Графиня Эмилия Карловна Мусина-Пушкина,урожд.Шернвалль

Графиня Эмилия Карловна Мусина-Пушкина,урожд.Шернвалль

Эми́лия Ка́рловна Шернва́лль (швед. Stjernvall), с 1828 графиня Му́сина-Пу́шкина (29 января 1810, Бьёрнеборг — 17 ноября 1846, Борисоглеб, Мологский уезд, Ярославская губерния) — известная красавица, знакомая А. С. Пушкина, адресат мадригала Лермонтова, сестра знаменитой Авроры Демидовой.

****

Читать далее...

Графиня Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина, урождённая княжна Волконская

Графиня Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина, урождённая княжна Волконская

Графиня Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина, урождённая княжна Волконская (6 [19] октября 1754, — 17 [30] ноября 1829) — одна из «больших светских барынь» допожарной Москвы, хозяйка и главная устроительница усадеб Валуево и Иловна. Жена учёного сановника графа А. И. Мусина-Пушкина.

Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина,урожденная Волконская

Владимир Боровиковский

****

Читать далее...

Иловна и её обитатели (часть 5).



Мария Алексеевна Хитрово, ур. Мусина-Пушкина. Иллюстрация из книги "Русские портреты XVIII-XIX столетий". 1906 г.

Кроме сыновей, граф Алексей Иванович имел ещё пять дочерей. Старшая МАРИЯ АЛЕКСЕЕВНА, к началу нашего архива уже замужем за Алексеем Захаровичем Хитрово. О нём очень хорошо пишет графиня-мать, ставя его постоянно в пример своим сыновьям: "... с посредственным состоянием не только живёт изрядно, но улучшает дела свои". Это тип чиновника, делающего большую карьеру, начало которой положил менуэт, удачно исполненный на придворном балу с Екатериной Ивановной Нелидовой, всемогущей в то время. Можно проследить, как, ещё очень мало значительный в 1806 году, он шаг за шагом повышается. В 1812 году работает в Комитете по петербургскому ополчению, в 1825 году в Комитете помощи пострадавшим от наводнения, работает в Комиссии по постройке Исаакиевского собора, ревизует губернии и таможни и т.п. Он делается необходимым человеком в государственной машине. В 1828 году он назначается государственным контролёром. И к концу жизни все ордена российские украшают его грудь.Младший брат его жены граф Владимир из ссылки пишет: "Хитрово слишком важный человек, чтобы отвечать на мои письма". Писем его немного, все они написаны великолепным канцелярским языком, и все деловитые и сухие.

Жена его, Мария Алексеевна, старшая дочь Мусиных-Пушкиных, - тип светской придворной дамы. Все её письма исключительно наполнены великосветскими сплетнями, но зато из них узнаёшь, кто на ком женился, какая была свадьба, какие подарки и т.п. Она немного легкомысленна, но, в общем, добра. Характера весёлого, её приезды с детьми к матери в Москву оживляют весь дом, и в грустную годину смерти отца одна только Мария своей болтовнёй могла вызвать улыбку матери. Мария очень любит устраивать чужие дела, сватать, хлопотать о месте и исполнять разные поручения своих родных, хотя часто всё забывает, перепутывает, о чём мать с неудовольствием пишет в своих письмах.

Вторая дочь, НАТАЛЬЯ АЛЕКСЕЕВНА, выходит замуж за князя Дмитрия Михайловича Волконского в 1811 году. За ней отошло приданое с. Андреевское Мологского уезда, которое впоследствии, опять через брак, отошло к Куракиным, во владении которых и было до 1917 года. О ней мало можно было узнать из писем нашего архива, образ её как-то слабо рисуется. Намёком только в письме болтливого аббата проходит, что брак её был не по желанию, что она "принесла себя в жертву родителям", у которых были какие-то запутанные денежные дела с Волконским, и что во время свадьбы больно было смотреть на неё и на мать. Затем она лет пять была больна, по-видимому, горловой чахоткой, и в 1829 году умерла.

О муже её, Волконском, ещё меньше говорится в наших письмах, но, должно быть, это был не особенно хороший человек, так как графиня Эмилия пишет: "Это человек, не достойный уважения". А аббат знакомясь с ним, как с женихом Наташи, выражает пожелание: "Дай Бог, чтобы его душевные качества не соответствовали его внешности".

Третья дочь, КАТЕНЬКА, за князем Василием Петровичем Оболенским, страдала до замужества какими-то нервными припадками, и на ней пробовали лечение электричеством. В воспоминаниях дочери её, Софьи Васильевны Мещерской, объясняется, что Екатерина Алексеевна заболела нервной болезнью от испуга после того, как в 1806 году, 24 июня, по дороге из Иловны в Борисоглеб она, с отцом и сестрой, со всем экипажем провалилась в реку и спаслась каким-то чудом. Екатерина Алексеевна долго страдала нервными припадками и трясением головы. И так стеснялась своей болезни, что во время припадков скрывалась даже от прислуги. Лечение ей не помогало, её возили в Петербург к разным знаменитостям и пробовали лечение электричеством. Вылечил её домашний доктор Карл Фёдорович Гроссман. У неё остался только на всю жизнь страх перед мостами.

Четвёртая, СОФИЯ АЛЕКСЕЕВНА, кажется, единственная из всей семьи цвела здоровьем, замуж она вышла в 1820 году за князя Ивана Леонтьевича Шаховского, который был предостойный человек, рыцарь старинных времён, но страшно застенчивый и неловкий в обществе.

Очень интересно отметить, как выходили замуж в то время. Сватовство Сонюшки тянулось два года. У неё было четыре жениха на выбор. Из них князь Шаховской не видел её ни разу, живя в Калуге, но "слухом земля полнится" - и по этим слухам приехал в Москву. Второй, Багреев, черниговский губернатор, также ни разу не видел невесту, и его никто никогда не видывал, но какие-то тётушки Каменские прожужжали ему уши, расхваливая Сонюшку, и он, даже не являясь в Москву, и не знаю уж каким-то образом явился в качестве претендента. Третий, генерал Брискорн, увидел её один раз на придворном балу, где он не сказал с ней ни одного слова, но объяснился с кем-то из родных. И только четвёртый, молодой красавец Брусилов, встречался с Сонюшкой довольно часто, и они, по-видимому, нравились друг другу. Но он сразу был признан неподходящим, так как о нём никто ничего не знал. Когда через год после семейных долгих обсуждений из всех был избран Шаховской, то на различных обедах и вечерах у родных Сонюшка начала с ним встречаться. Причём она не смела на него поднять глаз, а он, уже не молодой генерал, герой 1812 года, не смел подойти к ней и иногда за целый вечер не говорил ей ни слова. Очевидно, за них говорили и действовали другие: "дядя князь Николай, тётушка княгиня" и остальные бесчисленные дядюшки и тётушки.

Последняя дочь, ВАРЕНЬКА, за Николаем Николаевичем Трубецким, как и все сёстры, очень туманно рисуется по письмам. Она умерла за границей от чахотки, ещё очень молодая (33-х лет), через шесть лет после свадьбы.



Неизвестный художник первой половины XIX века. Портрет Натальи Алексеевны Валконской, ур. Мусиной-Пушкиной. До 1829 года. Бумага, акварель. 33Х25,5. Рыбинский государственный историко-художественный и архитектурный музей-заповедник.

Покончив с владельцами, скажу о самой Иловне. Сначала, как я уже упоминала, все эти громадные земли были в одних руках и управлялись самим графом. После его смерти в 1817 году вотчина делится на две части, причём старший брат Иван берёт Иловну, а младший Владимир - Борисоглеб, где и строит дом. Какую часть имели мать и сёстры, непонятно. Только в конторе заводятся книги расходов для матери, сестёр и братьев отдельно. До 1820 года ещё хозяйство ведётся по-прежнему и только с 1820 года на новый расчёт, то есть окончательно делятся части обоих братьев, хотя управляющий остаётся ещё один, общий - Владимир Петрович Шляхтенков, по-видимому, крестьянин. Этот человек, как пишет графиня, создан управлять большим имением. Всё как-то само собой идёт у него: и с мологскими властями, которые "все мошенники", он ладит, и мужики на него не жалуются, а когда приезжала в Иловну графиня, он встречает её хлебом-солью и подносит ей стерлядей и белорыбиц. Доход от имения был очень велик. Графиня увозит из Иловны по 80 и больше тысяч, оставляя там 20 тысяч на расходы, постоянно пересылают по 5-10 тысяч. В голодный мологский год графиня жалуется на дефицит, но Иван всё-таки получает 45-50 тысяч на свою часть. Графиня ежегодно на свою долю получала 64 тысячи. Уже после раздела графиня, говоря о землях графа Владимира, называет их "огромными". Когда пришлось заложить часть младшего сына, то за них платили процентов 60 тысяч рублей в год. Какое же хозяйство было там?

Прежде всего поражает, что при огромном количестве лесов - слабая эксплуатация. Нигде не упоминается о какой-нибудь продаже леса. Лес идёт исключительно на барки, которые строят в Сменцове и сплавляют с лесом в Петербург. Сколько отправляют барок ежегодно, трудно проследить. В 1817 году к 1 апреля готовы были к отправке пять барок (на барке грузили 3718 кулей). Судостроительство в Сменцове развивалось, по-видимому, с каждым годом. В 1827 году наводнением нанесены были большие убытки крестьянам Сменцова, погибло 160 строящихся барж.

Главной статьёй хозяйства оставалось земледелие. Продают очень много ржи, пшеницы, ячменя и овса, который перемалывают на крупу на своих мельницах. Мельницами этими пользуются и мологские купцы. Сколько было мельниц, трудно установить, но не меньше двух, так как для двух покупают жернова. Хлеб продают мологским купцам Бушковым, отправляют в Петербург и за границу. Продают большими партиями: так, один год за какие-то остатки прошлогодней муки получают 30 000 рублей. Вторая статья дохода - молочное хозяйство, продают в большом количестве мясо. Хороший доход дают рыбные ловли. Получают за отдачу озёр (в аренду. - Н.К.), за позволение ловить рыбу. Затем луга. Сена так много, что, несмотря на продажу и большое потребление в своём хозяйстве, его остаётся, и поэтому графиня советует увеличивать количество скота. В Иловне есть и конский завод, но о продаже лошадей нигде не упоминается, всё больше покупают, и часто неудачно. Лошадей и для своего обихода надо порядочно. У одного старшего сына в Полоцке конюшня в 20 лошадей. Сколько же надо графине со всей семьёй, если часто в один экипаж впрягали по шесть лошадей. Кроме всего этого хозяйства, есть в Иловне и "бесполезные" затеи: виноградники, оранжереи с ананасами. К каким же затеям можно отнести и бутылочный завод, глину для которого привозили из Москвы, который давал одни убытки и доставлял много хлопот, так как почему-то привлекал внимание ярославского губернатора, постоянно посылавшего анкеты: сколько рабочих, кто именно работает, какие обороты, какие доходы, как велико производство. Но графиня твёрдо держится правила: раз что заведено, надо поддерживать, а не уничтожать.

Такое хозяйство с Владимиром Петровичем существовало до 1824 года, когда Владимир Петрович заболел и, хотя лечился у знаменитого доктора в Рыбинске, умер. После него автоматически стал во главе управления его брат Илья Петрович, или, как его называла графиня, "Эли Петров". Этот Эли, человек очень хороший и честный, но совершенно не способный к ведению таких больших дел, не умеющий даже хорошо считать, на коленях просил графиню заменить его настоящим управляющим. Да и времена пошли уже другие, не такие патриархальные, и хотя, как пишет графиня, "все большие имения пошли на убыль", но управляющие стали другого типа.

