оставить родные места по каким-либо другим причинам? Прапрадед Анны по отцовской линии, лет сорок проживший на хуторе, на юге Украины, отправился в предальний путь, в Среднюю Азию, где и поселился навсегда. Там, в маленьком городке Ургенче, познакомились, а спустя несколько месяцев поженились бухгалтер мукомольного завода Евгений Герман и учительница начальной школы Ирма Сименс.

Шел 1935 год. Кем станет их ребенок, как сложится его судьба, будет ли он здоров и счастлив? Об этом часто шептались по ночам готовящиеся стать родителями молодожены. Их первенец — девочка — не доставляла родителям особых хлопот. Анна росла спокойным ребенком, плакала редко, первое свое “ма” произнесла в восемь месяцев, а через три недели сделала самостоятельный шажок. Спустя год в семье появился и второй ребенок — Игорь, болезненный и капризный. “Ну что ты опять хнычешь? — корила малыша измученная мать. — Брал бы пример с сестренки! Она девочка, а видишь, какая умница — тихая, послушная”.



Отца Аня почти не помнила: ей было два с половиной года, когда он исчез из ее жизни навсегда. Евгения Германа арестовали по ложному доносу в 1938 году. Все попытки доказать его невиновность в то время оказались безуспешными. В 1956 году справедливость восторжествовала: он был полностью реабилитирован и с него были сняты все обвинения.

Беда никогда не приходит одна. Тяжело заболел Игорь. Врачи беспомощно разводили руками... У одинокой детской могилки на городском кладбище в Ургенче стояли, прижавшись друг к другу, три скорбные фигурки — мать, бабушка и мало что понимающая в лавине обрушившихся на семью несчастий трехлетняя девочка.

Но детство остается детством. Оно ворвалось в тревожный, окрашенный печалью мир Анны языковым многоголосием ургенчской детворы, задорными песнями идущих на учения красноармейцев, за которыми бежали ее сверстники — босоногие, восторженные мальчишки и девчонки. Ворвалось стремительно мчавшимся на коне по киноэкрану Чапаевым — в бурке и с саблей наголо. Под треск кинопроектора и ликование мальчишек он бесстрашно громил белых по всему фронту.

...Укутанная в бабушкин платок, Аня вместе с матерью едет в продуваемом всеми ветрами вагоне куда-то на Север в надежде хоть на несколько минут увидеть отца. Бесконечные пересадки и ожидания в пути. Глоток горячего чая на перроне. Обрывки разговоров с хлебосольными попутчиками, разделившими с ними домашнюю колбасу и пироги.

Бесконечные хождения по инстанциям. Отчаяние матери. И врезавшиеся в детское сознание слова: “Нет, нельзя”, “Не положено”, “Не значится”. Дорога домой, безмятежный сон на руках окаменевшей от горя Ирмы, уставившейся в пустоту...


Война. Переезд в Польшу.


…Война! Она совершенно изменила ритм жизни Ургенча.

С запада в город шли и шли поезда с эвакуированными — из Москвы, Ленинграда, Киева, Львова. Людей принимали как родных, теснились, селили в свои и так не слишком просторные квартиры и домики, делились с ними последним….

…Семилетний мальчуган в курточке с капюшоном стоял около булочной и плакал навзрыд. “Мамо, мамо”, — всхлипывая, повторял он.

—Ты что?— спросила Аня. — Чего ревешь, как девчонка? Потерялся, что ли?

— Не розумьем, цо вы ту мувиче, — ответил мальчик. — Мама ще згубила, не розумьем по-русску.

— Ты откуда? И говоришь ты как-то не по-нашему, — снова обратилась девочка к притихшему мальчугану.

— Зе Львова естешмы, поляцы мы, поляцы, мама ще згубила**.

— Хватит реветь, сейчас найдется твоя мама.

— Янек, Янек! — прозвенел вдруг женский голос, и молодая женщина в длинном черном пальто подбежала к детям.

— Тутай, тутай я естем!

— Ну, видишь, вот и нашлась твоя мама, — ласково сказала Аня, — а ты разревелся, как девчонка. До свидания, я пошла.

— Зачекай, цуречка, — остановила Аню женщина. — Понимаешь, мы с Польски, беженцы, у нас нет никого в этом городе. Мы несколько дней не спали. Может, у вас найдется кровать? Хоть одна, для меня с Янеком, только на несколько часов.

Полякам отдали крохотную комнатушку в их доме: там едва помещались кровать и маленький стол. Впрочем, в доме были еще две небольшие комнаты: в одной на сундуке спала бабушка, в другой — Аня с мамой. Длинными долгими вечерами пани Ядвига рассказывала о мытарствах на дорогах войны с маленьким сыном, о варварских бомбардировках гитлеровской авиации их родной Варшавы, о массовых расстрелах ни в чем не повинных мирных жителей. О том, как им чудом удалось уцелеть и вместе с такими же обездоленными пробраться в советский Львов.

Там пани Ядвига нашла работу в библиотеке, и уже начала было привыкать к прерванной фашистским вторжением мирной жизни, как вдруг в июньское утро 41-го гитлеровские стервятники появились в небе над Львовом. И снова начались скитания, все дальше на восток, дальше от разрывов бомб и нескончаемой артиллерийской канонады.

Девочка очень жалела измученную женщину, жалела ее сынишку, который был чуть меньше Ани. Ему за его коротенькое существование на земле приходилось так много прятаться от бомб и артобстрелов, искать маму, бежать неизвестно куда в поисках хлеба и мирного пристанища.

Выяснилось, что в городе есть еще поляки. К пани Ядвиге “на каве” (на чашечку кофе) стали приходить двое мужчин, одетых в светло-зеленую военную форму, заметно отличавшуюся от экипировки советских солдат и офицеров.

— Это наши жолнежи*, (солдаты) — с грустной иронией объясняла пани Ядвига. — Вот довоевались, теперь в Африку хотят ехать — защищать Польшу.

Аня вслушивалась в речь поляков, пытаясь разобрать слова, вникнуть в суть споров. Высокий, всегда тщательно выбритый офицер по имени Герман иногда вдруг терял хладнокровие, начинал яростно размахивать руками, в чем-то убеждая собеседников. Когда спор заходил слишком далеко, и по интонациям можно было догадаться, что он, того и гляди, обернется крупной ссорой, пани Ядвига с улыбкой и в то же время властно останавливала поляков: “Досычь** (хватит) — сейчас будет кофе”.

— Пани Ирма, — обращалась она к Аниной маме, — давайте потанцуем с отважными жолнежами.

