Московская династия: Толстые

Московская династия: Толстые

Люди, 20 мин. на чтение

Московская династия: Толстые

Евгения Гершкович

22.07.2020

•  
•  
•  

Род графов Толстых отличался одаренностью, незаурядностью, энергичностью, противоречивостью и плодовитостью. От великого русского писателя Льва Николаевича Толстого, точно от могучего дерева, раскинулись ветви его детей, внуков, правнуков и праправнуков. Исследуем одну из них, ветвь Ильи Львовича Толстого вместе с его правнучкой, журналисткой и филологом Феклой Толстой, ее сестрой, лингвистом Марфой Толстой, и их мамой, профессором, доктором филологических наук, академиком РАН Светланой Михайловной Толстой.

Светлана Толстая	Фекла Толстая

Давайте начнем разговор с истории Ильи Львовича, второго сына Льва Толстого.

Фекла Толстая: Я не так много знаю о своем прадеде. Характеристику сыну дал сам Лев Николаевич в письме к двоюродной тетке: «Ширококост, бел, румян, сияющ. Учится дурно. Всегда думает о том, о чем ему не велено думать. Игры выдумывает сам. Аккуратен, бережлив, «мое» для него очень важно. Всегда горяч и violent (порывистый), сейчас драться; но и нежен, и чувствителен очень. Чувствен — любит поесть и полежать спокойно…  Все недозволенное имеет для него прелесть… ». И заключил: «Илья погибнет, если у него не будет строгого и любимого им руководителя».

Известно, что гимназии Илья Львович не окончил, служил в Сумском драгунском полку. Профессии как таковой не имея, занимался разными вещами, что касается бизнеса — не слишком удачными. Хорошо еще, что средства имелись у его жены, происходившей из дворянского рода Философовых. Сначала молодая семья жила в имении Гриневка в ста верстах к югу от Ясной Поляны. Там родился и мой дед Илья Ильич.

Потом Илья Львович переехал в Калужскую губернию, в имении Дубровка (Мансурово) купил огромный дом, он сохранился до сих пор и сейчас принадлежит музею «Ясная Поляна».

В 1916 году Илья Толстой оставил семью и уехал в Америку, практически прервав общение с детьми. Детей было семеро: Анна, Михаил, Андрей, Илья, Владимир, Вера и Кирилл. Впоследствии, уже после перестройки, его внук, мой дядя Илья Владимирович Толстой, который заведовал кафедрой на журфаке в МГУ, ездил в Америку, старался узнать побольше об Илье Львовиче, искал его дом и могилу и написал книгу о своем деде.

Где был похоронен Илья Львович Толстой?

Ф. Т.: Последние годы он преподавал в Йельском университете, в Коннектикуте. Был похоронен в Нью-Хейвене, где удалось побывать и мне. Мы поставили крест на могиле Ильи Львовича Толстого с правильными датами жизни и смерти.

Была я и на его даче в деревне Чураевка в 150 километрах от Нью-Йорка, в местности, очень напоминающей Россию. Здесь в 1920–1930-е годы возникла небольшая колония русских эмигрантов. Сохранился маленький домик Ильи Львовича Толстого с росписями Николая Рериха на стенах, сохранилось пианино, на котором, по-видимому, играл Рахманинов, неоднократно приезжавший сюда. В Чураевке также бывал авиаконструктор Игорь Сикорский.

В Америке Илья Львович женился на теософке Надежде Климентьевне Катульской, женщине довольно странной. Она была вегетарианкой и мужа заставляла строго следовать диете, пить невкусные настои из трав, не давала ему есть. В семье считали, что Катульская мучила Илью Львовича и оставила его умирать в одиночестве.

Его младшая сестра, Александра Львовна Толстая, которая в 1930 году перебралась в Америку, была у постели Ильи Львовича, когда тот оказался абсолютно одиноким, и ухаживала за ним. Есть предсмертное письмо детям, где, обращаясь к каждому, Илья Львович просит прощения. Он скончался в 1934 году. В том же году в Праге умерла его первая жена.

Ваша прабабушка.