Немца графиня взять не хотела, так как немец не знает наших условий хозяйства. После догих поисков находят "сокровище", от которого после не знают, как отделаться. Это некто Шмигельский, дворянин, офицер, родственник мологских же помещиков Глебовых. Требования новый управляющий предъявляет большие - 5 000 рублей в год, экипажи, лошади, слуги. Управлять он будет только частью младшего брата. Графиня, испугавшись такого размаха, высказывается, что "проще нам нужен работник", но сын решил по-своему. Шмигельский нашёл сразу массу беспорядков по имению и заводит всё по-новому. Уже через полгода графиня замечает, что управляющий носится по большим дорогам, сам мало занимается делом, а набрал себе людей "по особливым поручениям, кои известны дураками". О крестьянах новый управляющий думал меньше всего. Он, по словам графини, "крестьян выводил из терпения, разоряет их безрассудно, недоимки собрать в один год нельзя, а их разорить нетрудно".

Дальше начинается целая буря. Все письма за 1826 год полны жалобами на "экстравагантное поведение Шмигельского". Он доводит крестьян до озлобления. Грабит их собственность для своих личных безумных затрат. Управляющий ведёт образ жизни большого барина, устраивает целые оргии. Графиня пишет, что генерал, командующий армией, получает 7 000 рублей, а её управляющий, считая все его фантазии и образ жизни, получил 16 000 рублей в год. Кроме всего, это опасный интриган, он подкупает власти. Родственники его, Глебовы, всячески покровительствуют ему и покрывают всевозможные выходки. Шмигельский чувствовал себя полным хозяином в Борисоглебе, так как надо вспомнить, что в это время сам владелец имения был в ссылке. На графиню же он, по-видимому, не обращал никокого внимания: "Он мне пишет грубости и никакого уважения не имеет. Денег держит множество, а отчёта никому не даёт". Вся семья пишет Владимиру и требует увольнения Шмигельского: "Мы отвечаем за его поведение с крестьянами", "как можем мы с нашими взглядами до сих пор терпеть такого управляющего". Ярославский губернатор также настаивает на его удалении.

Кончилось всё это возмущением крестьян. Управляющий "призвал военную команду для усмирения мужиков, кои сего не заслуживают", - пишет графиня, выведенная из терпения. "И я, кажется, требовать могу, чтоб без сведения моего ничего не делать". Во время этих подвигов Шмигельского частью Ивана - Иловенскою - управляет майор Страгилов, человек почтенный и, по-видимому, уважаемый всеми.

Наконец, и сам Шмигельский нашёл, что достаточно похозяйничал, и решил уехать лечиться на Кавказ. В марте 1827 года его заменяет В. Ленин, лейтенант флота, пошехонский помещик (муж сестры декабриста Н.П. Окулова - Елены Павловны. - Н.К.). У него нет "проворства", но это, безусловно, порядочный и честный человек. Жена его, также хорошая хозяйка, бывшая институтка, быстро сошлась с семьёй Мусиных, приезжает к ним в Москву и принимает самое деятельное участие в управлении имением. Начало управления Ленина было омрачено катастрофой в Сменцове, так что он даже заболел от волнения, но затем всё пошло тихо и спокойно.

Теперь скажу несколько слов о самой жизни в то время. Читая эти письма, прежде всего бросается в глаза, как много тогда ездили. Почти в каждом говорится о чьём-нибудь приезде или отъезде. Ездят в свои деревни, в Ростов на богомолье, в Нижний на ярмарку, за границу, на кавказские "кислые" воды, которые хотя и не устроены, но делают много пользы болеющим. Ездят в домрезах, в каретах, в бричке, в таратайках, в тарантасах, в дрожках. Ездят во все времена года. И вместе с тем очень редко случается, чтоб "вояж был весьма приятен". Письма пестрят такими замечаниями: "дороги невозможны, приходится впрягать в экипаж по 12 лошадей", "граф Ожеровский провалился со всем экипажем в реку", домрез графини, набитый, "как яйцо", детьми и компаньонками, потерпел крушение, причём "маленькая поповна" порезала стёклами руку, а компаньонка вывихнула ногу, в то же время при несчастии с другим экипажем повар Максим сломал ногу. В одно из путешествий из Москвы в Иловну граф Владимир еле-еле добрался до Прозорова, где уже окончательно сломал сани.

Иногда месяцами выжидают, когда можно пуститься в путь или отправить обоз. Обозы отправляются из родной Иловны ко всем членам семьи, 6 - 15 лошадей. Отправляются продукты, разные варенья и соленья, которые на всю семью приготовлялись в Иловне, и домашние ткани - холст, скатерти, сукно.



Екатерина Алексеевна Оболенская, ур. Мусина-Пушкина. Миниатюра работы неизвестного художника. 1820-е годы.



Продуктов для семьи требовалось немало. Я уже упоминала о разных компаньонках, кроме них были ещё француженка-гувернантка мадемуазель Рома, итальянец-гувернёр Ченна, аббат, доктор Карл Фёдорович, который семь лет жил в доме и уморил только двух людей. Затем прислуга, шесть лакеев выездных, шесть комнатных, горничные, кучера, конюхи, повара, прачки, форейторы и, наконец, какие-то просто необходимые слуги без определённых назначений: "добрый старый Родион", Кузьма, которому вверены были все вещи в доме, "уксусник Артемий Максимович". Всё это жило, старилось и умирало, составляя одну семью: "Родион, мой добрый старый слуга, умер, и смерть его меня весьма огорчила, и я не могу никем из его товарищей заменить этого человека; Кузьма весьма хвор, уксусника лишилась ещё великим постом, словом сказать, осталась с мальчишками", - горюет графиня. Слуги эти не все были крепостные. В московском штате графини было пять человек наёмных, среди них повар, который получает 800 рублей в год жалованья.

Женская половина часто ссорится. Дашенька, у которой вечный флюс и "с таким дёрганьем, что принуждена поставить шпанскую муху", ссорится с мадемуазель Рома, которая была каким-то добровольным полицейским в доме, ей везде мерещились любовные свидания и романы, аббат принимает живейшее участие и часто является миротворцем в этих столкновениях.

Отношения между братьями и сёстрами самые дружеские. Постоянно посылают друг другу подарки, охотно исполняют разные поручения. Чтобы помочь Ивану расплатиться с долгами, о которых не хотели говорить родителям, братья и сёстры продают различные свои вещи, вплоть до панталон "а ля Веллингтон" и пешинетовых платьев. После декабря 1825, чтобы хлопотать за Владимира, Иван на долго уезжает в Петербург и бросает свою молодую жену и детей.

Зиму обычно вся семья проводит в Москве, лето сначала в Иловне, и с 1815 года в Подмосковной, Валуеве. Живут в деревне иногда до половины октября, хотя и приходится топить, как зимой, и надевать ватные костюмы.

Интересно описание именин Сонюшки. В Валуеве, где была устроена большая иллюминация сада, фейерверк и вечерний чай на террасе при огнях этого фейерверка, устраивались часто танцы, шарады, молодёжи было много, и веселились от души. Главным устроителем и затейником был Василий Львович Пушкин (дядя поэта).

В посту говели всей семьёй в домовой церкви, которая помещалась тут же в доме на Разгуляе и которая сгорела в 1820 году, но, по счастью, пожар случился утром, потому "конфузии было меньше", пожар более настращал, чем причинил вред.

Интересны сведения о почте. Почта ходила не каждый день, были специальные почтовые дни, которые являлись событием. В один день ждут почту из Ярославля, в другой - из Петербурга. В распутицу иногда запаздывала на несколько дней. Письма заготовляют заранее, к почтовому дню, и в день отправления все члены семьи приносят свою корреспонденцию, и её торжественно запечатывают. Графиня часто не может найти заготовленного письма "в ту минуту, когда запечатывали почту". Но почте не особенно доверяли, старались больше отправить с курьерами или оказией.

Не могу особо не сказать о письмах за 1812 год. К сожалению, их немного, и большая часть - письма аббата. В начале года Москва веселится, как никогда. На Масленице по три бала в один день, спектакли, маскарады, концерты. Богая Поздняков даёт праздник. Его крепостные актёры исполняют модную в то время оперу "Коза Роза" на итальянском языке. Постановка (костюмы и декорации) обходятся в 15 000 рублей. Весной все, как обычно, разъехались, кто куда, и в Москве остаётся один аббат, который пишет каждую неделю.

14 июня. В Москве никто не знает, что делается на границе. Чувствуется какое-то тревожное затишье. Две громадные армии стоят одна напротив другой. Термометр показывает войну, но в городе полное спокойствие.

27 июня графиня, которая в это время в Петербурге, пишет только о том, как развлекается на островах высшее общество.

19 июля. Государь в Москве. Необычный взрыв патриотизма. Колоссальные пожертвования - 15 миллионов рублей по подписке. Петербургские купцы дали 12 миллионов рублей, Синод - 1,5 миллиона рублей, московские фруктовщики - 80 000 рублей. Салтыков, Мамонов, Гагарин и графиня Орлова дают целые полки, которые экипируют и содержат за свой счёт. Но, в общем, все письма этого времени очень спокойны, тревоги ещё нет.

Только уже после Смоленска, в письме 16 августа, начинают звучать тревожные ноты. Москвичи бегут. Триста семейств уже выехало. За лошадей платят безумные деньги. Пятнадцать лошадей до Казани стоят 4 000 рублей. Две лошади до Рязани - 500 рублей. Бегут больше всего в Ярославль, в Нижний, Рязань. Каждая минута приности сведения и слухи.

Это последнее письмо. Следующее, уже в октябре, рассказывает, как вся семья живёт в Иловне, в тесноте, сыновья в армии. Рассказывает это письмо, как много ценностей погибло в московском доме, и если удалось спасти картины, медали, гравюры и бриллианты, то только благодаря преданности, распорядительености старого слуги Ивана Петрова, который вовремя сумел всё это переправить в Иловну.

Е.В. Соснина-Пуцилло

Иловна и её обитатели (часть 4).

Третий сын, ВЛАДИМИР. В начале нашего архива это ещё мальчик (восемь лет), который единственный из сыновей графа избежал воспитания аббата, при нём русский гувернёр Степан Васильевич. Воспитанник, по-видимому, очень привязан к своему воспитателю и чувства эти сохранил всю жизнь, так как часто в письмах матери к Владимиру мелькают упрёки: "Ты не пишешь никому из семьи, и только для одного Степана Васильевича у тебя находится время". Но хотя аббат сам и не воспитывал "Володиньку", по его настоянию мальчика отдают в иезуитскую коллегию в Петербурге на Садовой улице. Братья жалеют, что Володиньке, предназначенному быть военным, дают монашеское образование и ему тяжело будет перейти из монастыря в казарму. О пребывании Володиньки в коллегии известно, что "иезуиты им довольны, выхваляя и нрав, и старание его. Дай Бог, чтобы впрок пошёл". Но графиня, мало доверяющая монастырскому режиму, боится, что иезуиты плохо кормят её сына, и высылает Степану Васильевичу, жившему в то время в Петербурге, деньги на завтраки для Володиньки. Закончив курс наук под руководством патеров, Владимир попадает сначала в Пажеский корпус, где усиленно занимался "фрунтовой службой". И в 1816 году он офицер. Ему 19 лет, он носит блестящий мундир Измайловского полка, получает от матери 12 000 рублей в год и веселится на балах Москвы.




