Я, наверное, самый богатый человек на свете. Только вот толку-то? Все, что у меня есть - не моё. А почему? Потому что я работаю казначеем в своей маленькой волшебной стране. Я владею всем золотом лепреконов, всеми жемчужными нитями русалок, яйцами фениксов, перьями финистов-соколов, мотками золотых нитей Румпельштильцхена и слитками лунного серебра. Да и правда - разве пойдешь с таким в магазин, скажем, за колбасой? То-то же.
Вот и чахну я над этими золотыми горами день-деньской. Кушать-то хочется. А денег - кот наплакал. Ну не смешно ли?
Мой предшественник так и зачах на своей работе - работяга был, ух, всю жизнь свою работе отдал! Никто уж и не помнил, кто был казначеем до него - поговаривали даже, что бессмертный он. Местные, правда, невзлюбили его, странным считали, а за глаза прозвали Кощеем. Ну да это понятно, народ у нас тут неграмотный попадается, кто-то и слова-то такого КАЗ-НА-ЧЕЙ в жизни не слыхал. "Кащей" как-то проще, роднее что ли.
Тот бедолага до меня на старости лет совсем свихнулся от скуки и голода, похитил себе девушку, - Василисой, кажись, ее звали? - впрочем, тут все поголовно Василисы, Алены да Марьи, так что не суть, усадил ее в башне над золотохранилищем и чуть ли не до смерти ее заговорил, запоил чаем и закормил печеньем. Впрочем, девушка не особо-то жаловалась. Но тут как раз нагрянул ее жених, разразился скандал, ну и убил он несчастного Кащея в пылу ярости. Потом ходил, извинялся, родственникам деньги выплачивал. В тюрьму его не посадили - парень хороший, добрый, раскаялся, убивать не хотел, кто ж знал, что Кащей такой хлипкий окажется? Да и под влиянием аффекта - то-се, невесту украли как-никак.
В общем, так я и оказался на этом месте. Как старик умер - стали люди думать, кого на это место посадить, работа-то неблагодарная. И кто-то припомнил, что предыдущий казначей приходится-де мне троюродным дядей четвероюродного брата единокровной сестры моего двоюродного пра-прадеда. У нас родню не забывают. Так что сказали мне: ты родственник ближайший, ты и наследуй. Я и унаследовал.
На самом деле работенка скучная. Не будь нынче интернета - совсем с ума сошел бы, как мой дядька. Но он еще и стеснительный был до жути, с людьми разговаривать боялся, вот и тронулся умом впоследствии, я же люблю выходить иногда, разговаривать, спрашивать, как у людей дела. Да и по скайпу с друзьями болтаю помногу.
Вечером я выхожу гулять, включаю плеер и слушаю тишину. Ну, не тишину, конечно, нет, на самом деле это последний альбом Русалочки, записанный уже на суше. Выдержал в Меломане настоящую битву за этот диск. Хожу по улицам, леплю из снега снежки и крошу их на асфальт, чтобы Кай поскорей нашел дорогу домой. Я знаю, что ему нравятся больше правильные кристаллические формы, чем крошки. Впрочем, прохожие тут же смешивают мои тщательно слепленные льдинки с мокрым грязным снегом на тротуаре. Похоже, Каю придется-таки подождать Герду. По вечерам пробки, и она, как обычно, опаздывает забрать его из детского садика.
После прогулки я сажусь на автобус и еду домой. Леденцовые окна слегка искажают мир снаружи, а запотевая, слегка подтаивают и становятся липкими. Зато потом, когда снова становится холодно, они застывают причудливыми узорами. Ужасно хочется лизнуть или откусить кусочек, но Леденцовая Ведьма последнее время ужасно зла после того, что сделали Гензель и Гретель с ее крышей, поэтому я не рискую - и не посмотрит ведь, что казначей, съест живьем за милую душу.
Я возвращаюсь домой, открываю дверь и бросаю взгляд на календарь. Скоро день рождения у Медведя. Я сажусь за компьютер и скачиваю мастеркласс по валянию. Хочу подарить ему самодельные валенки - уже почти зима, а у него ужасно мерзнут лапы. Похоже, толи у Беляночки, толи у Зоряночки развилась аллергия на шерсть, и Медведю придется пожить на улице, по крайней мере пока.
Может, успею навалять варежки. Кто-нибудь вообще в курсе, варежки валяют, нет?
Слышу внезапно колокольчик. Кряхтя и лениво потягиваясь, встаю со стула и накидываю куртку. Быстро вскальзываю в сапоги - хорошие, добротные, у самого Никиты Кожемяки покупал! - и выхожу на улицу, открываю калитку...
