«Варяг», «Аврора», «Титаник»… Знаменитые названия этих кораблей знает каждый. А слышали ли вы, уважаемый читатель, о корабле Т-36? Хотя это даже не корабль, а так, самоходная баржа, не удостоенная имени собственного, морской грузовичок, задача которого — доставлять на берег груз с крупных кораблей. Возможно, люди постарше вспомнят что-нибудь об этом судёнышке, если назвать четыре фамилии: Зиганшин, Поплавский, Федотов, Крючковский. Хотя формально они и не являлись моряками, а были военными строителями, приписанными к пограничной заставе. Маленький самоходный катер, четыре молодых бойца, один из которых был младшим сержантом, а остальные и вовсе рядовыми. Всё как-то незначительно, что же такого могли сделать эти четверо, чтобы навеки вписать свои имена в историю? А между тем, в начале 60-х годов каждый житель Советского Союза знал, кто такие Зиганшин, Поплавский, Федотов, Крючковский. Мало того, их имена гремели и по ту сторону океана, в стане «главного идеологического врага» подвигом советских матросов восхищались не меньше, чем на родине. И ещё — пускай невольно, но четверо простых матросов сделали для сближения двух супердержав, СССР и США, едва ли не больше, чем многочисленные делегации политиков и дипломатов…

Утром 17 января 1960 года на Курильские острова налетел сильнейший шторм. Шквальный ветер, снегопад и огромные волны высотой до 20 метров обрушились на пришвартованные возле островов суда. В бухте острова Итуруп стояли несколько катеров типа Т-36. Эти судёнышки не были предназначены для выхода в открытое море и доставляли грузы с морских судов, которые не могли подойти близко к скалистым берегам островов. О приближавшемся тайфуне экипажи этих вспомогательных судов предупреждены не были.

Около 7 часов утра один из катеров сорвало с места. Огромные волны, как щепку, выбросили судно на берег. К счастью, экипаж Т-36 остался жив. Через пару часов сорвало с места ещё один катер, которым командовал младший сержант Асхат Зиганшин. Шквальный ветер порвал стальной трос, и Т-36 стало относить в открытый океан. Ещё через несколько часов в штаб Тихоокеанского флота пришло донесение: «17 января 1960 года по местному времени в результате сильного шторма со швартовки в заливе острова Итуруп была сорвана самоходная баржа Т-36. Связь с судном отсутствует. На борту судна экипаж в составе: младший сержант Асхат Зиганшин, рядовые Филипп Поплавский, Иван Федотов, Анатолий Крючковский». Тогда казалось, что для четырёх моряков главное — выдержать шторм. А потом… Потом шторм прекратится, у них есть радиостанция, они сообщат свои координаты, и их быстро спасут. Но даже если вдруг что-то случится с радиостанцией — их всё равно найдут, ведь у Тихоокеанского флота много кораблей и самолётов, которые без труда обнаружат их судно…

Незадолго до этих событий Т-36 поставили на ремонт. Полагающийся по инструкции десятидневный неприкосновенный запас пищи (так называемый НЗ) сдали на склад. А вечером 16 января поступил срочный приказ: «Спустить баржу на воду и подготовить к работе». В бухту прибывал рефрижератор с мясом, и Т-36 необходимо было участвовать в его разгрузке. О том чтобы вернуть на судно НЗ, забыли…

Одиннадцать часов экипаж Т-36 боролся со штормом. Ударом волны разбило радиорубку, и радиостанция вышла из строя. Когда запасы топлива стали подходить к концу, Асхат Зиганшин сказал своим товарищам: «Попробуем выбраться на берег». Три раза моряки пытались направить баржу к берегу, но каждый раз их несло на скалы. Во время одной из такой попыток огромная волна буквально швырнула Т-36 на камни. Судно получило пробоину, от удара разлетелись в щепки ёмкость с углём и бочка с пресной водой.

К вечеру шторм немного утих. Взвод солдат прочесал берег острова Итуруп. Солдаты нашли обломки бочки и ёмкости для угля, которые снесло с палубы судна. На них было написано: «Т-36». Командование поспешило сообщить, что судно Т-36 затонуло, а экипаж погиб. Родственникам моряков направили телеграммы, в которых сообщалось об их гибели. Ни один корабль или самолёт не был направлен в район предполагаемого крушения Т-36.

Почему же их не искали, почему на поиски Т-36 не отправили самолёты и корабли, почему четырёх моряков поспешили объявить погибшими? Погодные условия? Да, весь день 17 января бушевал тайфун, который не позволял начать поиски. Но затем погода улучшилась. Причина была в другом. В судьбу четырёх моряков вмешалась большая политика, по сравнению с которой судьба экипажа Т-36 показалась малозначительной…

Для растопки печки моряки использовали подшивку газеты «Красная звезда», найденную в рубке. В одной из газет Асхат Зиганшин случайно наткнулся на сообщение ТАСС. В нём говорилось:

«На основе достигнутых в Советском Союзе успехов по освоению космического пространства с помощью баллистических ракет, в соответствии с планами научно-исследовательских работ советскими учёными и конструкторами ведутся работы по созданию более мощных ракет для запуска тяжёлых спутников Земли… В течение ближайших месяцев 1960 года будут произведены запуски этой ракеты без последней ступени в центральную часть Тихого океана… Падение предпоследней ступени ракеты ожидается в районе, ограниченном координатами:
Широта — Долгота

9 гр. 06 мин. сев. — 170 гр. 47 мин. зап.

10 гр. 22 мин. сев. — 168 гр. 22 мин. зап.

6 гр. 16 мин. сев. — 166 гр. 16 мин. зап.

5 гр. 03 мин. сев. — 168 гр. 40 мин. зап.
Первые пуски ракет состоятся ориентировочно с 15 января по 15 февраля 1960 года… Правительство СССР просит зарубежные страны дать указания капитанам кораблей и командирам самолётов не заходить в указанные районы».

Прочитав это сообщение, Асхат Зиганшин понял — их несёт в район, куда должна упасть ступень баллистической ракеты. На самом деле испытуемая ракета должна была нести на своём борту не тяжёлые спутники Земли, а доставлять боеголовки. Это была та самая «кузькина мать», которую Никита Хрущёв обещал показать Америке. Но для четвёрки моряков было, в общем-то, всё равно, для чего именно испытывается ракета. Главное, что в течение месяца в районе испытаний не появится ни одно судно, которое могло бы им помочь.

Около 22 часов 17 января Т-36 вынесло в открытый океан. Шторм хоть и не прекратился, но стал немного ослабевать. Именно тогда моряки впервые подумали о еде. Они подсчитали запасы еды. Всё, что у них было, — буханка хлеба, банка консервов, немного крупы и три ведра картошки. Эта картошка во время шторма рассыпалась по машинному отделению и пропиталась соляркой. Не лучше было и с пресной водой. Пили моряки ржавую жижу, слитую из системы охлаждения двигателя.

В первый день они съели хлеб. Потом сварили картошку «в мундире», но есть не стали — от впитавшейся солярки запах и вкус были просто невыносимыми. Кто-то предложил выбросить картошку за борт, но Асхат Зиганшин сказал: «Пусть полежит». Тогда они ещё не знали, что эта пропахшая соляркой картошка спасёт им жизнь. Так же как и случайно обнаруженная в газете заметка об испытаниях ракеты.

Когда Асхат Зиганшин прочитал товарищам сообщение в «Красной звезде», сначала его не поняли. «Зачем командир читает нам это? — подумали рядовые. — Может быть, он уже начал потихоньку сходить с ума?». Но потом и до них дошло — когда их найдут, неизвестно. И тогда моряки стали экономить свои скудные запасы. Они ещё не знали, сколько дней им придётся питаться картошкой, сваренной в ржавой воде…

День, другой, третий, неделя, вторая, третья, месяц… Т-36 по-прежнему дрейфовала на просторах Тихого океана, и по-прежнему на горизонте не было ни единого судна, а в небе не слышно было гула самолёта. И всё так же экипаж Т-36 боролся за жизнь — свою и своего корабля. Они всё делали вместе и ни разу никто не позволил себе втайне от товарищей взять хотя бы один лишний грамм еды или выпить лишний глоток воды.

Последнюю картофелину съели 24 февраля. Дальше морякам пришлось есть кожаные ремни. Кусочки нарезали как вермишель и варили. Когда ремни закончились, вспомнили, что есть ещё кирзовые сапоги. Кожаную часть сапог варили в океанской воде, гуталин выплавляли, а оставшуюся кожу жарили на печке-буржуйке, используя вместо масла тавот.

2 марта, на 44-й день дрейфа, моряки впервые заметили на горизонте судно. Для такого случая экипаж заранее приготовил на палубе факелы, пропитанные маслом и белые простыни. Видимость была хорошая, однако их не заметили. И всё-таки это судно дало надежду — значит, Т-36 находилась в районе, где судоходство разрешено, и вскоре может появиться другой корабль. 6 марта мимо баржи прошли целых два судна. Обессилевшие моряки отчаянно махали тряпками, зажигали факелы, но всё безрезультатно. На тот момент у них оставались остатки кожи от сапога и чайник ржавой воды. Неужели их так и не спасут…

В 16 часов 7 марта 1960 года с палубы американского авианосца «Кирсадж», шедшего из Японии в Сан-Франциско, поднялся вертолёт. Спустя несколько минут пилот доложил капитану Роберту Тансену: «Обнаружил неуправляемое судно, судя по признакам, терпящее бедствие. На судне четыре человека в советской военной форме». Тансен связался с базой и, получив разрешение, направил корабль в район, указанный пилотом вертолёта. Вскоре огромный авианосец подошёл к Т-36. С палубы поднялся вертолёт, оснащённый специальным устройством для спасения терпящих бедствие людей.

Это было спасение. Однако экипаж Т-36 не спешил им воспользоваться. Перед ними был американский военный корабль. А значит, перед ними был враг. Холодная война в самом разгаре, отношения между СССР и США были очень напряжёнными. Четверо молодых солдат были воинами Советской Армии, они давали присягу и боялись её нарушить.

После некоторых раздумий Асхат Зиганшин сказал: «Мы попросим у американцев продуктов, воды и топлива, а дальше пойдём своим ходом». Тогда они ещё не догадывались, что течение отнесло их более чем на 2000 километров от острова Итуруп. С помощью потомков украинских эмигрантов, которые были в составе экипажа «Кирсаджа», капитану удалось уговорить Зиганшина оставить баржу и следовать в Сан-Франциско.

Впервые за 49 дней они смогли нормально поесть. Когда им дали воду, Асхат Зиганшин стал передавать кружку по кругу. «Зачем? — удивились американцы. — Пейте, воды у нас много». Но моряки настолько привыкли всё делить поровну, что уже не могли поступать иначе.

Они были крайне истощены, даже побриться не могли сами. Но к счастью, под наблюдением американских врачей моряки быстро поправлялись. Через неделю после спасения, когда Зиганшин, Поплавский, Федотов и Крючковский чувствовали себя нормально, на борту «Кирсаджа» была организована пресс-конференция. На авианосец на вертолётах были доставлены журналисты американских и европейских изданий (советских журналистов на пресс-конференцию не допустили). А перед началом пресс-конференции экипажу Т-36 передали официальное предложение американского правительства предоставить всем четверым политическое убежище в США. Однако Асхат Зиганшин в ответ заявил: «Нет, мы хотим домой, возвращаться мы не боимся». Именно эти слова, твёрдое желание вернуться в СССР сделали их героями на родине.

Предположим, что дрейфующую в океане Т-36 обнаружило бы советское судно. И тогда, если бы даже экипаж остался в живых, их бы ждали крупные неприятности и обвинения в дезертирстве, в попытке сбежать за границу. Не случайно ведь КГБ в домах, где до призыва жили моряки, провёл обыски, а родственников допросили. И только после того как спасённая четвёрка моряков вернулась на родину героями, руководство КГБ принесло им и родственникам извинения…

На пресс-конференции вопросы сыпались один за другим. «Что было самым трудным за эти дни? Как вы не подрались и не выкинули друг друга за борт? Как вам удалось не сойти с ума?». И наконец: «Как вы не съели друг друга?». Такие вопросы задавались не случайно. Когда экипаж Т-36 возвращался в СССР, один британский моряк рассказал им, что тоже оказался когда-то в подобной ситуации. Английский корабль потерял управление, радиостанция сломалась, пищи и воды было не много. И уже на второй день обезумевшие люди подрались из-за куска хлеба, при этом погибло три человека. А четыре советских молодых бойца 49 дней дрейфовали в открытом океане, и при этом ни у кого не возникло даже мысли забрать лишний кусок пищи у товарища. Так что на все подобные вопросы ребята отвечали: «Мы люди советские, а у нас человек человеку друг, товарищ и брат».

Спустя несколько дней авианосец «Кирсадж» прибыл в Сан-Франциско. Четвёрку моряков встречали в советском консульстве. Встреча была торжественной. Морякам зачитали приветственную телеграмму Никиты Хрущёва, в которой он благодарил их «за яркое проявление мужества и силы духа советских людей в борьбе с силами стихии». Однако советские граждане ещё долго не знали о том, что случилось в Тихом океане, и о спасении американцами советских моряков. Только небольшая заметка в «Правде» рассказала об одиссее экипажа Т-36.

Между тем в Америке четверо моряков были героями № 1. Все радиостанции Сан-Франциско говорили о них. Не осталось в стороне и телевидение. Мэр Сан-Франциско вручил четверым морякам символический ключ от города. Раньше из советских граждан такой чести удостаивались знаменитая балерина Галина Уланова и генсек Никита Хрущёв. Госсекретарь Ричард Никсон, до того занимавший достаточно жёсткую позицию по отношению к СССР, заявил, что «потепление в отношениях двух супердержав получило новый импульс».

В США моряки с Т-36 пробыли несколько дней. Для молодых ребят эти дни запомнились на всю жизнь. Огромные небоскрёбы, большие роскошные американские автомобили, даже телевизор, который был в их апартаментах в советском посольстве, они видели в первый раз. После Сан-Франциско четвёрка переехала в Нью-Йорк. Оттуда во Францию четвёрку везли на роскошном океанском лайнере «Куин Мэри». И здесь их продолжали преследовать журналисты, да и пассажиры лайнера быстро узнали, кто едет вместе с ними. Едва ли не каждый шаг советских моряков по кораблю был заснят на киноплёнку.

На Родину они вернулись уже героями. Сверху «дали отмашку», газеты, радио и телевидение быстро сделали своё дело, и вскоре в каждой советской семье знали, кто такие Зиганшин, Поплавский, Федотов и Крючковский. Из Франции четвёрка моряков прилетела на самолёте. В аэропорту их встречала восторженная толпа, здесь же был зачитан указ о награждении всех четверых орденом Красной Звезды. А дальше были чуть ли не каждодневные митинги и встречи. Ребята вернулись в родную часть, правда, в океан они больше не выходили. Едва ли не всё время их службы занимали встречи, на которых моряки рассказывали о своей знаменитой одиссее. Резонанс был настолько огромным, что откликнулись даже кинематографисты — на «Мосфильме» в рекордно короткие сроки был снят художественный фильм «49 дней». Первыми зрителями, увидевшими картину на экране, стали моряки баржи Т-36.

Так продолжалось примерно год. А затем… Затем были Гагарин, Титов, Николаев, Леонов, Терешкова. У страны появились новые герои…

Нет, недаром-таки перед поездкой в Канаду советским хоккеистам говорили: «Ребята, сыграйте как можете и постарайтесь просто не проиграть слишком крупно». Похоже, оправдывались самые мрачные прогнозы — канадские профи по всем статьям превосходили наших хоккеистов. Первый матч, шестая минута встречи, счёт становится 2:0. В пользу сборной Канады, естественно. В этот момент под сводами монреальского «Форума» заиграл похоронный марш. Канадцы уже «хоронили» советскую сборную. На наших же страшно было смотреть…

Впервые с канадскими хоккеистами советская сборная встретилась ещё в 1954 году, на мировом первенстве в Стокгольме. До тех пор канадцы, даже любительские команды, не получали серьёзного отпора со стороны европейцев. Но первая встреча между сборной СССР и клубом «Линдхерст Моторс» (тогда Канаду на чемпионатах мира представляли любительские клубы) закончилась убедительной победой советских хоккеистов со счётом 7:2. Случались и поражения, иногда и крупные, и всё же довольно долго сохранялась общая тенденция: наши любители гораздо сильнее канадских. Но в том-то и дело, что речь шла о любителях, а вот бороться на равных с профессионалами — это казалось несбыточной мечтой. Хотя ещё в 1957 году Анатолий Тарасов побывал на тренировках заокеанских профи и, скажем так, в обморок от увиденного не упал. «Разница была колоссальной, — рассказывал Тарасов. — Но не в уровне подготовки, а в отношении друг к другу. Я просмотрел их занятие „от и до“ и не припомню другого такого случая, когда бы записывал так много и так быстро. Они же постояли на нашем занятии всего минут пять и только смеялись над нашими хоккеистами. Что ж, я был очень рад, что эти самодовольные люди так и не поняли, что мы делаем». Тарасов уже тогда был готов сражаться с профессионалами, однако советское спортивное руководство по-прежнему разрешения на встречи не давало. «Они большие, они сильные, они умеют играть в хоккей так, как нашим и не снилось», — рассуждали чиновники. И только весной 1972 года, во время чемпионата мира в Праге, наконец-то удалось договориться о проведении серии встреч между советской сборной и командой, составленной из лучших игроков Национальной хоккейной лиги. Четыре матча должны были пройти в Канаде, четыре — в Москве.

«Суперсерия-72 — это всеобщее хоккейное помешательство, её обсуждали и гуляющие во дворе дети, и стоящие в очередях бабушки, — вспоминал игрок сборной СССР Евгений Зимин. — Люди знали наперечёт всех канадцев, не говоря уже о наших игроках. В то время жить в СССР и остаться вне хоккея было невозможно». Действительно, интерес к встрече советских и канадских хоккеистов (позже эти встречи назвали «Суперсерией») по обе стороны океана был просто невероятным. Канадцы в успехе своих «звёзд» не сомневались, наши же болельщики надеялись, что сборная СССР будет выглядеть достойно в играх с грозными профессионалами. Вообще же предсказатели разделились на два лагеря: оптимисты полагали, что советская команда серию, безусловно, проиграет, но окажет сопротивление канадской сборной и, может быть, выиграет одну-две встречи. Пессимисты же считали, что предстоящие матчи никакого спортивного интереса не представляют, — это будет «избиение младенцев», канадцы без труда, одной левой, победят русских хоккеистов. Особенно разглагольствовал по этому поводу журналист газеты «Глоб энд мэйл» Дик Бедоуз. «Эти парни быстры, однако они носятся на льду сломя голову, как будто за ними гонится разъярённый пчелиный рой, — писал Бедоуз в своей статье накануне начала Суперсерии. — Русские умеют точно пасовать, но они всегда опаздывают, как их поезда на великой Транссибирской дороге. Вячеслав Старшинов — хороший нападающий, а Юрий Блинов — неплохой защитник. Но никто при всём желании не спутает Старшинова с Фрэнком Маховличем или Виком Хэдфилдом, а Брэд Парк съест Блинова, словно сладкоежка пирог с черникой». Дик Бедоуз почему-то решил смешать вместе кулинарию и хоккей и продолжал в том же духе: «Запомните! Мы победим во всех восьми матчах. А если Советы выиграют хотя бы одну встречу, я съем эту статью вместе с их знаменитым борщом. P. S. Уважаемый редактор, позаботьтесь, чтобы сметана была под рукой». И никто до начала Суперсерии, конечно, не предполагал, что после первого же матча канадские газеты выйдут с заголовками вроде: «Мы повержены русскими медведями», «Шок в „Форуме“» и «Мистер Хоккей стал товарищем».

2 сентября 1972 года на утренней тренировке советские хоккеисты увидели на льду своих будущих соперников. Конечно, канадцы производили сильное впечатление на наших игроков, особенно на молодых. Они, казалось, летали по площадке, а шайбы после их бросков летели со сверхзвуковой скоростью. «У нас до тренировки оставалось ещё какое-то время, — рассказывал Владислав Третьяк. — Сидим на трибуне, притихли, смотрим. Каждый думает: ну и ну, достанется нам». А вечером премьер-министр Канады Пьер-Эллиот Трюдо сделал символическое вбрасывание, которое разыграли Владимир Викулов и Фил Эспозито. И началось…

Уже на 30-й секунде матча канадцы открыли счёт. Фрэнк Маховлич мощно бросил по воротам Владислава Третьяка, вратарь бросок отразил, но наехавший на пятачок огромный Фил Эспозито раскидал защитников и с лёта вогнал шайбу в сетку. «Шум тогда поднялся чудовищный, — вспоминал Владислав Третьяк. — Мне показалось, что на трибунах началось какое-то всеобщее безумие. Рёв, треск, свист».

«Сушите вёсла, товарищи!» — кричали болельщики посдержаннее. Другие же были более «откровенны» в своих эмоциях: «Какого чёрта они тут делают?! Мы съедим русских медведей живьём!». Через шесть минут Бобби Кларк выиграл вбрасывание в зоне сборной СССР, отпасовал шайбу назад на Пола Хендерсона, и тот забросил её в ворота. Третьяк не успел даже отреагировать на бросок. Вот тут-то под сводами ледового дворца и заиграл похоронный марш…

«У меня появилось какое-то недоброе чувство, — вспоминал те волнующие минуты один из героев Суперсерии Пол Хендерсон. — Уже после первого периода. Мы были не готовы. Мы стали выдыхаться. Это было нехорошее чувство. Одно из наиболее неприятных воспоминаний моей жизни». Предчувствие не обмануло канадского игрока. На 12-й минуте матча оставшийся совершенно один на пятачке Евгений Зимин сократил разрыв в счёте. Через несколько минут канадцы пропустили новую «оплеуху». После паса Бориса Михайлова Владимир Петров забросил вторую шайбу в ворота, защищаемые Кеном Драйденом, причём сделал это в тот момент, когда сборная СССР играла в меньшинстве. А второй период стал «бенефисом» Владислава Третьяка и Валерия Харламова…

Перед началом серии тренерский штаб «кленовых листьев» прислал двоих наблюдателей на товарищеский матч сборной СССР и ЦСКА. Надо же хотя бы посмотреть, что из себя представляют эти русские. И что же они увидели? Прежде всего — молодого вратаря сборной, который в тот вечер умудрился пропустить целых девять шайб. Неизвестно, знали или нет заокеанские специалисты, что Третьяк в тот момент думал не о хоккее, а о предстоящей на следующий день свадьбе, но вскоре канадские газеты написали: «Третьяк, очевидно, ещё очень молод, чтобы противостоять нападающим из НХЛ. В трудных ситуациях он теряется, проявляет нерешительность. Вратарь — это самое слабое звено в советской команде». На Третьяка хоть так обратили внимание. А Валерия Харламова вообще за игрока не считали. Ну не укладывался Валерий в традиционные представления канадцев об идеальном нападающем!

Однажды Яков Костюковский, сценарист «Операции „Ы“…» и «Кавказской пленницы», сказал: «Когда я впервые увидел Харламова на фоне могучих партнёров, его фигура олицетворяла не телосложение, а теловычитание». Валерий, конечно, не был каким-то убогим карликом, но рядом с монументальными канадскими защитниками выглядел не впечатляюще. А теперь, уважаемый читатель, представьте, что вы, опытный канадский защитник. Вы «собаку съели» на этом хоккее, вы много раз справлялись с лучшими нападающими лучшей хоккейной лиги мира. Вы размажете по льду любого, кто посмеет приблизиться к вашей зоне. И вот вы видите, как навстречу бежит какой-то русский нападающий. Ничего не стоит с ним разобраться. И вдруг… «Вот я здесь, а вот меня нет…». Через мгновение этот русский каким-то непостижимым образом оказывается у вас за спиной и на всех пара́х мчится к воротам. Наверное, вы очень «обидитесь» на этого нападающего.

Канадцы не просто обиделись, в последующих матчах они устроили жесточайшую охоту на Харламова. Защитники Рон Эллис и Бобби Кларк изо всех сил старались сломать Валерия в буквальном смысле этого слова и своего, к сожалению, добились. Именно тогда Николай Озеров произнёс свою знаменитую фразу: «Такой хоккей нам не нужен!». Харламов не смог закончить шестой матч серии, пропустил седьмой, в заключительной, восьмой, встрече всё же вышел на лёд, однако играть в полную силу не мог. А ведь Харламов был лучшим нападающим сборной СССР в первых пяти матчах!..

Но это было потом, а в первом матче Суперсерии Харламов раз за разом, словно нож сквозь масло, проходил оборонительные порядки канадской сборной. Именно он во втором периоде забросил две шайбы в ворота противника. А «ничего не умеющий юниор» Третьяк творил чудеса в воротах, отражал броски такой силы, от которых другой вратарь оказался бы в сетке вместе с шайбой. Вообще получилось так, что два чуть ли не самых слабых, как считали канадцы, игрока в сборной СССР, фактически и решили судьбу матча.

В начале третьего периода «кленовые листья», сократив счёт до 3:4, на некоторое время отодвинули надвигающуюся катастрофу, но затем были окончательно смяты. Борис Михайлов, Евгений Зимин и Александр Якушев провели три безответные шайбы в ворота Кена Драйдена и сняли вопрос о победителе в матче.

«Всё позади, — писал вратарь канадской сборной Кен Драйден в своей книге „Хоккей на высшем уровне“. — За этой игрой наблюдали сто миллионов телезрителей в Советском Союзе, несколько миллионов — в Европе, более двадцати пяти миллионов канадцев и американцев смотрели её у себя дома. А в „Форум“ пришли почти двадцать тысяч зрителей. Клянусь, что теперь все они знают, что отчество Валерия Харламова — Борисович, а Владислава Третьяка — Александрович. Всё было готово для великого триумфа канадского хоккея. Но приехали русские и всё испортили, показав 60 минут такой игры, какая нам никогда не снилась…».

Да, «великого триумфа канадского хоккея» явно не получилось. 2 сентября 1972 года хоккей разделился на «до» и «после». Теперь уже никто не говорил о превосходстве профессионалов. Речь теперь могла идти только о сравнении двух хоккейных школ: канадской и советской. Канадцы поняли, что русские — это не «мальчики для битья», они не просто способны противостоять игрокам НХЛ, а во многих компонентах игры их превосходят. Наверное, лучше всех это понял Дик Бедоуз. Надо отдать должное канадскому журналисту — он, как истинный джентльмен, сдержал своё слово. После игры Дик пришёл в гостиницу к нашим спортсменам, чтобы прилюдно съесть свою злополучную статью, в которой он опрометчиво предрекал разгромное поражение советской сборной. Наши хоккеисты с юмором отнеслись к «жертве советского хоккея» и разрешили Бедоузу накрошить небольшую часть газеты в борщ и в таком виде съесть столь «изысканное» блюдо.

Победа есть победа, и всё же в первом матче в пользу наших хоккеистов в какой-то мере сыграли «эффект неожиданности» и излишняя самоуверенность канадцев. В следующей встрече профи взяли реванш, выиграв в Торонто 4:1. Умудрённые опытом канадцы получили очень жестокий урок, но они смогли сделать из него правильные выводы. Во второй игре, проходившей в Торонто, в составе «кленовых листьев» появились сразу восемь новых игроков. Сборная Канады очень чётко играла в обороне, защитникам удалось практически полностью нейтрализовать нападающих советской команды. Вообще же, обе команды больше внимания уделяли защите. К началу третьей двадцатиминутки счёт был 1:0 в пользу канадцев. В начале третьего периода Курнуайе довёл преимущество своей команды до двух шайб. Но на 46-й минуте матча за удар соперника клюшкой был удалён с поля Бобби Кларк, и Александр Якушев реализовал численное преимущество. Буквально через несколько секунд канадцы вновь оказались в меньшинстве. Казалось, во встрече в этот момент должен произойти перелом. И перелом действительно наступил, правда, не в ту сторону… Имея преимущество на одного игрока, советские хоккеисты пропустили проход Пита Маховлича. Игра была сделана. Гол второго из братьев Маховличей, Фрэнка, забитый за минуту до конца встречи, установил окончательный счёт во втором матче серии.

Третий матч, проходивший в Виннипеге 6 сентября, завершился вничью 4:4. Канадцы владели инициативой по ходу матча, однако благодаря блестящей игре Владислава Третьяка, отразившего немало «мёртвых» бросков, сборной СССР удалось сдержать противника и свести матч к ничьей.

Четвёртая игра, состоявшаяся в Ванкувере, решала, кто же выйдет победителем в канадской части серии. «Кленовым листьям» очень хотелось перед своими зрителями показать себя во всей красе. Но… 5:3 в пользу сборной СССР, и канадцы покидали лёд под оглушительный свист трибун. «Мы делаем всё что можем, и выкладываемся до конца, и я хотел бы, чёрт побери, чтобы вы, люди, поняли это. Эти русские — великие хоккеисты. Почему бы вам не оценить их по достоинству и не прекратить осыпать нас обвинениями?». Эти гневные слова нападающего Фила Эспозито, сказанные им по национальному телевидению, наиболее точно отражали настроения, царившие в тот момент в канадской сборной. Канадцы действительно делали всё что могли, отбросили ненужное бахвальство и выкладывались изо всех сил, но русские были сильнее, и с этим ничего нельзя было поделать. Надо сказать, что проникновенный призыв Фила Эспозито услышали, и болельщики изменили отношение к своим хоккеистам. Более трёх тысяч канадцев отправились в Москву. И в какой-то мере, их неистовая поддержка помогла «кленовым листьям» одержать итоговую победу в Суперсерии. «Без них мы не победили бы, — вспоминал Пол Хендерсон. — Канадские болельщики стояли за нашей спиной. Я думаю, они помнили речь Фила Эспозито в Ванкувере, он пробудил целую страну и сказал: „Эй, это — наши мальчики, это — наша команда, и они нуждаются в поддержке“. И канадцы поехали туда и там помогли нам, они перекричали русских. Русские просто не понимали, почему солдаты не выведут наших фанатов».

Но в первом матче в Москве канадских игроков и болельщиков опять ждало жестокое разочарование. «Кленовые листья» очень мощно начали игру и к середине второго периода вели со счётом 3:0. В начале третьей двадцатиминутки команды обменялись голами — на шайбу Юрия Блинова очень быстро ответил точным броском Пол Хендерсон. Казалось, что канадцы сумеют довести матч до победы. Но сборная СССР после отчаянного штурма смогла сравнять счёт, а за три минуты до финальной сирены Владимир Викулов забил пятую шайбу в ворота голкипера Тони Эспозито.

3:1… Для того чтобы выиграть Суперсерию, сборной СССР в оставшихся трёх играх надо всего лишь один раз сыграть вничью. Но канадцы сдаваться не собирались. «Каким бы безнадёжным ни казался матч, нужно бороться до конца, до самой последней секунды» — эту мысль канадские тренеры буквально вбивают каждому игроку с самых юных лет, с того самого момента, когда юный хоккеист берёт в руки клюшку и выходит на лёд. Наши же…

После победы в пятом матче в действиях советских хоккеистов стали явно просматриваться расслабленность и даже некоторое пижонство. Там чуть-чуть не доиграли, здесь чуть-чуть не доборолись. Но это «чуть-чуть» в игре с канадцами может оказаться роковым.

В шестом и седьмом матчах сборной Канады удалось с минимальной разницей в счёте переиграть советскую команду. И преимущество сборной СССР растаяло, теперь всё должно было решиться в последней игре, состоявшейся 28 сентября 1972 года. Напряжение было столь велико, что игра чуть не была сорвана. В первом периоде канадские болельщики, недовольные решением судьи удалить за неспортивное поведение до конца матча Жана-Поля Паризе, начали швырять на лёд всё, что попадало им под руку. На площадку полетели перчатки, клюшки, полотенца, даже несколько стульев. Матч был прерван почти на двадцать минут. К счастью, страсти всё-таки улеглись и игра возобновилась.

С первых минут матча инициативой владела советская команда. 2:1 — сборная СССР впереди после первого периода, 5:3 — после второго. Но к третьему периоду советские хоккеисты явно устали, чем и воспользовались канадцы. За семь минут до конца матча Айвен Курнуайе сравнивает счёт. Благодаря лучшей разнице шайб даже ничья делает сборную СССР победителем серии, но в самом конце матча «палач советской сборной» Пол Хендерсон остался без присмотра на пятачке у ворот Третьяка и протолкнул шайбу в сетку. «Я помню, как забил решающий гол в серии за 34 секунды до конца, — вспоминал Хендерсон. — Этот бросок стал звёздным часом для меня, благодаря этой шайбе меня до сих помнят, и думаю, будут помнить ещё долго». Через 34 секунды прозвучала финальная сирена, зафиксировавшая победу сборной Канады в последней игре и общую победу в серии со счётом 4:3.

После игры состоялся совместный банкет, на котором игроки обеих команд наконец-то смогли сбросить с себя напряжение ответственных матчей и ненависть друг к другу. В своих воспоминаниях канадские хоккеисты признавались, что иногда им просто хотелось убить противника, да и наши отвечали им «взаимностью». Теперь же хоккеисты могли расслабиться. Во время дружеской пирушки канадцы даже подарили нашим игрокам деревянный индейский тотем, который долго хранился в музее лужниковского дворца спорта.

Наверное, такое мнение кому-то может показаться спорным, но окончательный итог Суперсерии устроил обе стороны. Канадцы, пусть и с минимальным преимуществом, одержали верх над сборной СССР и доказали свою силу. А советские хоккеисты, хоть формально и проиграли, смогли победить долго существовавшее мнение, что никто в мире не может играть на равных с канадскими профессионалами, развенчали миф о непобедимости профи. Они доказали всему миру, что в хоккей играть могут не только в Канаде…

 

Народная артистка РСФСР (1970)




Она ворвалась на экран в фильме «Мистер Икс», заполнив своим телом все пространство. С призывным кличем «Пелика-а-ан! Пелика-а-ан!» она стала настоящей звездой. Эту актрису невозможно было не заметить. К ней невозможно остаться равнодушным. «Гликерия Богданова-Чеснокова» – прочел я в титрах и запомнил это необычное имя на всю жизнь.

А спустя годы мне посчастливилось найти внука Гликерии Васильевны, человека тоже не совсем обычного, с долей «богдановочесноковской» чудинки. Юрий Правиков – человек довольно известный в кругах кинематографистов и деятелей театра. Он сценарист, продюсер, режиссер, театровед и собиратель всего того, что связано с именем Гликерии Богдановой-Чесноковой и Дмитрия Васильчикова – его деда, легендарного украинского актера, основателя первого в республике театра музыкальной комедии. Почему я написал о «чудинке», потому что Юрий Борисович целиком пропитан духом и шармом своей великой бабушки. Рассказывая о ней, он невольно переходит на ее интонации, использует ее жесты и даже копирует голос. Поэтому лично у меня иногда создавалось впечатление, будто в комнате находятся не два, а три собеседника, один из которых – Гликерия Васильевна Богданова-Чеснокова…




* * *

Она была «вся в бабушку», из сибирских казаков. Бабушка входила в толпу дерущихся, брала мужиков за шкирки и разводила в разные стороны. Лика росла такой же крупной, энергичной и смешливой. С таким же большим, «очаровательным» носиком. Такая же певунья. Как и бабушка, могла любую мелодию повторить с голоса. Станцевать – пожалуйста!

Лика хорошо училась. Память – от Бога, уникальная! Могла бы запросто овладеть китайским языком. Она подмечала за всеми характерные жесты, ужимки, могла изобразить любого знакомого. В гимназии одна школьная дама заявила: «Я подозреваю, что именно Богданова дала клички всем учителям».

Мама водила Лику по театрам – в Александринку, в Мариинку. Девочка охотно посещала школьный театр.

Озорная и любопытная, Лика Богданова была в курсе абсолютно всех событий в Петербурге. И однажды чуть было не оказалась… в большой политике.

- Гликерия Васильевна, а Вы в какую партию вступали? За большевиков, за меньшевиком, за кадетов? – подначивал ее, спустя годы, внук.

- Господи! Да никто об этом не думал! Какие кадеты?! Свобода, равенство, какая-то новая жизнь! А то ведь жили очень плохо. После 1914 года как-то все оборвалось, и на душе плохо стало… Веришь?

Лика Богданова вступила в рабочие ячейки, искренне поверив, что царь России не нужен. Она посещала кружки РСДРП, записывалась в бригады санитарок, в группы рабочей молодежи - ей было любопытно все. И в ночь штурма Зимнего дворца она шла именно штурмовать Зимний дворец. В составе вооруженного отряда Выборгской стороны.

Когда в кино впервые показали взятие Зимнего, штурм знаменитой арки, Гликерия Васильевна страшно расстроилась. Она увидела солдат и матросов, карабкающихся по воротам, и подумала, что в ту ночь попросту опоздала: «Я ничего этого не застала! Я пришла слишком поздно! Там уже все кончилось, все было взято!» Ей так и не пришлось узнать правды, что никакого штурма не было, а большевики спокойно вошли через комендантский подъезд.

Стоит заметить, что Лике в то время было всего 13 лет.

А уже вскоре Лика Богданова отправилась в Школу русской драмы при Александринском театре. Комиссию возглавляли великие мастера Софронов и Мичурина-Самойлова.

- Что Вы будете читать?

- Читать я ничего не буду, я буду петь, - и выдала весь репертуар, с которым выступала перед ранеными. А в заключении прочла монолог Плюшкина из «Мертвых душ». Да так, что руководитель театра Юрьев от смеха упал со стула.

И ее взяли. И курс этот был невероятно звездным, фантастическим: Михаил Царев, Николай Черкасов, Юрий Толубеев, Николай Симонов, Александр Борисов, Елизавета Уварова, Борис Чирков, Константин Адашевский, Василий Меркурьев и Гликерия Богданова. Их дружба протянулась через всю жизнь.

Театральную школу Богданова окончила в 1922 году и поступила в Александринку. Благодаря счастливой случайности, почти сразу получила роль - служанку Люси в «Мещанине во дворянстве». На этом везение закончилось, ролей больше не было. И тут в ее судьбе появился знаменитый украинский актер Дмитрий Васильчиков. Он искренне заинтересовался юной Ликой и предложил: «Вам никогда здесь не дадут сыграть то, что нужно молодой актрисе для багажа. Вам надо наиграть, накричать голос… Поедемте со мной. У меня турне: Кисловодск, Пятигорск, Одесса, Крым…»

И она поехала.




* * *

Где-то на юге, в одном из городов Дмитрий Федорович и Гликерия Васильевна обвенчались. В том же 1922 году у них родилась дочь Лида. Но брак был недолгим. И он, и она по натуре были лидерами, уступать не любили. И эти взаимоотношения переходили на сцену. Васильчиков обожал импровизировать, а Лика еще не умела. Неожиданно он мог выдать незапланированную репризу или вставить гэг – зал взрывался, сам актер самодовольно искрился, а девушка терялась и выглядела страшно глупо. На все ее причитания, Дмитрий Федорович резонно замечал: «Хочешь со мной работать – учись. Ты должна быть всегда мобилизована, чтобы как от зубов отскакивало. А иначе ты не живешь на сцене…»

И она научилась. И теперь уже ставила в тупик его. «Ты думай, кого подставляешь!» – возмущался любимец публики. Как отвечать на подобное, он сам не знал – не привык. Отыгрывал мимикой, и делал это потрясающе, срывая аплодисменты. Но злился чудовищно, закатывал скандалы.

Семья распадалась на глазах.

В 1928 году в Харькове появился первый государственный театр музкомедии. Указом всеукраинского старосты Григория Петровского, новый коллектив возглавил Дмитрий Васильчиков. Лика с ним не поехала. Поняла, что в театре у мужа надо стать рабой и забыть об амбициях. Кроме того, работать предстояло исключительно на украинском языке, который она не понимала и не признавала.

Но это решение стоило ей немало горя. Дмитрий Федорович категорически отказался отдавать дочь и оборвал всякие контакты со своей бывшей женой. Страшно переживал, что не ОН бросил, а ЕГО бросили. А потом его родня постаралась сделать все, чтобы Лида долгие годы ничего не знала о своей матери, и пресекала любые попытки Гликерии Васильевны связаться с дочерью.

В Ленинграде Богданова работала на эстраде, в мюзик-холле, выступала с молодым Райкиным, с джазом Утесова, много хохмила. «Леня каждый раз при встрече говорил мне: «Лика, ты моя юность! Без тебя бы у меня не было ни голоса, ни шарма. Глядя на тебя, у меня создавалось настроение, я так ржал! Весь смех в моих песнях – это ты. Вот пою «Пароход», а вижу тебя, и мне смешно. Все мои улыбки – от тебя». Интересуюсь, и что ж во мне было смешного? «Ну, во-первых, это…» И указывал на нос. Это было что-то страшное! Я краснела, зеленела! Каждый указывал мне на этот нос!..»

А перед самой войной актриса прошла конкурс в Театр музкомедии. Казалось, теперь ее мечта осуществилась, но… С первыми бомбардировками работников театра поставили на воинский учет, и все штатные артисты оказались лишними ртами. В этой ситуации Гликерии Васильевне сразу дали «от ворот поворот».

К тому времени она уже была Богдановой-Чесноковой. Ее вторым мужем стал замечательный комедийный актер Семен Чесноков. «С ним понимание у меня возникло сразу! Я крупная, а он такой субтильный. На этом контрасте можно было играть любые роли - так смешно! А потом я к нему и душой привязалась. Он ведь на меня как на женщину обратил внимание».

С Чесноковым Гликерию Васильевну познакомила Рина Зеленая. Они вместе работали в Вольном театре, в мюзик-холле, а потом стали партнерами и на эстраде. «Чесноковы были людьми богатыми. Сеня бескорыстно подарил мне все – массивный, тяжелый браслет с аметистами, кораллы в серебре, колье с изумрудами. Вы будете дарить все это нелюбимому человеку? Вам же приятно, когда вам отдают все».

У него и у нее были обручальные кольца с тремя бриллиантами. Это плохая примета, к слезам. Так и получилось.

Она недолюбила. И была недолюбима. Помешала война.

* * *

В 1940 году Гликерия Васильевна вновь родила, и вновь – дочку, Олю. В первые же дни войны оба супруга поступили в ансамбль оперетты под руководством Валерии Бронской. И с первых же дней Богданова-Чеснокова начала свои бесчисленные выступления для защитников города. Сколько их было – две тысячи? Три тысячи? Точно сказать она не могла.

Гликерия Богданова-Чеснокова дала концерты на всех фронтах - в Ораниенбауме, Кронштадте, на палубах кораблей, в военных частях на Ладоге, в окопах, в землянках, на ленинградских заводах. Артистов кормили в госпиталях, в частях, но она не ела, а складывала пищу в судок и бежала домой, к маме и дочке. Сама же порой питалась канцелярским клеем. В блокаду Гликерия Васильевна испортила себе весь организм, но близких все равно не спасла…

Каждое утро актриса уходила из дома на сборный пункт, и каждый вечер мама выходила к подъезду, садилась на стул и смотрела в проулок. По силуэту узнавала, когда возвращалась Гликерия. А дома уже был накрыт стол – сервирован пустыми тарелками, чашками, стоял чайник с кипятком, лежали сухарики – чтобы все было, как в мирное время, чтобы не утратились традиции, чтобы воля не сгибалась.

Но однажды артисты не могли выбраться из Ораниенбаума целую неделю. И именно в те дни умерла от голода Оленька. И в тот же день в дом попала бомба, в блок, где была кухня. Мама находилась именно там. Стены остались, даже окна не все были выбиты, и стул у подъезда стоял, как прежде. А внутри - ничего. «И сразу у меня никого. И все равно надо было встать и идти работать. Я себе приказывала: встать и идти работать!»

А вскоре умер Сеня. Сразу после Победы. У Гликерии Васильевны осталась только работа. И тут в ее жизни вновь появился Ленинградский театр музкомедии. Теперь уже навсегда.

* * *

Она сразу же стала играть много и с большим успехом, блистая в опереттах Легара, Кальмана, Штрауса, Дунаевского, Милютина. Город, переживший блокаду, истосковался по спектаклям, а уж по таким светлым и озорным, как оперетта, - тем более.





Год от года она становилась настоящей примой труппы, при том что главных ролей не играла никогда. На афишах стали появляться надписи «С участием Г.Богдановой-Чесноковой», а ленинградцы интересовались в кассах, участвует ли в спектакле их любимая актриса.

А когда на экраны вышел фильм «Мистер Икс», Гликерия Васильевна стала настоящей звездой. На одноименный спектакль в «Музкомедию» попасть было невозможно. Записывались в очереди, ночевали на улице.