Неизвестный художник начала XIX века. Портрет Владимира Алексеевича Мусина-Пушкина. 1810-е годы. Холст, масло. 35х29. Рыбинский государственный историко-художественный и архитектурный музей-заповедник.

Скажу несколькими словами из писем о его характере. Аббат пишет: "Он очень добр и мягкого нрава. В нём есть здравый смысл, но это далеко не гений". Сёстры всё время сокрушаются, что в нём мало светского лоска и он очень скрытен. Мать пишет: "Большое надеяние на себя собственно и скрытый нрав довели тебя до всех поступков". В другом месте: "Ведь твои познания остаются как сокровища у скупого, запертые в сундуках. Жаль, что не охотник сообщать о том, что видел". Возмущённая его громадными карточными долгами, она говорит: "Всему виной твой подозрительный и жадный характер. Жадность вовлекла тебя в игру, и ты потерял голову". Но мать признаёт, что у него очень доброе сердце, но дурная голова. Зять его Волконский "приметил в нём некую склонность умствовать и смешиваться".

В 1817 году Владимир назначен адъютантом к главнокомандующему Сакену в Могилёв. О жизни его там за всё время до 1825 года из писем, которых очень много, узнаётся только то, что это был военный до глубины души, страшно интересующийся всеми мелочами военной жизни. Узнаётся ещё, что он часто устраивает пирушки для товарищей, где много выпивается бургундского и сотерна, курит табак американский "Чёрный корабль", выписывает из Петербурга в большом количестве духи и помаду, щеголяет эполетами с серебряной канителью, катается верхом, ухаживает и выписывает для какой-то дамы из Полоцка 6 пар туфель. Очень много играет в карты и благодаря этому делает крупные долги. Но в то же время тратит около 3000 рублей в год на книги. В этот период времени Владимир путешествует по разным городам со своим генералом и, расстроив здоровье, ездит лечиться на Кавказ, в Крым, а после за границу. Так идёт до 1825 года.

К сожалению, в нашем архиве большой перерыв и совсем нет писем конца этого года. 1826 год начинается коротеньким взволнованным письмом зятя Владимира, Хитрово. Он сообщает, что Владимир привезён в Петербург и находится в крепости, увидеть его невозможно. О деле ничего не известно, надо хлопотать. В конце просьба - сейчас же сжечь письмо. Полгода провёл Владимир в крепости, а затем сослан был в Финляндию.

Жизнь его там была нелегка. Запертый в какой-то маленькой крепости, он не только не мог из неё выехать в другой город или выйти за стены, но даже гулять свободно по своему желанию. Первое время было трудно. Командир его полка обращается с ним грубо. Офицеры-сослуживцы, возненавидев "гвардейца-аристократа" и желая выслужиться перед начальством, занимаются шпионством. Не брезгуют клеветой и ложными доносами. Владимира обвиняют в подкупе и агитации солдат, бывших семёновцев, сосланных после бунта в 1820 году. Ставят ему в вину знакомство с политическим ссыльным, доктором. Клевета доходит до грандиозных размеров. Его обвиняют в измене Отечеству и сношениях со шведами, которым он будто бы передаёт всё, что удаётся узнать по службе. Не стесняясь ничем, подделывают в каких-то станционных книгах его продписи, чтобы доказать его самовольную отлучку в Гельсингфорс. Из-за подобных доносов Владимиру часто делают выговоры за то, о чём он даже не подозревает. Цензура так строго следит за его корреспонденцией, что графиня-мать возмущена: "Кажется, меня достаточно хорошо знают, неужели думают, что я могу писать или получать что-либо неподходящее. Для чего же конфискуют мои письма и заставляют меня беспокоиться по целым мясяцам о судьбе моего сына". Материальные дела Владимира в этот период также тяжелы. Адъютантская жизнь привела его к тому, что пришлось заложить его земли. Мать прямо говорит, что он разорён. Управлять своим имением, сидя в Финляндии, при таких условиях переписки, очень мудрено. Приходится во всём положиться на мать, которая успокаивает его: "Не волнуйся о своих делах - они в надёжных руках".

Такая жизнь доводит Владимира до отчаяния. Он неоднократно просится в действующую армию, где бы он мог заслужить прощение или найти достойную смерть. Ему отказывают в этой милости. Но в это тяжёлое время блеснул для Владимира светлый луч. Он встретил свою будущую жену - Эмилию Карловну Шернваль. Она шведка, ей 18 лет, падчерица видного деятеля сенатора Валлена. О внешности её сам Владимир пишет так: "Она не очень красива, но лицо её так интересно и живо, что заслоняет признанную красоту её сестры".

Молодые люди влюбляются. Родители Эмилии ничего не имеют против брака. Но тут-то и начинается самая драма. В старое время жениться офицеру, графу Мусину-Пушкину, да ещё ссыльному, не так-то было легко. Это не то, что пошёл в ЗАГС, да и расписался. Надо было прежде согласие матери, одобрение бесчисленных дядюшек и тётушек, разрешение командира полка, генерал-губернатора, наконец, разрешение Николая I. Преодолеть все эти барьеры ему, политическому ссыльному, маленькому капитану, казалось бы, не было никакой возможности, но любовь - великая сила.

Целый 1827 год тянется эта борьба. Мать никак не может примириться, что Мусин-Пушкин женится на какой-то шведке. Сёстры, дядюшки, тётушки усиленно хлопочут, и каждый имеет для Владимира свою, более подходящую невесту. По их хлопотам Владимира переводят в какую-то ещё более отдалённую и глухую крепость, чтобы удалить от Эмилии. Генерал-губернатор Закревский, имевший личные счёты с отчимом Эмилии, действует заодно с семьёй Мусиных и обещает Владимиру всякие милости и награды, если он откажется от невесты. Вся эта борьба прикрывается любезными обещаниями, добрыми советами быть терпеливым, заставить забыть своё прошлое, заслужить у государя прощение хорошим поведением и послушанием и тогда уже думать о женитьбе.

В это время Владимир пишет громадные, как их называет мать, письма, взывает к "каменным сердцам" своих родных, для которых непонятно чувство любви, доказывает, что в его годы он может наконец располагать собой и что кому же, как не ему самому, знать, в чём его счастье. Он просит только вывести его из неизвестности, откинуть все эти уклончивые ответы и решительно ответить ему "да" или "нет". Пишет, что он согласен всю жизнь провести ссыльным в этой глуши, но только с Эмилией. Интересно, что письма Владимира, такие бесцветные и обыкновенные прежде, в этом году читаются как прекрасные литературные произведения. В них столько искреннего чувства, столько горячности и страстности. Это живой крик больной измученной человеческой души. Как бы для контраста они перебиваются и оттеняются ответами матери, такими сдержанными, чопорными, пропитанными добрыми советами и поучениями, но неискренними, как светская улыбка. Этот дуэт сына и матери занимает весь конец 1827 года и настолько захватывает, что невозможно читать его спокойно.

Доведённый до полного отчаяния, Владимир заболел. Тут он обращается к своему брату Ивану "Ты единственный человек, который, может быть, поймёт меня. На тебя последняя надежда. Приезжай и убедись своими глазами, в каком я состоянии... И тогда пусть семья решит, что ей дороже: угодить ли генералу Закревскому или спасти меня". Добродушный Иван едет в Финляндию, и 19 декабря 1827 года мать пишет Владимиру: "Ты разрываешь моё сердце", - и даёт своё согласие на его брак. Это было самое главное. Зная связи и влиятельность своей семьи, об остальном Владимир уже не беспокоился. И действительно, старая графиня, как сказочная фея, сказала слово, и всё перевернулось, все интересы как-то моментально обмякли, и дело пошло быстро.

Дальше идут хлопоты, приготовления, подарки: пелерина из лебяжьего пуха, бриллиантовые серьги, браслеты с замком в виде двух сжатых рук и т.п. В начале мая 1828 года была свадьба Владимира с Эмилией. Никто из Мусиных-Пушкиных не присутствовал, и только верный слуга Исай отпросился у графини поехать на свадьбу и остаться служить своему "Володиньке".




Неизвестный художник. XIX век. Портрет Эмилии Карловны Мусиной-Пушкиной (урождённой Шернваль).

Покончив с сыновьями графа Алексея Ивановича, нельзя умолчать о воспитателе их, аббате Сюрюге - эмигранте-иезуите, бежавшем в Россию от революции. Таких эмигрантов-иезуитов в то время налетела целая стая. Наш аббат в своих письмах всё время упоминает имена: аббат Билл, аббат Флор, аббат Лавуазье, аббат Брад и аббат Николя, имевший знаменитый пансион в Петербурге, - словом, целый букет аббатов, пристроившихся к разным Куракиным, Голицыным, Волконским, Строгановым воспитывать их детей. Аббат Сюрюг в 1797 году попал к Мусиным-Пушкиным и принялся воспитывать двух старших сыновей. Хотя аббат и принадлежал к монашескому ордену и писал целые проповеди на тему "Мы ходим по праху могил, а думаем только о наслаждении жизнью", но сам он, видно, очень далёк от аскетизма. Прежде всего, он имеет порядочный капитал, который вверяет графу Алексею Ивановичу для каких-то оборотов. В домашнем обиходе он также не аскет - носит шёлковые чулки по 35 рублей за пару. Обстановка его "кельи" очень подробно описана. Когда он, прожив 22 года в доме Мусиных-Пушкиных и закончив свою педагогическую деятельность, взял место в церкви и переехал туда жить, то вот что подарила ему графиня на новоселье: диван и 6 кресел, обитых зелёным сафьяном, столовое серебро на 12 персон, 6 скатертей и 4 дюжины салфеток, обеденный сервиз и стаканы разных форм, кастрюли и всю кухонную посуду. Дочери графини подарили чайный сервиз. Кроме того, он взял с собой из графского дома кровать, письменный стол и кресло, к которым очень привык. Как человек очень точный и аккуратный, аббат высчитал, что подарили ему на 800 рублей.

Аббат в доме Мусиных-Пушкиных - самый близкий человек. Он думает и заботится о всех членах семьи, не говоря уже о старшем Иване, его любимце. Его очень заботит, что Александр, уехавший в поход, вылетел на свободу и расправил крылья. Со слезами на глазах сокрушается добрый аббат о том, что сёстры, такие достойные девицы, не выходят замуж, и пеняет на равнодушие современных людей. Беспокоит его и неправильное воспитание Володиньки. Все самые щекотливые и тяжёлые вопросы ему известны, и во многом он принимает деятельное участие. Когда его воспитанник Иван наделал долгов и рассерженный отец полгода ничего о нём не хотел слышать, аббат умело улаживает дело и мирит отца с сыном. В денежных делах Ивана он является посредником, достаёт для него крупные суммы, но своих не даёт и очень беспокоится о данных им когда-то 50 рублях, боясь, что Иван не возвратит ему долг. К воспитаннику своему, взрослому чиновнику, он пишет, как и сам сознаётся, как к 12-летнему мальчику, упрекает его даже за бледные чернила: "Ваши письма надо угадывать, а не читать". Письма аббата - целые проповеди духовно-нравственного содержания, красноречивые и литературно обработанные.