Патефон гремел, скрипел, шуршал. И сквозь это шуршание пробивался вкрадчивый женский голос. Это был голос польской певицы. Она пела о легкомысленной девчонке Андзе, сердце которой пытался завоевать некий Юзя с помощью свежеиспеченных пирожков (так переводил текст песенки Герман). Другая песня была о том, как важно похудеть, отвергнуть пирожные, не объедаться мясом — и ты непременно завоюешь сердце мужчины... Или еще о каком-то жиголо, которому старый муж щедро отсчитывал купюры за несколько танцев... с собственной женой.

Аня с Янеком вертелись среди танцующих, на считанные минуты забывших о войне. Дети отлично понимали друг друга: они изобрели свой “русско-польский” язык и старались подпевать неунывающему патефону…

…— Аня, — как-то сказала мама, — ты уже взрослая, и я хочу с тобой посоветоваться. — Ирма в упор взглянула на Аню, потом смущенно опустила глаза. — Ты ведь любишь отца?

— Конечно, мамочка, — ответила Аня. — А что?

— Ну, как тебе объяснить? Ты должна любить его всегда, всю жизнь. Он был очень хороший, честный, добрый человек. Он никому не причинил зла. Но его больше нет и никогда не будет. Ты еще маленькая и многого не понимаешь. Но я надеюсь, что когда ты вырастешь, поймешь меня и, если сможешь, простишь.

— Прощу? — удивилась Аня. — Но ты же мне ничего плохого не делала! Я же люблю тебя, мамочка!

— Понимаешь, Анюта, я встретила одного человека, он полюбил меня и хочет, чтобы я стала его женой, а ты — его дочерью. Мать ждала слез, детских упреков. Но девочка улыбнулась...

— Это дядя Герман? Я все понимаю, мама.

Свадьбу сыграли через месяц. Кроме бабушки и Ани за столом сидели пани Ядвига с Янеком, Хенрик, друг Германа, и еще один гость, рыжий поляк-офицер. Он первым сказал “горько”, а потом по-польски: “Гожко, цаловать ще”. Завели патефон, танцевали. Герман взял Аню на руки.

— Ну что ж, Аня Герман, вот ведь смешно — фамилия твоя Герман, а теперь у тебя новый отец по имени Герман...

— Простите, — сразу перебила Аня, — можно, я буду называть вас дядей? Я буду любить вас, потому что вас любит мама. Но папа у меня один. А вы — дядя.

— Конечно, можно, — став серьезным, ответил Герман. — И поверь мне, я рад, что ты ведешь себя как взрослая, Анечка…

…А однажды вечером, сидя у самовара, Герман сказал:

— Ну вот, мои барышни, настала и моя очередь.

Провожали его на вокзал втроем: Ирма, Аня, бабушка. Мама долго о чем-то шепталась с мужем, легонько целуя его. Потом отчим высоко поднял девочку.

— Ну что, Анна Герман? — веселым басом крикнул он. — Будешь меня помнить? Любить будешь? Ждать будешь?

— Буду, — шепотом ответила Аня. — Обязательно буду! И мама будет, и бабушка тоже.

Когда поезд растаял в туманной дымке раннего утра, они еще долго стояли на перроне. Они не знали, что через Москву путь Германа и многих других его соотечественников лежал под Рязань, где формировалась созданная на советской земле первая польская дивизия имени Тадеуша Костюшки. В первом крупном сражении под Ленине в неравном бою с гитлеровцами погиб Герман. Погиб как герой, поднимая солдат в атаку.

В один из летних дней 1977 года из Минска по направлению к мемориалу под Ленино выехала черная “Волга” с единственной пассажиркой, на коленях у которой лежали алые розы. Это была Анна Герман, она ехала положить живые цветы на место гибели своего отчима и его фронтовых товарищей, отдавших свою жизнь за свободу.

Ночью неожиданно выпал снег. Он посеребрил желтые пески, окружавшие город. Стало непривычно холодно. Люди кутались в халаты и самодельные платки. Встретив знакомого, не останавливались, как обычно, обменяться новостями. Торопились побыстрей очутиться в стенах родного дома, впрочем, не всегда надежно защищавших от внезапного холода. Прошло почти два года с памятного прощания на городском вокзале. А известий от Германа не было. По утрам Ирма часто вскакивала с кровати, высматривала в маленькое окошко почтальона, потом долго провожала его взглядом...

— Ты не томись, — уговаривала бабушка, — сама знаешь, какое время. Люди теряются, не то, что письма. Найдется твой Герман, попомни мое слово, найдется.

Аня тоже тосковала по отчиму. Вспоминала, как он играл с ней, как рассказывал сказки о маленьком короле Матеуше — круглом сироте, добром, смелом, отзывчивом, оставившем свой удобный трон, чтобы пойти навстречу опасным приключениям. Герман рассказывал превосходно. На его лице отражались страх, гнев, презрение. Аня слушала с восторгом, не обращая внимания на то, что он путает польские и русские слова.

Ей казалось, что она понимает все. А потом он пел ей по-польски песенки о добром и веселом Ясе.

— Понимаешь, — с жаром объяснял отчим, — Ясь у поляков, как в русских сказках Иванушка, — сильный, удалой, красивый.

— А ты тоже Ясь? — улыбалась Аня.

— Почему? — удивлялся Герман.

— Такой же сильный, красивый, — объясняла девочка.

— Вот одолеем Гитлера — поедем вместе ко мне на родину. Хочешь в Польшу? Научишься говорить по-польски, выдадим тебя замуж за поляка, родятся у вас детишки. И будешь жить-поживать да добра наживать.

— А какая она, Польша? — спрашивала с интересом Аня.

— Какая Польша, говоришь? Прежде всего веселая, очень красивая, лесистая. Ты же никогда не видела леса! А лес знаешь какой? Он волшебный, зеленый-зеленый! Зеленый от трав, от листьев и деревьев. Летом в лесу поют птицы, стрекочут кузнечики, бегают олени. Такие высокие, сильные, с рогами.

— С рогами? — переспрашивала девочка.

— С рогами, — грозно отвечал Герман, а потом расплывался в улыбке и подмигивал.

— Да ты не бойся, они добрые. Они даже едят с ладони. Вот так- Он протягивал ладонь и, склонившись, дотрагивался до нее губами.

— У нас в Польше много озер. Голубых, как твои глазенки. — И он гладил девочку по светловолосой голове, потом замолкал и подолгу смотрел в окошко, словно видел Польшу с ее зелеными лесами и полями, с голубыми озерами, маленьким королем Матеушем.

За окном была Польша. “Тук-тук”, — весело стучат колеса. Аня сидит напротив мамы и бабушки. Она загляделась в окно. Мимо пролетают обуглившиеся строения, заброшенные поля и огороды, багряные рощи и перелески. Еще несколько месяцев назад Аня и не предполагала, как круто изменится ее судьба. Не думала, что уедет из родного Ургенча, где так дорог был ей каждый домик. Где играла она со своими сверстниками в дочки-матери, в прятки, в казаки-разбойники. И где совеем недавно сосед — добродушный узбек Рашид — подарил ей новенький хрустящий школьный портфель.

