Вероятно, корни реалионима море уходят в индоевропейский праязык.

В ряде русских говоров (олонец., онежск.) море — «озеро», укр. диал. мороква — «болото».

Таким образом, праязыковой аналог слова море обозначал не только собственно море, но и озеро, болотистое озеро, болото. 

В то же время лексема море, по нашему мнению, этимологически соотносится с именем языческой богини смерти Моры (Мары), известной всем славянским народам  и типологически во многом сходная с русалкой, Мокошью, — также традиционно женский персонаж.  

Став нарицательным, существительное Мора получило различные значения по славянским языкам: укр. мора — «нечистый дух», болг. мора — «ночной кошмар», с.-хорв. мора — «домовой, кошмар», польск. тога, тага — «кошмар» и тага, гтога — «ходячий покойник» и т.п. В то же словообразовательное гнездо входит рус. умора (от уморить), белорус. моркі — в белорусских проклятьях эвфемистическое название болезни, специально насылаемой на человека.

Следовательно, корень *тог-, с одной стороны, соотносился с общим именованием водоемов, а с другой — актуализировал мифологему смерти как перехода через водную преграду. А лексема море могла обозначать смерть как локус (ср. слово смерть (др.-рус. съмьрть) с приставкой присоединения (съ-), отражающее в протозначении присоединение к области нахождения мертвых).

Следует отметить, что значение слова море в фольклорных текстах не тождественно современному, поскольку древние славяне не имели связи с реальным морем, как и с мореплаванием, так как жили достаточно далеко от морей. Историки полагают, что мореходство на Руси имеет не столь давние традиции, а потому море для русича — образ не столько реальный, сколько фантастический, мифологизированный. Поскольку в языках всегда «разработано» то, что близко, понятно, знакомо и значимо, можно утверждать, что славяне не «наблюдали» море вблизи.

Так, фольклорное море мало похоже на настоящее. Его цветовая гамма бедна: оно почти всегда синее (синий — это изначально «черный, блестящий»). Исходя из этого, внутренняя форма общеславянского слова море не связывалась ни со значением солености, ни со значением большого количества воды.

Как указывает В.Н. Топоров, море связано с архетипом воды и символизирует царство смерти и царство сновидений. Легендарный Харон пользовался водным путем для перевоза усопших в страну мертвых. По мнению Ю.С. Степанова, нем. die Mare (тоже женского рода) — «природный дух, который, по народным германским представлениям, может являться людям в виде ночных кошмаров, когда «нечто душит человека»» — и славянское Мора — «богиня смерти, соотносимая с морем как локусом небытия» — родственны — «душить, давить». Это позволяет допустить, что основа родственна — «умирать» (ср.: смерть, мор, мертвый, мары (курск., судж.) — «носилки, на которых носят хоронить мертвых» и т.д.).

Отсюда сказочное лукоморье — буквально «излучина моря» — это «иной», неведомый мир. Буян, остров, упоминаемый в русских сказках и наделенный фантастическими чертами «потустороннего» мира, также находится далеко за морем. В заговорах Буян — место пребывания мифологических персонажей, помощь которых придает заклинательную силу. Название этого острова происходит от прилагательного буйный, родственного др. — «самый сильный, очень сильный», и, видимо, семантически и этимологически связано с др.-рус. боуи — «кладбище».

Следовательно, остров Буян эквивалентен раю в его языческом представлении (слово рай было перенято христианством у язычников).

Рай у древних славян «знаменовал расплывчатое широкое понятие о загробном мире вообще, отделенном от мира живых водной преградой». В этом контексте заслуживает внимания непопулярная, по мнению М. Фасмера, этимология слова рай, согласно которой слав. *rj родственно рой, река (аналогично край: кроить), что позволяет восстановить протозначение лексемы рай как «море, течение».

