Название: Источник прекрасного
Фандом: Sherlock Holmes
Автор: Katie
Переводчик: Мильва
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Шерлок Холмс/Джон Уотсон
Жанр: романс?
Оригинал: тут
Отказ от прав: Персонажи принадлежат сэру Артуру Конан Дойлю, который сказал про своего героя буквально следующее: “Можете женить его, можете убить, делайте с ним, что хотите”. Именно этим мы с радостью занимаемся - делаем с ним, что хотим ))) Спасибо Вам, сэр Артур )))
Примечание: В фанфике используются фрагменты рассказа А. Конан Дойля “Морской договор” в переводе Д. Жукова
T/N: Фик переведен в подарок для Sherlock Sebastian

Однажды, в начале июля 1889 года, я вернулся на Бейкер-стрит после вызова к пациенту и увидел, что Шерлок Холмс в халате, сосредоточенно сдвинув брови, склонился над своим рабочим столом. В реторте над пламенем горелки что-то весело булькало, над пробирками поднимались струйки пара. Он окунал стеклянную пипетку то в одну бутылку, то в другую, готовя какую-то неизвестную мне смесь. Я поставил на пол саквояж, подошел к Холмсу сзади и обнял его за плечи.

– Вы пришли в самый ответственный момент, Уотсон, – сказал он, не оглянувшись в мою сторону.

– В таком случае я очень рад, что нигде не задержался по пути. – Я с любопытством взглянул на разворачивающееся передо мной химическое исследование, скорее из восхищения мастерством химика, чем из желания понять, что же собственно происходит.

– А еще ваши манжеты снова валяются у меня под кроватью.

– Прошу прощения, – улыбнулся я. – Я их заберу. Но откуда вы знаете, что они мои?

– Даже если мы носим одинаковые манжеты, я был бы плохим сыщиком, если бы не смог отличить свой почерк от вашего, – весело ответил Холмс. – Вчера вы записали адрес. Пациент?

– Да.

– Вряд ли вам надо напоминать, что если кто-то случайно найдет вашу манжету под моей кроватью, у нас могут возникнуть неприятности. И уж тем более мне незачем предупреждать вас о том, что вы мне ужасно мешаете.

Снова приведя в порядок его волосы, я неохотно занялся просмотром почты, доставленной в мое отсутствие. Сначала я не обнаружил ничего необычного, но затем мое внимание привлек небольшой кремовый конверт, надписанный уверенным размашистым почерком. Я сел на диван поближе к Холмсу и начал читать.

Дочитав до конца, я уронил письмо к себе на колени. Затем перечитал его еще раз. Текст не изменился.

Холмс вышел из-за стола и тоже пересел на диван, держа в одной руке пробирку, а в другой – полоску бумаги.

– Если эта бумага останется синей, все хорошо, – объявил он с торжествующим видом. – А если она станет красной, это будет стоить человеку жизни.

– Это кульминация нашего расследования по делу капитана Брауна?

– Да, конечно, – согласился Холмс. – Если через пару секунд в моей руке будет красная полоска бумаги, то Джека Маккарти приговорят к виселице, а иначе я ничего не понимаю в Британских законах.

Он окунул полоску в пробирку и протянул ее мне. Бумага окрасилась в грязновато-алый цвет.

– Вот! – воскликнул Холмс.

– Честно говоря, я так и думал, – признался я.

– Правда? – улыбнулся он. – Как приятно. Через минуту я весь к вашим услугам.

Холмс снова повернулся ко мне спиной и начал писать телеграммы, а я опять взглянул на письмо. Я заметил, что это не почерк Перси, да и стиль не отличался свойственным ему легким изяществом. В тексте чувствовалась сдержанность, напряженность, без малейших проблесков добродушной откровенности. Но подделкой это письмо не было, так как изложенная в нем информация и подпись Перси не вызывали у меня ни малейших сомнений. Я в очередной раз перечитал просьбу Перси, борясь с очень странным желанием спрятать письмо в ящике письменного стола или просто швырнуть в огонь

– У вас там что-то более интересное. – Эти слова вывели меня из глубокой задумчивости. Холмс стоял надо мной в брюках в тонкую полоску и темном халате и насмешливо смотрел на меня своими проницательными серыми глазами. – Вы буревестник преступлений, мой дорогой друг. Чье это письмо?

– Моего старого школьного друга, – ответил я как можно более непринужденным тоном, протянув Холмсу конверт. Мне почему-то не хотелось отдавать ему это письмо, но я сам не мог понять, почему. – Скорее, знакомого. Его зовут Перси Фелпс, и он племянник лорда Холдхёрста. Он просит вас о помощи.

– Серьезно? – пробормотал Холмс, усевшись прямо на ковер между моих ног. Мой друг часто так делал, когда чувствовал себя уставшим после завершения очередного расследования. Он быстро прочитал письмо. – “Головастик”?

– Да. Он всегда был очень способным, тихим и мечтательным мальчиком. Получал почти все школьные премии. Помню, нам очень нравилось гоняться за ним по спортивной площадке и шлепать ракеткой пониже спины.

– Любопытно, – заметил Холмс, окинув меня игривым взглядом. – Кстати, а где наша ракетка? Последний раз я видел ее в чулане.

– Суть в том, – продолжил я, – что сейчас он переживает трудные дни.

– Трудные дни, да, – согласился Холмс. – И судя по тому, что вы мне рассказали, он не привык к трудностям. Не хотел бы я быть человеком, которому дали прозвище “Головастик”.

– Холмс, – устало сказал я, – вас это дело вообще интересует?

– Что ж, в письме содержится не так уж много подробностей. Даже странно: раз уж он все равно диктовал этой женщине, то мог бы надиктовать и побольше.

– Но я уверен, что это писал мужчина! – воскликнул я, а затем резко захлопнул рот.

Мой друг взглянул на меня с любопытством.

– Нет, – протянул он, – писала женщина. – Он похлопал письмом по моей правой коленке. – И женщина очень незаурядная. Вы, как я вижу, ее не знаете, но уверяю вас: она находится с вашим знакомым в очень близких отношениях, и у нее невероятно сильный характер. – Холмс встал, подошел к буфету и плеснул себе бренди.

– Вы возьметесь за это дело? – осторожно спросил я.

Он лениво взмахнул рукой.

– Я ничего пока не знаю. Мне все равно, мой дорогой Уотсон. А вы хотите, чтобы я за него взялся?

“Конечно, нет, – подумал я, хотя и знал, что это глупо. – Но если бы я был на твоем месте, я бы полсвета прошел ради того, чтобы увидеть человека, с которым ты дружил в детстве”.

Я отбросил эту мысль так же как отбрасывал бесчисленное множество других мыслей. Счастливый случай свел меня с человеком, который не только разделял мою тягу к мужскому полу, но и стал моим лучшим другом задолго до того, как мы узнали о грязных тайнах друг друга. И если атмосфера в нашем доме иногда наполнялась горечью, то винить в этом я мог лишь самого себя. Я слишком хорошо знал свое слабое место. Однажды я уже совершил подобную ошибку в Афганистане и с возрастом не стал мудрее, потому что со стороны Холмса это была смесь ни к чему не обязывающих товарищеских отношений и сексуального влечения, а с моей стороны – любовь.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы отказали моему старому школьному приятелю, если, конечно, у вас будет время, – сказал я.

– А мне бы не хотелось отказывать вашему земноводному приятелю, если это идет вразрез с вашими желаниями, – ответил Холмс. В его теплом приятном голосе прозвучала какая-то странная интонация, которую я не смог распознать.

