Раздвижная стеклянная дверь была наполовину отодвинута, и, войдя в проем, я позвал Энн по имени.
Ни она, ни Джинджер не прореагировали. Я подумал, что, возможно, Энн не услышала, но знал, что Джинджер должна была отреагировать.
Очевидно, я еще недостаточно «опустился».
Я немного помедлил. Было так омерзительно – другого слова не найду – снижать свою вибрацию и продолжать наращивать толщину, набирать вес.
Но я понимал, что придется это сделать, и, взяв себя в руки, позволил этому произойти. Меня передернуло от этого ощущения. Потом, взявшись за ручку раздвижной двери, я ее отодвинул.
В тот же миг Джинджер резко повернула голову, подняв уши торчком. Энн тоже повернулась. Увидев меня, Джинджер с рычанием вскочила на ноги и пошла в мою сторону.
– Джинджер, нельзя… – начал я.
– Джинджер.
Услышав голос Энн, я едва не заплакал. Я пристально на нее посмотрел, а Джинджер приостановилась, озираясь по сторонам. Энн стала подниматься на ноги, и на один чудесный миг я подумал, что она меня узнала. Я двинулся к ней в радостном нетерпении.
– Кто вы такой? – строго спросила она.
Я замер на полдороге. Ее тон был таким холодным, что я почувствовал, как сердце мне сжимает ледяной обруч. Ошеломленный ее резким голосом, я уставился на нее.
Джинджер продолжала рычать; шерсть на ее загривке поднялась дыбом. Видимо, она тоже меня не узнала.
– Если подойдете ближе, собака набросится, – предупредила Энн.
Я почувствовала, что она угрожает от страха, но меня остановила суровость ее тона.
Я не представлял себе, что делать дальше. Конечно же, я ее узнал. Она же, взглянув на меня, совершенно меня не признала. «Неужели возможно, – недоумевал я, – чтобы нас по прежнему разделяла разница в уровнях вибраций?»
Я боялся, что это так. «Отчетливо ли она меня видит? – спрашивал я себя. – Или же я кажусь ей размытым, каким мне казался Альберт, когда я увидел его впервые после моей смерти?»
Не могу сказать, сколько времени мы бы еще стояли в молчании, не заговори я первым. Мы все были похожи на статуи. Энн и Джинджер пристально смотрели на меня. Собака больше не рычала, но стояла в напряженной позе, готовая в любой момент защитить Энн. Меня затопляла нежность к собаке. Так сильно любить Энн, чтобы остаться здесь. Можно ли было лучше доказать свою преданность?
Мой мозг работал с трудом, как проржавленный механизм старых часов. Я мучительно размышлял над тем, что бы такое сказать. С чего можно было бы начать. Что же?
Не имею понятия, сколько времени ушло на то, чтобы в голове возникла отправная идея. Как я уже говорил, Роберт, время в потустороннем мире течет по другому – и, даже несмотря на то, что это место было ближе к Земле, чем Страна вечного лета, его временная шкала никоим образом не напоминала череду часов и дней, знакомую нам с Энн при жизни. То есть, хочу сказать, промежуток времени, в течение которого мы смотрели друг на друга, мог составлять немало минут или секунду две. Я, однако, склоняюсь к первому.
– Я только что поселился в этой округе, – сказал я наконец.
Казалось, мой голос звучит отдельно от меня. Я не знал, чего добиваюсь. А если и знал, то это было глубоко запрятано в моем сознании. Как бы то ни было, первые слова были произнесены – хоть какое то начало.
Не могу тебе передать, как больно было мне увидеть на ее лице выражение недоверия.
– В чьем доме? – спросила она.
– Гормана, – ответил я.
– Они не продавали дом, – сказала она. Я пошел на обдуманный риск.
– Нет, продали, – возразил я. – Недавно. Я въехал туда вчера.
Она не ответила, и я стал думать, что, пойманный на явной лжи, уже потерял свой шанс.