Хотя, как монах, аббат должен был быть вне мирской суеты, но он всецело в этом грешном миру. Его письма полны сплетен и новостей, он с восторгом говорит о похоронах, свадьбах, ссорах княгини Дашковой с дочерью и о том, как Борис Куракин, забыв и службу, и родных, убежал из Вены, влюбившись в кого-то. Аббат пишет, что если нет новостей, то их делают, и, пожалуй, он сам и есть один из этих делателей. Особенно интересны его письма в 1812 году. Когда вся семья уехала из Москвы, аббат один оставался на своём посту и ещё 16 августа нисколько не беспокоился, надеясь на храброе русское войско. После 1812 года нет ни одного его письма, хотя из других писем видно, что аббат прожил в Москве всё время пребывания там французов. Аббат определился в госпиталь, чтобы служить своим соотечественникам, и там, заразившись горячкой, умер. Похоронен на кладбище Введенских гор.

Иловна и её обитатели (часть 3).



Неизвестный художник первой половины XIX века. Портрет Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина. Первая четверть XIX века (?). Холст, масло. 56х69. Рыбинский государственный историко-художественный и архитектурный музей-заповедник.


Детей было много. Восемь человек. Три сына и пять дочерей. ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ, старший сын, к началу нашего архива, молодой человек лет 23-х. Живёт в Петербурге. Характер его, по-видимому, очень мягкий, слабовольный. Он очень любит комфорт и удобство. Даже в военных походах с ним идёт целый обоз. Складной серебряный сервиз, удобная, в 3 комнаты палатка, 12 коробок зубного порошку, полдюжины духов, целый ассортимент вин и хороший повар, от которого он требует, чтоб "умел готовить всякие мёды, бисквиты к десерту, хорошо делать соленья и откармливать птицу". В это время, когда он в 1817-1822 годах командовал бригадой и стоял то в Полоцке, то в Витебске, то в Смоленске, ему постоянно посылаются обозы из Иловны по 50 пудов и больше со всевозможными припасами, и чего-чего там нет: трюфеля, засахаренные ананасы, варенья, маринады, наливки, не говоря уже о рыбе (стерлядей было куплено и послано на 500 рублей), дичи и других продуктов. Немудрено, что от таких обедов он и был апатичен.

Мать в своих письмах постоянно советует ему выйти из своей вечной апатии, бросить лень, быть более активным и завести порядок в своём доме. "Я знаю, что ты имеешь по своему физическому сложению наклонность к лени, преодолевай оную". Из-за этой своей лени и добродушия нет у него и порядка в доме, и слуги у него все распустились: лакей - гуляка, кучер тоже, его всё время обворовывают, обманывают. Даже приехав в Москву к графине, его слуги всегда чего-нибудь натворят. То кучер, которого собираются отправить в Витебск с лошадьми, накануне отъезда пропадает, и вся московская полиция его ищет, а через неделю он сам является, уверяя, что искал каких-то англичан. То Родион увёз с собой дугу от графининых саней, а сани оставил со сломанной оглоблей и оборванным сукном.

Воспитание граф Иван получил французское. К нему был приставлен эмигрант-иезуит. Когда 25-летний Иван переезжает служить в Петербург из родительского дома, мать пишет ему, чтобы он учился русскому. "Отбросьте Ваше самолюбие, что Вам 25 лет, здесь один молодой человек 30 лет, как ребёнок, учится русскому языку". Что он и исполняет, всегда послушный воле родительской.

Этот добродушный, ленивый человек, привычный к комфорту, имел Георгия и золотую шпагу "За оказанную им храбрость и мужество противу французских войск". Он служил в ополчении в 1812 году и был "употребляем в самых опасных случаях", при Люнебурге "бросился сам собою, усмотрев, что неприятель опрокинул пехоту, и первый вошёл в город. Участвовал в занятии столичного города Берлина, в 1814 году в победоносном вступлении в Париж". После окончания войны он, уже бригадным генералом, скитается из города в город, занимается бесконечными парадами, смотрами и маневрами, волнуясь перед каждым приездом великого князя Константина, когда какая-нибудь незастёгнутая пуговица, плохо лежащий аксельбант или недостаточно опущенный вниз носок при маршировке могли наделать больших неприятностей.

Не могу обойти большую драму, которую он пережил. С 1817 года в письмах к нему младшего брата начинает упоминаться имя какой-то Шарлотты. Брат шлёт ей приветы, спрашивает о здоровье. В следующем году радуется, что у него есть племянница. В письмах же к Ивану от сестёр другой мотив - "пора жениться" - и сватанье разных невест. Наконец, в 1822 году Иван приезжает в долгий отпуск в Москву к Пасхе, говеет в домовой церкви со всей семьёй, выезжает на бал к генерал-губернатору, и через месяц мать радостно сообщает о его обручении с фрейлиной княжной Урусовой. Кажется, всё кончилось прекрасно. Но одна из сестёр пишет: "Брат в день свадьбы своей не имел вида счастливого жениха, он только что узнал о смерти своего семимесячного сына, которого так безумно любил". Дочери же его Любинька и Соня отданы к его старшим замужним сёстрам.

Окончание этой драмы мы находим уже в письмах к графу Карла Ивановича Михельсона, контролёра Департамента мануфактур и торговли - верного друга Шарлотты, в завещании Шарлотты Карловны Блок, умершей "бездетной", дочери венденского купца. Из завещания мы видим, что капитал в 40 000 рублей, полученный ею в 1822 году от графа Мусина-Пушкина, она делит между матерью, сёстрами и братьями. А из письма от 1824 года узнаём, что "от приключившейся ей на дороге простуды здоровье её расстроилось. Главное же - она не имела спокойствия душевного и не хотела лечиться, беспрестанно приводила себе на память смерть детей своих и переворот жизни своей, столь глубоко сердце её поразившие". "Она предавалась печали". "15 июня после обеда почувствовала себя против прежнего хуже, но память не оставляла её до последней минуты жизни. Она молилась Богу, пожелала Вашему сиятельству многие лета и совершенного благополучия, а Любиньку просила любить родителя своего и вспоминать о несчастной матери своей. После сего, потребовав от жены моей напиться и закрыв глаза, уснула навеки в 10 часов вечера. 20 июня тело предано земле с должною по обрядам нашим честью. Она покоится на Волковом кладбище, где положен ей приличный монумент". Вот такие тяжёлые драмы скрывают иногда архивные документы. В настоящее время - время алиментов и тому подобных вещей - покажется непонятным и маловероятным "смерть от любви", но в эпоху Пушкина и Лермонтова, очевидно, это случалось.




Неизвестный художник конца XVIII - начала XIX века. Портрет Александра Алексеевича Мусина-Пушкина. 1810-е годы. Холст, масло. 58х47. Рыбинский государственный историко-художественный и архитектурный музей-заповедник.

Приступать к характеристике второго сына, АЛЕКСАНДРА, нелегко - нужен талант писателя, чтобы ярко представить образ этого живого, горячего, увлекающегося юноши, так явно рисующийся из нескольких писем, оставшихся от него. Для начала хочется сказать словами его отца: "лишась бесценного сокровища и приятнейшей сердцу моему надежды". Чем начать? И что сказать?! Александр жил всего 25 лет. Это самый даровитый и интересный из всех детей графа Алексея Ивановича. "Ум его и способности подавали мне приятнейшую надежду, но, к несчастью, всё прекратилось безвременною кончиною его". Несмотря на недолгую жизнь, он оставил уже научные работы, стихи, переводы, но большая часть их погибла в 1812 году. По письмам его видно, как он интересуется самыми разнообразными вещами, - то изучает математику и инженерные науки и собирается ехать за границу с целью изучения и описания каких-то мостов и других сооружений, то, путешествуя по Крыму, увлекается знаменитым Тьмутараканским камнем, изучает, обмеряет и описывает его. Зная прекрасно древние языки, работает над переводами. В 1812 году за какое-то сочинение избирается он членом Общества истории и древностей российских. Героическая эпоха не могла не увлечь этого горячего юношу. Большую часть своей короткой жизни он проводит в походах: в 1807 году в войне с Турцией, где за всю свою службу он получил только лихорадку и вконец расстроил здоровье, и в 1812 году с французами, где он "необыкновенное своё желание служить Отечеству и запечатлел своей кровью", как пишет его отец в 1813 году, через месяц после его смерти. Его короткая жизнь вся является исканием чего-то, стремлением куда-то. Графиня-мать пишет о нём: "Прямо не видит ни в чём своей пользы; по службе гонялся за разными предприятиями, ни одного не усовершил". Воспитатель-аббат пишет: "Вы истощили Ваши силы, желая скорее добежать до цели", а эта цель была могила вдали от родины, в каком-то саду маленького немецкого княжества.

Родители предназначали ему карьеру дипломатическую, которая "гораздо была бы прочнее и выгоднее капитанского чина в армии". Но это не Иван, его не удержало даже с детства внушённое послушание воле родительской. В 1812 году сначала он, набрав в Иловне партизанский отряд, идёт на помощь Москве, а потом вступает в ряды регулярных войск. И какие восторженные письма он пишет в это время, мечтает о подвигах, желает отличиться. Он идёт на войну, как на парад. И под пулями, которых, по его выражению, можно набрать полные руки, его огорчает только то, что так долго не высылают ему парадной формы и кивера. Особенно хороши его последние письма, когда он в авангарде у генерала Чернышёва, когда наши войска без отдыху гонят злодеев и когда ему удалось отличиться при взятии Мариенвердера. Но это было почти накануне его смерти 23 марта 1813 года. При взятии Люнебурга, куда первым вошёл его брат, Александр был убит. Генерал Витгенштейн в рапорте пишет: "К сожалению, смертельно ранен храбрый граф Пушкин".

Иловна и её обитатели (часть 2).



В.Л. Боровиковский. Портрет графини Е.А. Мусиной-Пушкиной. 1797 г. Железо, лужённое оловом, масло. 40х31,5. Государственный Русский музей, СПб.

Жена Алексея Ивановича - ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА. Это тип большой светской барыни XIX века. Одна из тех дам, которых так боялся Фамусов - "что станет говорить Марья Алексеевна"! Женщина очень властная. После смерти мужа она не выпускает из своих рук управление делами и землями. Хотя старшему сыну около 30 лет, он уже генерал и главный наследник всего, но мать по-прежнему распоряжается всем и по-прежнему читает нравоучения ему. Графиня очень любит почёт и страшно обижена, что какой-то племянник, приезжая на один день в Москву, не сделал ей "внимательной аттенции" и не зашёл к ней.

Её письма самые интересные из всех. Во всех письмах, не говоря уж о прекрасном языке, проглядывает большой ум, наблюдательность и умение как-то особенно ловко выразить свою мысль. Она касается в своих письмах решительно всего. По ним можно представить ясную картину экономического положения и хозяйства Иловны. Современные события: освящение Казанского собора в 1811 году, закладка Храма Христа Спасителя в 1817 году, коронация Николая I, рождение Александра II, пожар в Брюссельском дворце, где королева Анна Павловна потеряла свои бриллианты и приданое, спектакли французской труппы, где Дюпор танцует как Зефир и в "Семирамиде" он конкурирует с Семёновой, - всё это она умеет так интересно рассказать в своих письмах.