Ф. Т.: Да, Софья Николаевна Философова. У нас дома висит ее детский портрет кисти ее отца, художника Николая Алексеевича Философова. Когда я была маленькая, гости говорили: «Какой прекрасный Феклин портрет». А это моя прабабушка, на которую я очень похожа.

Илья Львович Толстой и Софья Николаевна Философова с детьми

Софья Николаевна родилась во Флоренции. С Ильей Львовичем они очень рано поженились. Это был первый брак детей Толстых. Лев Николаевич и Софья Андреевна очень нежно относились к невестке, у них были близкие отношения. Анна Ильинична, Анночка, была их первой внучкой, фактически ровесницей их младшего сына Ванечки.

Для внучки Анночки ее дед Николай Алексеевич Философов вырезал тот самый орнамент из птичек и лошадок, украшающий веранду яснополянского дома. А Софья Андреевна увидела и сказала: «Ой, как хорошо!» Теперь этот рисунок повторяют в своих домах живущие в разных странах Толстые, и не только Толстые.

Расскажите о судьбе Софьи Николаевны и ее детей после Гражданской войны и 1917 года.

Ф. Т.: Это было поколение 1890-х годов, которое попало под каток войны и революции. Сыновья Ильи Львовича и Софьи Николаевны, мой дед и три его брата, учились в кадетских корпусах. Все они оказались в Белой армии. Двое погибли во время Гражданской войны. Андрей Ильич, полный георгиевский кавалер, на Перекопе в 1920 году стоял над окопом и в упор расстреливал цепь красных. Получил пулю в живот и погиб. Недавно было найдено кладбище, где он похоронен, поставлен крест. Михаил Ильич погиб в 1919 году от тифа. Софья Николаевна вывезла из Новороссийска дочь Веру.

Мой дед Илья Ильич Толстой (1897–1970) воевал на восточном фронте в Гражданскую. Он был личным адъютантом генерала Каппеля. В психической атаке в фильме «Чапаев» имелись в виду именно части Каппеля.

К сожалению, не сохранилось дедушкиных воспоминаний, он никогда не говорил о том времени. О дедушке я знаю из рассказов отца, тоже не записанных, к сожалению.

Илью Ильича трижды выводили на расстрел. Известно, что он избежал расстрела только потому, что, стоя у стенки под дулами винтовок, на чем свет стоит материл красных. И тогда те, кто собирался его расстреливать, усомнились в том, что он коммунист. Потом дед тяжело заболел тифом и уже был среди тех, кого при эвакуации госпиталя Белой армии не брали в эшелон и оставляли умирать.

Но какая-то сестричка сжалилась над умирающим, и он оказался в одном из последних поездов, которые выезжали из Иркутска. А в эмигрантских газетах написали, что мичман Толстой умер.

Перед самой революцией дед успел жениться. Он учился в Морском кадетском корпусе, был мичманом, ходил на «Авроре». Однокурсник Александр Лопатин познакомил его со своими сестрами, и на одной из них мой дед женился. Это была Ольга Михайловна Лопатина, моя  бабушка.

Что это была за семья Лопатиных?

Светлана Толстая: Михаил Николаевич Лопатин, отец моей свекрови Ольги Михайловны Лопатиной (1898–1987), рядом с которой я прожила почти 30 лет, был земским хирургом в Пензенской губернии. Он реорганизовал Чембарскую больницу, создал в ней хирургическое отделение и погиб во время эпидемии сыпного тифа в 1909 году, заразившись от больных. Его жена, княжна Александра Александровна Кугушева, тоже рано умерла. Детей, трех дочерей Татьяну, Ольгу и Надежду и сына Александра, взяли к себе в Москву родственники, семья Шервудов.

 Ф. Т.: Я помню, бабушка говорила, что у нее были гувернантки: француженка и англичанка. По семейной легенде, были три сестры Лопатины — умная, добрая и красивая. И дедушка женился на красивой. Бабушка была человеком с довольно тяжелым характером и непростой судьбой.

 С. Т.: Ольга Михайловна до старости была очень красивой. Семья Лопатиных была в родстве с Бакуниными. Тетка Ольги Михайловны была замужем за врачом Алексеем Ильичом Бакуниным, племянником знаменитого анархиста Михаила Бакунина. Бакунин работал в хирургическом госпитале на Остоженке, и дом этот до сих пор стоит. В 1925 году там скончался патриарх Тихон.