Казалось, для нее не было ничего невозможного. Могла рассмешить одним взглядом, одним жестом. В каждый спектакль она старалась вставить танцевальный номер, обязательно исполнить канкан. Гликерия Васильевна успела поработать даже в цирке. Три сезона она выступала в дуэте с клоуном Борисом Вяткиным: кувыркалась, ходила колесом, делала заднее сальто. Зрители хохотали до слез, но мало кто задумывался – как это удается немолодой, драматической актрисе, не имеющей никакой специальной подготовки! Да она и сама не смогла бы этого объяснить. Ее вел кураж, и она работала.

И совершенно неудивительным был приход актрисы в кино. Правда, на экране ей почти не удалось спеть. Кроме «Мистера Икса», в музыкальных фильмах Богданова-Чеснокова не снималась. Лишь в «Трембите» пела за Ольгу Аросеву.

Наиболее яркие кинороли Гликерии Васильевны были повторением сыгранного в театре. С темпераментной Каролины слегка скопирована Мария Михайловна в «Укротительнице тигров», которая мечтает сосватать свою бездарную доченьку за знаменитого мотогонщика. Подобный образ был создан и в «Летучей мыши», где жена прокурора учить дочь «стрелять глазами». Перешла на экран и галерея стареющих примадонн: Рыкалова в «Крепостной актрисе», Придворная дама в «Каине XVIII» и Актриса в «Зайчике». К этой же когорте можно причислить и Елену Станиславовну в гайдаевской экранизации «Двенадцати стульев», которая, мечтательно покручивая у виска мокрым носком, затягивает: «Отцвели уж давно хризантемы в саду».




* * *

Тем временем здоровье стремительно ухудшалось. У Вас не желудок, а завод по переработке камней, - говорили врачи. – Если бы Вы поменьше двигались, было бы намного лучше. И уж тем более Вам противопоказаны любые танцы!

«А что я буду делать на сцене? Люди пришли смотреть на Богданову-Чеснокову, а я выйду, посижу, пошучу и уйду?»

В 1970 году она упала на сцене, и ее увезли на «Скорой» прямо на операционный стол. Великий хирург Алехин совершил чудо. Он удалил остатки желудка, заменив его на искусственный. Эта операция стала вторым рождением для Гликерии Васильевны.

Когда она выписывалась из больницы, то попросила всех соседей по палате подойти к окну. А на улице, на глазах у всех, сделала шикарный батман. И это было для нее – для актрисы, и для них – безнадежно больных, символом жизни. В последние годы Богданова-Чеснокова приходила на спектакль за два часа до начала, гримировалась, одевалась и ложилась на диван. Постепенно гримерка заполнялась, актрисы искоса бросали на Гликерию Васильевну испуганные взгляды и шептали: «Никакая!» После третьего звонка по радиосвязи объявляли пятиминутную готовность, и Богданова-Чеснокова «воскресала». Откуда бралась эта уверенность в себе? Куда девалась слабость и отступала болезнь? Актриса шла на сцену. Чтобы заменить ее или отменить спектакль, не было и речи. Только служение Богу и профессии.




* * *

Внук Юрий появился в ее жизни в середине 1960-х годов. Он воспитывался в семье Васильчиковых и долго не подозревал, кто его настоящая бабушка. Узнал случайно. И написал письмо от имени поклонника. В конверт вложил фотографию, на которой он сидел на коленях у деда. Подпись гласила: народный артист СССР Д.Ф.Васильчиков с внуком Юрой Правиковым. А потом он оставил семью и предстал пред очами Гликерии Васильевны.

«Как? Митин внук?!»

В Юрии для нее сошлось все: и Митя, и Сеня, и рано утраченная любовь, и так и не создавшаяся семья. Они разговаривали часами, гуляли по городу, ходили в гости. Слухов о молодом любовнике Богдановой-Чесноковой моментально распространились по всему городу. А Гликерия Васильевна и не опровергала их: пусть болтают, что угодно. Она никому ничего не скажет. Теперь у нее есть человек, которому она открыла все свои тайны и рассказала всю свою жизнь…

«Три бриллианта на моем обручальном кольце – это три слезы. Три моих духовных мужа: Митя, Сеня… и ты»… Духовное супружество было высшим критерием отношений для нее.

Сегодня Юрий Борисович бережно хранит память о своей великой бабушке, редко кого допуская до семейных реликвий. Не разбрасывает родовые тайны всевозможным бульварным изданиям. Хотя… кто сейчас интересуется наследием Гликерии Богдановой-Чесноковой? Кому известны имена Григория Ярона, Владимира Володина, Анатолия Королькевича, Елены Савицкой – выдающихся, неповторимых комиков оперетты? В Санкт-Петербурге нет не только общего театрального музея, но даже отдельного музея при Театре музыкальной комедии. В память о Богдановой-Чесноковой остался лишь единственный портрет в холле.

Есть еще пластинка, давно ставшая раритетом. Есть несколько записей в фондах радио, доступных одной-двум радиостанциям. И нет ни одной книги, посвященной творчеству удивительной актрисы. Образ ее – сценический и жизненный – остался лишь в воспоминаниях современников.





Хвала кинематографистам, запечатлевшим Богданову-Чеснокову на пленке! Пусть немного, пусть не по таланту, но сохранившим частичку того, что сделала актриса в искусстве. Эти фильмы популярны, они будут смотреться еще много лет. А значит, Гликерия Васильевна насмешит еще не одно поколение поклонников хорошей комедии.

Автор текста Сергей Капков


Гликерия Богданова-Чеснокова умерла 17 апреля 1983 года и была похоронена на Серафимовском кладбище в Ленинграде.



О Гликерии Богдановой-Чесноковой была подготовлена телевизионная передача из цикла «Человек в кадре».





Фильмография:

1954 Укротительница тигров
1958 Мистер Икс
1958 Шофер поневоле
1963 Каин XVIII ("Два друга")
1963 Крепостная актриса
1964 Весенние хлопоты
1964 Зайчик
1968 Трембита - вокал
1968 Удар! Еще удар!
1971 12 стульев
1972 Последние дни Помпеи
1974 Звезда экрана
1974 Царевич Проша
1975 Финист - ясный сокол
1976 Синяя птица
1978 Захудалое королевство
1979 Летучая мышь
1979 Соловей





26 мая 1904 года - 17 апреля 1983 года

 

Государственная премия (1950)
Ленинская премия (1972)
Награждена орденом Трудового Красного Знамени и другими наградами



"Идет бычок, качается, вздыхает на ходу..." - имя автора этих строк знакомо всем. Одна из самых известных детских поэтесс Агния Барто - стала любимым автором для многих поколений детей.



Агния Барто родилась 17 февраля 1906 года в Москве в семье ветеринарного врача Льва Николаевича Волова.

В феврале 1906 года в Москве прошли масленичные балы, и начался Великий пост. Российская империя находилась в преддверии перемен: создании первой Государственной думы, проведении аграрной реформы Столыпина; в обществе еще не угасли надежды на решение "еврейского вопроса". В семье ветеринарного врача Льва Николаевича Волова тоже ожидались перемены: рождение дочери. Лев Николаевич имел все основания надеяться, что его дочь будет жить уже в другой, новой России. Эти надежды сбылись, но не так, как можно было представить. До революции оставалось чуть больше десяти лет.

Вот что писала Барто о своем детстве: "Родилась я в Москве, в 1906 году, здесь училась и выросла. Пожалуй, первое впечатление моего детства – высокий голос шарманки за окном. Я долго мечтала ходить по дворам и крутить ручку шарманки, чтобы из всех окон выглядывали люди, привлеченные музыкой. ...Очень дороги мне воспоминания об отце. Мой отец, Лев Николаевич Волов, был ветеринарным врачом, увлекался своей работой, в молодости несколько лет работал в Сибири. И сейчас слышу голос отца, читающего мне, маленькой, басни Крылова. Он очень любил Крылова и знал наизусть почти все его басни. Помню, как отец показывал мне буквы, учил меня читать по книжке Льва Толстого, с крупным шрифтом. Толстым отец восхищался всю жизнь, без конца перечитывал его. Родные шутили, что, едва мне исполнился год, отец подарил мне книжку "Как живёт и работает Лев Николаевич Толстой". Стихи я начала писать в раннем детстве, в первых классах гимназии посвящала их, главным образом, влюбленным "розовым маркизам". Ну что ж, поэтам положено писать о любви, и я сполна отдала дань этой теме, когда мне было лет одиннадцать. Правда, уже и тогда влюбленных маркиз и пажей, населявших мои тетради, оттесняли эпиграммы на учителей и подруг".

Мать Агнии – Мария Ильинична - младший ребенок в интеллигентной многодетной семье. Братья – крупные инженеры, адвокаты, врачи. Сестры – врачи. Мария Ильинична – к высшему образованию не стремилась, была женщиной остроумной и привлекательной.

Агния была единственным ребенком в семье. Она училась в гимназии, Как было принято в интеллигентных семьях, училась французскому и немецкому языкам. Судя по отрывочным воспоминаниям, Агния всегда больше любила отца, очень считалась с ним. Он был главным слушателем и критиком ее стихов.

Агния кончала хореографическое училище, собираясь стать балериной. Она очень любила танцевать. В одном из ранних стихотворений у нее есть такие строчки:

«Только тусклых дней не надо
Однозвучен тусклый тон…
Пляска – радость и услада…»

Агния Львовна, будучи пятнадцатилетней девушкой, прибавила себе лишний год в документах, чтобы поступить на работу в магазин «Одежда» – голодно было, а работающие получали селедочные головы, из которых варили суп.

Юность Агнии пришлась на годы революции и гражданской войны. Но каким-то образом ей удавалось жить в собственном мире, где мирно сосуществовали балет и сочинение стихов. На выпускные зачеты хореографического училища приехал нарком просвещения Луначарский. После зачетов выступали учащиеся. Агния под музыку Шопена читала свое длинное стихотворение «Похоронный марш». Луначарский с трудом прятал улыбку. А через несколько дней он пригласил ученицу в Нарком-прос и сказал, что, слушая «Похоронный марш», понял, что она обязательно будет писать веселые стихи. Он долго говорил с ней и написал на листке, какие книги ей надо прочесть. В 1924 году она кончила хореографическое училище и была принята в балетную труппу. Но труппа эмигрировала. Отец А.Л. был против ее отъезда, и она осталась в Москве.

В 1925 году она принесла в Госиздат свои первые стихи. Слава пришла к ней довольно быстро, но не добавила ей смелости — Агния была очень застенчива. Она обожала Маяковского, но, встретившись с ним, не решилась заговорить. Отважившись прочесть свое стихотворение Чуковскому, Барто приписала авторство пятилетнему мальчику. О разговоре с Горьким она впоследствии вспоминала, что "страшно волновалась". Может быть, именно благодаря своей застенчивости Агния Барто не имела врагов. Она никогда не пыталась казаться умнее, чем была, не ввязывалась в окололитературные склоки и хорошо понимала, что ей предстоит многому научиться. "Серебряный век" воспитал в ней важнейшую для детского писателя черту: бесконечное уважение к слову. Перфекционизм Барто сводил с ума не одного человека: как-то, собираясь на книжный конгресс в Бразилии, она бесконечно переделывала русский текст доклада, несмотря на то, что читать его предстояло по-английски. Раз за разом получая новые варианты текста, переводчик под конец пообещал, что больше никогда не станет работать с Барто, будь она хоть трижды гений.

Беседа с Маяковским о том, как нужна детям принципиально новая поэзия, какую роль она может сыграть в воспитании будущего гражданина, окончательно определила выбор тематики поэзии Барто. Она регулярно выпускала сборники стихов: "Братишки" (1928), "Мальчик наоборот"(1934), "Игрушки", (1930), "Снегирь" (1939).



В середине тридцатых Агния Львовна получила любовь читателей и стала объектом критики. Барто вспоминает: «…"Игрушки" были подвергнуты резкой устной критике за чересчур сложные рифмы. Особенно досталось строчкам:

Уронили Мишку на пол,
Оторвали мишке лапу.
Все равно его не брошу –
Потому что он хороший.

У меня хранится протокол собрания, на котором обсуждались эти стихи. (Были времена, когда детские стихи принимались общим собранием, большинством голосов!). В протоколе сказано: «…Рифмы надо переменить, они трудны для детского стихотворения».

В 1937 году Барто была делегатом Международного конгресса в защиту культуры, который проходил в Испании. Заседания конгресса шли в осажденном пылающем Мадриде, и там она впервые столкнулась с фашизмом.

В личной жизни Агнии тоже происходили события. В ранней молодости она вышла замуж за поэта Павла Барто, родила сына Гарика, а в двадцать девять лет ушла от мужа к мужчине, который стал главной любовью ее жизни. Возможно, первый брак не сложился, потому что она слишком поторопилась с замужеством, а может быть, дело в профессиональном успехе Агнии, пережить который Павел Барто не мог и не хотел. Как бы там ни было, Агния сохранила фамилию Барто, но всю оставшуюся жизнь провела с ученым-энергетиком Щегляевым, от которого родила второго ребенка — дочь Татьяну. Андрей Владимирович был одним из самых авторитетных советских специалистов по паровым и газовым турбинам. Он был деканом энергомашиностроительного факультета МЭИ (Московского Энергетического института), и его называли "самым красивым деканом Советского Союза". В их с Барто доме часто бывали писатели, музыканты, актеры — неконфликтный характер Агнии Львовны притягивал к себе самых разных людей. Она близко дружила с Фаиной Раневской и Риной Зеленой, и в 1940 году, перед самой войной, написала сценарий комедии "Подкидыш". Кроме того, Барто в составе советских делегаций бывала в разных странах. В 1937 она побывала в Испании. Там уже шла война, Барто видела руины домов и осиротевших детей. Особенно мрачное впечатление произвел на нее разговор с испанкой, которая, показывая фотографию своего сына, закрыла его лицо пальцем — объясняя, что мальчику снарядом оторвало голову. "Как описать чувства матери, пережившей своего ребенка?" — писала тогда Агния Львовна одной из подруг. Спустя несколько лет она получила ответ на этот страшный вопрос.



О том, что война с Германией неизбежна, Агния Барто знала. В конце тридцатых она ездила в эту "опрятную, чистенькую, почти игрушечную страну", слышала нацистские лозунги, видела хорошеньких белокурых девочек в платьицах, "украшенных" свастикой. Ей, искренне верящей во всемирное братство если не взрослых, то хотя бы детей, все это было дико и страшно.

Популярность Агнии Барто росла стремительно. И не только у нас. Один из примеров её международной известности особенно впечатляет. В гитлеровской Германии, когда фашисты устраивали жуткие аутодафе, сжигая книги неугодных авторов, на одном из таких костров вместе с томами Гейне и Шиллера сгорела тоненькая книжечка Агнии Барто "Братишки".

Во время войны (до начала 1943 года) Щегляев, ставший к тому времени видным энергетиком, получил направление на Урал, в Красногорск на одну из электростанций обеспечивать ее бесперебойную работу – заводы работали на войну У Агнии Львовны в тех краях жили друзья, которые пригласили ее пожить у них. Так семья - сын, дочь с няней Домной Ивановной - обосновалась в Свердловске. Сын учился в летном училище под Свердловском, дочь пошла в школу. Про себя в это время Агния Львовна пишет так:

«Во время Великой Отечественной войны я много выступала по радио в Москве и Свердловске. Печатала военные стихи, статьи, очерки в газетах. В 1943 году была на Западном фронте как корреспондент «Комсомольской правды». Но никогда не переставала думать о моем основном, юном герое. Во время войны очень хотела написать о подростках-уральцах, работавших у станков на оборонных заводах, но долго не могла овладеть темой. Павел Петрович Бажов посоветовал мне, чтобы глубже узнать интересы ремесленников и, главное, их психологию, приобрести вместе с ними специальность, - например, токаря. Через шесть месяцев я получила разряд, правда. Самый низкий. Зато я приблизилась к волновавшей меня теме («Идет ученик», 1943г.)»

В феврале 1943 года Щегляева отозвали из Красногорска в Москву, разрешили ехать с семьей. Вернулись, и Агния Львовна снова стала добиваться командировки на фронт. Вот, что она пишет об этом [2]: «…не просто было получить разрешение ПУРа.[1] Обратилась за помощью к Фадееву.

- Понимаю твое стремление, но как я объясню цель твоей поездки? – спросил он. – Мне скажут: - она же для детей пишет.

- А ты скажи, что для детей тоже нельзя писать о войне, ничего не увидев своими глазами. И потом…посылают на фронт чтецов с веселыми рассказами. Кто знает, может быть, и мои стихи пригодятся? Солдаты вспомнят своих детей, а кто помоложе – свое детство.» Наконец, командировочное предписание было получено.

В действующей армии Агния Львовна работала 22 дня.

4-го мая 1945 умер сын – сшибла машина… Подруга Агнии Львовны Евгения Александровна Таратута вспоминает, что Агния Львовна в эти дни полностью ушла в себя. Она не ела, не спала, не разговаривала.



После смерти сына Агния Львовна обратила всю материнскую любовь на дочь Татьяну. Но не стала меньше работать — даже наоборот.

Война кончилась, но осталось много детей сирот. Агния Львовна ездила в детские дома, читала стихи. Общалась с детьми и воспитателями, над некоторыми домами шефствовала. В 1947 году она опубликовала поэму "Звенигород" — рассказ о детях, потерявших родных во время войны. Этой поэме была уготована особая судьба. Стихи для детей превратили Агнию Барто в "лицо советской детской книги", влиятельного литератора, любимицу всего Советского Союза. Но "Звенигород" сделал ее национальной героиней и вернул некое подобие душевного покоя. Это можно назвать случаем или чудом. После выхода книги ей пришло письмо от одинокой женщины из Караганды, во время войны потерявшей свою восьмилетнюю дочь. Прочитав «Звенигород», она стала надеяться, что ее Ниночка жива и выросла в хорошем детском доме, и попросила Агнию Львовну помочь найти её. Письмо матери Агния Львовна передала в организацию, занимающуюся поисками, Нина нашлась, мать и дочь встретились. Об этом написали журналисты. И тогда к Агнии Львовне стали приходить письма от разных людей с просьбой найти их потерявшихся во время войны детей.

Агния Львовна пишет: «Что было делать? Передать эти письма в специальные организации? Но для официального розыска нужны точные данные. А как быть, если их нет, если ребенок потерялся маленьким и не мог сказать, где и когда родился, даже фамилию свою не мог назвать?! Таким детям давали новые фамилии, врач определял их возраст. Как же матери найти ребенка, давно ставшего взрослым, если фамилия его изменена? И как взрослому человеку найти родных, если он не знает, кто он и откуда? А ведь люди не успокаиваются, годами ищут родителей, сестер, братьев, верят, что найдут. Пришла мне в голову такая мысль: не может ли помочь в поисках детская память? Ребенок наблюдателен, он видит остро, точно и запоминает увиденное на всю жизнь. Важно только отобрать те главные и всегда в чем-то неповторимые впечатления детства, которые помогли бы родным узнать потерянного ребенка».

Надежды Агнии Львовны на силу детских воспоминаний оправдались. Радио «Маяк» дал возможность детским воспоминаниям звучать на всю страну.

С 1965 года, после первой радиопередачи «Найти человека» письма стали ее главным делом и заботой. Каждый день она получала 70 – 100 подробнейших писем (ведь люди боялись упустить любую подробность– вдруг именно она окажется ключом к поиску) и в них пыталась найти то, что мог запомнить и тот, кто ищет, и тот, кого ищут. Иногда воспоминания были очень скудными: девочка помнила, что жила с родителями возле леса и папу ее звали Гришей; мальчик запомнил, как катался с братом на «калитке с музыкой»… Пес Джульбарс, папина голубая гимнастерка и кулек яблок, как петух клюнул между бровями – вот и все, что знали о своей прежней жизни военные дети. Для официальных поисков этого было мало, для Барто – достаточно. Вот когда огромный опыт и «чувство ребенка» сыграли действительно удивительную роль.

Такую программу, как «Найти человека», могла вести только Барто – «переводчица с детского». Она бралась за то, что было не по силам милиции и Красному Кресту.



В эфире «Маяка» она зачитывала отобранные ею отрывки из писем, коих за девять лет получила больше 40 тысяч. Иногда люди, уже отчаявшиеся за долгие годы поисков, находили друг друга после первой же передачи. Так, из десяти человек, чьи письма Агния Львовна однажды прочла, нашлись сразу семеро. Это было 13 числа: Барто, которая не была ни сентиментальной, ни суеверной, стала считать его счастливым. С тех пор передачи выходили 13 числа каждого месяца.

– Очень помогали обычные слушатели, неравнодушные. Был такой случай: женщина, которая потерялась ребенком, помнила, что жила в Ленинграде на улице, которая начиналась на букву «о» и рядом с домом были баня и магазин, – рассказывает дочь писательницы Татьяна Щегляева. – Сколько ни бились, не могли найти такую улицу! Разыскали старого банщика, который знал все ленинградские бани… И в конце концов оказалось, что это улица Сердобольская – в ней много «о», которые девочке и запомнились. А однажды родные отыскали дочь, которая потерялась четырехмесячной – понятно, что никаких воспоминаний у нее быть не могло. Мать рассказала только то, что на плечике у ребенка была родинка, похожая на розочку. И это помогло: жители украинской деревни вспомнили, что у одной женщины есть родинка наподобие розочки, и ее в четырехмесячном возрасте нашла и удочерила во время войны местная жительница.

Семья Барто вольно или невольно включалась в работу. «Как-то прихожу домой, открываю дверь в кабинет мужа – против него сидит плачущая женщина, а он, отодвинув в сторону свои чертежи, мучительно пытается понять, кто потерялся, где, при каких обстоятельствах», – вспоминала сама Агния Львовна. Если она куда-то уезжала, дочь Татьяна фиксировала все, что происходило за время ее отсутствия. И даже няня Домна Ивановна, когда в дом приходили люди, спрашивала: «Воспоминания-то у тебя подходящие? А то не всё годится». Таких людей в семье называли «незнакомыми гостями». Они приезжали в Лаврушинский прямо с вокзалов, и многие счастливые встречи случились на глазах Агнии Львовны. За девять лет с ее помощью воссоединились 927 семей. По мотивам передачи Барто написала книгу «Найти человека», читать которую без слез совершенно невозможно.

С 1940-х по 1950-е годы вышли ее сборники: "Первоклассница", "Веселые стихи", "Стихи детям". В эти же годы работала над сценариями детских кинофильмов "Подкидыш", "Слон и веревочка", "Алеша Птицын вырабатывает характер".

В ее собственной жизни все складывалось благополучно: муж много и плодотворно работал, дочь Татьяна вышла замуж и родила сына Владимира. Это о нем Барто сочиняла стихи "Вовка — добрая душа". Андрей Владимирович Щегляев никогда не ревновал ее к славе, и его изрядно веселил тот факт, что в некоторых кругах он был известен не как крупнейший в СССР специалист по паровым турбинам, а как папа "Нашей Тани", той, что «уронила в речку мячик». Барто по-прежнему много ездила по всему миру, побывала в США, Японии, Исландии, Англии. Как правило, это были командировки. Агния Львовна была "лицом" любой делегации: она умела держаться в обществе, говорила на нескольких языках, красиво одевалась и прекрасно танцевала.

В Бразилии, Швейцарии, Португалии, Греции участвовала в заседаниях международного жюри по присуждению медали имени Андерсена лучшему детскому писателю и художнику. Членом этого жюри она была с1970 по 74 годы

В 1958 году написала большой цикл сатирических стихов для детей "Лешенька, Лешенька", "Дедушкина внучка" и другие.

В 1969 году вышла ее документальная книга "Найти человека", в 1976 - книга "Записки детского поэта".

В 1970-м году умер ее муж, Андрей Владимирович. Последние несколько месяцев он провел в больнице, Агния Львовна оставалась с ним. После первого сердечного приступа она боялась за его сердце, но врачи сказали, что у него рак. Казалось, она вернулась в далекий сорок пятый: у нее снова отнимали самое дорогое.

Она пережила мужа на одиннадцать лет. Все это время не переставала работать: написала две книги воспоминаний, более сотни стихов. Она не стала менее энергичной, только начала страшиться одиночества. О своем прошлом вспоминать по-прежнему не любила. Молчала и о том, что десятки лет помогала людям: устраивала в больницы, доставала дефицитные лекарства, находила хороших врачей. Как могла, поддерживала семьи репрессированных друзей, находила способы передать деньги и т.д.

Помогала от всей души и со свойственной ей энергией.



В «Записках детского поэта» (1976) Агния Львовна сформулировала свое поэтическое и человеческое кредо: «Детям нужна вся гамма чувств, рождающих человечность». Многочисленные поездки по разным странам привели ее к мысли о богатстве внутреннего мира ребенка любой национальности. Подтверждением этой мысли стал поэтический сборник «Переводы с детского» (1977), в котором Барто перевела с разных языков детские стихи.

В течение многих лет Барто возглавляла Ассоциацию деятелей литературы и искусства для детей. Стихи Барто переведены на многие языки мира. Её имя присвоено одной из Малых планет.

Ее не стало 1 апреля 1981 года. Однажды Агния Барто сказала: "Почти у каждого человека бывают в жизни минуты, когда он делает больше, чем может". В случае с ней самой это была не минута — так она прожила всю жизнь.




В 2011 году о Барто был снят документальный фильм «Агния Барто. Читая между строк».





Текст подготовил Андрей Гончаров


Интервью с дочерью Агнии Барто – Татьяной Щегляевой.






 

— Татьяна Андреевна, в вашем роду были писатели или поэты?

— Нет, зато было много врачей, инженеров, адвокатов... Мой дед — отец мамы Лев Николаевич Волов — был ветеринарным врачом. Мамин дядя владел санаторием "Словати" в Ялте. Он считался светилом медицины, был выдающимся врачом-ларингологом. Так что после революции новое правительство даже позволило ему работать в этом санатории, о котором мама написала в детстве стихотворные строки: "В санатории "Словати" стоят белые кровати".

Мама начала писать стихи еще ребенком. Главным слушателем и критиком стихов был ее отец. Ему хотелось, чтобы она писала "правильно", строго соблюдая определенный размер стихотворения, а в ее строчках, как нарочно, размер то и дело менялся (что отец считал упрямством с ее стороны). Потом окажется, что смена размера — одна из отличительных черт поэзии Барто. Правда, и позже именно за это критиковали ее стихи.

У меня хранится протокол собрания, на котором обсуждались "Игрушки". Это были времена, когда даже детские стихи принимались на общем собрании! В нем сказано: "...Рифмы надо переменить, они трудны для детского стихотворения". Особенно досталось знаменитым строчкам:

Уронили Мишку на пол,
Оторвали Мишке лапу.
Все равно его не брошу -
Потому что он хороший.

— Когда из домашней сочинительницы стихов Агния Барто стала поэтессой?

— Ее вступление в большую литературу началось с курьеза: на выпускном вечере в хореографическом училище (мама собиралась стать балериной) она, под аккомпанемент пианиста, прочла свое стихотворение "Похоронный марш", принимая при этом трагические позы. А в зале сидел наркомпрос Луначарский и с трудом сдерживался от смеха. Через пару дней он пригласил маму к себе и посоветовал ей всерьез заняться литературой для детей. Ее первая книга вышла в 1925 году: на обложке значится "Агния Барто. Китайчонок Ван-Ли".

— Но ведь девичья фамилия Агнии Львовны была Волова. "Барто" — это псевдоним?

— Это фамилия первого мужа мамы, Павла Барто. Замуж мама вышла очень рано, в 18 лет, сразу после смерти своего отца. Павел Николаевич Барто был писателем; вместе с мамой они написали три стихотворения: "Девочку-ревушку", "Девочку чумазую" и "Считалочку". Но это был очень краткосрочный брак: как только родился мой братик Гарик, мама и Павел Николаевич разошлись... С моим отцом, Андреем Владимировичем Щегляевым, ученым, специалистом в области теплоэнергетики (один из самых авторитетных советских специалистов по паровым и газовым турбинам. — Прим. авт.) мама прожила вместе до последних дней его жизни. Они любили друг друга, это был очень счастливый брак.



Время от времени ее выбирали на должности в Союзе писателей, но долго она там не задерживалась, потому что была неудобным человеком. Если ее собственная позиция совпадала с директивой сверху, все шло гладко. Но когда ее мнение было иным, она отстаивала собственную точку зрения. Главным для нее было писать и оставаться собой. Она была очень смелым человеком, например, когда ее подругу Евгению Таратуту репрессировали, мама и Лев Абрамович Кассиль помогали ее семье.

— Агния Барто была лауреатом Сталинской и Ленинской премий. Вашей семье полагались привилегии за эти высокие награды?

— Могу сказать, что современное представление о том, что раньше государство раздавало бесплатные машины с шоферами и дачи направо и налево, не совсем верное. Мама и папа после войны ездили на машине. На одной! На выставке трофейных немецких автомобилей они купили "мерседес", одну из первых моделей с брезентовым верхом: по сравнению с ней "победа" выглядела намного более респектабельной. Потом у родителей появилась "волга".

Дача у нас была, но не государственная. Строили ее сами. Мой папа был членом-корреспондентом Академии наук, и ему выделили участок в академическом поселке. Участок выбрали самый дальний, в лесу, чтобы ничто не мешало маме во время работы. Но была проблема: вокруг дачи все время ходили лоси! И возник вопрос: опасно это или нет? Мама прочла где-то, кажется, в "Науке и жизни", как определять, опасен лось или нет. Журнал рекомендовал заглянуть лосю в глаза, и если глаза красные, лось опасен. Мы смеялись и представляли, как будем заглядывать в глаза лосю!

На даче мы сажали салатик, клубнику. Зимой ходили на лыжах. Папа снимал домашние фильмы, часто играл в шахматы с мужем Рины Зеленой (мы дружили семьями). Такого понятия, как "отпуск на даче", у мамы не было. Помню празднование их серебряной свадьбы: было весело, много гостей... А назавтра мама уже работала: это была ее потребность, состояние, которое спасало от всех жизненных невзгод.

Всякий раз, когда новое стихотворение было готово, мама читала его всем: нам с братом, друзьям, литераторам, художникам и даже сантехнику, который пришел чинить водопровод. Ей было важно выяснить, что не нравится, что надо переделать, отшлифовать. Она читала свои стихи по телефону Льву Кассилю, Светлову. Фадеев, будучи секретарем Союза писателей, в любое время, если она звонила и спрашивала: "Ты можешь послушать?", отвечал: "Стихи? Давай!".

Также и Сергей Михалков мог среди ночи позвонить маме и в ответ на ее сонно-тревожное: "Что-то случилось?" ответить: "Случилось: я написал новые стихи, сейчас тебе прочту!"... Мама была дружна с Михалковым, но это не мешало им яростно обсуждать судьбы детской литературы! По накалу страстей мы безошибочно определяли, что мама говорит с Михалковым! Трубка прямо раскалялась!

Еще мама много общалась с Робертом Рождественским. Он был обаятельнейшим человеком и очень талантливым. Однажды он пришел к нам со своей супругой Аллой. Они пили чай, потом позвонили домой, и оказалось, что заболела Катя. Они вскочили и тут же ушли. А теперь Катя известный фотохудожник, та самая Екатерина Рождественская.

— Кто еще был частым гостем в вашем доме?

— Гостей всегда было много, но большинство приходило по делу, потому что мама редко праздновала даже свои дни рождения. Часто бывала Рина Зеленая: вместе с мамой они написали сценарии к фильмам "Слон и веревочка" и "Подкидыш". Помните эту знаменитую фразу героини Раневской: "Муля, не нервируй меня!"? Фильм "Подкидыш" как раз тогда снимался, и фразу эту мама придумала специально для Раневской.

Помню, однажды Фаина Георгиевна приехала к нам на дачу. Мамы не было, и мы стали ее ждать. Расстелили одеяло на траве, и вдруг откуда-то выпрыгнула лягушка. Фаина Георгиевна вскочила и больше уже не садилась. И встречи так и не дождалась. Мама потом допытывалась у меня, кто приезжал, молодая была женщина или пожилая? Я ответила, что не знаю. Когда мама рассказала Раневской эту историю, та воскликнула: "Какой прелестный ребенок! Она даже не знает, молодая я или старая!".

— Я слышала, что Агния Львовна была мастером розыгрышей, верно?

— Да, она часто разыгрывала коллег по литературному цеху. Все мамины друзья — Самуил Маршак, Лев Кассиль, Корней Чуковский, Рина Зеленая — были знатоками и ценителями розыгрышей. Больше всего доставалось Ираклию Андроникову: он практически всегда попадался в сети розыгрыша, хотя был проницательным и далеко не наивным человеком. Однажды он вел телепередачу из квартиры Алексея Толстого, показывал фотографии знаменитостей. Мама позвонила ему, представилась сотрудницей литредакции и спросила: "Вот вы фотографию Улановой в "Лебедином озере" вверх ногами показываете — это что, так надо? Или, может, это у меня телевизор неисправен? Хотя все равно красиво — она же в танце и балетной пачке... Впрочем, звоню я по другому поводу: мы задумали передачу, в которой приняли участие современники Льва Толстого, хотим вас пригласить к участию... "Вы считаете, что я ровесник Толстого? — недоумевал Андроников. — Неужели я выгляжу таким в вашем телевизоре?! Похоже, его действительно нужно чинить!". — "Тогда запишите в своем блокноте: розыгрыш номер один!".

— Правда ли, что Агния Барто была страстной путешественницей?

— Мама много и охотно путешествовала, но, как правило, все ее вояжи были командировками. В свою самую первую в жизни зарубежную поездку в Испанию в 1937 году мама ездила в составе делегации советских писателей на международный конгресс. Из этой поездки она привезла кастаньеты, из-за которых даже попала в историю. В то время в Испании как раз шла гражданская война. И вот на одной из остановок у заправочной станции в Валенсии мама увидела на углу магазинчик, где среди прочего продавались кастаньеты. Настоящие испанские кастаньеты кое-что значат для человека, который увлекается танцами! Мама ведь прекрасно танцевала всю жизнь. Пока она в магазинчике объяснялась с хозяйкой и ее дочкой, послышался гул и в небе появились самолеты с крестами — в любую минуту могла начаться бомбежка! И вот представьте: целый автобус с советскими писателями стоял и ждал Барто, покупавшую кастаньеты во время бомбежки!

Вечером того же дня Алексей Толстой, говоря о жаре в Испании, как бы между прочим спросил маму, не купила ли она еще веер, чтобы обмахиваться во время следующего налета?

А в Валенсии мама впервые в жизни решила своими глазами посмотреть на настоящую испанскую корриду. С трудом достала билет на верхнюю трибуну, на самом солнцепеке. Бой быков, по ее рассказу, зрелище невыносимое: от зноя, солнца и вида крови ей стало плохо. Двое сидящих рядом мужчин, испанцев, как она ошибочно полагала, на чистом русском языке сказали: "Этой иностранке дурно!". Едва ворочая языком, мама пробормотала: "Нет, я из деревни...". "Испанцы" оказались советскими летчиками, они помогли маме спуститься с трибуны и проводили ее до гостиницы. С тех пор всякий раз при упоминании корриды мама неизменно восклицала: "Ужасное зрелище! Лучше бы я туда не ходила".

— Судя по вашим рассказам она была отчаянным человеком!

— Эта отчаянность, смелость сочеталась в ней с удивительной природной застенчивостью. Она так никогда и не простила себе, что когда-то не решилась заговорить с Маяковским, который был кумиром ее молодости...

Знаете ли, всякий раз, когда маму спрашивали про "переломный момент в жизни", она любила повторять, что в случае с ней был "переломный вечер", когда она нашла кем-то забытую книжку стихов Маяковского. Мама (она была тогда подростком) прочла их залпом, все подряд, и была так вдохновлена прочитанным, что тут же на обороте одной страницы написала свое стихотворение "Владимиру Маяковскому":

... Я бью тебе челом,
Век,
За то, что дал
Владимира.

Маяковского мама впервые увидела на даче в Пушкино, откуда она ходила на Акулову гору играть в теннис. И вот однажды во время игры, уже подняв руку с мячом для подачи, она так и застыла с поднятой ракеткой: за длинным забором ближайшей дачи стоял Маяковский. Она сразу узнала его по фотографии. Оказалось, что он здесь живет. Это была та самая дача Румянцева, где он написал стихотворение "Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче".

Мама зачастила на теннисную площадку на Акулову гору и не раз видела там Маяковского, вышагивавшего вдоль забора и погруженного в свои мысли. Ей безумно хотелось подойти к нему, но она так и не решилась. Она даже придумала, что скажет ему при встрече: "Вам, Владимир Владимирович, не нужны никакие вороньи кони, у вас — "крылья поэзии", но так никогда и не произнесла этой "ужасной тирады".

Через несколько лет в Москве был впервые устроен праздник детской книги: в Сокольниках писатели должны были встретиться с детьми. Из "взрослых" поэтов на встречу с детьми прибыл только Маяковский. Маме посчастливилось ехать с ним в одной машине. Маяковский был погружен в себя, не разговаривал. И пока мама думала, как бы ей поумнее начать разговор, поездка подошла к концу. Мама так и не поборола своего трепета перед ним и не заговорила. И не задала так мучившего ее тогда вопроса: не рано ли ей пробовать писать стихи для взрослых?

Но маме повезло: после выступления перед детьми в Сокольниках, спускаясь с эстрады, Маяковский невольно дал ответ на мучившее ее сомнение, сказав трем молодым поэтессам, среди которых была и мама: "Вот это аудитория! Для них надо писать!".

— Удивительная история!

— Они часто случались с мамой! Помню, она рассказывала, как однажды возвращалась от друзей с дачи в Москву в пригородном поезде. И на одной станции в вагон зашел Корней Иванович Чуковский! "Вот бы прочитать ему свои строчки!" — подумала мама. Обстановка в вагоне показалась ей малоподходящей, но соблазн услышать, что скажет о ее поэзии сам Чуковский, был велик. И как только он устроился на скамейке рядом, она спросила: "Можно я прочту вам стихотворение? Очень короткое...". — "Короткое — это хорошо. — И вдруг на весь вагон произнес: — Поэтесса Барто хочет прочесть нам свои стихи!". Мама растерялась и стала отнекиваться: "Это не мои стихи, а одного мальчика пяти с половиной лет...". Стихи были про челюскинцев и так понравились Чуковскому, что он записал их в свой блокнот. Через пару дней в "Литературной газете" вышла статья Чуковского, в которой он приводил эти стихи "мальчика" и искренне хвалил.

— Татьяна Андреевна, мы все знаем Агнию Барто — поэтессу. А какой она была мамой?

— Пирогов не пекла — постоянно была занята. От мелочей быта ее старались ограждать. Но во всех крупномасштабных домашних акциях, будь то семейное торжество или строительство дачи, мама принимала активное участие — она была у руля. А если, не дай Бог, заболевал кто-нибудь из близких, всегда была рядом.

Училась я хорошо, и в школу родителей не вызывали. На родительские собрания мама никогда не ходила, иногда даже не помнила, в каком я классе. Она считала, что афишировать в школе факт, что я дочка известной писательницы, неправильно.

— Как мама отнеслась к вашему решению стать инженером?

— Я не гуманитарий по складу. Неинженерные варианты в моем случае даже не обсуждались. Я окончила Энергетический институт и всю жизнь работала в Центральном НИИ Комплексной автоматизации: я кандидат технических наук, была заведующей лабораторией, ведущим инженером.

Помню, когда я училась в институте, случилась комичная история. К нам приехала профессор домашнего хозяйства из Финляндии изучать семьи советских людей. В общежитии она уже была, в семье рабочего была и хотела посетить семью профессора. Для примера выбрали нашу.

Мама устроила большую уборку: "свистать всех наверх", как говорится. Няня Домна Ивановна испекла очень вкусные пироги, купили икру и крабов... Но на "допросе" мы стали засыпаться: вопросы были сложными. "Сколько в один сезон на молодую девушку (то есть на меня. — Т. Щ.) тратится на наряды?". А мы носили платья годами! На счастье, как раз перед этим мама купила мне два летних платья, которые мы тут же стали демонстрировать, с трудом припоминая, сколько они стоили.

Особое впечатление на профессора произвело следующее: дело в том, что я очень любила институт, училась взахлеб, не думая про обеды дома. Обычно я говорила: "Я в столовой пообедала, там прекрасно кормят". А на деле как выглядело? "Суп из диафрагмы". Вы себе представляете? Из пленки, которая отделяет легкие от остальных органов! Но я была молода, и "суп из диафрагмы" меня вполне устраивал. И вот когда финка стала восхищаться нашим столом, мама серьезно говорит: "А дочь предпочитает питаться в студенческой столовой!". Профессор домашнего хозяйства была сражена! Она решила, что там ее ждет что-то невероятное по части гастрономии. На следующий день профессор вызвалась сходить в студенческую столовую, где "так прекрасно кормят". Еще через день директора столовой уволили...

— Любопытно, Агния Львовна посвящала свои стихи кому-то из домашних?

— Стихотворение про ершей она посвятила старшему внуку, моему сыну Владимиру. "Мы не заметили жука" — моей дочери Наташе. Я не уверена, что цикл стихов "Вовка-добрая душа" — тоже посвящение Владимиру, хотя это имя очень часто встречается в ее стихах той поры. Мама часто читала Володе стихи, показывала ему рисунки художников к своим книгам. Они даже вели серьезные литературные разговоры. А еще она учила Володю танцам. Он очень хорошо танцевал, чувствовал ритм, но в хореографическое училище не пошел: стал математиком и нашел себя в школе, став учителем математики.

— Агния Львовна успела почитать свои стихи правнукам?

— Свою правнучку Асю она видела только раз: малышка родилась в январе 1981 года, а 1 апреля 1981-го мамы не стало... Она до конца жизни была очень энергичной, ездила в командировки, даже в пожилом возрасте играла в теннис, танцевала. Помню ее, танцующей на своем 75-летии... А через месяц ее увезли в больницу, как думали сначала, с легким отравлением. Оказалось — инфаркт. В последний день марта маме стало как будто легче, она просила перевести ее в палату с телефоном: мол, так много дел и забот! Но на следующее утро ее сердце остановилось...

Использованная Литература

1. Немного о себе. Барто А.Л. Собрание сочинений: В 4-х т. – М.: Худож. Лит., 1981 – 1984. Т.4. стр. 396
2. Агния Барто. Записки детского поэта. стр. 152-153 М,: «Советский писатель», 1976, 336 стр.
3. Алла Тюкова, журнал "Биография", февраль 2006 года
4. Интервью c дочерью поэтессы в газете "Бульвар", 14 февраля 2006 года





4 февраля 1906 года - 1 апреля 1981 года

 

Поэтесса, писательница, литературовед, литературный критик и переводчик




Анна Горенко родилась 23 июня 1889 года в предместье Одессы в семье инженер-капитана 2-го ранга Андрея Антоновича Горенко и Инны Эразмовны, род которой шел от татарского хана Ахмата.

«Моего предка хана Ахмата, - писала позже Анна Ахматова, - убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца, и этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. В этот день, как в память о счастливом событии, из Сретенского монастыря в Москве шел крестный ход. Этот Ахмат, как известно, был чингизидом. Одна из княжон Ахматовых - Прасковья Егоровна - в XVIII веке вышла замуж за богатого и знатного симбирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом. Его дочь Анна Егоровна - моя бабушка. Она умерла, когда моей маме было 9 лет, и в честь ее меня назвали Анной...» Следует еще упомянуть, что мать Анны Ахматовой в молодости была каким-то образом причастна к деятельности «Народной воли».

Об отце, несколько отдаленном от семьи и мало занимавшемся детьми, Ахматова почти ничего не рассказывала, кроме горьких слов о развале семейного очага после его ухода: «В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов...»

В автобиографии, озаглавленной «Коротко о себе», Анна Ахматова писала: «Я родилась 23 июня 1889 года под Одессой (Большой Фонтан). Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север - в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет. Мои первые воспоминания - царскосельские: зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в «Царскосельскую оду». Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет - древний Херсонес, около которого мы жили. Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-французски. Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз Красный нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама. Училась я в Царскосельской женской гимназии...»

У Анны были сестры Ирина, Инна, Ия, а так же братья Андрей и Виктор.

Детям наиболее близка была мама - натура, по-видимому, впечатлительная, знавшая литературу и любившая стихи. Впоследствии Анна Ахматова в одной из «Северных элегий» посвятила ей проникновенные строки:

...женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила,
Ненужный дар моей жестокой жизни...

