Вам дали шанс
Кирюха Краснов родился, мало сказать, неудачно. Мать зачала его в пьяном угаре, и еще продолжительное время после этого продолжала "квасить". Так вместе с мужем они, недолго думая, пропивали остатки своего имущества, а если попадалось им чужое, то и его — ничем не гнушались.
В минуты просветления в мозгах непутевых родителей иногда пробивалась мысль о добывании хлеба насущного своим трудом. Когда поджимала вплотную такая потребность перебиваться мелкими заработками — "принеси-подай-отнеси", то мелькала надежда наблюдающего за ними обывателя, на их мало-мальски трезвый образ. Не тут то было! Куда девались потом добытые копейки, поймет и дурак.
Опомнилась мамаша, когда пузо полезло на нос. Немного забеспокоилась, и решила обратиться к помощи мужа, "топтавшего" за мелкие кражи, начиная с малолетки, не одну зону. Хорошо откушавши непонятной спиртосодержащей жидкости, он начинал бить себя в грудь, с надрывом вещая о том, какую жизненную школу прошел, и что пришлось испытать. Да он, мол, в таких университетах побывал! Ни один мозгляк не выдюжит. Полагаясь на его "высшее" образование, будущая Кирюхина мамаша внимательно, насколько позволяло сознание после третьего стакана, слушала "мудрые" пояснения так называемого главы семейства.
— Съела что-то или грыжуху наработала, — определил всезнающий муженек.
Правда, где она могла грыжу заполучить было непонятно — сроду ничего тяжелей стакана не поднимала.
— Видел я у одной бабы, — продолжал тюремный аспирант, — что в соседней хате "Столыпина" на этапе парилась, грыжуху поболе. Вот такущая была!
На том и успокоились. Беседа их перешла в привычное русло, где бы надыбать еще на пузырь.
Когда "грыжа" выросла до неимоверных размеров, женщина (если ее так можно назвать) забеспокоилась всерьёз. Приняла утром соточку во здравие, вторую - на ход ноги, и двинула к терапевту. На просьбу полупьяной женщины посмотреть, что там у нее с грыжей, врач потерял на время дар речи, и почти одними жестами отправил ее к гинекологу в сопровождении медсестры.
Через три недели стены роддома с роковой цифрой тринадцать на торце осчастливил своим пьяным появлением Кирюха Краснов. Что акушерка только не предпринимала, чтобы взбодрить новорожденного хотя бы на слабый писк, а добилась лишь одного усталого вздоха. Имя мальчонка получил в честь любимого слова отца — "кирять".
Дальнейшая жизнь Кирюхи складывалась в том же ключе, что и в утробе. Получаемое от матери через плаценту доставалось ему в рожке разбавленным пастеризованным молоком, как только он пискнет. Высосав дозу, младенец засыпал, блаженно пуская слюни, что и требовалось "занятым" родителям.
Случайно заглянувшая на крики заморыша соседка буквально спасла его: увидев, что мамаша шатается и замешивает в молоко водку, выхватила у нее пацана и выбежала вон, чем совершенно не расстроила родительницу.
"Нам больше достанется", — обрадовалась алкоголичка.
Родительских прав их лишили заочно ввиду пребывания обоих в ЛТП (лечебно-трудовом профилактории). Кирюху полностью перевели на государственное обеспечение. С семи до семнадцати лет он провел в детдоме, где не столько учился, сколько протирал казенные штаны за партой. В зависимости от времени года считал мух или ворон, а в межсезонье ковырял в носу. Активности мозга хватило только на усвоение грамоты до пятого класса.
Безразлично отбыв десятилетнюю школьную повинность, парень получил направление в ПТУ и, о чудо, ордер на комнату в коммунальной квартире по 2-ой Советской.
Провести еще три года за партой, вдобавок работая и создавая что-то своими руками, ранимая Кирюшкина душа не допускала на генном уровне. Он ушел из учебного заведения. Целыми днями болтался на заднике гостиницы "Октябрьская" и выполнял за натуральный продукт и малую денежку незначительные поручения ларечников. Для кого за чайком надо было сбегать, а кому гамбургер принести или пирожок, а некоторые доверяли ему отнести небольшую посылочку. Все знали, что Кирюха был слаб здоровьем и, быстро уставая, начинал кашлять, потеть и задыхаться. Единственным его достоинством являлась кристальная честность. Поэтому и пускали Кирюху в тот или иной ларек, чтобы сторожить на время отлучки продавца по нужде и другим, не занимающим много времени, потребностям.