Очень много места графиня уделяет метеорологическим наблюдениям. Можно составить целый бюллетень погоды. Узнаёшь, когда был град с куриное яйцо, необыкновенная гроза, ураганы, бури. "Сегодня родился новый месяц и с ним 2 градуса стужи". "Термометр меняется, как мнения нашего века". Такими выражениями пестрят все её письма. "Подъём воды на Волге можно проследить из года в год. В 1820 году везде большие разливы рек, кроме Москвы. В 1821 году совсем не было лета, всё дожди, в августе вода настолько поднялась, что пришлось собранное сено свозить на вышние места". Зимы долго нет, в декабре реки ещё не замёрзли. В 1822 году самое большое наводнение, Сменцово так затоплено, что крестьяне еле-еле успели спастись на крыши; скот, хлеб в амбарах - всё погибло. Вода на такой высоте держалась три дня. Льдом поломало все строения, и нагромоздившиеся льдины устроили такие баррикады, что когда в деревню приехал исправник с управляющим графини, то попасть туда не могли и вернулись ни с чем. Крестьяне Сменцова занимались судостроением и имели казённые подряды и, получив задатки, из-за этой катастрофы потерпели большие убытки. Графиня предлагает своим сыновьям сократить свои расходы и оказать помощь разорённым крестьянам. В 1823 году вода так поднялась на Москве-реке, что льдом снесло мост. В 1824 году графиня во всю жизнь не запомнит такой погоды осенью и таких ужасных дорог. В 1827 году опять почти такой же разлив на Волге, как в 1822 году, и опять катастрофа в Сменцове.

Подобно своему мужу, графиня - женщина очень образованная и много читает. Очень любит историю древнюю, новая ей не нравится из-за кровавых событий, но газеты читает, "дабы сведомы были политические новости". К книгам относится очень бережно и любовно. Когда её старший сын переезжал жить из Москвы в Петербург и туда отправились его вещи, которых было так много, что ящики заняли весь двор, то графиня отправила всё, кроме библиотеки, не решаясь подвергать её осенней погоде.

В письмах к сыновьям постоянно встречаются советы: "во время путешествия старайся видеть все полезные заведения наук и искусств", "в чтениях берегитесь, чтоб не было под видом полезного скрытого, вредного, как змея под цветами". Деньги советует тратить не на пустые развлечения, а на такие вещи, как библиотека. Графиня, по примеру своего мужа, интересуется искусством и стариной, к которой относится бережно. Когда в Иловне отделывают церковь, то она беспокоится, как бы не переделали старинную иконопись. Любит она картины и фарфор, который покупает для украшения своей спальни.

Многие места в письмах уделяет графиня хозяйству Иловны. Заботится о лесах и боится, "как бы леса не вывели", чтоб не извели на "пустые употребления". "Побереги, пожалуй, те большие прекрасные деревья, что позади и около церкви, они осеняют дом молитвы и дают некоторое величие зданию". И о саде она тоже заботится и не жалеет на него денег: выписывает из Риги подбор цветочных семян, нанимает садовника за 700 рублей в год и прокорм в застольной. Побывав в Иловне, осталась недовольна садом , там хороши только разделанные дорожки и виноградники, зато оранжереи плохи и ананасы не вызреют в этом году.

Заботится она и о конском заводе, и рогатом скоте, которого советует прибавлять; сена, несмотря на продажу, всё-таки слишком много, но зато требует перевести всю птицу, кроме кур, - "прочие перевод хлеба понапрасну".

Очень огорчает её пьянство, которое так сильно в её владениях. В главной резиденции (вероятно, в Иловне) есть кабак, в Сменцове также напротив села есть кабак, который переводит много денег у крестьян и расстраивает их нравственность. Даже слуги её не избежали этого зла. "Нужно было заводить конторщиков, у нас есть свои, но все воссидящие, кроме двух, прегорькие пьяницы. Я становлюсь стара, и приходится свой век доживать с пьяницами".

Очень интересны её распоряжения относительно "одевания домашних нужных людей". Всей громадной дворне полагалась, как сказали бы теперь, спецодежда на два года. В одно из своих посещений Иловны она была недовольна костюмами дворни - "благодаря Богу, есть чем одевать". "И я, будучи в Иловне, приказала, чтоб все были одеты домашни сукном, некоторые, будучи под наказанием, имели вид оборванный. Этих до поправления Владимир (управляющий. - Е.-С.) не хотел одевать". Сукна нужно было на этот случай 100 аршин - 50 синего и 50 зелёного. В домашнее сукно одеты были только иловенские слуги, для своих московских слуг, которых было 6 выездных и 6 комнатных лакеев, выписывается из Польши по 10-12 рублей аршин - синего 30 аршин, 20 аршин офицерского и 5 аршин на 2 фрака по 15 рублей за аршин, да казимиру на панталоны. Ливреи были для выездных синие с жёлтым, для комнатных - коричневые.

Хотя после смерти мужа графиня и не жила в Иловне и ездила туда только два раза, ей близок этот уголок и все его жители. Она входит во все мелочи жизни обитателей Иловны. Хлопочет об устройстве сына управляющего Владимира Петровича Шляхтенкова в Академию художеств и платит за его обучение. Просматривает бесчисленное количество разных мальчиков, присылаемых из Иловны. Их присылают почти каждый год, иногда без её ведома, по распоряжениям её сыновей. Графиня иногда забывает, кого куда отдать, кого в кондитерскую должность к придворному итальянцу, кого в подлекарскую должность, кого к цирюльнику, который "содержит учеников хорошо, но цену просит высокую - 150 рублей на год и наше платье". И случается иногда так, что выучившийся на подлекаря мальчик так мал ростом и так молод, что "сомнительно, чтобы кто поверил ему пускать кровь". Некоторых же малышей просто отдаёт учиться грамоте, считает, что это необходимо прежде всего.

Очень смущают графиню ссоры иловенского причта. Она заступается за старика-священника, "отца Basil", который "по ненависти обнесён архиереем", и урезонивает отца Петра, который сущий разбойник и который в конце-концов за свои бесчинства попадает в солдаты. Дочь одного из всященников, "la petite popovna", Лизанька Воскресенская, воспитывается в доме графини и после выходит замуж за Крылова, священника в Иловне. Вообще в доме графини целый штат воспитанниц, компаньонок и приживалок. Marie Michel, Дашенька, Дарья Герасимовна, Дарья Фёдоровна - Les Dames, как она их называет, окружают её во всех путешествиях и помогают ей коротать длинные осенние вечера. Графиня, несмотря на то, что ей седьмой десяток, что она глуха, плохо видит, очень любит общество и очень скучает, когда в распутицу из-за плохих московских улиц (а дом стоял где-то далеко на Разгуляе), она бывает лишена больших приёмов друзей и родственников. В это-то время, вероятно, особенно необходимы были все эти Дашеньки и Marie Michel.

Но хотя графиня и любит свет и не может отказаться почти до самой смерти от светских развлечений, она всё-таки во всех письмах ворчит на "новизны" и новые моды. Недовольна она, что балы продолжаются до утра, - расстраивают только здоровье. Что тратиться на необыкновенные туалеты, и всё только для того, чтобы потанцевать с повесами или любезными незнакомцами. Осуждает, что все сейчас живут выше средств, гоняются за роскошью и платят за один экипаж больше, чем раньше стоил дом. Ворчит, но сама покупает карету для заграничного путешествия дочери за 6200 рублей да за доставку её 300 рублей.

Очень интересны наставления графини сыновьям, которыми полны её письма. Больше всего она боялась игры в карты. "Бойтесь карт, и только географические карты полезно видеть почаще". "Не играй в те карты, которые расстраивают не только состояние, но и рассудок". "Бегай бесед, развращающих нравственность. Бегай дурных связей, а больше всего женщин без поведения". "Подтверждаю тебе не играть в такую цену и игру, где ты можешь себя расстроить". "Старайся держаться людей хороших свойств и репутаций". "Я не вижу, чтоб были особые достоинства быть пировщиком, тут не убытку жаль, а расстройству головы и желудка". "Имей репутацию весьма эстимованную [добейся уважения] и в делах твоих умный размер". И не без основания графиня боялась карт. Несмотря на все наставления, сыновья её в карты играли и наделали громадных долгов, так что младшему пришлось даже заложить свою часть имения. Граф Владимир три раза проигрывал по миллиону рублей.

Графиня - современница Великой Революции, современница Наполеона - ненавидит Париж и считает, что оттуда исходят все ужасы. Она боится и волнуется, когда её детям приходится быть в этом месте, "опасном для нравственности и наполннном духом своевольства". Много огорчения было в этой женщине, любящей порядок и всё время заботящейся о том, "дабы я знала порядок и толк", от сыновей, которые то выпишут из Англии фраки по 1800 рублей, то закажут палатку в 3 комнаты за 1000 рублей, то карету от Иоахима привезут к ней во двор и нужно заплатить 3400 рублей, то лошадь, - так без конца. "Не знаю ни счетов Ваших, ни меры, пока надо платить как в бездонную кадку". Но всё-таки платит и обещает, что всё "выведено будет на бумаге". Графиня умерла 17 ноября 1829 года и похоронена рядом с мужем в Иловне.

Иловна и её обитатели (часть 1).

Всему своё время. Очерк, который предлагается вниманию читателей, пролежал в фондах Рыбинского историко-художественного музея несколько десятилетий. В тексте почти ничего не изменено, сделана лишь незначительная стилистическая и орфографическая правка. Материал говорит сам за себя. Читателю предоставлена возможность войти в дворянское общество начала XIX века - поры расцвета дворянской культуры в России. Герои очерка ничем не выделяются из этой среды, но тем-то они и интересны. Их взгляды, вкусы, мнения, образ жизни позволяют почувствовать аромат времени, воспринять дух давно минувшей эпохи. А рассказано обо всём этом с немалым вкусом, изящно и просто.

ОБ АВТОРЕ ОЧЕРКА

Это Евгения Васильевна Соснина-Пуцилло, художница и искусствовед. Родилась в 1888 году в Кронштадте, училась в Рыбинской гимназии, в Женевском университете, затем - в Петербургской рисовальной школе поощрения художников. Евгения Васильевна изучала усадебную культуру, работала в музеях Петрограда. С 1926 года она - заместитель заведующего Рыбинским музеем. Есть свидетельства об её попытках сохранить от разрушения памятники усадебной культуры. В 1927 году она пишет, вероятно, для какого-нибудь выступления, доклад "Иловна и её обитатели": по форме - описание найденных документов, по сути - яркий очерк быта и нравов...

5 февраля 1930 года Соснину-Пуцилло арестовали по обвинению в принадлежности к Рыбинскому научному обществу. Её краеведческая работа квалифицирована как "антисоветская агитация". По приговору Особого Совещания при Коллегии ОГПУ Евгению Васильевну выслали в Северный край на три года. Согласно изустной молве, она умерла по дороге на Соловки, простудившись в пути без тёплой одежды. Как бы то ни было, весной 1930 года след Сосниной-Пуцилло теряется.

Бумаги Мусиных-Пушкиных, о которых идёт речь в очерке, хранятся сейчас в одном из московских архивов.

Остаётся добавить несколько слов об основном месте действия в этом повествовании. Иловна и Борисоглеб относились к числу самых блестящих усадеб Ярославского края. Великолепные архитектурные ансамбли, парки, всевозможные "барские затеи" были предметом особой, но не всегда успешной заботы и после октября 1917 года. Впрочем, из Борисоглеба и Иловны вывезено в разные хранилища страны немало ценных реликвий.

А сами усадьбы давно покоятся на дне Рыбинского "моря"...