– Тогда решено, – подытожил я с тяжелым вздохом. – Хотя это действительно странно. Через двойное отрицание мы пришли к положительному решению. Утром поедем в Уокинг?

– Как хотите. У меня сейчас нет других дел.

Когда мой друг стоял вот так, обхватив себя руками, иногда мне мерещилось в его позе что-то невероятно одинокое. Но я знал, что если он и бывает похож на остров, то это расстраивает только меня, а не его самого. Я подошел к нему, взял из его руки стакан и допил бренди.

– Спасибо, – сказал я, нежно его поцеловав. А потом поставил пустой стакан на буфет.

– За бренди или за расследование? – спросил Холмс.

– Какая разница?

Он снова наполнил стакан и дал его мне.

– Надеюсь, что за бренди.

Я рассмеялся и поцеловал его еще раз. Но охвативший Холмса приступ странного веселья уже прошел.

– Лучше уж за расследование, потому что я не хочу проснуться завтра в три часа дня с тяжелым похмельем.

– Да? – холодно спросил Холмс, медленно допив бренди. – А жаль.

– Это не предмет для обмена, – добавил я, как только он убрал стакан от своих губ. – Я хочу целовать вас, потому что у меня есть на то свои причины, а вовсе не из благодарности.

– Я польщен, – рассмеялся он, направившись к двери своей спальни. – Когда-нибудь вы их мне перечислите, но пока я боюсь, что в связи с успешным разрешением проблемы капитана Брауна мне необходимо побывать в Скотленд-Ярде. – Он сбросил с плеч халат, войдя в спальню, и буквально через пару секунд вернулся уже в сюртуке. – Передайте, пожалуйста, миссис Хадсон, что ужинать я не буду. Подозреваю, что разговор с Грегсоном о химических реакциях окажется долгим и трудным. – И он сбежал вниз по лестнице, помахав мне рукой на прощанье.

Я медленно побрел в его захламленную спальню, чтобы среди сваленной в беспорядке одежды, кисетов с табаком и газет найти то место, куда Холмс бросил мои манжеты, когда целовал мне руки прошлой ночью. Я был бы только рад перечислить ему все свои причины. Я знал, что когда-нибудь, очень скоро, я не смогу сдержаться, и эта мысль пугала меня. Каждый раз, когда я просыпался рядом с Холмсом, мне приходилось бороться с почти непреодолимым желанием поклясться ему в своей вечной любви и преданности. “Но пока, – размышлял я, собирая разбросанные предметы одежды, – мне придется это скрывать, потому что какие бы чувства ни питал ко мне Шерлок Холмс, я ни за что не поверю, что это любовь”.

* * *

– Говорили ли вы кому-нибудь о том, что получили специальное задание?

Перси покачал головой, выразительно поджав чувственные губы. Мы сидели в комнате на первом этаже, где он провел все время своей болезни, в Уокинге, в часе езды от Лондона. Хотя я и испытывал необъяснимое чувство дискомфорта, оттого что Перси и Шерлок Холмс оказались рядом в одном помещении, мне было очень приятно снова увидеть Перси и лично убедиться, что он идет на поправку. Его кокетливое утверждение о том, будто мне трудно будет его узнать, совершенно не оправдалось: хотя он и был измучен болезнью, я сразу понял, что его живой ум и мягкий аристократизм остались неизменными. Мы никогда не воспринимали наши отношения слишком серьезно, и поэтому присутствие его невесты удивило меня не так сильно, как я мог ожидать. К тому же Перси был племянником лорда Холдхёрста и многообещающим сотрудником Министерства иностранных дел. “Подобной партии от него и ждали, – подумал я, – и он сделал неплохой выбор”. Перси без малейших признаков неловкости представил нас мисс Гаррисон и с доброжелательным любопытством попросил, чтобы я познакомил его со знаменитым мистером Шерлоком Холмсом.

Зато Холмс во время разговора сидел, запрокинув голову, и вся его поза выражала полнейшую апатию. В этом не было ничего необычного: он часто именно с таким видом выслушивал подробности дела, но для Перси, судя по его рассказу, пропажа секретного морского договора была вопросом жизни или смерти. Я не мог не заметить, что после того, как Холмс составил первое впечатление о нашем клиенте, а я провел краткий медицинский осмотр, он погрузился в состояние отчужденности, граничащей с равнодушием.

– Вам что-нибудь известно о швейцаре? – продолжил мой друг.

– Ничего, кроме того, что он отставной солдат.

– Какого полка?

– Я что-то такое слышал… – Перси явно горел желанием помочь в расследовании. – Колдстримского гвардейского полка.

Я ожидал, что допрос продлится еще хотя бы несколько минут, и что последующие, беспорядочные с виду, вопросы прольют свет на главную загадку дела. Я ожидал разговора о клерке, работающем в одном кабинете с Перси, или размышлений о том, какую выгоду можно извлечь из продажи пропавшего документа. Но мой друг ничего этого не сделал. К огромному удивлению всех присутствующих, Холмс принялся рассуждать о религии, выдернул розу из вазы, стоящей в изголовье кровати больного, и подошел к открытому окну. В его голосе, так непохожем на резкий тон профессионала или на скучное бормотание мыслителя, звучала невыразимая печаль.

– Только Божественное провидение может быть источником прекрасного, – тихо закончил он, вертя в бледных пальцах тонкий стебель розы. – Вот почему я говорю: пока есть цветы, человек может надеяться.

Перси и его невеста бросали на меня недоуменные взгляды, но я был точно так же сбит с толку необычным настроением моего друга. Мисс Гаррисон первая утратила терпение и вернула его с небес на землю, но его неуверенные обещания вряд ли кого-то могли успокоить. Спустя пять минут мы выехали в Лондон. Холмс о чем-то мрачно размышлял, засунув руки в карманы, и я понять не мог, что за необъяснимый каприз заставил моего друга сменить привычную самоуверенность на задумчивую меланхолию в ярком свете июльского дня.

* * *

Слегка раскачивающееся купе поезда показалось мне настоящим раем после тяжелого разговора с несчастным Перси Фелпсом и не менее утомительной поездки на станцию в компании загадочного Джозефа Гаррисона, который время от времени поглядывал на нас с Холмсом как-то очень странно. Я с довольным вздохом опустился на сиденье, а мой друг тем временем закурил сигарету и предложил еще одну мне. Похоже, он уже пришел в себя, потому что когда он протянул мне еще горящую спичку, в его глазах появился веселый блеск.

– Так значит, у вас с ним был роман?

Я сидел, откинувшись на спинку сиденья, но при этих словах подскочил и закашлялся.

– Что вы имеете в виду?

– Это был очень простой вопрос, – самодовольно ответил Холмс. – Можете не отвечать, если вам неприятно. Все равно я это уже вычислил.

– Как, черт бы вас побрал, можно такое вычислить?! – воскликнул я.

Он надменно выгнул бровь.

– Я знаю ваши привычки, мой дорогой друг. Вы всегда проверяете пульс на сонной артерии, а не на лучевой артерии запястья, чтобы точнее измерить сердечный ритм. Перси Фелпс, как вы сказали, ваш старый знакомый. Так почему же незнакомым людям вы измеряете пульс на шее, а собственному другу – на запястье, если не в неосознанной попытке избежать лишней близости?

Пока я тщетно пытался придумать ответ, Холмс наклонился вперед и прижал два гибких и тонких пальца к моему горлу.