По его инвалидному виду торгаши заключали пари сколько Кирюшка еще сможет протянуть на белом свете. Но он, обманывая все прогнозы, появлялся среди ларечников изо дня в день.
За много лет его отирания на рынке, он приспособился определять, по одним ему известным приметам , где в данный момент нужен. Продавцы считали Кирюху незаменимым в сфере "подай-принеси", и во время недолгих командировок того по вытрезвителям за свой счет, ощущали нехватку некоего атрибута обязательного на этом кусочке городской земли.
В очередной раз проснувшись в службе милицейско-медицинских услуг, он почему-то не почувствовал привычной головной боли и мерзкого вкуса во рту. Было темно и уютно. Почмокав губами, Кирюха решил улечься поудобней, но из этого ничего не вышло.
Тогда он и открыл глаза...
Таисия Григорьевна проработала в роддоме номер тринадцать сорок лет. Все ее уважали и любили. Персонал звал Таисию Григорьевну запросто - бабой Тасей. Она же привычно тыкала всем, и даже самого главврача окликала одним лишь отчеством.
Обязанности ее были разнообразны. Везде принимали помощь ветерана акушерства с радостью. Но больше всего, баба Тася любила развозить детишек к матерям на кормление. И этот день она начала с захода в ясли роддома со специальной тележкой. Таисию Григорьевну удивило необычное затишье. Всего несколько живых сверточков попискивало в ожидании нежной материнской груди, и баба Тася взволнованным взглядом прошлась по рядкам кроваток.
— Мамаша, — окликнул ее детский голосок, схожий с комариным писком, - какого хрена меня связали?! Никак учудил по-пьяни чего?
Баба Тася застыла: — "Уж не мерещится ли мне это на старости лет?" — глаза еще более взволнованно забегали по кроваткам.
— Ну что ты мельтешишь? Зови начальника! — вновь запищал голосок из левой люльки. — Никогда не буянил, штрафы всегда плачу. Запаздываю, но плачу же. За что в смириловку?! Да еще во сне?! Я ссать хочуууу...— писк Кирюхи Краснова перешел в скулеж.
Баба Тася совершенно выкатила глаза, открыла рот и рухнула всем своим грузным телом на пол.
Лукьянов Игорь Васильевич, пятидесятилетний великан с выбеленной горем головой, отсидел на пермской зоне уже восемь лет из двенадцати по приговору суда за убийство супруги.
Вертлявая жена Ленка была моложе его на семь лет и не упускала возможности покрутить задом, дразня мужиков. Красавицей ее было не назвать, но все же сидела в ней какая-то изюминка-чертовщинка, что притягивала противоположный пол. Кокетство Ленки не имело выраженных негативных последствий в личной и семейной жизни. Женский выпендрёж никогда не пересекал черты между невинностью и супружеской изменой даже в малом намеке. Для нее это было спортом и возможностью подтвердить свою притягательность. Было так, что муж иногда поругивался и ворчал, но чаще был снисходителен и прощал. А со временем махнул рукой, впрочем, на такое безболезненное баловство жены.
Тянуло Ленку посмотреть в жаждущие глаза мужиков, околдованные бесшабашным шармом. Вот и бегала она на поселковую пристань к Енисею - то на танцы, а то просто посмотреть на прибывающий люд, да себя показать. Если какой-нибудь зарвавшийся и разогретый вином кавалер начинал слишком упорствовать и норовить перейти грань дозволенного, Ленка показывала обручальное кольцо, а сообщив кто у нее муж, разом охлаждала пыл приставалы. Как правило такого железного аргумента хватало, но если отравленный алкоголем и женскими чарами мозг ухажера-неудачника не реагировал, она звала его друзей и через минуту оставалась одна. Так Ленка чувствовала себя победительницей и, удовлетворив потребность в очередном эксперименте, отправлялась домой.
Лукьянова, как мастера на все руки, знали по всему могучему Енисею. Никому никогда не отказывал он в помощи. И был добрый, как все от природы сильные люди. Развлекал поселковых ребятишек, разрывая подковы и завязывая гвоздь двухсотку в узел. Как-то в Красноярске гастролировал московский цирк. С цирковой труппой к ним приехал знаменитый силач Дикуль. Тогда Лукьянова поощрили за хорошую работу билетами на представление, и он с женой отправился посмотреть на заезжего атлета.