Никита Кирсанов


Прежде всего я должна предупредить, что тот, кто ждёт от моего [рассказа] чего-нибудь очень серьёзного, научного, с уклоном экономическим или историческим, жестоко разочаруется. Я даже не задаюсь такой целью. Мне просто хочется поделиться тем интересным материалом, который попал мне в руки, и, если удастся дать несколько фрагментов, пятен увлекательной той эпохи начала XIX века и дать лёгкий набросок действующих лиц, - буду вполне удовлетворена. Может быть, всё это будет отрывочно, несвязно, но я просто не в силах была справиться с таким богатейшим материалом... Здесь каждый отдельный год может дать несколько тем для докладов, и я, пытаясь объять необъятное, конечно, потерплю неудачу. Кроме того, надо иметь литературный талант и тогда из этой связки писем можно было бы так много сделать.

... Архив, попавший ко мне в руки, представляет собой фамильные письма графов Мусиных-Пушкиных за период 1806-1829 года, есть в нём ещё несколько рескриптов, аттестатов - всего 947 документов. По наведённым справкам, архив опубликован не был. Большинство писем на французском языке, причём язык настолько красив и лёгок, что доставляет удовольствие их читать. Попадаются и русские письма, написанные характерным языком того времени, языком Карамзина, некоторые с сильным привкусом XVIII века. Старинные люди любили и умели писать, и в этом наше счастье. Получишь из прошлого века письмо, в котором вам обязательно расскажут, какой ужин, сервировка, на какой материи были туалеты модниц, как праздновали Сонюшкины именины, какой был фейерверк, - такое письмо - это уже прямо подарок для нас...

Начну с владельцев Иловны, графов Мусиных-Пушкиных, и попытаюсь представить их, как они рисуются по письмам.

Семья Мусиных-Пушкиных (мологская ветвь этой фамилии) к началу XIX века достигла, пожалуй, высшей точки своего расцвета и благосостояния. Все имения, нераздельно, были в руках АЛЕКСЕЯ ИВАНОВИЧА. Это первый граф по этой ветви. Интересно, каким образом он получил свой титул. В 1798 году Павел пожаловал ему 1000 душ, но Алексей иванович отказался в пользу своих подчинённых. Тогда Павел наградил его графством. Алексей Иванович - тайный советник, обер-прокурор Синода. Президент Академии художеств. Занимал видное положение при дворе и обладал значительным состоянием. В его руках сосредоточились большие земли в нашем крае. В Мологском уезде: Иловна, Борисоглеб, Станково, Лискино, Прозорово, Андреевское. В Мышкинском: Сменцово, Гладышево, Чёрная Грязь, Кабань (Кабаново). В Рыбинском: Сергиевское, Степурино. Кроме того, земли в Ярославском уезде, Нерехтском, Калужские, Кашинские и Подмосковные. Всё это делало его одним из крупных землевладельцев. Но любимым его местом была родная, как он говорил, Иловна.

Каждое лето граф со своей семьёй проводит в этом имении, особенно заботится о нём и много строит. Строит церкви - в Иловне, Алексея Человека Божьего, в Прозорове, причём при закладке прозоровской церкви устраивает большой праздник в 1810 году (небольшая, во имя Алексея Человека Божьего, сейчас [в 1920-х годах. - Н.К.] занята клубом). Особенно гордится он какой-то устроенной им мельницей и, кто бы ни приехал гостить в Иловну, водит показывать "свою знаменитую мельницу". Вообще надо отметить, что начало XIX века отличалось каким-то жаром строительства. Большинство наших усадеб построено в это время.

Граф является представителем лучших людей екатерининской эпохи. Это прежде всего высокообразованный, культурный человек ("С самых юных лет моих изучение отечественной истории было одно из главных моих упражнений"). Это учёный историк и, пожалуй, первый наш археолог и музейщик. Сейчас его назвали бы краеведом за его "Исследование Холопьего городка на р. Мологе". Член Общества истории и древностей российских, он оставил много исторических трудов. Граф - коллекционер и страстный любитель предметов искусства и старины. Между прочим, в письмах упоминается о какой-то коллекции медалей, очень ценных. Граф имеет большую прекрасную библиотеку и ценное собрание рукописей. По обрывку каталога его библиотеки, сохранившемуся в нашем [г. Рыбинске. - Н.К.] архиве, можно судить о том, что там имелось. Одну из своих рукописей - драгоценный Лаврентьевский список Нестерова летописца, "желая обратить на пользу общую", Алексей Иванович дарит в Публичную библиотеку в 1811 году. Из письма великой княгини Екатерины Павловны, которая графу "обязана в познании многих отечественных древних обрядов", видно, что и ей он дарит книги и там же, вероятно, какие-то любопытные древности - "гребень и ложку" из своих коллекций. К сожалению, большая часть этих сокровищ погибла в московском пожаре.

Писем графа Алексея Ивановича очень немного. Все на русском языке. Граф был враг "вредной галломании". Один из его сыновей пишет другому: "Отец очень обрадовался твоему письму, несмотря даже на то, что оно было на французском языке". Поражает его строгое отношение к детям, особенно сыновьям. Нет и речи, чтобы сын сам избрал себе дорогу. Поступает туда, куда наметил его отец. Даже состоя на службе, сын не выходит из подчинения отцу.

Старший сын Иван служил в Министерстве иностранных дел и был командирован с посольством в Кёнигсберг в 1809 году. Отцу почему-то не нравится это путешествие, и он не разрешает ему ехать, и только после долгих уговоров всей семьи дал своё согласие. В другой раз родители, находя, что дипломатическая служба портит молодых людей - там всё сводится к "хорошему обеду для желудка и к картам для ума", - заставляет того же сына Ивана бросить это поприще и перейти на юридическое. "Пора заниматься серьёзнее, и не всё бостоном, лучше между гуляньем читать полезное и притом завести порядок в делах".

Иван, воспитанный в принципах послушания, хотя и мечтает о военных подвигах, ослушаться не может и подаёт прошение в Сенат, "дабы в сем святилище правоведения возмог почерпнуть навык к делам". Место он получает, но, увы, не в "святилище правоведения", а в какой-то палате, и что-то очень незначительное. Возмущённый и обиженный этим назначением, он пишет матери (отцу, конечно, не решился бы) очень раздражённое письмо, где пеняет на то, что послушался родителей. Ответ на это получает такой: "Преодолевай всю неприятность твоего нового места. Благородно мыслящий человек с хорошим поведением не унижается местом. Послушание твоё родительской воле, хотя и имеет следствием неприятное помещение, не останется без вознаграждения". Надо иметь в виду, что сыну Ивану в это время 25 лет и он имеет уже камер-юнкерское звание. Таким же образом решается судьба и других сыновей: куда решат родители, туда и попадёт их сын.




А.А. Осипов 91770-1850). Портрет Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. 1812 год. Бумага, пунктир. 10х12 (овал). Рыбинский государственный историко-художественный и архитектурный музей-заповедник.


Будучи так строг и деспотичен с детьми, Алексей Иванович - очень добрый и гуманный. И не только он сам, но и вся семья имеет эту черту. Если вспомним эпоху, когда они живут, эпоху Аракчеева, военных поселений, когда телесные наказания не только обычны, но и узаконены, то просто поражаешься встречающимися во всех письмах отзвукам их отношений к своим крепостным слугам. В 1808 году открылась какая-то болезнь, 18 человек прислуги больны, и умер Антон, лакей графа. Алексей Иванович настолько огорчён потерей этого человека, что случившийся в это время пожар в Прозорове, нанесший ему большие убытки, его мало трогает. Заменить же одного человека другим ему было бы очень нетрудно. Другого заболевшего лакея лечит каой-то специально приглашённый врач, и ухаживает за ним вся семья. Когда летом заболевает старушка Дарья Яковлевна, правда, 60 лет прослужившая их семье, графиня бросила в деревне всех гостей и детей и приехала в город, чтобы ухаживать за умирающей, пробыть с ней последние часы. Как-то в деревне среди крестьян открылась "нервическая горячка", и графиня посылает туда врача и, возмущённая тем, что "лекарь беспечен", сменяет его другим. Во время голода в 1825 году графиня, живя в Подмосковной вотчине, кормит всё время крестьян и каждый день печёт для них хлеб. Владимир, младший сын, во время своего путешествия в Крым, на какой-то станции побил станционного смотрителя. Случай вполне обычный в то время. Графиня каким-то образом узнала об этом, и поднялась целая буря. Какие письма полетели к нему и от матери, и от сестёр! Особенно хорошо письмо графини "о человеческом достоинстве и как надо владеть собой" и т.д. Ставит в пример отца, который "за всю жизнь никогда не тронул пальцем ни одного из своих людей".

О графе Алексее Ивановиче много писано... Умер он 1 февраля 1817 года и похоронен в "родной" Иловне. Крестьяне ярославского имения сговорились всю дорогу от Москвы (450 вёрст) нести гроб графа на руках и весь путь до Иловны несли в полном безмолвии в знак любви и уважения.

Воспоминания княгини С.В. Мещерской (часть 2).

В 1813 году постигло графа и графиню первое великое семейное горе - их сын Александр был убит на войне при Люнебурге. Он был очень даровитый молодой человек, умён, весёлого характера, по примеру отца много занимался историей России, в высшей степени религиозен: оставил свой дневник, в последних словах которого испрашивает у Бога помощи, чтобы преодолеть свои пороки! Убит в 25 лет! Из армии получались отрадные известия: он везде отличался храбростью и распорядительностью. Начальники питали к нему величайшее доверие. Генерал Чернышов писал отцу-графу, благодаря его за сына. Князь Витгенштейн в реляции о счастливом деле при Люнебурге выразил: "К сожалению, смертельно ранен храбрый граф Пушкин".

Это несчастье поразило всю семью великой скорбью, и... после этого удара граф начал склоняться к концу жизни. Скончался он в начале 1817 года. Горе было общее. Крестьяне ярославского имения вызвались нести тело графа на руках до села Иловны 450 вёрст и между собой согласились во время пути нести гроб в безмолвии в знак любви и уважения, что и исполнили.

Итак, мой дед давно не существовал, когда я родилась, и дом принадлежал бабушке, которая осталась во главе семьи, управляя всеми имениями, и была предметом общей любви и уважения. Она, как мне после говорили, была идеалом grand dame: любезна, обходительна со всеми и очень религиозна. Я помню домовую церковь в пушкинском доме - после пожара её возобновили, вроде походной, - но в ней была сделана постоянная служба по праздникам и воскресным дням. Иногда всенощную служили в зале, приходский причт, обедню же служили всегда монахи Симонова монастыря. Я живо помню бабушку, стоящую на своём обычном месте, - опираяся на высокую спинку стула.

Страстная неделя тоже осталась мне памятна, хотя мне было тогда 6-7 лет. В один из этих годов у меня была оспа ветряная, я уже выздоравливала, но доктор Ливанталь, придя меня навестить в Великий Четверг, сказал: "Лучше её ко всенощной не водить". Я так этим огорчилась, что до сих пор помню чувство негодования, которое выразила словами: "Никогда не забуду, что этот доктор лишил меня один раз службы двенадцати Евангелий". Мне едва верится силе этого чувства тем более, что главный интерес этой службы в те годы составляло частое зажигание и тушение свечей.

