Борис Березовский. Великие фортепианные концерты || Boris Berezovsky (piano)

Когда классический музыкант обладает популярностью рок-звезды – это феномен.

Он не мелькает на телеэкране, не ведет страничку в фейсбуке. Но стоит разместить его лицо на афише – аншлаг. Тысячные залы заполнены, и еще столько же поклонников не попадают на концерты: билетов нет. Это и есть подлинная популярность, а не искусственно раздутая рекламой. 

Когда пианист Борис Березовский, загадочный как сфинкс, садится за рояль и играет астрономически сложные произведения с непроницаемым лицом, – возможно, эта недосягаемость и притягивает. И в недосягаемости этого пианиста есть нечто фатальное.

— Говорят, чтобы стать звездой надо иметь не только талант звезды, но еще и характер звезды. Какими человеческими качествами надо обладать, чтобы стать звездой?

— «Звезда» – понятие, в которое я не верю и потому не знаю, какими качествами надо обладать, чтобы стать «звездой». Знаю одно: чтобы стать известным, нужно везение. Больше ни-че-го!

Могу назвать множество примеров, когда люди становились знаменитыми по воле случая. Чаще всего, происходила внезапная замена: один заболел, другого пригласили в последний момент, вот тут-то и начиналась его звездная карьера. А если бы кто-то не заболел?..

Так, например, стремительно взошел на Олимп дирижер Леонард Бернстайн. Предстоял концерт огромной значимости в Карнеги-Холле, первая радиотрансляция по всей Америке, а дирижер Бруно Вальтер, который репетировал эту программу с оркестром, слег с гриппом. Вместо него за пульт встал Бернстайн, который за ночь изучил сложнейшую партитуру и наутро после концерта проснулся знаменитым. Хотя подготовил этот феерический успех дирижер Бруно Вальтер, который репетировал с оркестром.

Конечно, вся предыдущая жизнь Бернстайна была подготовкой к этому триумфу. Здесь проявился и его талант, а в дальнейшем – и титанический труд, иначе звезда Бернстайна закатилась бы так же быстро, как взошла. И все-таки посодействовал карьерному взлету Его Величество Случай. Так что, везение играет гораздо более важную роль, нежели характер.

О, вот еще хороший вариант для звездной карьеры – выгодно жениться. (смеется) Родственные связи помогают. Правда, не всегда: бесталанного человека никакие родственные связи не спасут.

— Но помимо везения нужны еще и целеустремленность, работоспособность, талант, наконец?..

— Талантливых, целеустремленных и работоспособных людей очень много, но звездами среди них почему-то становятся единицы! Просто в какой-то момент зажигается лампочка везения: публика начинает о тебе говорить, ходить на твои концерты.

Кстати, успех у публики и качество исполнения далеко не всегда идут рядом. В сфере классической музыки есть много талантливых людей, которые не стали знаменитыми в силу разных причин: просто судьба так сложилась…

Но они, я уверен, ничуть не хуже широко известных исполнителей. Бывает, артист завоевывает громкое имя, а потом начинает почивать на лаврах: имя остается – качество уходит.

— Вы хотите сказать, что вам повезло?

— Нет, у меня все сложилось иначе. В 1990 году я победил на Международном конкурсе им. Чайковского. Да, это было везением, но все же закономерным. Жюри этого конкурса не прощает даже малейшей оплошности: один этюд сыграл неточно – тебя тут же скинут. Надо всю программу отыграть идеально на 100 %.

Я достойно прошел три тура. Но здесь как в покере: каким бы гениальным игроком ты ни был – все равно есть элемент везения. В конце концов, в тот год рядом мог оказаться более сильный конкурент. А после конкурса я годами выстраивал взаимоотношения с агентствами, продюсерами, а это длительный процесс.

Я не сразу стал солистом: много играл в камерных ансамблях, где приобрел огромный опыт. После победы на конкурсе им. Чайковского я трудился 26 лет. И не могу сказать, что известность упала на меня с неба.

