В России существует разветвленная система эксплуатации людей в сложных жизненных ситуациях — нарко- и алкозависимых, бездомных, приезжих, ищущих работу в чужом городе: частные реабилитационные центры, которые под видом бесплатной помощи создают рабочие бригады по вывозу мусора или грузоперевозкам; вербовщики, которые продают своих жертв хозяевам крупных и мелких производств. Специально для «Медузы» журналист Ильнур Шарафиев разобрался в том, как работает эта система.

Водитель «Ночного автобуса» петербургского проекта «Ночлежка» Игорь Антонов пять раз в неделю вместе с волонтерами приезжает к местам раздачи еды для нуждающихся на стоянки в разных частях города. Почти всегда он замечает стоящие рядом машины — обычно микроавтобусы, тонированные «Мерседесы» или BMW. Люди из этих машин начинают работать со своей клиентурой еще до приезда Антонова: предлагают бездомным оплачиваемую работу с проживанием и питанием, новую одежду, бесплатную реабилитацию от зависимости, восстановление документов. Сотрудник «Ночлежки» говорит, что все вербовщики похожи друг на друга: «спортивные брюки, [своя] манера ходить, сумочки-барсетки под мышкой, совершенно другой взгляд». По словам Антонова, методы работы у них те же, что у сотрудников социальных служб, — вербовщики отслеживают новых людей и вычисляют тех, кто мог бы им подойти.

Когда автобус «Ночлежки» прибывает на пункт питания, машины уезжают, обычно они забирают с собой двух-трех человек. Куда именно — Антонов не знает, но предполагает, что бездомные попадают либо в частные бесплатные реабилитационные центры (иногда их называют «трудовыми домами» или «домами трудолюбия»), либо на крупные или мелкие производства.

Дагестанские кирпичи

Вербовщикам интересны не только бездомные — они ищут любого, кто способен выполнять физическую работу бесплатно или в обмен на базовые бытовые условия. Обычно это люди в тяжелой жизненной ситуации, с алкогольной или наркотической зависимостью — им нужна помощь, поэтому с ними легко установить контакт. «Типичная схема трудового рабства: вербовка, транспортировка, продажа, эксплуатация, — рассказывает Дмитрий Полетаев, директор Центра миграционных исследований, который изучает миграцию в постсоветских странах и регионах России. — Вербовщики много обещают и помогают. Могут бесплатно довезти до работодателя, а тот заявляет — дорогу нужно отработать. За проживание, еду, сигареты деньги вычитаются, за якобы сломанное или украденное оборудование — штрафы. Так начинается движение к долговой кабале».

По данным Международной организации труда, по всему миру в трудовом рабстве состоят около 20 миллионов человек. Доход от такого бизнеса сопоставим с торговлей наркотиками или продажей оружия. «Наркотики заканчиваются, оружие изнашивается, а человека можно перепродавать до тех пор, пока он не умрет», — говорит Дмитрий Полетаев. По его мнению, уголовных дел по статье 127.2 Уголовного кодекса («использование рабского труда») сейчас заводится крайне мало. «Очень сложный процесс сбора доказательной базы, не хватает следователей, которые умеют расследовать эти специфические дела, фактически не работает программа защиты свидетелей — те, кто решается выступить против работорговцев в суде, могут быть убиты их сообщниками», — объясняет эксперт.

«Видимо, сложилась система, при которой торговля людьми и трудовое рабство — это норма, — продолжает Полетаев. — Существует международнаяградация стран, которые борются с торговлей людьми — Россия попала в третью категорию, где законодательство существует, но борьба против проблемы недостаточна и проводится мало информационной работы. Я не сторонник того, чтобы вешать на полицию всех собак, проблема намного глубже. Если работа в этом направлении будет усилена, тогда, из-за крайней сложности и больших временных и ресурсных затрат при ведении дел о торговле людьми, могут снижаться общие показатели раскрываемости, а от этого сейчас зависит зарплата сотрудников органов».