…Трудно было убедить себя, что Герман — веселый, жизнерадостный, неунывающий Герман — погиб. На письма и запросы, которые посылала Ирма, ответов не приходило.

— Ты смотри, как себя изводишь, — говорила бабушка. — Так и богу душу отдать недолго. Как Анька без тебя будет? Я вон совсем плоха. По ночам сердце болит. А ты еще молодая, мало ли их, мужиков, найдешь себе!

— Да не говори глупостей, мама! — резко обрывала Ирма. — При чем здесь какие-то мужики? Ведь это мой муж, понимаешь? Муж!

Почтальон постучал в окно, когда его перестали ждать, — спустя два месяца после Дня Победы. Нет, это не была похоронка, так хорошо известная солдаткам. Это было письмо. Но не от Германа.

“Уважаемая Ирма, — так начиналось письмо, — считаю долгом солдата и фронтового товарища Вашего мужа сообщить о случившемся. Ваш муж из сражения под Ленино в октябре 1943 года в часть не вернулся. Среди убитых его тело не было обнаружено. Я очень любил Вашего мужа и за короткое время к нему сильно привязался. Он мне много рассказывал о Вас и Вашей дочери. Он говорил мне также, что после войны Вы собираетесь переехать жить в Польшу, в Варшаву. Могу себе представить, в каком состоянии духа Вы находитесь! Тут слова утешения бессмысленны. Если Вы собираетесь отправиться на родину мужа, знайте, что всегда можете рассчитывать на мою помощь и поддержку”. Подпись: Людвик Ковальский, поручик, Краков, далее следовал адрес. И добавление: “Мне почему-то верится, что Герман жив и что мы погуляем еще у вас на крестинах”.

Позже Ирма мучительно вспоминала, что же окончательно повлияло на ее решение отправиться на родину мужа, в далекую, чужую для нее Польшу. Наверное, письмо Ковальского. До него, говоря откровенно, она и не помышляла об этом. А тут засуетилась, заспешила, и откуда только силы взялись. “За соломинку ведь хватаюсь! — думала она. — А если он все-таки погиб: если не вернется, что я буду делать со старой матерью и ребенком на руках в Польше? В чужой стране, без знания языка, без жилья, без работы?”

И все-таки поехала, руководствуясь скорее чувством, чем рассудком.

Несколько месяцев длилось оформление документов, прежде чем Ирме с семьей — жене и ближайшим родственникам гражданина Польской Народной Республики — было разрешено выехать на постоянное место жительства мужа. А как Аня? Она плохо представляла себе, сколь трудное и ответственное решение приняла ее мама. Весело бегала по дворам, прощалась со знакомыми мальчишками и девчонками, обещала скоро приехать с подарками “из-за границы”. И обязательно рассказать, какие они — польские зеленые леса, голубые озера и олени, не боящиеся есть прямо из рук человека.

Аня не бывала раньше в больших городах (когда-то совсем маленькой ее возили в Ташкент). Москву проехали поздно ночью: город спал, слабо виднелись редкие огни. Варшава в ее жизни стала первым большим городом.

Девочке в ту пору шел десятый год. О войне, о злодеяниях фашистов, о разрушенных городах и сожженных селах она знала из рассказов фронтовиков, газет и кинохроники, которую показывали в единственном ургенчском кинотеатре. То, что она увидела своими глазами, потрясло ее: огромный город лежал в руинах. На привокзальной площади к ним подошел небритый человек в надвинутой на лоб зимней шапке: “Цо, панюси, маче вудки, келбасы и масла? Moгe вас запроваджич до ноцлега”.

“Что, женщины, есть у вас водка, колбаса и масло? Могу вас проводить на ночлег” (польск.).

Ни водки, ни тем более колбасы и масла у них не оказалось, и спекулянт отправился искать более выгодных клиентов.

Ночевали на вокзале. Под утро мать встала в длинную очередь к военному коменданту. Долго говорила с ним, показывая документы: “Разыскиваем мужа, пропавшего без вести во время войны. Адрес мужа — улица Длуга, 7”. Комендант кому-то звонил, потом что-то быстро говорил по-польски, сокрушенно качал головой.

— Вот что, пани, — сказал он наконец, — о судьбе вашего мужа пока ничего не могу сказать, мы наведем справки. Это, не скрою, может продлиться долго, даже несколько месяцев. У вас есть родственники или знакомые в Варшаве? Впрочем, это не имеет значения. Сами видите, как у нас с жильем: одни руины. А у вас на руках старая женщина и ребенок. Есть только один выход: я вам дам направление, как жене фронтовика и с первым же эшелоном отправляйтесь на запад, во Вроцлав. Там вы получите жилье, еду, работу.

Снова ночь на вокзале. На коленях матери тихо посапывает Аня, рядом, накрывшись телогрейкой, спит бабушка. Невеселые думы у Ирмы: что будет дальше, как встретит их Вроцлав, правильно ли она поступила, оставив родные места в надежде отыскать на этой обугленной земле дорогого человека?

Во Вроцлав огромными массами стекались переселенцы из восточных районов Польши — люди, лишенные родного очага, крыши над головой. Надежда в скором времени получить хотя бы маленькую комнатушку таяла как снег. Ночевали на вокзале, в рабочем общежитии, у сердобольных людей.

Случайная знакомая, хорошо владевшая русским, дала совет: “Руки у тебя молодые, крепкие, иди-ка работать в прачечную. Там общежитие есть. И ребенка в школу пристроишь, и старухе угол будет. А бог даст, и муж найдется. Все уладится”.

Работа в прачечной оказалась тяжелой — вставать приходилось рано, в четыре утра, и не разгибая спины в небольшом душном помещении стирать и полоскать в основном солдатское белье по двенадцать часов кряду.

Аня уже привыкла к мытарствам, к бесконечным переездам с одного места на другое. К полуголодным дням и взрослым разговорам о хлебе насущном. Ей стало казаться, что у них никогда и не было дома, не было школы, куда она ходила вместе со сверстниками в Ургенче. Она быстро освоила польский. Ловила, как говорится, на лету и спустя три недели после переезда границы заговорила по-польски быстро и безошибочно, словно это был ее родной язык. Правда, изредка вставляла русские слова. Однажды мама весело объявила:

— Ну, Анюта, с завтрашнего дня ты будешь жить, как все дети. Собирайся, пойдешь в школу! Аня подняла на нее удивленные глаза.

— В школу? Неужели, правда?