– Повышенная частота сердечных сокращений. Этому можно дать три объяснения. Или вы больны, или я прав, или ваша сонная артерия путается в показаниях. Может, проверить бедренную артерию? Она как раз здесь, между верхней частью бедра и низом живота.

– Не надо, Холмс, – слабым голосом возразил я, убирая его ладонь от своего паха. – Ну хорошо. Я был в близких отношениях с Перси Фелпсом в течение нескольких месяцев перед тем, как он окончил школу. Теперь вы довольны или собираетесь провести еще какой-нибудь медицинский анализ?

Он подтянул колени к груди, глядя на проплывающие за окном кирпичные стены и покрытые шифером крыши.

– Никогда бы не подумал, что такой мужчина мог вызвать у вас интерес.

– Да? – Я почувствовал себя уязвленным, хотя и знал, что Холмс всего лишь размышляет вслух. – Тогда скажите, что же с ним не так?

Холмс пожал плечами.

– Он довольно-таки привлекателен, как мне кажется, но только если вас влечет к мужчинам, которые имеют больше сходства с представителями противоположного пола, чем своего собственного. Многим из нас именно такие и нравятся. Он достаточно симпатичен и обладает некоторой утонченностью. Но лично меня раздражает.

– Не вижу причин для такого к нему отношения.

– Может быть, я сужу о нем слишком поспешно. Но первое, что он сделал после того, как его настиг удар судьбы, это свалился на целых девять недель в нервной горячке. Не самый яркий образец мужественности, не находите? Он упустил немыслимое количество времени, заболев хворью, которая обычно встречается лишь в бульварных романах, где героиня, получив какую-нибудь очень важную информацию, тут же заболевает горячкой, а когда приходит в себя, ее имение уже продано, а любовник сбежал к коварной сопернице.

– Мне кажется, любое проявление чувствительности в присутствии великого Шерлока Холмса непременно будет сочтено трусостью, – огрызнулся я, удивив даже самого себя. Но я знаю, что многие люди, будь то мужчины или женщины, не выносят критики в адрес своих бывших возлюбленных. Не могу сказать, является ли это свойство в моем случае проявлением верности или греха гордыни, но надеюсь, что первого в нем не меньше, чем второго.

– Уотсон… – предостерегающим тоном произнес Холмс.

– Нет, это уже чересчур! – воскликнул я, рассерженный его легкомысленными словами. Я совершенно не думал о том, что говорю, но высказал ему все это с большим удовольствием. – Я бы сказал, что это не по-джентльменски. Это все равно, как если бы слепой упрекал зрячего в том, что тот слишком чувствителен к свету. Мы все прекрасно знаем, что вы неуязвимы для нежных чувств, но имейте же снисхождение к человеку, сердце которого способно на нечто большее, чем просто перегонять кровь по жилам.

Холмс сильно побледнел, а потом смял свою сигарету в комок.

– Если бы я знал, что ваши чувства к “Головастику” Перси Фелпсу остались такими сильными, – спокойно сказал он, – я бы нашел повод допросить мисс Гаррисон наедине. Тогда у вас было бы несколько минут, чтобы воссоединиться со своим возлюбленным.

Я с яростью уставился на него. Учащенный пульс, который с такой легкостью диагностировал Холмс, стучал у меня в висках, и я вдруг понял, почему так стремился скрыть от Холмса свои отношения с Перси. Не потому, что его это могло задеть. А потому, что его бы это совершенно не задело, и его безразличие могло бы разбить мне сердце.

– Возможно, еще не поздно, – холодно ответил я. – Ведь он еще не женился.

В первое мгновение Холмс выглядел так, как будто я его ударил, но он так быстро взял себя в руки, что я сразу же пожалел о сказанном. Никто лучше меня не знал, на какие едкие слова способен Холмс в гневе, и одна только мысль о продолжении ссоры с ним вызвала у меня приступ паники. Я не мог объяснить Холмсу, почему я так зол, и меня вовсе не радовала перспектива разрыва отношений. Стоило ему раскрыть рот, как я вскочил со своего сиденья и сел с ним рядом.

– Я не хотел вас обидеть. Я сказал это сгоряча, не подумав, и я буду очень вам благодарен, если вы воздержитесь от ответа. Ради меня, хотя я и наговорил вам много лишнего. Пожалуйста.

– Уотсон… – снова начал Холмс.

– Пожалуйста, – повторил я.

Мой друг задумался на мгновение, затем обхватил рукой колено и снова отвернулся к окну, приложив палец к губам.

Я взглянул на все еще тлеющую сигарету в руке и медленно затянулся. А потом, нерешительно, передал сигарету Холмсу. Он взял ее, не взглянув на меня, и вот так, сидя рядышком, мы проделали оставшуюся часть нашего путешествия, пока поезд не прибыл на вокзал “Ватерлоо” и Холмс, не оглянувшись, вышел из купе, чтобы поймать кэб. Только взяв свою сумку, я по чистой случайности обнаружил под ней смятую маленькую розу. Я сунул цветок в карман и вышел вслед за Холмсом на яркое солнце.

* * *

Вернувшись домой, я обнаружил, что меня дожидается телеграмма, и как только Холмс ушел к себе, я вскрыл ее, невольно прислушиваясь к доносящимся из спальни Холмса звукам. Телеграмма была от брата невесты Перси, мистера Джозефа Гаррисона, с которым мы расстались около двух часов назад, и гласила она следующее:

“Доктор Уотсон, я хотел бы поговорить с вами, когда вы вернетесь, об очень важном деле, которое касается лично вас, моего будущего зятя и мистера Шерлока Холмса. Позаботьтесь о том, чтобы мы смогли побеседовать наедине. С уважением, Джозеф Гаррисон”.

Я, словно переняв у Холмса его талант к логическому мышлению, сразу же понял, о чем идет речь, и ошеломленно уставился на телеграмму. А затем, не раздумывая, подошел к камину, чиркнул спичкой и поджег ненавистное послание. Что делать дальше, я понятия не имел, ведь люди редко сохраняют ясность мышления в критических ситуациях. Но я ничуть не сомневался в том, чего мне делать не следует. Я ничего не должен рассказывать Перси, нервы которого расшатаны болезнью, и я ничего не должен рассказывать Холмсу, чьи едкие замечания о сентиментальных идиотах, излагающих на бумаге подробности своих противоправных действий, звучали у меня в ушах, словно церковные колокола. Мой друг, надо отдать ему должное, был способен и на доброту, и на сочувствие. Но он не терпел слабости и глупости, и если бы я рассказал ему, что подверг себя такому риску, пусть даже в юности, из-за обычного любовного увлечения, наши отношения, которые мы так долго строили, оказались бы безнадежно разрушены. В приступе ярости я даже позавидовал холодному рассудку Холмса; я не знал, на кого злиться сильнее: то ли на себя, за то что написал письмо Перси, то ли на Перси, который из-за своей проклятой сентиментальности хранил это письмо столько лет.

Холмс вышел из спальни в очень элегантном костюме, гораздо более роскошном, чем он обычно носил. Вид у него был приветливый, как и всегда, но в его осанке чувствовалась какая-то скованность.

– Куда мы идем? – спросил я не своим голосом.

– В Уайтхолл, на встречу с лордом Холдхёрстом, – ответил Холмс. И вдруг он пристально посмотрел мне в лицо. – Что случилось?

– О чем это вы?

– Что-то произошло, и я хочу, чтобы вы все мне рассказали. Вот я о чем, – с заметным раздражением заявил он.

