Опять живой и яркий, но... странный, да.

Я вернулась в Новокузнецк и мы идем с семьей кататься на лыжах, с нами почему-то Сашка, мамина крестница, она тащит с собой катательную тарелку. Уже вечер, и мы идем на Маяковку, т.к. ехать в Листвяги смысла нет, закатное солнце ярко оранжевое, а небо привычно темно-сине-серое, лишь чуть желтоватое у солнца. Город в снегу, закопченные древние хрущевки и еще более древние домики из трех и четырех этажей в особо старых районах. Мы идем, в горнолыжных костюмах, тащим каждый свои лыжи и я тащу один ботинок.
Мы разговариваем, но я уже не помню разговоров. Мама начинает отчитыва папу, что мне, мол, тяжело нести ботинок, и вообще, где второй? Папа, естественно, переводит стрелки на меня - где твой второй ботинок и почему не уследила? В итоге, оказывается, что он у него в рюкзаке. Мы их скрепляем и папа забирает, идем дальше.
Приходим на гору, и мы с Сашкой начинаем повсюду ползать и исследовать... и внезапно наш кузнецкий пупырь оказывается очень высокой горой, и мы залезаем на самый край, там есть небольшой уступ, и видим с нашей Маяковки не весь Новокузнецк, как прежде, а чуть ли не весь мир. И видим, как на Хиросиму и Нагасаки падают ядерные бомбы, разрушенные города, смотрим, как люди восстанавливают из пепла свои жизни, свою память. Возрождают прошлое, строят новое. Становится горько и страшно. Нет городов - одни пепелища. И посреди развалин уцелевшие колонны у входа в храм.
Я не знаю, я слышала такие речи , что, мол "это было необходимо, чтобы остановить войну!", но я НЕ МОГУ себе представить, как такое вообще может быть необходимо.

А потом на нас нападает дракон. Огнедышащий, огромный дракон (пожалуй, похож на скайримских драконов). Мы лезем по крохотному уступу в черную дыру, не зная, насколько она велика, и хватит ли ее, чтоб защитить нас от пламени, но к счастью, пещера нас спасает. Она действительно небольшая, в ней едва местимся мы вдвоем, но огонь даже не опаляет нас, дракон проносится мимо, еще какое-то время ревя и беснуясь, но затем улетает.
Мы вылезаем и выходим на плоскую вершину горы. Я не знаю, со мной ли Сашка, я как-то потеряла ощущение ее рядом, но, возможно, она еще стоит где-то за мной, когда я вижу женщину в красном пальто, юбке и красном же берете. Она стоит над двумя окровавленными телами молодых мужчины и женщины, скорее даже парня и девушки, снег окрашен красным, и лужа крови как-то очень быстро его поглощает, постепенно растекаясь шире. Пальто женщины красное, как кровь. Как и ее берет. Волосы у нее темные, но не черные, скорее какого-то древесно-каштанового цвета, как черный шоколад, может быть, или кора какого-нибудь дерева. Стрижка короткая, наверное, под каре, может, чуть короче - между каре и шапочкой, да.
Она стоит и улыбается.
Я осознаю, что это - серийная убийца, о которой я знаю не из новостей, или почему-то там, а просто знаю и все, что она убила уже огромное число человек, мужчин и женщин, и что ее ищут наши менты повсюду, но поймать не могут.
И я осознаю, что хотя она ненамного выше меня, но определенно сильнее, и я не знаю, что делать, а она стоит и улыбается мне. И от этого жутко.
А потом все немного сумбурно.
Кажется, возвращается дракон, и я очнулась уже в больнице, и мы сидим в палате втроем, я и еще две маленькие девочки. Одна пухленькая и светловолосая, явно чем-то больна - руки непропорционально коротки, голова большая и раздутая, и вообще вся ее пухлость выглядит скорее как болезненная, чем как от здоровья и хорошего питания или врожденной комплекции. Длинные волнистые, но немного жестковатые волосы ложатся на плечи и спускаются до поясницы.
Взгляд голубых глаз совсем недетский, недовольно-мрачный, губы поджаты. Она иногда тяжело поглядывает на вторую девочку, лежащую под капельницей на соседней кровати - у той темные прямые волосы под каре, она лежит спокойно, не приходя в сознание. Пикает монитор.
Я сижу на кровати и мы начинаем разговаривать.
Я узнаю, что каким-то образом нашу убийцу откинуло "назад в прошлое" - она стала ребенком.
- Но ты не думай, что она такая наивная милашка. Она все помнит. - неожиданно басом говорит моя светловолосая знакомая. Она сама была убита той женщиной, и ее душа переселилась в тело этого больного ребенка. Она живет в нем уже третий год в этой больнице.
Жертва с ненавистью смотрит на своего убийцу, лежащего без сознания.
- Не обманись ее детским личиком, она, конечно, быстро сориентируется и начнет играть дурочку, но ты не верь.