В Ургенче она ходила в школу вместе с мамой, которая преподавала литературу в старших классах. К учительнице относились с уважением, и в душе Аня всегда чувствовала себя ответственной не только за себя, но и за маму. На лице дочери Ирма прочла немой вопрос: “А как же ты, когда ты пойдешь в школу?”

— Вот подожди, доченька, — продолжала Ирма, — разделаюсь с прачечной, осмотрюсь немного, и тогда пойдем в школу вместе, как в прежние добрые времена.

Третьеклассники встретили новенькую приветливо.

— Ты сконд? (Ты откуда? (польск.).)— спросил ее веснушчатый рыжий паренек в накрахмаленной белой рубашке и в смешных коротких штанишках с помочами, потом сам гордо добавил: — Я зе Львова естем.

— Я з Ургенча.

— А то где? — заинтересовался мальчик.

— Бардзо далеко, — засмеялась Аня, — отсюда не видать.

Вошла учительница, молодая женщина с добрым лицом.

— Вашу новую подружку зовут Аней, фамилия ее Герман. Она всего несколько недель как приехала во Вроцлав вместе с мамой и бабушкой, а вы здесь старожилы, уже по нескольку месяцев живете, так что помогайте Ане.

Дни бежали за днями. На первых порах Ане приходилось трудно. Одно дело — разговорный язык, другое — грамматика. Девочка была усидчива и прилежна. Старалась обходиться без помощи взрослых. И в Ургенче она редко просила маму помочь. Во Вроцлаве же Ирма вряд ли могла бы это сделать. Ее польский язык заметно хромал. Не раз Ирма пыталась устроиться в школу преподавателем начальных классов. И всякий раз директора школ, улыбаясь, объясняли: “Вам необходимо подождать, обжиться, освоиться. Читайте нашу классику. Дети должны видеть в своем наставнике образец владения родным языком”.

Известий о судьбе Германа по-прежнему не было. Ирма писала в Главное политическое управление Войска Польского, министру обороны... Ответы приходили быстро, но ничего утешительного в них не содержалось: “Пока точными сведениями о Вашем муже не располагаем”. Несколько раз Ирма ездила в Варшаву, пытаясь связаться с родственниками Германа, но и их найти не удалось.

…Любила ли Аня музыку?! Шестилетнюю, мама взяла ее на концерт известного пианиста, приехавшего на гастроли в Ургенч. В отличие от других малышей, которые после первых минут ошеломленного осваивания теребили родителей, начинали болтать, зевать, а немного погодя и хныкать, Аня весь концерт просидела как завороженная. Она не отрываясь смотрела на пианиста, сильные руки которого неистово ударяли по клавишам, наполняя пространство зала то щемящими сердце жалобными мелодиями, то светлыми нежными переливами, то радостными торжественными аккордами.


Первые музыкальные впечатления.


После концерта девочка начала буквально приставать к маме, чтобы та купила ей пианино. Аня редко что просила у мамы, и к этой неожиданной просьбе дочки Ирма отнеслась со всей серьезностью. Аню отвели к знакомой учительнице музыки. Та, прослушав девочку, улыбнулась: “У нее абсолютный слух, ей надо заниматься, может выйти толк”. О покупке пианино не могло быть и речи. Денег и так едва хватало. Аня ходила разучивать нотную грамоту к той же знакомой учительнице, занималась старательно и самозабвенно. Но тут началась война, и про музыку забыли…

…Однажды, когда Аня училась в пятом классе, мама взяла ее и Янечку на новогоднюю елку для малышей. Их встретил веселый Миколай — польский Дед Мороз (эту роль исполнял артист Вроцлавской эстрады) — и, как бы оправдываясь, сказал, что Снегурочка заболела и теперь он в полной растерянности: привык выступать только в дуэте.

— Вы же взрослый человек! Да к тому же артист, — пристыдила его мама, — нельзя так разочаровывать малышей. Придумайте что-нибудь! Вот моя дочурка Аня, ну чем вам не Снегурочка?

Девочка почувствовала, как ее лицо заливает краска, а мама ласково спросила:

— Ты споешь для малышей, Анечка?

— Конечно, спою!

— А ты, Янечка?

— И я спою, — не задумываясь, ответила подружка.

Утренник для ребят получился. Миколай рассказывал сказки, загадывал загадки, а потом дарил подарки. Малыши, взявшись за руки, водили хоровод. А в самом центре зала стояла Аня Герман и звонким, прозрачным, светлым голосом пела знакомые всем песенки про Новый год — про зайчат, нарядивших в лесу елку, про пана Твардовского, героя польских народных сказок и былин, отправившегося на Луну.

Она пела чисто, спокойно, без лишних эмоций. Так поют взрослые. Янечка, которая поначалу подпевала ей, изо всех сил стараясь ее перекричать, вдруг замолкла: не то слова забыла, а может, не выдержала конкуренции.

Аня пела и пела. Когда она замолкла, малыши зааплодировали, начали стучать ножками и дружно требовать: “Ежче, ежче, хцемы ежче песенек!” Аня готова была петь еще и еще, глаза девочки радостно блестели, она чувствовала себя счастливой, как никогда. Она была от души благодарна заболевшей Снегурочке. Ведь сегодня она стала ну, может, и не героиней утренника, но человеком, который подарил малышам столько радости и веселья. А в ушах шум и крики: “Ежче, ежче...”

И вдруг совершенно неожиданно для себя Аня запела, казалось, давно забытую, стершуюся в памяти русскую песенку “В лесу родилась елочка”. Наступила мертвая тишина. Ребятишки пытались уловить смысл песни на незнакомом для них языке. Аня старалась как можно четче и яснее выговаривать слова, А когда поняла, что ее все-таки не понимают, жестами попыталась донести содержание несложной песенки. Ребята захлопали и еще отчаяннее потребовали “биса”. Про Миколая, который докуривал сигарету у приоткрытого окна, все забыли.

Теперь, в каморке пана Юрека, девочка влюбленно смотрела на оживающие под тонкими пальцами ресторанного пианиста клавиши. Иногда он усаживал Аню рядом на табуретку и веселыми глазами следил за тем, как она старается одним пальцем подобрать мелодию.

— А ты молодчина! — хвалил пан Юрек. — Слух у тебя отличный... Вот выгоним Люцинку на пенсию, будешь у нас в “Бристоле” звездой!

Кем быть? Этот вопрос Аня впервые задала себе в восьмом классе и с ужасом обнаружила, что однозначно ответить на него не может. По всем предметам она училась одинаково хорошо. Учителя ее хвалили, ставили в пример другим. На родительских собраниях пани Ванда, отчитывая родителей неуспевающих, повторяла:

— Вот Аня Герман. В таких трудных условиях живет: ютятся в восьмиметровой комнате, стола негде поставить, — а всегда подтянута, собранна, готова ответить на любой вопрос...