Чтобы зрители не заподозрили обман, Дикуль перед началом номера предлагал желающим опробовать вес стальных шаров, которыми он оперировал в выступлении. Игорь, ещё молодой в то время, вышел "спытать" собственную силу на манеж и, не задумываясь, подошел к самому большому шару. Зал застыл, ожидая фиаско охотника сравниться силой с самим Дикулем, да еще на самый тяжелый реквизит ведь позарившимся.
Игорь набрал воздуха в грудь, словно ожидая нагрузки, и неожиданно для себя легко поднял шар. Перекатил его с руки на руку, подержал секунд десять и аккуратно поставил на арену.
— Думал тягло, а то забава,— разочарованно пробасил Игорь.
Дикуль замешкался на секунду, но не растерялся, а зааплодировал, призывая притихшую публику последовать его примеру. Гвалт восхищения земляком, заткнувшим за пояс самого Дикуля, едва не сорвал крышу.
После представления Игоря позвали в артистическую комнату акробата. Дикуль честно восхищался молодцом. Предложил ему работу в паре, на что Игорь простодушно ответил:
— Простите уж великодушно, то забава. Есть дела поважней — семья у меня. Да и не смогу на публике в трусах расхаживать.
Дикуль засмеялся, хлопая сибиряка по широченному плечу. На том по-доброму и расстались.
Несчастье, исковеркавшее жизнь Игоря, нагрянуло в семью Лукьяновых нелепым происшествием. Ленка в тот день собиралась в очередной поход за мужскими "скальпами". Игорь не любил, как он выражался, "трясулек" и подобных жениных забав, и остался дома. Угрюмо сел он у раскрытой печной топки, и глядел на разгорающееся пламя.
Но тут вдруг еще не ушедшая Ленка прижалась к мощной спине мужа и произнесла:
— Игоречек, не скучай без меня, скоро вернусь.
Слащавый голос жены, которая уже вошла в роль сирены, передернул нутро мужчины и он, резко повел плечом, освобождаясь.
Ленка и не упала бы, но острая шпилька новомодной туфли, (Игорь хорошо зарабатывал и не жалел денег на любимую), застряла в маленькой щелке. Каблук звонко лопнул. Ленка неуклюже взмахнула руками. В падении ударилась левым виском об угол кухонного стола. Послышался чмокающий звук, и уже безжизненное тело упало на пол, стукнувшись правым боком.
Соседи, по своей простоте и не учености даже самым незатейливым юридическим хитросплетениям, оказали Игорю медвежью услугу, наперебой рассказывая следователю "какая Ленка шалава" и, что "ни один нормальный мужик не выдержит ее выкрутасов".
Криминалисты обнаружили посиневший кровоподтек на правой стороне лица, предположительно, удар кулаком, сбивший жертву с ног. При падении была разбита и левая височная кость, что и привело, по их мнению, к летальному исходу гражданки Лукьяновой Елены Акимовны. Чего гадать? Вывод налицо. Жена в очередной самоход собралась - мужик не стерпел, двинул по скулятине, а силищи то о-го-го. Удивительно, как голову не расплющило.
На допросе у следователя Игорь сидел на привинченном табурете, раскачиваясь, с почерневшим от горя лицом, и повторял как заведенный:
— Виноват..., виноват...
Бубнил это слово, и не глядя подмахивал протоколы, которые ему подсовывал на подпись следователь, довольный покладистостью подопечного.
Тогда и покрылась вчера еще смоляная голова серебряной паутиной
Судить Игоря на выездном заседании приехала из Красноярска бывшая подруга Ленки. Такое решение, узнав о происшествии, она приняла сама. Как допустили? Одному богу известно. Многим было известно об их дружбе, некоторые были в курсе или догадывались о мстительных замыслах молодой судьи. На заседании для проформы спросили:
— Будет ли отвод?
Лукьянов не отвечал. Сидел молча, потерянно, уронив голову на руки. Судья хмыкнула, и процесс пошел.