И она права. Когда вторая девочка просыпается, она ведет себя как самый обычный ребенок, приходят правоохранительные органы, допрашивают нас, но она обманывает и их, но когда те уходят, а бывшую жертву уводят на процедуры, убийца мигом сбрасывает маску. Она раздосадована своим телом - телом 10-летнего ребенка, она раздосадована, что не может сбежать мимо меня - я сильнее ее сейчас, и, как ни странно, теперь не испытываю страха, хотя все еще осознаю, что она сделала, но не испытываю и ненависти, как убитая ей девушка, переселившаяся в другое тело. Мне даже интересно с ней разговаривать.
Она пытается уговорить меня дать ей сбежать, но это бесполезно, и поняв это, она перестает, дальше мы просто разговариваем - не об ее убийствах, я не пытаюсь ее понять или читать мораль, мы говорим, как будто обычные пациенты, оказавшиеся волей случая в одной палате - о погоде, о том, что за окном уже весна, месяц март, о запахе в палате, о пустой койке, ни о чем.
Но где-то на задворках сознания я помню - она убила. И не раз. И женщин, и мужчин, и, наверное, детей - я не знаю. Я не знаю сколько именно, но я точно знаю, что не меньше нескольких десятков.
Кажется, жарко, потому что медсестра открывает окно.
Видимо, через него она и сбегает, потому что дальше мы стоим на склоне горы, который был виден из окна больницы - пологий склон. буераки, тонкие березы и кусты, кое-где сосны. Убийца (у нее определенно было имя, хотя даже не имя, а какой-то отпечаток личности, по которому я ее узнавала, думала, но у которого не было звуковой четкой оформленности - но уж точно не убийцей я ее постоянно звала) каким-то образом немного повзрослела и стала, наверное, моей одногодкой (на момент первой встречи она была меня старше). Снова в том же пальто, берете и темной длинной юбке, с кожаной сумкой наперевес, она идет по снегу, пытаясь оторваться от погони, видно, что она еще не все силы восстановила. А за ней гонится ведьма, намеренная ее уничтожить. Я точно знаю, что она ведьма, уж не знаю откуда. Молодая девушка в черном закрытом платье с высоким воротником, светлые волосы забраны в пучок. Красивая, сильная, но явно неопытная, и это как-то сразу осознается. Убийца была изначально старше, хитрее, как матерый опытный зверь в сравнении с молодым, полным сил, но глупым - или не глупым, да, но неопытным.
И еще есть мужчина - темная фигура, пытающаяся загнать жертву, куда им с ведьмой нужно, но его я вижу лишь как черное размытое пятно. Лишь ощущаю мужское присутствие - ни лица, ни цвета, ни четкой формы оно так и не приобретает, но я знаю, что с ведьмой они заодно.
Я решаю помочь ведьме, но растерявшись по началу, уже не успеваю. Она, осознав, что я на нее стороне, кидает мне банку с какой-то красной маслянистой хренью (выглядит как просто красная краска, ей-богу. Может, она и была?) , и говорит вылить на убийцу, однако я не успеваю подбежать к банке первой - убийца, заметив искомый предмет, подскакивает, и выплескивает банку "краски" на саму ведьму. Я точно знаю, что подействовать на ведьму не должно, поэтому очень удивляюсь, когда смесь покрывает девушку плотной маслянистой красной пленкой, и она не может прорваться наружу. Черная массивная фигура мужчины тоже исчезает. Возможно, это был призванный фамильяр или что-то вроде атронаха? Я не знаю, опешив, продолжаю смотреть на место, где только что стояла ведьма - она куда-то исчезла. Я ведь точно знаю, что подействовать должно было иначе, и только на Убийцу, стоящую сейчас слева от меня, и поэтому я все-таки задаю вопрос: "...а как? Почему?"
Та в ответ пожимает плечами и что-то хмыкает, затем разворачивается и уходит в том же направлении, куда бежала раньше. Я в некотором ступоре стою на месте. уже стемнело, как-то очень резко - погоня была при свете дня, и может, немного при закате, банку красок мне кидали точно при сумерках, а теперь уже почти совсем темно, хотя откуда-то падает бледный свет, наверное, от полной луны - очень на то похоже. Голубоватый снег поблескивает на свету, вокруг внезапная тишина, только шаги скрипят вдалеке.
Я стою и осознаю, что вот сейчас, например, меня вполне могли убить, но почему-то не тронули.
И тут меня окликает голос:
- Сколько тут еще стоять собираешься, пока полиция не приедет?
Я оборачиваюсь и вижу, как убийца остановилась и смотрит на меня, чуть повернувшись назад.
- Нет, ну ты идешь?
Я в полном охуе понятия не имею, почему она меня зовет. Хочется закричать: Эй, Я ЖЕ ТЕБЯ УБИТЬ ПЫТАЛАСЬ! Я же за них была! Почему? Зачем ты меня позвала?
Но я молчу, лишь оторопело кивая, и бегу по снегу за ней. Та отворачивается и продолжает свой путь.

Мы выходим на какой-то вокзал, горящий желтыми огнями, ночь, но народу тут много - просто огромные толпы. Это трамвайный вокзал. . Отсюда отправляются трамваи по всем направлениям, некоторые идут по специально проложенным рельсам НАД городом, некоторые пути пересекаются, проходят друг над дружкой, сливаются вместе, расходятся... напоминает рельсы для вагонеток, но только по этим ходят трамваи.