— У вас стойкий иммунитет к звездной болезни. Собираете тысячные залы, барышни стоят к вам в очереди за автографами, поклонники в соцсетях пишут: «Березовский – гений!» Почему вам крышу-то не сносит?

— Потому что педагоги были очень хорошие: с самого начала объяснили, что в нашей профессии звезда – это композитор. И будь счастлив, что ты играешь его гениальную музыку.

На первом же уроке Александр Игоревич Сац мне сказал: «Постарайся сперва понять разницу между исполнителем и композитором, а потом между композитором и Богом». Когда ты осознаешь, насколько великим может быть композиторский гений, тебе уже никогда не сорвет крышу.

Как сочинить такую гениальную музыку?! Люди-то идут слушать Листа, Шопена, Чайковского, Рахманинова, Метнера – не меня. Если я на концерте начну играть свои любительские импровизации, это никому не будет интересно.

— С другой стороны, в youtube и соцсетях, где размещены ваши видеозаписи, можно прочитать такие бестактные и злобные комментарии! Понятно, что люди пишут такое из зависти. Как вы ставите «защиту от дурака»? Ранимому художнику больно читать гадости…

— Уж сколько доставалось великим композиторам от музыкальных критиков! Например, Рахманинова за его Третий концерт буквально изничтожили. И кто сегодня знает имена этих критиков?..

Люди смотрят мои записи: исполнение, естественно, вызывает ответную реакцию – позитивную, негативную. Хуже, когда реакции совсем нет. Да, часто пишут ахинею… И что мне теперь делать? Жить дальше.

Кстати, где вы нашли гадости обо мне? Пришлите ссылку, пожалуйста, я удовольствием почитаю. (смеется)

— Для вас существуют понятия «тяжелый зал», «легкий зал»? Плохая акустика может испортить впечатление от хорошего исполнения?

— Идеальные условия для классического исполнителя – концертный зал. В России так повелось: мы играем в залах. Не люблю понятие «намоленное место», тем не менее в наших прославленных БЗК и КЗЧ прекрасная аура.

В Европе, особенно в Англии, любят устраивать концерты классической музыки в церковных храмах, чтобы сэкономить на аренде концертных залов. Акустика в храмах ужасная: играешь виртуозные вещи – пассажи сливаются в гулкое эхо. Это сегодня я могу позволить себе отказаться от таких выступлений, а когда надо было элементарно зарабатывать на жизнь, приходилось играть и в маленьких английских церквушках, где звук отвратителен.

Еще в Европе обожают концерты на открытом воздухе. Скажем, я постоянно играю на фортепианном фестивале в Рок Д’Антероне в Провансе – это Мекка известных пианистов мира. Атмосфера на фестивале волшебная: люди собираются на пикник в тени многовековых платанов да еще и музыку слушают.

Публика в восторге, а для исполнителей условия, мягко говоря, не идеальные. Качество звука на открытых площадках, увы, не сравнить акустикой концертных залов. Вот фольклор, сельская музыка, наоборот, живет только на природе, а в искусственной среде концертного зала задыхается! Фольклор не создан для пассивного слушания: он требует соучастия, чтобы публика подпевала, приплясывала.

Когда я жил в Брюсселе, слышал, как Роби Лакатош, знаменитый венгерский скрипач цыганского происхождения, играл в клубе и получал от игры огромное удовольствие. Потому что публика живо реагировала: прихлопывала в такт, пританцовывала, люди выпивали, бросали ему деньги, аплодировали – царила живая атмосфера концерта!

Однажды Роби Лакатош был приглашен звукозаписывающей компанией Deutsche Grammophon для записи его CD и исполнения его программы в огромных концертных залах – и это была смерть для него как музыканта! Ему стало безумно скучно играть для людей, которые чинно сидят в зале, листают программки и… никак не реагируют. Джазовые музыканты, кстати, тоже прекрасно чувствуют себя в клубах, а пригласи их на сцену Большого зала консерватории, им станет дискомфортно, и никто не получит удовольствия от концерта – ни джазмены, ни зрители.