Долгий путь к призванию.


Все маленькие дети поют. Поют песни, услышанные в кино, по радио, теперь и по телевидению, на концертах, в школе и на улицах, от родителей и друзей по детскому саду. Поют дети, которые в будущем станут учеными, конструкторами ракет, врачами, рабочими. Поют и дети, которые потом станут профессиональными певцами и артистами. Их биографы начнут старательно отыскивать, когда же объект их исследования впервые запел.

Отыскать такую дату в биографии Анны Герман оказалось делом непростым. Сама она говорила мне, что почувствовала тягу, точнее, необходимость петь лишь на последнем курсе геологического факультета Вроцлавского университета. Мама же и бабушка утверждали, что она пела с детских лет. Но этому не придавали особого значения: обычная девочка, вполне рядовой ребенок, поет, как все малыши. А абсолютный слух, о котором говорила учительница музыки в Ургенче? А чистота и обаяние ее голоса, покорившие вряд ли разбиравшихся в музыке малышей? Говоря откровенно, в семье, постоянно испытывавшей нужду, которой в силу тех или иных причин пришлось скитаться, думать о том, как бы прожить, заработать на жизнь, почти не обращали внимания на безусловное дарование девочки, шедшей к призванию длинными окольными путями.



Не стоит, да и бессмысленно сетовать на судьбу, собираясь произнести столь хорошо известные, но, увы, малозначащие слова: “Ах, если бы!..” Судьбу Анны Герман, ее яркое дарование, ее подвиг в искусстве и жизни невозможно рассматривать вне времени и обстоятельств, в которых она жила…

…Первый человек, абсолютно убежденный в том, что Анна должна стать именно профессиональной певицей, — ее школьная подруга Янечка Вильк. Это была бойкая рыженькая девчушка с озорными мальчишескими глазами, неугомонная болтунья и непременная участница всех ребячьих игр, а позже неизменное “доверенное лицо” ее увлечений и тайных свиданий…

…Не будь ее, геология, возможно, и получила бы талантливого инженера, а искусство так и не узнало бы выдающейся певицы. Порой задумываешься о жизненном пути многих замечательных людей, прославивших себя великими открытиями в разных областях науки и техники или раздвинувших перед нами границы прекрасного. Почти всегда около них бывали в жизни такие вот “незаметные” спутники, люди, понимающие, что перед ними большой, замечательный талант и что необходимо помочь этому таланту обнаружить себя, не затеряться в суете и безразличии серых будней. За свое подвижничество они не ждут наград и делают то, что подсказывает им сердце. Редко встречаются такие люди. Но велика, незаменима их роль.

Никто ведь не заставлял Янечку стучаться в двери дирекции Вроцлавской эстрады и требовать, просить, умолять, чтобы непременно прослушали ее давнюю подругу Аню Герман, которая “поет, как Тебальди”. А потом, буквально замучив всех своей настырностью, тянуть за руку на прослушивание подругу, которая при этом упиралась изо всех сил, упрекая Янечку во всех смертных грехах — в бессердечии, невежестве, даже жестокости!

Аня стояла перед комиссией, во главе которой сидел, откинувшись в кресле, вроцлавский актер Ян Скомпский, все время поглаживавший выбритые до синевы щеки и смотревший куда-то вдаль... Аня не верила в успех этой затеи. Она просто подчинилась воле подруги. Может быть, потому и пела легко, не смущаясь отсутствием аккомпанемента, свободно и широко. После народной песни спела модную тогда “Не для меня поток автомобилей”, лирическую партизанскую “Расшумелись плакучие ивы”, потом, по желанию комиссии, новейший шлягер...

— Ну, довольна? — улыбаясь, спросила она Янечку, когда они вышли в коридор ждать результатов.

— Я тебе подчинилась. Теперь в ознаменование полнейшего провала ты пригласишь меня в кафе на клубничное мороженое.

Минут через пятнадцать вышел Скомпский. Сначала он посмотрел на Янечку и улыбнулся ей, а затем перевел взгляд на Аню.

— Ваша подруга — просто молодец. Сначала мы, правда, подумали, что она малость не в себе. А с сегодняшнего дня она для нас самый высокий авторитет, — Потом, сменив тон с шутливого на торжественный, он произнес: — Анна Герман, мы зачисляем вас в постоянный штат Вроцлавской эстрады. Вы будете получать как бесставочница сто злотых за концерт. А концертов в месяц будет примерно сорок. Значит, четыре тысячи злотых в месяц. Ездить будем много, репетировать — тоже, так что не ждите сладкой жизни.

Сначала она так растерялась, что не могла вымолвить ни слова. Деловитость эта совершенно потрясла ее. “Зачисляем в постоянный штат... Сто злотых... Четыре тысячи злотых... Интересно, что теперь скажут мама и бабушка? Они-то уж, наверное, обрадуются: не то что тысяча восемьсот злотых начинающему инженеру! Ну а я сама?.. Не девочка уже, своя голова на плечах, это ведь мне жить и работать...”. И вдруг она совершенно отчетливо осознала, что случилось то, о чем она втайне мечтала.



Не верилось, казалось фантастикой наяву. Но ведь сбылось! Все прежнее — выступления на студенческом вечере, “Каламбур” — представилось теперь не просто увлечением, а прелюдией, подготовкой к главному делу жизни. К пению.

Деньги... При чем здесь деньги? Да если бы Скомпский предложил выступать бесплатно, она бы и на это согласилась... Лишь бы петь!

Дома она рассказала о случившемся, будто речь шла о чем-то будничном, вовсе и не требующем обсуждения.

— Так что же, диплом ты вообще защищать небудешь? — не очень-то разобравшись в происшедшем, изумилась мать.

— Нет, почему? Буду! — ответила Аня и добавила неуверенно: — Может, когда-нибудь я все-таки стану геологом...


Автокатастрофа. Подвиг возвращения к жизни. Часть 1.


…Зато предложение малоизвестной итальянской фирмы грамзаписи “Компания Дискографика Итальяна” (ЦДИ) подписать с ней контракт она приняла без колебаний…

…Первый концерт состоялся в роскошном миланском Доме прессы, и, хотя репетиций практически не было, Анна, истосковавшись, пела с таким настроением и подъемом, что видавшая виды публика не смогла скрыть своего восторга. Итальянцы изо всех сил били в ладоши, кричали “браво”, неистово топали ногами, требуя, чтобы Анна пела еще и еще…





…Как когда-то она ездила из Вроцлава в Варшаву, так теперь летала из Варшавы в Милан, но уже как признанная европейская звезда. Ее узнавали в Варшаве и в Милане, узнавали в самолете туристы из ФРГ и деловые люди из Чикаго. К ней подходили в салонах самолетов, просили автографы, говорили хорошие слова, желали удачи. Радовала ли популярность Анну? Естественно! Изменилась ли она по сравнению с той Анной, которую когда-то школьная подруга насильно притащила на прослушивание во Вроцлавскую эстраду? Пожалуй, нисколько…





…Во Вроцлаве домашние обратили внимание на ее худобу, на болезненный румянец.