Она знала, что подруга не допускала фривольности в своих проделках, и с удовольствием влепила бы на полную катушку, выводя вместе с прокурором действие подсудимого чуть ли не на заблаговременное и продуманное убийство с особой жестокостью. Но, к удивлению собравшихся, молодой адвокат, ранее ничем себя еще не зарекомендовавший, стал грамотно разрушать явные подоплеки мстительной подруги и выстраивать убедительную защиту. Вот тут спохватившаяся общественность не подвела, наперебой давая положительную характеристику подсудимому.
Пусть судья и понимала что зарывается, но натянула срок как могла выше.
Сидит Лукьянов Игорь Васильевич перед топкой котельной в тюремной промзоне и винит себя во всех грехах земных восьмой год. На голове вечная зима, мощные плечи обвисли, в глазах бесконечная тоска... Прикрыл веки и, в "кой миллионный раз", просит прощения у жены. За сына он не беспокоился. Тот уж два года как собственной семьей обзавелся. Батьку не винил, знал — "не мог он такого свершить". Даже сильно разозлившись, что случалось с отцом крайне редко, Лукьянов старший позволял себе разве что замкнуться, уйти к сухой березе на берегу Енисея и долго сидеть, смотря на катящиеся волны. Сын был уверен в роковой случайности происшедшей трагедии, и никогда не забывал о нем — об отце, в заключении.
Игорь, услышав в котельной до боли знакомый звук из далекого прошлого, который не смог бы спутать ни с чем, размежил веки. Перед собой он увидел дизель с клацающими клапанами и обомлел: "Откуда в котельной дизель?!". Протер глаза — видение не исчезло, больно ущипнул себя — тот же результат.
— Механик! Мать твою! — Раздалось над головой. — Игорь, стоп машина! Оглох там, что ли?! Снесем к едрене фене пристань с твоим семейством!
Дальше пошел отборный мат, перечисливший всех его предков в виде животных и то, какой не смотрибельный получился в итоге отпрыск.
Ничего не понимая, подбадриваемый этими живительными матюгами, Игорь кинулся выполнять команды. Точнее его руки.
— Почему не докладываешь о выполнении команды?! Какой хренью рот набил?! — разорялся в переговорник Парамон Парамонович, ветеран речного флота и капитан небольшого судна, перевозящего по Енисею почту и пассажиров. — Полный назад! Щоб тебе всю жизнь голой сракой на ежах сидеть!
— Есть полный назад, отрапортовал Игорь.
"Сон... Красочный, живой до реальности — сон. Лучше б его не было — умру ведь, когда он оборвется".
Причалили в норму. Игорь поспешил подняться на верхнюю палубу, чтобы успеть, хоть на мгновение взглянуть на жену, пока не проснулся, и сильно прижался коленом к трапу. От боли скрючило пополам. А следом, когда он не слабо соприкоснулся лбом об леер, звезды сыпанули из глаз.
"Не сон! — Игорь наслаждался реальной болью. — Не сон, не сон...". Твердил, взлетая по трапу.
Пробкой выскочил на палубу, чуть не падая, скатился по сходням на пирс к ожидающей вместе с шестилетним сыном Пашкой жене.
Счастью не было границ. Он целовал обоих, тискал, обнимал и смеялся, брызгая счастливыми слезами. Ленка совершенно обалдела. Не понимала, что происходит.
— Що с тобой? Пусти, ведьмедь, задушишь! — отбивалась она. — Три дня и не виделись, откель такая активность? Да шо с тобой?! Премию штоль дали или в лотерею, поди, выиграл?
— Выиграл, родная, выиграл! — целуя ее, отвечал Игорь.
— Всего ничего без бабы, а глянь, что с парнем делается, — обратился Парамон Парамоныч к боцману, улыбаясь в усы. Они наблюдали эту сцену с мостика.
Только Пашка смотрел на мать серьезными, грустными глазами. Он знал причину отчаянной радости отца.
Беркутов Вячеслав Тихонович, полковник в отставке, владеющий тремя иностранными языками, сидел в вонючей пивнухе и дул шестую кружку дешевого пива, сдобренного водкой. Ветеран-спецназовец, прошедший Приднестровье, Чечню, Югославию любил это место заполненное, в основном, простыми, не востребованными и обойденными жизнью людьми. Оглядываясь вокруг, и не видя возле себя ни одной чванливой рожи, Беркутов любил теребить воспоминания. Да так, что сперва углублялся куда-то внутрь себя, а потом, обведя пространство каким-то лобовым зрением, выворачивал собственную душу.