– Ничего не произошло. Я устал и жалею о том, что обидел вас. – Я стоял, прислонившись спиной к боковой стенке буфета, и мысленно молился, чтобы Холмс оставил меня в покое.

Холмс склонился надо мной, так что наши лица разделяло расстояние в несколько дюймов, а затем уперся в стенку буфета обеими руками, и я оказался в западне.

– Скажите мне, – прошептал он.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Уотсон, – терпеливо произнес он, и я почувствовал тепло его дыхания на моих ресницах, – вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, и вы меня очень обяжете, если расскажете о том, что случилось в промежутке между нашим возвращением домой и тем моментом, когда я вышел из спальни.

– Холмс, – возразил я; от страха мой голос казался еще более возмущенным, – даже если что-то и случилось, вы не имеете права требовать от меня признания.

Он поднял руку, приложил ладонь к моему лицу и провел вдоль брови большим пальцем. Я почувствовал, что меня бросило в дрожь от нежности этого прикосновения.

– Спрашиваю в последний раз, – сказал он. – Что произошло?

– Ничего, – прошептал я.

– Уотсон, пожалуйста.

– День был тяжелым. Вот и все.

Холмс выпрямился, взглянул на письменный стол.

– Значит, телеграмма предназначалась не мне, – хладнокровно заметил он.

– Я… – начал было я, но он взмахнул рукой, призывая меня к молчанию.

– Идемте, Уотсон. Министр – очень занятой человек. – Холмс смотрел на меня с выражением, которое не столько было похоже на жалость, сколько на боль. – Вам не обязательно было ее сжигать. Я бы не стал отнимать ее у вас.

Он направился к двери, а я смотрел ему вслед, застыв на месте. На пороге он остановился:

– Вы идете?

Я пошел вместе с ним, и завядшая роза по-прежнему лежала у меня в кармане. Я решил отвлечься от собственных бед и быть хоть чем-то полезным. К тому же проблема Перси являлась делом международной важности, и чем бы все это ни закончилось, я должен был хотя бы позаботиться о его здоровье. Это то, что я готов был для него сделать. А что касается Холмса, который снова погрузился в состояние молчаливого равнодушия, ради него я был готов на все.

Во время разговора с лордом Холдхёрстом меня мучили мрачные предчувствия, и хотя Холмс больше не пытался на меня давить, он поглядывал на меня не реже, чем на надменного, хотя и вежливого министра. Побеседовав с дипломатом и с довольно грубым инспектором Скотленд-Ярда, который вел это запутанное дело, мы вернулись домой. Я решил, что должен во что бы то ни стало отвлечься, и взялся разбирать свои записи по делу капитана Брауна, а Холмс тем временем закрылся в своей спальне и начал играть на скрипке что-то очень тоскливое. Я просидел за письменным столом до полуночи, отчаянно пытаясь сосредоточиться. Но мне в голову лезли мысли о том, что хотя я и могу быть достойным противником для начинающего шантажиста, мне не удастся скрыть эту борьбу от Шерлока Холмса, а угроза потерять его пугала меня гораздо сильнее чем публичное разоблачение.

Кончилось тем, что я решил, наконец, лечь спать и погасил настольную лампу. Не знаю, в котором часу лег Холмс, но когда я поднимался по лестнице, скрипка перестала играть, и единственным шумом, нарушающим тишину, был звук одинокой кареты, медленно проезжающей по Бейкер-стрит.

* * *

Следующим утром и завтрак, и большая часть поездки в Уокинг прошли в полном молчании. Поскольку Холмс не проявлял ко мне враждебности, а всего лишь вел себя отчужденно, я позволил себе в купе положить руку ему на плечо – на целых десять минут, пока не утратил надежду, что он обратит на это хоть какое-то внимание. Когда мы прибыли в Уокинг и отправились пешком в Брайарбрэ, я был настолько измучен молчанием Холмса и собственными переживаниями, что готов был принять любой удар судьбы, лишь бы только не видеть, как самый живой и энергичный человек из всего моего окружения блекнет, словно фотография, выгоревшая на солнце.

Зато Перси, горевший желанием снова увидеть нас, был весь поглощен собственными злоключениями. Сильное беспокойство, которое удалось на время сгладить благодаря его вере в Холмса, охватило Перси с новой силой, и он способен был усидеть на месте, только пока рассказывал нам свою историю.

– Представляете? – воскликнул он. – Я уже начал подозревать, что стал жертвой чудовищного заговора и что заговорщики посягают не только на мою честь, но и на мою жизнь.

– Ого, – сказал Холмс. Я передать не могу, сколько иронии он вложил в это единственное междометие.

Перси, с его обезоруживающим добродушием, по-видимому, решил, что пренебрежительный возглас детектива объясняется его многолетним опытом разоблачения самых невероятных преступлений. Он принялся с жаром рассказывать о попытке взломать оконную раму, о преступнике, скрытом плащом, и о сверкнувшем ноже. Холмс, надо отдать ему должное, слушал его с возрастающим интересом.

– Очень любопытно, – сказал он наконец. – И что же вы сделали?

Когда Перси рассказал о том, как разбудил домашних и осмотрел клумбу под окном, серые глаза Холмса заблестели и он коротко потер руки. Я знал каждый его жест, как “Отче наш”, и понял, что он нашел важный ключ к разгадке, но уже в следующее мгновение меня отвлекла собственная проблема. Мое мужество, которое, как я наивно надеялся, служило для меня опорой в любой беде, сильно пошатнулось, когда в комнату вошел Джозеф Гаррисон.

– Как вы думаете, вы сможете обойти со мной вокруг дома? – спросил Холмс у Перси.

Перси согласился, Джозеф тоже вызвался пойти, а Холмс, к моему удивлению, запретил мисс Гаррисон покидать комнату. Вскоре я уже шел под ярким солнцем рядом с ее братом, а Холмс и Перси обсуждали возможность наблюдать за домом со стороны дороги.

– Так вы получили мою записку? – вежливо обратился ко мне Гаррисон.

– Да, – ответил я. – И она показалась мне довольно загадочной. Боюсь, я даже предположить не могу, что бы вы хотели со мной обсудить.

– Что ж, возможно, это сущие пустяки, – добродушно продолжил он. – Дело в том, доктор Уотсон, что мне в руки попало одно письмо, и, как ни странно, на нем стоит ваша подпись.

– Правда? Но я не помню, чтобы когда-либо переписывался с вами, и поэтому не понимаю, каким образом оно могло к вам попасть.

– Ну конечно, оно было адресовано не мне, – засмеялся Гаррисон. – Вы написали его Перси. Может, пока они осматривают окрестности, мы сможем поговорить в кабинете?

Я кивнул с деловым видом, но ярость из-за столь вопиющей несправедливости грозила в любой момент затуманить мой ум. Хотя закон был против нас обоих, наказание за шантаж было слабым огоньком свечи в сравнении с неистовым пламенем наказания за гомосексуализм. Холмс стоял от меня в десяти или двенадцати ярдах, в летнем костюме из светлого льна, и казался мне восхитительно прекрасным и в то же время страшно уязвимым.

Вдруг Холмс взял Перси за локоть и, что-то тихо сказав ему, торопливо вернулся в дом. Я не понял, что произошло, но подбежал к неожиданно ослабевшему Перси и подал ему руку, чтобы помочь ему дойти до гостиной. Я видел в окно, как Холмс обменялся парой фраз с мисс Гаррисон, но не смог разобрать ни слова.