— Безобразие, — ворчала бабушка, — никакой жалости к человеку. Вы только посмотрите, как девчонку заездили!

Анна улыбалась. И думала о том, что в ее словах есть доля правды. Ведь чем больший успех сопутствовал ей в Италии, а следовательно, чем более солидными становились доходы фирмы “Компания Дискографика Итальяна”, тем больше дел появлялось у Пьетро Карриаджи, Рануччо Бастони и Ренато Серио, совмещавшего в себе деловитость администратора и талант аранжировщика.



Ренато колесил на красном “фиате” по дорогам Италии, мчался из Милана в Рим, из Рима в Турин, из Турина во Флоренцию. Встречался с деловыми людьми — известными импресарио, владельцами концертных залов, менеджерами радио и телевидения. И всюду надо было успеть, вовремя договориться, организовать. Его усталое лицо оживлялось только тогда, когда он говорил о деньгах.

— О, Аня, — твердил он, вертя баранку, — ты наше сокровище! Ты даже не понимаешь, какое ты сокровище, как долго мы тебя ждали! Если так пойдет дальше, глядишь, через год я куплю себе дом на побережье. И — что уж совсем невероятно — женюсь по любви!.. — Он приглашал Анну в кафе, умудряясь исчезнуть до того, как надо было платить по счету. Потом униженно извинялся, оправдываясь отсутствием мелочи: — Вот разменяю крупную купюру и верну...



Обещание оставалось обещанием. Анна не сердилась, а по своему обыкновению усмехалась про себя. Ренато был скуп от природы. Конечно, это свойство имело свои “социальные корни”, но с ним ничего нельзя было поделать. При переезде из города в город, с концерта на концерт он выбирал длинные окольные пути, плохие каменистые деревенские дороги: за проезд по удобной автостраде надо было платить, а страшнее этого испытания для него ничего не существовало. Он готов был пренебречь самой обычной логикой: машина уродовалась на плохих дорогах, они теряли уйму времени (а время — деньги) и однажды чуть не сорвались в пропасть…

…Анна уже приняла ванну и собиралась лечь, как неожиданно в дверь постучались. На пороге стоял Ренато. Он был бледен, от него пахло коньяком, но в глазах горели веселые огоньки.

— Привет, наше сокровище! — заорал он. — Ты что это, спать собралась?! А ну-ка вставай! Тебя ждет шикарная гостиница в Милане. Там оплачен номер. Оплачен, а здесь надо платить! Сама понимаешь, наша фирма пока не такая богатая, чтобы платить за два номера сразу.

Через двадцать минут они уже сидели в машине и мчались по тихим улицам спящего городка.

— Скажу тебе честно, — прибавляя скорость, рассказывал Ренато, — я уже два дня не спал. Задала ты нам работу! Утром вернулся из Швейцарии — подписан контракт, о-ля-ля, закачаешься! Обскакал весь Милан и — сюда, за тобой. Всюду надо успеть. Что ни говори, а главное в жизни — деньги! Уж я-то знаю, что это такое, когда их нет, — он замолчал и через несколько минут, когда они выехали на шоссе, вновь обратился к Анне, подавляя зевоту: — Давай не будем плестись по деревням, поедем по автостраде — ночью налоги не берут...

Эх, Ренато, Ренато. Он совсем потерял голову от неожиданно свалившегося на них успеха (который выражался конкретными денежными цифрами). Он нежно поглядывал на сидящую рядом с ним пассажирку. Совсем как почтенный отец семейства смотрит на только что приобретенную дорогую вещь, на которую копил по лире много лет. Ренато не заметил, как скорость на спидометре перескочила на цифру 100, потом начала ползти вверх к цифрам 120, 130, 140, 150, 160... Он видел впереди далекие огни Милана и мечтал о мягкой теплой постели. Ренато не сразу осознал, что теряет управление, что руль уже не слушается его, что машина с жутким свистом куда-то летит и страшный тяжелый удар настигает его...

Их нашли под утро. Водитель грузовика остановился около разбитого “фиата”, в котором без сознания лежал Ренато. А метрах в двадцати от “фиата” лежала окровавленная молодая женщина, как спустя двадцать минут установила дорожная полиция, — польская артистка Анна Герман.

Она попробовала пошевельнуться и почувствовала невыносимую боль во всем теле, словно кто-то беспощадно вбивал в нее острые гвозди. Она застонала и чуть приоткрыла глаза: неровный свет ускользал, выхватывая фигуры кричащих людей...

“Где я?” — пронеслось в мыслях. Попыталась сосредоточиться, восстановить в памяти картину происшедшего. Концерт, Ренато, автомобиль, дорога в Милан... и пустота, будто оборвалась кинолента... Кто-то склонился над ней. Она услышала, как сказали по-русски со слезами облегчения: “Слава богу, жива!”

…Она снова открывает глаза. Теперь в палате светло. По стенам резво скачут солнечные зайчики. На стуле перед кроватью, ссутулившись, сидит мать. Желтое, утомленное, состарившееся лицо.

— Господи, слава богу, жива... — словно молится Ирма, и Анна видит, что слезы текут по ее щекам, что она еле сдерживается, чтобы не зарыдать в голос.

Анна хочет сказать что-то успокаивающее, доброе, но язык не слушается ее, горло издает какие-то бурлящие звуки, улыбки тоже не получается. Только теперь к жестокой боли во всем теле добавляется и тяжелая боль в висках. “Наверное, я умираю, — отрешенно думает Анна. — Наверное, с такими страданиями и приходит смерть. Скорее бы. Это же невозможно терпеть... ” Сознание снова уходит. Она будто проваливается в огромную черную бездонную пропасть.

“Успокойтесь, кризис уже миновал. — Анна ясно различает голос Збышека. (Збигнев Тухольский – жених, впоследствии муж Анны Герман) — Теперь все будет хорошо”.

Анна видит его лицо — осунувшееся, усталое, их взгляды встречаются, и она еле слышно, с трудом выговаривает слова:

— Как я рада, что вы здесь, со мной. Мать со Збышеком прилетели в Милан на третий день после катастрофы. Никто из сотрудников в Министерстве культуры и “Пагарте” не пытался успокоить пани Ирму.