Как показывает судебная статистика, за 2015 год по соответствующей статье было осуждено четыре человека. «Такого рода случаи трудно доказать — власть говорит, что рабства нет и не может быть в принципе, поэтому возбуждение дела по этим статьям практически невозможно, — говорит юрист фонда «Общественный вердикт» Ирина Бирюкова. — Есть множество случаев, когда люди и сами не обращаются в правоохранительные органы. В том же Гольяново (нашумевшая история с работниками местного магазина, которых насильно удерживали владельцы — Прим. «Медузы») одна девушка убежала и обратилась в полицию. Полиция, которая «кормилась» из этого магазина, вернула ее хозяину, там ее избили при других работниках. После такого у остальных, естественно, не возникнет никакого желания обращаться в правоохранительные органы».

Антона Погорелова из Нижегородской области продали на кирпичный завод в Дагестан за 18 тысяч рублей. В 2015 году он приехал в Москву, чтобы найти работу. В поезде у него закончились сигареты; на площади трех вокзалов он подошел к случайному человеку и попросил закурить. Тот угостил Антона, представился Захаром, они разговорились. Захар предложил мужчине «хорошую работу у моря», тот был не против. До Дербента они добирались на автобусе, документов у Антона с собой не было, но федеральные посты они проезжали просто: его прятали в багажный отсек, который полицейские за всю дорогу ни разу не проверили.

В Дербенте Захар передал Антона хозяину кирпичного завода в селе Ново-Гапцах. Тот заявил, что готов платить ему только десять тысяч в месяц, а деньги, которые он заплатил за Антона вербовщику, надо отработать. До места назначения они доехали вечером, и уже на следующий день Антон вышел на работу. 

Завод представлял собой открытое помещение с кучами глины, где каждый день с шести утра до девяти вечера с перерывом на обед надо было резать кирпич, складывать его на арку и обжигать на огне. Кормили скудно: на завтрак — стакан чая и хлеб с маслом, на обед — суп, обычно гороховый, иногда с мясом, второе — на ужин. Через три месяца Антон попросил отправить его домой, денег на дорогу у него не было, а с родственниками он связаться не мог. Но ему отказали — деньги он еще не отработал, причем все это время из его зарплаты каждый день вычитали сумму за cигареты и спирт. (Спирт на большинстве кирпичных заводов дают каждый вечер — так рабочих легче контролировать, они быстрее засыпают и не думают о побеге.)

О своей истории Антон рассказал уже после освобождения: через несколько месяцев Погорелова случайно встретил Закир Исмаилов, руководитель дагестанского отделения движения «Альтернатива», которое занимается борьбой против трудового рабства. Он с братом возвращался на машине в Махачкалу и, проезжая мимо села Ново-Гапцах, увидел, как на дороге трое мужчин избивают двух других. Исмаилов и его брат вмешались; оказалось, что били работников завода за то, что они без разрешения ушли с территории. Исмаилов предложил отправить их домой, но согласился только Антон. 

«Это неудивительно, они боятся — за людьми на заводе всегда есть присмотр, у них нет ни документов, ни денег, они не знают, куда им бежать. Если дают телефон, то с отрицательным балансом, чтобы нельзя было звонить родственникам или друзьям. Иногда [работники] убегают, но куда им идти? Тем более они никому не доверяют, даже нам», — объясняет Исмаилов.

Он начал заниматься проблемой трудового рабства в России случайно: в мае 2013 года увидел пост в фейсбуке — в нем речь шла о гражданине Узбекистана Лутфилле Ишанкулове, который в тяжелом состоянии попал в махачкалинскую больницу. Поговорив с ним, Закир узнал, что Лутфиллу привезли в Махачкалу два года назад с площади трех вокзалов, где к нему подошли вербовщики и предложили работу в южных регионах. Когда он заболел, работодатели заперли его в подвале, рассчитывая, что он умрет. Через десять дней Ишанкулов был уже при смерти — тогда его привезли на окраину города и выбросили из машины. Мужчину подобрали люди, которые проезжали мимо, и отвезли в больницу, где он умер через несколько дней (Закир общался с ним, пока он еще был жив); «хозяев» полицейским найти так и не удалось.