– Со мной все в порядке, Джон, – сказал Перси, и впервые его голос показался мне таким, каким он был раньше, каким я его запомнил. – Мне кажется, твоему другу не нравится, когда ты уделяешь мне слишком много внимания. – Он улыбнулся. – Я часто испытывал похожие чувства, когда видел тебя с другими мужчинами.

– Перси, дорогой… – начал я удивленно, но он с застенчивой улыбкой покачал головой.

– Я дойду сам. Можешь не беспокоиться, – с любовью сказал он.

– Перси, мы поговорим с тобой, но позже, – пообещал я.

Он кивнул, и я поспешил к дому.

Джозеф Гаррисон дожидался меня в кабинете, глядя на разросшийся сад и сцепив руки за спиной с таким видом, словно наблюдал за скачками. Он улыбнулся мне:

– Присаживайтесь, доктор.

– Спасибо, но я не думаю, что наш разговор будет долгим. О каком письме идет речь? – Я стремился поскорей перейти к делу, потому что чем больше времени я проводил вдали от Шерлока Холмса, тем больше умозаключений он мог сделать о причинах моего отсутствия.

– Я имел в виду письмо, которое вы написали Перси в то время, когда ваши отношения носили, скажем так, более предосудительный характер, чем сейчас.

– Мистер Гаррисон, оставив в стороне тот факт, что я считаю ваши действия в высшей степени постыдными, и что вы явно рылись в личных бумагах вашего будущего зятя, я готов выслушать ваши условия, если вы предоставите мне хоть какое-то доказательство, что это письмо действительно находится у вас.

Он пожал плечами и передал мне листок бумаги. Я прочитал краткий пересказ своего письма и вернул лист Гаррисону. “Все совсем не так, как я ожидал”, – мелькнула у меня мысль. Каждый преступник не может не думать о том, что когда-нибудь попадется. Я, конечно, пытался представить себе свои действия в подобных обстоятельствах. Я представлял, как разорву мерзавца пополам голыми руками и скажу ему, что он меня не напугает. А потом я мог бы уехать в Америку, или в Австралию, или на Восток – куда угодно. “Но проблема не в том, что будет со мной, – с удивлением понял я, взглянув в самодовольное, ухмыляющееся лицо Гаррисона. – Проблема в том, что будет с ним. В том, что сможет сделать с ним Гаррисон”.

– Каковы ваши условия? – спросил я, решив не выказывать слабости, хотя мои ладони взмокли, а колени подкашивались.

– Я требую две сотни фунтов, – ровным голосом сказал он. – Тогда я верну вам письмо, и вам больше не о чем будет беспокоиться.

Названная сумма ошеломила меня, словно удар грома. Такая мелочь! Две сотни фунтов? Большие деньги, да, но меня это не разорит. Я невозмутимо ответил:

– Это очень много. Но чтобы избавиться от проблемы, я готов заплатить.

– Вы умеете проигрывать! – торжествующе воскликнул Гаррисон. – В таком случае ни вам, ни мистеру Холмсу больше не придется волноваться.

– Шерлок Холмс не имеет к этому никакого отношения, – торопливо возразил я.

– Разве? – тихо спросил Гаррисон. – Но ведь вы живете вместе… понятно, что разоблачение одного из вас неизбежно приведет к разоблачению второго.

– Вовсе нет, – рявкнул я. – Холмс – не извращенец. Он мой друг и холостяк. Только и всего.

– Надо же, как интересно, – заметил Гаррисон, понизив голос еще сильнее. – Теперь я подумываю о том, чтобы пересмотреть свои условия.

– Что за чушь? – удивился я. – Я передам вам две сотни фунтов через…

– Нет, нет! – заявил он, впившись в меня взглядом. – Раньше я думал, что сохраняю вашу тайну от общественности. А теперь я знаю, что мне придется уберечь ваш секрет от вашего друга, соседа и музы. Шесть сотен.

– Это самое нелепое объяснение, которое я когда-либо слышал, но чего еще ожидать от человека, считающего шантаж подходящим источником дохода? – выпалил я. – В любом случае это невероятная сумма. Я могу дать вам две сотни фунтов, но о шести не может быть и речи.

– Я полагаю, вы согласитесь заплатить эту сумму, когда подумаете о том, что ждет вас в противном случае, – ответил Гаррисон. – Даю вам неделю на размышление.

Я уже готов был стереть эту невыносимую улыбку с его лица ударом кулака, но в дверь вдруг постучали. Гаррисон со смехом открыл ее, и на пороге возник Перси, уставившийся на нас с озадаченным видом.

– Что ж, посмотрим, что удалось выяснить мистеру Холмсу, – спокойно произнес Гаррисон и вышел в коридор.

– Дружище, с тобой все в порядке? – взволнованно спросил Перси. – Ты выглядишь каким-то очень встревоженным.

– Все хорошо, – вздохнул я, рассеянно проведя рукой по волосам. – Это все мелочи.

Я уже собирался спросить, куда запропастился Холмс, как вдруг он собственной персоной появился в дверях.

– Вот вы где, – заметил он, и я с неприятным предчувствием заметил в его голосе холодное презрение. – Мистер Фелпс, вы очень мне поможете, если согласитесь поехать в Лондон вместе с нами.

– Прямо сейчас?

– Как только будете готовы. Ну, например, когда закончите то, что вы тут делали с доктором Уотсоном.

Я буквально онемел, но Перси вежливо сказал ему:

– Я чувствую себя достаточно здоровым и готов вам помочь. Может быть, вы хотите, чтобы я остался в Лондоне на ночь?

– Именно это я и хотел предложить, – с мрачной решимостью ответил мой друг, к моему огромному удивлению и досаде.

– Мы в вашем полном распоряжении, мистер Холмс. Возможно, вы хотите, чтобы Джозеф поехал с нами и присмотрел за мной? – добавил Перси, бросив в мою сторону застенчивый взгляд.

– Нет, – тихо сказал Холмс с пугающе мрачной улыбкой. – Вы же знаете, что мой друг Уотсон – врач, так что он прекрасно сможет о вас позаботиться.

* * *

Меня так расстроили требования Гаррисона и происки Холмса, что по дороге на станцию мне с большим трудом удавалось держать себя в руках. Однако меня ожидало еще одно ужасное потрясение, потому что, отведя нас с Перси к нашему купе, Холмс заявил все тем же безжизненным тоном, что вовсе не собирается ехать в город вместе с нами.

– Уотсон, когда окажетесь в Лондоне, сразу же отвезите нашего друга на Бейкер-стрит и оставайтесь с ним там до моего возвращения. К счастью, вы бывшие однокашники, так что вам будет о чем поговорить. – Он кивнул нам с совершенно каменным лицом и тут же сошел с поезда.

– Подождите минутку, – окликнул я его срывающимся шепотом.

Я выскочил из вагона, словно одержимый, догнал Холмса на выходе с платформы и потащил его за собой, пока мы не оказались в относительно уединенном месте за кучей багажа. При этом я чувствовал себя так, как будто какая-то внешняя сила заставила мое сердце взять верх над разумом.

– Вы опоздаете на поезд, – ледяным тоном сказал Холмс.

Я все еще держал его за запястье, а тут, оглядевшись по сторонам, схватил его и за вторую руку.

– Холмс, если вы отсылаете меня вместе с Перси на Бейкер-стрит в какой-то безумной попытке…

– Ваш поезд, – повторил Холмс, – отправляется через две минуты, плюс-минус пятнадцать секунд.