— По имеющимся данным, — сказал ей директор “Пагарта”. — состояние крайне тяжелое. Наберитесь мужества. Будьте готовы к худшему. — Директор снял очки, протер носовым платком стекла и тихо добавил: — Это большое несчастье для всего нашего искусства. — Потом сказал еще: — Насколько мне известно, пани Анна не замужем, но у нее есть жених. Он может вместе с вами сейчас отправиться в Италию.

В Милане их встретил сотрудник Польского посольства, они завезли чемоданы в гостиницу и сразу же направились в госпиталь. Лечащим врачом был молодой человек с редко встречающимся здесь веснушчатым лицом и ясными голубыми глазами.

— Ничего определенного сказать не могу, — говорил он. (Сотрудник посольства почти синхронно переводил с итальянского.) — Травмы очень тяжелые — сложные переломы позвоночника, обеих ног, левой руки, сотрясение мозга, опасные ушибы других органов. Вся надежда на сердце и на молодой организм.

Потом Ирма говорила, что до конца дней своих не забудет эти двенадцать бессонных ночей: она сидела у кровати почти бездыханной дочери в переполненной палате, куда доставлялись жертвы особенно тяжелых автомобильных катастроф. Люди бредили, стонали, кричали, плакали... Иногда стоны и крики прекращались, санитары накрывали тело белой простыней, перекладывали труп на каталку и увозили вниз. А на “освободившуюся” койку укладывали новую жертву безумной спешки второй половины XX века. Сколько раз за эти двенадцать суток больно сжималось сердце пани Ирмы, когда дочь начинала тяжело дышать и стонать, а в щелях между веками виден был остановившийся взгляд.

— Збышек, ну сделай же что-нибудь, спаси Анюту! — с мольбой бросалась она к понуро сидящему жениху дочери.

И Збышек бежал за врачом. Врач вызывал медсестру, та делала укол, и они сразу же исчезали...

Сознание вернулось на двенадцатый день. Были отменены искусственное дыхание и питание. Доктор через переводчика сообщил им:

— Очевидно, за жизнь опасаться больше нечего. Но все только начинается... — Он запнулся, потом спросил Збышека в лоб: — У вас есть деньги? Большие деньги? Вы богаты? Выздоровление будет очень длительным. Лечение обойдется дорого!

Теперь Анну перевезли в Ортопедический институт — один из наиболее известных и уважаемых в Италии, где, по убеждению многих, доктора творят чудеса и где способны, как сквозь слезы сказала дочери пани Ирма, “починить сломанную куклу”.

Мама... Самый близкий в жизни человек, давший жизнь своему ребенку. Согревший в тяжелую минуту, защитивший, поставивший на ноги. Всегда ли и во всем была права мама? И можно ли горькие ошибки, совершенные ею, рассматривать в отрыве от ее тяжелой судьбы? Сейчас, когда Анне казалось, что вот-вот силы оставят ее, она была благодарна судьбе, что у ее постели — мать. Несколько лет спустя, вспоминая эти трагические дни, Анна напишет: “Для меня присутствие матери стало спасением, благословением, когда пришел самый трудный час”. Да, самый трудный час для самой Анны наступил потом, когда вернулось сознание, когда вопрос о жизни и смерти был окончательно решен в пользу жизни...



После катастрофы Анна Герман провела больше года в больницах. Мама пани Ирма все время была рядом...

…Предстояла тяжелая операция, связанная с восстановлением нормальной деятельности изломанного и искалеченного человеческого тела. Впрочем, можно ли заново “собрать” человеческий организм, в котором все взаимосвязано, в котором нет мелочей и в котором повреждение какой-нибудь невидимой глазом “детали” могло привести к гибели целого. Анна, разумеется, не думала об этом. Она научилась подавлять в себе боль, во всяком случае, не показывать близким своих страданий. Улыбаться, когда судорога коверкала мускулы, терзала нервы. Болтать о пустяках, когда больше всего хотелось кричать от неотступной режущей боли...

Она очнулась после операции и сразу же почувствовала себя так, будто очутилась в каменном мешке. Все тело облегал гипс — холодный, липкий, еще не успевший застыть, как бы грозящий стать вечной броней. Гипсовый панцирь начинался у самых стоп, как длинное вечернее платье, облегал все тело и кончался у самого подбородка, так что даже легкий поворот головы причинял мучения.

Впервые в жизни она так горько и безутешно плакала. Она умоляла врачей и санитаров снять гипс, избавить ее от этих новых страданий. Лучше остаться калекой, лучше смерть, наконец, чем эта каменная скованность, которая, казалось, — навсегда. Но врачи призывали ее к благоразумию: иного пути к исцелению нет, а этот, хоть и не дает стопроцентной гарантии, все же самый надежный.

Между тем владелец фирмы грамзаписи “Компания Дискографика Итальяна” Пьетро Карриаджи, дела которого заметно улучшились в связи с блистательными выступлениями в Италии “потрясающей польки”, впал в уныние. Он на чем свет стоит ругал идиота Ренато, которому имел несчастье доверить единственную реальную надежду фирмы за все время ее существования. Ренато отделался лёгкими ушибами и теперь смотрел на хозяина виноватыми преданными глазами.

— Не переживайте, шеф. Конечно, нет слов, жалко. Но у меня есть координаты еще двух полек, которые, как мне сказал один человек (а ему можно доверять), куда лучше, чем бедняжка Анна.

— Короче, — успокоившись, подбил итоги Пьетро, — нет у нас больше денег на ее лечение. Через месяц мы просто вылетим в трубу. Необходимо очень деликатно, повторяю, деликатно организовать ее отправку в Польшу. Действительно, не повезло... Такая певица, такая женщина. Ее, по-видимому, ждет неподвижность. — Он горестно помолчал, потом набросился на Ренато: — Скажи, положа руку на сердце, неужели тебя не мучает совесть?

Тот только захлопал глазами. Не дождавшись ответа, Пьетро переспросил:

— Так что там про этих полек? Или опять врешь?

— Вру, — чистосердечно признался Ренато и уставился на шефа робкими, преданными, собачьими глазами.

То, что глава фирмы считал “деликатной”, но абсолютно необходимой коммерческой операцией, изломанной и исстрадавшейся, закованной в гипс Анне казалось несбыточным счастьем, заветной мечтой. Она связывала с возвращением на родину надежду на исцеление. Конечно же, в Польше все пойдет быстрее, лечение будет более эффективным. Может, какой-нибудь польский врач найдет более действенное средство для выздоровления? Здесь же, в Италии, профессор Дзанолли советовал не спешить, поскольку каждое передвижение, тем более такое дальнее — самолетом, грозит опасными последствиями.

— Кости только-только начинают срастаться, и здесь покой — наш главный союзник.