Вспоминал, как успешно окончил высшее командное училище при КГБ, как начал службу на границе Таджикистана и Афганистана, и писал, как все молодые офицеры в те времена, рапорта с просьбой отправить его на военные действия. Очень хотел он убедить командование в своей необходимости находиться именно там - "за речкой". Поэтому настойчиво выяснял причины отказа, обращаясь к начальнику заставы.
Пожилому полковнику надоели нескончаемые попытки лейтенанта перейти в действующую армию. В приказном порядке велел явиться Беркутову вечером после службы к нему домой. За чайком, в неофициальной обстановке, в откровенном мужском разговоре хозяин заставы прижег юношеский энтузиазм лейтенанта. Объяснил, где он действительно Родину защищает, а не таскает горячие каштаны для кремлевских дядек.
— А говна ты нахлебаешься и в Союзе. Поверь старому вояке, — закончил разговор полковник.
В верности слов командира Беркутов убеждался каждый день.
Спокойный, умный и спортивно сложенный офицер прижился на заставе. Он неоднократно отличался, проводя умелые операции в горах. Стал завсегдатаем в доме полковника, набираясь житейской и воинской мудрости. И неустанно "воевал" с дубовым замполитом. Претила Беркутову абсолютная безграмотность того, как военного, и гонка за дешевыми показателями любой ценой. Замполит тоже не оставался в долгу и тормозил как мог продвижение Беркутова по службе.
Вскоре молодой и способный офицер был замечен товарищем из инспектирующей заставу комиссии. Он единственный был одет по гражданке. Но выправка, мощная шея, широкие покатые плечи, твердый и пристальный взгляд стальных глаз выдавали в нем спеца. И, скорей всего, по необычным операциям.
Этот человек повернул судьбу Беркутова в новое русло. Начались занятия, а затем и будни в группе быстрого реагирования спецназа ГРУ. Беркутову нравилась служба, и он в ней растворился.
Несмотря на безупречную подготовку и доскональное знание своей специфической профессии, карьера Вячеслава Тихоновича продвигалась со скрипом. Его сверстники, имеющие подобный послужной список, опережали Беркутова на две ступени в звании и должности. Всему виной была прямота и бескомпромиссность офицера. То что выполнял задания всегда, проявляя собственную инициативность. И что, стараясь уходить от общей схемы и внося свои корректировки, постоянно выходил из сложных ситуаций без потерь. Раздражая при этом, непонятным для себя образом, отцов-командиров, ведь задания он выполнял успешно.
Начальство пыжилось, орало на "салабона", а тот стоял и слушал с каменным лицом: — "Почему не по разработкам?! Что за самопальщина?! Людей положить хочешь ради собственной славы?! Почему не поставил в известность?!"
Но победителей не судят, им только исподтишка гадят.
Заматеревший "салабон" знал, что в штабах пованивает, и известное там редко остается тайной для противника, и частенько он высказывал в лицо то, о чем другой благоразумно бы промолчал.
Командование привычно вешало ему на грудь очередную "висюльку", хлопало его по плечу и, как обычно, тормозило бумаги на продвижение Беркутова в должности.
Впрочем, к "висюлькам" Беркутов относился серьезно. Справедливо считал их заслуженными, в отличие от наградных колодок штабных крыс, еле стягивающих китель на брюхе.
Постепенно Беркутов перегорал, видя бесполезность кровопролития своей борьбы с дуболомством, предательством и продажностью. Утихомирился, когда спокойно дослужился до полковника и подал в отставку.
Сидя перед кружкой и глядя на на жидкую пену, полковник думал, что прожил жизнь коряво: сдался, не завел семьи и не родил ребенка. Эх, вернуть бы все обратно... Многое сделал бы по-другому.
Обросшая голова с благородными седыми вихрами на висках опустилась на кромку кружки. Челка съехала в "ёрш" и, намокнув, утонула в этой смеси из пива и водки. Тихие, скупые слезы бывшего спецназовца заблестели на ресницах закрытых глаз...
— Командир, улей на связи.
Голос сержанта Бакшина, погибшего перед самым дембелем в автономном рейде по горам, прозвучал необычайно живо.