Подходы к платформам огорожены железными цилиндрическими перилами. Люди толпятся, трамваи заполняются поти мгновенно, и, пронзительно трезвоня, отправляются в путь. За место ушедшего трамвая почти сразу же подходит второй. очереди, всюду очереди.
Мы молча идем по тротуару к своему перрону, и, похоже, только я чувствую себя некомфортно, едва поспевая за уверенным шагом. И меня продолжает беспокоить вопрос. Наконец, я не выдерживаю и решаюсь заговорить.
- Почему ты меня взяла с собой?
А она оборачивается и как-то так мягко и горько усмехается. Я не уверена, что помню фразу в точности - как бы ни старалась я запомнить ее слово в слово...
- Потому что ты тоже никогда ни с кем не сможешь ужиться.
Я остановилась, как громом пораженная. Мне сложно сказать, что я почувствовала в тот момент - целая гамма переживаний, таких сильных и тугих, столько сплавленных воедино, столь замешанных вместе, что невозможно сказать, где одно чувство, а где другое, и я стояла, захваченная их силой, но не могла бы сказать, что именно я чувствовала в тот момент. Но это был невообразимый удар. Не озарение, нет - в них не было света, но некое чудовищное осознание, как будто человека, всю жить прожившего взаперти в уютном домике внезапно выхватили и вышвырнули на улицу, где бушует ужасный ураган.
Я правда не могу сказать, что это было, отголоски до сих пор бушуют во мне, хотя прошло уже три часа с момента пробуждения, как бывает, когда во сне приходит осознание чего-то важного, но когда ты просыпаешься, ты лишь помнишь, что что-то осознал, но вот что?..
Я не могу сказать, что в этом не было страха, не могу сказать, что не было и радости, и горечи, и печали, и какого-то горько-насмешливого "так вот как все оказалось...". Я не знаю. Это действительно был темный комок эмоций, их было столько - столько, сплавленных в одно целое, что ощущалось почти физически.
И все это длилось не больше нескольких секунд.
Подходит трамвай, и я по привычке несусь скорее успеть, но места уже заняты, и я хватаюсь за деревянные перекладины, устроенные зачем-то по бортам и сзади трамвая, как раз там, где на обычных трамваях любят кататься уличные мальчишки. Обычно их гоняют, а тут - перекладины установлены специально, чтоб за них держались. И я хватаюсь, и еду, и на кольцевом повороте оборачиваюсь, и вижу лицо убийцы - оно искажено болью, каким-то отчаянием и совершенно детской, какой-то несправедливой обидой, сожалением и потерянной надеждой. Она стоит в толпе, в очереди, и смотрит моему трамваю вслед. И я не могу, когда на меня так смотрят. Я спрыгиваю, благо, трамвай еще не разогнался, и возвращаюсь назад. Подходит следующий, и мы забиваемся, но сидячих мест нет. Мы стоим у окна, замерзшего, сквозь узоры разглядываем проносящиеся огни в ночи. Девушка-убийца как-то тепло улыбается.
Мы едем в Японию.
В Нагасаки.

Когда я проснулась, пришло внезапное осознание того, что ее лицо было очень похоже на лицо Нины. Но только похоже - не более того.
Сон оставил странный осадок.
Не плохой, ни хороший - странный.
Отголоски комка эмоций на трамвайном вокзале.
И сумбурные мысли - почему я с ней поехала, она же убивала, и не знаю, продолжит ли убивать? Почему она повела себя со мной, как с обычным человеком, и вела себя, как обычный человек, не совершавший ужасных деяний? Что вообще это значит?
Конечно, как всегда все начнут говорит, что сны "совсем не то, что кажутся", что "это значит совсем другое" и т.п.
И все-таки меня по-прежнему волнует ее фраза, прозвучавшая чуть ли не материальнее и весомее всего сна.
Как будто кроме этой фразы эта девушка в красном вообще ничего не говорила.
Мне кажется, я знаю, к чему это было сказано.
К тому, над чем я думаю уже около недели, и часто думала раньше, но не могла оформить неясные ощущения и обрывки мыслей в одну. Да и не буду.
Не хочу оформлять, на самом деле. Наверное, именно это и есть главная причина. Не не могу - а не хочу.
Некоторые разговоры наедине с самой собой таковыми и должны остаться.
Внезапная мысль, что девушка в красном - я -?-. Может, во сне действительно это был разговор с самой собой. Как у Эби с ее второй я... безымянной, убийцей, охотницей.
Я придумала себе Эби, сво зазеркальную девочку. Я никогда не думала о ней, как своей я "внутри" меня. Она всегда рядом, в отражениях витрин, зеркал, оконных стекол, призрачный собеседник на пустующей табуретке. А вот уже ее второе я... ее демон, прячущийся у нее внутри...
Но если Эби - мое зеркальное отражение, значит, во мне сидит такой же, но свой демон?
Почему-то мне кажется, что с ним я сейчас и познакомилась.
Сижу, и вижу, как она улыбается.
Мне жутко.
Но это все и объясняет.