Словом, каждый должен играть там, где чувствует себя как дома. Тяжелая атмосфера возникает, когда играешь не в том месте, где это должно звучать.

— На концертах академической музыки все-таки больше людей старшего поколения, молодежи не так много, вас это огорчает? И трудно, наверное, играть для профессионалов и снобов, которые насупятся и ждут: «Ну-у, чем будем удивлять?!»

— Что вы! В России прекрасная, искренняя и сбалансированная по возрасту публика, в сравнении с другими странами. В Нью-Йорке, Сан-Франциско и некоторых европейских городах с публикой просто катастрофа.

Засветиться на гастролях модного пианиста или оперной дивы престижно. Пожилые дамы с унылыми, подтянутыми пластической хирургией лицами ничего не понимают в музыке и не любят ее! Для них концерт – это повод выйти в свет, нацепив бриллианты.

Зато в университетских городках, разбросанных по всей Америке, такая же искренняя, заинтересованная и образованная публика, как и у нас в России – студенты, научная интеллигенция.

— Значит, вы чувствуете доброжелательное, негативное или безразличное настроение публики? Кто на кого больше влияет: публика на вас или вы на нее?

— Я выхожу на сцену, чтобы получать удовольствие. Настроение публики мне безразлично: если концерт идет удачно, я растворяюсь в музыке и забываю обо всем на свете – о зрителях, о себе. Играю и наслаждаюсь гениальными сочинениями композиторов. А вот если я думаю о чем-то, помимо музыки, – например, о реакции зрительного зала! – значит концерт идет отвратительно.

— Некоторые известные пианисты не играют на инструментах, которым более пяти лет, другие возили и возят по всему свету с собой собственный рояль. И я, кстати, прекрасно понимаю этих пианистов и завидую скрипачам: родной инструмент всегда с собой! У вас есть особые пристрастия в части роялей и их брендов?

— Нет, я играю на рояле, который стоит в зале. С технической точки зрения лучший инструмент Yamaha, у него идеально выровненный звук. Виртуозные произведения отличаются изобилием мелкой техники, поэтому важно, чтобы звук клавиатуры был идеально ровным.

Вы когда-нибудь ездили в Германии по автобану? Вот Yamaha как шикарный автобан: ни бугорка, ни ямочки, нигде не тряхнет, не подбросит, можно развивать любую скорость без ограничений. Рояль Steinway & Sons по качеству звука, пожалуй, выразительнее, чем Yamaha. Эти два бренда в основном и представлены в крупнейших концертных залах мира.

— Неужели концерт пройдет хуже, если вы сядете за Bösendorfer или Fazioli?

— Я получаю удовольствие от игры на любом инструменте. Абсолютно на любом! До известных пределов, конечно: если рояль элементарно расстроен, педаль скрипит и клавиши западают, тут уж не до самозабвенной игры. Прекрасный инструмент – лишь бонус к удовольствию от исполнения гениальной музыки.

— Однажды вы сказали, что слушать великих пианистов – часть вашей профессии. Зачем слушать? Чтобы не повторять интерпретации великих предшественников?

— Бородатый анекдот «Чукча не читатель, чукча писатель» дает исчерпывающий ответ на вопрос «Зачем?». В любом виде искусства все начинается с подражания, копирования – в писательстве, живописи, музыке. Нет ни одного поэта, художника, композитора или исполнителя, который не испытал бы на себе влияние мастеров прошлого. Чем больше слушаешь, тем больше музыка тебя обогащает – это неотъемлемая часть творческого процесса. На меня сильно повлияли пианисты Владимир Софроницкий, Мария Юдина.

— А есть пианисты, о которых вы могли бы сказать: «Класс! Я так не умею»?

