Музыкальная радиопостановка о композиторе Михаиле Ивановиче Глинке (1804-1857) и Екатерине Ермолаевне Керн, дочери Анны Керн, их несчастной любви.
Об истории создания "Вальса-фантазии" и романсе на стихи А. С. Пушкина "Я помню чудное мгновенье" - произведениях, которые композитор посвятил своей возлюбленной.

«Вальс-фантазия»
(радиопостановка по рассказу Елены Белевской👇)



Режиссер Сваричевский Юрий.
Музыкальное сопровождение - Якушенко Игорь, Гинзбург Антон (фортепиано)



Елена Белевская
«Вальс-фантазия»
(рассказ)

Ветер то затихал, то буйствовал с новой силой. Где-то хлопала доска или соскочившая с крючка форточка.
Михаил Иванович слегка вздрагивал от этого хлопка и глубже погружался в кресло.

Михаил Иванович Глинка

Он, только что закончил инструментовку «Вальса-фантазии». Еще несколько минут тому назад казалось: в груди раздувается шар, он вот-вот поднимет ввысь легкое, совсем невесомое тело и одновременно раздавит своей тугой оболочкой неспокойное, прижатое к горлу сердце. Теперь шар лопнул, но сердце запуталось в его вялой, сморщенной пленке и беспомощно барахтается в ней. От этого, нет сил шевельнуться, тем более потянуться к камину и тронуть тлеющие угли.
Во всей вселенной - ночь ветер, однотонный, унылый стук. И как единственная уцелевшая каюта на затерянном в океане обломке корабля воспринимается комната. В кресле, как в подвесной койке, покачивается отяжелевшее, немощное тело.
Нет, чтобы там не говорил врач, он знает, жизнь подходит к концу. Все реже и реже отпускают его немощь и хандра для нового вдохновения. Да и одного вдохновения мало… уже мало. Раньше, бывало, заговорит муза – романс готов. Сейчас не то… Слишком строго стал относится к себе, своей музыке.
А кругом шипят: кончился, опустился…
Но кто из них способен понять добровольную каторжную строгость, вечные поиски совершенной гармонии?.. Как убедить всех в том, что известно тебе одному? Да и стоит ли убеждать?..
-Э-э, старо!.. Такова участь художника…
- Нет, рановато, пожалуй, отпеваете…- Он задумался .—Чувство меры – высший закон искусства. Сколько раз я подходил с ним к тебе, мой – вальс… Сегодня получилось. Нашел!
Михаил Иванович неожиданно легко нагнулся и помешал уголья. Вспыхнул живой веселый огонек.
И вдруг, сквозь жалобы и буйство ветра, едва слышно, стала пробиваться любимая извилистая мелодия вальса… Она росла, развивалась, набирая воздух и зрея в оркестре…
Вот она как будто дрогнула, рассыпалась, ушла… Э-э нет… Снова возвращается обновленная, окрепшая, тянется сквозь ночь к свету, солнцу, радости… вот опять становится неуловимой, нечеткой, словно дразнит. А вокруг нее сплетаются и расплетаются подголоски.
Так вот иногда человечье сердце сквозь тоску и сомнения рвется к счастью, надеется: придет, обязательно придет!
Михаил Иванович Глинка вслушивался в симфонию им же созданных звуков и не отрываясь смотрел на голубоватое с золотыми искорками слабенькое, неустойчивое пламя…
И вдруг теплые золотые огоньки зажглись в знакомых глазах. Глаза приблизились. Над ними разлетались крутые брови. Крупные губы тронула неопределенная, чуть насмешливая улыбка Моны Лизы. В зыбком поклоне к нему склонилась та, что в дни младости и любви вызвала к жизни эту извилистую, как ее улыбка, мелодию, звучащую сейчас в нем.
Он вспомнил…
-*-
Был третий день пасхи…
Когда человек одинок, его редко радует праздник. Среди хлопот, суеты, веселья ему часто совсем плохо и бесприютно. Михаил Иванович слонялся от одних знакомых к другим. Навестил Одоевского, потом поехал к сестре Марье Ивановне Стунеевой.