Алексей Бакунин эмигрировал во Францию и в парижском предместье Сент-Женевьев-де-Буа открыл «Русский дом», приют для больных русских эмигрантов. Ну а дальше при приюте появилось хорошо известное кладбище. Дочь Бакунина, Татьяна Алексеевна, стала женой Михаила Осоргина и известным историком масонства.

 Ф. Т.: Татьяна Алексеевна была человеком, который за словом в карман не лезет. Она переписывалась с моим папой. И ему, уже известному филологу и академику РАН, Татьяна Алексеевна писала в ответ: «Никита, спасибо тебе за твое милое, но удивительно бессодержательное письмо».

Филологией, как я знаю, занялся и Илья Ильич Толстой, став автором сербско-хорватско-русского словаря. Но мы остановились на том моменте, когда он был еще в Морском кадетском корпусе…

Ф. Т.: Итак, в 1918 году дедушка с бабушкой венчались в храме в Денежном переулке, находившемся там, где теперь стоит здание МИДа. Потом, уже в советское время, когда он восстанавливал документы о своем официальном браке, выяснилось, что запись в церковной книге о женитьбе Ильи Ильича Толстого была последней.

На следующий день после венчания дед ушел на фронт, в Белую армию, как я уже говорила, воевать закончил на Дальнем Востоке. Мать Ильи Ильича, Софья Николаевна Философова, оказалась в Сербии, где была огромная, прежде всего военная, русская эмиграция благодаря содействию короля Сербии.

А Илья Ильич тем временем уже считался погибшим?

Ф. Т.: Да, так писали газеты. А бабушка, считавшаяся вдовой, все-таки верила, что он жив.

Дед в Китае, в Харбине, нанимается матросом на корабль, плывет в Италию и начинает искать свою семью. В Италии он застает начало популярности Муссолини. Потом отправляется в Сербию.

Толстые в это время живут в маленьком сербском городке Србобран. Однажды утром бабушка идет на рынок и в конце улицы замечает человека в черном с золотыми пуговицами кителе русского моряка. Она бросается к нему, чтобы узнать, не встречал ли тот Илью Ильича Толстого. Подбегает поближе — это и есть ее муж.

Сценарий для фильма.

Ф. Т.: Надеюсь, наконец дойдут до него руки. Я бывала в городке Србобран. Дедушка, перебравшись в Сербию, будучи человеком принципиальным, не стал брать сербского гражданства. У него был нансеновский паспорт, то есть паспорт лица без гражданства. В Осло я видела памятник Фритьофу Нансену, комиссару Лиги Наций по делам беженцев. Норвежцы говорили, что люди до сих пор из разных стран приезжают и приносят сюда цветы: эта бумажка спасла жизни многих после войны и русской революции.

В Сербии Илья Ильич занимался самой простой работой: был сапожником, чинил ботинки. И до сих пор у нас хранится его сапожная лапка. Потом он делал куклы из папье-маше, затем работал в просветительской конторе и, как курьер, по деревушкам Сербии развозил учебные фильмы. По-моему, есть такой итальянский фильм о человеке, на велосипеде развозившем такие же ролики.

Расскажите об отце, Никите Ильиче Толстом.

Ф. Т.: Он родился в 1923 году в маленьком городе Вршац, на границе Сербии и Румынии, в предгорьях Карпат, заросших виноградниками белого вина. В Вршаце теперь есть улица Никите Toлстоja.

Папу воспитывали очень по-русски. Будучи уже немолодым человеком, он вспоминал, как до пяти лет его не выпускали играть во двор с мальчишками, чтобы он как следует выучил русский язык. Есть фотография, как он сидит в косоворотке на фоне горькой эмигрантской обстановки.

Ольга Михайловна и Илья Ильич Толстые с сыном Никитой, 1020-е

Когда пришло время папе идти в школу, семья переехала в Белград, где была русская гимназия. В этом здании сейчас Русский дом. У отца были потрясающие учителя, русские эмигранты, о которых он потом вспоминал всю жизнь. Весной 1941 года папа окончил школу. И тогда же, 6 апреля, начались бомбежки Белграда. Так первой его работой оказался разбор завалов. Да, тут важно вспомнить о Владимире Ильиче Толстом.