На порожке стоит, кутаясь в широкий шерстяной платок, Алёнушка со своим братом Ванькой. Девушка неплохая, смышленая, ей бы учиться пойти - в университет или куда, да вот жизнь заставила, как говорится, тянуть на себе семью, брата... Братец у нее, на самом деле, тот еще козел. Налакался какой-то дряни, а потом и травы нажрался... кажется, у них это семейное. Вот теперь Аленушка и бегает по знахаркам и ведьмам, на лечение все сбережения свои тратит, всю получку отдает. А Иванушка - хоть бы хны. В последний раз она его в больничку в буквальном смысле за рога тащила.
- Кащеюшка, миленький, тут дело такое... мне к воскресению расплатиться надо с колдуньей, обещалася Ванечку вылечить, да у меня денег не хватает... ссуди на недельку, а? Я верну, вот те святая пятница, не вру!
Смотрю в эти огромные голубые глазищи, полные взаправдашних слёз и вздыхаю. Ну вот что с ними поделаешь. Разворачиваюсь и веду их в дом. Аленка трещит привычно, "Ванечка" ее мычит что-то нечленораздельное, опять под кайфом, наверное. Ну а что делать? Дома одного не оставишь же...
Пока ищу ключ от сейфа, Аленка успевает пожаловаться мне на свое житьё-бытье и пересказать все нынешние слухи. Под конец, всхлипывая, опять переключается на Ванечку.
- А что к Яге не пошли? Она поди дешевле взяла, чем эта... как ее? Не важно... А по знакомству так может и вообще бесплатно?- спрашиваю, не оборачиваясь, пытаясь найти нужную бумагу и перо в ящиках стола.
- Да что там... ей сейчас не до нас... Она уже старенькая, кости хрупкие... взялася она двор подметать намедни, как замахнулася - так и упала, а нога и подвернулась, говорят, перелом. Все сделали, гипс наложили... дети бегают теперь вокруг ее двора, дразнятся: Баба-Яга, Костяная Нога! А ей обидно же... - смотрит на меня пристально. - Ты что-то похудел как-то... ешь-то нормально? Не забываешь? А то кожа да кости! Знаю вас, мужиков, вечно вы чем-нибудь заиграетесь, а поесть забываете... Ванечка вот тоже...
Улыбаюсь и мотаю головой. - Да ем я, ем... Вот, возьми, вот здесь - укажи сумму, вот тут моя подпись, вот тут - твоя...
Алёна смущенно хлопает ресницами и выводит робкой рукой на документе корявые, неровные буковки, как у ребенка, только научившегося писать - Алёна Ивановна, на месте подписи ставя маленькую буковку "а".
Я выдаю ей искомую сумму и она тут же рассыпается в благодарностях.
- Ох, Кащей, спасибушки тебе, вовек не забуду! Верну через седьмицу, отцом-матушкой клянусь... - начинает тараторить она.
Устало бормочу сквозь зубы: Казначей, казначей я!
Алёна хлопает глазами, забавно хмуря брови.
- Ну что ты... ну что ты... я уж привыкла... а к словам заумным и не приучена... Ну что ты... не обижайся, ага? Кащеюшка...
Ну вот что с такой поделаешь? Не обижайся... а мне вот обидно, да! Обидно! Ну что ко мне все по должности да по должности? А у меня и имя, между прочим, есть, меня, может, вообще Алексеем Игоревичем кличут, а они всё казначей да казначей... тьфу ты! Кащей да кащей... хоть один бы правильно произнес!
Провожаю Алёну с Иваном до ворот, перед калиткой, уже прощаясь, вспоминаю внезапно одну мысль, которая не так давно пришла мне в голову.
- Эй, Алён... вы это... когда Ивана перед походом к знахарке стричь будете, ты шерсть не выкидывай, ладно?
Алёна удивленно морщит лоб и шмыгает носом.
- Зачем тебе?
- Да на подарок там... хочу валенки свалять...
Девушка звонко заливается смехом.
- Дурной ты, Кащей, кто ж с козьей шерсти валенки валяет?
- Ну, а я вот валяю... - смущенно бормочу я.
Девушка еще раз прыскает в кулачок и кивает.
- Хорошо, я не забуду.
Они уходят в ночь, и я смотрю несколько минут им вслед, затем, ежась, кутаюсь в куртку и иду домой.
Кто бы что ни говорил, а я люблю свою работу.