На наш взгляд, данная точка зрения имеет не только лингвистические основания, но и поддерживается культурологическим фоном. Аналогом общеславянского рая в фольклоре восточных славян выступает Вырий, или Ирий, — сказочная теплая страна, в которую на зиму улетают птицы; потусторонний мир. Локализация Ирия в некоторых фольклорных произведениях на берегах Черного моря позволяет, по мнению В.Н. Топорова, сопоставить эту страну с готским Ойумом.

Наиболее вероятной этимологией слова В.Н. Топоров считает возведение его к и.-е. корню *ur-ьіь от *ur — «вода», может быть, «море» (ср.: балт. jura — «море», откуда Юрмала), свидетельствующему о том, что поверхность воды ассоциировалась с областью смерти. В этой связи представляют интерес гидронимы Вырь, Вир — названия, репрезентирующие концептуальную связь воды с «тем светом» (ср.: диал. вир — «глубокое место в болоте, реке», где живет вировник — «черт»). Об этом свидетельствуют также общеславянские поверья о воде как месте зимнего пребывания некоторых персонажей нечистой силы и мифологизированных животных.

Известно, что смерть, по представлениям древних, не столько конец жизни, сколько переход в иную реальность (отправиться на тот свет, переселиться в иной мир; ср.: полесск. на дорозе — «быть при смерти»). Такой «иной реальностью» в русской мифологической картине мира и оказывается море. При этом концептуально «Море» репрезентируется фреймами «край света, конец реального простора», «путь до неведомой, далекой, чужой земли». Понимание моря как пути имеет типологические параллели и в других языках и мифологиях.

Толкуя значение древнеиндийского panthah, родственного словам путь, pontos, Э. Бенвенист писал, что ближайшим эквивалентом здесь будет скорее «переход, преодоление», нежели «дорога». Неслучайно жрец в Древнем Риме назывался pontifex — «строитель моста», поскольку он представлялся строящим переход, переправу между миром мертвых и миром живых. Однако следует отметить, что в праславянском > рус. дорога также имело отличное от современного значение и означало ««быстрина, узкий залив», то есть ««путь по воде». Таким образом, реки воспринимались славянами как пути в иной мир, в то время как море — это уже собственно локус небытия, место нахождения персонифицированной смерти — Моры (Мары).

Н.И. Костомаров, а вслед за ним А.Т. Хроленко отмечают, что в этнографических и фольклорных записях море — символ неизвестности и погибели. Как полагает А.Т. Хроленко, фольклорное сочетание «синее море» содержит в себе семантический нюанс «далеко»; следовательно, концептуальная оппозиция ««Суша» — ««Море» накладывается на противопоставление ««Близкий» — Далекий». В то же время словосочетание «синее море» ассоциируется с существительным корабль — конкретно-образным символом дали (уплывающий далеко).

Наш материал показал, что в контексте концептуального параллелизма «Вода» — «Путь» выстраивается синонимический символьный ряд лодка — гроб — корабль, непосредственно связанный с понятийным комплексом «море». Так, корабль — устойчивый, традиционный фольклорный образ. При всех семантических расхождениях данного слова по разным славянским языкам здесь везде выявляется архисема «скрытый, укрытый», ср.: болг. «центральная часть здания», «корабль», «большой деревянный чан для перевозки винограда», чеш. «корабль», др.-рус. «корабль», «ковчег», при этом ковчег — это «ларец», «сундук», «ящик», одним словом, «хранилище».

Ковчегом, в свою очередь, называли также раку, гробницу, и корабль ветхозаветного Ноя. Следовательно, корабль на уровне символа также соотносится с концептуальным комплексом «Смерть». Полагаем, что исходное значение слова корабль в славянском («вместилище, хранилище», «гробница», «укрытие» и подоб.) концептуально связано не с морем как «частью Мирового океана», а с морем как «царством мертвых», потусторонней областью.

Косвенным доказательством здесь могут служить этнографические сведения. Так, по свидетельству одного из арабских путешественников, в кораблях, установленных на суше, русичи сжигали своих покойников, то есть корабль служил в похоронном обряде домовиной, «домом мертвого». Возможно, такая обрядовая практика наследуется русичами от варягов.