Брате вашего деда?

Ф. Т.: Младшем брате, он тоже попал в Сербию, но через Крым. К слову, Владимир Ильич женился тоже на Ольге Михайловне, Гардениной, которую, как говорят, еще девочкой увидел на пароходе, когда плыл из России. Владимир Ильич учился на агронома в Белграде.

Как-то раз он отправился из Белграда навестить брата в Вршаце. По дороге заночевал на постоялом дворе у сербской старухи. Видит, на шкафу стоит портрет Льва Толстого. «Что это у тебя?» — спрашивает. «Да какой-то русский художник в 1914 году мимо проезжал, оставил на две недели, но так и не вернулся», — отвечает старуха. Тогда Владимир Ильич просит: «А не продашь ли ты мне этот портрет?» Сторговались, хоть он и был бедный как церковная мышь. Владимир Ильич, конечно, не признается, что это его дед, а, дескать, известный русский писатель. На что сербка выхватывает портрет, швыряет ему в лицо монеты и кричит: «Как же ты смеешь на нашего святого Савву говорить, что это какой-то там русский писатель?»

А Савва, замечу, самый почитаемый в Сербии святой. Но поскольку старуха поклонялась не Савве, а святому Николе, то Владимиру Ильичу удалось ее уговорить. Приехал к брату и подарил ему портрет. Так он у нас дома и висит.

Когда началась война и в Белграде стало тяжело, мой дед Илья с семьей перебирается к брату в Новый Бечей. 1943 год. Приближается Красная армия. А дед и его брат все время мечтали вернуться в Россию.

Имели ли Толстые представление о том, что происходит в Советском Союзе, знали ли о сталинских репрессиях?

Ф. Т.: Думаю, о чем-то они догадывались, но знали точно, что белых эмигрантов Красная армия в живых не оставляет. Надо было принимать решение.

Эмиграция в то время разделялась на оборонцев и пораженцев. Оборонцы считали, что надо защищать родную землю от внешнего врага независимо от того, какая там сейчас власть. Пораженцы рассчитывали на то, что поражение Советского Союза в войне даст толчок к падению режима большевиков и возрождению их родины. Мой дед и его брат принадлежали к ярым оборонцам.

Папа приводил мне строчки из сатирических стишков, печатавшихся в эмигрантском журнале и иллюстрировавших диспуты пораженцев и оборонцев в Белграде, где выступал мой дед:

И на него как Божий бич свалился граф Илья Ильич.
Илья Ильич был славный малый, но временами просто шалый.

И дальше говорилось о том, как Толстой разгромил оппонента. А в 1930-е годы в Сербию из Парижа, где было голодно и плохо с работой, приехал еще один внук Льва Толстого, Владимир Михайлович.

Когда братья Ильичи приняли решение остаться, сотрудничать с Красной армией и просить о возвращении в Советский Союз, Владимир Михайлович заявил, что не будет иметь дело с коммунистами, вернулся во Францию, а потом уехал в Америку. Его дочери Мария и Татьяна — мои любимые американские тетки, с которыми мы до сих пор очень дружны.

И вот братья Ильичи и их семьи в Новом Бечее. В Югославии тогда было очень сильно партизанское движение против немцев, и мой отец с двоюродным братом Олегом Владимировичем находились в партизанском отряде. Владимир Ильич, как неблагонадежный элемент, ненадолго попал в концлагерь.

Когда приходит Красная армия, Толстые оказываются очень полезными. Во-первых, они говорят на двух языках, во-вторых, знают местное население и, в-третьих, достаточно уважаемы среди сербов. Мой 20-летний папа вступает добровольцем в ряды Красной армии, движется дальше с советскими войсками, воюет в Венгрии, Румынии и заканчивает войну в Австрии. 

По-видимому, для рожденного в эмиграции Никиты Ильича это был совершенно удивительный опыт. Ведь, по сути, он впервые вот так оказывается среди русских.

Ф. Т.: Это правда. И потом папа часто вспоминал своего старшину, который относился к нему по-отечески, как почти по древнерусской традиции перед боем все по очереди зачерпывали кружками из чана со спиртом. Ничего советского он в этом не видит и не чувствует. Время было такое.