Среди родни по линии мамы у Анны были люди, занимавшиеся литературой. Например, ныне забытая, а когда-то известная Анна Бунина, названная Анной Ахматовой «первой русской поэтессой». Она приходилась теткой отцу матери, Эразму Ивановичу Стогову, оставившему небезынтересные «Записки», опубликованные в свое время в «Русской старине» в 1883 году.

В 1900 году Анна Горенко поступила в Царскосельскую Мариинскую гимназию. Она писала: «Я делала все, что полагалось в то время благовоспитанной барышне. Умела сложить по форме руки, сделать реверанс, учтиво и коротко ответить по-французски на вопрос старой дамы, говела на Страстной в гимназической церкви. Изредка отец... брал с собой в оперу (в гимназическом, платье) в Мариинский театр (ложа). Бывала в Эрмитаже, в Музее Александра III. Весной и осенью в Павловске на музыке - Вокзал ... Музеи и картинные выставки... Зимой часто на катке в парке...»



Когда отец узнал, что дочь пишет стихи, то выразил неудовольствие, назвав ее «декадентской поэтессой». По мнению отца, заниматься дворянской дочери стихами, а уж тем более - их печатать, было совершенно непозволительно. «Я была овца без пастуха, - вспоминала Ахматова в разговоре с Лидией Чуковской. - И только семнадцатилетняя шальная девчонка могла выбрать татарскую фамилию для русской поэтессы... Мне потому пришло на ум взять себе псевдоним, что папа, узнав о моих стихах, сказал: «Не срами мое имя». - И не надо мне твоего имени! - сказала я...»

Детство Анны Ахматовой пришлось на самый конец XIX века. Впоследствии она гордилась тем, что ей довелось застать краешек столетия, в котором жил Пушкин. Через много лет Ахматова не раз - и в стихах, и в прозе - возвращалась к Царскому Селу. Оно, по ее словам, то же, что Витебск для Шагала - исток жизни и вдохновения.

Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,
Чтобы в строчке стиха серебриться свежее в стократ.
Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
А лицейские гимны все так же заздравно звучат.
Полстолетья прошло... Щедро взыскана дивной судьбою,
Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, -
И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою
Очертанья живые моих царскосельских садов.
Этой ивы, листы в девятнадцатом веке увяли...

Там же в Царском Селе юная Анна в 1903 году познакомилась в Рождественский сочельник с Николаем Гумилевым. 14-летняя Аня Горенко была стройной девушкой с огромными серыми глазами, резко выделявшимися на фоне бледного лица и прямых черных волос, и увидев ее точеный профиль, некрасивый 17-летний юноша понял, что отныне и навсегда эта девочка станет его музой, его Прекрасной Дамой, ради которой он будет жить, писать стихи и совершать подвиги. Холодноватый прием ничуть не уменьшил пыл влюбленного поэта — вот она, та самая роковая и безответная любовь, которая принесет ему желанное страдание! И Николай с азартом ринулся завоевывать сердце своей Прекрасной Дамы. Однако Анна была влюблена в другого. Владимир Голенищев-Кутузов — репетитор из Петербурга — был главным персонажем ее девичьих грез. В 1906 году Гумилев уехал в Париж, где надеялся забыть свою роковую любовь и вернуться в образе разочарованного трагического персонажа, но тут Аня Горенко внезапно поняла, что ей не хватает слепого обожания молодого поэта (родители Ахматовой узнали о влюбленности дочки в петербургского репетитора и от греха подальше разлучили Аню и Володю). Ухаживания Николая настолько сильно льстили самолюбию Ахматовой, что она даже собиралась выйти за него замуж, несмотря на то, что была влюблена в питерского репетитора.



После развода с мужем в 1905 году, Инна Эразмовна забрала детей и переехала в Евпаторию, где Анна из-за обострившегося туберкулеза вынуждена была проходить гимназический курс на дому, много гуляла и наслаждалась морскими просторами. Она научилась плавать так хорошо, словно морская стихия была для нее родной.

Мне больше ног моих не надо,
Пусть превратятся в рыбий хвост!
Плыву, и радостна прохлада,
Белеет тускло дальний мост...

...Смотри, как глубоко ныряю,
Держусь за водоросль рукой,
Ничьих я слов не повторяю
И не пленюсь ничьей тоской...
Мне больше ног моих не надо...

Если перечитать ее ранние стихи, в том числе и те, что собраны в первой книге «Вечер», считавшейся насквозь петербургской, то можно удивиться тому, как много в них южных, морских реминисценций. Можно сказать, что внутренним слухом благодарной памяти она на протяжении всей своей долгой жизни постоянно улавливала никогда полностью не замиравшее для нее эхо Черного моря.

С 1906-го по 1907-й год Анна жила у родственников в Киеве, где поступила в последний класс Фундуклеевской гимназии. После ее окончания она записалась на юридическое отделение Высших киевских женских курсов, и начала переписку с уехавшим в Париж Гумилевым. Тогда же состоялась первая публикация ее стихотворения «На руке его много блестящих колец…» в парижском русском еженедельнике «Сириус», издателем которого был Гумилев. Ахматова как-то сказала, что не любила Киев, но если говорить объективно и точно, она, скорее всего, не любила свое тогдашнее бытовое окружение - постоянный контроль со стороны взрослых (и это после херсонесской вольницы!), и мещанский семейный уклад.

И все же Киев навсегда остался в ее творческом наследии прекрасными стихами:

Древний город словно вымер,
Странен мой приезд.
Над рекой своей Владимир
Поднял черный крест.
Липы шумные и вязы
По садам темны,
Звезд иглистые алмазы
К богу взнесены.
Путь мой жертвенный и славный
Здесь окончу я.
И со мной лишь ты, мне равный,
Да любовь моя.
Древний город словно вымер...

В 1909 году Анна приняла официальное предложение Гумилева стать его женой, и 25 апреля 1910 года Анна Горенко и Николай Гумилев были обвенчаны в Николаевской церкви села Никольская слободка под Киевом. На венчании никого из родственников Гумилева не было, так как они считали, что этот брак продержится недолго. А в мае супруги оправились в свадебное путешествие в Париж, после чего провели лето в Слепневе, тверском имении свекрови А.И.Гумилевой. О Париже Анна Ахматова вспоминала с иронией: «…Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию…»

В 1911 году Ахматова и Гумилев вернулись в Петербург, где Анна поступила на петербургские женские курсы. Вскоре вышла ее первая публикация под псевдонимом АННА АХМАТОВА - стихотворение «Старый портрет» во «Всеобщем журнале» в 1911 году. О том времени Анна позже писала: «…Весну 1911 года я провела в Париже, где была свидетельницей первых триумфов русского балета. В 1912 году проехала по Северной Италии (Генуя, Пиза, Флоренция, Болонья, Падуя, Венеция). Впечатление от итальянской живописи и архитектуры было огромно: оно похоже на сновидение, которое помнишь всю жизнь…»

Вскоре первое публичное выступление в литературном кабаре «Бродячая Собака» принесло юной поэтессе известность. Петербургской литературной публикой был благосклонно воспринят первый сборник стихов Ахматовой «Вечер», вышедший в начале марта 1912 года.

Отношения с мужем у Анны Ахматовой были сложными. Женитьба на Анне Горенко так и не стала победой для Николая Гумилева. Как выразилась одна из подруг Ахматовой того периода, у нее была своя собственная сложная «жизнь сердца», в которой мужу отводилось более чем скромное место. Да и для Гумилева оказалось совсем не просто совместить в сознании образ Прекрасной Дамы с образом жены и матери. И уже через два года после женитьбы Гумилев завел серьезный роман. Легкие увлечения случались у Гумилева и раньше, но в 1912 году Гумилев влюбился по-настоящему. Сразу после возвращения из Африки Гумилев посетил имение своей матери, где столкнулся со своей племянницей — молодой красавицей Машей Кузьминой-Караваевой. Его чувство не осталось без ответа. Однако эта любовь носила оттенок трагедии — Маша была смертельно больна туберкулезом, и Гумилев опять вошел в образ безнадежно влюбленного. Ахматовой пришлось несладко — она привыкла к тому, что является для Николая богиней, а потому ей было тяжело оказаться свергнутой с пьедестала, осознавая, что муж способен испытывать такие же высокие чувства к другой женщине. Тем временем здоровье Машеньки быстро ухудшалось, и вскоре после начала их романа с Гумилевым Кузьмина-Караваева умерла. Но ее смерть не вернула Ахматовой былого обожания мужа, и тогда Анна Андреевна решилась на отчаянный шаг - родила 18 сентября 1912 года Гумилеву сына, который был назван Львом. Рождение ребенка Гумилев воспринял неоднозначно. Он тут же устроил «демонстрацию независимости» и продолжил крутить романы на стороне. Впоследствии Ахматова сказала: «Николай Степанович всегда был холост. Я не представляю себе его женатым». Анна не чувствовала себя хорошей матерью и практически сразу же отправила ребенка к свекрови.



1913 был год был наполнен совместными выступлениями Ахматовой с Александром Блоком. В этом временном промежутке имя молодой Ахматовой было тесно связано с акмеизмом - поэтическим течением, начавшим оформляться около 1910 года, то есть примерно тогда же, когда она начала публиковать свои первые стихи. Основоположниками акмеизма были Гумилев и Городецкий, к ним примыкали также О. Мандельштам, В. Нарбут, М. Зенкевич, Н. Оцуп и некоторые другие поэты, провозгласившие необходимость частичного отказа от некоторых заветов «традиционного» символизма. В известном смысле, они считали себя пришедшими ему на смену, потому что в их глазах символизм как художественное течение уже исчерпал себя, распавшись на отдельных и отъединенных друг от друга самостоятельных мастеров. Акмеисты поставили своей целью реформировать символизм, главной бедой которого, с их точки зрения, было то, что он «направил свои главные силы в область неведомого» и «попеременно братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом». Поэтому - никакого мистицизма: мир должен предстать таким, каков он есть, - зримым, вещным, плотским, живым и смертным, красочным и звучащим. Ахматова восприняла эту сторону акмеистической «программы», по-своему трансформировав ее в соответствии с природой своего таланта. Она всегда как бы учитывала, что мир существует в двух ипостасях - видимой и невидимой, и нередко действительно подходила к «самому краю» непознаваемого, но всегда останавливалась там, где мир был еще видим и тверд. Лирика Ахматовой периода ее первых книг («Вечер», «Четки», «Белая стая») - почти исключительно лирика любви. Ее новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы, до конца разыгранной теме.

Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть ли не с первых ее стихов, опубликованных еще в «Аполлоне», но, к сожалению, тяжелое знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время драпировало в глазах многих ее истинный, оригинальный облик и заставляло постоянно соотносить ее стихи то с акмеизмом, то с символизмом, то с теми или иными почему-либо выходившими на первый план лингвистическими или литературоведческими теориями.

Выступая в Москве в 1924 году на вечере Ахматовой, Леонид Гроссман остроумно и справедливо заметил: «Сделалось почему-то модным проверять новые теории языковедения и новейшие направления стихологии на «Четках» и «Белой стае». Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин - семантики, семасиологии, речевой артикуляции, стихового интонирования - начали разрешаться специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательных образцов любовной элегии. К поэтессе можно было применить горестный стих Блока: ее лирика стала «достояньем доцента». Это, конечно, почетно и для всякого поэта совершенно неизбежно; но это менее всего захватывает то неповторяемое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным читательским поколениям».

Весна 1913 года ознаменовалась для Ахматовой встречей и началом влюбленной дружбы с Николаем Владимировичем Недоброво. Тем временем в марте 1914 года вышел второй сборник Ахматовой «Четки», а в августе Гумилев добровольцем записался в лейб-гвардии Уланский полк, и ушел на фронт. Осенью 1915 года в связи с обострением хронического туберкулезного процесса в легких она лечилась в Финляндии, а лето 1916-го года по настоянию врачей провела его на юге, в Севастополе, где произошло ее последнее свидание с Николаем Недоброво. В марте 1917 года она проводила Гумилева за границу, в Русский экспедиционный корпус и оправилась на все лето в Слепнево, где писала стихи, вошедшие затем в сборник «Белая стая». Ахматова так же много времени проводила с сыном и свекровью.

Третий сборник Ахматовой «Белая стая» вышел в сентябре. Когда в 1918 году Гумилев вернулся в Россию, Ахматова сообщила ему ошеломительную весть: она любит другого, а потому им придется расстаться навсегда. Несмотря на прохладные отношения между супругами, развод стал для Гумилева настоящим ударом — оказывается, он все еще любил свою Прекрасную Даму Аню Горенко. Однако Ахматова была непреклонна, и переехала к известному специалисту по Древнему Египту Владимиру Шилейко — именно он сумел покорить сердце великой поэтессы, пока ее муж мотался по фронтам, завоевывая награды (за проявленную храбрость Гумилев был награжден двумя Георгиевскими крестами). Сын Лев остается на попечительстве отца и свекрови, а Гумилев впоследствии не раз бывал у Ахматовой и Шилейко в их квартире в Мраморном Дворце, приводя туда сына.

Стихи Ахматовой предреволюционных и революционных лет объективно содержали в себе возможность прямо противоположных толкований и переосмыслений, так как они действительно содержали в себе историю блужданий собственной души, шедшей, как оказалось, в революцию, и то, что было дорого другой стороне - контрреволюции, мечтавшей о восстановлении «попранных» дворянских и буржуазных прав. В наше время злободневность и острота споров вокруг «Белой стаи» или «Anno Domini» давно угасла, превратившись в проблему, имеющую преимущественно историко-литературный характер. Изменились читатели этих строф. Изменилась, пройдя огромный жизненный и творческий путь, с годами и сама Анна Ахматова, сказавшая: «…К этой книге читатели и критика несправедливы. Почему-то считается, что она имела меньше успеха, чем «Четки». Этот сборник появился при еще более грозных обстоятельствах. Транспорт замирал - книгу нельзя было послать даже в Москву, она вся разошлась в Петрограде. Журналы закрывались, газеты тоже. Поэтому в отличие от «Четок» у «Белой стаи» не было шумной прессы. Голод и разруха росли с каждым днем. Как ни странно, ныне все эти обстоятельства не учитываются…»



Именно тогда - в лирике тех страшных лет, особенно в «Белой стае», у Ахматовой появился мотив воспаленной, жаркой и самоистязающей совести:

Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
Навсегда забиты окошки:
Что там, изморось иль гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
Все мы бражники здесь, блудницы...

1921 год был насыщен многими событиями. Ахматова работала в библиотеке Агрономического института, в журнале «Дом искусств» вышла статья Корнея Чуковского «Ахматова и Маяковский», в Доме литераторов в Петрограде на вечере памяти Пушкина, Ахматова в президиуме слушала выступление Блока «О назначении поэта», в апреле вышел «Подорожник» - четвертый сборник стихотворений Ахматовой.

В ночь с 3 на 4 августа 1921 года был арестован Гумилев по так называемому «делу Таганцева». В статье В.Ставицкого подробно разбиралось «Дело Таганцева», и приводились полные тексты допросов Гумилева от 9, 18, 20 и 23 августа, а так же приговор Петрогубчека от 24 августа 1921 года. Знакомство с этими документами не позволяет сделать вывод о том, что Гумилев играл в заговоре «видную роль». Скорее, роль его была пассивной и гипотетической. Она планировалась, но фактически не осуществилась: «Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее: что никаких фамилий могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связи, я не знаю и потому назвать не могу. Чувствую себя виновным по отношению к существующей в России власти в том, что в дни Кронштадского восстания был готов принять участие в восстании, если бы оно перекинулось на Петроград, и вел по этому поводу разговоры с Вячеславским».

В приговоре Петрогубчека главный пункт обвинения: «обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров». Как видим, даже губчека не обвинило Николая Степановича в принадлежности к руководству организацией, а лишь в обещании содействия. Обещание осталось невыполненным, поскольку восстание, было подавлено в Кронштадте и до Питера не дошло. В списке расстрелянных 25 августа1921 года по делу ПБО Гумилев – тридцатый.

Сама Ахматова до конца дней была уверена в абсолютной невиновности Гумилева.

В октябре 1921 года вышел пятый сборник стих Ахматовой «Anno Domini».

Анна Ахматова рассказывала: «…Примерно с середины 20-х годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкинa. Результатом моих пушкинских штудий были три работы - о «Золотом петушке», об «Адольфе» Бенжамена Сонстана и о «Каменном госте». Все они в свое время были напечатаны. Работы «Александрина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году», которыми я занимаюсь почти двадцать последних лет, по-видимому, войдут в книгу «Гибель Пушкина». С середины 20-х годов мои новые стихи почти перестали печатать, а старые - перепечатывать…»



8 июня 1927 года был официально расторгнут брак Ахматовой с Шилейко. Тем же летом Анна Ахматова лечилась в Кисловодске в санатории Центральной комиссии по улучшению быта ученых, где встретилась с Маршаком, Качаловым и Станиславским. Тогда же она познакомилась с литературоведом Николаем Ивановичем Харджиевым, дружба с которым продолжалась до последних дней ее жизни.



Анна Ахматова с сыном

В октябре 1933 года вышла книга «Петр Павел Рубенс. Письма» в переводе Ахматовой.

В ночь с 13 на 14 мая 1934 года в своей московской квартире на глазах Анны Ахматовой был арестован Осип Мандельштам. И вскоре новые стихи Анны Ахматовой обрели совсем другую глубину. Ее любовная лирика, была полна недоговоренностей, намеков, уходящей в далекую, хочется сказать, хемингуэевскую, глубину подтекста. Героиня ахматовских стихов, чаще всего говорила как бы сама с собой в состоянии порыва, полубреда или экстаза, не считая нужным дополнительно разъяснять и растолковывать нам все происходящее.

Передавались лишь основные сигналы чувств, без расшифровки, без комментариев, наспех - по торопливой азбуке любви.

Кое-как удалось разлучиться
И постылый огонь потушить.
Враг мой вечный, пора научиться
Вам кого-нибудь вправду любить.
Я-то вольная. Все мне забава,
Ночью Муза слетит утешать,
А наутро притащится слава
Погремушкой над ухом трещать.
Обо мне и молиться не стоит
И, уйдя, оглянуться назад…
Черный ветер меня успокоит.
Веселит золотой листопад.
Как подарок, приму я разлуку
И забвение, как благодать.
Но, скажи мне, на крестную муку
Ты другую посмеешь послать?
Кое-как удалось разлучиться...

В конце 1930-х годов она многое пересматривает, передумывает и переживает, а ее стихи выходят на совершенно другую высоту.

В марте 1937 года был исключён из университета и арестован сын Анны Ахматовой – Лев вместе с Николаем Пуниным. Ахматова срочно выехала в Москву, и 30 октября Михаил Булгаков помог ей составить письмо Сталину с просьбой об облегчении участи мужа и сына. В этих хлопотах Ахматовой приняли деятельное участие Л.Сейфуллина, Э.Герштейн, Б.Пастернак, Б.Пильняк. 3 ноября Николай Пунин и Лев Гумилев освобождены.

В марте 1938 года Лев Гумилев был снова арестован, будучи студентом ЛГУ, и осуждён на пять лет. Он проходил по одному делу с двумя другими студентами ЛГУ — Николаем Ереховичем и Теодором Шумовским. 21 сентября 1939 года Гумилев попал в 4-е лаготделение Норильлага. За весь срок заключения он успел поработать землекопом, горняком меднорудной шахты, книгохранителем библиотеки на руднике 3/6, техником, геологом (в геотехнической, а затем в геофизической группе горного управления), а к концу срока стал даже лаборантом-химиком. После отбытия срока он был оставлен в Норильске без права выезда. А осенью 1944 года сын Анны Ахматовой вступил в Красную Армию, воевал рядовым в 1386-м зенитно-артиллерийском полку, входившем в 31-ю зенитно-артиллерийскую дивизию на Первом Белорусском фронте, и закончил войну в Берлине.

14 апреля 1940 года в день рождения Маяковского на юбилейном вечере в Ленинградской капелле Анна Ахматова читала посвященное поэту стихотворение «Маяковский в 1913 году». Тогда же ей прислали из Москвы корректуру готовившегося в ГИХЛ сборника стихотворений, но книга в свет так и не вышла. Однако в мае вышел ленинградский сборник Ахматовой «Из шести книг».

1930-е годы оказались для Ахматовой порой наиболее тяжких в ее жизни испытаний. Она оказалась свидетелем не только развязанной фашизмом второй мировой войны, но и другой, не менее страшной войны, которую вели Сталин и его приспешники с собственным народом. Чудовищные репрессии 1930-х годов, обрушившиеся едва ли не на всех друзей и единомышленников Ахматовой, разрушили ее семейный очаг. Ахматова жила все эти годы в постоянном ожидании ареста. Она провела, по ее словам, семнадцать месяцев в длинных и горестных тюремных очередях, чтобы сдать передачу сыну и узнать о его судьбе. В глазах властей она была человеком крайне неблагонадежным: женой, хотя и разведенной, «контрреволюционера» Гумилева, расстрелянного в 1921 году, матерью арестованного «заговорщика» Льва Гумилева и, наконец, женой (правда, тоже разведенной) заключенного Николая Пунина.

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне...

писала она в «Реквиеме», исполненном горя и отчаяния.

Ахматова не могла не понимать, что ее жизнь постоянно висит на волоске, и, подобно миллионам других людей, оглушенных невиданным террором, она с тревогой прислушивалась к любому стуку в дверь.

Казалось бы, в таких условиях писать было немыслимо, и она действительно не писала, то есть не записывала своих стихов, отказавшись, по ее выражению, не только от пера и бумаги, которые могли стать уликой при допросах и обысках, но, конечно же, и от «изобретения Гуттенберга», то есть от печати.

Зверей стреляют разно,
Есть каждому черед
Весьма разнообразный,
Но волка - круглый год.
Волк любит жить на воле.
Но с волком скор расчет:
На льду, в лесу и в поле
Бьют волка круглый год.
Не плачь, о друг единый,
Коль летом иль зимой
Опять с тропы волчиной
Услышишь голос мой.
Вам жить, а мне не очень...

6 сентября 1941 года во время первой массированной бомбежки Ленинграда сгорели Бадаевские продовольственные склады, и в осажденном городе начался голод. 28 сентября у Ахматовой начались дистрофические отеки, и по решению властей она была эвакуирована сначала в Москву, а затем в Чистополь. Оттуда с семьей Корнея Чуковского через Казань она переехала в Ташкент.

В годы войны наряду с публицистическими стихами «Клятва» и «Мужество» Ахматова написала несколько произведений более крупного плана, в которых она осмысливала всю прошедшую историческую громаду революционного времени, и вновь возвращалась к эпохе 1913 года, заново пересматривала ее, судила, многое - прежде дорогое и близкое решительно отбрасывала, и искала истоки и следствия. Это не был уход в историю, а приближение истории к трудному и тяжкому дню войны, своеобразное, свойственное тогда не ей одной историко-философское осмысление, развернувшейся на ее глазах грандиозной войны. В годы войны читатели знали в основном стихи «Клятву» и «Мужество», которые печатались в газетах и обратили на себя общее внимание, как некий редкий пример газетной публицистики у такого камерного поэта, каким была в восприятии большинства Ахматова предвоенных лет. Но помимо этих прекрасных публицистических произведений, полных патриотического воодушевления и энергии, она написала немало других, уже не публицистических, но тоже во многом новых для нее вещей, таких, как стихотворный цикл «Луна в зените», «На Смоленском кладбище», «Три осени», «Где на четырех высоких лапах...», «Предыстория» и в особенности фрагменты из «Поэмы без героя», начатой еще в 1940 году, но озвученной в годы войны.

Военная лирика Ахматовой требует глубокого осмысления, потому что, помимо своей несомненной эстетической и человеческой ценности, она представляет интерес и как немаловажная деталь тогдашней литературной жизни, исканий и находок той поры.

Ольга Берггольц вспоминала об Ахматовой самого начала ленинградской осады: «На линованном листе бумаги, вырванном из конторской книги, написанное под диктовку Анны Андреевны Ахматовой, а затем исправленное ее рукой выступление по радио - на город и на эфир - в тяжелейшие дни штурма Ленинграда и наступления на Москву. Как я помню ее около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного Дома, бывшего Шереметьевского дворца. С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного Дома, под кленом, воспетым ею в «Поэме без героя». В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные по-ахматовски четверостишия: «Вражье знамя растает, как дым, правда за нами, и мы победим!»

Характерно, что в ее военной лирике главенствовало широкое и счастливое «мы». «Мы сохраним тебя, русская речь», «мужество нас не покинет», «нам родина пристанище дала» - таких строк, свидетельствующих о новизне мировосприятия Ахматовой и о торжестве народного начала, у нее немало. Многочисленные нити родства со страной, прежде громко заявлявшие о себе лишь в отдельные переломные моменты биографии ("Мне голос был. Он звал утешно...", 1917; "Петроград", 1919; "Тот город, мне знакомый с детства...", 1929; "Реквием", 1935-1940), сделались навсегда главными, наиболее дорогими, определяющими и жизнь, и звучание стиха.

Родиной оказались не только Петербург, не только Царское Село, но и вся огромная страна, раскинувшаяся на беспредельных и спасительных азиатских просторах. «Он прочен, мой азиатский дом», - писала она в одном из стихотворений, вспоминая, что ведь и по крови («бабушка-татарка») она связана с Азией и потому имеет право, не меньшее, чем Блок, говорить с Западом как бы и от ее имени.

В мае 1943 года вышел ташкентский сборник стихотворений Ахматовой «Моя азиатка».

15 мая 1944 года Ахматова вылетела в Москву, где жила на Большой Ордынке у старинных друзей Ардовых. Летом она вернулась в Ленинград, и выехала на Ленинградский фронт с чтением стихов. Так же с огромным успехом прошел ее творческий вечер в ленинградском Доме писателей, и позже, начиная с 1946 года творческие вечера следовали один за другим - в Москве, в Ленинграде, и всюду ее ждал самый восторженный прием и триумф. Но 14 августа вышло Постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», и творчество Ахматовой, как чуждое идеологически, было предано анафеме. Сразу же, 16 августа состоялось Общее собрание ленинградской творческой интеллигенции, на котором с докладом выступил А.Жданов. Собрание дружно одобрило линию ЦК в отношении чуждых элементов в лице Анны Ахматовой, Михаила Зощенко и им подобных. В связи с этим постановлением не были опубликованы подготовленные к выпуску сборники Ахматовой «Анна Ахматова. Стихотворения» и «Анна Ахматова. Избранное».

1 сентября 1946 года Президиум правления Союза писателей СССР постановил: исключить Анну Ахматову и Михаила Зощенко из Союза советских писателей. Анна Ахматова оказалась в бедственном положении и без средств к существованию. Борис Пастернак с огромнейшим трудом добился выделения 3000 рублей от Литфонда для голодающей Ахматовой. А в 1949-м году были снова арестованы Пунин и Лев Гумилев. Сын Ахматовой был осуждён Особым совещанием на 10 лет, которые отбывал сначала в лагере особого назначения в Шерубай-Нура около Караганды, затем в лагере у Междуреченска в Кемеровской области, в Саянах. 11 мая 1956 года он был реабилитирован из-за отсутствия состава преступления. Сама же Анна Ахматова во время его заключения в отчаянии металась по кабинетам в бесплодных попытках освободить сына.

Лишь 19 января 1951 года по предложению Александра Фадеева Ахматова была восстановлена в Союзе писателей. А в мае у Ахматовой случился первый инфаркт миокарда. Перед отъездом в больницу от Ардовых она вызвала Э.Герштейн и передала ей на хранение рукописи и документы. Выписавшись из больницы, Ахматова жила в доме у Ардовых, но вскоре узнала, что вместе с семьей Пунина она выселена из Фонтанного Дома на улице Красной Конницы. А 21 июня 1953 года она получила известие о смерти Николая Пунина в воркутинском лагере в поселке Абезь. Незадолго до этого 4 марта 1953 года в канун годовщины смерти Сталина в 1953 году в присутствии Лидии Чуковской Ахматова произнесла историческую фразу: «Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили. Началась новая эпоха».



В 1954 году при содействии А.Суркова она сдала в издательство «Художественная литература» рукопись стихов и переводов. А 5 февраля 1954 года она подала на имя Председателя Президиума ВС СССР Ворошилова прошение о пересмотре дела Льва Гумилева.

В мае 1955 года Ленинградское отделение Литфонда выделило Ахматовой дачный домик в писательском поселке Комарово; это свое жилище Ахматова называла «Будкой».

Анна Ахматова была великой трагической поэтессой, большим и глубоким художником, который застал великую эпоху «смены времен». Взрывной, апокалипсически колоссальный и пророческий облик Эпохи с великими революционными потрясениями, следовавшими одно за другим, с мировыми войнами и чрезвычайно убыстрившимся ритмом жизни, все эти многоликие и разнохарактернейшие события XX века, каждое из которых могло бы дать сквозную тему для художественного творчества, - все озвучивало ее лирику. Анна Ахматова прошла большой творческий путь, поняв бесперспективность того круга жизни и людей, из которого вышла, но это далось ей с большим трудом, ценой мучений и крови. Человек большой воли и непреклонного мужества, достоинства и воинствующей совести, она перенесла тяжелые невзгоды, отразившиеся как в «Реквиеме», так и в некоторых стихах послевоенных лет.

В послевоенные годы она многое вспоминала - это была и дань возрасту, но ее воспоминания меньше всего походили на мемуары, созданные на досуге; бескомпромиссно и сурово она судила и в «Поэме без героя», и в сопутствующих ей стихах прежнюю, некогда воспетую и уже однажды запечатленную ею эпоху.

Блуждания Памяти и Совести по кромешным далям давно отзвучавших времен неизменно приводили ее в день сегодняшний, к нынешним людям и теперешним молодым деревьям. Историзм мышления применительно к поздней Ахматовой, является в поздних стихах, если можно так сказать, главным героем поэтического рассуждения, основной отправной точкой всех прихотливых, и уходящих в разные стороны мемуарных, ассоциаций. Собственная болезнь, преследование и смерть Бориса Пастернака отразились в ее последующих стихотворениях опубликованных «Литературной газете»: «Муза», «И в памяти черной пошарив, найдешь…», «Эпиграмма» и «Тень».

В октябре 1961 года Анна Ахматова была госпитализирована в хирургическое отделение первой Ленинградской больницы в связи с обострением хронического аппендицита. После операции у нее случился третий инфаркт миокарда, и новый 1962 год она встретила в больнице.



В августе 1962 года Нобелевский Комитет выдвинул Анну Ахматову на Нобелевскую премию, а в 1963 году Анна Ахматова была выдвинута на Международную литературную премию «Этна-Таормина». К Ахматовой пришла заслуженная известность - ее стихи печатали в различных изданиях, проходили ее творческие вечера. 30 мая 1964 года в Москве в музее Маяковского состоялся торжественный вечер, посвященный 75-летию Анны Ахматовой.

1 декабря 1964 года Анна Ахматова выехала в Италию на чествование по случаю присуждения премии «Этна-Таормина», и в ее честь был устроен торжественный прием в Риме. 12 декабря в замке Урсино Ахматовой была вручена литературная премия «Этна-Таормина» за 50-летие поэтической деятельности и в связи с выходом в Италии сборника ее избранных произведений. А 15 декабря 1964 года Оксфордский университет принял решение: присвоить Анне Андреевне Ахматовой степень почетного доктора литературы.

В то время Ахматова жила в Комарово, куда к ней приезжали друзья. Там же Лев Шилов сделал знаменитую магнитофонную запись «Реквиума» в авторском чтении, дав обещание не распространять запись до той поры, пока крамольная поэма не будет опубликована на родине ее автора.

В начале октября 1965 года вышел ее последний прижизненный сборник стихотворений и поэм - знаменитый «Бег времени». А 19 октября 1965 года состоялось последнее публичное выступление Ахматовой на торжественном вечере в Большом театре, посвященном 700-летию со дня рождения Данте.



10 ноября 1965 года у Ахматовой случился четвертый инфаркт миокарда. 19 февраля 1966 года она переезжает из больницы в подмосковный кардиологический санаторий, где 4 марта ею была сделана последнюю запись в дневнике: «Вечером, ложась спать жалела, что не захватила с собой Библию».

Анна Ахматова скончалась 5 марта 1966 года, и была отпета 10 марта по православному обычаю в Никольском Морском соборе Ленинграда.



Анна Ахматова была похоронена на Комаровском кладбище под Ленинградом.



Столетний юбилей Ахматовой был широко отмечен всей страной, а по решению ЮНЕСКО – и во всем мире.

Жизненный путь Анны Ахматовой был трудным и сложным. Начав с акмеизма, но оказавшись значительно шире этого довольно узкого направления, она пришла в течение своей долгой и напряженно прожитой жизни к реалистичности и историзму. Титулованная когда-то званием «Сафо XX столетия», она действительно вписала в великую Книгу Любви новые страницы. Ее главным достижением и ее индивидуальным художественным открытием была, прежде всего, любовная лирика. Могучие страсти, бушующие в сжатых до алмазной твердости ахматовских любовных миниатюрах, всегда изображались ею с величайшей психологической глубиной и точностью.

В этом несравненном психологизме постоянно напряженного и драматического чувства она была прямой и достойнейшей наследницей великой русской классической литературы. Недаром так часто оглядывалась она на творения великих русских мастеров - от Пушкина до Блока. Не прошла Ахматова и мимо психологической прозы Гоголя, Достоевского, Толстого... Многообразно разветвленные традиции и влияния западных и восточных литератур также вошли в своеобразный ахматовский стих, упрочив и укрепив его общечеловеческую культурную основу.

Твардовский писал, что лирика Ахматовой - это меньше всего так называемая дамская, или женская, поэзия. Даже в ранних книгах поэтессы (в "Вечере", в "Четках", в "Белой стае") мы видим всеобщность изображенного переживания, а это первый признак подлинного, большого и высокого искусства. Любовный роман, драматически, страстно и всегда неожиданно развертывавшийся во всех ее книгах, по-своему запечатлел взаимоотношения любящих сердец определенной эпохи.

При всей общечеловечности и вечности самого чувства, оно всегда инструментовано у Ахматовой с помощью звучащих голосов конкретного времени: интонации, жесты, синтаксис, словарь - все говорит нам об определенных людях определенного дня и часа. Эта художническая точность в передаче самого воздуха времени, бывшая первоначально природным свойством таланта, затем, на протяжении долгих десятилетий, целенаправленно и трудолюбиво отшлифовывалась до степени того подлинного, сознательного историзма, который поражает всех читающих и как бы заново открывающих для себя позднюю Ахматову - автора "Поэмы без героя" и многих других стихов, воссоздающих и со свободной точностью перемежающих различные исторические эпохи.

Поэзия Ахматовой - неотъемлемая часть современной русской, советской и мировой культуры.


В 1988 году об Анне Ахматовой был снят документальный фильм «Реквием», в котором принял участие Лев Николаевич Гумилев.








«РЕКВИЕМ»

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,-
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был. 1961

Вместо предисловия

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

- А это вы можете описать?

И я сказала:

- Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

1 апреля 1957, Ленинград



Портрет Анны Ахматовой работы Н.И.Альтмана. 1914


Посвящение

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.

Март 1940


ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

1

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Ноябрь, 1935. Москва


2

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,
Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.

1938

3

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари...
Ночь.

1939

4

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука - а сколько там
Неповинных жизней кончается...

1938

5

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пыльные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.

1939

6

Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму.
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.

Весна 1939

7

ПРИГОВОР

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

22 июня, 1939, Фонтанный Дом

8

К СМЕРТИ

Ты все равно придешь - зачем же не теперь?
Я жду тебя - мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой,-
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.

19 августа 1939, Фонтанный Дом

9

Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.

И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.

И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
(Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою):

Ни сына страшные глаза -
Окаменелое страданье,
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного свиданья,

Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук -
Слова последних утешений.

4 мая 1940, Фонтанный Дом


10

РАСПЯТИЕ

Не рыдай Мене, Мати,
во гробе зрящия.
___

Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: "Почто Меня оставил!"
А матери: "О, не рыдай Мене..."

1938
___

Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.

1940, Фонтанный Дом

ЭПИЛОГ

I

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.

II

Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его

Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,


А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.


Текст подготовила Татьяна Халина

Использованные материалы:

А. Ахматова «Коротко о себе»
А. Павловский «Анна Ахматова. Жизнь и творчество»
А. Тырлова «Анна Ахматова и Николай Гумилев: «…но люди, созданные друг для друга, соединяются, увы, так редко…»
Материалы сайта www.akhmatova.org
Михаил Ардов, «Легендарная Ордынка»





11 (23) июня 1889 года - 5 марта 1966 года

Степан Гиль – личный шофёр Ленина, доставшийся ему «в наследство» от императрицы Александры Фёдоровны. Во время знаменитого покушения Каплан он был рядом и внёс раненого вождя в машину, чтобы отвезти к врачу. Был он и на похоронах Ленина. А вскоре исчез…

В официальной биографии Гиля существует пробел длиной почти в четверть века. У ветерана КГБ, полковника в отставке Николая Кукина есть своя версия, почему такое стало возможным. День, когда судьба свела его с личным шофёром Ленина, он помнит до мельчайших подробностей. Вместе с корреспондентом «АиФ» он ещё раз посетил хутор, где скрывался Гиль.

Домик с мельницей

Хутор находится в окрестностях белорусского города Гродно. Впервые Николай Николаевич попал в эти места в 1946 году, будучи молодым лейтенантом.

- Я прибыл сюда бороться с остатками агентуры Абвера, которая засела в Западной Белоруссии, – вспоминает Кукин.- Но однажды меня привлекли к операции по раскулачиванию владельцев богатых хуторов. В марте 1950 году я получил наряд на выселение семьи Степана Казимировича Гиля. Поехал по указанному адресу вместе с тремя красноармейцами. Вижу богатый дом, мельницу. Меня встречают хозяин, его жена и пожилые родители.

Хозяин был ростом выше среднего, лицо худощавое – казалось, хотел мне что-то сказать, но сдерживался. И лишь когда жена и родители погрузились в машину (семью должны были доставить на вокзал и спецэшелоном отправить в Сибирь), вдруг попросил разрешения вернуться в избу, чтобы взять «папирки под беличкой». Я пошёл с ним. Он встал на табуретку и полез в щель между балкой и потолком. Достал рулон пожелтевшей бумаги, подал мне. Я посмотрел – меня как обухом по голове.

Там было удостоверение, где говорилось, что Степан Гиль является личным шофёром председателя СНК (Совета народных комиссаров) – то есть Ленина! Документ подписан управделами СНК Бонч-Бруевичем. Была ещё благодарность и фотография, где молодой Гиль стоит на фоне машины. Автомобиль Ленина я узнал – видел его на других фотографиях. Да и Гиль, хоть прошло почти 30 лет, мало изменился.

Я был на 99% уверен, что передо мной шофёр Ленина. Правда, в ордере на выселение он был назван Станиславом Казимировичем Гилем, а в удостоверении – Степаном Казимировичем Гилем. Спрашиваю: «Как же так?» Гиль пояснил: «Я поляк, это мои родные места. Вернувшись сюда, зарегистрировался под тем именем, которое записано в документах в костёле. А в Петрограде и Москве для простоты называл себя Степаном».

У меня отпали последние сомнения. «Подожди, – говорю, – доложу о тебе начальству». Поехал в обком партии. Моим начальником был полковник Алексей Фролов, ему и отдал документы Гиля. Фролов пошёл к 1-му секретарю Гродненского обкома партии Сергею Притыцкому. Начальство совещалось за закрытыми дверями около получаса. А потом мне дали отбой на выселение Гиля.

Всех боялся

Я вернулся на хутор и сообщил радостную весть. Гиль пригласил меня в избу, видимо, ему надо было выговориться. «Последние 20 лет живу, как мышь под метлой, всех боюсь, – рассказывал он. – После смерти Ленина я самовольно покинул Москву, потянуло на родину, в Гродно. Здесь у меня благодаря родственникам хутор, мельница, дом хороший. Правда, приходилось скрывать своё прошлое.

Ведь до 1939 года Гродно был в составе Польши, тут царили буржуазные порядки. Боялся польской политической полиции. Потом, когда в 1941 году Гродно заняли немцы, опасался, узнают, что я работал шофёром Ленина. А когда в 1944 году пришла Красная армия, боялся уже Советов – мне могли припомнить самовольный побег из Москвы». Он немного помолчал и указал на свою куртку: «Это ведь та самая кожанка, в которую я был одет в августе 1918-го. В тот день, когда на заводе Михельсона Каплан выстрелила в Ленина. Я тогда на руках занёс его в машину. Хотел везти в больницу. Но Ленин распорядился ехать в Кремль».

От императора – к большевикам

Это была наша вторая и последняя встреча. Начальство меня предупредило: об этом эпизоде помалкивай. Но я надеялся, что как-нибудь всё-таки встречусь с Гилем и узнаю новые подробности. В ордере на его выселение значилось, что он не только владеет хутором, сельхозмашинами, но и обыкновенным автомобилем, на котором совершает коммерческие рейсы между Гродно и местечком Озёры.

Так я понял, что Гиль бывал в городе, и через пару дней увидел его на площади. Кинулся догонять, но потерял в толпе. Через несколько дней отправился к нему на хутор – любопытство разбирало. Но дом оказался пустым. Соседи сказали, что семья уехала, не оставив нового адреса. Так потерялся след Гиля.

Я продолжал анализировать ситуацию. Отыскал пятитомник воспоминаний о Ленине, вышедший в 1934 году, но не нашёл там воспоминаний Гиля, который на протяжении 6 лет каждый день общался с вождём. Зато там были воспоминания людей, которые виделись с Лениным всего один-два раза. О чём это говорит? О том, что, вероятно, в 1934 году Гиль был за пределами страны, то есть в Польше.

Однако в 1956 году, спустя пять лет после моей встречи с Гилем, в Москве вышли его воспоминания «Шесть лет с Лениным». Не могу утверждать, но предполагаю: доклад о том, что шофёр Ленина скрывался в Гродно, дошёл до Сталина. Вероятно, отъезд Гиля с хутора связан с действиями чекистов. Его могли выкрасть и вывезти в Москву. Посчитали, такой человек должен быть под присмотром. Конечно, можно удивляться, что Гиль не был посажен в тюрьму, что он вообще выжил.

Но, с другой стороны, его судьба изначально складывалась удивительным образом. Ведь до революции Гиль служил в императорском гараже и даже возил императрицу Александру Фёдоровну. После Октябрьского переворота гараж был национализирован, а Гиль как опытный водитель вместе с машиной «по наследству» перешёл к Ленину.

Раз уж судьба его совершала такие кульбиты, то можно предположить, что его вернули в Москву, дали квартиру, напечатали его воспоминания о Ленине. Когда я обратился в Музей в Горках, мне ответили, что судьба Гиля после смерти вождя им неизвестна. В костёле, где должны были храниться документы о семье Гилей, как оказалось, был сильный пожар, и архив сгорел. А бумаги Гиля, которые я передал начальству, никто не вернул».

Вместе с Николаем Николаевичем я отправилась на поиски хутора Гиля. Пешком исходили несколько деревень в окрестностях Гродно. Когда подошли к речушке Лососня, он показал: «Вот здесь была мельница Гиля. Хутор, правда, давно разрушился». В ближайшей деревне мы отыскали самый старенький на вид дом.

Постучались. Открыла пожилая польская пани. Николай Николаевич с порога поинтересовался: «Вы слышали когда-нибудь о хуторе Гиля?» – «Я родом из другой деревни. Всех знал мой муж, он местный, но он умер десять лет назад. Хотя я слышала, что какие-то Гили здесь жили и, правда, была у них мельница». Вскоре мы убедились, что все прежние соседи Гиля отошли в мир иной.

По официальной версии, Гиль умер в Москве в 1966 году и похоронен на Новодевичьем кладбище. На могильной плите значится, что он является членом партии с 1930 года. Однако если в 1930 году Гиль находился в Польше, то вступить в партию в это время он не мог. Да и возможно ли, что он не был партийным, бок о бок работая с Лениным в период с 1918 по 1924 год? В биографии этого человека по-прежнему больше вопросов, чем ответов.