С тех пор Исмаилов начал искать предприятия, которые использует рабский труд, и присоединился к «Альтернативе». Создал движение в 2012 году Олег Мельников — активист, когда-то бывший одним из инициаторов «Антиселигера» и движения в защиту Химкинского леса, позже в российской политике разочаровавшийся (в 2014 году Мельникова сначала задержали по «Болотному делу», а потом он поехал на Донбасс воевать за ополченцев). «Мы все крепкие ребята, и если закон не действует по отношению к одним людям, то он не работает по отношению к другим, — говорит Мельников, намекая, что иногда активистам приходится применять силу. — Мы, конечно, никого не убиваем, но если человека удерживают и не отпускают с нами — стараемся всячески показать, что хозяину легко жить не придется». 

За первые три года «Альтернатива», по утверждению активистов, освободила около пятисот человек, после этого статистику вести они перестали. Большинству людей приходится выбираться из рабства самим — зачастую без денег и документов. 

Во многом поэтому Алексей Донецкий был в рабстве четыре раза. Впервые он решил бежать, когда хозяева в городе Новоалександровске Ставропольского края несколько раз побили его пластмассовыми сантехническими трубами за отказ от работы — сбора лука, копки огородов, уборки мусора. Однажды ночью они забыли запереть калитку; Алексею удалось уйти, четыре дня он ночевал у пруда около Новоалександровска практически без еды. Донецкому надо было заработать на обратный билет до Петербурга, откуда он приехал в Ставрополье, и, не найдя работы в местной церкви, он обратился к полицейскому, который предложил ему торговать ворованными телефонами или помочь с ремонтом в комнате. Алексей отказался.

Тогда, вспоминает Донецкий, полицейский познакомил его с Виталием, корейцем, у которого была работа — поливать поля с растениями; за сотрудника он заплатил полицейскому тысячу рублей. Через месяц он перенес инсульт, и Виталий отвез его в больницу в Астрахань, ничего не заплатив. После выписки Донецкий пошел на вокзал, чтобы попытаться уехать домой без денег, там к нему подошла женщина и предложила работу на кирпичном заводе в Махачкале. Когда через неделю Донецкий опять не смог работать из-за плохого здоровья, хозяин отправил его в местную церковь, где, как он рассказал, есть ночлег и работа. Дойти туда Алексей уже не смог, его, лежащего без сознания, подобрал охранник и передал врачу, который сделал его своим помощником по хозяйству. «Кормить-кормил, но денег не давал», — вспоминает Алексей. Через две недели врач сам обратился к активистам из «Альтернативы».

«На людей есть свои расценки, — объясняет Исмаилов, работающий в основном на юге России. — Если худой, цена — 15 тысяч рублей. Если есть специальность — механик, тракторист, водитель, — в районе 20-30 тысяч». О цене договариваются работодатели и вербовщики — по оценке активистов, двадцать процентов людей они заманивают обманными обещаниями, остальным подмешивают снотворное (обычно — в алкоголь).

Как автобусы вербовщиков проезжают через федеральные посты ГАИ на пути в Дагестан, Исмаилов объяснить не может, по его опыту, выехать оттуда без досмотра практически невозможно. По подсчетам «Альтернативы», только в Дагестан приезжают около семи-восьми микроавтобусов в день, внутри каждого — два-три будущих трудовых раба. «В основной массе они без документов, мне попадались люди в региональном, федеральном или международном розыске», — говорит Исмаилов. По оценкам проекта, в Дагестане около пятисот кирпичных заводов, и им постоянно нужна рабочая сила — в регионе сейчас, несмотря на кризис, большая стройка.

«Значительная часть той части дагестанского населения, у которой есть свободные деньги, в качестве самого верного вложения рассматривает недвижимость — квартиры или, как они их называют, секции и индивидуальные дома, — объясняет Константин Казенин, старший научный сотрудник Российской академии народного хозяйства и госуправления. — В Дагестане по-прежнему высокие риски для занятия бизнесом и инвестициями, а строительство — один из самых безопасных способов вложения. Есть и культурный момент — человек, имеющий семью, должен построить свой дом». Эксперт допускает, что стройматериалы сбывают и в другие регионы, но, по его мнению, большая их часть остается в республике.