Папа, как очень многие фронтовики, мало говорил о войне, но вспоминал это время как невероятно важное. Главное из физических чувств, которые он испытывал на фронте, это было желание спать. Даже не голод. Вот, говорил он, у меня есть 15 минут, так я же могу поспать!

Надо еще понимать, что, оказавшись на фронте, отец потерял связь с родителями, в то время еще находившимися в Югославии: бойцы могли переписываться только с Советским Союзом, где в тот момент оставалось очень немного Толстых. Были еще живы старший сын Льва Николаевича, Сергей Львович, Софья Андреевна Толстая-Есенина, вдова Есенина, директор толстовских музеев в Москве, старшая сестра моего деда Анна Ильинична Толстая, в замужестве Попова, та самая Анночка.

Никита Ильич на фронте, 1944

Папа пишет из армии на адрес: Москва, Хамовники, Анне Ильиничне Толстой. Эти письма сохранились. Он очень трогательно обращается к совершенно незнакомой тетке, но они довольно быстро сближаются, и вскоре папа уже пишет ей на домашний адрес, называя ее тетей Анночкой. Они обсуждают поэзию Серебряного века, которую папа очень любил и прекрасно знал, особенно стихи  Гумилева.

Анна Ильинична довольно рано умерла, в 1950-е годы, но в течение моей жизни не было дня, чтобы папа не вспоминал тетю Анночку, старшую внучку Льва Николаевича.

Как Никита Ильич воссоединился с родителями?

Ф. Т.: Как известно, мой дед с братом написали письмо Сталину с просьбой разрешить им вернуться. Сталин якобы сказал: «Пусть их судит история». Разрешение вернуться совпало с общим призывом к эмигрантам о возвращении. Толстые были очень выгодны советской власти с точки зрения пиара. Я видела послевоенные газеты, где приводились примеры того, как хорошо жить в Советском Союзе, вот даже внуки Толстого вернулись.

У нас до сих пор сохранились их удостоверения репатриантов. У дедушки было удостоверение №001. У бабушки — №002. Толстые приехали в Советский Союз в товарном вагоне, и с ними была собака Штука, которую они подобрали в ночь 6 апреля 1941 года, во время бомбежки Белграда. «Штуками» в Сербии назывались немецкие бомбардировщики. Это был породистый спаниель, убежавший из королевской псарни. Штука была с Толстыми всю войну.

Так вот, вернемся в Австрию, к демобилизованному папе, у которого в тот момент не было ни одного документа, кроме красноармейской книжки. Тогда командир дает ему две бумаги, которые папа держал в разных карманах. По одной бумаге он свободен и может идти на все четыре стороны, но, так как ему идти некуда, в другой бумаге написано, что он в отпуске и через месяц должен вернуться в ряды Красной армии, на всякий случай.

Из Австрии он едет в Белград, выясняет, что ему разрешено приехать в Советский Союз. Самолет через неделю. Эту неделю папа невероятно весело проводит в городе своего детства и юности. Когда я приезжаю в Белград, иду в парк Калемегдан и всегда представляю, как мой отец выпивал там с товарищами после войны.

И вот он летит в Москву…

Ф. Т.: У нас даже сохранился билет «Аэрофлота». 9 сентября 1945 года папа садится на самолет. С собой он везет два чемодана консервов, которые ему выдали при увольнении. Потом он рассказывал, что его поразило, какие несмешные и глупые анекдоты рассказывали летчики. А ему казалось, что летчики — это такая элита.

Начало сентября, папа выходит из аэродрома, который был тогда на Ходынском поле. Его довольно уверенное движение останавливает огромная лужа. Папа невольно остановился, чтобы сообразить, с какой стороны ее обходить, в этот момент подумав: «Вот она, моя отчизна!»

В этом зеркале, в отразившихся в глади воды домах Ленинградского проспекта он вдруг почувствовал, что очутился не на родине, а именно на отчизне. Он всегда хорошо говорил, что по-русски и по-сербски есть два слова: «родина» и «отчизна». «Сербия — моя родина, а Россия — моя отчизна».