По свидетельству историков, скандинавы, появившись на Ладоге еще в середине VIII века, в IX-X веках оставляют небольшой некрополь в урочище Плакун, содержащий несколько трупосожжений в ладье: ладья (рус. лодка) — важнейший для «руси-гребцов» социальный и ритуальный символ. Однако, по нашему мнению, подобная обрядность у славян имеет автохтонное происхождение и знаменует изменение похоронного обряда (сплавление по воде > кремация).

Так, по мнению В.М. Мокиенко, древнейшее представление о погребении в ладье, устойчивая связь перехода в «тот свет» с плаванием позволяет связать известный славянский мифоним Навь (первоначально — божество смерти древних славян; ср. в др.-рус.: навь, навьи — умершие предки, покойники, мертвецы), так как славянский Навь обеспечивал переправу усопших в иной мир. Такая этимологическая связь подкрепляется мифологической концептуализацией морского пути как дороги в иной мир.

По-видимому, подобную символику, но другой направленности, несла и колыбель, по форме — та же лодка (в которой человек «приходит» в «этот» мир из небытия). Существительное колыбель, характерное только для восточнославянского ареала, образовано от глагола колыбать «качать, укачивать», родств. колебать; то есть в названии отразился характер движений раскачивающейся колыбели, причем движений, по ощущениям напоминающих раскачивание на волнах (ср. аналогичное соответствие: качка — о колебательных движениях судна, укр. качка — «утка» — и качка (диал.) — колыбель на изогнутых опорах, позволяющих качать ребенка; а также отмеченное в словаре-дневнике Ричарда Джемса колыбка — «волны, качка»).

Представляется, что образ бочки, плывущей по волнам («куда вынесет»), почерпнутый А.С. Пушкиным из фольклорного источника, уходит корнями в область архаических народных представлений. Бочка, в которой «не по дням, а по часам» растет князь Гвидон, — та же колыбель, выносящая его в жизнь (ср. с символически тождественным образом корзины, в которой приплывает младенец в некоторых русских сказках). У восточных славян известны присловья, в которых говорится о том, что младенца приносит вода (речная, озерная, болотная, дождевая).

Особенностью украинских вариантов является при этом то, что обнаруживает детей в воде почти неизменно некая баба, часто именуемая Марийкой (просматривается связь с Марой — С.К.) . При этом колыбель связывают с моделями повозок, лодок. Этнографические данные свидетельствуют, что колыбели других народов также изготовлялись в форме лодки. Архетипическое значение нарицательного лодка (с учетом межъязыковых соответствий) реконструируется как «корыто». Обратим внимание, что гроб (данное слово знаменует утверждение более позднего обряда собственно погребения, ингумации; при этом в корне наблюдается чередование гроб-/греб-), — также имеет форму лодки-плоскодонки, что, вероятно, идет из глубокой древности и является реминисценцией старшей похоронной обрядности.

Выводы

В русской мифологической картине мира море выступает не столько в качестве географического локуса, сколько оказывается «иной реальностью». При этом концептуально «Море» репрезентируется фреймами «край света, конец реального простора», «путь до неведомой, далекой, чужой земли». Понимание моря как пути имеет типологические параллели и в других языках и мифологиях. Сравнительный анализ семантики разноязыковых лексем, этимологически родственных слову море, позволяет допустить, что и.-е. основа *mor-/*mar-/*mer- родственна *mor-t(h)-o- — «умирать»

Наши рассуждения позволяют заключить, что корабль, колыбель и лодка выступают в мифологической картине мира как символический комплекс, где колыбель — лодка, в которой человек приходит в мир, приплывает; а корабль — лодка, уносящая его в небытие. Таким образом, море в русской мифологической картине мира последовательно концептуализируется как «иной мир».

Проведенный анализ свидетельствует, что информация культурного характера о национально-культурной картине мира, актуальной для того или иного хронологического этапа, может быть извлечена из лексической семантики.

Автор : Кошарная С. А.

источник