Однако, уверены активисты, проблема трудового рабства распространена по всей России — им поступают сигналы из Ингушетии, Чечни, Москвы, Волгоградской области и других регионов.

В среднем люди проводят на кирпичных заводах один рабочий сезон — шесть-семь месяцев, зимой работать с глиной трудно и держать людей хозяевам невыгодно. Если с рабочими и составляют договор, то от руки, — по словам Исмаилова, обычно там прописывается, что человек добровольно приехал на сезон, отдал документы, согласен на оплату в конце сезона. Некоторые, однако, остаются на заводах на куда больший срок — например, Сергей Хливной из Мурманска провел в рабстве восемнадцать лет, побыв у восьми разных хозяев; Петра Никулина в феврале активисты привезли в родной Воронеж спустя шестнадцать лет — билет на поезд ему не продавали, пришлось ехать на автобусе, потому что у него был только паспорт советского образца.

По словам Исмаилова, хозяева кирпичных заводов сейчас чувствуют себя безнаказанно. «Случаев, когда директора [такого бизнеса] посадили за использование рабского труда — нет. Многие спрашивают меня, где на этих заводах заборы, как удерживают людей? Да нет ничего, люди боятся физически и не знают, куда им бежать, тем более без денег и документов. К тому же хозяева не знают закон и в целом не понимают, что человек — это не их собственность, — продолжает активист. — Они могут его перепродать, побить, убить — ничего им за это не будет».

Лечение лопатой

Люди «в трудной жизненной ситуации» могут попасть не только на производство, но и в частные реабилитационные центры, где денег за саму реабилитацию не берут. Николай Каклюгин, психиатр-нарколог и председатель общественной организации «Матери против наркотиков» в Краснодарском крае, рассказывает, что такие центры начали появляться в середине 90-х годов — когда в Россию пришли неопятидесятнические религиозные структуры. «Пионером была «Новая жизнь» Сергея Матевосяна, они собирали бездомных из питерских подвалов, вывозили в свой дом, создав там огромную общину».

В 2007 году в «Новую жизнь» попал Александр (имя изменено — Прим. «Медузы»). Это была не первая его попытка бросить героин — он прошел все этапы, которые обычно проходит наркозависимый на начальном этапе: «поговорить, поехать в деревню, потерпеть», — рассказывает он, загибая пальцы.

Что такое «Новая жизнь», Александр заранее не узнавал, ему было все равно, тогда он употреблял около десяти грамм героина в день, был в «близком к смерти состоянии» и хотел бросить наркотики. В Петербурге он вместе с отцом должен был встретиться с руководителем центра в бывшем здании кинотеатра в районе нынешнего Охта-центра. «Мы приехали раньше и сели ждать в парке рядом со входом. Мне было плохо — я ничего вокруг не видел, а отец говорит — «какие-то люди странные в этот кинотеатр идут, восторженные, улыбаются»».

Через какое-то время они решили зайти внутрь и увидели полный зал; те, кому не хватило места, стояли в проходе. «На сцене под гитару пели песни «Господь нас всех спас», «Мы все будем счастливы», половина людей на припевах поднимали руки, кричали «Аллилуйя» и улыбались, — вспоминает Александр. — Меня передернуло, отец предложил поехать домой — заметьте, человек, у которого я ежедневно воровал деньги, орал на него и терроризировал».

Александр решил остаться — он хотел хотя бы снизить свою ежедневную дозу. Реабилитационный центр находился на заброшенной воинской базе под Петербургом, в деревне Котлы — 50 гектаров с бараками, столовой, баней, коровником, огородом, обнесенных забором, всего там жили около двухсот человек. Условия были скромные: Александр жил в четырехэтажной казарме, спал на двухъярусной кровати и большую часть времени работал. 