Папа садится в метро. Как красноармейцу ему проезд бесплатный. Особенно его поразило, что весь вагон говорит по-русски. Он едет к Анне Ильиничне Толстой и у кого-то тихонечко на ушко спрашивает, как проехать на Арбат, 45, на какой станции лучше выходить. Через минуту дискуссия разворачивается уже на весь вагон: выходить  солдатику на «Арбатской» или «Смоленской». Большинство считало, что на «Смоленской». Но папа подумал: «Я калач тертый! Если мне надо на Арбат, выйду на «Арбатской»». Выходит на «Арбатской» с чемоданами консервов. По Арбату еще ходил трамвай. Идет к дому 45, где был магазин «Диета» и где уже дали квартиры потомкам писателей по линии Литфонда, в том числе Сергею Львовичу Толстому, тете Анночке, старушке Пушкиной, внучке поэта.

До этого Анна Ильинична Толстая с мужем Павлом Сергеевичем Поповым жили в подвале в Мансуровском переулке, который, как считается, описан Булгаковым как жилище Мастера. Историк, литературовед и, кстати, брат художницы Любови Поповой, Павел Сергеевич Попов очень близко дружил с Булгаковым, сохранилась их переписка.

Как только папа входит в подъезд, он слышит приветственный лай своей собаки, которую не видел больше года. И это была та самая Штука.

Мой папа был страстным собачником. Потом у этой Штуки были дети. Ее дочь жила у Толстых, ее звали Фекла. Когда родилась я, мой крестный сказал: «Ну что ж ты, Никита, дочь называешь, как собаку?» «Ну а что ж такого, я собак очень люблю», — ответил мой папа.

Чем солдатик Толстой решил заниматься «на отчизне»?

Ф. Т.: Вернувшаяся семья Толстых некоторое время жила у тети Анночки. Спали на полу. Папа спал несколько дней. Как фронтовик он имел право поступать в Московский университет без экзаменов. Был сентябрь, и он уже как бы опоздал. Павел Сергеевич Попов, преподаватель философского факультета, пошел хлопотать за него. Пришел к ректору Московского университета, все уладил, и тот в конце беседы поинтересовался: «Хорошо, а где же племянник-то ваш?» «Спит», — ответил Павел Сергеевич. Так папа во сне поступил в университет.

Какой факультет он выбрал?

С. Т.: Когда Никита Ильич приехал в Москву, для него, естественно, встал вопрос, как продолжать образование. Он всю войну страдал от того, что далек от учебы, и мечтал к ней вернуться. Хотел поступать на исторический и посоветовался с отцом. Тогда Илья Ильич ему сказал: «Ну посмотри сам на эту историю. Подумай, чем тебе придется заниматься и как?» — «Может, тогда на литературный?» — «Посмотри на эту литературу, всю подчиненную идеологии».

Тогда решили, что лучше всего выбрать языкознание. В то время многие люди этого поколения и чуть моложе выбирали языкознание и филологию как область наименее зависимую от идеологии.

Никита Ильич Толстой поступил на филологический, на болгарское отделение. Сербский был для него вторым родным языком. Вместе с болгарским выходила хорошая южнославянская база для исследований. Болгарский был большим подспорьем для кандидатской диссертации по старославянскому языку и дальнейшей научной работы Никиты Ильича. Он один из немногих, кто мог заниматься всеми славянскими языками.

А в детстве Никита Ильич был очень углубленным в себя, хотел стать монахом и уже представлял себе жизнь в монашеском благочестии. Но однажды у них в квартире в Белграде на ночлег остановился афонский монах. И Никита Ильич, совсем еще мальчик, увидел у него дырку на носках. Он был страшно удивлен: «Как же так? Меня мама ругает, когда я не даю ей штопать носки и позволяю себе ходить с дырками, а тут монах, святой человек, с дырой на пятке».

 Ф. Т.: Для русских, родившихся и выросших в эмиграции, церковь играла совершенно определенную роль. Мой папа был человеком очень религиозным. Мальчиком он прислуживал в храме, хорошо знал и очень любил церковную службу, всегда ходил в храм.

 С. Т.: На Ордынке, когда мы Никитой Ильичом еще в советские годы подходили к метро, он снимал шапку, крестился, и на него все смотрели с удивлением. 