— Синьор профессор, — робко вступала Ирма, — у нас кончаются деньги. Мы и так израсходовали почти все, что моя дочь заработала...



Профессор Дзанолли лично провожал Анну на аэродром. Ее положили в оборудованную по последнему слову медицинской техники машину “скорой помощи”. Сильные, рослые санитары бережно внесли носилки в самолет польских авиалиний “ЛОТ”, Следом шли Ирма, Збышек и доктор Чаруш Жадовольский, специально командированный “Пагартом” на время перелета.

Итак, прощай, Италия, — страна, подарившая так много прекрасных, незабываемых мгновений творчества и отнявшая взамен не только здоровье, но и саму возможность это творчество продолжать. Теперь, когда страдания немного отступили, Анна меньше всего думала о себе — она жалела постаревшую мать, на долю которой выпало столько испытаний, жалела Збышека, вконец измотанного и измученного, обреченного выхаживать беспомощную невесту.

“Вот вернемся домой — поблагодарю его за все: и за доброе сердце, и за порядочность, — думала Анна в полете, — и скажу, что он свободен. Я и так доставила ему столько хлопот”…

…Ее привезли на государственную дачу с большим количеством комнат и всевозможными удобствами, с отлично вымуштрованным обслуживающим персоналом. Но комната ей нужна была лишь одна, та, где она бы могла лежать и где могла бы находиться Ирма. В первую ночь на польской земле Анна никак не могла заснуть. По крыше стучал дождь и раскачивались под ветром деревья. Анна прислушивалась к шуму дождя и свисту ветра. Будь она здорова, закуталась бы в теплое одеяло — подальше от непогоды. А теперь нестерпимо захотелось туда — под холодный дождь, навстречу леденящему ветру!..

…Две недели спустя Анну перевезли в столичную ортопедическую клинику Медицинской академии. Профессор Гарлицкий, крупнейший специалист в этой области, после тщательного осмотра и многочисленных рентгеновских снимков на вопрос Анны: “Можно ли в скором времени избавиться от итальянского гипса?” — ответил коротко:

— Мы постараемся в некотором смысле облегчить ваше положение. Постараемся. Но не торопите нас, и сами не спешите. Сейчас главное — время и терпение.

Говорят, что человек приспосабливается ко всему. В какой-то степени эти слова справедливы и по отношению к Анне. Она “приспособилась” к гипсовому панцирю, научилась стойко переносить все страдания, связанные с положением “узницы медицины”, осознала, что другого выхода нет и что, пожалуй, наступил момент, когда надо отвлечься от своей болезни, перенестись мысленно в мир искусства, в котором она жила и в котором была счастлива.

Многое теперь казалось ей второстепенным, трудности актерской жизни представлялись чуть ли не раем, а былые внутренние терзания — нелепыми переживаниями. Ах, если бы судьба оказалась столь благосклонной! Если бы снова можно было бы окунуться в этот пестрый и удивительный мир! Уехать бы, пусть даже и с плохим оркестром, в захолустье! Просто так, бесплатно... И снова выйти на сцену! Пусть в зале сидит лишь несколько человек — не важно! Но будет сцена, и будут зрители, и она снова увидит их лица и выражение их глаз.

Ей принесли газеты и разрешили по нескольку минут в день читать самой. Она прочла несколько восторженных рецензий о своих гастролях в Италии, потом сообщения ПАП о катастрофе, о состоянии своего здоровья, интервью с бабушкой (почему-то о ее детских годах). Дни шли за днями. Физические страдания стали уступать место нравственным. Если совсем недавно воспоминания казались ей целительно счастливыми, то теперь они становились нестерпимой болью, острой, режущей, почти разрывающей. Ее охватила жгучая, мучительная тоска. Та жизнь, конечно, продолжается. Но уже без нее. И вряд ли теперь уже возможно возвращение к той, главной для нее жизни. Внешне эти переживания были незаметны. Анна всегда держалась стойко и достойно в самых трудных, кризисных ситуациях, когда к горлу подступал ком, когда хотелось не кричать, а выть от боли, от обиды, что все могло сложиться иначе...

…Ирма и Збышек читали ей письма и телеграммы, которые сотнями приходили в Министерство культуры: от коллективов больших предприятий и отдельных граждан, написанные скупыми канцелярскими словами и очень искренние, человечные. Ей рассказали, что по радио и телевидению передают много песен в ее исполнении и всякий раз люди спешат к теле- и радиоприемникам и слушают, как никогда.

Незримая поддержка изменила к лучшему настроение Анны. Она жадно читала и перечитывала письма и телеграммы с улыбкой растроганной, счастливой благодарности. Каждое утро она получала письма, в общем очень похожие одно на другое: неизвестные корреспонденты пылко признавались ей в своей любви и клялись в верности, желали скорейшего возвращения к полноценной жизни. И обязательно — новых встреч на сцене…



…Анна попыталась правой, здоровой рукой ответить на несколько писем, но почувствовала, что быстро устает. Надо пересилить усталость, надо приучить себя работать. Обязательно отвечать на письма. Надо попросить маму привезти клавиры, которые остались дома во Вроцлаве. Необходимо занять себя полезным делом. Пора возвращаться из страшного мира боли и отчаяния на землю. В реальном, осмысленном труде найти выход из безысходности. Каждое утро по три-четыре часа она отвечала своим корреспондентам, всякий раз отыскивая новые слова, стараясь писать с юмором. Иногда даже подписывалась: “сломанная кукла”.

“Я очень тронута Вашим письмом, — писала Анна одному из своих почитателей. — Чувствую я себя отлично, настроение солнечное, правда, пока чуть-чуть мешает гипс. Он жесткий, прямо как железный, и неумолимый. Но я считаю денечки, чтобы поскорее избавиться от этого фирменного итальянского наряда. А когда избавлюсь, то снова запою. И постараюсь петь лучше, чем прежде. Потому что за это время я сильно истосковалась по пению. А пока слушайте меня по радио, если я Вам не очень надоела. И еще раз сердечно благодарю за Ваши добрые слова, они куда полезнее и “вкуснее”, чем лекарства”.



…А письма из Советского Союза шли и шли... Теперь Анна была просто не в состоянии отвечать всем своим корреспондентам. Она отвечала некоторым, тем, кто действительно нуждался в ее ответе. Например, одной тяжело больной женщине из Волгограда. Та лежала парализованная много лет, и Анна нашла для нее добрые, ободряющие слова. Пришло письмо из Ургенча: человек, не знавший, что она его землячка (да и откуда он мог знать?), приглашал ее после выздоровления в Ургенч. И уверял, что, если она попробует знаменитой среднеазиатской дыни, все ее болячки как рукой снимет. Анна ответила земляку очень весело, написала, что ловит его на слове, обязательно приедет и съест дыню…