М.И.Глинка и М.И.Стунеева(Глинка)

Раздражение и тоска росли. Семейная жизнь не получалась. Совершена ошибка – глупая
непростительная, непоправимая. Лилейное личико, кажущаяся гармоничная простота, увлекшая душу артиста, заарканили намертво. Итог неожиданный и суровый: есть сварливая, неряшливая, чужая женщина, нет друга, жены, свободы.
Раздражение становилось невмоготу… «Зачем еду? Где покой?» На ходу поздоровавшись с сестрой, стремительно вошел в гостиную. Хотелось к фортепьяно. Может быть удастся хоть немного разрядить это несносное, все нарастающее напряжение.
В гостиной лицом к окну стояла какая-то женщина. «Эх, некстати!»
Женщина медленно обернулась. Он резко остановился и уставился на нее. Ослепительная красота?.. Нет, не то…Она даже нехороша. Совсем бледное лицо. Что же?.. Почему неприличным ротозеем прирос он к месту. Глаза? Пожалуй, это самое главное. Разве могут существовать такие ясные, чистые глаза?! Да она совсем девочка!..
Невольный рывок навстречу. И снова столбняк… Глаза как будто чуть замутились недовольством и слегка поплыли в сторону… Девочка снова стала женщиной – спокойной, неприступной. Кто же она?.. Почему не похожа ни на одну из тех, кто не раз на короткое время брал в полон его сердце?..
Он стоял и смотрел, забыв обо всем на свете. Да и что было забывать? Свет переместился сюда, в эту комнату.
Вошла сестра, гости.
- Мишель, ты не знаком? Это Екатерина Ермолаевна, дочь Анны Петровны Керн.
Он молча взял ее руку, не решаясь пожать.
- Я знаю вас давно, - тихо и просто сказала она.
- В-вы?.. Меня?
- А кто же не знает вас?! – неуловимая, чуть насмешливая улыбка неожиданно мелькнула и исчезла…

Екатерина Ермолаевна Керн

С ним стали здороваться гости. Их разделили. Он мерил шагами угол гостиной, следя за ней взглядом…
Во время обеда Мишель был рассеян, отвечал невпопад, с остервенением уничтожая все, что предлагалось, пил, что наливалось. Но смелость, как побитый котенок, забилась в какую-то неведомую щель и не откликалась даже на самую верную приманку –вино.
За столом шумели. Разговор зашел о любви. Кто-то закричал ему через стол:
- Михаил Иванович! Скажите свое мнение – вы признаете или отвергаете любовь с первого взгляда?
«Как? Разве уже знают?...Уже успели приспособить плоскую фразу…»
Он посмотрел на Екатерину Ермолаевну и встретил ее настороженный взгляд.
«Значит, надо ответить… Это, оказывается очень важно…очень важно…»
Стало почему-то тихо… Он еще раз посмотрел на нее и… совсем спокойно сказал ей и себе:
- Я не знаю, та ли любовь настоящая, что зреет медленно, или та, что отнимает волю с первого взгляда. Думается, не важно сие… Можно ошибаться не однажды… Но когда придет единственная, настоящая. Сердце не может допустить ошибки.
Ясные глаза метнулись в испуге и опустились вниз. Кругом зашумели:
- Браво, Мишель! Вы поэт!
- Михаил Иванович – настоящий сердцевед.
- О да!.. И сердцеед…
- На последней фразе глаза еще раз тревожно вздрогнули. Михаил Иванович прикрыл ярость любезностью:
- Кто же повинен в слабости сердец, на которые к тому же никто не покушается?