Автор: Мария Позднякова, Аргументы и Факты

Как фальсифицировали президентские выборы 2012 года

Илья Барабанов, Ольга Бешлей

От 6% до 14% из официальных 63,60%, полученных Владимиром Путиным 4 марта, — результат изощренных технологий и фальсификаций, считают эксперты. Как власть придумывала противоядие против рассерженных горожан, тысячами пошедших на избирательные участки работать наблюдателями, — расследовал The New Times

Накануне 4 марта сотрудники многих государственных унитарных предприятий Москвы готовились к участию в «карусели». «На каждом участке нас будет ждать специальный стол, надо просто показать свой паспорт со специальной пометкой, которая станет сигналом, и мы получим на руки бюллетени, чтобы проголосовать за Владимира Путина», — рассказывала The New Times сотрудница одной из дочерних компаний «Газпрома» за несколько дней до голосования. Однако за два дня до выборов ей и ее коллегам сообщили: «карусель» отменяется, «все уже сделано», — сообщила она The New Times. Под «сделано» имелось в виду, что проблема избрания Владимира Путина в первом туре уже решена. То же услышала и студентка Евгения, которая, выполняя задание редакции, собиралась отправиться в «карусель». Прямых вбросов и «каруселей» в Москве 4 марта было зафиксировано действительно меньше, чем в декабре. И Владимир Путин вечером 4 марта, выступая перед 120-тысячной толпой на Манежной площади Москвы, смахнув слезу, заявил: «Мы победили в открытой и честной борьбе». Однако исследование The New Times (очевидно, далеко не полное) показало: властная вертикаль подошла к вопросу фальсификации творчески, обновила инструментарий махинаций и тем обвела вокруг пальца наблюдателей.

Технология № 1: Дома-фантомы

Программист Константин Белов наблюдал за выборами на участке № 1359 в Люблине. Пойти наблюдателем он решил после того, как в декабре на этом участке «Единая Россия» получила 78,78%. За нее якобы было подано 1006 голосов, а за партию «Яблоко» — лишь 1. «Я повесил объявления с просьбой откликнуться тех, кто голосовал за «Яблоко», — рассказал Константин The New Times. — Таких сразу нашлось 12 человек, и мы подали иск в суд. Его, впрочем, отклонили, суд не нашел существенных нарушений избирательного законодательства, хотя свидетелем на нашей стороне выступил даже член комиссии от КПРФ, подпись которого в итоговом протоколе была подделана, а в первом — настоящем — протоколе было зафиксировано, что за «Яблоко» было подано 99 голосов. Скоро нас ждет апелляция в Мосгорсуде, но я для себя решил, что болезнь лучше предотвращать, а не лечить, вот и пошел в наблюдатели».

Первое, что удивило Константина, когда рано утром он пришел на свой участок, — списки потенциальных избирателей серьезно пополнели: еще вчера, он проверял, они умещались в три книги, а 4 марта их оказалось четыре. Откуда? — удивился Константин. Оказалось: в дополнительной книге — люди с временной регистрацией, имеющие право голоса, объяснила председатель УИК Евгения Таркасова. В 14.00 эти доплица дружно появились на участке: все как один были дворниками, все — в оранжевых робах, у многих, правда, не оказалось паспортов граждан России. Белов затребовал книгу, по которой им выдавали избирательные бюллетени: «То, что я увидел, повергло меня в шок, — признает он. — В книге были списки «жителей» дома № 14 по улице Кубанской. В нем, как следовало из списка, аж 194 квартиры, но я прекрасно знаю эту «сталинку» — пять этажей, пять подъездов, в каждом — примерно по десять квартир». Не полагаясь на память, Белов пошел и проверил: действительно, никакого второго дома по указанному адресу не было — тот, что был (пять этажей, пять подъездов), тот и стоял. Его жители голосовали у одного столика, «жители» дома-призрака — у другого: они дали бы кандидату Путину лишние 400 голосов, но бдительный Белов такой радости премьер-министра лишил. Сколько еще таких домов-фантомов было создано по Москве и просто не замечено наблюдателями, остается только догадываться. Но сообщения об использовании подобной технологии пришли также из Архангельска и Саратова.

Технология № 2: Участки-фантомы

Анализируя и сравнивая протоколы УИКов, эксперты заметили: на 200 избирательных участках Москвы явка оказалась аномально высокой — она превысила 80%. В нескольких родильных домах, больницах, НИИ и психоневрологических интернатах столицы она составила и все 100%. Отличительная особенность участков с высокой явкой — выше среднего процент голосов, отданных за Владимира Путина. Если в среднем по Москве премьер получил 47,9%, то на этих 200 участках — 62,6%. «Что можно сказать об этих участках? Во-первых, это самые что ни на есть бюджетные организации, — говорит руководитель информационно-аналитического центра «Реалпрайс» Владислав Шевцов. — Во-вторых, на них под предлогом особого статуса не устанавливались камеры видеонаблюдения. В-третьих, это как раз те организации, куда не пускали независимых наблюдателей».

Как шло голосование на таких участках, рассказал наблюдатель Дмитрий Щедрин, который с оперативной группой «Гражданина наблюдателя» прибыл на временный участок № 3377 в поселке Мосрентген, который находится рядом с МКАД, но приписан к столице. Там наблюдателю объяснили, что, поскольку соседний участок, расположенный (sic!) в роддоме, не справляется с наплывом избирателей, решено было открыть еще один, дополнительный, в одном из павильонов на строительном рынке. Ни одного живого избирателя наблюдателям здесь увидеть так и не удалось, но явка на участке составила 100%, а за Владимира Путина здесь проголосовали 87% псевдоизбирателей, остальные призраки разлетелись между четырьмя другими кандидатами.

С особым размахом временные участки открывались в этот раз в Петербурге. Муниципальный депутат от партии «Яблоко» Кирилл Страхов только в своем округе обнаружил восемь таких участков, открытых на заводах, овощебазе, рынке, в академии. «Живым» при ближайшем рассмотрении оказался лишь один из них — на Ленинградском металлургическом заводе, куда удалось направить наблюдателя и проследить за ходом голосования. Но в системе ГАС «Выборы» в итоге появились результаты и с тех семи участков, которые так никогда и не открылись. На каждом из них Владимир Путин получил от 95,3% до 97,6%, в совокупности на них «проголосовали» 19 тыс. 133 избирателя. С аналогичной ситуацией столкнулись и корреспонденты петербургского интернет-издания «Фонтанка.ру», которые проехались по 10 временным избирательным участкам и выяснили, что реально открыт и работает лишь один.

«О технологии открытия фальшивых дополнительных участков впервые заговорили после декабрьских выборов в Госдуму, тогда сигналы о таких махинациях поступали из Владимирской и Челябинской областей», — комментирует политолог Александр Кынев. «Например, в начале декабря, накануне парламентских выборов, на базе отдыха «Ладога» были открыты два дополнительных участка для якобы отдыхающих, — подтверждает член центрального совета «Справедливой России» Дмитрий Пакка, во время думской кампании работавший во Владимирской области. — Когда утром в день выборов мы приехали на базу, оказалось, что участки закрыты, никаких избирателей там нет, а урны для голосования уже заполнены бюллетенями. Притом что вместимость базы «Ладога» 800 человек, на двух открытых здесь участках якобы проголосовали 6 тыс. избирателей, а всего по Владимирской области было открыто 58 таких сомнительных участков, на которых свои голоса отдали 74 тыс. граждан. По факту махинации было заведено дело, но перед началом судебных заседаний в ТИКе Ленинского района Владимира произошло возгорание на территории 2 кв. метра, которое тушили аж четыре пожарных расчета, и в итоге все фальшивые бюллетени с протоколами за «Единую Россию» были уничтожены», — делится с The New Times собеседник.

Технология № 3: Избиратели-двойники

С мифическими списками сотрудников предприятий непрерывного цикла производства столкнулось 4 марта большинство наблюдателей в Москве. Павел Черкашин признает, что до парламентских выборов был абсолютно аполитичным человеком, но, побывав на митинге на Болотной площади, решил 4 марта стать наблюдателем. За голосованием он наблюдал в школе № 1230 на Кутузовском проспекте Москвы, которую сам в свое время окончил. «У секретаря комиссии неожиданно оказались списки с якобы сотрудниками гостиницы «Украина» и некоего ООО «Евростройподряд» — предприятий непрерывного цикла, которые должны голосовать на нашем участке, — рассказал Черкашин The New Times. — Но когда люди из этих списков, причем толпами, появились на нашем участке, а мы начали задавать им вопросы, они честно признавались, что работают на разных предприятиях в сфере ЖКХ, а сюда их прислало начальство. Пресечь мы это так и не смогли: паспорта есть, формально придраться не к чему. Из итоговых 45% за Владимира Путина на нашем участке минимум 10% — это такие списки, а также непонятные строители, приходившие с открепительными талонами. Уже вечером при подсчете голосов председатель комиссии Валерий Ванин принес из своего кабинета примерно 200 бюллетеней, которые, видимо, готовил для вброса, и просто приплюсовал их за Путина, а затем, когда стопки за премьера и за Михаила Прохорова оказались все равно примерно одинаковыми, просто переложил часть бюллетеней из одной стопки в другую. В итоге у Путина 614 голосов, а у Прохорова всего 313». Предотвратить фальсификации, говорит Черкашин, он не мог, потому что был наблюдателем на муниципальных, а не президентских выборах. Ровно такую же историю с некими предприятиями непрерывного цикла — «Трансстрой», МТК, «Гормост» — зафиксировал и бывший префект Северного округа Москвы Олег Митволь (The New Times писалоб этом в предыдущем номере). Попытка выяснить, что же это за «непрерывный цикл» на «Трансстрое», ни к чему не привела — предприятий под такими названиями в Москве зарегистрировано два десятка. «В Екатеринбурге голосование по дополнительным спискам было не столь массовым, — комментирует депутат городской думы Екатеринбурга Леонид Волков. — Но и у нас без курьезных случаев не обошлось: например, много людей оказалось зарегистрировано в травмпункте в Банковском переулке, но стоило им проголосовать, как наступило полное излечение, все встали и пошли по домам». Исполнительный директор ассоциации «Голос» Григорий Мельконьянц рассказал The New Times, что специальные люди на УИКах Москвы выдавали бюллетени избирателям из сформированных накануне 4 марта дополнительных списков. Определяли их по специальному условленному знаку: «Мы точно знаем как минимум три таких условных сигнала: резинка на руке, крестик карандашом в паспорте или вложенный в него же календарик», — говорит Мельконьянц. Одна из неудавшихся «карусельщиц» подтвердила The New Times: «Мы должны были заклеить бумажками номера в наших паспортах, для специальной девушки на участке это должно было стать сигналом: мы свои, и нам надо выдать

бюллетень».Технология № 4: Вбросы

Не обошлось 4 марта и без старых, проверенных временем способов фальсификаций. Елена Чернега на участке № 111 в Мукомольном проезде в Москве была членом комиссии с правом совещательного голоса от Михаила Прохорова. «Зашуганный женский коллектив учительниц школы № 2048 во главе с хамлом директором» — так Чернега описывает в своем блоге в Живом журнале коллег по комиссии. Одна из них, не таясь, при подсчете голосов «из ведра под столом ловко вытаскивала бюллетени и веером вбрасывала в общую массу. Было их в ведре ровно столько, сколько надо было для обеспечения победы сами знаете кого. Гордо нарисовали сами знаете кому 614 голосов из 1236, вторым у нас оказался Прохоров», — делится Чернега, все попытки которой достучаться до других членов комиссии или полиции обернулись фиаско.

В Краснодаре на участке № 2204 наблюдатели на видеокамеру зафиксировали вброс пачки бюллетеней в урну — полиция бездействовала. Когда урну вскрыли, оказалось, что в аккуратно сложенной стопочке около 20 бюллетеней за Владимира Путина. «Они, когда упали, ударились и сложились в пачку», — невозмутимо пояснил наблюдателю председатель комиссии.

За тем, как на участке № 1402 в Дагестане некий мужчина несколько минут методично всовывал бюллетени в прорезь электронной урны (КОИБ — комплекс обработки избирательных бюллетеней), наблюдала вся страна благодаря зафиксировавшей нарушение веб-камере.

Председатель ЦИК Владимир Чуров, правда, заявил, что это был не вброс, а всего лишь роковая ошибка членов комиссии, которые начали загружать в машину бюллетени от проголосовавших на дому, не дождавшись закрытия участка. Так это или нет, но итоги голосования на этом участке пока единственные, которые были признаны недействительными решением ТИКа.

Однако те же действия на УИК № 1840 в селе Старый Кувак Лениногорского района Татарстана последствий не имели, хотя веб-камеры отчетливо зафиксировали, как перед подсчетом голосов, когда члены комиссии вскрыли урну и начали высыпать бюллетени на стол, некий мужчина вытащил из-под рубашки пачки бюллетеней и швырнул их в общую кучу.

Итог голосования на этом участке — 94,83% за Владимира Путина.

Технология № 5: Переписывание протоколов

Единственное, без чего, кажется, обошлось в Москве 4 марта, — без переписывания протоколов. Даже Лига избирателей, отказавшаяся признавать результаты президентских выборов, на своей пресс-конференции признала: «По Москве данные проекта «Сводный протокол» и Центризбиркома расходятся на 2%: 46% и 48% голосов, отданных за Владимира Путина соответственно. Разница в 2% действительно говорит о том, что фальсификации в Москве были небольшими», — заявил политолог Дмитрий Орешкин. Если в Москве сосредоточились на новых технологиях вроде дополнительных списков и домов-фантомов, то в регионах переписывание протоколов расцвело буйным цветом. Антонина Елисеева, наблюдатель от Михаила Прохорова на участке № 427 в Санкт-Петербурге рассказала, что если во время самого голосования откровенных нарушений не было, то после подсчета голосов председатель УИК Павел Соловьев полностью переписал изначальный протокол. По результатам волеизъявления избирателей за Путина на участке было подано 814 голосов, за Михаила Прохорова — 398, за Геннадия Зюганова — 283, за Сергея Миронова проголосовали 142 человека, еще 71 голос ушел Владимиру Жириновскому. Павла Соловьева такой результат не устроил, он уединился на время и выдал наблюдателям новый протокол, из которого они узнали, что за премьера на их участке проголосовало в полтора раза больше — 1418 человек. Попытки остановить фальсификацию ни к чему не привели, сфальсифицированные результаты голосования можно и сейчас найти на сайте петербургского избиркома. Связаться с самим Соловьевым The New Times не удалось. Согласно данным «Сводного протокола», опубликованным на сайте Лиги избирателей, именно в Санкт-Петербурге отмечены самые серьезные расхождения между теми данными, что были введены в систему ГАС «Выборы», и протоколами, которые на своих участках подписали члены комиссий: наблюдатели выявили 33 участка, где были переписаны протоколы в пользу Путина. «В общей сложности Путину добавили 15% — вместо 50% — 65% на этих 33 участках», — говорит представитель Лиги избирателей Георгий Васильев.

На участке № 356 наблюдатель от «Яблока» зафиксировал 769 голосов, добавленных в пользу Путина. На участке номер № 420 — 758 «лишних» голосов за премьера. На многих участках по городу приписанные голоса исчисляются сотнями — 600, 500, 400. «Массово выгоняли наблюдателей, из наших 700–800 человек удалили где-то треть, — рассказал The New Times Александр Шуршев из питерского «Яблока». Аналогичные случаи зафиксированы и в других городах. Например, в подмосковном Королеве, где в декабре «Единая Россия» набрала лишь 22%, а Владимир Путин в марте — 51,6%. Наблюдатель на УИКе № 1008 Сергей Косарев рассказал The New Times: «С участков выгоняли журналистов и наблюдателей, многие избиратели не находили себя в списках, а кто-то, наоборот, находил своих покойных родственников. На моем участке после подсчета голосов Владимир Путин получал 45%, а утром на сайте ЦИК я обнаружил, что у него по нашему участку — 60,8%. По 100 голосов в его пользу было украдено у Геннадия Зюганова и Михаила Прохорова».

«Протоколы переписывали даже на тех участках, где Путин уверенно побеждал, — рассказал The New Times координатор отделения «Солидарности» в Саратовской области Алексей Битюцкий, который в день выборов был членом ТИКа Октябрьского района Саратова. — Путину добрасывали по 200, 300, 500 голосов». Член комиссии с правом совещательного голоса на участке № 175 Саратова Михаил Мурыгин утверждает, что сначала обнаружил в списках избирателей давно умерших людей, а при подсчете голосов заметил в пачке бюллетеней, отданных за Владимира Путина, голоса, отданные за Геннадия Зюганова и Михаила Прохорова. Его рассказ подтверждает наблюдатель с другого саратовского участка, № 287, Диана Еремина: «Во время подсчета и сортировки голосов нас просто не подпустили к столу, — сказала она The New Times. — В конце концов мне доверили посчитать голоса, поданные за Зюганова. Когда я начала возмущаться, мне из путинской пачки «пожертвовали» пару бюллетеней, поданных на самом деле за лидера коммунистов». Итог всех этих махинаций: родина нынешнего главного идеолога Кремля, основателя Общероссийского народного фронта, в прошлом вице-губернатора Саратовской области Вячеслава Володина дала премьеру Путину уверенные 70,64%.

Технология № 6: Непрозрачное голосование

Рекордные цифры премьер Владимир Путин получил за счет самых непрозрачных методов голосования: по открепительным талонам, за счет досрочного голосования и голосования на дому. Если в декабре в своих квартирах и хатах решили голосовать 4,4 млн человек (6,6%), по открепительным — 1,2 млн (1,9%), а досрочно — около 170 тыс. (0,26%), то в марте эти показатели значительно выросли: 5,9 млн избирателей (8,2%) голосовали посредством переносных урн у себя в домах, по открепительным — 1,6 млн (2,2%), досрочно — почти 240 тыс. человек (0,33%). Именно за счет использования таких технологий в регионах, где в декабре «Единая Россия» показала низкий результат, в марте у Владимира Путина — высокий.

Например, в Твери Путин улучшил свой результат по сравнению с результатом партии власти более чем на 20%. «Это объясняется тем, что у нас 30–35% жителей голосовали вне участков, — сказал The New Times депутат Заксобрания Тверской области Андрей Истомин. — А в Оленинском районе, где премьер получил 81%, 60% жителей голосовали на дому. При этом проводился предварительный опрос населения, и к тем, кто собирался голосовать против Путина, с урной просто не приезжали». Алевтина Дюпри, координатор Лиги избирателей в Волгоградской области, где в декабре «Единая Россия» набрала 36,2%, а Владимир Путин в марте — 63,4%, рассказала The New Times, что наблюдатели фиксировали случаи, когда члены комиссии умудрялись за час обойти до 350 человек, голосовавших дома. Александр Кынев объясняет успех Владимира Путина в регионах, лишившихся своих руководителей после провала «Единой России», еще одним аргументом: «Если брать регионы с самой большой дельтой, вы увидите, что в этих местах в декабре очень хорошо выступила «Справедливая Россия». Когда от того же Волгограда избирался в Думу руководитель аппарата эсеров Олег Михеев, он был кровно заинтересован в чистоте выборов. Во время президентской кампании этот контроль снизился, тем более что Сергей Миронов как таковую кампанию и не вел: в результате не сработавшие тогда механизмы фальсификаций отлично сработали сейчас».

Калужская область обеспечивала голоса премьеру за счет открепительных: «Подчистую их выгребли в 11 районах области, а в оставшихся 14 разнесли на две трети, — рассказал The New Times координатор калужской «Солидарности» Сергей Фадеев. — В Калуге из выделенных на город 6159 открепительных разобрали 5504! Но у нас по ним в итоге проголосовала лишь половина, около 12 тыс. человек уехали поднимать явку и процент за Путина в Москву».

В сухом остатке

Известный физик Сергей Шпилькин, проведя математический анализ прошедших выборов, заявил примерно о 9 млн подозрительных голосов, отданных за Владимира Путина. По его расчетам, реальная явка 4 марта составила 56% вместо официальных 65%, а премьер при чистом подсчете голосов должен был набрать 57,5% вместо итоговых 63,5%. Политолог Дмитрий Орешкин говорит о том, что корректировка итогов выборов принесла Владимиру Путину дополнительные 14%. SMS-ЦИК*, организованный «Голосом», «Гражданином наблюдателем» и «Росвыборами» Алексея Навального, также зафиксировал, что Владимир Путин находился на грани победы в первом туре — 50,1%. Вместе с тем альтернативные подсчеты голосов, основанные на присланных наблюдателями итоговых протоколах, дали разноречивые результаты. По «Голосу», Владимир Путин победил в первом туре, набрав 54,57%. По данным «Гражданина наблюдателя» и «Росвыборов», до победы ему немного не хватило — 47,66% и 49,14% соответственно.

Сам кандидат № 1 отнесся к выводам Лиги избирателей, которая, повторим, не признает итогов выборов, более чем скептически. «Они сначала признали, что больше 50% ваш покорный слуга набрал, а теперь подумали, в носу поковыряли и решили, что нет, многовато», — заявил Путин 7 марта. Впрочем, в сухом остатке совсем неважно, сколько именно голосов было украдено в пользу Владимира Путина. Легитимность третьего президентского срока была поставлена под вопрос самим Владимиром Путиным еще на съезде «Единой России» 24 сентября 2011 года.

* Наблюдатели 4 марта могли прислать на специальный номер SMS с данными из итогового протокола по своему участку.

Михаил НИКОЛАЕВ, Сергей ГОНЧАРОВ, обозреватель «Совершенно секретно»

Игры с Пиночетом

В июле 1952 года объединенная команда СССР приехала на свою первую Олимпиаду в Финляндию. В ее состав входили и футболисты, для которых это были первые после Отечественной войны международные игры. Команду сформировали на базе ЦДКА под руководством тренера Бориса Аркадьева. Этот дебют на Западе сочли более чем удачным. В одной шестнадцатой финала в дополнительное время была обыграна сильная сборная Болгарии. Затем, в одной восьмой, проигрывая югославам за 15 минут до конца 1:5, сборная СССР, ведомая своим капитаном Всеволодом Бобровым, сумела сравнять счет, добившись права на повторный матч. Известный британский футбольный обозреватель Д. Пейдж писал в те дни: «Самой большой неожиданностью стал дебют советской команды, которая меньше всего походила на неопытного новичка. Перед нами полномочный представитель великой футбольной державы».

На тот момент политическое противостояние между сталинским Союзом и титовской СФРЮ достигло пика своей напряженности. Естественно, футболистам спустили указание: победить любой ценой. Однако отсутствие опыта участия в больших турнирах, моральная и физическая измотанность сказались в полной мере. Бобров забил в самом начале встречи, но затем забивали только югославы. Они выиграли 3:1.

Оргвыводы последовали незамедлительно. Сборная была расформирована и при жизни Сталина больше не собиралась. Расформировали и «команду лейтенантов» ЦДКА, ее герои разошлись по другим клубам. В полной опале оказались Борис Аркадьев и Всеволод Бобров. Из всего состава только центральный защитник Анатолий Башашкин сумел вернуться в сборную через два года, когда команду собрали снова. Все кинозаписи матча, попавшие в СССР, были уничтожены, о нем запретили рассказывать в СМИ и включать его в списки официальных матчей.

Во время хрущевской «оттепели», после относительной нормализации отношений с Югославией, появились спортивные справочники, в которые второй матч Югославия – СССР был включен в полном объеме (составы, авторы голов, минуты, на которых они забивались, и т. д.). Многие футболисты несколько позже опубликовали свои воспоминания. Казалось, сам ход событий наглядно показал: «стереть» официальный международный матч из истории футбола невозможно. Однако советское руководство соответствующих выводов из этого факта не сделало.

Намного более запутанная и гораздо более позорная для нашего футбола ситуация сложилась в 1973 году. 28 сентября сборная СССР играла отборочный стыковой матч за выход в финальную часть десятого чемпионата мира со сборной Чили. В групповом турнире советская команда переиграла очень сильных соперников – Ирландию и Францию (с ее знаменитыми Мариусом Трезором и Анри Мишелем). За год до этого сборная СССР практически в том же составе стала вице-чемпионом Европы. По всем прогнозам, мы легко должны были «пройти» чилийцев.

Но за две недели до игры в Чили к власти пришла хунта Пиночета. Сразу стало ясно, что на ответную игру в Сантъяго наша сборная не поедет. Тем временем сборная в сильнейшем составе при шестидесяти тысячах болельщиков сгоняла в Москве серую «ничейку» – 0:0. Затем футбольное руководство страны обратилось в ФИФА с просьбой перенести игру на нейтральное поле, пребывая в полной уверенности, что организаторы чемпионата мира в любом случае предпочтут вторую команду Европы пятой команде Южной Америки. Но ФИФА рассудила иначе…

Матч попытались «стереть». Информация о нем в официальной прессе ограничилась маленьким абзацем со счетом и составом нашей команды. Было рекомендовано нигде об этом матче не вспоминать. Разочарование миллионов болельщиков невозможно передать. Надо учитывать, что на тот момент советская сборная выступала на четырех подряд чемпионатах мира и ни разу не опускалась ниже первой восьмерки. От команды ждали яркой игры. Ждали, что она вот-вот «выстрелит» и выйдет как минимум в финал.

Все эти события давно описаны, проведены газетные и телерасследования, и все же вопросов больше, чем ответов. Почему бы сейчас, когда страсти давно улеглись, не показать хотя бы фрагменты той игры? Есть официальная версия, что трансляция не велась и ни одной записи не существует. Но как-то не верится, что матч не записывали, хотя бы в целях последующего разбора, ни мы, ни чилийцы. Однако, судя по всему (авторы специально опрашивали футбольных функционеров и журналистов), никто такой записи не видел. Интересно, что чилийцы полностью записали даже тот ответный псевдоматч, в котором их футболисты закатили три мяча в пустые ворота воображаемого соперника, и разослали эту запись во все международные организации. А первую игру, значит, никто не записывал?

Загадка. Помочь разгадать ее, а также дать ответ на вопрос, как повели себя в той ситуации футболисты, может только просмотр записи. В том, что участники матча 1952 года полностью выложились, никто не сомневается, а вот что за игра была в 1973-м? Выиграй тогда СССР убедительно, 2:0, например, возможно, вопрос в

ФИФА решился бы в нашу пользу. Кто знает, может быть, году в 2023-м журналистам и покажут, наконец, что это была за игра. А сегодня слишком много участников тех событий стали видными спортивными деятелями России, Украины, Грузии, Армении. А вдруг выяснится, что они тогда, понадеявшись на обещания функционеров, выступили инертно и безвольно, лишив миллионы болельщиков вожделенного зрелища. Как тогда людям в глаза смотреть? Ведь срока давности по спортивным «преступлениям» не существует. Великому Льву Яшину болельщики до конца жизни не простили гол, пропущенный от тех же чилийцев на седьмом чемпионате мира с 35 метров. Гол, который вратарь такого класса обязан был парировать.

Статистический кошмар

Бобров

Понятно, что, если предпринимались попытки «забелить» результаты официальных международных игр, с отечественными чемпионатом и Кубком вообще не церемонились. Однако, как ни странно, здесь против власти всерьез восстали странные, немного сумасшедшие люди – футбольные статистики во главе с основателем этого своеобразного жанра Константином Есениным. Последний поставил себе цель – точно выяснить, какие футболисты играли во всех официальных матчах отечественного футбола (чемпионате и Кубке), кто и сколько голов забил. Его порыв подхватили десятки, а то и сотни тысяч энтузиастов по всей стране.

Тогда в каждой свежепостроенной хрущевской пятиэтажке жил по крайней мере один футбольный «фанат», который в тетрадках в клеточку за две копейки составлял полные таблицы советских чемпионатов и Кубков, вел счет забитым мячам, рисовал таблицы клубных рекордов, списки лучших бомбардиров, подсчитывал минуты, проведенные каждым игроком на поле без замен. Футбольная статистика стала какой-то магией. Всерьез подсчитывались вероятности выигрыша в том случае, если игроки выступают в светлой или темной форме. Так, родилась легенда, что «Спартаку» больше везет в красных футболках с белой сплошной полосой. Легенда, просуществовавшая до наших дней и в последние два года полностью развенчанная фирмой «Адидас»: она вообще убрала белую полосу и заменила ее логотипом очередного спонсора «Спартака». Те же вероятности выигрыша считались для половины поля, с которого команда начинает игру, очень оригинально выводились коэффициенты непробиваемости вратарей и т. д., и т. п.

Именно эта армия статистиков встала на защиту реальности каждого сыгранного футбольного матча. Начало было положено есенинскими исследованиями матчей довоенных Кубков страны. Дело в том, что в тридцатые годы общественно-политические издания уделяли футболу место лишь в дни важнейших событий, а в единственной специализированной газете «Красный спорт» (позже переименованной в «Советский спорт») еще не была выстроена стройная система добывания информации. И если игры чемпионата страны находили отражение на ее страницах, то кубковые встречи, вплоть до финального матча, не освещались вообще.

Поэтому статистики 60-х, 70-х и последующих годов пытались разыскать программки к этим играм, причем желательно, чтобы на них сохранились пометки болельщиков во время матча. Какое-то время большей ценности в футбольно-статистической среде, чем эти программки, не было. Они буквально приравнивались к цене золота. Причем вопросы решались нешуточные. Например, действительно ли торпедовец Александр Пономарев – второй в списке бомбардиров чемпионатов СССР за всю историю отечественного футбола – забил в одном из кубковых матчей на ранней стадии розыгрыша десять мячей? Если такое случилось, то это было повторением достижения англичанина Стэнли Мэтьюза (уже политический аспект). Сам Пономарев заявил Есенину, что это было, но документальных подтверждений так и не нашлось. Однако, как ни странно, с гораздо большими трудностями статистики столкнулись уже на более поздней стадии развития советского футбола, когда, казалось бы, результаты матчей стали достоянием всех болельщиков страны.

Все началось с битвы за один-единственный гол. В финале Кубка СССР 1938 года между московским «Спартаком» и ленинградским «Электриком» второй мяч у победителей-спартаковцев забил со штрафного Андрей Старостин. В начале сороковых братья Старостины были репрессированы, и вплоть до их освобождения и реабилитации в 1954 году во всех справочниках авторство гола приписывалось Виктору Семенову, а Старостин вообще не фигурировал в списках участников матча. Как только исчезло сталинское давление на спорт, статистики взялись за дело и вернули Старостину его гол, несмотря на сдержанное противодействие (зачем менять то, что уже сложилось) со стороны власть имущих. Но статистика голов в финальных матчах Кубков всегда велась отдельно и занимала очень важное место. Правда, на этом «кошмары» статистиков не кончились.

15 мая 1947 года в Сталинграде встречались «Трактор» и ВВС (команда Василия Сталина). На 83-й минуте при счете 2:2 зрители, возмущенные действиями летчиков, решили заступиться за своих и начали бросать в гостей различные предметы. И арбитру ничего не оставалось, кроме как прекратить матч, чтобы москвичи не стали жертвой расправы разгоряченной толпы. Однако в итоговой таблице чемпионата летчикам, благодаря постановлению Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта, было засчитано техническое поражение, а результаты матча аннулированы (то есть «стерты»). Решение поистине соломоново. Для ВВС этот матч ничего не значил, летчики все равно вылетали из класса сильнейших, но и перегнуть «через колено» команду города, носившего имя Сталина, его сыну было тоже несподручно. Поэтому на следующий год класс «А» расширили с тринадцати до четырнадцати команд, ВВС в нем остались, а видимость справедливости была соблюдена. Но у статистиков остался вопрос: в какие графы заносить голы в матче, засчитывать ли их бомбардирам, если результаты игры аннулированы?

Дальше – больше. 13 октября 1955 года в Ереване матч местного «Спартака» и свердловского Окружного дома офицеров (ОДО), стремившихся попасть в класс «А», был доигран до конца, но незасчитанный гол в ворота гостей при счете 2:2 привел зрителей в состояние крайнего возбуждения. С трибун начали бросать камни, ранили бокового арбитра. После встречи, когда судьям удалось благополучно выбраться со стадиона, толпа начала переворачивать и поджигать машины и мотоциклы, находившиеся в непосредственной близости от него. Не пощадили ни карету «скорой помощи», ни милицейские патрульные автомобили. Стражи порядка вместе с пожарными применили брандспойты, но это не помогло. Инцидент привел к человеческим жертвам с обеих сторон. Матч был полностью «стерт» в отечественных СМИ, и его подробности стали известны только благодаря тому, что на игре присутствовали иностранные журналисты, приехавшие в Ереван освещать выборы католикоса. Во все справочники попал счет 2:0 в пользу ОДО – итог переигранного матча в Одессе.

4 сентября 1956 года местом беспорядков стал Киев. «Динамо» принимало московских торпедовцев, и украинским болельщикам не понравилось решение судьи, который в самом начале засчитал гол автозаводцев. Сами динамовцы жестами и выкриками начали «заводить» зрителей. В итоге масса народа прорвалась на поле и начала охоту за арбитром. Ему и футболистам гостей удалось скрыться под трибунами. Игра, прерванная до перерыва, так и не возобновилась и была переиграна на следующий день. Итог – 1:1. Но ведь кто-то из нападающих «Торпедо» забил честный гол в первой игре. Как тут быть статистикам?

20 сентября 1959 года в Сталине (ныне Донецк) «Шахтер» играл с ЦСКА. Москвичи вели 2:1, но за шесть минут до конца зрители выбежали на газон. Матч был прерван. Переигровка завершилась с таким же счетом, но в пользу горняков. Первый матч был полностью «стерт» в СМИ, и только благодаря статистикам мы знаем о его проведении.

Не вызывает сомнения, что некоторое количество игр, особенно в низших лигах, властям все же удалось «стереть». Но те, тождественность которых была установлена, вызвали целую бурю вопросов. Сам Константин Есенин в предисловии к одной из своих книг пишет о том, что «был ряд вынужденных переигровок, поэтому непонятно, куда девать голы, забитые в первых («стертых». – Авт.) матчах». Игроки-то не виноваты. Они играли от души и забивали свои голы во вполне спортивных условиях. К этим матчам он приравнивает почти целый круг чемпионата страны, сыгранный в 1941 году. Куда девать эти мячи, ведь чемпионат-то не получил своего логического завершения, кто-то из форвардов так планировал свою форму, чтобы разыграться к концу первенства, они же не виноваты, что началась война. Или матч, результаты которого официально не засчитаны. Допустим, кто-то в нем забил и вышел в лидеры бомбардиров чемпионата страны. Тогда выходит, что у него была лишняя игра и спортивный принцип равного соперничества нарушен.

Все это тогда считалось очень серьезно, потому что, например, в списке ста лучших снайперов чемпионатов СССР спартаковца Никиту Симоняна и динамовца Сергея Соловьева разделяет всего один мяч (речь шла о втором и третьем местах в общей таблице бомбардиров). Представьте, что у Соловьева найдется неоконченный матч, где он забил еще два мяча. По тем временам это означало, что «Динамо» в чем-то обошло «Спартак», и это для болельщиков было более чем серьезно, до драки.

Есенин

Единого мнения по этому вопросу так и не было достигнуто. Поскольку существовал запрет на упоминание ряда отмененных матчей, лучшие бомбардиры чемпионатов определялись только по количеству «официально» проведенных матчей, тем более что приз лучшему бомбардиру учредила газета, которая никак не могла пойти в разрез с «линией партии». Тем не менее существует мнение, что Константин Есенин и еще ряд статистиков, бывших в центре футбольных событий, в окончательные списки бомбардиров включали все забитые ими мячи. Однако провинциальные статистики, которые просто не могли ничего знать о событиях, полностью «забеленных» прессой, считали по-своему, что и породило целый ряд разночтений и претензий к самому Константину Есенину.

Политический фактор

В стране, где футбол для миллионов граждан был единственной возможностью проявить свое несогласие с существующим режимом, просто не могло не быть эксцессов вокруг футбольных матчей. Такие случаи, конечно, были, но они и «стирались» в первую очередь.

14 мая 1957 года в Ленинграде играли «Торпедо» и «Зенит». Надо сказать, что результат – 5:1 в пользу москвичей – не был опротестован, но околоматчевые события (беспрецедентные на тот момент) были полностью «стерты» отечественной прессой.

Очень слабая игра «Зенита» вызвала у зрителей невероятно сильное по тем временам неприятие самого футбольного действа. Один из болельщиков незадолго до финального свистка выскочил на поле и начал выталкивать из ворот вратаря ленинградцев. Его удалили с поля, и матч доиграли. Однако затем группа болельщиков вскрыла склад с подсобными инструментами в кладовой стадиона и, вооружившись ломами, обрезками труб, совками и лопатами, пошла на охрану стадиона. В результате сто семь милиционеров, военнослужащих и других граждан получили телесные повреждения разной степени тяжести. Большие срока, которые получили участники тех событий, были обусловлены прежде всего тем, что в толпе звучали лозунги «Делай вторую Венгрию» и «Бей милицию» в связи с вводом за полгода до этого советских танков на территорию Венгрии ради сохранения там социалистического строя. Данная акция протеста никогда не освещалась в СМИ. В 1959 году все осужденные, а среди них оказались и совершенно случайные люди, были амнистированы, опять-таки по политическим соображениям.

19 июля 1960 года поклонники ЦСКА, недовольные ходом встречи с киевским «Динамо», проявили активность и определенную межнациональную вражду. При счете 1:1 судья не только назначил одиннадцатиметровый в ворота ЦСКА, но и заставил перебить его, когда вратарь парировал первый удар. Киевляне забили, но практически сразу судья еще и удалил одного из армейцев. Зрители сразу прорвались на поле. Никто из судей и игроков не пострадал, а вот своих любимцев болельщики вынесли на руках. Однако на окончательном результате это не сказалось. Президиум Федерации футбола принял решение засчитать ЦСКА поражение без всяких переигровок.

1 октября 1961 года в Тбилиси местные динамовцы проигрывали ереванскому «Спартаку» 1:3. Они яростно атаковали и даже забили гол. Но его судья не засчитал. На поле полетели палки, бутылки, однако силам безопасности удалось вывести игроков и судейскую бригаду из-под обстрела. Интересно, что темпераментные грузины ничего не имели против армянских футболистов, их «интересовали» только судьи. Тем не менее «компетентные» футбольные власти засчитали им поражение.

30 октября 1970 года в Кутаиси «Торпедо» играло с ташкентским «Пахтакором» практически за вылет в низшую лигу. Гости выигрывали 4:1, забив последний мяч в самом конце, когда судья назначил пенальти. Бить арбитров на поле начали сами торпедовцы, затем с трибун полетели камни. Часть игроков и арбитров успели проскочить в раздевалку, остальные скучились в центре поля, куда не долетали «посылки» с трибун. Милиции пришлось выстраиваться во что-то типа римской «черепахи», чтобы вывести футболистов и судей за пределы стадиона. Однако автобусы команды были уже опрокинуты или подожжены. Милиции пришлось вступить в столкновение, и несколько человек с обеих сторон были убиты и ранены.

Нынешние футболисты пишут свою историю. Пусть она будет лучше той, которая досталась нам в наследство.

Авторы благодарят спортивных обозревателей, принявших участие в подготовке данного материала.

• Из воспоминаний о Плевако… Раз обратился к нему за помощью один богатый московский купец. Плевако говорит: “Я об этом купце слышал. Решил, что заломлю такой гонорар, что купец в ужас придет. А он не только не удивился, но и говорит:
  - Ты только дело мне выиграй. Заплачу, сколько ты сказал, да еще удовольствие тебе доставлю.
  - Какое же удовольствие?
  - Выиграй дело, – увидишь.
  Дело я выиграл. Купец гонорар уплатил. Я напомнил ему про обещанное удовольствие. Купец и говорит:
  - В воскресенье, часиков в десять утра, заеду за тобой, поедем.
  - Куда в такую рань?
  - Посмотришь, увидишь.
  - Настало воскресенье. Купец за мной заехал. Едем в Замоскворечье. Я думаю, куда он меня везет. Ни ресторанов здесь нет, ни цыган. Да и время для этих дел неподходящее. Поехали какими-то переулками. Кругом жилых домов нет, одни амбары и склады. Подъехали к какому-то складу. У ворот стоит мужичонка. Не то сторож, не то артельщик. Слезли.
  Купчина спрашивает у мужика:
  - Готово?
  - Так точно, ваше степенство.
  - Веди…
  Идем по двору. Мужичонка открыл какую-то дверь. Вошли, смотрю и ничего не понимаю. Огромное помещение, по стенам полки, на полках посуда.
  Купец выпроводил мужичка, раздел шубу и мне предложил снять. Раздеваюсь. Купец подошел в угол, взял две здоровенные дубины, одну из них дал мне и говорит:
  - Начинай.
  - Да что начинать?
  - Как что? Посуду бить!
  - Зачем бить ее? Купец улыбнулся.
  - Начинай, поймешь зачем… Купец подошел к полкам и одним ударом поломал кучу посуды. Ударил и я. Тоже поломал. Стали мы бить посуду и, представьте себе, вошел я в такой раж и стал с такой яростью разбивать дубиной посуду, что даже вспомнить стыдно. Представьте себе, что я действительно испытал какое-то дикое, но острое удовольствие и не мог угомониться, пока мы с купчиной не разбили все до последней чашки. Когда все было кончено, купец спросил меня:
  - Ну что, получил удовольствие? Пришлось сознаться, что получил”.
• [ 20 минут. ]

  Очень известна защита адвокатом Ф.Н.Плевако владелицы небольшой лавчонки, полуграмотной женщины, нарушившей правила о часах торговли и закрывшей торговлю на 20 минут позже, чем было положено, накануне какого-то религиозного праздника. Заседание суда по ее делу было назначено на 10 часов. Суд вышел с опозданием на 10 минут. Все были налицо, кроме защитника – Плевако. Председатель суда распорядился разыскать Плевако. Минут через 10 Плевако, не торопясь, вошел в зал, спокойно уселся на месте защиты и раскрыл портфель. Председатель суда сделал ему замечание за опоздание. Тогда Плевако вытащил часы, посмотрел на них и заявил, что на его часах только пять минут одиннадцатого. Председатель указал ему, что на стенных часах уже 20 минут одиннадцатого. Плевако спросил председателя: – А сколько на ваших часах, ваше превосходительство? Председатель посмотрел и ответил:
  - На моих пятнадцать минут одиннадцатого. Плевако обратился к прокурору:
  - А на ваших часах, господин прокурор? Прокурор, явно желая причинить защитнику неприятность, с ехидной улыбкой ответил:
  - На моих часах уже двадцать пять минут одиннадцатого.
  Он не мог знать, какую ловушку подстроил ему Плевако и как сильно он, прокурор, помог защите.
  Судебное следствие закончилось очень быстро. Свидетели подтвердили, что подсудимая закрыла лавочку с опозданием на 20 минут. Прокурор просил признать подсудимую виновной. Слово было предоставлено Плевако. Речь длилась две минуты. Он заявил:
  - Подсудимая действительно опоздала на 20 минут. Но, господа присяжные заседатели, она женщина старая, малограмотная, в часах плохо разбирается. Мы с вами люди грамотные, интеллигентные. А как у вас обстоит дело с часами? Когда на стенных часах – 20 минут, у господина председателя – 15 минут, а на часах господина прокурора – 25 минут. Конечно, самые верные часы у господина прокурора. Значит, мои часы отставали на 20 минут, и поэтому я на 20 минут опоздал. А я всегда считал свои часы очень точными, ведь они у меня золотые, мозеровские.
  Так если господин председатель, по часам прокурора, открыл заседание с опозданием на 15 минут, а защитник явился на 20 минут позже, то как можно требовать, чтобы малограмотная торговка имела лучшие часы и лучше разбиралась во времени, чем мы с прокурором?
  Присяжные совещались одну минуту и оправдали подсудимую.

• [ Туфли я сняла! ]

  В дополнение к истории об известном адвокате Плевако. Защищает он мужика, которого проститутка обвинила в изнасиловании и пытается по суду получить с него значительную сумму за нанесенную травму. Обстоятельства дела: истица утверждает, что ответчик завлек ее в гостиничный номер и там изнасиловал. Мужик же заявляет, что все было по доброму согласию. Последнее слово за Плевако.
  “Господа присяжные,” – заявляет он. “Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простынь, которые истица запачкала своими туфлями”.
  Проститутка вскакивает и кричит: “Неправда! Туфли я сняла!!!”
  В зале хохот. Подзащитный оправдан.

• [ Один грех ]

  Судили как-то одного попа за какую-то провинность. У Плевако перед судом поинтересовались, велика ли его защитная речь? На что он ответил, что вся его речь будет состоять из одной фразы. И вот, после обвинительной речи прокурора, требовавшего приличного наказания, настала очередь защиты. Адвокат встал и произнес:
  - Господа! Вспомните, сколько грехов отпустил вам батюшка за свою жизнь, так неужели мы теперь не отпустим ему один единственный грех?!!!
  Реакция зала была соответствующей. Попа оправдали.