Расскажите, как вы познакомились.

С. Т.: Впервые я увидела Никиту Ильича Толстого в университете, когда была студенткой старших курсов. Его пригласили читать какую-то лекцию, на которой я присутствовала.

Лично мы познакомились позже, когда я поступила в Институт славяноведения, где Никита Ильич работал после окончания аспирантуры и до конца жизни.

Когда я оказалась в институте, он уже был довольно известным человеком. Он придумал экспедицию в Полесье, тогда еще совсем не изученный регион, чтобы собирать местные говоры, обряды, обычаи, фольклор. Это было большое предприятие, куда нас, молодых тогда сотрудников, Никита Ильич зазывал. В самую первую экспедицию я не смогла поехать, а во вторую поехала. Так что ближайшее знакомство связано с той экспедицией. Осенью 1964 года мы поженились. Кстати, из этих экспедиций вышло потом еще несколько семей.

Светлана Михайловна, расскажите о своей семье, о родителях.

С. Т.: Я родилась в Москве. Мама, Анастасия Семеновна Тохилат, окончив школу, в 17 лет откликнулась на призыв Метростроя и пошла работать в шахту. Потом ее перевели в редакцию газеты «Ударник Метростроя», где она познакомилась с папой, Михаилом Марковичем Шуром.

Папа был журналистом. Отслужив на флоте, в Кронштадте, он вернулся в Москву и решил устроиться как раз в ту газету «Ударник Метростроя». Пришел в управление Метростроя, а там висела стенгазета, где была фотография моей мамы. Он потихонечку ее сорвал и решил, что она будет его женой. Они прожили вместе больше 50 лет.

Анастасия Тохилат, Михаил Шур

Папа всю войну провел на фронте как военный корреспондент газеты «Правда». Я была совсем маленькой, когда мы с мамой и бабушкой попали в эвакуацию в Ашхабад. Вернулись оттуда в декабре 1943 года. Остаток войны прожили под Москвой, в маленькой  хибарке, в ужасных условиях. Стены были покрыты инеем. Я болела корью. Мама по радио слушала обзор советской печати и так узнавала, что ее муж жив.

Потом папа был еще на японском фронте, в Монголии. Когда вернулся, нам наконец дали комнату в Москве в коммунальной квартире, но с хорошими условиями. В доме на Беговой улице, принадлежавшем издательству «Правда», я прожила до замужества.

Семья Шур происходит из белорусского городка Старые Дороги. Мой папа родился в Минске. Дед, которого я совсем не помню (он умер до моего рождения), занимался торговлей и вывозом леса. Почти все дети потом перебрались в Москву. Старшая дочь, папина сестра, Любовь Шур, стала довольно известной журналисткой и писательницей.

И вы выбрали филологию.

С. Т.: У меня был интерес к языку, и я поступила на филфак, на русское отделение. Дочери Марфа и Фекла также окончили филологический факультет МГУ. Никита Ильич, как, наверно, все мужчины, мечтал о сыне. Но родилась одна девочка, потом другая.

Когда на свет появилась Фекла и тоже оказалась не мальчиком, он воспринимал ее как сына и очень много с ней возился. Всячески поощрял ее буйную натуру.

 Ф. Т.: Папа очень рано ушел. Мне было 25 лет, я окончила университет и только поступила в ГИТИС. И он, конечно, не без удивления смотрел на кульбиты моей карьеры. Особенно когда, бросив аспирантуру, я пошла работать официанткой. Но он все это поддерживал.

Мой поход в театральный вуз, думаю, это в основном от папы, который был артистической натурой, блестящим лектором, его обожали студенты. В семье было представление, что моя старшая сестра Марфа больше мамина дочь, а я больше папина.

Мы с папой были прекрасной парочкой в разных делах, и по хозяйственной части, и в разговорах, пока что-нибудь чинили или пилили. Папа всему меня научил. Невозможно было жить на даче и не уметь колоть дрова. У папы была потребность что-то делать руками. Часто это было связано с мелкой моторикой. Он любил распутывать нитки, усы от клубники. В этом году впервые после его смерти я посадила клубнику.