Церковь помещалась в третьем этаже, а в бельэтаже жила бабушка, в доме была великолепная лестница в две рампы со статуями в нишах, большие гостиные с картинами, мраморными изваяниями и чудными паркетами, малая и большая столовая и в стороне - огромная зала в два света. Кроме парадных комнат была ещё ежедневная гостиная, где бабушка обыкновенно сидела, а вечером устраивались каждый день партии виста; рядом с этой гостиной находилась спальня. Однажды нас позвали в гостиную. Там сидел высокий худощавый господин; нам сказали, что это Гумбольдт, очень учёный человек, и что мы должны помнить, что видели его. В другой нам рассказали, что был у бабушки Крылов и говорил новую басню "Обезьяна и зеркало", нам её прочитали. Помню, как слова "Клиныч на руку не чист, все это знают" меня поразили, я была долго уверена, что говорили о бабушкином буфетчике Егоре Клиныче, и когда нам растолковали, что это выражение значит, я много передумывала о том, что именно он может красть в буфете, и меня мучило за него, что это все узнали. У бабушки было много прислуги: лакей, дворецкий, буфетчик, несколько официантов, помню ещё старика - уже на пенсии, - бывший парикмахер графини. В то время причёски были так сложны, что требовалось 2-3 часа. Когда бабушке предстояло несколько выездов (визитов) кряду, ей надевали на причёску футляр из проволоки, и она проводила ночь в большом кресле. У меня хранятся два её платья со шлейфами, вышитые блёстками и кусочками зеркального стекла; в то время все белились и румянились, все были красивы. До замужества своих младших дочерей бабушка ездила в Петербург и жила вместе с Хитровыми.

Государь Александр Павлович относился к ней очень благосклонно, а встречая на улице, подходил к экипажу (который по тогдашнему обычаю останавливался при приближении высочайшего лица) и долго беседовал с нею. Кажется, в 1808 году государь, узнав, что бабушка едет в Москву, сказал, что и он туда едет, и просит её остановиться в Твери, где к его приезду готовился бал у великой княгини Екатерины Павловны. Бабушка была очень сдержанного характера и не находила нужным торопиться и даже ночевала в дороге, что очень смущало её дочерей. В Твери ей сказали, что их давно ждут и что бал назначен на этот день. Однако приглашения были присланы. Матушка, в 60-х годах снова посетив тверской дворец, вспоминали эпизоды этого бала.




Княгиня Софья Васильевна Мещерская, ур. Оболенская (1822—1891), с 1843 года замужем за кн. Б.В. Мещерским (1818-1884), мемуаристка. Акварель П.Ф. Соколова. 1848 г.


Бабушка нас очень любила и ласкала, никогда не забывала дней наших именин и рождений и даже летом в деревню посылала свой подарок. Однажды сестру и меня позвали к ней; она дала каждой из нас по бумаге, нам сказали благодарить её - это были билеты Сохранной казны, она давала каждой внучке по пяти тысяч, положенных на их имя. Матушка тщательно сберегала эти деньги, прикладывала проценты к процентам, что составило порядочную сумму, употреблённую на наше приданое. Летом мы ездили к бабушке в Подмосковную - село Валуево, за 17 вёрст от города. Там был очень большой дом с галереями к двум флигелям. Перед домом был французский сад с большой аллеей, ведущей к церкви... старинной архитектуры, но изящной отделки. Главный придел во имя Покрова Божьей Матери, а малый во имя св. Кирика и Улиты 15 июля, впоследствии - день именин владельца, графа Владимира Алексеевича.

За церковью начинался английский сад, замечательно красивый по местоположению: ... извилистая речка ... овраги, роща и три беседки. Одна называлась "Старичок" и была покрыта мхом и берестой. Другую, двухэтажную, звали "Гриб", и, наконец, третья, у реки, в виде зала, где делались угощения в дни праздников. К бабушке съезжались все родные, и всем было место. Помню, как раз приехала вся семья графа Ивана Алексеевича с супругой Марьей Александровной, с детьми, англичанками и разными нянюшками. Одно лето приехали Трубецкие, и нас звали посмотреть на новую сестрицу - это была Катенька 2-3 месяцев. Приезжало и много соседей и гостей из Москвы. Графиня всех радушно принимала - она была очень хорошая и предусмотрительная хозяйка. Самые близкие соседи - Четвертинские ... усердные прихожане церкви, мы их часто видели и остались хорошими знакомыми. Село Остафьево князя Вяземского было в 12 верстах, село Ясенево Гагариных - в 10 верстах от Валуева.

Памятен мне остался последний год бабушкиной жизни. К ней приезжала зимой погостить её дочь Мария Алексеевна Хитрово с меньшей дочерью Елизаветой. Она была моих лет, и мы с ней очень подружились. Помню, как мы гуляли с бабушкой по комнатам, поддерживая её под руки. Нас выучили играть французскую пьесу "La colombe de Florian" (1) на сцене, устроенной в большой комнате, называемой "туалетная" бабушки. Я горько плакала, потому что мне назначили роль дурной девочки, а сестре досталась роль хорошей, но всё сошло благополучно, - только бабушка сперва не поняла значения пьесы, просила, чтобы ей прочли, и снова мы сыграли её на следующий день.

В этом же году пришло горестное известие о кончине княгини Варвары Алексеевны Трубецкой, уже давно бывшей безнадежно больной. Она скончалась в Дрездене в феврале. Известие было сообщено письмом князя Николая Ивановича. Оно начиналось словами: "Vous avez perdu une fille cherie et moi une femme adoree" (2). Бабушка встала, подошла к киоту с образами, преклонила колени и долго молилась. Нам всё это, конечно, передавала наша матушка, а мы глубоко сочувствовали. Через шесть недель скончалась княгиня Наталья Алексеевна после долгого болезненного состояния, я помню её всегда говорящей шёпотом. Бабушка раз ездила на панихиду и взяла с собой сестру и меня. Мне живо понятно впечатление крайне тяжёлое, произведённое на меня этой почтенной, дорогой старушкой у гроба дочери.

Вообще было много воспоминаний о великом характере графини при её самой нежной любви к своим детям. Рассказывали, как она получила известие о кончине сына, графа Александра. То было вечером, письмом почти неизвестного человека, который изъявлял ей соболезнования. В то время почта ходила плохо, с войны были редкие известия. Она, прочитав письмо, положила его в карман и, боясь, что это известие слишком на ночь подействует на графа, вышла заказать на завтра заупокойную обедню и возвратилась в гостиную. На другой день объявила [о смерти сына] и была безутешна к потере сына.

[Интересен и] рассказ Николая Ивановича Трубецкого. Младший сын графини, Владимир Алексеевич, был игрок во всём смысле этого слова. Он, как говорили, совсем терялся, особенно при проигрыше, и этим пользовались его партнёры, которых он, по несчастью, принимал без выбора. Раз он приехал к сестре, княгине Варваре Алексеевне, и умолял её сообщить их матери, что он проиграл весьма крупную сумму и уплата необходима. Князь Николай Иванович взялся за тяжёлую обязанность. Узнав, в чём дело, старушка выпрямилась и тревожно сказала: "Не будет ли задета моя честь, если узнают, что я заплатила его долги?"

Князь Николай Иванович говорил, что был поражён великодушием этих слов и, упав на колени перед своей тёщей, успокоил её. Часть леса была продана, и миллион уплачен! Это повторялось в такой же сумме ещё два раза, не поколебав состояние. В 1829 году Владимир Алексеевич женился. Он был слегка замешан в ужасном деле 14 декабря и сослан в Финляндию в гарнизон. Там, в Гёльсинфорсе, он увидел прелестную Эмилию Шернваль и страстно влюбился. Он просил разрешение на брак, но графиня сначала не давала согласия по различию религий. Впоследствии согласилась, и после венца молодые приехали прямо в Москву. Помню, как сестра моя и я смотрели издали, как бабушка встретила их у дверей спальни. Молодая графиня встала перед ней на колени, она была в розовом платье и так очаровательно хороша, что все в неё влюбились. Бабушка тоже сердечно её полюбила, а матушка сделалась её неизменным другом, хотя и была 20 годами старше. В конце этого года бабушка занемогла и через три дня скончалась. Матушка безутешно плакала, и мы с ней. Это было первый раз, что мы поняли весь ужас вечной разлуки! Помню, как я намеревалась всякий вечер вдумываться в бабушкино лицо и так никогда его не забывать! Тело её стояло в большой гостиной - там было очень холодно. Нас тепло одевали и водили к панихидам. Это продолжалось 8 дней, потому что ждали приезда старшего сына - графа Ивана Алексеевича. Семья Шаховских жила тогда в Новогороде. Князь Иван Алексеевич был корпусным командиром. О болезни графини дали знать Софье Алексеевне, но почта ходила плохо. Ехали по дурному шоссе, она торопилась и тревожно въезжала в Москву. Ночью, подъезжая к дому, увидела большую гостиную освещённою и всё поняла! Тело графини повезли в село Иловну, а нам навсегда осталось воспоминание о нашей жизни под святым её кровом. Всё это рассказывала про неё матушка наша, сохраняла это чувство, так живо оставшееся в памяти её сердца!

С.В. Мещерская



Примечания:


1. "Голубь Флориана". - Пер. с фр.

2. "Вы потеряли дорогую дочь, а я обожаемую жену". - Пер. с фр.


Компьютерный набор и редактирование Н. Кирсанова

Воспоминания княгини С.В. Мещерской (часть 1).

"Воспоминания" княгини Софьи Васильевны Мещерской (24.01.1822 – 3.06.1891), внучки графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, дочери княгини Екатерины Алексеевны Оболенской, урождённой графини Мусиной-Пушкиной и князя Василия Петровича Оболенского, впервые были опубликованы Тверской учёной архивной комиссией в 1902 году.


Я родилась, как почти все мои братья и сёстры, в Москве, в доме деда нашего, графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Дом стоял особняком на маленькой площади Разгуляя в конце трёх Басманных и был огромный, трёхэтажный: в нижнем этаже, где мы жили, стены имели два аршина толщины. К нему примыкал большой сад, в котором протекала быстрая речка Чекчера. Посреди сада был довольно большой и чистый пруд с островом. Далее лежали огороды с парниками, а в ощем под усадьбой считалось семь десятин.

Дом этот сгорел в 1812 году, потом опять был отстроен. К сожалению, погибла безвозвратно большая часть собранных графом редких вещей и рукописей, так как он был любитель всего достойного замечания и в особенности древнего. Как археолог и нумизмат, он известен в учёном мире. При императрице Екатерине II дед мой был обер-прокурором Святейшего Синода и президентом Академии художеств. Матушка много о нём говорила с восторженною любовью; по её рассказам, он был человек высокого ума, покровитель всего хорошего, отец своих подданных и отличный хозяин, он удвоил своё состояние и рассудительно тратил свои большие доходы.



Жена его была княжна Волконская Екатерина Алексеевна, которая, сколько мне помнится, воспитывалась у дяди Кошелева и от него унаследовала хорошее состояние. Всю молодость мы жили под обаянием воспоминаний матушки нашей о молодости, о семье, о царствовании императрицы Екатерины. По словам её, это был золотой век - общее довольство и благоденствие. Быть может, к тому располагали семейные впечатления. Матушка ещё помнила императрицу Екатерину - конечно, смутно, - ей было пять лет, когда отец представил всю семью свою в день торжественного приёма в Академии. Она благоволила к Алексею Ивановичу как к учёному, ценила его дарование и даже пользовалась собранием его книг и рукописей, передавала ему свои и разрешила во всех архивах черпать всё, что могло понадобиться. Он же блпагоговел перед её мудростью и по смерти её жил воспоминаниями о ней. Рассказывали, что во время одного бала или собрания пронёсся слух, что в Академии пожар. Императрица обратилась к Пушкину и строгим голосом сказала: "Стыдно тебе не знать, что Академия горит". Он очень смутился и поспешно вышел. Слух оказался неверным, пожар был не в Академии художеств, и первый раз, как императрица встретила Пушкина, она подошла к нему и, наклонившись рукой до земли, сказала: "Прости меня Алексей Иванович, я тебя тогда напрасно обидела". Ещё пример отношений императрицы к Алексею Ивановичу. Однажды он попросил у неё позволения принять иностранный орден, она, улыбаясь, ответила: "Не бери чужого - и своих будет довольно". Мне осталось первое ожерелье из ониксов; моя мать рассказывает, что оно составляло часовую цепочку её отца, замечательную тем, что каждый камушек имеет посредине белую полоску, совершенно правильно расположенную. Императрица, заметив это, взяла её в руки, чтобы рассмотреть, после чего Алексей Иванович велел осыпать её брилиантами и переделать в ожерелье. Последние годы своего царствования императрица устроила Греческий корпус в предвидении занятия русскими Константинополя и Пушкина назначила им управлять. По воцарении императора Павла корпус был уничтожен, а Алексею Ивановичу в утешение, дарована тысяча душ крестьян, от которых он просил позволения отказаться в пользу сослуживцев по корпусу. Тогда ему пожаловали графский титул.