• [ 15 лет несправедливой попреки. ]

  Был в России, еше в давние времена, знаменитый адвакат Плевако, который выигрывал почти все судебные тяжбы. И вот однажды попало к нему дело по поводу убийства одним мужиком своей бабы. На суд Плевако пришел как обычно, спокойный и уверенный в успехе, причeм безо всяких бумаг и шпаргалок. И вот, когда дошла очередь до защиты, Плевако встал и произнес:
  - Господа присяжные заседатели!
  В зале начал стихать шум. Плевако опять:
  - Господа присяжные заседатели!
  В зале наступила мертвая тишина. Адвокат снова:
  - Господа присяжные заседатели!
  В зале прошел небольшой шорох, но речь не начиналась. Опять:
  - Господа присяжные заседатели!
  Тут в зале прокатился недовольный гул заждавшегося долгожданного зрелища народа. А Плевако снова:
  - Господа присяжные заседатели!
  Тут уже зал взорвался возмущеннием, воспринимая все как издевательство над почтенной публикой. А с трибуны снова:
  - Господа присяжные заседатели!
  Началось что-то невообразимое. Зал ревел вместе с судьей, прокурором и заседателями. И вот наконец Плевако поднял руку, призывая народ успокоиться.
  - Ну вот, господа, вы не выдержали и 15 минут моего эксперимента.
  А каково было этому несчастному мужику слушать 15 лет несправедливые попреки и раздраженное зудение своей сварливой бабы по каждому ничтожному пустяку?!
  Зал оцепенел, потом разразился восхищенными аплодисментами.
  Мужика оправдали.

• [ Отпускание грехов ]

  Однажды он защищал пожилого священника, обвиненного в прелюбодеянии и воровстве. По всему выходило, что подсудимому нечего рассчитывать на благосклонность присяжных. Прокурор убедительно описал всю глубину падения священнослужителя, погрязшего в грехах. Наконец, со своего места поднялся Плевако. Речь его была краткой: «Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грех?» Нет надобности уточнять, что попа оправдали.

• [ 30 копеек ]

  Суд рассматривает дело старушки, потомственной почетной гражданки, которая украла жестяной чайник стоимостью 30 копеек. Прокурор, зная о том, что защищать ее будет Плевако, решил выбить почву у него из-под ног, и сам живописал присяжным тяжелую жизнь подзащитной, заставившую ее пойти на такой шаг. Прокурор даже подчеркнул, что преступница вызывает жалость, а не негодование. Но, господа, частная собственность священна, на этом принципе зиждится мироустройство, так что если вы оправдаете эту бабку, то вам и революционеров тогда по логике надо оправдать. Присяжные согласно кивали головами, и тут свою речь начал Плевако. Он сказал: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь… Старушка украла старый чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно…»

• [ Знамение ]

  Великому русскому адвокату Ф.Н. Плевако приписывают частое использование религиозного настроя присяжных заседателей в интересах клиентов. Однажды он, выступая в провинциальном окружном суде, договорился со звонарем местной церкви, что тот начнет благовест к обедне с особой точностью. Речь знаменитого адвоката продолжалось несколько часов, и в конце Ф. Н. Плевако воскликнул: Если мой подзащитный невиновен, Господь даст о том знамение! И тут зазвонили колокола. Присяжные заседатели перекрестились. Совещание длилось несколько минут, и старшина объявил оправдательный вердикт.

• [ Дело Грузинского. ]

  Настоящее дело было рассмотрено Острогожским окружным судом 29- 30 сентября 1883г. Князь Г.И. Грузинский обвинялся в умышленном убийстве бывшего гувернера своих детей, впоследствии управляющего имением жены Грузинского – Э.Ф. Шмидта. Предварительным следствием было установлено следующее. Э.Ф. Шмидт, приглашенный Грузинским последнего. После того как Грузинский потребовал от жены прекратить всякие отношения в качестве гувернера, очень быстро сближается с женой с гувернером, а его самого уволил, жена заявила о невозможности дальнейшего проживания с Грузинским и потребовала выдела части принадлежащего ей имущества. Поселившись в отведенной ей усадьбе, она пригласила к себе в качестве управляющего Э.Ф. Шмидта. Двое детей Грузинского после раздела некоторое время проживали с матерью в той же усадьбе, где управляющим был Шмидт. Шмидт нередко пользовался этим для мести Грузинскому. Последнему были ограничены возможности для свиданий с детьми, детям о Грузинском рассказывалось много компрометирующего. Будучи вследствие этого постоянно в напряженном нервном состоянии при встречах со Шмидтом и с детьми, Грузинский во время одной из этих встреч убил Шмидта, выстрелив в него несколько раз из пистолета. Плевако, защищая подсудимого, очень последовательно доказывает отсутствие в его действиях умысла и необходимость их квалификации как совершенных в состоянии умоисступления. Он делает упор на чувства князя в момент совершения преступления, на его отношения с женой, на любовь к детям. Он рассказывает историю князя, о его встрече с “приказчицей из магазина”, об отношениях со старой княгиней, о том, как князь заботился о своей жене и детях. Подрастал старший сын, князь его везет в Петербург, в школу. Там он заболевает горячкой. Князь переживает три приступа, во время которых он успевает вернуться в Москву – “Нежно любящему отцу, мужу хочется видеть семью”. “Тут-то князю, еще не покидавшему кровати, пришлось испытать страшное горе. Раз он слышит – больные так чутки – в соседней комнате разговор Шмидта и жены: они, по-видимому, перекоряются; но их ссора так странна: точно свои бранятся, а не чужие, то опять речи мирные…, неудобные… Князь встает, собирает силы…, идет, когда никто его не ожидал, когда думали, что он прикован к кровати… И что же. Милые бранятся – только тешатся: Шмидт и княгиня вместе, нехорошо вместе… Князь упал в обморок и всю ночь пролежал на полу. Застигнутые разбежались, даже не догадавшись послать помощь больному. Убить врага, уничтожить его князь не мог, он был слаб… Он только принял в открытое сердце несчастье, чтобы никогда с ним не знать разлуки” Плевако утверждает, что он бы еще не осмелился обвинять княгиню и Шмидта, обрекать их на жертву князя, если бы они уехали, не кичились своей любовью, не оскорбляли его, не вымогали у него деньги, что это “было бы лицемерием слова”. Княгиня живет в ее половине усадьбы. Потом она уезжает, оставляя детей у Шмидта. Князь разгневан: он забирает детей. Но тут происходит непоправимое. “Шмидт, пользуясь тем, что детское белье – в доме княгини, где живет он, с ругательством отвергает требование и шлет ответ, что без 300 руб. залогу не даст князю двух рубашек и двух штанишек для детей. Прихлебатель, наемный любовник становится между отцом и детьми и смеет обзывать его человеком, способным истратить детское белье, заботится о детях и требует с отца 300 руб. залогу. Не только у отца, которому это сказано, – у постороннего, который про это слышит, встают дыбом волосы!” На следующее утро князь увидел детей в измятых рубашонках. “Сжалось сердце у отца. Отвернулся он от этих говорящих глазок и – чего не сделает отцовская любовь – вышел в сени, сел в приготовленный ему для поездки экипаж и поехал… поехал просить у своего соперника, снося позор и унижение, рубашонок для детей своих”. Шмидт же ночью, по показаниям свидетелей, заряжал ружья. При князе был пистолет, но это было привычкой, а не намерением. “Я утверждаю, – говорил Плевако, – что его ждет там засада. Белье, отказ, залог, заряженные орудия большого и малого калибра – все говорит за мою мысль”. Он едет к Шмидту. “Конечно, душа его не могла не возмутиться, когда он завидел гнездо своих врагов и стал к нему приближаться. Вот оно – место, где, в часы его горя и страдания, они – враги его – смеются и радуются его несчастью. Вот оно – логовище, где в жертву животного сластолюбия пройдохи принесены и честь семьи, и честь его, и все интересы его детей. Вот оно – место, где мало того, что отняли у него настоящее, отняли и прошлое счастье, отравляя его подозрениями… Не дай бог переживать такие минуты! В таком настроении он едет, подходит к дому, стучится в. дверь. Его не пускают. Лакей говорит о приказании не принимать. Князь передает, что ему, кроме белья, ничего не нужно. Но вместо исполнения его законного требования, вместо, наконец, вежливого отказа, он слышит брань, брань из уст полюбовника своей жены, направленную к нему, не делающему со своей стороны никакого оскорбления. Вы слышали об этой ругани: “Пусть подлец уходит, не смей стучать, это мой дом! Убирайся, я стрелять буду”. Все существо князя возмутилось. Враг стоял близко и так нагло смеялся. О том, что он вооружен, князь мог знать от домашних, слышавших от Цыбулина. А тому, что он способен на все злое – князь не мог не верить”. Он стреляет. “Но, послушайте, господа, – говорит защитник, – было ли место живое в душе его в эту ужасную минуту”. “Справиться с этими чувствами князь не мог. Слишком уж они законны, эти им” “Муж видит человека, готового осквернить чистоту брачного ложа; отец присутствует при сцене соблазна его дочери; первосвященник видит готовящееся кощунство, – и, кроме них, некому спасти право и святыню. В душе их поднимается не порочное чувство злобы, а праведное чувство отмщения и защиты поругаемого права. Оно – законно, оно свято; не поднимись оно, они – презренные люди, сводники, святотатцы!” Заканчивая свою речь, Федор Никифорович сказал: “О, как бы я был счастлив, если бы, измерив и сравнив своим собственным разумением силу его терпения и борьбу с собой, и силу гнета над ним возмущающих душу картин его семейного несчастья, вы признали, что ему нельзя вменить в вину взводимое обвинение, а защитник его – кругом виноват в недостаточном умении выполнить принятую на себя задачу…” Присяжные вынесли оправдательный вердикт, признав, что преступление было совершено в состоянии умоисступления.

“Комсомолка” побывала на уникальной выставке “Неизвестный Солженицын”, открывшейся в городе Гусь-Хрустальном. Среди множества материалов здесь не публиковавшиеся прежде фото из семейного альбома первой жены великого писателя Натальи Решетовской.

Абрам Петрович Ганнибал, воспитанник и соратник Петра Великого, прадед Пушкина по материнской линии, несомненно, принадлежал к числу замечательных людей 18-го столетия (по определению самого А.Пушкина). Он был представлен не только как главный герой повести “Арап Петра Великого”, где впервые в русской литературе африканец был выставлен главным действующим лицом классического романа… Известно, что его знаменитый потомок собирал материал о биографии Ганнибала.

В свое время его назовут “первым и лучшим инженером Российской империи”. Он был директором Ладожского и Кронштадтского каналов, имел чин “Генерал-инженера” (ведал всей инженерной службой в России) – это второй класс по Табели о рангах 1722 г., стоящий на шаг ниже фельдмаршала. Если раскрыть страницы истории русского артиллерийского ведомства, мы не раз встретим его славное имя. Императрица Екатерина вторая написала уважаемому генералу (в период отставки его) письмо – с вопросом, не знает ли он, не было ли ранее в 18-м веке проекта по созданию канала Москва – Петербург, поскольку Абрам Петрович имел в смотрении Кабинет Петра Великого (там ведал чертежами и картами). Она обращалась с ним более чем почтительно:

“…И к тому же проект сделан был, то вы мне особливую благодарность сделаете, ежели чертеж пришлете ко мне со всеми бумагами…” И приписала далее: “Остаюсь вам доброжелательная Екатерина”.

Признаем, что многие факты, связанные с жизнью этого человека, были недоступны для российского читателя. Это могло быть началом большого рассказа о судьбе, полной приключений – взлетов и падений, но все по порядку…

Наиболее точные сведения о Ганнибале относятся к 1703 – 1704 годам, когда на османский престол вступил султан Ахмед III (мальчик был приписан ко двору в числе нескольких пленных негритят – из Логонского княжества, что в Судане), а далее юный арап служит пажом при монархе. И вот уже вскоре Ибрагим (таково было его имя, данное отцом), замеченный в Константинополе русским купцом Саввой Рагузинским, который и осуществил ценную покупку для русского царя – Петр Толстой (посол Российский) отписал в столицу: “Савва арапов двух человек купил и я его к милости главы Посольского приказу отпустил через границу, проследите также, чтоб безопасно довесть их до Киева. Надеюсь оные будут довезены сохранно, челом бью из Константинополя, июля в 22 день лета 1704-го”.

Тревоги и опасности миновали, когда живых и здоровых “арапчат”, после двухнедельного пути через Болгарию, Валахию и Украину доставили в Москву, в дом боярина Головина. Там и увидел царь Петр своего будущего крестника – Ибрагима.

Петр I постоянно опекал маленького негра (арапа), определив его в Преображенский полк барабанщиком. А отрок Ибрагим (Абрам), понюхав пороху в Полтавском сражении, неплохо изучив русскую речь, сопровождает повсюду своего царя-покровителя! Так в неполные 16 лет он стал секретарем и ординарцем государя…

Далее калейдоскоп событий: обучение и служба во Франции, возвращение к царю и служба в гвардии, даже должность учителя математики у великого князя Петра Алексеевича (внук Петра I). Он отлично освоил математику, инженерное дело, несколько языков. Абрам Петрович – один из образованнейших людей той поры! Но к несчастью его Петр умирает в 1725 г. И он лишь успевает совершить важнейший шаг всей своей жизни – преподносит императрице Екатерине двухтомный (рукописный!) труд по практической геометрии и фортификации. Но вскоре всесильный князь Меншиков, не увидев Абрама в группе своих сторонников приказывает сослать его подаллее от столиц. Сначала служба в Казани, а потом арест по делу о государственной измене (на 2 месяца, до приказа об освобождении).

В период службы в Сибирском крае, восстановленный в чине и довольствии, разработал обширный план укрепления границ Государства Российского. Волею случая, отправле в Прибалтийский порт Ревель (Таллин), здесь и встретит он любовь в лице прекрасной Христины Шеберг, дочери русского офицера с итальянскими “корнями”.

А Абрам Петрович тогда и получает свою громкую фамилию Ганнибала. Случится же такое! Это с легкой руки императрицы Анны и фельдмаршала Миниха в тексте почетного диплома о выходе в отставку с пожизненной пенсией 100 рублей годовых он отмечен как Абрам Петров Ганнибал. Таким образом, ни одно из этих имен не было его настоящим именем.

Абрам – при крещении,
Петров – по отчеству царя Петра,
Ганнибал – “нарицательно” выдуманное Анной Ивановной (если родом из Африки, значит потомок полководца Ганнибала).

А бывшие друзья, старые служаки спрашивали, не рано ли вышел на отдых?

И вот уже в 1741 г. шведы объявили войну России, подполковник Ганнибал спешит в Ревельскую крепость, к защите морских рубежей…Война была с честью выиграна, а наш герой станет во главе русской делегации по разграничению земель с бывшими врагами. Елизавета, дочь Петра Великого, жалует Ганнибалу генеральский чин, с землей, да и назначение в Петербург. С 1752 по 1762 год этот талантливый деятель профессионально выполнял огромный работу (в теории и практическом применении), и самое главное – в деле укрепления обороноспособности государства, ставшего его второй Родиной.

“Черный генерал”, ненадолго пережив свою любимую супругу, скончался в 88 лет, в почестях и славе. Его называли последним свидетелем Петровской эпохи. Это произошло весной 1788-го.

ПРОДОЛЖЕНИЕ РОДА Ганнибала

У Абрама Ганнибала родилось семеро детей, наиболее известный след в истории оставили сыновья – Иван (знаменитый генерал), Петр, Осип…

Когда Иван Абрамович, кавалер многих орденов, в звании генерал-аншефа уходит по болезни в отставку (1784 г.), а его безответственного брата Осипа привлекли к суду за двоеженство, он, полный родственных чувств к первой семье брата ( несчастным Марии Алексеевне и дочери ее Надежде), берет на себя заботу о женщинах. Удержанную часть наследства Осипа – 10 тысяч рублей – он отдает в распоряжение племянницы и ее матери, поселив их у себя дома. Воспитанием девушки занимается лично, дав ей светское образование. В обществе Надежду называли “прекрасной креолкой”, Она была смуга, обаятельна, весела и хороша собой. И вот молодой офицер Сергей Львович Пушкин сделает ей предложение – дядя Иван даст согласие: хоть и не богат жених, зато образован и честен! Осенью 1796 г. в фамильной церкви Ганнибалов в Суйде (Копорский уезд, 60 км от Питера), состоялось венчание. Прелестная Надежда Осиповна родит вскоре, после дочери Ольги, в Москве 6 июня (по нов.стилю) 1799 года второго ребенка – мальчика Сашу, Александра Сергеевича Пушкина!

Саркис Арутюнов.

Россия. 1 марта 1881 года
В августе 1879 года в России появилась тайная организация «Народная воля». В ее руководство — Исполнительный комитет — вошли профессиональные революционеры. Основатели «Народной воли» требовали от властей созыва Учредительного собрания, проведения широких демократических преобразований. Они поставили задачу «обуздать правительственный произвол», положить предел его «вмешательству в народную жизнь и создать такой государственный строй, при котором деятельность в народе не была бы наполнением бездонных бочек Данаид». Террор рассматривался как одно из средств политической борьбы 26 августа Исполнительный комитет вынес смертный приговор царю.
В истории России Александр II остался противоречивой фигурой. С одной стороны, он известен как Александр-Освободитель, давший вольную крестьянам. Спаситель балканских славян от турецкого ига. Инициатор Великих реформ — земской, судебной, военной… С другой стороны — гонитель не только студентов-социалистов, участников «хождения в народ», но и весьма умеренных либералов.
Боевые группы «Народной воли» стали разъезжаться в назначенные города. Царя готовились атаковать в Одессе, Александровске (город между Курском и Белгородом) и Москве.
Ближе всех к успеху была московская группа. Народовольцы — Михайлов, Перовская, Гартман, Исаев, Баранников, Ширяев и другие — провели из купленного неподалеку от железной дороги дома 40-метровый подземный ход. Поздно вечером 19 ноября мина сработала под проходившим поездом. В результате взрыва перевернулся багажный вагон, еще восемь сошли с рельсов. Никто не пострадал. Тем более что это был поезд со свитой, а царский состав шел следом.
Покушение 19 ноября взбудоражило общество. Даже официальная печать отмечала искусную и тщательную инженерную подготовку подкопа. В распространенных после теракта листовках «Народной воли» Александр II объявляется «олицетворением деспотизма лицемерного, трусливо-кровожадного и всерастлевающего». Исполнительный комитет требовал передачи власти всенародному Учредительному собранию. «А до тех пор — борьба! Борьба непримиримая!»
Зимой 1879/1880 годов, когда шла подготовка к 25-летию царствования Александра II, обстановка в стране была неспокойной. Великие князья просили государя^переселиться в Гатчину, но Александр отказался.
20 сентября 1879 года на работу в Зимний дворец устроился столяр Батыш-ков. В действительности под этим именем скрывался Степан Халтурин, сын вятского крестьянина, один из создателей «Северного союза русских рабочих», примкнувший затем к «Народной воле». Он считал, что царь должен погибнуть от руки рабочего — представителя народа.
Его с напарником комната находилась в подвальном помещении дворца. Прямо над ней располагалось караульное помещение, еще выше, на втором этаже — покои государя. Личным имуществом Халтурина-Батышкова являлся громадный сундук в углу подвала — по сей день непонятно, почему в него так ни разу и не удосужилась заглянуть царская полиция.
Террорист приносил динамит во дворец небольшими пачками. Когда взрывчатого вещества накопилось около 3 пудов, Халтурин совершил покушение на царя. 5 февраля он взорвал мину под столовой, где должна была находиться царская семья. В Зимнем погасли огни, забегала перепуганная охрана. Увы, Александр II не вышел в обычное время в столовую, так как встречал гостя — принца Гессенского. В результате теракта девятнадцать солдат погибли и еще сорок восемь получили ранения Халтурину удалось скрыться.
Покушение 5 февраля сделало «Народную волю» всемирно известной. Взрыв в царском дворце казался совершенно невероятным событием. По предложе-
нию наследника была учреждена Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Главой комиссии царь назначил харьковского генерал-губернатора Лорис-Меликова, подчинившего себе не только полицейские, но и гражданские власти.
К участникам революционного движения применялись беспощадные репрессии. Только за распространение листовок в марте были казнены унтер-офицер Лозинский и студент Розовский. Еще раньше такая же печальная участь постигла Млодецкого, покушавшегося на Лорис-Меликова.
Весной и летом 1880 года Исполнительный комитет пытался организовать еще два покушения на Александра II (в Одессе и Петербурге), но оба не состоялись. Надо отметить, что Желябов и Михайлов выступали за продолжение организационной и пропагандистской работы. Цареубийство же виделось им средством разбудить общество, привести народ в движение, вынудить правительство пойти на уступки.
Авторитет «Народной воли» к осени 1880 года стал чрезвычайно высок. У нее была масса добровольных и самоотверженных помощников, молодежь готова была участвовать в самых опасных ее мероприятиях, во всех слоях общества велись денежные сборы для нужд партии. Даже либералы участвовали в этой акции: они полагали, что деятельность народовольцев вынудит «освободителя» согласиться на какие-то послабления, и начинали всерьез поговаривать о проекте столь желанной конституции.
В октябре 1880 года завершился судебный процесс над 16 народовольцами, которых выдал предатель Гольденберг. Казнь одного из основателей организации А. Квятковского и рабочего-революционера А. Преснякова потрясла народовольцев. В изданной 6 ноября прокламации Исполнительный комитет призвал русскую интеллигенцию повести народ к победе под лозунгом «Смерть тиранам». Месть царю народовольцы считали теперь не только долгом. «Честь партии требует, чтобы он был убит», — говорил о предстоящем покушении Желябов.
На этот раз решили ликвидировать царя во что бы то ни стало, применив, если нужно, сразу несколько способов нападения. Наблюдательный отряд из молодежи следил за выездами царя. Техники Кибальчич, Исаев, Грачевский и другие готовили динамит, гремучий студень, оболочки для метательных бомб.
Еще в конце 1880 года была снята лавка в полуподвальном этаже дома на углу Невского проспекта и Малой Садовой. По этим улицам проезжал Александр II по пути в манеж. Под видом торговцев сыром здесь поселились по подложным паспортам народовольцы Богданович и Якимова. Новые хозяева вызвали подозрение соседних лавочников, а затем и полиции, тем не менее революционеры начали вести подкоп под Малую Садовую.
Казалось, предусмотрели все. Если бы царь при взрыве мины не пострадал, то начинали действовать метателыцики бомб. В случае неудачи последних Желябов собирался броситься на царя с кинжалом. Но уже к концу февраля над Исполнительным комитетом нависла угроза разгрома. Предательство Окладс-кого, помилованного после процесса 16-ти, привело к провалу двух конспиративных квартир и к целой цепи арестов. Тяжелые последствия имел случайный арест Александра Михайлова в ноябре 1880 года. Требовательный и неумолимый в проведении организационных принципов и конспирации, он являлся своеобразным шефом безопасности «Народной воли». Михайлов знал едва ли не всех шпиков и полицейских чиновников. Именно ему удалось внедрить в III отделение агента Клеточникова.
После ареста Михайлова правила конспирации соблюдались с непростительной небрежностью, что привело к новым провалам. Вслед за арестами Ко-лодкевича и Баранникова настал черед Клеточникова. Изумлению жандармов не было предела, когда они обнаружили, что исполнительный и тихий чиновник являлся тайным агентом революционеров.
Правительство, знавшее о подготовке нового покушения, принимало контрмеры. 27 февраля полиция получила неожиданный подарок Вместе с приехавшим в Петербург руководителем одесских кружков Тригони в номере его гостиницы был схвачен с оружием в руках Желябов, которого уже больше года тщетно искали по всей России жандармы.
Андрей Желябов, сын дворового крестьянина Таврической губернии, исключенный с третьего курса Новороссийского университета за участие в беспорядках, в 1880 году стал фактически главой Исполнительного комитета и в качестве члена распорядительной комиссии руководил всеми террористическими акциями. Несомненно, если бы народовольцам удался политический переворот, то революционное правительство возглавил бы Желябов
Лорис-Меликов, за две недели до того предупреждавший царя о надвигающейся опасности, утром 28 февраля с триумфом доложил Александру II об аресте главного заговорщика. Царь ободрился и решил на следующий день поехать в Михайловский манеж
28 февраля в сырную лавку на Малой Садовой нагрянула «санитарная комиссия» во главе с инженерным генералом Мравинским. При поверхностном осмотре следов подкопа комиссия не обнаружила, а производить обыск, не имея на то особого разрешения, генерал не решился (за что потом и был предан военному суду).
Вечером на квартире Веры Фигнер спешно собрались члены Исполнительного комитета. Арест Желябова явился тяжким ударом для народовольцев. Тем не менее они решили идти до конца, даже если царь не поедет по Малой Садовой
Всю ночь снаряжались бомбы, в сырной лавке устанавливалась мина, которую должен был взорвать Михаил Фроленко. Руководство метальщиками взяла на себя Перовская. Дочь петербургского губернатора, она в 16 лет сбежала из дома, поступила на женские курсы, а затем увлеклась революционными идеями
В день покушения, 1 марта, она проявила самообладание и находчивость Когда выяснилось, что царь не поехал по Малой Садовой, Перовская обошла метальщиков и назначила им новые места на набережной Екатерининского канала, по которому должен был возвращаться Александр II
Наконец свершилось то, к чему так долго стремились народовольцы В третьем часу дня в центре города раздались один за другим два взрыва Первая бомба, брошенная Николаем Рысаковым под ноги лошадям, лишь повредила царскую карету. Погибли двое казаков из царского конвоя и проходивший мимо мальчик
Когда Александр II выбрался из кареты, вторую бомбу бросил Игнатий Гриневицкий. Царь и метальщик при этом взрыве получили смертельные ранения Александра, окровавленного, с раздробленными взрывом ногами, довезли до дворца Срочно вызванные врачи государя спасти не могли 1 марта 1881 года, в четыре часа дня, над Зимним дворцом поднялся черный флаг.
Гриневицкий умер в страшных мучениях, до конца сохранив самообладание За несколько минут до смерти он пришел в себя «Как ваше имя9» — спро-
сил его следователь. «Не знаю», — был ответ. Имя революционера удалось выяснить только во время процесса по делу 1 марта.
Гриневицкий родился в обедневшей шляхетской семье в Гродненской губернии Лучший ученик Белостокской реальной гимназии, он мечтал посвятить себя науке В 1875 году Игнатий поступает в Технологический институт в Петербурге, но вскоре становится революционером Поздней осенью 1880 года Гриневицкий вошел в «наблюдательный отряд» Перовской
За несколько дней до смерти Гриневицкий написал завещание, в котором предугадал свою судьбу. «Александр II должен умереть. Дни его сочтены. Мне или другому придется нанести страшный последний удар, который гулко раздастся по всей России и эхом откликнется в отдаленнейших уголках ее Это покажет недалекое будущее. Он умрет, а вместе с ним умрем и мы, его враги, его убийцы. Мне не придется участвовать в последней борьбе Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может. Дело революционной партии — зажечь скопившийся уже горючий материал, бросить искру в порох и затем принять все меры к тому, чтобы возникшее движение кончилось победой, а не повальным избиением лучших людей страны…»
Утром 1 марта Гриневицкий по указанию Перовской занял самое ответственное место на Манежной площади, но, когда царь изменил маршрут, на Екатерининском канале он оказался вторым…
В течение нескольких недель Санкт-Петербург находился на военном положении Повсюду стояли городовые, солдаты, сновали шпионы. Ожидали народных волнений, и многие революционеры верили, что «Народная воля» «начинает приобретать репутацию силы, способной противостоять силам правительства». Особенно опасались выступлений рабочих — Рысаков предательски сообщил о целой организации в их среде. Казачьи заставы отрезали рабочие окраины от центра.
У народовольцев хватило сил составить обращение Исполнительного комитета к русскому народу и к европейскому обществу, опубликовать и распространить «Письмо Исполнительного комитета к Александру III». В письме содержались требования амнистии всем политическим заключенным, созыва представителей от всего русского народа, а для обеспечения их выборов — свободы печати, слова, избирательных программ.
На фабриках и заводах рабочие-народовольцы ждали призыва к забастовкам и демонстрациям или даже к открытой борьбе, к восстанию Но никто из руководителей не являлся. Полученная на третий день прокламация «Народной воли» не содержала конкретных призывов к действиям По существу Исполнительный комитет в своей террористической борьбе оставался узким, строго замкнутым заговорщическим кружком Сразу же после 1 марта были схвачены Гельфман, Тимофей Михайлов, Перовская, Кибальчич, Исаев, Суханов, а затем Якимова, Лебедева, Ланганс После 1 марта друзья советовали Перовской бежать за границу, но она предпочла остаться в Петербурге
Желябов решил, что в интересах партии должен лично участвовать в судебном процессе, пропагандируя идеи «Народной воли» Он написал прокурору судебной палаты заявление, в котором потребовал «приобщения себя к делу 1-го марта» и выразил готовность дать уличающие его показания Эта необычная просьба была удовлетворена.
Суд над первомартовцами проходил 26—29 марта под председательством сенатора Фукса и под надзором министра юстиции Набокова и приближенных нового царя Александра III.
В начале заседания было зачитано постановление сената об отклонении поданного накануне заявления Желябова о неподсудности дела особому присутствию сената и о передаче дела суду присяжных. Желябов, Перовская, Кибальчич, Гельфман, Михайлов и Рысаков — обвинялись в принадлежности к тайному сообществу, имеющему целью насильственное ниспровержение существующего государственного и общественного строя и участии в цареубийстве 1 марта.
29 марта суд вынес приговор: смертная казнь всем подсудимым. Беременной Гельфман казнь была заменена ссылкой на каторжные работы, однако вскоре после родов она умерла.
Только два человека решились просить Александра III пощадить и простить убийц отца во имя евангельских заветов. Писатель Лев Толстой и философ Владимир Соловьев. Но царь оставил приговор в силе.
Утром 3 апреля из ворот дома предварительного заключения на Шпалерной выехали две высокие черные платформы. Желябов и раскаявшийся Рысаков на первой, Михайлов, Перовская и Кибальчич на второй. На груди у каждого висела доска с надписью: «Цареубийца». Все они были повешены

Сегодня египетская тема снова популярна. Японские ученые недавно собрались проанализировать ДНК Тутанхамона, дабы узнать, от чего умер и был ли он вообще царем. Поток блокбастеров о приключениях полуразлагающихся трупов в бинтах возродил жанр “мумиейства”, столь популярный в 30-е годы, когда из гробницы поднимался незабываемый Борис Карлофф, исполнитель роли Франкенштейна. Правда, тогда его торжественный выход обусловило событие, мимо которого не могли пройти голливудские продюсеры, – была найдена гробница Тутанхамона, которая на долгие годы установила моду на все египетское и вызвала разговоры о тысячелетнем проклятии фараонов…

Тайна последней двери

17 февраля 1923 года, когда археолог Картер вскрывал главную комнату усыпальницы Тутанхамона, а вокруг, затаив дыхание, в ожидании и нетерпении стояли двадцать человек, никто еще не знал, что тринадцать из первых посетителей гробницы в скором времени внезапно скончаются, а к 1929 году из непосредственных участников раскопок вообще останется только один. Но сейчас все они торопились попасть туда…
Картер один за другим осторожно вынимал кирпичи из кладки. Доктринер и педант, чиновник от археологии, он не мог работать быстрее, боясь повредить что-то, находящееся за дверью. Но дотошность была далеко не самым главным его качеством. Энтузиаст и профессионал с юмором висельника, он слыл сорвиголовой даже среди видавших виды людей пустыни. Когда-то он самолично выгнал группу грабителей из усыпальницы царицы Хатшепсут, так что инфантильным интеллигентом его не назовешь. Шесть лет он рыл землю носом, и, по иронии судьбы, богатейшую царскую гробницу Египта нашел на том самом месте, где начинал раскопки. Открытие, сделанное им, по своему значению можно сравнить разве что с Троей Шлимана. И вот теперь, спустя столько лет, он вынужден сдерживать себя…
За этой дверью могла находиться мумия, и кульминацией раскопок должна была стать именно она. Но в каком она состоянии? И есть ли она там вообще?.. Идейные жрецы, спасая тела фараонов от осквернения, иногда перетаскивали их в другое место, не так богато разукрашенное. Что называется, в тесноте, да не в обиде. Тем боле, что могилокопательство процветало в Египте с древнейших времен. В начале XX столетия была даже обнаружена целая деревня воров, с XIII в. династийно промышлявших облегчением фараоновской экипировки. Систематический и организованный грабеж Долины царей привел к тому, что не было найдено ни одной могилы, которую вдоль и поперек не исходили бы воры. Усыпальница Тутанхамона не стала исключением, но оставалась надежда, что саркофаг не вскрыт и мумия цела. Хотя сложно сказать, что еще такого сенсационного могли найти исследователи после того, как были обнаружены сокровища, тянувшие на археологическую сенсацию века.
И вот, наконец, после двухчасовых мытарств. Картер, расширив отверстие в стене, просунул внутрь лампу. По рядам присутствующих пробежал тревожный шепот. Все ждали его вещего слова. Но то, что он там увидел, не поддавалось описанию. За последней дверью, тускло поблескивая в свете лампочки, на сколько хватало глаз, тянулась массивная золотая стена! Но, как выяснилось чуть позже, когда кладку разобрали до основания, это была лишь передняя стенка самой огромной и дорогой усыпальницы мира.
Испещренный магическими знаками и обитый листовым золотом ящик, скрывавший саркофаг, был так огромен, что занимал чуть ли не все помещение. Но что с мумией? Этот вопрос больше всего интересовал и Картера. Дрожащими руками он распахнул створки ящика и… О, радость! Печать была цела, грабители не проникли сюда. Фараон покоился нетронутым тридцать веков. В четырех вложенных, как матрешки, ящиках, трех гробах (последний – из чистого массивного золота), в трехметровом саркофаге из цельной глыбы желтого цвета, замотанный в бинты, между которыми на глиняных подушечках было, заключено 143 амулета, под собственным портретом из золота Тутанхамон ждал своего часа.

Первые неприятности

Это был грандиозный триумф, которого еще не знала археология! Ценнейшие экспонаты произвели переворот в египтологии, стоимость найденного не поддавалась счету. Но в каждой бочке меда есть определенная доля дегтя. Спустя некоторое время после открытия Картер обнаружил в гробнице глиняную табличку, которая гласила: “Смерть раскинет свои крыла над каждым, кто нарушит покой фараона”.
Как известно, фараоны, а тем более их жрецы, слов на ветер не бросали. В свое время в одной из могил была обнаружена похожая по жизнерадостности надпись: “Дух смерти обовьет шею грабителя и свернет ее, точь-в-точь как гусиную”. Кроме послания потомкам там было найдено два тела. Одно – мумия, которая и должна была там находиться, а другое – грабитель. Вор был убит камнем, упавшим с потолка как раз в тот момент, когда протянул руку к вожделенным сокровищам.

Ни Картер, ни кто другой из исследователей не восприняли проклятие всерьез. Может быть, напрасно. Но у Картера хватало проблем и без тысячелетних головоломок. Совершенно неожиданно возникли трения с жадным египетским правительством, претендовавшим на находки.
…А спустя месяц в каирском отеле скончался финансировавший экспедицию и принимавший в ней участие меценат лорд Карнарвон. “Я чувствую себя как в аду”, – говорил он незадолго до смерти. Двенадцать дней его трясло от высокой температуры. Врачи решили, что лорд поранился, когда брился, других версий такого продолжительного жара у эскулапов не было. Когда лорд умер, в доме неожиданно погас свет. В это же время в другом городе Египта фокстерьер, любимая собака мецената, начала выть и тут же сдохла.
Так что, если считать вместе с четвероногими питомцами, ранних жертв Тутанхамона было не тринадцать, а больше. Карнарвон был первой. Раскопки были приостановлены после его смерти.

Неприятности вторые, но не последние

…Больница. Операционная. Над мумией склонились люди в белых марлевых повязках. Профессор Дерри аккуратно разматывал бинты. Слой за слоем сходили липкие повязки, пока, наконец, под ними не показалось прекрасно сохранившееся лицо молодого и красивого человека трехтысячелетней давности.
Вскрытие показало, что фараону не было и двадцати лет, когда его похоронили. Был он невысокого роста и умер насильственной смертью, о чем говорила рана на голове. По историческим данным, ничем особым его правление не ознаменовалось. “Единственным примечательным событием его жизни было то, что он умер”, – со свойственным ему лаконичным цинизмом заметил Картер.
Вскрытие закончилось печально. Профессор Дерри умер от нарушения кровообращения, а Льюкас, занимавшийся анализом грибка в гробнице, скончался от сердечного приступа. Вскоре Артур Мейс, вытащивший последний блок перед входом в усыпальницу, умер от сильного истощения. А сын американского финансиста Гуда на следующий день после осмотра гробницы получил в подарок сквозь века такую высокую температуру, что к вечеру скончался. Врачи поставили ему неожиданный диагноз – бубонная чума.
Журналисты заговорили о проклятии фараонов, табличке и прочей ерунде. А зловещие случайности продолжали плодиться и размножаться. Началась паника.

Все это – фикция

Картер опровергал “смехотворные россказни”, которые, по его мнению, являлись “разновидностью обычных церковных историй”. В его словах есть свой резон, так как журналисты, конечно, “забыли” упомянуть, что лорд был далеко не молод и имел проблемы с дыхательными путями, а Мейс, который помогал вскрывать погребальную камеру, был давно и основательно болен.
“Кроме того, в египетском ритуале вообще не существует подобного рода проклятий, требуется лишь выказывать усопшим благоговение и уважение”, – говорил Картер.

Тем временем люди продолжали дохнуть, как мухи. Секретарь Картера Беккел умер от сердечного приступа в своей постели. Его отец, 78-летний лорд Уэбстери, узнав о смерти сына, выбросился с седьмого этажа. По дороге на кладбище его катафалк задавил мальчика… Кончает с собой сводный брат лорда Карнарвона Обрей Герберт. От укуса насекомого в 1929 году погибает леди Карнарвон.
Создавалось впечатление, что Тутанхамон, подобно анчару, морит всех, кто хоть как-то его касается. К 1930 году из всех непосредственных участников раскопок в живых оставался только Картер.

Лорд Карнарвон – жертва тайного агента

3 ноября 1963 года Эзеддин Таха, биолог и физик Каирского университета, созвал пресс-конференцию. Он открыл тайну – по крайней мере так ему казалось – проклятия фараонов. Он доказал, что все археологи страдали от некоего грибка, а в мумиях вполне могли сохраниться опасные болезнетворные агенты, которые и проникли в организм ученых. Вот слова Тахи: “Это открытие раз и навсегда прекратит пересуды о некоем проклятии фараонов, исходящем из могил… Антибиотики могут вполне справиться с проклятием!” Он посулил продолжить исследования, но…
Почти все, кто пытался развенчать проклятие фараонов, кончали не лучше, чем первая партия доблестных археологов.
Вскоре после пресс-конференции Таха разбился на машине, которая на прямой асфальтовой дороге при слабом движении умудрилась выехать на встречную полосу… Антибиотики не спасают от гнева фараонов.
Менее прозаической и более кровожадной версией “неприятностей” лорда Карнарвона была гипотеза о ядах. Еще три тысячи лет назад фараон Манес выращивал ядовитые растения и знал, как их использовать “по назначению”. Часть ядов из его коллекции неизвестна до сих пор. Клеопатра тоже была большой специалисткой по “угощениям”, поэтому ее любовник Марк Антоний рисковал приступать к еде только после раба-испытателя. В Древнем Египте были известны опиум, мышьяк, болиголов, широко использовался яд скорпионов и пауков, который мог на протяжении тысячелетий не терять своих коварных свойств. Даже неуязвимый Картер, проживший 66, лет, часто чувствовал себя плохо, когда работал в Долине царей. Кровь ударяла ему в голову, его мучили галлюцинации – а именно эти симптомы приписывают врачи ядам животного происхождения. Видимо, путем долгого привыкания Картер – самый известный контрпример проклятия – сумел выработать в себе иммунитет.

Злокозненные жрецы вполне могли чем-нибудь ядовитым побрызгать в гробнице, чтобы на практике реализовать проклятие. Жрецы пользовались большим авторитетом в Египте и специализировались в черной магии. Даже чародеи Атлантиды приезжали в Каир попрактиковаться в своем грозном искусстве. Особенно их египетским коллегам удавались проклятия. По преданиям, жрецы также владели телепатией, прозревали будущее, управляли погодой.
В свете вышесказанного не таким удивительным выглядит и самое сенсационное объяснение тутанхамоновского феномена: жрецы, надолго предвосхитив всю мировую физику, научились расщеплять атом! В 1949 году ученый-атомщик Луис Булгарини заявил, что они “догадывались о силе урана и использовали радиацию для защиты святилища”. Потолки вполне могли быть покрыты уранием и выбиты в радиоактивной породе. А радиация, как известно, может если не прикончить человека, то сильно навредить ему. Исследователи умирали от неведомых болезней, страдали от необъяснимой слабости, нарушений мозговой деятельности. А ведь урановую руду и сегодня добывают в Египте…
Странный амулет, найденный на шее Тутанхамона, был сделан из железа. Как это ни парадоксально, с исторической точки зрения это наиболее ценная находка в золотой усыпальнице, так как является одной из самых древних железяк на планете. Свойства амулета в Книге Мертвых объясняются утилитарно: “Вы победите всех, кто против вас. Птах победит всех врагов. Их больше нет”. Коротко и ясно. Не этот ли амулет искали первые посетители гробницы? Мог ли он быть источником радиоактивности, погубившим столько жизней? Бог весть…
Кстати, вспомним печально известный “Титаник”… Мумия египетской предсказательницы, которая тоже путешествовала на злосчастном корабле, была помещена не в багажном отсеке, а рядом с капитанским мостиком. “Пожилую” даму украшал амулет с фигуркой Осириса и очередной оптимистической надписью – “Блеск твоих глаз победит все, что делается против тебя”. Как известно, близкое соседство с радиоактивным веществом влияет на умственную деятельность. Не потому ли капитан Смит был так экстравагантен и направил свой корабль прямо на айсберг?

Последняя жертва

26 июня 1973 года.
- …И вы абсолютно уверены, что не существует никакого проклятия? – спросил Филипп Ванденберг, автор знаменитой книги “Проклятие фараонов”.
На некоторое время Гамаль Мехрес, генеральный директор отдела древностей Каирского музея, погрузился в задумчивость. Они сидели на бортике бассейна каирского отеля “Омар Хайям”, возле моста, перекинутого через Нил. “Кампари”, жаркая погода, неспешная беседа… В разморенном послеполуденным солнцем мозгу Мехреса за несколько секунд промелькнули все жертвы проклятия, столбцы в газетах, мраморные кресты на могилах, но, выдержав паузу, он сказал:
- Если вы собрали сведения обо всех таинственных смертях, то наверняка подумаете, что существует. Особенно если учесть, что проклятий всякого рода в древней истории встречается много. Но, – тут он улыбнулся, – я просто в это не верю. Поглядите на меня. Всю жизнь я вожусь с мумиями и захоронениями фараонов. И жив, как видите. Так что это просто совпадения. Всего-навсего.
Во всей этой мистической истории мы придерживались только безусловных фактов. Таким же безусловным фактом ее и закончим. Через четыре недели после вышеупомянутого разговора Гамаль Мехрес… скончался от нарушения кровообращения. По странной случайности, именно в тот день, когда в очередной раз побеспокоили золотую маску Тутанхамона.
Фараоны не прощают своих обидчиков!

 

 

Солист академического театра оперы и балета Украинской ССР, Большого театра.
Народный артист Украинской ССР
Лауреат Государственной премии СССР (за исполнение концертных программ)
Народный артист СССР (1968)
Лауреат Государственной премии СССР (1975)







Юрий Гуляев родился 9 сентября 1930 года в Тюмени.

Огромное влияние на Юрия оказала его мама, Вера Федоровна. Она знала и любила музыку, сама хорошо пела. Юрий с детства заучивал песни и романсы, которые звучали на пластинках, с которых звучали голоса Ляли Черной, Вари Паниной, Тамары Церетели, и Сергея Яковлевича Лемешева, которого он боготворил с детства.

После десятилетки Гуляев поступил в Свердловский медицинский институт. Там принимал активное участие в художественной самодеятельности и ему посоветовали учиться пению профессионально.

Юрий поступил в Свердловскую консерваторию, но учеба чуть не завершилась сильным психологическим стрессом. Педагог неправильно определил его голос. Из-за широкого диапазона, позволяющего брать высокое теноровое «до», его, баритона, учили как тенора. Поэтому голосовые связки у юноши быстро уставали. Профессор Фрида Образцовская поняла, в чем дело, и взяла Гуляева на пятом курсе в свой класс. Она так его прекрасно подготовила, что Юрию Гуляеву после выпуска предложили сразу стать солистом Свердловской оперы.