— В мире много классных джазовых пианистов: я так играть не умею и вряд ли научусь. Они вызывают мое восхищение. У каждого своя сильная сторона. Моя стихия – классическая музыка, в ней я король, а в джазе – просто музыкант. Джаз поигрываю, но… на любительском уровне.

Понимаю, как функционирует джаз, знаю его законы, но когда слушаю, что вытворяют профессиональные джазовые музыканты, такие как Кит Джаррет/Keith Jarrett, например, просто мурашки по телу бегут. Особенно когда он молодой был – это же просто чудо!

— Вы переиграли многих композиторов, кто все-таки самый любимый?

— Петр Ильич Чайковский. На мой взгляд, самая ценная музыка – та, которая вызывает слезы. Чайковский слезоточив до… неприличия. Могу рыдать над его романсами, операми, балетами, симфониями. Его музыка – образец красоты, изящества, искренности. Другие композиторы могут вызывать у меня восторг, восхищение, но Чайковский – это… (долгая пауза) абсолютный гений.

— Вы говорили, что Третий концерт Рахманинова – самое сложное, что вам довелось играть в жизни. С тех пор вы превзошли самого себя, сыграв нечто более сложное?

— Второй концерт Прокофьева тоже безумно сложный: сыграть каденцию – из области почти неисполнимого. Даже легендарные пианисты цепляют фальшивые ноты. Ведь Прокофьев сочинял, исходя из своих возможностей, а пианистом он был незаурядным.

Второй концерт Бартока невероятно сложен технически: темп запредельный! Это из-за любви Бартока к венгерскому фольклору, а там темпы астрономические. И он хотел, чтобы это так же звучало на рояле!

Стремительные темпы, думаю, объясняются еще и тем, что в первой половине XX века отдача клавиатуры у роялей была легче, что и позволяло развивать более высокую скорость игры.

Современные рояли делают с более тугой, тяжелой клавиатурой, чтобы они мощнее звучали в гигантских концертных залах. Чем мощнее звук, тем тяжелее звукоизвлечение. Поэтому сыграть на современном рояле Бартока в темпе, который он прописал в нотах, – из области нереального. Я, конечно, стараюсь, но… все равно играю чуть-чуть медленнее.

— Когда вы играете «Революционный этюд» Шопена левой рукой, это производит неизгладимое, сногсшибательное впечатление. Планируете расширять леворучный репертуар?

— Нет, это пройденный этап. К тому же леворучный репертуар весьма ограничен: ноктюрн и прелюдия Скрябина, неудачный концерт Прокофьева, на мой взгляд, и гениальный концерт Равеля.

Скрябина, Равеля и «Революционный этюд» Шопена в переложении Годовского я уже сыграл. И, кстати, не намеревался этим шокировать публику. Просто хотел усовершенствовать технику левой руки. Левая не менее важна, чем правая. Важен баланс между обеими руками.

Моторика правой руки у большинства людей развита лучше, поэтому поиграть сложные произведения для развития левой руки – это очень полезные упражнения для пианиста. Буду играть один-два этюда, просто чтобы поддерживать левую руку в форме.

— Как же удерживать интерес поклонников, да еще и расширять их круг? Ведь публике вечно хочется разнообразия: сегодня один кумир – завтра новый.

— Единственный способ удержать интерес публики – хорошо играть. Других способов я не знаю. Реклама, пиар, бесконечное мелькание на экране, дружба с сильными мира сего – все это не эффективно, если играешь ты плохо.

— Молодые пианисты Юрий Фаворин, Люка Дебарг, Дмитрий Маслеев, Александр Малофеев часто выступают с вами в дуэте. Сам факт того, что вы сыграли с молодым исполнителем, означает, что на него стоит обратить внимание. Вы исповедуете принцип: «Талантам надо помогать – бездарности пробьются сами»?