— Какой улей, Бакшин? В пивной пасеку открыли?.. Во бля, допился — глюки пошли!
Беркутов хорошо помнил тот день, когда они шли по следу каравана, поставляющего оружие для банд=формирований. Шли по наводке одного из местных. Времени на проверку сведений не оставалось, собственная поверхностная проверка косвенно подтверждала информацию. Задачу Беркутову поставили простую, на первый взгляд - выйти в заданную точку на пересечение с караваном и поставить засаду. Задержать противника до подхода "вертушек", которые уничтожат контрабандистов.
Тогда он положил большую часть своего отряда, угодив в заранее поставленную западню. Караван беспрепятственно прошел по другой дороге в двух километрах от них, а духи ухахатывались, слушая далекие выстрелы.
Отряд Беркутова накрыли из подствольников, как раз через пол часа после вызова "улья".
Он почувствовал толчок в плечо и поднял голову. Пот стекал с намокшей челки, рука лежала на рожке смотрящего дулом вверх автомата. Рядом сидел на корточках Осташенко, один из немногих оставшихся в живых после неудачной операции.
— Давай, лейтенант! Ответь сукам, как надо, и дергаем отсюда. Успеем еще караван достать.
Беркутов понял, почувствовал, что докричался до неба, что ему... выпал шанс.
Выхватив у радиста наушник, передал:
— Улей, улей! Атакован в заданной точке, хорошо подготовленной засадой духов! Срочно высылайте вертолеты прикрытия!
Повторив радиограмму два раза, оборвал связь и обернулся к бойцам.
Осташенко ему подмигнул, двое показали большой палец. Только Бакшин и впоследствии погибшие в той заварухе недоуменно переглядывались.
— Теперь, быстро! Через полчаса это место завалят гранатами. Отстающих не ждем. Наша цель — ущелье Дикое. Все за мной, марш...
Илья Николаевич Хомутов имел погоняло простое до элементарного - Хомут. Числился он не последним авторитетом криминального мира города Твери. Но его обширные интересы охватывали всю Тверскую область, а местами прорывались и за его границы. Особенно это заставляло его следить за целостью своего любимого тела, и находиться под постоянной опекой бодигардов, создающих видимость непробиваемого оплота. А, когда Хомут замахнулся на кусок московского пирога, его маршруты проверялись не хуже президентских. Тяжеловесная вооруженная братия и хитроумная зарубежная техника существенно била по карману. Что делать? Беречь надо себя ненаглядного, а деньги, дай бог, вернутся сторицей. Было бы к кому! Вот только сойдутся московские концы и...
Хомут издергался. Неделю сидит безвылазно в офисе и сбрасывает невроз в сексуальных утехах с девками из подконтрольного ему казино. Успокаиваться спиртным считает небезопасным вариантом. Понимает, что процент сохранения тела выше с трезвыми мозгами.
Завтра должно все решиться. Назначена стрелка на берегу Волги с Тихим, на чью территорию он так нахально посягнул.
Группировка Тихого была значительно слабей, но она пользовалась не безвозмездно поддержкой солнцевских, а это в корне меняло дело. Правда у Хомута была "предъява" к Тихому, которую он сам мастерски и слепил: запустил на землю Тихого наживку — фуру, груженую импортной бытовой техникой, справедливо рассуждая, что трассовые охотники не пропустят лакомый кусок. Бойцы Тихого наживку схавали, и не пропустили мимо себя аппетитный автомобиль с грузом, бывшим засвеченным у продажных ментов на первом посту. Накидав "лещей" шоферу с охранником, они перегрузили товар и разъехались, предварительно отогнав машину подальше в лес.
Груз был подставлен так, что никакая ниточка не прослеживалась к банде Хомута. Маленькая безобидная фирмочка решила сыграть по-крупному, и проиграла, потеряв товар. Тихий со спокойной совестью присвоил груз, полагая, что никого не обидел из сильных мира сего.
Хомут подождал, когда товар у Тихого разойдется и его уже не возможно будет вернуть. Тогда и начал бурный розыск пропавшего имущества, не замедлив наехать на ленные земли Тихого. Параллельно, известил воров в законе о наглости соседа. Как-никак Хомут деньги в общак кидал полновесно, не крысил, с фурой же бо'льшая доля ушла.
Вложение: 3988191_vam_dali_shans_proza.docx