Проработав там год, молодой певец переехал в Донецк. Это было в 1956 году. А в 1959 году 29-летний Юрий Гуляев получил золотую медаль на соревновании вокалистов в рамках Всемирного фестиваля молодежи и студентов, проходившего в Вене.

В.В.Барсова, входившая в жюри отборочного прослушивания претендентов на поездку в австрийскую столицу, сказала о Гуляеве: «Это будущий великий певец». А в 1960 году состоялась Декада украинского искусства в Москве. Счастливый случай позволил молодому артисту блеснуть во всей красе. Очевидец и лучший друг Юрия Гуляева, народный артист Украины, дирижер Вадим Гнедаш рассказывал.

— После концерта пригласили всю нашу украинскую делегацию на банкет на Воробьевых горах к Хрущеву. Поскольку гостей было очень много, все перебрались в большой зал. Его перегораживал стол с закусками, за которым стояли артисты и гости. Пиршествовало все политбюро во главе с Хрущевым. На банкете присутствовали тогдашние партийные чины: Ворошилов, Буденный, Брежнев. Они зазывали к своему столу артистов, чтобы те в микрофон пели. Фортепиано в этом зале не было. Сначала Николай Ворвулев спел песню без аккомпанемента, потом еще кто-то... Хозяева не очень довольны... Вдруг слышу разговор: Иван Семенович Козловский говорит: «Я позвоню знакомому баянисту, чтобы он выручил». Приехал баянист через 15 минут, но он по слуху не умел играть. Тогда секретарь ЦК Украины Скаба подозвал Гуляева, с которым был хорошо знаком, и предложил стать аккомпаниатором. И вот Юра, солист оперы, берет баян и без нот, по слуху (а он у него был отменный), сначала аккомпанировал себе, а потом всем украинским артистам. И уже до конца вечера он не снимал с плеч баян. Ворошилов, который прекрасно знал романсы, все время контролировал Юру, чтобы он куплеты не пропускал. После того «концерта» 26-летнему Гуляеву присвоили звание заслуженного артиста Украины и предложили переехать в Киев...

На сцене Национальной оперы Украины певец стал настоящей звездой. Он уверенно входил в баритоновый репертуар, начиная с Моралеса в «Кармен» и доходя до Елецкого в «Пиковой даме», Валентина в «Фаусте», - партий, которые потом будут спеты им в Большом театре.



У него было много товарищей, среди которых Е.Чавдар, Б.Гмыря, Л.Руденко, Е.Червонюк, Б.Руденко, В.Третьяк, «голосовые» коллеги Д.Гнатюк, А.Мокренко и многие другие. С этим периодом у Юрия Александровича будет очень много связано. Он исполнял свыше десяти оперных партий, в числе которых Фигаро, Валентин (прошедший с Гуляевым от Донецкой оперы до Большого), так и не увиденный москвичами Папагено из «Волшебной флейты» Моцарта. В активе Гуляева были концертные программы, работа в студиях грамзаписи, звание народного артиста СССР в то время, когда им не был перейден еще сорокалетний рубеж. И первый выход на сцену главного театра страны в 1971 году.

«Мы были дублерами, — вспоминал народный артист СССР Анатолий Мокренко. — Пели один и тот же репертуар в театре. Когда я, молодой певец, пришел в Киевскую оперу, то Юрий Гуляев и Дмитрий Гнатюк были уже очень популярными артистами. Они хотели выступать не только в нашем театре, но и петь в концертах, ездить на гастроли, поэтому мое появление в труппе они приняли очень хорошо. Я вспоминаю, как впервые его услышал в партии Валентина в опере «Фауст». У Юры был лирический баритон, и его голос был очень красив. Мы, баритоны, никогда не ссорились, не интриговали, а жили дружно. Знали, что всегда можем подстраховать друг друга.



Гуляев на сцене казался рубахой-парнем, а на самом деле он был тонкий лирик. Трепетно относился он к своей матери, что был патриотом родного города — Тюмени. Часто туда ездил. Он был замечательным товарищем и человеком слова. Открытый, улыбчивый, но не допускал панибратства. Юра прекрасно знал поэзию, виртуозно играл на баяне, без акцента пел по-украински, сам сочинял музыку. На концертах публика его не отпускала, пока певец не исполнит «Знаете, каким он парнем был» Александры Пахмутовой и «Романтики», «Бригантина» Игоря Шамо. Он блестяще пел романсы, арии, народные песни.





Поводом для отъезда Гуляева в Москву стала разгромная рецензия в одной из киевских газет после премьеры «Евгения Онегина». Критик ополчился не только на Ирину Молостову, поставившую эту оперу Чайковского, но и на исполнителя главной роли — Юрия Гуляева. Певец очень переживал, что его трактовку образа рецензент не понял. Юра был творческой натурой и болезненно переносил несправедливость. И он решил доказать, что станет звездой в Большом театре. Во всяком случае, с переездом в Россию он чаще стал сниматься на Центральном телевидении, звучать по радио. А мы, в Киеве, потеряли великолепного певца. Был у Юрия еще один личный повод перебраться в Москву. У Гуляева единственный сын, которого тоже звали Юрой, был тяжело болен (инвалид с детства). Ради него певец уехал, т. к. в столице ему обещали помочь с лечением ребенка. Юра обожал своего сына, страдал из-за него...».



После приезда в Москву Юрий Гуляев полгода жил в гостиницах... В перерывах между концертами и спектаклями делал записи на Всесоюзном радио. Но счастья Москва певцу, как рассказывают его друзья, не принесла. В то время в Большом театре была огромная труппа, а солистов, которые ногами открывают двери в высокие кабинеты, девать было некуда. По три года в очереди стояли, чтобы на сцену выйти. А тут еще чужак появился... Начались интриги, ролей удалось сыграть немного. Он стал больше выступать с концертами, объездил весь СССР. Именно Гуляев был первым исполнителем многих эстрадных песен... Но Гуляева стало подводить здоровье: разыгралась астма, мучившая Юрия Александровича еще в Киеве.



Концертная деятельность принесла певцу широкую известность. Зрителей покоряли его теплый и богатый по тембру баритон, незаурядная внешность, обаятельная улыбка. Репертуар Гуляева составляли народные песни («Вдоль по улице метелица метет», «Дывлюсь я на небо»), русские романсы («Средь шумного бала», «Не лукавьте», «Не пробуждай воспоминаний»), зарубежная классика (Шуман, Григ) и, конечно, современная песня.

В 1968 году появился музыкально-вокальный цикл песен Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова «Созвездие Гагарина», в который вошли песни «Знаете, каким он парнем был», «Как нас Юра в полет провожал», «Запевала звездных дорог». Песня «Знаете, каким он парнем был» навсегда стала визитной карточкой Гуляева, как и песни «Русское поле», «На безымянной высоте».





Целый цикл произведений написал для него Микаэл Таривердиев. Так же Гуляев исполнял песни Т. Хренникова, Г. Свиридова, Д.Шостаковича, Д. Кабалевского. Юрий Гуляев и сам написал несколько десятков песен, наиболее известные из них - «Воспоминания о полевом оркестре», «Желаю Вам» на стихи Роберта Рождественского и цикл песен на стихи Сергея Есенина («Под окошком месяц», «Дорогая, сядем рядом»).





Гуляев много гастролировал в США, Канаде, Франции, Японии, Бельгии и на Кубе. Друзья и знакомые Юрия Александровича рассказывали, что он никогда не страдал «звездной» болезнью. Став знаменитым певцом, он охотно общался с молодыми, просил у коллег совета, как спеть ту или иную музыкальную фразу. Хотя при этом мог дать в каком-нибудь городе бывшего СССР пятнадцать концертов подряд на стадионе в 15 тысяч зрителей, и каждый день были аншлаги.





Юрий Гуляев обладал красивым голосом, музыкальной культурой. Стремление передать мысль песни, её поэтический образ, внимание к слову, благородный темперамент и выразительность — характерные черты его манеры исполнения.

Александра Пахмутова говорила о певце: «Юру отличает большое уважение к герою песни, в его исполнении это всегда человек высоко интеллектуальный и исключительно богатый душой, а, по-моему, именно в этом — существо облика нашего молодого современника…».



У Юрия Александровича были золотые руки. Он мог смастерить проигрыватель для грампластинок и тумбочку под него, разобрать ли и собрать по винтику автомашину. Многим певец казался улыбчивым, счастливым и беззаботным человеком.

Но в соперничестве, пусть и негласном, со многими другими первоклассными баритонами ему приходилось весьма нелегко. Певец, по его собственному признанию, любил представить, "…"показать" весь характер сразу". Однако это не означало, что исполнитель "обрушивался" на слушателя, не давая ему возможности и вникнуть в происходящее на сцене. Речь шла о намерении с самого начала обозначить и выделить наиболее важные черты персонажа.



Это был неординарный человек и легендарный певец.

Став солистом Большого театра, Гуляев выступал с Лемешевым. Об их необыкновенно теплых, дружеских отношениях рассказала вдова певца Лариса Гуляева. Однажды был такой случай. Закончился художественный совет, все артисты разъезжались из театра, а про Лемешева в суете забыли. Он стоит один... Юрий Александрович не знал, как поступить. Подойти – вроде неудобно. Потом подошел и спросил: «Можно, Сергей Яковлевич, я вас до дома довезу?» Лемешев благодарно улыбнулся: «Да, большое спасибо, Юрочка!»

Все, кто близко знал Юрия Гуляева, утверждают, что он был напрочь лишен зависти, напротив, умел радоваться за своих коллег. Необыкновенно красивый внешне, Юрий Гуляев умел вести себя как лорд и при этом никогда не довлел над людьми. Все чувствовали себя с ним на равных. Он легко находил общий язык с каждым, ему не важно было, кто перед ним, уборщица или министр культуры. Когда ему сказали, что Фурцева недовольна тем, что Гуляев поет «Семеновну» с эстрадным ансамблем, он напрямую выразил свое отношение: «Дура ваша Фурцева».

На досуге его любимыми занятиями были шахматы и игра на пианино. Гуляев сам сочинял музыку, причем был очень строг по отношению к себе. Он говорил: «Если композитору достаточно написать на тройку – это будет моей пятеркой, но если я напишу на пятерку, это будет всего лишь тройка». Из писателей больше всех любил Чехова и Есенина. Гуляев любил водить машину.

Он умер, сидя за рулем. Выезжал из гаража и почувствовал себя плохо. Ему показалось, что начался приступ астмы, и он вытащил из кармана алупент. Но это была не астма, а сердце. Смерть наступила почти мгновенно.

Каким образом могло получиться так, что не встретилось ни одной - по крайней мере, выполненной в студии и изданной официально, - полной оперной записи с его участием? Сейчас остается лишь недоумевать по этому поводу. Многих партий он так и не спел.





Очень многое сделал для памяти этого замечательного человека Фонд русской классики его имени при активнейшем участии жены певца Ларисы Максимовны. Ее незаменимая поддержка сопутствовала Юрию Александровичу многие годы. А так же сына Юрия Гуляева-младшего, и спонсорских организаций.





После смерти Гуляева издавались его записи, расширялась его дискография, выходили печатные материалы.

"…Как ужасно непростительно мы в будничной суете невнимательны друг к другу", - писала И. К. Архипова, вспоминая о Юрии Гуляеве.



Юрий Гуляев похоронен в Москве, на Ваганьковском кладбище.


В 2009 году о Юрии Гуляеве был снят документальный фильм "Неоконченная песня. Юрий Гуляев".





Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта www.gudok.ru
Материалы сайта www.partyofregions.org.ua
Материалы сайта www.opera-news.com


Свердловский театр оперы и балета

Моралес — «Кармен», Ж.Бизе
Молодой цыган — «Алеко», С.В.Рахманинов
Януш — «Галька», С.Монюшко
Елецкий — «Пиковая дама», П.И.Чайковский
Валентин — «Фауст», Ш.Гуно

Донецкий оперный театр

Валентин — «Фауст», Ш. Гуно
Лисницкий — «Тихий Дон», И. Дзержинский
Онегин — «Евгений Онегин», П. И. Чайковский
Фигаро — «Севильский цирюльник», Дж. Россини
Сильвио — «Паяцы», Р. Леонковалло
Жермон — «Травиата», Дж. Верди
Елецкий — «Пиковая дама», П. И. Чайковский
Ренато — «Бал-маскарад», Дж. Верди

Киевский театр оперы и балета

Фигаро — «Севильский цирюльник», Дж.Россини
Ренато — «Бал-маскарад», Дж.Верди
Валентин — «Фауст», Ш.Гуно
Алеко — «Алеко», С.В.Рахманинов
Эскамильо — «Кармен», Ж.Бизе
Щорс — «Полководец», Б.Лятошинский
Максим — «Арсенал», Г.Майборода
Султан — «Запорожец за Дунаем», Н.Лысенко
Папагено — «Волшебная флейта», В.А.Моцарт
Граф ди Луна — «Трубадур», Дж.Верди
Роберт — «Иоланта», П.И.Чайковский

Большой театр

Онегин — «Евгений Онегин», П.И.Чайковский
Граф ди Луна — «Трубадур», Дж.Верди
Фигаро — «Севильский цирюльник», Дж.Россини
Валентин — «Фауст», Ш.Гуно
Жермон — «Травиата», Дж.Верди
Тараш — «Похищение луны», О.Тактакишвили
Эскамильо — «Кармен», Ж.Бизе
Рамиро — «Испанский час», М.Равель
Роберт — «Иоланта», П.И.Чайковский
Дон Карлос — «Обручение в монастыре», С.С.Прокофьев
Шарплес — «Чио-Чио-сан», Дж.Пуччини





9 августа 1930 года — 23 апреля 1986 года

 

Поэт и переводчик



Когда устанут от худого
И возжелают лучшего,
Взойдет созвездие Глазкова,
Кульчицкого и Слуцкого.

Давид Самойлов

Я для себя пишу – и в равной мере
Для всех других. Они прочтут поэта
Который ненавидит лицемерье
И скуку открываемых Америк.

Николай Глазков



Этот человек успел многое – придумать слово, вошедшее в нашу речь, основать поэтическое движение, сняться в фильмах у двух величайших режиссеров столетия, рассыпать щедрыми горстями афоризмы «ушедшие в народ», в конце-концов, написать множество замечательных стихов, цитаты из которых ходили по литературной Москве... При этом его имя мало кому что-либо говорит. Человека звали Николай Иванович Глазков.

Николай Глазков родился 30 января 1919 года в городе Лысково Нижегородской губернии в семье адвоката и учительницы немецкого языка. Его отец был репрессирован в 1938 году.

Два года (1938-1940) Глазков учился на литературном факультете Московского государственного педагогического института.
В 1939 году вместе с сокурсником Юлианом Долгиным и небольшой группой друзей организовал поэтическое движение «небывализм» (именно к этому относятся строчки «небывалые стихи творя» из самого знаменитого стихотворения Глазкова). Иногда Глазков называл небывализм «неофутуризмом», не скрывая преемственность направления, заданного, прежде всего Хлебниковым и Крученых. В 1940 году небывалисты «выпустили» (распространили несколько не то рукописных, не то машинописных изданий) альманах, в котором декларировались основные принципы движения (“примитив”, “экспрессия”, “алогизм”, “дисгармония”), а также приводились подборки собственных стихов. Кроме Глазкова в альманахе были представлены стихи еще шестерых участников движения, среди которых был даже двенадцатилетний кузен Долгина Эрик Змойро. Последствия выхода альманаха не заставили себя долго ждать – были и осуждающие деятельность группы собрания и разгромная статья в газете и исключения участников и слушателей из комсомола и, конечно, исключение самого Глазкова из института. Тем не менее, для сорокового года, меры эти были очень мягкими, что Ю.Долгин объяснял параллельным существованием другого политической процесса, направленного против группы студентов университета, на который и было оттянуто общественное внимание.

Сам Глазков написал об этом так:

Мелькало много разных лиц.
Под страхом исключенья скоро
От всех ошибок отреклись
Последователи Глазкова...

Я поругался с дурачьем
И был за это исключен.

Чувствуя в Глазкове истинного поэта, за него в разное время хлопотали Асеев, Сельвинский, позднее – Старшинов. В том же 1940-м Глазков поступает в Лит. институт имени Горького, где сразу же становится главной достопримечательностью. Однокурсниками и друзьями Глазкова были Наровчатов и Кульчицкий, Самойлов (тогда еще Кауфман), Слуцкий, Коган...

Борис Слуцкий потом писал «Между тем, когда вспоминаешь канун войны, Литературный институт имени Горького, семинары и очень редкие вечера молодой поэзии, стихи Глазкова — едва ли не самое сильное и устойчивое впечатление того времени».

Глазков потом часто возвращался к этому времени. Например, так:

А рядом мир литинститутский,
Где люди прыгали из окон
И где котировались Слуцкий,
Кульчицкий, Кауфман и Коган.

Или так (из автобиографии, продиктованной в 1950-х годах Давиду Самойлову): «Кульчицкий больше всего любил жениться. Каждую неделю он знакомил меня со своей новой женой. Наиболее выдающимися из его жен были Лена и Генриетта. Генриетта замечательна тем, что однажды мы втроем выпили семнадцать графинов разного вина. Допивая последнюю стопку последнего графина, я превозгласил, что оный пустой графин больше всего похож на Борю Слуцкого. Генриетта и Кульчицкий были изумлены точностью моего сравнения».

А потом началась война. Это, пожалуй, самый «больной» эпизод в биографии Глазкова, который, чуть ли не единственный из своих друзей-однокурсников не воевал. Сейчас сложно выяснить все обстоятельства и причины. Официально Глазков был освобожден от службы по медицинским показаниям. Некоторые говорят, что Глазков просто «откосил», т.к. смертельно боялся армии в любых ее проявлениях. Некоторые утверждают, что в те годы Глазков состоял на учете в качестве душевнобольного, чтобы избежать ареста и это ему помешало пойти воевать (вроде бы «мудрые люди посоветовали ему: «Коли ты, Коля, и так с приветом, то прибавь себе привета ещё побольше»). Сам поэт, никогда не пытаясь прикрываться этими (возможно и объективными) обстоятельствами открыто говорил «отсиделся». Было ли это самоуничижением, правдой или полуправдой, однозначно определить уже сложно. Во-всяком случае, показательно, что вернувшиеся с войны друзья Глазкова (Кульчицкий и Коган погибли на войне), никогда не пеняли ему этим и говорили о нем с неизменной теплотой. Вот как об этом писал Борис Слуцкий:

Это Коля Глазков. Это Коля,
шумный, как перемена в школе,
тихий, как контрольная в классе,
к детской
принадлежащий
расе.

Это Коля, брошенный нами
в час поспешнейшего отъезда
из страны, над которой знамя
развевается
нашего детства.

Детство, отрочество, юность -
всю трилогию Льва Толстого,
что ни вспомню, куда ни сунусь,
вижу Колю снова и снова.

Отвезли от него эшелоны,
роты маршевые
отмаршировали.
Все мы - перевалили словно.
Он остался на перевале.

Во время войны Глазков зарабатывал себе на жизнь тем, что колол дрова в московских дворах. От голода его спасала, в частности, Лиля Брик, обладавшая превосходным чутьем на самобытные таланты и писавшая Глазкову «Вы не Хлебников, не Маяковский. Вы уже – Глазков».
Если речь зашла о колке дров, то надо упомянуть, что Глазков был вообще человеком невероятной физической силы. Вот, например, вспоминает поэт Дмитрий Бобышев:«Хочешь повидать самого сильного русского поэта? - с непонятной иронией спросил меня Рейн. - Он живет через два двора отсюда.

- Кто это и почему он "самый сильный"?

- Потому, что при знакомстве, не говоря ни слова, протягивает вместо руки динамометр и жестом предлагает его выжать. Ну, кто-то выжимает 50, кто-то 65, а кто-то, натужась, и 72. Тогда динамометр берет он сам, жмет 110 и представляется: "Николай Глазков, самый сильный русский поэт..."

А вот вспоминает поэт Сергей Мнацаканян: «Молодой человек, – спросил меня незнакомец, – а вы можете за ножку поднять вот этот стул? Может быть, попробуете? Он смотрел на меня небольшими по отношению к его физиономии и очень лукавыми глазками. А я посмотрел на стул. В ресторане ЦДЛ только-только поменяли стулья на новые – тяжёлые с мягким сиденьем и крепкой, тоже мягкой спинкой. Почему бы не попробовать? Я присел, ухватил стул за ножку почти на уровне паркета и оторвал стул от пола. Большего сделать не удалось. При отрыве от пола проклятый стул клонился то вправо, то влево, то вперёд, то нагло падал на меня, терял равновесие и вырывался из сжатой ладони. Одним словом, полная неудача. После этого неожиданный «провокатор» тоже присел, тоже ухватился за ножку и медленно, напрягаясь, очень внимательно поглядывая на свою руку, действительно поднял этот неподъёмный стул».

Но вернемся к литературной деятельности поэта. Еще до войны Глазков, которого не печатали («а мне печататься сегодня надо», как писал он в своих стихах) начал распространять по друзьям и знакомым собственные, сперва рукописные, а потом и машинописные сборники стихов, на которых, пародируя «Госиздат», ставил «Самсебяиздат» в последствии сократившийся до «самиздата» («Самиздат – придумал это слово я еще в сороковом году»). Таким образом, Глазков, как создал само слово, остающееся в широком употреблении по сегодняшний день, так и запустил важнейший литературный процесс, являвшийся лазейкой для непечатаемых авторов. В советские годы в самиздате полуподпольно ходили Мандельштам и Булгаков, Солженицын и Ерофеев, да и практически все настоящее, что создавалось, как в те годы, так и до этого.

Официально Глазков начал печататься с 1957 года. За это время вышло чуть более десятка сборников стихов поэта. Стихи Глазкова коверкались, как цензурой, так и им самим. Евтушенко пишет: «Репутация "блаженного" спасла его от ареста, но и отгородила от печатаемой литературы. Тогда Глазков начал мстить официальной поэзии за то, что она его в себя не впустила, издевательски плохими стихами, которые он печатал в огромном количестве, ернически рифмуя "коммунизм" и "социализм", и так же наплевательски переводил с любых языков».

Вместе с тем, по литературной Москве устно ходило множество крылатых строчек и целых строф Глазкова. Самое известное, пожалуй, его четверостишие, являющееся частью стихотворения «Мир из под стола» (известного в нескольких вариантах), это, пожалуй:

Я на мир взираю из под столика
Век двадцатый – век необычайный
Чем столетье интересней для историка
Тем для современника печальней.

Также широкой известностью пользовались, например, такие стихи:

Мы – умы,
А вы - увы

или дерзкий ответ Брику:

Мне говорят, что «Окна Тасс»
Моих стихов полезнее
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Вообще, множество строчек Глазкова были удивительно смелыми по тем временам

«Я сказал: «Пусть в личной жизни
Неудачник я всегда.
Но народы в коммунизме
Сыщут счастье?» - «Никогда!»» (1938)

«Иногда идешь в коммунизм
А приходишь в болото» (1939)

«Ну а сей поэт имел характер
Не такой, чтоб воспевать заводы» (1950)

Да и в начале шестидесятых, так писать о, пусть даже, осужденным ХХ-м съездом Сталине, да и вполне действующем Хрущеве было, мягко говоря, вызывающе:

«Он был стране отцом любимым
И мудрецом из мудрецов.
Однако, счел необходимым
Детей оставить без отцов.


И всё-таки велик наш Сталин,
Чудесный подвиг им свершен.
Ему я очень благодарен.
За что? За то, что умер он!

И я могу сказать открыто:
Успешней мы идем вперед.
Мне больше нравится Никита,
Который мух ноздрей не бьет».

Поэт не хотел шагать в ногу с официальной линией, что лучше всего сказано им в весьма прозрачной притче, повествующей о диктате одноглазых:

«Двуглазки в меньшинстве остались
И между ними
Нашлись, которые старались
Глядеть одним, и

Хоть это было неудобно
Двуглазым массам,
Зато прилично и подобно
Всем одноглазым». (1943)

Мифологизация Глазкова, которой он всячески способствовал (ходя в ботинках без шнурков, купаясь в фонтанах), приняла серьезные масштабы.
Коллеги частенько «вдохновлялись» строчками поэта, о чем наиболее смело сказал Слуцкий:

Он остался на перевале.
Обогнали? Нет, обогнули.
Сколько мы у него воровали,
а всего мы не утянули.

Скинемся, товарищи, что ли?
Каждый пусть по камешку выдаст!
И поставим памятник Коле.
Пусть его при жизни увидит.

На дружеские советы вести себя менее вызывающе, чтобы избежать все более вероятного ареста, поэт писал такие стихи:

Подальше убраться
Из мира огромности?
Подальше держаться
В тени или в скромности?..

Я слышал. Спасибо
За все поучения.
Лишь дохлая рыба
Плывет по течению!

Именно такой человек понадобился Андрею Тарковскому на роль «летающего мужика» в «Андрее Рублеве». Этот ключевой четерехминутный эпизод, открывающий один из самых великих фильмов всех времен, навсегда сохранил для нас образ и голос Николая Глазкова.
Свободный и дерзкий с лицом чудака и поэта – кто кроме Глазкова лучше подходил на эту роль?

Впрочем, сниматься в эпизодических ролях, Глазков начал еще задолго до «Рублева», ухитрившись сняться у другого великого режиссера – Сергея Эйзенштейна в массовке к «Александру Невскому». Еще Глазков снимался в эпизодах к «Илье Муромцу» и в нескольких менее заметных фильмах. «Песня про птиц» из «Романса о влюбленных» - это тоже он – Глазков.

Адрес Глазкова был известен даже людям, незнакомым с поэтом из его четверостишия

Живу в своей квартире
Тем, что пилю дрова.
Арбат, 44,
Квартира 22.

В доме 43, кстати говоря, в то время жил Булат Окуджава, написавший об этом

Тот самый двор, где я сажал березы,
был создан по законам вечной прозы
и образцом дворов арбатских слыл;
там, правда, не выращивали розы,
да и Гомер туда не заходил...
Зато поэт Глазков напротив жил

Друг друга мы не знали совершенно,
но, познавая белый свет блаженно,
попеременно - снег, дожди и сушь,
разгулы будней и подъездов глушь,
и мостовых дыханье, неизменно
мы ощущали близость наших душ.

Возвращаясь к четверостишию Глазкова, следует заметить, что многих сильно раздражала «простота» его стихов. Такие стихи многими воспринимались, чуть ли не как самозванство, попытка выдать себя за настоящего поэта. Глазков парировал так:

Чтоб так же, как деревья и трава,
Стихи поэта были хороши,
Умело надо подбирать слова,
А не кичиться сложностью души.

Впрочем, поэтическая форма Глазкова бывала и весьма, порой очень остроумно, изощренной, насыщенной летучими неологизмами.

В некотором смысле писать о Глазкове просто, из-за того, что он, как бы помогая будущему исследователю, напрямую говорит в стихах о фактах из своей жизни, имеющих важное биографическое значение. Вот и над вопросом о поэтических учителях не нужно долго гадать, имея следующие строчки

Был не от мира Велимир,
Но он открыл мне двери в мир.

Кроме Хлебникова на поэта повлияли Крученых, Маяковский, Северянин, Пастернак, обэриуты и другие, в основном футуристы и близкие к ним. Сам же Глазков, несомненно, тоже оказал огромное влияние, как на современников (вспомним, например, строчки Слуцкого), так и на последователей, из которых самым ярким является Олег Григорьев.

Вот что пишет о нем Давид Самойлов: «Размышляя о Глазкове, ощущаешь незаурядный масштаб этого поэта, его многогранность и сложность».



Рукопожатие через "Полюс холода". Поэт Николай Глазков и якутский писатель Николай Габышев. Верхоянск. Предположительно – 1970 г. Фото из архива И.Иннокентьева.

А это уже Андрей Вознесенский: «Николай Глазков – москвитянин сюрреалист. Глазкова ни с кем не спутаешь, он ни на кого не похож, точнее, похож на самого себя! У него все афористически просто, стих не захламлен эпитетами и метафорами. В нем усмехается черный юмор и дохристианская непосредственность».

Римма Казакова: «Николай Иванович Глазков был чистым, как ребенок, светлым, добрым, как и положено нормальному гению. Сперва я читала его в самиздате, потом познакомилась лично и полюбила — воистину! — до гроба. До его печального, не отмеченного официальными фанфарами ухода из жизни. Его нежность, мудрость его внешне подчас ернических, а на деле глубочайших строк, — всегда со мной».



Еще одна тема, которую невозможно обойти, говоря о Глазкове, - это алкоголь, к которому он пристрастился еще в детстве. Разве не предтеча Венедикта Ерофеева такие глазковские строки:

Над Москвою небо сине-сине,
Час такой: не поздно и не рано;
И не купишь водки в магазине,
И уже закрыты рестораны.

На душе невыносимо плохо,
Разве это не на сердце рана?..
Справедливо сказано у Блока:
В час рассвета холодно и странно,

В час четвертый ни утра, ни ночи
Видишь мир особыми глазами
Ну а если выпить хочешь очень –
Водка есть на Киевском вокзале.

или даже такая речь Ильи Муромца, обращенная к Алеше Поповичу:

«Дорогой Лексей, попадьевский сын!
Ты ко мне, чем свет на ответ, сарынь!

Али удаль в тебе богатырская спит?
Ты скажи, зачем проворонил спирт?»

Впрочем, если цитировать все «алкогольные» строки поэта, придется составить увесистый сборник.

1 октября 1979 года Николая Ивановича Глазкова не стало.

Я захлебнусь своими же стихами,
Любимый, но и нелюбимый всеми.
Прощай, страна! Во мне твое дыханье,
Твоя уверенность, твое спасенье. (1940)


Автор текста Илья Симановский


Николай Глазков был похоронен на Востряковском кладбище.




В 2008 году был снят документальный фильм "Я гений Николай Глазков", в котором о поэте рассказали сын поэта Николай Николаевич Глазков и поэт Евгений Евтушенко.





При написании поста использовалась информация, почерпнутая из следующих источников:

www.fomafert.narod.ru
www.lgz.ru
www.linktech.ru
www.berezin.livejournal.com
www.vivovoco.rsl.ru
www.litera.ru
www.ilin-yakutsk.narod.ru
www.litrossia.ru
www.slovari.yandex.ru
www.magazines.russ.ru
www.magazines.russ.ru
www.stihi.ru
www.br00.narod.ru
фотографии и стихи из сборника «Хихимора», М.: Время, 2007





30 января 1919 года — 1 октября 1979 года

 

Заслуженный деятель искусств РФ,
Лауреат театральной премии "Хрустальная Турандот"
Лауреат Государственной премии РФ (посмертно)



«Любовь - это теорема, которую нужно каждый день доказывать» Г.Горин

"Ваш псевдоним от горя или от горы?" - спрашивали его в интервью.

Он отшучивался: "Знаете, как расшифровал мой псевдоним Володя Войнович? Гриша Офштейн Решил Изменить Национальность".

А когда спрашивали - нет ли и у него мысли уехать, он отвечал: "Я родился в Москве, люблю этот ее уголок и добровольно не уеду. А если за мной придут - арестовывать или высылать - буду отстреливаться!"



Григорий Горин писал о себе в книге из "Золотой серии юмора": "Не знаю, как у других писателей, а у меня за жизнь как-то само собой набралось уже несколько автобиографий. За долгие годы сочинительства я выпустил много разных книг в разных жанрах, и к каждой приходилось подбирать соответствующую автобиографию."

В предисловии к сборнику пьес сообщалось, что как драматург я родился в 1968 году. В сборнике киноповестей год моего рождения - 1970-й. Поскольку перед вами сборник юмористических произведений, то сейчас хочу всех уведомить, что как юморист я появился на свет гораздо раньше. Произошло это в Москве 12 марта 1940 года. Ровно в 12 часов дня... именно в полдень по радио начали передавать правительственное сообщение о заключении мира в войне с Финляндией. Это известие вызвало огромную радость в родовой палате. Акушерки и врачи возликовали, и некоторые даже бросились танцевать. Роженицы, у которых мужья были в армии, позабыв про боль, смеялись и аплодировали.

И тут появился я. И отчаянно стал кричать, чем вызвал дополнительный взрыв радости у собравшейся в палате публики. Собственно говоря, это было мое первое публичное выступление.

Не скажу, что помню его в деталях, но странное чувство, когда ты орешь во весь голос, а все вокруг смеются, вошло в подсознание и, думаю, в какой-то мере определило мою творческую судьбу...

Писать я начал очень рано. Читать - несколько позже. Это, к сожалению, пагубно отразилось на моем творческом воображении. Уже в семь лет я насочинял массу стихов, но не про то, что видел вокруг, скажем, в коммунальной квартире, где проживала наша семья, а в основном про то, что слышал по радио. По радио тогда шла холодная война с империалистами, в которую я немедленно включился, обрушившись стихами на Чан Кайши, Ли Сынмана, Адэнауэра, де Голля и прочих абсолютно неизвестных мне политических деятелей:

Воротилы Уолл-стрита,
Ваша карта будет бита!
Мы, народы всей Земли,
Приговор вам свой произнесли!.. и т.д.

Почему я считал себя "народами всей Земли", даже и не знаю. Но угроза подействовала! Стихи политически грамотного вундеркинда стали часто печатать в газетах.

В девять лет меня привели к Самуилу Яковлевичу Маршаку. Старый добрый поэт слушал мои стихи с улыбкой, иногда качал головой и повторял: "Ох, господи, господи!.." Это почему-то воспринималось мною как похвала.

- Ему стоит писать дальше? - спросила руководительница литературного кружка, которая привела меня к нему.

- Обязательно! - сказал Маршак. - Мальчик поразительно улавливает все штампы нашей пропаганды. Это ему пригодится. Если поумнеет, станет сатириком! - и, вздохнув, добавил: - впрочем, если станет, то, значит, поумнеет до конца...

Так окончательно определился мой литературный жанр.

Заканчивая школу, я уже твердо решил, что стану писателем. Поэтому поступил в медицинский институт.



Это было особое высшее учебное заведение, где учили не только наукам, но премудростям жизни. Причем делали это, по возможности, весело.

Вспоминаю, например, нашего заведующего кафедрой акушерства, профессора Жмакина, который ставил на экзаменах студентам примерно такие задачи:

"Представьте, коллега, вы дежурите в приемном отделении. Привезли женщину. Восемь месяцев беременности. Начались схватки... Воды отошли... Свет погас... Акушерка побежала за монтером... Давление падает... Сестра-хозяйка потеряла ключи от процедурной... Заведующего вызвали в райком на совещание... Вы - главный! Что будете делать, коллега? Включаем секундомер... Думайте! Все! Женщина умерла! Вы - в тюрьме! Освободитесь - приходите на переэкзаменовку!.."

Тогда нам это казалось иезуитством. Потом на практике убедились, что наша жизнь может ставить задачки и потрудней, и если медик не сохранит в любой ситуации чувство юмора, то погубит и пациента, и себя...





Учась в медицинском институте, а затем работая врачом в Москве на станции "Скорая помощь", я продолжал писать рассказы и фельетоны. При этом настолько усовершенствовал себя в создании смешных ситуаций, что вскоре был принят в Союз писателей, но вынужден был оставить медицину в покое. (Многие из недолеченных мною пациентов живы до сих пор и пишут мне благодарственные письма за этот мужественный поступок...)

Так я был причислен к разряду "писателей-сатириков". Сам же я себя считал только юмористом. Для меня "сатирики" - это узаконенные обществом борцы, призванные сделать окружающую жизнь лучше. Я же давно заметил, что наша жизнь от стараний писателей лучше не становится. Ее можно сделать чуть легче, если научить читателей не впадать в отчаяние... Этому благородному занятию я и посвятил значительную часть своей жизни... Впрочем, вскоре юморески мне стали надоедать. Один мой знакомый сексопатолог, изучая психологию мужчин, обнаружил, что после сорока лет их более возбуждают крупные формы... в отношении женщин - не уверен, но в литературе - безусловно. Поэтому с середины 80-х годов я перестал писать юмористические рассказы, переключившись полностью на сочинение пьес и киносценариев.



Но тот же сексопатолог утверждает, что после шестидесяти мужчин снова начинает привлекать нечто хрупкое и миниатюрное.





Поскольку я стремительно приближаюсь к указанному возрасту, то все более и более мне хочется вернуться к малым юмористическим формам. Это чувство точно передал Ф. Искандер в стихотворении, обращенном к самому себе:

Присядь же на обломках жизни
И напиши еще хоть раз
Для неулыбчивой отчизны
Юмористический рассказ...

Это то, чем мне бы очень хотелось в дальнейшем заняться.





А пока публикую юмористические рассказы, написанные раньше... Поскольку в нашей стране, даже при ее стремительном развитии, по сути мало что меняется, разные поколения смеются все время примерно над одним и тем же...



Далее…

Первая публикация Горина появилась в 1960 году на шестнадцатой странице «Литературной газеты», которая по традиции отводилась сатире и юмору. Первый рассказ Григорий Горин опубликовал в журнале «Юность», еще будучи студентом медицинского института. Успех пришел быстро и надолго. Его произведения звучали в популярных юмористических передачах по радио, где он работал младшим редактором редакции сатиры и юмора, артисты, выступающие с эстрады, обязательно читали что-нибудь «из Горина». В 1966 году Горин решил попробовать себя в драматургии и вместе с Аркадием Аркановым написал комедию «Свадьба на всю Европу», затем «Кот домашний средней пушистости», «Маленькие комедии большого дома», «Банкет». В 1970 году в Театре Советской Армии состоялась премьера его пьесы «Забыть Герострата», которая долгое время шла на этой сцене с неослабевающим успехом. Почти 25 лет Григорий Горин сотрудничал с Театром «Ленком», совместно с Марком Захаровым были написаны многие сценарии. Вместе с ним драматург работал над созданием полюбившихся зрителям спектаклей и фильмов.



"Григорий Горин обладал уникальным, редчайшим даром драматурга-комедиографа, он действительно штучное и уникальное явление в культуре", - говорил позже Марк Захаров.

А сам Горин на вопрос:

- Как вы вообще с Захаровым сошлись? Как это было? – отвечал:

- Это было давно. Мы оба были начинающими юмористами, сочиняли рассказы для радио. Мои рассказы были смешнее, но он смешнее читал - как он сам говорит, "дурным голосом". Сразу после первого режиссерского опыта - знаменитой на всю Москву "Карьеры Артуро Уи" в студенческом театре - Валентин Плучек позвал Марка в "Сатиру", где он поставил "Доходное место" с Андреем Мироновым в главной роли. Тогда мы и познакомились поближе, потому что следующим был "Банкет", написанный мною и Аркановым. Ставил его Захаров, а главные роли играли Папанов и Державин. Это была нашумевшая пьеса, правда, прошла она, по-моему, раз двадцать и была запрещена лично министром культуры Фурцевой. А эти двадцать спектаклей сопровождались невероятной истерией зала, потому что все понимали, что спектакль закрывают. К середине действия Папанов уже не знал, что можно говорить, чего нельзя, а зрители аплодировали всему, что бы он ни произнес. Он говорил: "Погодка-то - не дай Бо-ог!" - "О-о-о!!!" - стонал зрительный зал. То есть ассоциативный ряд развился до такой степени, что любая фраза вызывала бурю - это был протест, вызов, смелый поступок.



К началу 1970-х годов у Горина вышло несколько сборников пьес и рассказов, и он решил всецело отдаться литературному труду. В дальнейшем им создано более десятка пьес, наиболее известные из которых "Тиль", "Самый правдивый", "Феномены", "Прощай, конферансье!", "Дом, который построил Свифт", "Поминальная молитва","Королевские игры", "КИН IV", "Чума на оба ваши дома", "Шут Балакирев". Он автор сценариев к фильмам "Тот самый Мюнхгаузен", "Дом, который построил Свифт", "Формула любви", "Убить дракона", "О бедном гусаре замолвите слово".

Из одного интервью:



- А часто у вас самого бывает ощущение типа "Ай да Пушкин"?!

- Очень редко, но бывало. Так было с "Мюнхгаузеном", с "Домом, который построил Свифт". И в "Чуме на оба ваши дома" - сначала, когда придумал эту ситуацию. Вся пьеса придумалась в одну ночь. Я ехал в поезде в Ригу, и в купе со мной спал артист Будрайтис. Я вдруг закрыл глаза - и увидел эту картину: как после смерти Ромео и Джульетты собираются их родственники, и все, что с ними происходит дальше. Мне нужно было срочно на ком-то все проверить, я растолкал Будрайтиса: "Юозас, послушай! Это интересно - или я сошел с ума?" Он спросонья ничего не понимает: "Подожди, а это было?"

В лучших сочинениях Григория Горина победа не на стороне любимых. Обыватели, неверные женщины и предавшие друзья, хоть и посрамленные, остаются более или менее при своих; любимые — уходят. Мюнхгаузен — в небо (Тот самый Мюнхгаузен), Ланцелот — из опостылевшего города (Убить Дракона), Свифт — из доигранной роли и из жизни как доигранной роли (Дом, который построил Свифт). Неизменность этого последнего жеста заставляет и в авторе предположить краеугольное неприятие жизни как она есть и какой ее не может не видеть тот, кто наделен разумом, чтобы судить. Свои лучшие вещи Горин написал на рубеже семидесятых-восьмидесятых. Только в одной из них — О бедном гусаре замолвите слово..., где речь о сороковых годах XIX века, — абсолютно ясно прочитываются наши семидесятые с их торжеством мелкой мерзости и чувством вины, разменянном на мелочи жизни. Но время отсвечивает и в ...Мюнхгаузене, и в Доме, который построил Свифт, хотя сопряжения с реальностью и злобой дня здесь менее очевидны.

В самом начале перестройки Горин с Марком Захаровым обращаются к шварцевскому "Дракону". В названии их фильма — «Убить Дракона» — неопределенная форма глагола прочитывалась, в соответствии со временем лозунгов, как повелительное наклонение. В приближении первоисточника к сиюминутным политическим реалиям — Г. Г. непривычно для себя "опустился на землю", и все же, не удержавшись, дописал финал, который по-горински стал поперек общепринятому пафосу. Дракон, или Призрак Дракона, или Тот, Кто Вчера Был Драконом, или Тот, Кто Завтра Станет Драконом, — запускает с детишками бумажного дракончика. Этого пока еще Господина Никто рыцарю Ланцелоту не вызвать на поединок — зло растворяется в будущем, оно пока еще неопределимо и недоказуемо. Фильм завершается многоточием — знаком препинания и многознания, преумножающего печаль.

В рамке и на фоне времени легко соотнести горинскую печаль (неизменную распорядительницу его цветистых фантастических карнавалов) и горинское стремление воспарить или, по крайней мере, хлопнуть дверью — с этим самым временем, его невыносимой пошлостью и духотой.

В день его похорон, 19 июня, из печати вышел сигнальный экземпляр шестого тома «Антологии сатиры и юмора России ХХ века», в которую вошло все лучшее , что было написано драматургом за всю жизнь, в том числе и последняя пьеса «Шут Балакирев». Свои пьесы сам Горин называл комическими фантазиями. Люди в них и смешны, и трагичны.



"Шут Балакирев" - это последняя пьеса, над которой мы вместе с Григорием Гориным работали сейчас до последнего момента в театре Ленком, - сказал Захаров. - Мы хотим сделать по-настоящему дерзкий, азартный спектакль, и хотим, чтобы эта работа стала достойной его памяти".

Кажется, что Григорий Горин сам обладал всеми чертами своих симпатичных героев - такой же добрый, как сказочник из фильма «Обыкновенное чудо», правдивый, как Мюнхгаузен... В его уста он вложил слова, ставшие девизом всей его жизни: «Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Умное лицо это еще не признак ума, господа! Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь....»

Байки и истории от Григория Горина

После актеров остаются их роли, после писателей — книги. Которые мы читаем и над которыми смеемся, даже когда авторы шуток уходят навсегда. Григорий ГОРИН оставил нам свои блестящие сценарии, рассказы, пьесы. А еще — замечательные байки-мистификации про своих друзей. Вот одна из них…



ЯПОНСКИЕ ЕВРЕИ

Мою пьесу «Поминальная молитва» кроме «Ленкома» поставили во многих театрах мира. Я был на нескольких премьерах. Любопытней всего был спектакль в Токио. Представление о евреях у японцев невелико. Знают, что есть Израиль, Холокост. Меня пригласили еще во время репетиций. Консультировались со мной по «еврейскому вопросу». К спектаклю выпустили роскошный буклет, где в качестве примера, как выглядит настоящий еврей, дали мое фото.