— То, что наши дуэты фантастически влияют на дальнейшую карьеру молодых пианистов, несколько преувеличено. Я, например, много играл с Юрием Фавориным. Он молодой, но уже состоявшийся пианист, у него своя публика, неповторимый имидж, запредельно сложный репертуар. Талантливейший парень!

Жаль, что на конкурсе им. Чайковского его… не оценили должным образом. Значит время его пока не пришло. В будущем у Юры Фаворина все будет прекрасно, я уверен. И золотой медалист XV Международного конкурса им. Чайковского Дмитрий Маслеев – феноменально одаренный юноша, у него огромное будущее.

Мне нравится играть с молодыми пианистами, вызывающими у меня восторг и уважение. И хочется поддерживать их, насколько возможно. По-моему, это абсолютно естественно – помогать молодым.

— Кстати, как вы чувствуете себя в роли преподавателя Академии им. Гнесиных?

— Прекрасно! Педагогика меня увлекает. Огорчает лишь укоренившаяся у нас система музыкального образования, построенная на бесконечных замечаниях: «Тут аппликатура неправильная, там педаль взял неверно».

В музыкальной школе им. Гнесиных, где я учился в классе Ирины Сергеевны Родзевич, была доброжелательная атмосфера. Но, к сожалению, так происходит не везде: порой на детей с 4-х летнего возраста обрушивается строгая критика! Так быть не должно.

Вот я и хочу попробовать создать позитивную атмосферу на уроках, и посмотреть, что получится. Думаю, у такого метода есть будущее. Хотя все время хвалить и говорить студенту, что все прекрасно, – такая же глупость, как и постоянно ругать. Хочу найти золотую середину.

Кроме того, преподавание помогает мне как пианисту: обостряется восприятие качества исполнения. Оплошности, которые прощаешь себе, студентам я почему-то не прощаю! Вот и начинаешь требовательнее относиться к себе.

— Как усовершенствовать систему музыкального образования? Может быть, добавить какие-то новые дисциплины?

— Я добавил бы фольклор. Потому что классическим музыкантам есть чему поучиться у фольклористов. В фольклоре очень важна импровизация, а ею исполнители академической музыки в большинстве своем не владеют.

А вот балалаечники, например, исполняя свои виртуозные пассажи, никогда не повторяются, как и джазовые музыканты, кстати. У исполнителей народной музыки стоит поучиться: во-первых, искусству импровизации, во-вторых, радости музицирования.

— Вы когда-то говорили, что женщина не может стать великой пианисткой, однако ваша старшая дочь – пианистка. Как у нее дела?

— Эвелина прекрасная, восхитительная пианистка. Но я все равно ей говорю: «Выходи замуж за богатого, создай семью, женщина может быть счастлива только в материнстве. Концерты можно играть три раза в месяц – ради удовольствия и самореализации». Но она у меня принципиальная, говорит: «Замуж пойду только по любви!» Так что, пока концертирует, и успешно.

Эллина Пак

— Борис Вадимович, позвольте задать вопрос вашей жене. Эллина, играете ли вы с Борисом семейным дуэтом? Альт и фортепиано красивое сочетание.

Эллина Пак, альтистка, жена Бориса Березовского: — Да, у нас было несколько дуэтных исполнений. Но чаще мы играем вместе в составе квартетов или квинтетов – здесь репертуар гораздо шире и разнообразней.

Надо признать, что все-таки есть разница в исполнительстве между мной и Борисом, а в камерном ансамбле – квартете или квинтете – альт звучит красиво и выразительно.

Конечно, я обожаю играть с Борей! Только он вечно занят сольными концертами, а я занята другими делами – более важными. Материнство и воспитание наших двоих детей дарит мне больше счастья, нежели самая прекрасная музыка. И в этом мы с Борисом солидарны.

— Борис Вадимович, у вас есть глобальные жизненные установки, которым вы следуете?