– Почему вы хотите, чтобы я провел ночь с ним наедине? – в отчаянии зашептал я, даже не пытаясь сдержать эмоции. – Зачем отсылать меня именно с Перси? Если вы действуете назло, или издеваетесь, или…

– Если вы его хотите, вы его получите, – ответил мой друг. Его лицо было очень бледным. – В любом случае мне нужно, чтобы сегодня он не путался у меня под ногами. Но вы… я хотел… – Он умолк, явно злясь за себя за свое косноязычие, и глубоко вздохнул. – Я не могу больше выносить эти тайны. Только не от вас. Только не из-за него.

– Но это не те тайны! – прошептал я, неожиданно обнаружив, что в глазах у меня все расплывается. – Холмс, если вы хотите избавиться от меня…

– Крайне непорядочно с вашей стороны обвинять меня в двуличности, когда вы сами с того момента, как получили письмо, непрерывно лгали мне о ваших отношениях с этим… этим человеком, – с горечью упрекнул он меня.

– Простите, – ответил я, чувствуя, что слезы, стоящие в моих глазах, вот-вот прольются. – Я никогда не смог бы причинить вам боль нарочно. Я люблю вас.

Вот я и сделал это. Но каким бы раздраженным ни выглядел Холмс, это было ничто в сравнении с яростным недоверием, вспыхнувшим в его серых глазах.

– Уотсон, – скептически сказал он, – как вы можете говорить…

– Поезд уже отходит. А я выставил себя дураком, – произнес я голосом, в котором, я уверен, прозвучала вся моя боль оттого, что я так долго скрывал свои чувства. Я повернулся, чтобы уйти. Но на этот раз Холмс схватил меня за руку и развернул к себе.

– Уотсон, – с жаром повторил Холмс, – как вы можете говорить мне такое посреди людной железнодорожной платформы?

Он огляделся по сторонам, заметил, что несколько человек на нас смотрят, и заставил себя успокоиться. Мое сердце билось так, словно хотело вырваться из груди и воспарить над станцией.

– Садитесь на поезд, – сказал он, и на его губах появилась тень улыбки.

– Холмс…

– Уотсон, если вы не сядете на этот поезд, я сделаю что-то такое, за что нас обоих упекут за решетку. Мне вовсе не улыбается вертеть мельничное колесо, а вам вряд ли понравится работать в каменоломне. Увидимся дома. Ваш друг может переночевать в вашей комнате, а вы займите мою. – Сказав это, Холмс протянул мне руку.

Я пожал ее с совершенно серьезным видом, но когда снова взглянул на Холмса, тот рассмеялся так заразительно, что я не мог не присоединиться к нему. Я сжал его ладонь второй рукой и, глядя на наши сомкнутые руки, подумал, что никогда, даже если доживу до столетнего возраста, не забуду это его прикосновение.

– Я бы давно вам признался, если бы знал, что вас интересуют мои чувства, – тихо сказал я.

– Мне нужно будет составить список ваших возможностей и начать его с пункта: “Знания о Шерлоке Холмсе: никаких”, – проворчал мой друг. Он накрыл мои руки своей левой ладонью. – А теперь, если вам дорога моя свобода, уходите. Я вернусь к вам, как только смогу.

Кивнув, я вскочил в уже отходящий вагон. Я стоял на ступенях набирающего скорость поезда, из трубы которого валили клубы дыма, и глядел на удаляющуюся фигуру Холмса. Мне хотелось что-нибудь крикнуть ему на прощание, но я не мог придумать ничего, что не было бы слишком напыщенным, преувеличенным, пафосным или преступным. Я помахал ему, и он ответил мне тем же, а затем повернулся и, оглянувшись всего один раз, сошел с платформы на пыльную дорогу, ведущую в Уокинг.

* * *

Когда я вошел в купе, Перси взглянул на меня с жалостью и сочувствием:

– Надеюсь, дорогой друг, все прошло хорошо, что бы это ни было.

– Да, – согласился я. – Редко что в моей жизни проходило так хорошо, то есть, почти идеально. – Я сел напротив него и устало спрятал лицо в ладони.

– Джон, но ведь тебя еще что-то беспокоит? Обычно я бываю не настолько занят самим собой, но мое несчастье сделало меня менее отзывчивым. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Не думаю, что ты сможешь помочь мне, Перси, – доброжелательно ответил я. Мне в голову пришла отчаянная, опасная идея, но я не мог доверить ее человеку, который и без того чувствовал себя виноватым. – А впрочем… – я наклонился вперед и понизил голос. – Перси, если я обращусь к тебе с необычной просьбой, ты пообещаешь мне не задавать вопросов? Это касается твоего дома и частично расследования, которое ведет Холмс.

– Я буду счастлив тебе помочь, – ответил Перси, но побледневшее лицо выдавало его удивление.

– В твоей спальне… той, что наверху, а не в комнате, где ты лежал во время болезни… можно надежно спрятать какой-нибудь небольшой предмет?

Перси недолго раздумывал над ответом.

– Там вряд ли что-то можно спрятать. Там все на виду; единственное, что можно сделать, это запереть предмет в ящике письменного стола.

– А в доме больше нет таких мест, которые можно использовать как тайник?

– Есть, конечно. Тайник под полом в моей комнате. Я думаю, что его устроили там плотники, но представить не могу, для чего. Но я показывал его Гаррисону и еще нескольким гостям, так что сам я уже не стал бы им пользоваться. А в чем собственно дело?

– Ни в чем, – торопливо ответил я. – Спасибо, Перси. Я очень тебе благодарен.

* * *

Шагая под покровом ночи по мощеной дороге, ведущей в Брайарбрэ, с ключом от дома Перси в одном кармане и армейским револьвером в другом, я чувствовал угрызения совести из-за того, что оставил Перси в Лондоне. Впрочем, миссис Хадсон заверила меня, что с радостью сделает для него все возможное, а в ее способностях сиделки я никогда не сомневался. Затаив дыхание, я повернул ключ в замке и вошел в темную прихожую.

Так как я старался двигаться совершенно беззвучно, путь до комнаты Перси занял больше времени, чем я рассчитывал. Я уже почти дошел, как вдруг, к моему ужасу, кто-то зажал ладонью мой рот, второй рукой схватил меня за талию и затащил в какую-то крохотную каморку, освещенную единственным фонарем, таким тусклым, что свет даже не пробивался сквозь щель под дверью. Мой противник ловко закрыл дверь ногой, пока я безуспешно пытался вырваться.

– Я даже представить себе не могу, что вас сюда привело, но если вы поднимете шум, то очень сильно меня подведете, – прошептал он мне на ухо.

Я сразу расслабился, потому что этот шелковистый голос мог принадлежать только одному человеку, и снова напрягся, почувствовав прикосновение его губ к моей шее. Он слегка ослабил хватку, но все равно держал меня очень крепко.

– Простите меня за то, что я на время лишил вас возможности говорить, но сейчас, доктор, я хочу вам сказать пару слов. – Одной рукой Холмс начал расстегивать мою рубашку, а второй продолжал зажимать мне рот. – Во-первых, хочу лишний раз напомнить вам, что железнодорожная станция – не лучшее место для признаний в любви. – Он умолк ненадолго, чтобы сильнее наклонить мне голову и покрыть поцелуями правую часть моей шеи, вызвав у меня дрожь удовольствия.

– С другой стороны, – продолжил он, лаская мою грудь уверенными нежными пальцами, – вы оказали мне невольную услугу, высказав то, что я и сам хотел вам сообщить в более подходящий момент.