Подошел ко мне в театре японец и говорит: «Мазл тов!» Я ему отвечаю тем же, и он заговорил со мной на иврите. Я смутился и говорю, что, к сожалению, не знаю этого языка. Он подозрительно посмотрел на меня и заговорил на идише. Я опять выразил сожаление. «Хорош еврей» — наверное, подумал он. И стал говорить по-русски, причем довольно чисто. Оказалось, что это ученый-лингвист. И он специализируется по еврейской культуре, консультирует спектакль. Превосходно знает еврейские обычаи и традиции. Оформлен спектакль был в духе Марка Шагала.

А вот восприятие спектакля у нас и там было совсем разное. В «Ленкоме» самая смешная сцена — разговор Тевье с Лейзером, который сватается к дочери Тевье. А тот думает, что разговор идет о продаже коровы. В «Ленкоме» эта сцена идет на сплошном хохоте. А тут сочувственная тишина. Спрашиваю у режиссера:

— А почему тут не смеются?

— Как можно, — отвечает он. — Два пожилых человека запутались в разговоре, ведь память у них уже не та. Разве можно смеяться над старостью? Вот если бы так произошло с молодыми, то было бы очень смешно.

И хотя ответ был для меня не очень убедительным, но отнесся я к нему с уважением и даже с завистью. Старость надо уважать.

СУДЬБОНОСНЫЙ ВЫЗОВ

Откровенно говоря, я не собирался быть юмористом. Я хотел стать врачом. Окончил медицинский институт, четыре года работал врачом «Скорой помощи». И вот тогда, изучая медицинскую литературу, я обратил внимание на то, что многие врачи указывают на смех как на лекарство удивительной силы. В справедливости этого я убедился на собственной практике. Был такой случай: меня вызвали к одной старушке, которая случайно вывихнула себе нижнюю челюсть. Зевнула сладко, челюсть отвисла. Бывает. Одним словом, ее дело — вывихнуть, мое — вставить. Приезжаю к ней домой, вижу: вся комната забита родственниками, соседями, сочувствующими. Посредине сидит моя бабушка, рот у нее открыт, в глазах — печаль. Я, естественно, волнуюсь. Вправление вывиха — операция сложная. А тут еще на меня глядят десятки глаз. Но я виду не подаю, что волнуюсь, а наоборот, очень так солидно и спокойно говорю: «Не волнуйтесь, бабушка, сейчас мы вас мигом вылечим». После этого сажаю бабушку к столу, пододвигаю себе стул...

Вот тут происходит нечто непредвиденное. Я сажусь мимо стула и со всей силой шлепаюсь на пол. По пути инстинктивно хватаюсь за скатерть, со стола на меня падают графин с водой и ваза с цветами.

Наступила зловещая тишина. Я лежу на полу, облитый водой, засыпанный цветами. И с ужасом понимаю, что моему врачебному авторитету пришел конец. И тут в тишине я слышу какой-то странный звук: хи-хи-хи!

Поднимаю глаза и вижу — это смеется моя старушка. Челюсть у нее сама вправилась и теперь лишь чуть подрагивает от смеха.

Тогда я встаю, спокойно отряхиваюсь и небрежно говорю собравшимся: «Ну вот и все!» А потом во врачебном журнале, в графе «проведенное лечение», я записал только одно слово — «рассмешил».

Григорий Горин скончался 15 июня 2000 года у себя дома от сердечного приступа.



Похоронен на Ваганьковском кладбище.


О Григории Горине был снят документальный фильм "Последняя шутка Григория Горина".





Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта www.russiancinema.ru
Материалы сайта www.rian.ru
Материалы сайта www.vestnik.com


Написал сценарии:

Убить дракона - 1990, фэнтези, семейный
Мой нежно любимый детектив - 1986, комедия
Формула любви - 1984, комедия, мелодрама
Дом, который построил Свифт - 1983, комедия
Обнаженный Куренцов - 1980, комедия, короткометражка
Случай на фабрике №6 - 1980, комедия, короткометражка
О бедном гусаре замолвите слово - 1980, комедия, мелодрама, мюзикл,
Тот самый Мюнхгаузен - 1979, фэнтези, комедия
Бархатный сезон - 1978, драма, военный
Ты - мне, я - тебе - 1976, комедия
100 грамм для храбрости - 1976, комедия
Остановите Потапова! - 1974
Формула любви - 1984 (Мелодрама)

P.S Мюнхгаузен: «Прекратите!.. Господи, как вы мне надоели!.. Поймите же, что Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не врет. Я не был на Луне. Я только туда направляюсь. А раз вы помешали мне улететь, придется идти пешком. Вот по этой лунной дорожке. Это труднее! На это уйдет целая жизнь, но придется...»





12 марта 1940 года – 15 июня 2000 года

 

Народный артист Грузинской ССР (1966)
Народный артист РСФСР




Арчил Гомиашвили родился 23 марта 1926 года в Грузии, в городе Чиатура.

Его отец в 1920-е годы был пастухом. Он одним из первых в деревне выучил русский язык, и это тут же сказалось на его карьере - его приняли в комсомол и отправили в Москву, в Школу красной профессуры. Проучившись там пару лет, он затем был направлен в Донбасс, на должность председателя профсоюза угольщиков. Когда у него родился сын, он отправил в Чиатуру телеграмму, чтобы первенца назвали Виктором - в честь победы революции. Так и сделали, но значительно позднее имя Виктор изменилось на Арчил - в честь деда, известного в Грузии священнослужителя.

Партийная карьера отца Гомиашвили завершилась трагически - в конце 1930-х годов он был репрессирован, исключён из партии и направлен в ГУЛАГ. На свободу вышел лишь в 1944 году, однако в партии так и не восстановился. До конца своих дней (а дожил он до 80 лет), он не оправился от этого удара.

Арчил с 1940-го по 1942-й годы учился в Тбилисском художественном техникуме при Академии художеств, но потом связался с хулиганами и его несколько раз арестовывали, однако срока он так и не получил - его спасла амнистия, объявленная в стране. По одному делу, по словам самого Гомиашвили, вместе с ним проходил знаменитый грузинский вор в законе Джаба Иоселиани, едва не ставший потом руководителем Грузии.

В качестве художника Гомиашвили был приглашён Товстоноговым в Тбилисский театр имени Грибоедова для оформления постановки пьесы Л.Хелман "Лисички", а вскоре Товстоногов неожиданно предложил Гомиашвили сыграть в спектакле роль Лео Хаммера.

Актёрская деятельность привлекла Арчила, и позже он переехал следом за уехавшим в Москву Товстоноговым. Увлечение театром привело Гомиашвили в Школу-студию МХАТ, где он проучился несколько лет, но после скандала с дракой 7 ноября 1948 году в ресторане гостиницы "Националь", где Гомиашвили подрался с неким молодым человеком, который попытался ухаживать за популярной киноактрисой Людмилой Целиковской, начинающий актер едва не угодил под суд, после чего ему пришлось уехать из Москвы, и вернуться в Грузию. В Тбилиси его приняли в труппу Академического театра имени Марджанишвили. В течение двух лет он играл там в массовке. Денег катастрофически не хватало, поэтому Гомиашвили приходилось подрабатывать на стороне. В 1953 году актёр вступил в партию, а в 1958 году уехал в Поти и работал сначала в театре имени Г.Эристави, а потом - в Русском театре имени А.Грибоедова. Параллельно он начал сниматься в кино, ролей было не так уж мало, но славы они Арчилу не принесли. Тем временем возраст актёра подходил к сорока годам. За это время он женился, и у него появилось двое сыновей.

Первая кинороль Арчила Гомиашвили - роль Манташерова в 1957 году в историко-революционном приключенческом фильме "Лично известен". Это первый фильм кинотрилогии ("Лично известен", "Чрезвычайное поручение", "Последний подвиг Камо") о революционере-большевике С.А.Тер-Петросяне, известном под именем Камо. В 1961 году актёр сыграл роль Ерошки в мелодраме "Казаки" по одноименной повести Льва Толстого. В 1965 году начались съёмки во втором фильме вышеупомянутой трилогии "Чрезвычайное поручение" и в музыкальной комедии "Иные нынче времена" по одноименной пьесе А.Цагарели. Работу в этой комедии особенно отмечал сам актёр, считая роль в этом фильме одной из своих самых лучших работ, также его порадовало совместное творчество на съёмочной площадке с режиссёром Михаилом Чиаурели.



"Для меня образец человека и режиссёра - Михаил Чиаурели, который снимал фильмы о Великой Отечественной войне, - говорил Арчил Михайлович. - Но после 1953 года этого талантливого режиссёра ссылают по личному распоряжению Хрущёва в Сибирь за то, что он якобы своими фильмами утверждал культ личности. Но этого человека не удалось сломить. После ссылки он вновь берётся за режиссёрскую работу и ставит фильм грузинского классика Цагарели "Иные нынче времена", где снимается его дочь Софико вместе со мной".

Всесоюзная слава пришла к актёру в 1971 году, когда он исполнил роль Остапа Бендера в комедии Леонида Гайдая "Двенадцать стульев", экранизации одноименного романа Ильфа и Петрова. На роль Остапа-Сулеймана-Берта-Марии Бендер-бея Гайдай искал актёров по всей стране. Перед его взором прошли 22 не похожих друг на друга Остапа: Владимир Басов, Владимир Высоцкий, Алексей Баталов, Олег Борисов, Валентин Гафт, Евгений Евстигнеев, Андрей Миронов, Спартак Мишулин, Михаил Ширвиндт, Михаил Козаков, Николай Рыбников, Николай Губенко и другие актеры. Даже певцу Муслиму Магомаеву Гайдай предлагал "примерить" Бендера.

Гайдай был очень суеверным. В первый день съемок с Александром Белявским предложил ассистенту разбить о штатив камеры тарелку "на счастье", но она не разбилась. Гайдай сокрушался: "Не пойдёт! Фарта не будет!". И действительно, Бендер Белявского на фоне Сергея Филиппова смотрелся бедно. Киса Воробьянинов получался внушительнее комбинатора. Гайдай в отчаянии позвал на роль Владимира Высоцкого. И снова фаянсовая тарелка не разбилась. Не удались и съёмки - Высоцкий ушёл в загул. Леонид Иович даже уволил ассистента, который никак не мог разбить тарелку. И тут кто-то рассказал ему, что в провинции уже несколько лет успешно играет Бендера в спектакле "Золотой телёнок" малоизвестный актёр Арчил Гомиашвили.

Гомиашвили в 1958 году, ещё задолго до съёмок фильма вместе с режиссёром Юрием Любимовым поставил мюзикл "Похождения Остапа Бендера" по "Золотому телёнку". Подписав договор с Министерством культуры Грузии, Арчил Гомиашвили с этим спектаклем одного актёра (он сам играл там и Бендера, и Паниковского, и Фунта, и даже Зосю Синицкую), отправился на гастроли по стране. Вот там-то, в Горьком, на его спектакль и пришли Гайдай с командой, которые приехали выбирать место для съёмок. "Когда я пришёл на собеседование к Гайдаю, - рассказывает Арчил,- то посмотреть на мою белую "бендеровскую" фуражку сбежалась вся съёмочная группа. Увидев в окружении режиссёра недоверчивые глаза, я развернулся и ушёл. Навсегда. Позже мне присылали приглашения на кинопробы, но я не поехал".

Однако через пять месяцев режиссёр всё же смог уговорить Гомиашвили. Но в "Госкино", увидев пробы актера, возмутились:

- Почему Бендером будет грузин?

- Так ведь папа у Остапа турецкоподданный. А почему маме не быть грузинкой? - среагировал Гайдай.

В итоге Гомиашвили всё же был утверждён на роль. Интересно то, что во время съёмок Гомиашвили было 44 года, а Бендеру по тексту - всего 28. Но это не смутило ни актёра, ни режиссёра. "Я ведь и сейчас не выгляжу на 75, правда? - говорил актёр под конец жизни. - А тогда подо мной земля поднималась! Я чувствовал себя молодым, тем более что незадолго до "Двенадцати стульев" женился на девушке, которая была младше меня на 24 года".

Во время съёмок на трактовку личности Бендера у Гомиашвили с Гайдаем были совершенно разные взгляды. "Я хотел играть его совсем иначе, - рассказывал Арчил Михайлович. - Ведь он вовсе не легкомысленный и пустой человек. Это Бендер способен остановить поток машин, чтобы дети могли перейти дорогу - как в "Золотом телёнке". Он на три головы выше Кисы Воробьянинова. Ведь Остап мог избавиться от напарника, узнав про бриллианты, но не сделал этого. Я пытался показать глубину моего персонажа в сцене, где герои сидят в лодке и Остап говорит Воробьянинову: "Киса, мы одни, никто нас не любит". Но после проникновенного монолога опускаю руку в воду, меня кусает рак - и зритель снова смеётся. На таком решении настоял Гайдай. Режиссёр не дал мне выявить лучшие качества Бендера. Когда я увидел фильм, он мне не понравился. Мы не разговаривали с Гайдаем пять лет. Первый раз после этого он позвонил мне накануне телепремьеры "Двенадцати стульев" Марка Захарова: "Арчил Михайлович, будут показывать уголовное преступление".



Обострившиеся отношения между актёром и режиссёром получили своё продолжение после процесса озвучания фильма. Бендер в фильме говорит вовсе не голосом Гомиашвили. Помешал грузинский акцент Арчила Михайловича, и роль Остапа озвучил актёр Юрий Саранцев. А песни Бендера поёт Валерий Золотухин. Так что киношный образ великого комбинатора воплотили сразу три актёра. После выхода фильма на экраны, Гомиашвили стал не просто знаменитым, а звездой кинематографа. Он попал в десятку лучших актёров советского кино и был приглашён на приём в Совет Министров СССР. Вместе со словами благодарности ему была предоставлена шикарная жилплощадь в Москве - бывшая трёхкомнатная квартира дочери Сталина Светланы Аллилуевой в "доме на набережной".

Арчил Гомиашвили претендовал и на другие звёздные роли в известнейших лентах. Однако, несмотря на множество романов с известными женщинами, несмотря на покупку одного из первых "Мерседесов" в Москве (по словам Гомиашвили, в те годы он был единственным обладателем такой машины, потом она появилась у сына Щёлокова, затем у шахматного чемпиона Анатолия Карпова, чуть позже у Владимира Высоцкого) и репутацию одного из главных плейбоев столицы, с новыми ролями не клеилось - судьба как будто нарочно не давала ему звёздных работ. К примеру, когда Татьяна Лиознова, с которой у него в то время был роман, собиралась снимать "17 мгновений весны", Гомиашвили попросился на роль Штирлица, но получил отказ. Между тем Татьяна Михайловна именно ему хотела предложить роль Мюллера: "Мне казалось, что он может изобразить Мюллера страшным", - но оскорблённый актёр отказался, оставшись в итоге ни с чем.

В 1973 году Арчил Гомиашвили стал актёром Московского театра имени Ленинского комсомола, а с 1980 по 1988 год был актёром Московского драматического театра имени Пушкина.

В 62 года, когда многие люди уже сидят на пенсии, Арчил Гомиашвили заявил: "Пошли они все подальше с этим лицедейством. Я своё отыграл. И в кино, и в жизни", - и ушёл из столичного театра, начав заниматься бизнесом.

Дух когда-то сыгранного им Остапа Бендера незримо витал над сединами известного актёра. В конце 1980-х годов в Западном Берлине он встретился с 75-летним миллионером Майклом Фильдом, по автобиографической книге которого Гомиашвили хотел снять фильм о нелёгкой миллионерской судьбе (будущий сверхбогач начинал чуть ли не с раскопок помоек) и начал уже писать сценарий. Но переговоры шли ни шатко, ни валко, денег не предвиделось и... "По дороге на очередную встречу я вдруг понял: не видать мне финансирования и вообще - эта встреча будет последней, - рассказывал Гомиашвили. - В ужасном настроении я зашёл в казино. Обменял последние сто марок на фишки и решил сыграть во что-то вроде русской рулетки. Или пан, или пропал! Поставил все деньги на цифру 23, поскольку родился 23 марта. Шарик лёг в нужную ячейку. Повторил - и получилось то же самое. В итоге я выиграл почти 130 тысяч марок. Целое состояние!".

Между тем, это было не последнее берлинское везение артиста. Так как идея снять фильм о Фильде заглохла не по вине Гомиашвили, 75-летний бизнесмен решил по-своему отблагодарить его, и подарил ему десять игровых залов, каждый из них представлял собой несколько комнат с гардеробом, баром, курилкой, дискотекой и массой музыкальных и игровых автоматов. Обслуживали эти залы 80 человек. Эти залы вскоре стали приносить Гомиашвили бешеные деньги. На эти деньги он даже смог открыть в Западном Берлине галерею.

Однако Арчила Гомиашвили вскоре потянуло на родину. Продав игровые автоматы и вернувшись в Москву, в 1990 году актёр стал президентом акционерного общества "Сити-бизнес", а в конце 1992 года открыл в Москве и стал генеральным директором клуба "Золотой Остап", который вскоре стал одним из самых престижных столичных мест, а ресторан клуба в 1996-м и в 1997-м годах был признан лучшим в Европе. Потом открыл магазин фирменных итальянских товаров.



В ресторанном бизнесе он пробыл довольно долгое время, несмотря на почтенный возраст. Вместе с Гомиашвили работали его жена и сын (это его вторая семья). Сейчас ресторана "Золотой Остап" уже нет. На вопрос "Неужели к Остапу перестали ходить?" Арчил Гомиашвили отвечал: "Это был не ресторан, а клуб, где актерская братия справляла дни рождения, свадьбы и поминки. Но в 1998 году все как будто сговорились и перестали ходить. Мне кажется, что рестораны имеют свой критический возраст. "Остап" прожил 12 лет, и его закрытие не было печальным. Всему свой срок..." Он потерял интерес к этому бизнесу. Говорил, что когда теперь заходит в помещение бывшего казино, то недоумевает: как это он здесь сидел до утра, "курил сигарету за сигаретой, пил то коньяк, то виски, мои бедные ноги опухали".

Гомиашвили не забыл, что сильно нуждался в молодости, и ему несколько раз здорово помогла одна известная актриса, депутат Верховного Совета. И теперь, разбогатев, преуспевший экс-Остап последовал её примеру. Он спас от отчисления из ВГИКа десятерых студентов, заплатив за их обучение, а в последние годы также ежемесячно перечислял по пять тысяч долларов обнищавшим грузинским актёрам.



О себе Арчил Михайлович говорил: "Считаю себя очень счастливым человеком, ибо всегда в жизни делал только то, что мне было по душе. У меня много друзей. Счастлив я и тем, что вырастил, воспитал и дал образование своим детям. У меня есть любимая и любящая жена".



В последние годы Арчил Михайлович много болел, в 2004 году у него была обнаружена злокачественная опухоль в лёгких, и на операции в США ему удалили больше сорока лимфоузлов. Однако, вернувшись, он опять эмоционально рассказывал про случившееся: "Через 16 часов меня выгнали из реанимации, а через два дня - из больницы! Сейчас даже забыл, что со мной что-то произошло, ей-богу!" - охотно давал интервью и строил планы. Скончался Арчил Михайлович 31 мая 2005 года в московской больнице.

Он совсем немного не дожил до своего 80-летия и был большим жизнелюбом. Как-то Гомиашвили сказал: "Когда мне было 16 лет, я ехал в поезде и ночью мне приснился сон: я увидел всю свою судьбу, всё, что дальше со мной произойдёт, - в подробностях и со всеми деталями. Я следовал этой программе всю жизнь. Я знал: через год добьюсь одного, через два года - другого. Но, зная последующее, я ускорял события. Я выкладывался полностью: я много любил, я был неуёмный, я никогда не уставал..."



Арчила Гомиашвили был похоронен на Троекуровском кладбище в Москве.



Об Арчиле Гомиашвили была подготовлена телевизионная передача из цикла "Как уходили кумиры".





Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Сайт "Актёры советского и российского кино"
Энциклопедия кино Кирилла и Мефодия
Ф.Раззаков. Досье на звёзд
Сайт "Газета.ru", 31.05.2005
Сайт "Кроссворд-кафе"
Материалы Алексея Новикова



Фильмография:

1. Лично известен - 1957 - Манташеров
2. Иные нынче времена - 1965
3. Чрезвычайное поручение - 1965 - Манташеров
4. 12 стульев - 1971 - Остап Бендер
5. Мимино - 1977 - Папишвили
6. Кавказская повесть - 1978
7. Любовь моя, печаль моя - 1978
8. Комедия давно минувших дней - 1980
9. Золотое руно - 1981
10. Колокол священной кузни - 1982
11. Раннее, раннее утро... - 1983
12. Медный ангел - 1984
13. Без срока давности - 1986
14. Государственная граница. Фильм 5-й: "Год сорок первый" - 1986
15. Мой любимый клоун - 1986
16. Сталинград - 1989
17. Война. На западном направлении - 1990 - Сталин
18. Место убийцы вакантно... - 1990
19. Супермен ("Супермент") - 1990
20. Официант с золотым подносом - 1992
21. Ангелы смерти - 1993





23 марта 1926 года - 31 мая 2005 года

 

 

Режиссер, сценарист, актер

Лауреат Государственной премии РСФСР имени Братьев Васильевых (1970)
Народный артист РСФСР (1974)
Народный артист СССР (1989)

Один из лучших комедиографов советского кино




Леонид Гайдай родился 30 января 1923 года в городе Свободный Амурской области.

Его отец Иов Исидорович Гайдай был уроженцем Полтавщины, родился в семье крепостных крестьян, работал с 11 лет, имел три класса образования и он очень любил читать. В 22 года он был осужден на каторжные работы почти на семь лет. Другому каторжному ссыльному Егору Любимову понравилось его трудолюбие, и Любимов написал письмо домой в Рязань, выступив в роли свата для своей сестры — Марии Любимовой. В письмо для убедительности он вложил фотографию Иова Гайдая. В Рязани это письмо из каторжной Сибири читали всей родней. Старшие сестры Мани Любимовой, Зоя и Клавдия, разглядывая фотокарточку, сказли: «Он же лысый!» Однако кандидатуру жениха утвердили.

Каторга Иова Гайдая закончилась в апреле 1913 года, и он поселился в Амурской области, начав работу на постройке Амурской железной дороги. В 1923 году Гайдай с женой и тремя детьми — Александром, Августой и совсем маленьким Леонидом переехал в Читу, позже — в приангарский железнодорожный поселок Глазково, расположенный в предместье Иркутска, где Леонид Гайдай начал учиться в Иркутской железнодорожной школе №42.



В детстве Леонид очень любил кино, особенно фильмы Чаплина. В воскресенье, когда показывали Чаплина, Леня приходил на первый сеанс. В конце фильма, он ложился на пол между рядами, заползал под сидения и, спрятавшись, пережидал перерыв между сеансами, чтобы снова посмотреть фильм. Иногда он проделывал этот номер несколько раз в день.

Леонид был озорным и непредсказуемым ребенком. Он неплохо учился, много шалил, задирал в школе девчонок. Любит разыгрывать, конфликтовать, лихо бренчал на балалайке, участвовал в художественной самодеятельности, ездил с культурным десантом от клуба железнодорожников по Кругобайкальской дороге, с удовольствием декламировал Маяковского и Зощенко. В 1940 году ему была вручена книга Чехова «По Сибири» с надписью: «Лучшему участнику художественной олимпиады Гайдаю Лене. 14.V.40».



18 июня 1941 года Леонид Гайдай окончил школу, а 23 июня 1941 года вместе со всеми одноклассниками он пошел записываться добровольцем в армию, но в военкомате им сказали, что они должны немного подождать. И тогда Гайдай устроился рабочим сцены в Иркутский театр, где в это время гастролировал Московский театр сатиры. На время войны Театр Сатиры остался в Иркутске в эвакуации. Гайдай смотрел все их спектакли, ездил вместе с ним на гастроли и одновременно занимался в театральной студии при Доме Культуры железнодорожников. Он играл там в нескольких спектаклях, в частности, «Свадьба» и «Медведь» по Чехову.

Позже в письме к брату Леонид Гайдай писал: «... 20 июня 1941 года в 42 ж. д. (школе. — В.Г.) был выпускной бал. Нам вручили аттестаты об окончании школы. А 22 июня, как известно, война... Мы узнаем о ней в 17 часов по иркутскому времени. Как раз в это время я с папой сажал тополя перед домом (вдоль забора, который смотрит на улицу сбоку). Почему—то в это время нам (я имею в виду нашей школе) было очень весело, каждый хотел быстрее попасть в армию, отправиться на фронт воевать с фашистами. Многих постепенно призывали. ...Я, зная, что обязательно буду призван, в сентябре 1941 года поступил на работу в Иркутский облдрамтеатр рабочим сцены. Моя трудовая книжка, которая сейчас на «Мосфильме», датирована сентябрем 1941 г. Так что мой трудовой стаж — 2 года. Вскоре в Иркутск был эвакуирован московский Театр сатиры, а иркутский театр уехал работать в Черемхово. Я был оставлен в Т—ре сатиры. Работал — ставил декорации, открывал и закрывал занавес... Почти все спектакли выучил наизусть (я имею в виду текст). Познакомился с такими замечательными актерами, как В.Я.Хенкин, П.Н.Коль, Н.И.Слонова, А.И.Любезнов, Е.Я.Милютина и др. Некоторым из них — бегал за водкой... 7—го февраля 1942 года, наконец, был призван в армию. Запомнился эпизод: нас уже погрузили в теплушки, вечер... и вдруг я слышу: «Леня!» Выглянул и увидел маму с узелочком. Как она меня нашла — уму непостижимо... Принесла свежеиспеченных пирожков...»

Первоначально его служба проходила в Монголии, где он объезжал лошадей, предназначенных для фронта. Высокий и худой Гайдай на приземистых монгольских лошадях смотрелся комично, но со своей работой справлялся успешно. Несмотря на то, что новобранцев часто забывали накормить, и они сильно голодали.

Еще один отрывок из письма брату: «Я был на хорошем счету. Начальству нравилось, как я «поставленным голосом» подавал команды. Бывало, устраивался такой спектакль. В выходной день, когда все отдыхали в казарме (а казарма была огромная, вмещала два эскадрона — целый дивизион), а я был дежурным по дивизиону, мне один из дневальных сообщает, что идет командир полка. Я специально уходил подальше от входных дверей и ждал. Вскоре раздавался крик дневального: «Дежурный к выходу!» Я, придерживая шашку (ее полагалось носить только дежурному), стремглав бросался к выходу. Увидев командира, я на всю казарму орал: «Дивизио—он, встать! Смирно!» Грохот встающих и... тишина. Строевым подхожу к командиру и четко докладываю. Командир не торопится отдавать команду «вольно», медленно идет по проходу, образованному двухэтажными нарами, вглядывается в стоящих по стойке смирно красноармейцев... Только наши шаги. Пройдет командир этак метров 30, а потом тихо скажет мне: «Вольно». Тут я благим матом (хотя тишина) орал: «Вольно—о—о!» Снова шум, говор... Начальству нравилось. Активно участвовал в самодеятельности...»

Гайдай, как и другие его сверстники, хотел попасть на фронт. И когда приехал военком отбирать пополнение в действующую армию, на каждый вопрос офицера, Гайдай отвечал «Я». «Кто в артиллерию?» «Я», «В кавалерию?» «Я», «Во флот?» «Я», «В разведку?» «Я» — чем вызвал недовольство начальника. «Да подождите вы, Гайдай, — сказал военком, — Дайте огласить весь список». Из этого случая, через много лет родился эпизод фильма «Операция «Ы».

Гайдая направили на Калининский фронт. Он рассказывал: «Когда я услышал о Калининском фронте, я подумал, что нас обязательно провезут через Москву. Я думал, что в Москве живут только красивые люди, и очень хотел ее увидеть. Нас действительно провезли через Москву, но пересекли ее ночью под землей, в метро. Поезд с солдатами шел, не останавливаясь, ни на одной станции, и я Москвы так и не увидел».

Гайдай попал во взвод пешей разведки, неоднократно ходил во вражеский тыл, брал языка, и был награжден несколькими медалями. В 1943 году, возвращаясь с задания, Леонид Гайдай подорвался на противопехотной мине, и был тяжело ранен в ногу. Он провел в госпитале около года и перенес 5 операций. Врачи хотели ему ампутировать ногу, но он от категорически отказался, ссылаясь на то, что «одноногих актеров не бывает». Последствия этого ранения преследовали его всю жизнь. Время от времени рана открывалась, из нее выходили осколки, воспалялась кость и начинались сильные боли. Он был инвалидом, хотя никогда не говорил об этом. Посторонние об этом не только не знали, но и не догадывались. Леонид Иович терпеть не мог показывать свои болезни или недомогания.

Выписавшись из госпиталя, Леонид Гайдай пришел в Иркутский областной драмтеатр, и поступил при нем в студию, которую окончил в 1947 году, несмотря на то, что с детства не выговаривал буквы «р» и «л».

Он играл в спектаклях драмтеатра два года, был хорошим актером и пользовался успехом у публики. О его работе в спектакле по роману Фадеева «Молодая гвардия» писали в газете. Но Леонид достаточно трезво оценивал потенциал своей специфической внешности. И он начал присматриваться к работе режиссеров.

Вопрос об отъезде младшего члена семьи в Москву решался на семейном совете. Иов Исидорович пообещал сыну регулярную материальную помощь от себя. Александр Гайдай также заверил младшего брата, что будет выделять из своего офицерского жалованья деньги на столичное житье—бытье Лелика.

В 1949 году Гайдай поехал в Москву и поступил на режиссерский факультет ВГИКа в мастерскую Григория Александрова, оказавшись на фоне остальных студентов одним из самых заметных. Гайдай поступал со стихотворением Ярослава Смелякова «Про девочку Лиду», которое позже Демьяненко читал Селезневой. Признанных мэтров он удивлял свои актерским талантом. Пырьев и Барнет на просмотрах его студенческих работ сползали со стульев от смеха.

Однажды Гайдай с приятелем выходили из института, и молодая сотрудница ВГИКа, боясь идти по темным улицам, пошла с ними. Через несколько минут Леонид, стараясь говорить как можно развязнее, обратился к девушке: «А ну, снимай шубу!.. Я что, непонятно сказал? Или тебе помочь?» Когда та, растерявшись, начала раздеваться, студенты рассмеялись. И тут же с первого же курса начинающий режиссер был отчислен за профнепригодность. Гайдаю стоило немалого труда восстановиться во ВГИКе с испытательным сроком.

Еще будучи студентом, Гайдай поработал режиссером—практикантом и снялся как актер в комедии Барнета «Ляна». В 1958 году Гайдай снялся еще в одном фильме — в оптимистической драме «Ветер». Это была последняя его работа в качестве актера в чужих фильмах. С середины 50—х годов Леонид Иович обратился к режиссуре и с тех пор на экране появлялся лишь изредка в эпизодических ролях в собственных фильмах.



Во ВГИКе Леонид Гайдай познакомился с Ниной Гребешковой, с которой прожил всю жизнь. У супругов родилась дочь Оксана.

Ухаживая за будущей женой, как и много позже Шурик в его фильме, Гайдай много рассказывал — о фронте и об Иркутске. Гребешкова и Гайдай ходили пешком из института до Гагаринского переулка, где жила Нина (так зовут и героиню комедии), он неизменно опаздывал на последнюю электричку, а когда спустя несколько дней Гребешкова высказала ему по поводу несвежей рубашки, Гайдаю ничего не оставалось, как сделать ей предложение.

Сама Нина Гребешкова вспоминала: «Мы учились во ВГИКе на одном курсе. Он пришел после фронта — раненый, длинный, худой. Не могу сказать, что сразу в него влюбилась... Вот репетируем. Сижу спиной к двери. Ребята заходят (у нас учились и Кулиджанов, и Ордынский) — один, второй... Вроде ничего не происходит. А входит Гайдай — я чувствую его просто кожей. Вообще я его стеснялась. Боялась сказать глупость. Он ведь старше на восемь лет, прошел фронт. А мне было 17 лет... Свадьба была скромная, дома, у нас в коммунальной квартире. Пришли родственники, знакомые, студенты. Мы сняли комнату. Леня был сталинский стипендиат, получал 800 рублей. А я уже снималась, у меня были свои деньги. Как актриса уже была востребована. Кстати, Леня очень обиделся, когда я отказалась взять его фамилию. Потому что стать Гайдай... Не то мужчина, не то женщина».

С 1955 года Гайдай — режиссер киностудии «Мосфильм». Первый фильм «Долгий путь» Гайдай поставил совместно с В. И. Невзоровым в 1956 году. Каким—то образом Михаил Ромм разглядел в молодом режиссере талант комедиографа и посоветовал ему работать в этом направлении. Именно в мастерской Ромма в 1958 году появилась первая комедия Гайдая «Жених с того света» с Вициным и Пляттом в главных ролях. Картина была встречена чиновниками в штыки, фильм обругали, сократили и пустили вторым экраном.

Леонид Гайдай испытал сильное душевное потрясение. Следующий его фильм "Трижды воскресший" вышел через два года, и не имел к комедии ни какого отношения. Картина с треском провалилась, начинающий режиссер впал в отчаяние, не зная, что снимать и уехал к родителям в Иркутск, где и произошел решающий поворот в его судьбе.

На чердаке деревянного дома он обнаружил номер «Правды» с фельетоном в стихах «Пес Барбос» Степана Олейника. Фельетон необычайно увлек его. Он тут же рассказал сюжет жене: «Нинок, ты послушай, как это смешно! Бежит Пес — 2 метра пленки, за ним Бывалый — 3 метра, оглядывается — 1,5 метра. Общий план — бегут все...» Родные только плечами пожали: «Три дурака бегают от собаки со взрывчаткой, которую сами же и бросили. Что ж тут смешного?» Но Гребешкова, знающая характер мужа, вздохнув, сказала: «Потрясающе!»



На роль Балбеса в фильме «Пес Барбос и необычайный кросс» поначалу был утвержден Сергей Филиппов, но к началу съемок он находился на гастролях, а потому ассистенты стали подыски­вать других претендентов. Искали также и двух других актеров. Когда на студию пришел Юрий Никулин, Гайдай сказал: «Все, Балбес у нас есть. Не надо никаких проб».

Что касается грима, то Гайдай сказал:

— Гримироваться вам ни к чему. У вас лицо и так глупое, моргайте только почаще.

Многие придумки Гайдая были выброшены в корзину, во—первых, по соображениям цен­зурным, а во—вторых, ради ритма, ради цельно­сти произведения.

К примеру, «Пес Барбос и необычайный кросс» должен был начинаться так: к высокому сплошному забору подбегает Балбес, пишет ме­лом громадную букву «X», затем к нему присо­единяется Бывалый, выхватывает из рук Балбеса мел и пишет следующую букву «У» и переда­ет мел Трусу. В этот миг слышится трель мили­цейского свистка. Трус быстренько дописывает мелкими буквами «дожественный фильм», и тройка срывается с места. Но, посовещавшись, решили, что такое нача­ло сочтут пошлым, и благоразумно отказались от него. Был также выброшен эпизод, когда, убегая от собаки с динамитом, тройка несется мимо бабушки, которая сидит на опушке и держит корзину яиц. Все трое перескакивают через эту корзину, а затем Никулин, как бы одумавшись, возвращается и, подпрыгнув, попадает точнехонько в корзину. Сцена в общем—то соответст­вовала стилистике фильма, но было непонятно, что делала старушка с корзиной яиц на опушке леса.

В снятом Гайдаем незадолго до «Операции «Ы» и других приключения Шурика» фильме «Деловые люди» по новеллам О’Генри так же было много режиссерских находок. Гайдай чуть ли не помешался на звуках: ходил, стучал по всяким предметам и прислушивался. Когда в «Деловых людях» похищенного парень­ка трясут за ноги, раздается металлический звон. На вопрос, зачем он это сделал, Гайдай пожимал плечами:

— Не знаю. Нравится, и все... А зачем — критики что—нибудь придумают...

Тем временем 9—минутный фильм «Пес Барбос и необычайный кросс» имел огромный успех. Гайдай нашел настоящую «золотую жилу». Приемы эксцентрической американской комедии приобрели у него вполне советское звучание. Незатейливая короткометражка породила уникальный феномен трех суперпопулярных героев—масок советского кинематографа — Балбеса, Труса и Бывалого, которые потом были задействованы в следующей короткометражке «Самогонщики», снятой в 1962 году, в третьей новелле комедии «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», снятой в 1965 году и в «Кавказской пленнице» в 1966—м.

В фильм «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» Леонид Гайдай пригласил юную актрису Наталью Селезневу. Нужно было как—то добиться того, чтобы в новелле «Наваждение», где они с Шуриком готовятся к экзамену по физике, она естественно и без стеснения разделась перед камерой до купальника. Нужно отметить, что в то время подобные сцены для режиссеров и актрис были весьма проблематичны. Леонид Гайдай нашел ловкий ход. Он сказал, что в кадре актрисе нужно будет раздеться...

— Но у вас, возможно, не очень хорошая фигура, — как бы засомневавшись, добавил он.

— Как это не очень хорошая! — возмутилась Селезнева и одним движением скинула с себя платье.

После этого актрисе было уже гораздо проще и легче сниматься в этом эпизоде.

«Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница» и комедия «Бриллиантовая рука», снятая в 1968 году, и удостоенная Государственной премии в 1970—м, образовали лучшую комедийную трилогию 1960—х годов. Эти фильмы за 15 месяцев проката посмотрели 222,8 млн. зрителей, то есть практически все население СССР. Всего аудитория в советских кинотеатрах на фильмах Гайдая составила без учета повторного проката около 600 миллионов человек. Для сравнения — у Стивена Спилберга в США зрителей было раза в полтора меньше.



Во избежание ненужной критики, Гайдай часто шел на разнообразные ухищрения. В фильме «Бриллиантовая рука» Нонна Мор­дюкова, обращаясь к жене Семена Семеновича Горбункова, произносила такую фразу: «Я не удивлюсь, если узнаю, что ваш муж ходит в си­нагогу», но фразу эту Гайдай убрал, опасаясь обвинения в антисемитизме.



В 1971 году на экраны вышла комедия Гайдая «12 стульев». Сам Леонид Иович не раз признавался, что это одна из его самых любимых картин. Экранизировать роман Ильфа и Петрова режиссер решил в 1967 году, до съемок «Бриллиантовой руки». Однако руководители Госкино велели ему подождать, пока Михаил Швейцер поставит «Золотого теленка», и работа Гайдая над картиной начались лишь в 1970 году. Самой большой трудностью стали поиски актера на роль Остапа. Гайдай перепробовал 22 артиста, среди которых были В.Басов, В.Высоцкий, А.Баталов, О.Борисов, Е.Евстигнеев, А.Миронов, пока не остановился на ни кому неизвестном Арчиле Гомиашвили. Сам Гайдай сыграл в этом фильме эпизодическую роль Коробейникова.



В 70—е годы Гайдай поставил еще две комедии, вошедшие в золотой фонд отечественного кино — «Иван Васильевич меняет профессию» в 1973 году и «Не может быть!» в 1975—м. Песня «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь...» из кинофильма «Иван Васильевич…» стала визитной карточкой всех ресторанов страны 70—80—х годов. А фильм стал одним из лидеров проката в том году.

«В кинокомедии должно быть как можно меньше слов, а те, которые есть, обязаны быть лаконичными, отточенными, бьющими точно в цель», — говорил Гайдай. И был верен своим пристрастиям. Трюки сыпали в его фильмах, как из рога изобилия, монтаж был жесточайшим, темп не позволял зрителю перевести дыхание, а слова и фразы сразу становились крылатыми.



У Гайдая был дар работы со словом, что встречается у режиссеров не так часто. Он ва­рьировал выражения и интонации, пока не добивался такого звучания фразы, что она стано­вилась заразительной и ее подхватывали все, кто слышал. Так, сразу же после выхода на эк­ран фильмов Гайдая разошлись многие репли­ки: «Сядем усе», «Клиент готов», «Наши люди на такси в булочную не ездят», «У вас ус откле­ился», «Не виноватая я...» и т.п. Актеры вспоминают, что фильм «Кавказская пленница» еще находился в стадии съемок, а уже повсюду повторяли вслед за В. Этушем: «Шляпу сними». Подсобные рабочие ходили и бормотали друг другу при встрече: «Бамбарбия! Кергуду!»



— Если рабочие смеются, значит, будет смеяться вся страна! — говорил Гайдай и был абсолютно прав.

В начале 80—х на экраны вышли комедии «За спичками» и «Спортлото—82». Эти картины были последними, которые имели большой успех у зрителей. Последующие работы Гайдая «Опасно для жизни!», «Частный детектив, или Операция «Кооперация» и «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон—Бич опять идут дожди» пользовались меньшей популярностью у зрителей.

Прожив с Ниной Гребешковой 40 лет, в конце жизни Гайдай признался: «Мне с тобой очень повезло... Что бы я ни делал, тебе все нравится». Секрет семейного счастья был прост — Нину Павловну отличала необыкновенная женская мудрость. Она никогда не просила мужа, чтобы он снимал ее в своих фильмах. Но если предлагал, не отказывалась. Был случай, на Киевской киностудии предложили главную роль, а Гайдай в это время начал съемки «Кавказской пленницы», где Нине Павловне предстояло сыграть эпизодическую роль врача—психиатра. Гребешкова выбрала работу у мужа.

«Каким был Леня? Посмотрите на Шурика, и вам все станет ясно», — говорила Нина Гребешкова. Леонид Иович был большим наивным ребенком, совершенно неприспособленным к быту. Ему не нужны были ни шикарная квартира, ни машина — ее всегда водила Нина Павловна. Чтобы заработать на кооператив, она снималась на Алма—Атинской студии, там платили больше. Сама же потом делала ремонты. «Зачем? — спрашивал муж. — У нас и так все хорошо!.. Ну, тебе это надо? Делай!» И она шла в магазин за краской и обоями. «Нинок! У тебя там лампочка перегорела», — обращался Гайдай к жене, имея в виду настольную лампу на... своем рабочем столе. «Нинок! По—моему, у тебя в машине что—то капает», — говорил он о семейных «Жигулях».

Нина Гребешкова рассказы­вала еще один случай, который очень точно харак­теризует режиссера. Однажды в Москве пропал из магазинов лук. И вот она ви­дит, что на улице торгуют луком с машины, но стоит огромная очередь. А Гайдай имел книжку инвалида войны. Жена бегом домой:

— Леня, там гигантская очередь! Пожалуй­ста, сходи, купи хотя бы килограмм.

Гайдай отправился за луком и пропал на не­сколько часов. Вернулся с килограммом лука. Оказывается, он все это время отстоял в очере­ди, поскольку стеснялся воспользоваться удос­товерением.

— Почему всего один килограмм, ведь дава­ли по три? — спросила Гребешкова.

— Но ты же велела один килограмм! — от­ветил Гайдай...

Нина Гребешкова рассказывала: «Равнодушный к званиям, он имел их все — до народного СССР. Помню, когда ему давали очередной орден, он приходил и говорил: «Слушай, меня опять записали на какую—то цацку». Он не понимал, зачем артисту вообще звания. Как их можно просить? И он меня в какой—то мере воспитал. Если заслуживал — то дадут. А сама я хлопотать не буду... Зачем? Я от этого ни лучше, ни хуже не стану...»

О последних годах жизни Гайдая вспоминает Нина Гребешкова:

«Последние годы ему тяжело работалось. Он не был лежачим больным, но страдал — на ноге открылась рана плюс эмфизема легких. Причем он курил. Но он был счастливый человек — жил только тем, что его интересовало. Например, любил играть в карты или на «одноруких бандитах». Он проигрывал огромное количество денег.

— Леня! Так никто не живет! — пыталась я остановить его.

— Как никто? Я так живу.

Бороться было бесполезно. К тому же я всегда работала сама, и у меня водились свои деньги... В 1993—м году Волович и Инин написали для него комедийный сценарий о подводной лодке. Но вдруг он сказал: «Ребята, я, наверное, не смогу...»

В 70 лет у него началось воспаление легких... Сначала было плохо — в легких накапливалась жидкость. Потом он уже лучше стал себя чувствовать. Я бывала у него в больнице каждый день, даже ночевала. И вот 19 ноября 1993 года. Стемнело... Я с ним. Он вздохнул — и все. Прибежали врачи, надели маску... Все бесполезно. Он ушел. Тромбоэмболия легочной артерии — оторвался тромб. Произошла закупорка. К тому же он страдал сердечной аритмией. Спасти его было невозможно».

Сразу после смерти режиссера началась переоценка творчества Гайдая, запоздало признанного безусловным классиком, неповторимым мастером советской эксцентрической и сатирической комедии.