После обеда от Мишеля, как всегда, потребовали музыки. Он сел за фортепьяно…
Никогда потом он не мог целиком повторить свою импровизацию, хотя вспомнил и развил отдельные мелодии… Глаза смотрели на него, и он рассказывал им правдивую историю своей жизни. Вот переливчатый колокольный звон, восхитивший ребенка… Занимается заря, и в ясном розоватом небе звенит жаворонок… Летними вечерами на лужке девушки водят хоровод. .. Вдруг с реки несет озорная русская песня… Барчук бежит к реке, надеясь увидеть самого Степана Тимофеевича с персидской княжной на руках: только бы успеть, пока он не бросил ее в волны… Все это звуки детства. Но вот юноша входит в мир… Мечты…Друзья… Первая любовь… Первое разочарование, как от пустого ореха.

Он видел только глаза – то ясные, открытые, то затуманенные страданием…
Когда кончил, наступила тишина, слегка кружилась голова, но было легко и покойно.
Перед отъездом он подошел к Екатерине Ермолаевне и, прощаясь, тихо сказал:
- Вы не сердитесь на меня за исповедь?..
- Я…благодарю вас, - последовал еще более тихий ответ.

Романс на стихи А.Пушкина "Я помню чудное мгновенье".
Поет Денис Королев




У Екатерин Керн не было беспечной, бездумной юности большинства сверстниц ее круга. Самостоятельный труд после окончания института сделал ее еще более непохожей на порхающих бабочек светских салонов.

Михаил Иванович не мог не потянуться к ней, как не мог не отличить верный и чистый звук в любых сочетаниях. Любовь изобретала предлоги для встреч.
Мария Ивановна забеспокоилась:
-Мишель, что же это?.. Ведь ты женат… Так ведь недолго и толкнуть…
- Машенька, родная! Моя привязанность к ней составляет потребность сердца. А когда сердце удовлетворено, можно не опасаться страстей.
- Он был прав. Сомнения, поиски нес к любимой – ничего не оставалось непонятным… Он был прав…если бы не время… оно шло.
- Катрин, милая…
-Не надо… Я знаю…
- Но вы, вы?.. Что же вы?..
- Да, Мишель…
- Любимая…
- Что больше – вас или вашу музыку – не знаю.
- Музыка – душа моя, Катрин.
-Люблю душу вашу…
-Катенька Я…я…
- Ради бога…Вы же знаете – это невозможно.

Выход, как всегда, был один – музыка. Он искал звуков – светлых, как счастье.. А какое оно?.. И разве путь к нему лежит чрез горе, тоску, томление?.. Нет, оно еще очень далеко, это странное и почему-то совсем необходимое человеку счастье… А пока есть только непереносимая жажда, есть опаленная огнем нежность, есть манящая и ускользающая улыбка Моны Лизы…
Впервые зазвучала мелодия «Вальса-фантазии».


«Посвящаю Екатерине Керн», -- надписал он первый чистовой экземпляр. «Нет, даже на это не имею права – должен охранять, тебя, любовь моя». Снова переписал и надписал «Д. Струнееву».
- Выручай, Дмитрий Степанович… А это тебе… Ты поймешь.
Только жар души создает искусство, властное вызвать ответный жар. Созданная любовью мелодия никого не оставляла равнодушным.
Герман, дирижер оркестра Павловского вокзала, искал новых произведений для привлечения публики на свои концерты. Он сразу сообразил:
-«Вальс-фантазия» это… это очень хорошо.
- Но он написан для фортепьяно…
- О-о! Мы сделаем его для оркестра, сделаем нарядным, грандиозным. Публика ахнет, Михаил Иванович.
- Ну, хорошо, сделайте так… -- Он подробно разъясняет. – Но не надо слишком нарядно.
- Надо Михаил Иванович. Садовый оркестр – это блеск. Публика любит блеск, эффект. Поверьте мне, Михаил Иванович. Я буду стараться хорошо.
С Павловской эстрады зазвучал Меланхолический вальс, оркестрованный с немецкой добросовестностью с оглядкой на вальсовых королей, соотечественников Германа, с расчетом на танец, на «сад».
О павловских концертах заговорили. Публика требовала:
- Меланхолический вальс!
- Пожалуйста, маэстро. Меланхолический вальс господина Глинки!
Герман удовлетворенно подмигивал оркестрантам и взмахивал дирижерской палочкой. Михаил Иванович, не замеченный никем, сидел вдалеке от эстрады и слушал свое преображенное откровение души. Ему ли не любить оркестр! Но сейчас он испытывал досаду.
«Да , маэстро, сделал ты добротно и блестящее… Но душа моего вальса осталась для тебя не ясной… Нарушил ты непрерывность и легкую стремительность.. Ну, да ладно. Когда-нибудь сам займусь оркестровкой».