Прижавшись к Холмсу спиной, я ослабил свой галстук и расстегнул воротник, и Холмс с тихим благодарным вздохом принялся изучать обнажившуюся кожу с помощью губ и языка.

– Боюсь, мне нужно попросить у вас прощения за то, что я не сделал подобного признания раньше, но я не из тех людей, которым это легко дается. Я не знаю точно, когда полюбил вас, но уверяю, это случилось давно. – Он быстро расстегнул мне брюки и так крепко обхватил рукой мой восставший член, что я бы вскрикнул, если б мог. Я запрокинул голову, и Холмс легонько укусил меня в плечо. – Быть может, в ту ночь в Сток-Мороне. Или когда вы прождали меня полночи во время расследования дела об Обществе Нищих-любителей. Вы спали, когда я вернулся домой, и я смотрел на вас целый час или даже больше. Или когда вы бесстрашно бросились спасать Рукасла от его бешеного пса, хотя этот человек недостоин зашнуровывать вам ботинки. Но скорее всего, это произошло постепенно. – Мне было тяжело дышать, потому что Холмс, говоря все это, поглаживал большим пальцем головку моего члена.

Сначала мне хотелось закричать от удовольствия, потом от разочарования, когда Холмс убрал руку, а потом я беспомощно застонал в его ладонь, почувствовав между ягодицами прикосновение его влажных пальцев.

– Не знаю, почему я не сказал вам этого раньше. Я не привык открыто выражать свою привязанность, а признаваться в любви для меня еще тяжелее. – Рука Холмса вернулась на место и начала ритмично двигаться, а его член уперся мне в поясницу. Гладкая поначалу речь Холмса становилась все более неровной. – Честно сказать, я очень редко завожу разговоры на эту тему, потому что, к несчастью, я очень скрытный человек. Но это не значит, что я вас не люблю. Вы для меня дороже целого мира. – Мне пришлось собрать все свое самообладание, чтобы не толкнуться в его ладонь, потому что у меня из глаз искры сыпались и каждое слово Холмса подводило меня ближе к краю. Он остановился на мгновение, чтобы направить свой член, и словно задал беззвучный вопрос. Вместо ответа я наклонился вперед и ухватился руками за полку.

Он еле слышно зашипел, входя в меня, но Шерлок Холмс мог похвастаться таким самообладанием, какого у меня никогда не было, и он умел молчать, как могила, если этого требовали обстоятельства. Он начал двигаться в нежном и головокружительном ритме. Хорошо еще, что его ладонь заглушала мои стоны. Я почувствовал, как он опустил голову мне на плечо и медленно вышел из меня, чтобы в следующее мгновение войти еще глубже. Вот тогда я и утратил контроль над собой. Я выплеснулся ему в руку, и почувствовал, как задрожал Холмс, прижавшись к моей спине, а потом мы оба замерли неподвижно.

Я почувствовал странное сожаление, когда он убрал руку с моих губ, а потом со страхом вспомнил, какая цель привела меня в этот дом. Теперь Холмс все узнает. Он должен узнать. Холмс развернул меня к себе и страстно поцеловал. “Он будет моим”, – подумал я, стараясь насколько возможно продлить этот поцелуй. Когда Холмс наконец отстранился, я обнял его за шею. Он посмотрел мне в глаза, и я уже ничего не мог от него скрыть.

– Что случилось? – резко спросил он и взял в ладони мое лицо. – Я сделал вам больно?

– Конечно, нет, – заверил его я. – Вы никогда не делаете мне больно.

– Уотсон, – Холмс привлек меня ближе к себе и поцеловал в лоб, – вы выглядите испуганным.

Я попытался придумать какое-нибудь объяснение, но увиливать я никогда не умел, да и знал, что это лишь отсрочит неизбежное.

– Я… это не… А если бы нас кто-то услышал? И теперь… вы тут такой беспорядок устроили, и…

– Уотсон, – его голос был очень нежным, – мы в кладовке для белья. – Он взял салфетку с полки над моей головой и принялся приводить нас обоих в приличное состояние.

Я глубоко вздохнул. Необходимо было покончить с этим, покончить как можно быстрее, потому что я не мог вынести мысли о том, что произошедшее только что между нами может никогда больше не повториться.

– Джозеф Гаррисон требует с меня деньги в обмен на письмо, которое я когда-то написал Перси Фелпсу.

Холмс взглянул на меня с тревогой.

– Компрометирующее письмо? – Он аккуратно застегнул мне брюки.

– Да, – прошептал я.

– Сколько он хочет?

– Шестьсот фунтов.

– Ну и какого дьявола вы не сказали мне об этом раньше? – со злостью воскликнул он. – Все-таки у меня есть кое-какой опыт в этой сфере. Может быть, вы не заметили, но я частный детектив.

– Я слышал ваши высказывания о “людях, которые с такой готовностью доверяют свои чувства бумаге, как будто сами стремятся себя погубить”.

– Я вовсе не имел в виду…

– Нет, имели, – возразил я. – Целых три раза. И меня это напугало. Я думал, что если вы узнаете о моем письме, то сразу же меня бросите.

– Так как вы очень сильно взволнованы, я сделаю вид, будто ваши слова меня не оскорбили, – решительно заявил Холмс.

– Вы на меня не злитесь? – с дрожью в голосе спросил я.

– Конечно, злюсь. Но не за то, что вы написали письмо, а за то, что считали меня бездушной скотиной. – Убрав прядь волос с моего лица, он продолжил: – Итак, хотя мне и хотелось бы верить, что вы бросились ко мне в приступе безумной страсти, на самом деле вы осуществили совершенно непродуманную попытку вторжения в чужой дом. Откуда вы можете знать, где спрятано то, что вы ищете?

– Перси предположил, что единственный надежный тайник в доме находится под ковром в его комнате. Я решил проверить. Он дал мне ключ.

Тут Холмс откинул назад голову и рассмеялся.

– Понятно. Вот он где. Я-то рассчитывал, что Гаррисон сам приведет меня к тайнику, но так даже проще. Как нам всем повезло, что ему пришлось прятать документы в такой спешке. Выходит, я мог бы забрать договор еще днем, если бы получше расспросил Головастика. Но я, конечно, не горел желанием с ним разговаривать.

– Холмс, о чем вы говорите?

– О договоре, – спокойно ответил он. – Я уверен, что сейчас он лежит рядом с вашим письмом. Как забавно, что Фелпс все это время знал о его местонахождении, но даже не догадывался, что он там.

– Вы хотите сказать, что этот Гаррисон…

– Это подлый и опасный человек. А еще, как я понимаю, ловкий делец. Я приказал его сестре весь день оставаться на страже в комнате Фелпса, и покинуть ее в половине одиннадцатого. Она не должна гасить свет еще в течение часа, и ее спальня находится как раз напротив комнаты, в которой спит ее брат. Сейчас одиннадцать. С помощью ключа, который дала мне мисс Гаррисон, я вошел в дом через черный ход и собирался ждать здесь до тех пор, пока мерзавец Гаррисон не придет забрать свою добычу. Теперь он может появиться с минуты на минуту. – Холмс аккуратно сложил салфетку и сунул ее в карман. – В любом случае я жажду перекинуться с ним парой слов. Ему сейчас отчаянно нужны деньги, и именно поэтому он стал рыться в бумагах своего будущего зятя. Найдя ваше письмо, он побоялся шантажировать Фелпса, потому что Фелпс наверняка разболтал бы об этом его сестре. Ваше появление стало для него настоящей удачей. А вот кража договора была случайностью. Ага… вы слышите? – Он улыбнулся, когда на лестнице зазвучали шаги. – Давайте дождемся, пока он откроет дверь комнаты. Прекрасно. Теперь за мной. – Он вышел из кладовки, и я последовал за ним.