Но она не стала оспаривать мои слова, и тогда я понял, что мой расчет оказался точным. Она помнила семейство Горманов, но не общалась ни с кем за пределами ближайшего окружения, поэтому не могла знать, говорю ли я правду.
– Я не знала, что они продали свой дом, – наконец произнесла она в подтверждение моего предположения.
– Да. Продали.
Я испытал чувство маленькой победы. Но, произнеся эти слова, я понимал, что это только начало.
Я попытался развить в уме следующий шаг. Должен же был найтись какой то четкий подход – поэтапный путь связи с ее сознанием.
В попытке найти его я вдруг понял, что никакого четкого подхода нет. Придется в каждый момент нащупывать путь, все время подыскивая какие то особые возможности.
Правда, следующий шаг Энн подсказала сама. Уверен, что бессознательно.
– Откуда вы узнали мое имя? – спросила она.
– Из адресной книги Хидден Хиллз, – ответил я, с радостью заметив, что этот ответ ее удовлетворил.
Но моя радость мгновенно улетучилась, когда она с подозрением спросила:
– А что вы делали в моем доме?
Я допустил ошибку, помедлив, и Энн насторожилась, подавшись назад. Джинджер сразу же зарычала, шерсть у нее на загривке поднялась дыбом.
– Я постучал в дверь, – сказал я, как можно более беспечно. – Ответа не было, так что я вошел и стал звать. И пока шел по дому, продолжал вас звать. Думаю, вы не слышали.
Я видел, что ответ ее не устроил, и на меня нахлынуло чувство безысходности. «Почему она меня не узнает?» – думал я. Если мое лицо кажется ей незнакомым, разве есть надежда, что я смогу ей помочь?
Я постарался справиться с этим чувством, снова вспомнив предупреждение Альберта. Сколько раз придется мне бороться с этой безысходностью, пока она не исчезнет?
– Я просто пришел, чтобы поздороваться, – произнес я, не задумываясь. Надо было продолжать разговор. Потом, повинуясь порыву, я решился на следующий обдуманный риск. – Мне показалось, вы меня узнали, когда увидели, – сказал я. – Почему?
Я подумал – опять на один чудесный миг, – что произошел внезапный прорыв, когда она ответила:
– Вы немного похожи на моего мужа.
Я почувствовал, как у меня сильнее забилось сердце.
– Правда?
– Да. Немного.
– Где он? – не задумываясь, спросил я.
Грубая ошибка. Она заметно подалась назад, прищурив глаза. Прозвучал ли мой вопрос для нее угрожающе? Ответ стал очевидным, когда Джинджер снова зарычала.
– Его зовут Крис? – спросил я. Ее глаза прищурились еще больше.
– Я увидел это в адресной книге, – пояснил я, надеюсь, не слишком быстро, что было бы подозрительно.
Я сжался, сообразив, что, по ее воспоминаниям, в адресной книге моего имени могло и не быть. Но она лишь пробормотала:
– Да, Крис.
Надо ли говорить, Роберт, о возникшем у меня страстном желании заключить ее в объятия, успокоить ее? При этом я понимал, что делать этого ни в коем случае нельзя.
Я заставил себя продолжать.
– Горманы сказали мне, что он пишет для телевидения, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало только по соседски. – Это правда? Что…
– Он умер, – перебила она меня с такой горечью, что меня проняла дрожь.
Тогда я, совершенно потрясенный, понял, какая задача стоит передо мной. Как мог я надеяться, что Энн когда нибудь узнает мое лицо и голос и тем более признает во мне мужа? Для нее я был мертв, а она не верила, что мертвые ведут свое существование.
– Как он умер? – спросил я.
Не знаю, зачем я говорил. У меня не было плана. Мне приходилось просто действовать по наитию в надежде, что произойдет что то позитивное.
Сначала она не ответила. Я подумал, что она совсем не собирается говорить. Потом наконец произнесла:
– Он попал в дорожную аварию.
– Мне жаль, – сказал я, полагая, что лучшим подходом может оказаться ненавязчивое сочувствие. – Когда это случилось?