— Я фаталист. Мой принцип: все, что ни делается, – к лучшему. Не надо сильно настаивать. Порой что-то получается само собой. А если не получается, – даже если очень хочется! – я спокойно это воспринимаю. В какой-то момент желаемое произойдет. Или не произойдет. И все равно это будет к лучшему.

Поэтому особенно напрягаться не стоит. Скажем, если мне не дается некий нотный текст, я его отложу. Значит, время не пришло. Сыграю позже.

— Какое художественное впечатление – книга, музыка, спектакль, кинофильм, – вас потрясло до глубины души?

— Спектакль Петра Наумовича Фоменко «Одна абсолютно счастливая деревня» не просто произвел неизгладимое впечатление, но даже изменил мое мировоззрение. Чем? Своим фатализмом.

Солдат Ганс, выходец из австрийской деревни, оказывается в России, а солдат Михеев гибнет из-за бездарности командования советской Красной армии, когда наши открыли стрельбу по своим. Героиня Полина по совету погибшего мужа, который разговаривает с ней с того света, выходит замуж за того самого Ганса, против которого воевал ее любимый Михеев. Трогательная и правдивая история, которая во многом объясняет причины войн и все парадоксальное, что происходит с нами в жизни.

— Кто из людей, которых вы встретили на жизненном пути, оказал на вас сильное влияние?

— (долгая пауза) Очень сложный вопрос. Прежде всего родители. И педагоги, которые во многом меня сформировали. Благодаря наставничеству Элисо Константиновны Вирсаладзе я выиграл конкурс им. Чайковского. И, конечно, Александр Игоревич Сац оказал на меня огромное влияние.

Он был уникальным человеком. Жаль, что его нет в живых и… пообщаться уже невозможно. Я летал к нему в Вену на частные уроки. Иногда он делал такие замечания, что было больно до слез. А иногда закрывал крышку рояля и говорил: «Потрясающе, пошли пиво пить». Сац не просто посвятил меня в тайны профессии, он помог мне найти себя.

— Вы прислушиваетесь к советам близких или следуете интуиции, велению сердца?

— Чутье, интуиция важнее. Если я принял решение, никто уже не в силах на меня повлиять. Это ведь невозможно – идти против себя.

— Какое событие или, может быть, внезапное открытие глобально изменило вашу жизнь?

— Мою жизнь изменило… увлечение фольклором! Не скажу, что фольклор стал внезапным открытием: все происходило постепенно.

Когда я еще жил в Бельгии, часто приходилось ездить на автомобиле по Европе, и чтобы ночью не уснуть за рулем, я включал музыку. Переслушал все – классику, джаз, рок от The Beatles до Aerosmith. Казалось, уже не может быть никаких открытий!

И вдруг мне подарили один диск фольклорного ансамбля, потом другой… И в какой-то момент я обнаружил, что CD с народной музыкой в багажнике больше, чем остальных дисков. Все стили и направления прекрасны, но через 15 минут все равно начинаешь засыпать от однообразия мелодий и убаюкивающей монотонности ритмов.

А фольклор – грузинский, индийский, балканский, ирландский, скандинавский – несет в себе неиссякаемую энергию! Живые и постоянно меняющиеся ритмы народной музыки творят чудеса: можно часами ехать по трассе и наслаждаться. Словом, фольклор – единственная музыка, которая не позволила мне уснуть за рулем.

Потом уже возникли два фестиваля, где народная музыка звучит одновременно с классической. Один фестиваль «Пианоскоп» я провожу во Франции, другой фестиваль «Музыка Земли» во второй раз пройдет в России.

Это так интересно: искать взаимосвязи между народной и академической музыкой. Недавно выучил этюды и сонаты Бартока, у которого очевидны мелодические и ритмические отсылки к народным истокам.

Ультрамодерн Лигети с его невероятной ритмической изощренностью опять же корнями уходит в фольклор. Увлечение народной музыкой одновременно обогащает мой репертуар как классического пианиста.