Гаррисон, пытавшийся поднять деревянную планку в полу, испуганно вскрикнул и обернулся.

– Добрый вечер, – обратился к нему Шерлок Холмс. – Как я понимаю, две вещи, которые вы тут спрятали, на самом деле не ваши.

Негодяй уставился на Холмса со страхом и удивлением.

– Вы! Какого черта вы тут делаете? Вломились в дом, словно обычные воры!

– У меня нет желания обсуждать, кто из нас больше похож на обычного вора, – невозмутимо ответил мой друг. – Если вы отдадите мне письмо и договор, я буду считать дело закрытым.

– Осторожнее, доктор Уотсон, – оскалился Гаррисон, хотя в его глазах застыл ужас. – Я готов рассказать мистеру Холмсу о содержании вашего письма, если у вас хватит наглости встать на моем пути!

– Меня его содержание не интересует. Но оно принадлежит доктору, так что я прошу вас его вернуть.

– Он… он сексуальный извращенец! – в отчаянии завопил Гаррисон. – Все это время… у вас под носом! Он предавался всем видам разврата!

– Да ну? – Холмс удивленно вскинул брови. Он повернулся ко мне с выражением искреннего обожания и фальшивого недоверия на лице. – Но он же наверняка объяснил вам, что я не такое животное, как он.

– Да, объяснил! – торжествующе воскликнул Гаррисон. – Но теперь вы знаете, что он самый настоящий дегенерат.

– Совершенно шокирующая новость, – с нежностью заметил мой друг. – Уотсон, пожалуйста, скажите мне, что это неправда.

– Боюсь, что это правда, Холмс, – ответил я с таким виноватым видом, который только смог изобразить. – И теперь я разоблачен.

– А я так долго ничего не замечал. – Он печально покачал головой, хотя в его глазах блестела сталь. – Отдайте документы, Гаррисон. Если мне придется повторить это еще раз, боюсь, я утрачу терпение.

Наш противник медленно поднялся, покраснев от злости. Холмс протянул руку, и Гаррисон вроде бы собирался отдать ему документы. Неожиданно в другой руке Гаррисона сверкнул металл, но Холмс успел с молниеносной скоростью увернуться. Я тут же выхватил револьвер, но эти двое сцепились так крепко, что я мог лишь беспомощно наблюдать за дракой. Холмс, выскользнув из захвата, ударил Гаррисона в челюсть. Тот покачнулся, но нож сверкнул снова, и Холмс, тихо вскрикнув, опять ушел от удара. На этот раз в одной его руке были бумаги, а со второй на ковер текла кровь. В следующий миг я ударил негодяя револьвером в висок.

– У меня нет желания выдвигать против вас обвинение, и у Перси, наверняка тоже, потому что украденный договор представляет государственную тайну, – твердым голосом сказал я. – Но если вы хоть шаг сделаете в сторону Холмса, я застрелю вас на месте. Бросьте нож.

Он подчинился.

– А теперь бегите, – спокойно приказал я. В этот миг в дверях появилась мисс Гаррисон, ее глаза округлились, волосы были растрепаны. – И больше не возвращайтесь. В следующий раз я уже не буду так снисходителен.

* * *

– По-моему, она неплохо держит удар, – заметил Холмс в утреннем поезде, когда я перевязывал ему руку. Мы сидели рядом в купе, я – спиной к запертой двери. Я сразу же обработал и забинтовал порез, оставленный ножом Гаррисона, но мой друг просто не мог не двигать рукой, и очень скоро повязку пришлось менять. – Она станет прекрасной парой для мистера Фелпса.

– Холмс, оставьте Перси в покое.

– Но я же серьезно, – обиженно возразил Холмс. – Он находится совершенно не в том положении, что мы. Вы – военный хирург в отставке, воплощение мужественности, а я “свободный художник”, не имеющий никаких родственников, кроме брата, который наверняка является страннейшим человеком в Лондоне. Мистер Фелпс никогда не сможет жить так, как живем мы, из-за семейных связей, но его выбор достоин всяческого восхищения. Я же с самого начала говорил вам, что она незаурядная женщина.

– Да, говорили, – согласился я, поняв, что Холмс решил быть добрым к Перси ради меня. – Кстати, о письмах. Хочу заверить вас, что я никогда больше не писал никаких опасных посланий.

– Отлично, – задумчиво произнес Холмс.

– Нет, нет, – воскликнул я, отреагировав скорее на его взгляд, чем на слова. – Мой роман с Перси не был чем-то особенным. Мы были вместе всего несколько месяцев. Он очень расстроился, когда окончил школу, а я скучал по нему, и… вы вряд ли это поймете. Вы же никогда не писали любовных писем.

– Конечно, не писал. – Он окинул меня ледяным взглядом. – Ведь вы никогда не расставались со мной надолго.

Я не смог придумать другого ответа, кроме как поцеловать руку, которую перевязывал. Этот жест был принят на удивление благосклонно.

– Естественно, если бы я написал такое письмо, то взял бы с вас клятву, что вы сожжете его сразу после прочтения.

– Сжечь! – со смехом воскликнул я. – Это легче сказать, чем сделать. Я думаю, что Перси сохранил мое письмо, потому что оно напоминало ему о прошлом. Но ваше письмо я сохранил бы как доказательство того, что вы оказались способны на столь безрассудный поступок.

Холмс пожал плечами.

– Если вы не хотите пообещать, что сожжете мое письмо, как только его получите, то я не буду его вам писать. – В его глазах сияло озорство, но голос был добродушным.

– В таком случае я смогу хранить у себя более безликие сувениры и мне не придется сжигать образцы вашей прозы. – С улыбкой я прижался лицом к его руке. А потом достал из кармана розу с почти осыпавшимися лепестками, но еще узнаваемую.

– Что это?... – буркнул Холмс. – Вы сохранили этот цветок?

– Да. Вы большой оригинал, если позволите, но в вашем безумии всегда есть последовательность. Я даже под угрозой смерти не смогу догадаться, что вы имели в виду.

– А, – он вздохнул, откинул голову и закрыл глаза. – Это трудно объяснить.

– А вы попробуйте, – предложил я.

– Ну что ж, хотя я и немного злился на вас из-за мистера Фелпса, я посмотрел на него и увидел, что он болен, находится в безвыходном положении, и его даже некому поддержать, кроме мисс Гаррисон. Причем, если судить объективно, он достаточно благополучный человек, несмотря на все эти беды. А потом я подумал о себе. Я здоров, я ни от кого не завишу, и у меня есть вы. У меня есть все. Никто не может быть уверен наверняка, что ему так повезет в жизни. Столько прекрасного, мой дорогой друг. И все-таки я бы на вашем месте ее выбросил. Она раздавлена, и половина лепестков облетели.

Взглянув на цветок, я увидел, что Холмс прав. Пока я носил с собой засохшую розу, она совсем измялась.

– Не думаю, что я ее выброшу, – ответил я. И осторожно положил ее в карман, чувствуя, как убаюкивает меня мерное движение поезда. Цветок уместился как раз между ключом Перси и моим револьвером. Я придерживал его рукой все время, пока мы ехали в Лондон; за окном проплывали дома и школы, а Холмс спал рядом со мной.

Конец.