Леонид Гайдай был похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.




В 20008 году о Леониде Гайдае был снят документальный фильм "Операция "Ы" и другие приключения Леонида Гайдая", в котором о режиссере рассказали Яков Костюковский, Максим Никулин, Нина Гребешкова, Оксана Гайдай, Виктория Островская, Нина Маслова, Михаил Кокшенов, Дмитрий Харатьян, Светлана Светличная, Наталья Селезнёва, Наталья Варлей, Георгий Юнгвальд-Синкевич, Владимир Этуш и Наталья Крачковская





Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сайта www.leonid—gaidai.ru
Материалы сайта www.akter.kulichki.net
Материалы сайта www.peoples.ru





Фильмография:

1955 Ляна - актер
1956 Долгий путь - режиссер
1958 Ветер - актер
1958 Жених с того света - режиссер
1960 Трижды воскресший - режиссер
1961 Пес Барбос и необычный кросс (новелла в к/а "Совершенно серьезно") - автор сценария, режиссер
1961 Самогонщики - режиссер, автор сценария
1962 Деловые люди - автор сценария, режиссер
1965 Операция "Ы" и другие приключения Шурика (к/а) - режиссер, автор сценария
1966 Кавказская пленница, или новые приключения Шурика - автор сценария, режиссер
1968 Бриллиантовая рука - режиссер, автор сценария
1971 12 стульев - автор сценария, режиссер, актер
1973 Иван Васильевич меняет профессию - режиссер, автор сценария
1975 Не может быть! - режиссер, автор сценария
1977 Инкогнито из Петербурга - режиссер, автор сценария
1978 По улицам комод водили... - худ.рук.
1980 За спичками - режиссер, автор сценария
1982 Спортлото-82 - автор сценария, режиссер
1985 Опасно для жизни! - автор сценария, режиссер
1989 Частный детектив, или операция "кооперация" - режиссер, автор сценария
1992 На Дерибасовской хорошая погода, или на Брайтон-бич опять идут дожди - режиссер, автор сценария





30 января 1923 года — 19 декабря 1993 года

 

Лауреат Государственной премии СССР (1978, за сборник «Витражных дел мастер»)
Лауреат премии Международного форума поэтов за выдающиеся достижения в поэзии (1978, Нью-Йорк)
Кавалер ордена Трудового Красного Знамени (1983)
Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» III степени (2004, за большой вклад в развитие отечественной литературы)
Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени (2008, за выдающиеся заслуги в развитии отечественной литературы и многолетнюю творческую деятельность)




Андрей Вознесенский родился 12 мая 1933 года в Москве.

Его отец Андрей Николаевич Вознесенский был инженером-гидротехником, доктором технических наук, профессором, директором Гидропроекта, Института водных проблем АН СССР, участником строительства Братской и Ингурской гидроэлектростанций. Он также являлся заслуженным деятелем науки и техники Узбекской ССР. Прапрадед Андрея Андреевича, Андрей Полисадов был архимандритом, настоятелем Благовещенского муромского собора на Посаде. Мама Андрея - Антонина Сергеевна Вознесенская была родом из Владимирской области. Там же, в Киржаче, Андрей провел часть детства.

Во время войны Антонина Сергеевна с Андреем были эвакуированы из Москвы, и жили в зауральском Кургане. После возвращения из эвакуации Андрей учился в одной из старейших московских школ (ныне школа № 1060). Эту же школу закончили Андрей Тарковский и Александр Мень. Сочинять стихи Андрей Вознесенский начал достаточно рано, но о своих детских стихах Андрей Вознесенский позже никогда не рассказывал, хотя любовь к рисованию и сочинительству в раннем возрасте у него была огромной. Большое влияние на его судьбу оказал Борис Пастернак, когда-то написавший юному четырнадцатилетнему поэту, приславшему ему на рецензию свои первые стихи: «Ваше вступление в литературу – стремительное, бурное, я рад, что до него дожил». И это, казалось бы, незначительное происшествие соединило двух великих поэтов - начинающего Вознесенского и мэтра Пастернака. Позже их встречи и беседы о поэзии стали регулярными, и эта дружба продолжалась до последних дней Пастернака. Из письма Бориса Пастернака Вознесенскому: «Я – в больнице. Слишком часто стали повторяться эти жестокие заболевания. Нынешнее совпало с Вашим вступлением в литературу, внезапным, стремительным, бурным. Я страшно рад, что до него дожил. Я всегда любил Вашу манеру видеть, думать, выражать себя. Но я не ждал, что ей удастся быть услышанной и признанной так скоро».



Но, несмотря на такое благословление, Андрей Вознесенский в 1952 году поступил в Московский архитектурный институт, который окончил в 1957 году, получив специальность архитектора.

Прощай, архитектура!
Пылайте широко,
коровники в амурах,
сортиры в рококо!..

Первые стихи поэта, сразу отразившие его своеобразный стиль, были опубликованы в 1958 году. Его лирика отличалась стремлением «измерить» современного человека категориями и образами мировой цивилизации, экстравагантностью сравнений и метафор, усложнённостью ритмической системы и звуковыми эффектами. Вознесенский был учеником не только Маяковского и Пастернака, но и одного из последних футуристов — Семёна Кирсанова. Вознесенский написал стихотворение «Похороны Кирсанова», позже положенное на музыку под названием «Памяти поэта» большим поклонником Кирсанова Давидом Тухмановым. Эту песню позже исполнял Валерий Леонтьев.

Начиная с поэмы «Мастера», написанной в 1959 году, поэзия Вознесенского стремительно ворвалась в поэтическое пространство современности, получив признание миллионов читателей. Это был прорыв нового поколения писателей, поэтов и читателей. Наступила эпоха «шестидесятников» - эпоха свободы мысли и творчества. В то время поэтические вечера в зале Политехнического музея стали собирать полные залы, поэты привлекали многотысячные аудитории на стадионы, стали кумирами миллионов. И одним из первых в этой замечательной плеяде был Андрей Вознесенский. Его сборники моментально исчезали с прилавков, каждое новое стихотворение становилось событием.

В Политехнический!
В Политехнический!
По снегу фары шипят яичницей.
Милиционеры свистят панически.
Кому там хнычется?!
В Политехнический!

Ура, студенческая шарага!
А ну, шарахни
по совмещанам свои затрещины!
Как нам мещане мешали встретиться!

Ура вам, дура
в серьгах-будильниках!
Ваш рот, как дуло,
разинут бдительно.
Ваш стул трещит от перегрева.
Умойтесь! Туалет - налево.

Ура, галерка! Как шашлыки,
дымятся джемперы, пиджаки.
Тысячерукий, как бог языческий,
Твое Величество -
Политехнический!
Ура, эстрада! Но гасят бра.
И что-то траурно звучит «ура».

12 скоро. Пора уматывать.
Как ваши лица струятся матово.
В них проступают, как сквозь экраны,
все ваши радости, досады, раны.

Вы, третья с краю,
с копной на лбу,
я вас не знаю.
Я вас люблю!

Чему смеетесь? Над чем всплакнете?
И что черкнете, косясь, в блокнотик?
Что с вами, синий свитерок?
В глазах тревожный ветерок...

Придут другие - еще лиричнее,
но это будут не вы -
другие.
Мои ботинки черны, как гири.
Мы расстаемся, Политехнический!

Нам жить недолго. Суть не в овациях,
Мы растворяемся в людских количествах
в твоих просторах,
Политехнический.
Невыносимо нам расставаться.

Я ненавидел тебя вначале.
Как ты расстреливал меня молчанием!
Я шел как смертник в притихшем зале.
Политехнический, мы враждовали!

Ах, как я сыпался! Как шла на помощь
записка искоркой электрической...
Политехнический,
ты это помнишь?
Мы расстаемся, Политехнический.

Ты на кого-то меня сменяешь,
но, понимаешь,
пообещай мне, не будь чудовищем,
забудь
со стоющим!

Ты ворожи ему, храни разиню.
Политехнический -
моя Россия! -
ты очень бережен и добр, как бог,
лишь Маяковского не уберег...

Поэты падают,
дают финты
меж сплетен, патоки
и суеты,
но где б я ни был - в земле, на Ганге, -
ко мне прислушивается
магически
гудящей
раковиною
гиганта
ухо
Политехнического!

В 1960 году вышли первые сборники стихов поэта – «Парабола» и «Мозаика». Первый сборник Вознесенского «Мозаика» был издан во Владимире и навлёк на себя гнев властей. Редактора Капитолину Афанасьеву за эту публикацию сняли с работы и даже хотели уничтожить тираж сборника. Второй сборник «Парабола» вышел в Москве и сразу стал библиографической редкостью. Одно из лучших стихотворений Вознесенского этого периода под названием «Гойя», нестандартно отразившее трагедию Великой Отечественной войны, — было обвинено в формализме.

Я - Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворон,
слетая на поле нагое.

Я - Горе.

Я - голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.

Я - Голод.

Я - горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой...

Я - Гойя!

О, грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад -
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды -
Как гвозди.

Я - Гойя.

Вознесенский наряду с Евтушенко и Ахмадулиной вызывал резкое неприятие у части советской литературной общественности. Это неприятие выражалось и в стихах — например, в стихотворении Николая Ушакова «Модный поэт» в 1961 году.

Он сменною модой недельной
когда-то пленял молодёжь.
Так что ж ты, цветок рукодельный,
сегодня не модно цветёшь.

Или в стихотворении Игоря Кобзева «Комсомольским активистам» в 1963 году:

Им служат оружьем трясучие джазы
И разный заморский абстрактный бред.
У них, говорят, появился даже
Собственный свой популярный поэт.

На улице Горького в «Окнах сатиры» в 1960-х годах был изображён рабочий, выметающий «нечисть» метлой, - и среди сора-нечисти был изображён Вознесенский со сборником «Треугольная груша». В марте 1963 года на встрече с интеллигенцией в Кремле Никита Хрущёв подверг творчество поэта разгромной критике. Под аплодисменты большей части зала он кричал: «Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам. Я прикажу Шелепину, и он подпишет вам заграничный паспорт!». Поэт, действительно - много ездил с выступлениями в Польшу, США, Италию, Францию, Канаду, Великобританию, Австрию и Болгарию. Во время своих выступлений Андрей Вознесенский стал одним из популярнейших русских поэтов в США.



Его первая поездка в США в 1961 году отразилось в цикле стихов «40 лирических отступлений из поэмы «Треугольная груша», изданной в 1962 году. Уже тогда наиболее прозорливые знатоки поняли, что в лице Вознесенского Россия получила нечто ранее не бывавшее. Уже тогда они говорили, что остросовременная, новаторская, во многом экспериментальная поэзия Андрея Вознесенского воплощает в себе своеобразный синтез лирики и философского начала, музыкальности и бьющей в набат тревоги. Необычный ритм стиха, дерзкие метафоры, тематические «порывы» ломали устоявшиеся каноны «благополучной» советской поэзии. Именно поэтому еще громче и чаще слышались злобные замечания советских ортодоксов и просто завистников.

На окно ко мне садится
в лунных вензелях
алюминиевая птица —
вместо тела
фюзеляж
и над ее шеей гайковой
как пламени язык
над гигантской зажигалкой
полыхает
женский
лик!
(В простынь капиталистическую
Завернувшись, спит мой друг.)
Кто ты? бред кибернетический?
полуробот? полудух?
помесь королевы блюза
и летающего блюдца?
может ты душа Америки
уставшей от забав?
кто ты юная химера
с сигареткою в зубах?
но взирают не мигая
не отерши крем ночной
очи как на Мичигане
у одной
у нее такие газовые
под глазами синячки
птица что предсказываешь?
птица не солги!
что ты знаешь сообщаешь?
что-то странное извне
как в сосуде сообщающемся
подымается во мне
век атомный стонет в спальне...
(Я ору. И, матерясь,
Мой напарник, как ошпаренный,
Садится на матрас.)

После выступления Хрущева по стране началась кампания проработок и разоблачений, и Вознесенский решил на всякий случай не появляться в Москве, скитаясь по стране, где всегда находились его почитатели.



После снятия Хрущева у Вознесенского с властью сложились двойственные отношения. Его выпускали за границу, но только изредка, реагируя далеко не на все приглашения, которые он получал. Его произведения печатали реже, чем запрещали печатать. Каждый его сборник моментально исчезал из магазинов, а часть тиража просто забирала себе номенклатура. За три десятка лет критика писала о нем считанные разы. Но, несмотря на замалчивание, неизменным оставалось восторженное почитание поклонников - от «шестидесятников» до современной молодежи - проявляющееся во всегда переполненных залах, где проходили выступления поэта, в ценах «черного рынка» на сборники, в переписанных от руки текстах. И пусть поэту пришлось распрощаться с Политехническим и Лужниками пронзительными строками стихотворения «Осень в Сигулде» из сборника «Антимиры» - строки этого стихотворения сейчас воспринимаются намного драматичнее, чем в 1961 году:

Свисаю с вагонной площадки,
Прощайте!
...уходим мы,
так уж положено...
друзья и враги, бывайте,
good bye...

В 1964 году Андрей Вознесенский женился на Зое Богуславской, его ОЗЕ, его музе… Отношения Вознесенского и Богуславской были не просто самым ярким романом в литературном мире, но и примером необыкновенной любви и преданности. Именно Андрей выбрал Зою, как будто почувствовал, что только в ней - его спасение, и с ней - его судьба. Сначала она сопротивлялась. Состоявшаяся женщина – литературный критик, писатель, драматург – Богуславская не была готова к переменам в личной жизни. Но он настаивал, и она сдалась, оставив ради него благополучную жизнь и семью. С тех пор они всегда были вместе и в счастье, и в горе. Зоя Богуславская окончила театроведческий факультет ГИТИСа имени А.В.Луначарского, а затем аспирантуру Института истории искусства Академии наук СССР. После защиты диссертации она работала редактором в издательстве «Советский писатель», читала лекции в Московском высшем театральном училище, заведовала отделом литературы в Комитете по Ленинским и Государственным премиям. Она стала инициатором и координатором премии «Триумф». «Я очень мало, что выбирала в жизни, – говорила Зоя Богуславская. – Я никогда не выбирала мужчин, это они меня выбирали. Я не выбирала Андрея Андреевича, это была исключительно его инициатива. Я всегда выбирала самостоятельность и независимость, но одна из самых сильных вещей в моём характере – это сострадание к другому человеку. Я люблю тех, кому нужна. Я соблюдаю то, что сегодня называется достоинством. Никогда не жалуюсь и ничего не прошу. Попадая в беды, я выруливаю без предательства и без компромиссов. Как бы плохо нам ни бывало с Андреем Андреевичем во внешнем пространстве, я никогда не позволяла, чтобы плохо было и во внутреннем. Главное – мы вместе! И, конечно, я бы хотела, вот с таким достоинством уйти из жизни, главное – не пережить Андрея Андреевича – вот и всё…». 46 лет долгой счастливой совместной жизни освятили этот великий союз двух любящих людей.

Перу Андрея Вознесенского принадлежали два десятка сборников прозы и стихов, в том числе «Треугольная груша», «Антимиры» в 1964 году, «Ахиллесово сердце» в 1966 году, «Взгляд» в 1972 году, «Дубовый лист виолончельный» в 1975 году, «Витражных дел мастер» в 1976 году, «Соблазн» в 1978 году, «Избранная лирика» в 1979 году, «Безотчетное» в 1981 году, «Прорабы духа» в 1984 году, «Ров» в 1986 году, «Аксиома Самоиска» в 1990 году, «Видеомы» в 1992 году, «Casino «Россия»» в 1997 году, «На виртуальном ветру» в 1998 году, «Страдивари сострадания» в 1999 году, а также «Девочка с персингом», «Жуткий кризис «Суперстар»», «Гадание по книге» и другие произведения. В 1983 году вышло собрание сочинений Вознесенского в 3-х томах, а в 1993 году в журнале «Дружба народов» был опубликован безразмерный молитвенный сонет «Россия воскресе».

Цикл стихов Вознесенского «Антимиры», написанный в 1964 году, был поставлен в виде сцен и песен Театром на Таганке, где впервые на сцену с гитарой вышел Владимир Высоцкий. На Таганке был поставлен также спектакль «Берегите ваши лица», снятый сразу же после премьеры. На одной из встреч со зрителями Любимова спросили: «Будьте любезны, Юрий Петрович, вот у Вас был такой интересный спектакль, где участвовал Владимир Семенович Высоцкий. И там были слова: «белый линолеум, червоные следы, там были опущены у вас штанкеты»... Вот скажите...» Любимов перебил спрашивавшего: «Ой, нет, это другой спектакль. Это были «Берегите лица», где Владимир первый раз в жизни спел «Охоту на волков». И спектакль закрыли. А меня выгнали. Нет, это не было пьесой. Это были стихи Вознесенского, превращенные... Я же часто делал поэтические свои спектакли. Это был один из поэтических спектаклей на основе поэзии Андрея Вознесенского. Но впервые, и к чести Андрея, он согласился, чтобы Володя спел свою песню. И вот он впервые спел, официально спел, со сцены «Охоту на волков». И зал разразился в неистовых аплодисментах, ногами топали и орали: повторить, повторить, повторить! Но повторить не удалось, спектакль закрыли».



Другим известным произведением, поставленным на театральных подмостках, стала рок-опера Андрея Вознесенского «Юнона и Авось», музыку к которой написал Алексей Рыбников. Эта постановка вот уже много лет пользуется огромной популярностью в московском театре «Ленком» и в других театрах России, как ближнего, так и дальнего зарубежья. Настоящими соратниками, близкими по духу Андрею Вознесенскому, стали для поэта художественные руководители театра на Таганке и «Ленкома» - Юрий Любимов и Марк Захаров.

Марк Захаров рассказывал: «Вознесенский сыграл громадную роль в становлении нашего театра, около 30 лет назад придумав произведение, признанное визитной карточкой труппы. Для нашего спектакля к своей поэме он дописал немало строк, которые еще больше украсили эту рок-оперу. Спектакль «Юнона и Авось» обрел широкую известность не только в России, но и за рубежом. И это произошло во многом благодаря дружбе Вознесенского с великим модельером Пьером Карденом, авторитет которого способствовал показу постановки в Париже, Нью-Йорке и других крупнейших городах мира».

Не меньше Андрей Андреевич сделал и для театра на Таганке. Вознесенский рассказывал: «Когда Таганка как театр еще зарождалась, даже не имела своего имени (помню, как потом скопом долго подбирали ей наименование, а начальство все не разрешало ее «Таганкой» называть), ко мне на Елоховскую приехали ее создатель - Юрий Любимов и завлит Элла Левина. Он еще не был великим режиссером, но уже чувствовал свое предназначение, нетерпеливо поигрывал под курткой плечами гимнаста, привыкшего крутить «солнце» на турнике. На него опасливо косились в коридорах власти. Гости предложили мне стать автором нового театра. Дело в том, что Любимову с его Вахтанговской студией дали помещение малоизвестного театра на Таганке. Идея приглашающей стороны - устроим вечер «Поэт и театр», будет скандал, и публика узнает путь к театру. Я согласился читать во втором отделении, если в первом актеры будут читать за меня. Результатом явились два сценических вечера, именовавшихся в афише «Поэт и театр». Полтора месяца репетировали. Музыку написали В.Высоцкий, В.Васильев и Б.Хмельницкий. Так родился спектакль «Антимиры», прошедший потом более 900 раз».



Так первая встреча с «Таганкой» продлилась на годы. В жизнь поэта шумно вошли Владимир Высоцкий, Вениамин Смехов, Валерий Золотухин, Алла Демидова, 3инаида Славина, Нина Шацкая, Таисия Додина, Борис Хмельницкий и Гоша Ронинсон. А потом «новая волна» — Л. Филатов, Д. Боровский, Т. Сидоренко. Юрий Любимов рассказывал: «Я думал, что это будет спектакль для узкого круга людей, такой любительский спектакль, который мы покажем один раз – и все, так и в афише говорилось. Но спектакль имел большой резонанс. Люди потянулись к поэзии Вознесенского. В театр стали приходить письма, просили показать спектакль еще и еще... И он прошел на нашей сцене 500 раз! Первые спектакли мы ставили и играли с Вознесенским, потом уже – без него. Потому что он все время бывал в разъездах... Когда приезжал, он всегда читал со сцены свои новые стихи. А в зале во время этого спектакля сидели в одном ряду партийная номенклатура и опальные писатели, космонавты и фарцовщики, академики и студенты... Когда на Таганке шли спектакли по стихам Вознесенского, к театру приезжала конная милиция, потому что она предчувствовала, что там будет ажиотаж. В то время не существовало такого жанра – спектакль по стихам поэта. Это было очень ново и непривычно».



В 1979 году Андрей Вознесенский принял участие в выпуске неофициального альманаха «Метрополь». На стихи поэта были написаны многие популярные эстрадные песни, в том числе «Миллион алых роз» и «Песня на «бис», музыка к которым была написана Раймондом Паулсом, «Начни сначала» на музыку Евгения Мартынова, «Плачет девочка в автомате» на музыку Евгения Осина, «Новые московские сиртаки» на музыку Олега Нестерова, а также много романсов на музыку Микаэла Таривердиева. Алла Пугачева призналась, что с 14-ти лет запоем читала стихи Андрея Вознесенского и пробиралась в театр на Таганке, чтобы увидеть «Антимиры»: «Я люблю Андрея Вознесенского как поэта. И люблю его песню «Миллион алых роз», которая стала народной». «Андрей, ты превратил свою и нашу жизнь в цветы поэзии!» – воскликнула певица на юбилейном вечере Андрея Вознесенского.



Последние годы Андрей Вознесенский работал в жанре визуальной поэзии. Всегда стремившийся к синтезу искусств, он соединял чтение стихов с музыкой и демонстрацией так называемых видеом. Выставки видеом с успехом прошли в Музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина в Москве, Париже, Нью-Йорке и Берлине. Его авторские вечера проходили во многих городах планеты. Андрей Вознесенский был автором эссе и статей по вопросам литературы и искусства, он много и плодотворно занимался переводами, активно участвовал в организации авторских вечеров молодых поэтов. Андрей Вознесенский являлся почётным членом десяти академий мира, в том числе Российской академии образования, Американской академии литературы и искусства, Баварской академии искусств, Парижской академии братьев Гонкур, Европейской академии поэзии и других.

С конца 1960-х годов и до последних дней Вознесенский жил и работал в подмосковном Переделкине, по соседству с дачей-музеем Бориса Пастернака, где два раза в год, 10 февраля - в день рождения Пастернака, и 30 мая – в день смерти поэта, проводил поэтические чтения.



Встречам с Пастернаком была посвящена книга Вознесенского «Мне четырнадцать лет»: «Я оказался в Переделкине благодаря аллергии. Она внезапно у меня началась в городе – стало лицо краснеть и опухать, и я заметил, что после дня за городом становится легче. Сам не знаю, что это было. То ли из-за пыли, то ли из-за бензина, то ли мне просто стало тогда тошно в Москве. Просить у начальства я никогда ничего не умел – не в силу какого-то особенного нонконформизма, а просто потому, что это отдельное искусство. Надо быть своим, а своим для начальства я быть не умею. Ни тогда, ни теперь. Тогда за одолжение могли потребовать что-то сказать или написать, теперь могут письмо принести на подпись – поддержите, мол… И дачи долго не было. Только в конце шестидесятых на даче крупного советского литературного генерала, детского писателя по совместительству, обосновались собственные его дети – он жил в другом доме – и прожгли там пол, готовя прямо в помещении шашлык. От дачи они отказались, половина ее досталась пролетарскому поэту Василию Казину, глубокому старику, а две комнаты без кухни – нам. И я сразу туда уехал. Перед смертью Казин свои комнаты передал нам. Он написал, что Вознесенский – хороший поэт и что ему невмоготу было смотреть, как мы ютимся. Вообще люди 20-х годов ко мне относились лучше, чем многие ровесники, – в них жила благодарная память об авангарде, о Маяковском, и я многим обязан их доброму отношению. Тот же Катаев, основатель «Юности», открывавший шестидесятников… Чуковский, которого я еще застал в Переделкине…».



В 2006 году у Андрея Вознесенского случился первый инсульт.

От боли дохну,
Не могу спать,
Мне лезет в окна
75...

– написал, страдая от боли и от бессонницы, Андрей Вознесенский в новой поэме «Серп и топор» в 2007 году.



В день 75-летнего юбилея друзья, коллеги, почитатели таланта поэта поздравляли его с юбилеем в новом здании Театра Петра Фоменко. Когда Андрей Вознесенский, в белом костюме, в синей, под цвет глаз и «васильков Шагала», рубашке и с красным шарфом на шее, появился в актовом зале в сопровождении своей вечной спутницы и берегини, всегда великолепной и внутренне собранной Зои Богуславской – Озы из его поэмы, и направился к креслу в первом ряду, зрители встали с мест и устроили овацию. Михаил Жванецкий, поздравляя поэта, сказал, что: «…Вознесенский создал свой язык в поэзии, новую особую структуру языка, и что поэзия Вознесенского бессмертна, как бессмертно все великое и прекрасное, как бессмертен Петербург, как бессмертна Москва... Людей, которые строили Москву и Петербург, уже нет, а все, что они построили, есть, – и дома, и мосты...» И пожелал, чтобы у Андрея Вознесенского в жизни все было хорошо... И пошутил: «Когда мы спрашиваем у кого-то: «Как у тебя дела?» – и человек говорит: «Нормально», – то как это понимать? Нормально – значит хорошо? Нет, в нашей стране нормально – это значит плохо. А хорошо – это ненормально. Я желаю, чтобы у Андрея Вознесенского все было ненормально и чтобы его дела шли ненормально, то есть значит – хорошо». И еще Жванецкий сказал, как хорошо, когда человек, в том числе и поэт, доживает до старости. Разумеется, у него появляются какие-то болезни, но зато он успевает увидеть и узнать много интересного, много такого, чего не увидит и не узнает тот, кто до старости не дожил. А 75 лет – это даже еще и не старость…

В тот вечер звучало много стихов юбиляра.

- Слово имениннику – Андрею Вознесенскому! – произнес конферансье. Юбиляр не стал подниматься на сцену, просто встал с кресла и стал читать с «листа» новые стихи: «Архитектура» и «Глобализация потепления». Из-за болезни мог читать только шепотом...

Голос теряю. Теперь не про нас
Госстелерадио.
Врач мой испуган. Ликует Парнас –
голос теряю.

Люди не слышат заветнейших строк,
просят, садисты!
Голос, как вор на заслуженный строк
садится.

В праве на голос отказано мне.
Бьют по колёсам,
чтоб хоть один в голосистой стране
был безголосым.

Воет стыдоба. Взрывается кейс.
Я – телеящик
с хором из критиков и критикесс,
слух потерявших.

Веру наивную не верну.
Жизнь раскололась.
Ржёт вся страна, потеряв всю страну.
Я ж – только голос…

Разве вернуть с мировых свозняков
холодом арники
голос, украденный тьмой Лужников
и холлом Карнеги?!

Мной терапевтов замучена рать.
Жру карамели.
Вам повезло. Вам не страшно терять.
Вы не имели.
В Бюро находок длится делёж
острых сокровищ.
Где ты потерянное найдёшь?
Там же, где совесть.

Для миллионов я стал тишиной
материальной.
Я свою душу – единственный мой
голос теряю…

– Меня слышно? – спрашивал Вознесенский, прерывая чтение. И смотрел в зал, на зрителей. «Слышно!» – откликалась аудитория. В зале с тысячью зрителей установилась абсолютная тишина... Затаив дыхание, зал внимал поэту... Когда он дочитал пятый или шестой лист, тишину сменили бурные аплодисменты, овации и крики «Браво!». Зал поднялся и стоя аплодировал. Зрители завалили поэта «миллионами алых роз» и гвоздик, тюльпанов и лилий, ромашек и гербер...



В 2010 году Андрей Вознесенский перенёс второй инсульт, после которого так и не оправился. Андрей Вознесенский скончался 1 июня 2010 года после продолжительной болезни на 78-м году жизни у себя дома в Москве. Отпевание поэта по православному обряду состоялось в церкви святой мученицы Татьяны при МГУ, после чего Андрей Вознесенский был похоронен 4 июня 2010 года на Новодевичьем кладбище в Москве рядом с родителями.

Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить не обутая выйдешь,
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.

Не мигают слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни
Ты меня никогда не забудешь
И уже никогда не увидишь

Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю Боже всевышний!,
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу.

И качнутся бессмысленной высью
Пара фраз, долетевших оттуда,
Я тебя никогда не увижу
И уже никогда не забуду.

Эту речку в мурашках простуды,
Это адмиралтейство и биржу
Я уже никогда не забуду
И уже никогда не увижу.



В 2011 году был снят документальный фильм «Андрей и Зоя», работа над которым началась при жизни Андрея Вознесенского, и продорлжилась уже после его смерти. Фильм состоит из 4-х частей.











Текст подготовила Татьяна Халина

Использованные материалы:

Материалы сайта www.andreyvoznesensky.ru
А. Вознесенский «Мостик» - биографическая повесть
Материалы сайта www.magazines.russ.ru
Материалы сайта www.avos111.narod.ru
Материалы сайта www.kulichki.com


ИНТЕРВЬЮ С АНДРЕЕМ ВОЗНЕСЕНСКИМ:

«Я НЕ ТИХУШНИК И ВАМ НЕ СОВЕТУЮ»



С Вознесенским я в последнее время разговаривал несколько раз – в больнице, на панихиде по Аксенову, на вечерах, куда он приходил… Разговоры длились минут по пятнадцать, не больше, потому что боюсь его утомлять. Но странное дело – на людях он чувствует себя лучше. Это и давняя эстрадная выучка, и внутренний кодекс чести: никто не должен видеть, каково тебе на самом деле.

Он один из крупнейших поэтов ХХ века, и этого статуса не станут сегодня оспаривать даже заядлые его ругатели. Он давно в том статусе, когда любое высказывание предваряется оговоркой: «Вознесенский, конечно, большой поэт, но…» А по-моему, и без всяких но. Вознесенский до сих пор интересен: то, что он умудряется писать, героически сражаясь с болезнью, – поражает свежестью, темпераментом и хваткой. Но, помимо всякой эстетики, поражает мужество, с которым он встречает испытания последних лет: он, вечно упрекаемый то в легковесности, то в истеричности, то в самолюбовании. Я не знаю в последнее время более убедительного примера героизма – по крайней мере в литературе.

«Люди же смотрят»

– Андрей Андреевич, прежде всего, примите мое восхищение. Вы доказываете, что поэт – звание, и подтверждать его надо не только текстами, но и личным мужеством.

– Тут восхищаться незачем, это норма. После того как держался раненый Пушкин, после героических последних месяцев Пастернака – что добавишь? Я в относительном комфорте, меня не травят, слава Богу, отношения с царем выяснять не надо… Две мучительные вещи – приступы, когда теряешь голос, и почти постоянная боль. Поэту трудно без голоса. Я всегда любил читать, многие вещи рассчитаны на устное исполнение. Это надо произносить, или петь, или молиться вслух – все это вещи голосовые. А боль плоха тем, что не вырабатывается привычка, нельзя приспособиться. Но есть навык, я умею сопротивляться – что-то бормочешь про себя, стихи и тут помогают. И кстати, вот эти вечные упреки в эстрадности, которые сопровождали наше поколение с первых шагов. Они вызывались, конечно, тем, что все эти чтения у памятника Маяковскому, а потом стадионные овации и вечера с конной милицией воспринимались политически, а был ведь у этого один важный человеческий аспект, о котором мало говорят. Шумная слава, все ее ругают, она якобы ужасно вредит, но по крайней мере в одном смысле она хорошо влияет на судьбу: когда на тебя устремлено много глаз, у тебя сильный стимул вести себя по-человечески. Больше шансов не сподличать. Соблазн – в хорошем смысле – сделать красивый жест, совершить приличный поступок: люди же смотрят! И враги тоже смотрят. Поэтому улыбайтесь. Пример нашего поколения тут довольно убедителен: среди тех, кого действительно знали, за кем следили, – никто не замечен в подлости. Ошибались все. Приличия помнили тоже все.

– Кстати, о «Соблазне» – лучший ваш сборник, по-моему.

– Не знаю, лучший ли, но из всех своих периодов я действительно больше люблю вторую половину семидесятых и, может быть, кое-что из поздних девяностых, из того, что вошло в том собрания, обозначенный «Пять с плюсом». Там уже чистый авангард, без заботы о том, что скажут.

– Спрашивал вас об этом двадцать лет назад и повторю сейчас: не разочаровались ли вы в авангарде? Во-первых, кое-где он выродился в прямое сотрудничество с государством, как у футуристов. А во-вторых – выродился, и я не знаю, продолжится ли…

– Что касается сотрудничества с государством – это изнанка общего футуристического проекта переделки жизни. Искусство не для того выходит на площадь, чтобы показывать себя: оно идет переделывать мир. Это прямое продолжение модерна, нормальная линия – кончился образ художника-алхимика, затворника, началась прямая переделка Вселенной. «Кроиться миру в черепе». Это было и на Западе, не только у нас, и вторая молодость авангарда – шестидесятые, битничество – продолжение той же утопии. А в России это совпало с революцией, отсюда упования на государство, на утопию, – утопия вообще для искусства вещь довольно плодотворная. А наоборот – не очень. Пока человек чувствует, что он все может и будущее принадлежит ему, он менее склонен к подлостям, чем если чувствует себя винтиком. Авангард предъявляет к человеку великие требования. И сейчас скажу то же, что и двадцать лет назад: ничего более живого в искусстве ХХ века не было, из русского и европейского футуризма выросло все великое, что этот век дал. Русская провинция продолжает давать прекрасные молодые имена, потому что футуристична по своей природе. Там без утопии не проживешь. Противопоставление авангарда и традиции, кстати, ложно – по крайней мере в России. Авангард с его максимализмом и есть русская традиция. «Слово о полку Игореве» как будто футуристы писали. Плакаты авангардистов, в том числе богоборца Маяковского – не атеиста ни в каком случае! – восходят к иконе. Авангарднее русского фольклора вообще ничего нет – рэп шестнадцатого века.

«Лучшие умерли рано»

– Но те молодые, которых вы благословляли (с избыточной щедростью, по-моему), они оправдали ваши ожидания?

– Тут избыточной щедрости не бывает: ругать будут без меня. И я не сторонник теории, что ругань полезна. «Когда ругают – везет», есть примета, но это придумано в самоутешение. На самом деле из тебя ногами выбивают легкость и радость, вот и все. Все талантливые поэты, которых я знал, предпочитали перехвалить, чем недохвалить: это касалось и Кирсанова, и Асеева, которых в свое время так же искренне перехваливал Маяковский, а тот начал с того, что его назвал гением Бурлюк. Не бойтесь сказать «гений», бойтесь не разглядеть гения – несостоявшихся великих в России больше, чем мы себе представляем. И мне очень редко приходилось разочаровываться в тех, кого я поддержал, – почти никогда. Страшно только, что именно они – настоящие – чаще платят за предназначение: ранний уход Нины Искренко, Алексея Парщикова, Александра Ткаченко – это как раз доказательства того, что поэт платит дорого. Особенно если преодолевает сопротивление материала.

– А сами вы предполагали дожить до 75?

– Я никогда в жизни всерьез не принимал эту цифру, мне и 70 уже казались нереальными. Но нам повезло в том смысле, что во второй половине пятидесятых над нами будто разверзлись небеса и какой-то луч ударил. Облученные этой энергией, мы оказались крепче, чем сами рассчитывали. Ранняя слава, ранний счастливый шок от вдруг раскрывшихся границ, от огромных аудиторий – это добавляет живучести. В 70-е все это резко потускнело, обернулось депрессиями, запоями, но облучение не смоешь. Я замечал такой же запас жизненных сил в людях, облученных двадцатыми годами: в Алексее Крученых даже после восьмидесяти лет сидел подросток. Марк Шагал. Эренбург. Лиля Брик. Пикассо. Люди таких эпох, если не становятся их жертвами, живут потом до ста, сохраняя ясный ум и крепость.

– Кстати, вы хорошо знали Лилю Брик – в какой степени справедливы упреки, что она не любила Маяковского по-настоящему, использовала его и т.д.?

– Эти упреки исходят главным образом от людей, которые любят Маяковского – или думают, что любят – сильно и ревниво, и чужая любовь им становится невыносима. Они ссорят его с большинством друзей, думая, что, окажись они рядом, любили бы его больше и правильней. Ссорить поэтов – вообще любимое занятие непоэтов, и круг Маяковского распался не в последнюю очередь поэтому… Он ее любил, ее было за что любить, она и в старости производила ослепительное впечатление, и не было никакой старости, потому что она покончила с собой именно из нежелания доживать инвалидом. При этом она мне рассказывала страшные вещи – вроде того, что они с Осей занимались любовью, а Володя плакал на кухне и ломился в дверь, – но думаю, это был эпатаж. Она много раз недвусмысленно написала, что никогда не совмещала любовников, что к началу романа с Маяковским близости с Осей уже не было. Иногда она проверяла собеседника, говоря резкости или притворяясь страшней, чем была. Но, в общем, все эти мечты, чтобы поэт выбирал себе правильную подругу… Маяковский сделал идеальный выбор. Хотя и Татьяна Яковлева ему была вровень.

«Аксенов – взрыв любви»

– После выхода последнего романа Василия Аксенова – «Таинственная страсть» – личная жизнь шестидесятников опять в центре внимания: некоторые обижаются, а как вы? И что там правда?

– Бог мой, ну кто от Аксенова ждет фактов? А в байки Довлатова кто верит? Жанр байки не предполагает достоверности. Довлатов был великолепный рассказчик, иногда анекдотчик, это тоже требует класса. А Василий Аксенов был поэт, крупный, без скидок, проза его – белый, а иногда рифмованный стих, ритм ее поэтический, «Таинственная страсть» не исключение, он всех нас сделал героями эпической поэмы. В «Илиаде» что, много фактографии? Совпадает общий каркас: ахейцы брали Трою. Видно, с какой любовью это все написано, видно, до чего он в том времени был счастлив и как выл, когда оно кончилось, – я во многом там себя узнаю, но поскольку я меньше бывал в Коктебеле и не так часто запивал, близость с друзьями была скорей заочная. Если кому-то плохо или кого-то травят – все перезванивались; если у кого-то удача – списывались; если кто-то не так сказал или написал – можно было напрямую позвонить, но в этом вихре попоек и свиданок я себя не помню, мой постоянный круг был скорее так называемые технари, физики, круг Крымской обсерватории и Дубны, Новосибирска еще… Но история написания «Озы», которую я и сейчас считаю лучшей своей вещью в шестидесятые, – там вполне точно изложена, просто это точность не дословная, не биографическая. Он же не мемуары писал. Это дошедший до нас взрыв любви. Вот как звезда взрывается, ее уже нет, а взрыв виден. Совершенно целебная проза, излечивающая. Какой заряд силы в нем сидел, и сколько еще он мог!

– Упомянутые вами физики куда-то делись, и техническая утопия у них не получилась – а сколько было надежд!

– Как «куда-то»? Из них получилось почти все диссидентское движение. В нем не гуманитарии преобладали. Сахаров – из них. Эти люди получились очень интересно: вообще ведь диссидент чаще всего получается из элиты, из слоя верхнего, избалованного, где у него есть возможность всему научиться, где царят идеальные отношения, где нет иссушающей заботы о куске: всех этих принцев сталинской эпохи в тридцать седьмом осиротили, и получилось поколение диссидентов. А были еще советские принцы пятидесятых, ядерщики и прочие оборонщики, которые купались в государственной любви, которые были элитой в греческом смысле – культуру знали, за поэзией следили, жили пусть в закрытых, но теплицах… И потом они вдруг поняли, что служат дьяволу. Так и сформировалось это движение – физикам же больше присуща умственная дисциплина, гуманитарий разбросан, «пугливое воображенье»… Сахаров потому и стал его вождем, что – физик, другая организация ума и другая степень надежности. Потом по-разному у всех сложилось, кто-то уехал, кто-то разочаровался, но в общем я не видел в жизни лучшей среды.

– Кстати, кто такая Светлана Попова, памяти которой посвящен «Лед-69»?

– Студентка-биолог, я ее не знал никогда. Мне ее мать написала, что она погибла в турпоходе, что любила мои стихи… Я ее представляю только по фотографии. Мне рассказали, что она, когда они попали в пургу, читала что-то мое, чтобы подбодрить остальных.

– Вы действительно стоите несколько особняком среди шестидесятников – о ваших громких романах известно мало, в попойках вы не замечены… Это свойство темперамента или позиция такая – дальше от скандалов?

– Дальше от скандалов у меня никогда не получалось, хотя я дорого дал бы, чтобы их не было. Они привлекают внимание к автору, но отвлекают – от стихов. Сказать, чтобы я скрывал личную жизнь… в стихах было столько откровенного, что мне-то казалось – я и так слишком открыт. Мы в самом деле жили на виду. Что касается публичных выяснений отношений или тем более запоев – здесь я, пожалуй, и рад выделяться: мне с избытком хватало скандалов с властями или критиками. Надо же чем-то выделяться в череде современников – я здесь за то, чтобы выделяться относительной смиренностью в быту. Хотя по меркам семидесятых годов иностранный пиджак уже был повод для скандала, а шейный платок – безумный вызов. Кого сейчас этим удивишь? Даже самые отъявленные ньюсмейкеры шестидесятых по сегодняшним меркам – школьники.

– Воображаю, как вы относитесь к светским персонажам нулевых.

– Очень хорошо. Во всяком случае, к некоторым. У нас так устроено общество, что в центре внимания – чаще всего недоброжелательного – оказывается яркость. А потом начинается травля, и эта травля формирует, между прочим, не худшие характеры. Нет, я этих ребят люблю. Советская власть любила учить скромности. А между тем об истинной скромности она понятия не имела. Она называла скромностью тихушничество – способ поведения карьеристов, подлецов, тихонь. Я не тихушник и другим не советую.

Хорошие дома на плохой улице

– Сейчас о советской власти опять заспорили, потому что ни одна оценка, видимо, не может в России считаться окончательной. Вы с каким чувством думаете о советском проекте?

– А тут однозначной оценки быть не может, потому что и советская власть была неоднородна. Для меня самый наглядный символ советских лет – это дом Пастернака на улице Павленко в Переделкино. Понимаете, улица была – Павленко, соцреалиста и, в общем, сталинского холуя, со всеми приступами сомнения и раскаяния и даже с проблесками одаренности. Но дом на ней стоял – Пастернака, и улица эта тем будет памятна. На огромной улице советского проекта стоят дома великих людей, которым выпало внутри этого проекта родиться. Они с ним взаимодействовали, они в него привносили свое, и если дома были увешаны лозунгами из Маяковского, то вместе с довольно плоским смыслом они в самом ритме транслировали его бунт. Я не буду зачеркивать большую часть своей жизни. Я при советской власти не каялся, когда у меня находили антисоветчину, и за советчину каяться не намерен. Меня ни та ни другая цензура не устраивает. Видеть в русском ХХ веке один ад или одну утопию – занятие пошлое. Когда тебя спросят, что ты сделал, – ссылок на время не примут. Здесь Родос, здесь прыгай.

– Почему все-таки выдохлась оттепель? Ее прикрыли или она сама закончилась по внутренним причинам?

– Я думаю, ее бы никто не смог прикрыть, если бы она развивалась. Но она именно выдохлась, и это понимают немногие – было видно тогда, изнутри. Тогда, насколько помню, Аннинский об этом написал. Антисталинский посыл закончился довольно рано – все уже было сказано на ХХ съезде. Надо было идти дальше. Чтобы дальше идти, нужно было опираться на что-то более серьезное, чем социализм с человеческим лицом, – или на очень сильный, совершенно бесстрашный индивидуализм, или на религию. У меня, как почти у всех, был серьезный кризис взросления, но он случился раньше официального конца оттепели, задолго до таких ее громких вех, как процесс Синявского и Даниэля или танки в Праге. Думаю, это был год шестьдесят четвертый. Выход был – в религиозную традицию, в литургические интонации, но это не столько моя заслуга, сколько генетическая память, которая подсказала их. Вознесенские – священнический род. Мне кажется, я после оттепели писал интересней. Хотя в «Мозаике» особенно стыдиться нечего.

– Предчувствия катаклизмов у вас сейчас нет?

– Сейчас – нет, есть предчувствие, что меняться будет мало что. Сейчас время внутренних перемен. Человек – это не то, что сделало из него время, а что сделал из себя он сам.

Автор: Дмитрий Быков





12 мая 1933 года - 1 июня 2010 года