Его «поставили на брусчатку» — он должен был размешивать цемент и краситель, закидывать лопатой смесь в вибростанок, высыпать в форму и выкладывать готовую брусчатку. «Со мной был «старший» — бывший наркозависимый, который находился в центре уже несколько месяцев. В первый же день я сказал ему, что у меня понос из-за наркотиков, а он ответил: «Вот БСЛ — Большая Совковая Лопата, она тебя излечит от всего»». Брусчатка, как полагает Александр, дальше шла на продажу — «они же должны были платить за электричество и газ, налог на землю».

На обед реабилитантам давали сечку, иногда c листом салата, который выращивали здесь же, или лапшу быстрого приготовления. «Перед едой все сказали «Аллилуйя», и руководитель дома попросил помолиться за то, чтобы у нас был хлеб, — вспоминает Александр свой первый день. — Меня это удивило, потому что под комнатой, в которой я жил, была пекарня, и оттуда постоянно пахло хлебом».

Александр говорит, что дома он пережить ломку бы не смог — уснул бы в первый раз только через месяц, — а после трудового дня у него проблем со сном не было. «Большая Совковая Лопата действительно вылечила меня», — смеется он. Правда, через десять дней он решил из «Новой жизни» уехать. По правилам дома, в тот же день покидать «трудовой дом» было нельзя — на раздумья давали трое суток. Александр подумал и все же уехал — «благополучно колоться дальше».

Вскоре он попал в «мотивационный дом» в Казани, теперь наркотики не употребляет и руководит платным реабилитационным центром для наркозависимых. «Когда ко мне обращаются родители наркомана и говорят «у нас нет денег», я им рассказываю про бесплатную реабилитацию и говорю: идите, но используйте эту отсрочку, пока он не колется, чтобы найти деньги [на нормальное лечение]». Правда, отмечает Александр, «трудовые дома» за последние годы сильно изменились и стали более коммерческими.

Экономика эксплуатации

Кирилл (имя изменено — Прим. «Медузы») увидел объявление на дорожном столбе о «помощи в трудной жизненной ситуации» в Киеве в 2009 году, когда страдал алкоголизмом. Он пришел по обозначенному адресу в местный филиал организации «Преображение» — трехэтажный дом, где жили восемнадцать реабилитантов, в основном, бездомные, среди которых были алко- и наркозависимые. Один из руководителей дома (всего их было четверо, их также называли «лидерами») попросил отдать ему паспорт и телефон и запер их в сейфе. Он также объяснил Кириллу правила: нельзя звонить по телефону, курить, пить больше раза в месяц, иметь личные деньги или ценные вещи при себе. Отношения с девушками тоже были под запретом, а за работу денег никто не обещал.

День в «трудовом доме» начинался в шесть утра, когда все шли на работу, делясь на группы, — обычно перевозить офисы и квартиры или копать могилы (в рекламе группы называли себя «трезвыми грузчиками»). С ними отправляли одного из лидеров — Кирилл описывает его как «физически крепкого особо верующего брата, который следил за каждым нашим шагом». Когда работы не было, руководитель говорил, что не будет и еды — так как денег на нее они не заработали. «Это могло продолжаться целую неделю, — рассказывает Кирилл. — Хотя и в обычные дни с этим были проблемы: на завтрак — две ложки непонятной каши, два кусочка хлеба, которые просвечивают, если навести на свет. В обед супом называлась баланда — тарелка воды с двумя картофелинами, вечером — каша без ничего».

Вениамин Деменко, бывший пресс-секретарь «Преображения России», который сам руководил филиалом организации в городе Осинники в Кемеровской области, объясняет это типичной экономикой «трудового дома»: «30-40% прибыли уходило на аренду жилья, питание и проезды к месту работы и обратно, 10% отчислялось руководству в Кемерово, еще по 10% — на развитие проекта в регионе и рекламу», в том числе объявления о «помощи в трудной жизненной ситуации», которые расклеивали сами реабилитанты — как говорит Деменко, «условно бесплатная рабочая сила».

Остальные 30-40% прибыли доставались самому филиалу. «Ясно, что еще вчерашний наркозависимый сегодня, получив безграничную власть, вряд ли сможет бороться против соблазнов, — рассуждает Деменко. — Руководитель понимал, что лишить людей финансовых средств — тоже действенная мера, чтобы удержать человека в коллективе».