Никита Ильич Толстой, Марфа, Фекла и Светлана Михайловна, 1979

Папа любил выпрямлять мелкие гвоздики, и я понимаю, что в этот момент он обдумывал свои статьи. В тяжелые 1990-е годы, когда все рушилось, он купил себе новую сапожную лапку и сказал, что если станет совсем плохо, сядет у метро «Третьяковская» на перевернутом ящичке и будет чинить ботинки. И в этом было столько же артистической позы и шутки, сколько и правды.

У нас дома всегда было много книг. Будучи студенткой МГУ, я купила неструганые доски и собственноручно смастерила стеллажи. Но все равно множество книг осталось стопками лежать на полу. Однажды папа в стопке caмых нужных книг потерял что-то очень важное. Тогда он взял школьную тетрадочку и два дня переписывал эти стопки. В следующий раз ему опять что-то понадобилось, и он два дня искал эту тетрадочку.

У Льва Толстого был конверт, на котором было написано «Клочки».  Когда ему присылали уважительное письмо на большой бумаге, он аккуратненько отрезал чистый остаток листа и клочки складывал. И мой папа, абсолютно этого не зная, не подражая классику, делал точно так же. Вот такая бережливость к бумаге. Удивительные вещи передаются по наследству!

Однажды папа взял меня в Сербию, мы потрясающе общались с его друзьями, ему хотелось показать мне Белград. Есть фотография, где мы с папой стоим у дома, где он жил в 1930-е годы.

Марфа Толстая, лингвист

Дедушка Илья Ильич умер в 1970 году, мне еще не было пяти лет, но я запомнила его довольно хорошо. Он был очень легким человеком, по моим впечатлениям. Помню, у него был мопед, на котором на даче он ездил в поселок за сметаной, и его борода очень красиво развевалась на две стороны. Мы ходили его встречать на дорогу.

Когда мне было три года, он подарил мне красную лошадку. Бабушку Ольгу Михайловну я застала больше. Она была немножко чопорная, я бы так сказала. Не думаю, что дедушке было с ней легко.

В папе я любила то, как легко он сходился с людьми и как одинаково внимательно разговаривал с любым человеком. Мне кажется, это было вообще свойственно дворянам.

Папа ходил в магазин, был добытчиком, и там у него появлялись знакомые продавщицы, которые ему что-то откладывали. Это в нем очень подкупало и ему помогало.

Вокруг папы всегда было много народу, всегда звонил телефон. Нам все время приходилось греть еду, потом даже купили микроволновку.

Помню, как мы были с ним в первой экспедиции на западе Волынской области в деревне. Туда мы ехали на почтовой машине и жили в часовенке. Однажды к папе пришел пожилой человек и долго с ним говорил. Он оказался еще участником Первой мировой войны. Выговорился, пришел домой и умер. Это произвело на меня впечатление.

Анастасия ТохилатИлья Львович ТолстойЛев ТолстойМарфа ТолстаяМихаил Шурмосковская династияНикита Ильич ТолстойОльга Михайловна ЛопатинаСветлана Михайловна ТолстаяТолстыеФекла Толстая

https://moskvichmag.ru/lyudi/moskovskaya-dinastiya...r=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com

Корней Иванович Чуковский - человек Ренессанса во времена Деграданса

31 марта 2012 г. - 130 лет со дня рождения Корнея Ивановича Чуковского (31 марта 1882, Санкт-Петербург - 28 октября 1969, Москва ). Человеком Ренессанса во времена Деграданса назвал его Е. Евтушенко

Игорь Грабарь. Портрет Корнея Чуковского

Он родился в 1882 году в Петербурге, у Пяти Углов, был крещён Николаем. Затем в метрике следовало имя его матери - "украинской девицы" Екатерины Осиповны Корнейчуковой - и страшное слово: незаконнорожденный. Только своему дневнику Чуковский и доверил беспощадные слова об этом приговоре, вынесенном ему и его сестре Марусе. Он был уверен, что признать себя "незаконным" значит опозорить мать, что быть "байструком" - чудовищно, что пережить этот стыд не удастся никогда. "Раздребежжилась моя "честность с собою" еще в молодости. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь - никогда не показывать людям себя..."

далее