Странное, немного тревожное молчание. Казалось, она не знает. На ее лице промелькнуло выражение замешательства.
– Не так… давно, – запинаясь, произнесла она. Я хотел было воспользоваться этим преимуществом, но не мог сообразить как.
– Мне жаль, – повторил я. Это все, на что я был способен.
Снова тишина. Я старался что нибудь придумать – хоть что то – и наконец ограничился повторением своего второго рискованного вопроса.
– И я на него похож?
«Возможно ли, – думал я, – чтобы частое повторение этой мысли могло со временем заставить ее увидеть, что я более чем похож на ее мужа?»
– Немного, – ответила она. Потом пожала плечами. – Не слишком.
В тот же миг я подумал, не поможет ли мне, если я скажу, что меня тоже зовут Крис. Но что то во мне этому воспротивилось. Это уже слишком, решил я. Не надо торопиться, или все пропадет. Я чуть не сказал: «Моя жена тоже умерла», но потом подумал, что это так же опасно, и оставил эту мысль.
Было такое ощущение, будто она читает мои мысли, хотя я был уверен, что это невозможно.
– Вашей жене нравится Хидден Хиллз? – спросила она.
То воодушевление, что я испытал, услышав ее разумный и дружелюбный вопрос, слегка померкло, поскольку я не представлял, как на него ответить. Если бы я сказал ей, что у меня есть жена, не приняла бы она этого, в конце концов, на свой счет? И не поставила бы между нами непреодолимый барьер мысль о том, что в моей жизни есть другая женщина?
Я вдруг решил, что риск слишком велик, и ответил:
– Мы с женой не живем вместе.
Это было правдой, и такой ответ должен был ее удовлетворить.
Я надеялся, что она спросит, собираемся ли мы разводиться, и тогда я ответил бы, что наше разъединение состоит не в этом, давая ход ее мыслям в другом направлении.
Но она ничего не сказала.
Опять воцарилась тишина. Я едва не застонал от досады. Неужели мои попытки ей помочь будут состоять из бесконечной череды фальстартов, прерываемых этими паузами? Я отчаянно пытался придумать подход, результатом которого было бы быстрое восприятие с ее стороны.
И ничего не мог придумать.
– Как умерла эта птичка? – неожиданно спросил я.
Еще одна ошибка. Она еще больше погрустнела.
– Здесь все умирает, – ответила она.
Я уставился на нее, сразу не осознав, что она не ответила на мой вопрос. Я уже собирался его повторить, когда она заговорила.
– Я пытаюсь заботиться об этих созданиях, – сказала она. – Но никто не выживает. – Она посмотрела на птичку, зажатую у нее в руках. – Никто и ничто, – пробормотала она.
Я начал говорить, но умолк, когда она продолжила.
– Одна из наших собак тоже умерла, – сказала она. – У нее был приступ эпилепсии.
«Но Кэти в безопасности», – подумал я. Я едва не произнес это вслух, но вовремя понял, что делать этого не стоит. Я размышлял, стоит ли вообще продолжать эту тему.
– У нас с женой тоже было две собаки, – сказал я. – Немецкая овчарка вроде вашей и фокстерьер по имени Кэти.
– Что? – Она пристально посмотрела на меня. Я не сказал ничего больше в надежде, что эта мысль подействует на ее рассудок: мужчина, похожий на ее мужа, живущий отдельно от жены и имеющий двух собак – таких же, как у нее, и с теми же кличками. Стоило ли мне добавлять, что нашу немецкую овчарку тоже зовут Джинджер?
Я не осмелился этого сделать.
Тем не менее едва я стал улавливать проблеск надежды, как вдруг что то начало застилать глаза Энн – нечто почти зримое, – словно на миг она что то увидела, а потом сознательно от этого отстранилась. Не из за этого ли оставалась она здесь пленницей?
Отвернувшись от меня, она смотрела на зеленую тину бассейна. Я мог уже исчезнуть из ее поля зрения.
Какое неудачное начало.