Вся семья Пушкина была воспитана на французском языке. Вследствие наплыва эмигрантов все лучшие преподаватели были французы. Воспитателем в семье моего деда был аббат Сюрюг, достойнейший человек и весьма учёный. Он составил учебники древней истории, литературы и мифологии, по которым мы ещё учились. Аббат был очень религиозен и написал для своих учениц трактат для исповеди. Матушке и её сёстрам он говорил: "Мне бы вас исповедовать, я так хорошо знаю, что у вас на душе". Литературные произведения цензировал, не допуская ничего сомнительно-нравственного для чтения молодых девиц. В 1812 году, во время наплыва в Москву неистовых полчищ Наполеона, аббат всей душой скорбил, но, сказав, что долг его, как священника, - служить соотечественникам, не допускать им умирать без покаяния, определился во французский госпиталь и там, заразившись горячкой, скончался. Его память была священна для матушки. На стене пушкинского дома, на моей уже памяти, была большая мраморная доска. На ней до 1812 года были солнечные часы с резными астрономическими знаками и расчётами. Аббат Сюрюг два года работал над ними, они оказались настолько верными, что каждый день к полудню, как говорили, московские часовщики приходили проверять время. Аббат погребён на кладбище Введенских гор.

Летом вся семья уезжала в Иловну Ярославской губернии. Там было большое приволье, по реке Мологе ходили барки, ловилось множество рыбы. Граф построил великолепную церковь и много пекся о ней.

Матушка часто говорила о страшном приключении, бывшем с ней в молодости. Из села Иловны, по обыкновению, поехали 24 июля в село Борисоглеб на храмовый праздник. Это село также принадлежало графу и отстояло от Иловны в 25 верстах. Ехали назад в четырёхместной карете; в ней сидели граф с тремя дочерьми: Марья Алексеевна, бывшая уже в то время замужем за Алексеем Захаровичем Хитрово, Наталья Алексеевна и матушка. При переезде через Мологу в имении Зиновьевых мост подломился и карета упала в реку. Упряжка была в восемь лошадей с двумя форейторами. Говорили, что передние лошади удерживались ногами за брёвна, а средняя пара некоторое время висела на постромках. К счастью, под мостом был песчаный нанос, и карета не совсем погрузилась в воду, всех начали вытаскивать из окна. Матушка была подбита под сиденье и вынута без чувств. Всех отнесли в дом помещика, оттирали, приводили в чувство, одели в кое-что и отправили домой. Бабушка уже была обеспокоена их долгим отсутствием; при ней оставалась Софья Алексеевна. Когда услышали стук подъезжающего экипажа , она, как бы для того, чтобы не показать, насколько она встревожена (было уже за полночь), пошла и легла в постель, а Софья Алексеевна вышла на балкон и ждала, пока карета подымется в гору; ветром ей принесло запах гофманских капель, и она догадалась, что случилось несчастье. Все вошли в спальню бабушки, уже полутёмную, и смутно передали о причинах замедления. На другой день граф сказал жене: "Ты не сердись на нас за поздний приезд, а благодари Бога за спасение всех нас". Были тяжёлые последствия от этого несчастья, хотя Марья Алексеевна и разрешилась благополучно от бремени, назвав сына, по обещанию, Борисом, но Наталья Алексеевна долго болела, а матушка страдала нервною болезнью в течение семи лет: были истерики и трясение головы. Ей было тогда двадцать лет... У ней остался на всю жизнь непреодолимый страх при проезде по мостам возле реки. Обыкновенно в память этого события у нас служили благодарственный молебен в день 24 июля. В 30-х годах и мы заезжали с матушкой в Иловну, проездом к графу Владимиру Алексеевичу, и видели поместье, о котором так много слышали рассказов.

Кроме большого дома, был ещё домик особенно стоящий, в котором жил и скончался дед нашей матушки - Иван Яковлевич Мусин-Пушкин. Там ещё находилась пуховая кушетка, на которой он лежал в последние годы жизни, узорчатые печи и простая мебель. Много рассказывали про дешевизну тех времён. Имея большую прислугу, Иван Яковлевич давал пятак старшему камердинеру своему в день его именин. Давался также пятак человеку, которого посылали пешком в Москву с поручениями или для относа оброка, он приносил сдачу, потому что некуда было истратить его: прохожих везде кормили даром. Матушка тоже вспоминала, как ездили всей семьёй в Киев, в большой четырёхместной карете, на богомолье. По этой причине с них тоже ничего не брали ни за постой, ни за харчи. Говорили: "Как можно брать с богомольцев, кушайте на здоровье".

В 1811 году по совету друзей граф решился присоединить собранные им книги и рукописи к библиотеке Московского архива Министерства иностранных дел. "Изучение отечественной истории, - писал он государю, - с самых юных лет моих было одно из главных моих упражнений. Чем более встречал я трудностей в исследовании исторических древностей, тем более углублялось мой желание найти скрытые оные источники, в течение многих лет успел я немалыми трудами и великим иждивением собрать много весьма редких летописей и сочинений. Горя усердным желанием быть полезным дорогому Отечеству, прошу повелеть присоединить сие собрание к библиотеке Государственного Московского архива".

Отказа не последовало, но граф не решился при жизни расстаться с дорогими хартиями и уехал в деревню спокойный. 1812 год надвинулся и тревожно отразился на всех; уезжая на лето в ярославское имение, когда уже предвиделось вторжение наполеоновских полчищ в Россию, но ещё казалось невозможным поражение Москвы, граф из предосторожности убрал драгоценные свои коллекции и рукописи в кладовые. Они помещались в подвальном помещении со сводами, и по приказанию графа вход в них был замурован. Когда неприятель уже подвигался за отступающими нашими войсками, граф послал подводы для вывоза всего из дома, что можно, картины были вынуты из рам и скатаны, серебро и мраморные изваяния уложены, много хорошего, но и без всякой цены было перевезено в деревню. До запертых не посмели дотронуться. Несколько семей дворовых людей осталось при доме. Когда французы вошли в Москву, многие из них поместились и в пушкинском доме и побратались с людьми графа. Раз в нетрезвом виде французы хвастались своими ружьями. "Такие ли у нашего графа - гораздо лучше!" - "Где же?" - "Да вот тут, за стеной". Стены были пробиты, и всё разграблено, а позже и окончательно погибло в пожаре. С христианским чувством покорности воле Божьей перенёс граф потерю своих драгоценностей и коллекций, собранием которых занимался в течение всей своей жизни! Некоторые рукописи, как то: подлинное "Слово о полку Игореве" и часть Нестеровой летописи, были спасены из погибели тем, что находились в то время у историка Карамзина, другие тоже пользовались богатой библиотекой, и сам граф написал несколько статей по древней русской истории.

Особенно же граф явил своё высокопатриотическое чувство в приказе сельским начальникам о созыве ополчения. Вот оно дословно, помеченное 26 июля 1812 года, и находится в архиве села Иловна: "Объявить на сходках и внушить всем, что это не рекрутский набор и не милиция, а временное ополчение для устранения и изгнания неприятеля, злобно в любезное наше Отечество вторгнувшегося и которого намерение разорить Москву и ограбить государство. Как же скоро опасность минует и злодея из земли нашей прогонят, то все ныне собранные возвратятся в свои дома, и для того Государь приказал одежды и рубахи не менять, а бород не брить, а просто повелел набрать от 17 до 50 лет, несмотря на рост и другие недостатки, кои в рекрутских наборах наблюдаются, вследствие чего первое: назначить тех, кто по конторе в штрафной книге записаны, и через то подать каждому случай временным служением вину свою загладить, и для того, назначая виновного, тотчас в книге отметить его прощённым, затем второе: чтобы поспешить, сколько можно скорее, повеленное исполнить, не затрудняясь новыми приговорами, представить приговорённых в рекруты, за малым ростом или другими какими недостатками не приняты; третье: большим семействам, не обходя и тех, кои рекрутскую повинность отправили или внесли деньги, велеть на мирском сходе кинуть жребий, не исключая и женатых (ибо требуются на время), также по жребию, кого Бог назначит на защищение веры и Отечества, тех и представить: сие последнее отдать отцам на волю, по жребию ли они или по воле хотят представить из семей своих на изгнание врагов с земли своей. При объявлении по их воле Государевой приказания моего уверить каждого предоставляемого на службу, что во время отлучки его от дома земля его будет миром обработана, оброком я его прощаю и Государевы подати и подушные на всё время его служения, доколе не возвратится, приемлю платить на себя. А чтобы единодушные при помощи Божией вооружались и охотные изгнать злодея готовились, в образец представить меня и моё семейство, всем известно, что я имею трёх сыновей: из них старший служит при Государе у Двора и сверх того в должности в Санкт-Петербургском губернском правлении советником и хотя он обязан должностями, но видя государственную нужду и желая сделать Отечеству услугу, просил моего дозволения определиться в Санкт-Петербургское ополчение и служить обще с теми, коих он из подаренной мной ему ладожской деревни в ополчение выбрал! Я похвальное его намерение одобрил и, всем к тому нужным снадобив, охотно благословил и советовал, не затрудняясь в чинах, принять простого офицера должность. Второй также при Государевом дворе и также при должности в Иностранной коллегии, по болезни его отпущен за две тысячи вёрст лечиться к водам, а как я имею известие, что он, благодаря Бога, от болезни получил свободу, то послал к нему нарочного, чтобы скорее возвращался, почему и надеюсь, что не замешкается, как же скоро приедет, представлю и его в собираемое ныне здесь Ярославское ополчение, на что годен будет. Зная же его ревностное желание служить Отечеству и Государю, уверен, что и его службы не постыжусь. Третий ещё малолетний, записан пажем и обучается, а ежели бы в возрасте был, и того бы на службу представил. Да и сам бы на защищение от врагов Отечества служить себя представил, ежли б наступивших лет моих восьмой десяток и сопряжённое с оным изнеможение не препятствовали, если же необходимость и меня на службу потребует, то я не только на службу, но и на смерть готов. "Больше сея любви никто же... аще кто душу свою за други своя положит".

Кто же сему "Спасителю нашего учению, моему намерению и совету, а также и детей моих примеру последуя, объявит на изгнание из Отечества злодея нашего желание и пойдёт обще с детьми моими служить охотно, из тех каждому давать награждения по сту рублей". "Так действовал верный слуга царев в годину тяжкого испытания", - писал о нём Бантыш-Каменский.