-*-

Шли годы…
Париж, Зал Герцена.
Меценаты, любители музыки. Музыканты. Много русских дам, украсивших концерт соотечественника своим присутствием и своими туалетами. Некоторые из них знают автора «Сусанина» и «Руслана». Многие слушали и певали его романсы…, а в задних рядах студены, художники, свободные от денег и работы, и прочие обитатели углов и мансард – немного их, преобладает цветник.
На сцене маэстро с орлиным носом, курчавыми волосами, глазами и ртом скептика Гектор Берлиоз. Он рад быть полезным русскому собрату; сам собирается концертировать в России.
Со сцены звучат краковяк из «Сусанина», феерический марш Черномора, жалоба виолончелей в «Сомнении»… Но вот зал наполняется звуками «Скерцо в форме вальса», как обозначил на афише свой «Вальс-фантазию» Михаил Иванович.
- Браво!.. Браво, Глинка!..
- Виват, русский маэстро!
Концерт принес успех, восторженные статьи в солидной прессе… Глинка разбирает почту… Пишет редактор «Ревю Британник»…Морис Бурже… Ага, статья дирижера его концерта – Берлиоза…
Ну вот, русская музыка и вошла, как равная, в Европу.
Михаил Иванович стряхнул воспоминания. Мелодия вальса исчезла. С новой силой забуйствовал ветер, захлопала где-то полуоторванная доска или соскочившая с крючка форточка. Снова комната – каюта поплыла на затерянном в океане обломке корабля. Сердце выпуталось наконец из вялой оболочки лопнувшего шара. Легко подойдя к столу, он взял партитуру и снова стал ее рассматривать.
- Опрятно!
Вот теперь он доволен оркестровкой: стройно, прозрачно, ничего лишнего, никакого расчета на виртуозность, коей и раньше не жаловал, а теперь и вовсе не терпит.
Ну, что ж!
Живи, моя белая лебедь… дольше чем я… и чем та, что вдохновила твое рождение.

Он опустил голову. Снова тихонько зазвучала нежная, неуловимо-непостоянная мелодия, сплетались и расплетались подголоски.

Михаил Иванович Глинка думал о том, что много было в жизни встреч, питавших вдохновение, но душа всегда тосковала по единственной, настоящей, от которой пришлось отказаться, всегда возвращалась к ней, как мелодия вальса, отклоняясь и рассыпаясь, всегда возвращается к основной теме.

Михаил Глинка "Вальс-фантазия"

(первоначально сочинено для фортепиано) , си-минор
исп.Виктор Рябчиков



-*-
Государственный академический симфонический оркестр
п/у Е.Светланова



-*-
Хореографическая миниатюра на музыку Михаила Глинки "Вальс-фантазия" в исполнении солистов балета Государственного академического Большого театра СССР Людмилы Власовой, Л.Смирновой, А.Шварц, М.Ермолова.



Центральное телевидение 1964
-*-
Государственный русский оркестр народных инструментов им. В.В. Андреева
Евгений Хохлов (дирижёр)







https://proza.ru/2020/12/23/1683
журнал Работница № 4-1987год.