Аполлон Григорьев, тонкий лирик и глубоко чувствующий поэт, замечательный критик и переводчик, прозаик и философ, мистик, идеалист и романтик оказался для своего века гостем из будущего, опередившим время почти на сто лет.

Немногие его выделяли из числа других поэтов, а знаменитый критик Виссарион Белинский и вовсе вынес ему в рецензии  безжалостный приговор: Аполлон Григорьев – вовсе не поэт, его лиризм по большей части заимствован, однообразен и эгоистичен.

Впрочем, неистовый Виссарион ошибся в своих оценках не в первый и не в последний раз, в отличие от него тот же Аполлон Григорьева, полагаясь на интуицию, никогда не ошибался в своих оценках, сразу принявший и молодого Тургенева, и начинающего Толстого.

Другие знаменитые критики-демократы (Чернышевский, Добролюбов, Писарев) и вовсе не заметили такого поэта, лишь слегка пожурив его за неталантливые театральные рецензии и за отсутствие в них идейности. Потом поэта и вовсе забыли на многие десятилетия.

Интерес к Аполлону Григорьеву вернулся спустя полвека благодаря Александру Блоку, издавшему в 1916-м первый посмертный сборник его стихотворений, открывавшийся статьёй, в которой он отмечает мистический дар Григорьева, его близость к русскому фольклору и народной жизни:

«Я приложил бы к описанию этой жизни картинку: сумерки; крайняя деревенская изба одним подгнившим углом уходит в землю; на смятом жнивье — худая лошадь, хвост треплется по ветру; высоко из прясла торчит конец жерди; и все это величаво и торжественно до слез: это — наше, русское».

Но  собрание сочинений так и не вышло – помешала революция. Потом была еще одна попытка издать собрание сочинений Григорьева - в начале сороковых годов и опять неудачная – помешала война. Всё как-то не складывалось, как не складывалась и жизнь самого поэта.

Аполлон Григорьев, по словам Александра Блока, одолеваемый многочисленными бесами, был скитальцем и мучеником. Талантливый и страстный, умевший любить до самозабвения и самосожжения он стал прототипом истории Федора Протасова из «Живого Трупа» Льва Николаевича и всех страдальцев Федора Михайловича, лично знавшего поэта и видевший все перипетии его трагической личной жизни.

Более автобиографического поэта в истории русской литературы, чем Аполлон Григорьев, нет и вряд ли  скоро появится. Все его письма, стихи, статьи и проза – единый текст человека страдающего и очень искреннего, хотя у современников он вызывал противоречивые чувства.

Запойный пьяница, не вылезавший из долгов, безалаберный и добрый, безвольный, честный и душевный, непримиримый фанатик и славянофил, артистическая натура, первый русский бард, который предпочёл богемную жизнь обеспеченной карьере чиновника. С ним  часто сравнивают Владимира Высоцкого, тоже признанного поэтом только после смерти, оба умершие в сорок два года.

К сожалению, лирика Аполлона Григорьева и сегодня остается недооцененной, а его имя лишь упоминается в очерках по истории русской литературы в контексте литературной жизни того периода. О нём нет ни одной полной научной биографии, хотя его бессмертные шедевры "Цыганская венгерка и "О, говори хоть ты со мной"  знают все, даже те, кто никогда не слышал его имени:

Две гитары за стеной
Жалобно заныли…
С детства памятный напев,
Милый, это ты ли?

Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Буйного похмелья,
Горького веселья!

Это ты, загул лихой,
Ты - слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки -
Ты, мотив венгерки!
(Цыганская венгерка, 1857)

****

О, говори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!

Вон там звезда одна горит
Так ярко и мучительно,
Лучами сердце шевелит,
Дразня его язвительно.

Чего от сердца нужно ей?
Ведь знает без того она,
Что к ней тоскою долгих дней
Вся жизнь моя прикована…
(О, говори хоть ты со мной, 1857)

В 2017-м году Аполлону Григорьеву исполнилось 195 лет со дня рождения (1822 г.), а 7 октября – 153 года – со дня смерти (1864). Он был первым, кто осознал важность страдания, вмещающего болезненность, сострадание к боли другого, интенсивность чувств, противостоящих бездушию и бесстрастию серого существования.

В студенческие годы он хотел быть как все, хотел доказать свою причастность к высокородному происхождению, хотя был прижит отцом с крепостной крестьянкой, родившимся до момента, когда им разрешили вступить в законный брак. Печать простолюдина особенно остро переживалась поэтом в университетские годы.

Это чувство он старался перебить особым усердием и  прилежанием в учебе. И добился своего, закончив университет в числе лучших. Его оставили работать в университете библиотекарем, а потом выбрали  научным секретарем. Но это стоило ему слишком дорого - он надорвался. Надорвался, штудируя гегелевскую философию и юриспруденцию, глубоко чуждые ему по духу и душевному складу.

Ситуация усугублялась тем, что Аполлон влюбился, влюбился безнадежно и почти пятнадцать лет не мог справиться с этим чувством. Его избранница, Антонина Корш флиртовала с ним, то охлаждая его пыл, то давая надежду. В конце концов, она вышла замуж за Константина Кавелина, не страдавшего ни от любви, ни от страсти, женившимся по расчёту.

Это был человек рационалистического склада ума, прямая противоположность Аполлону Григорьеву, надежный и ответственный, способный обеспечить семейный достаток. И выбор Антонины был совершенно понятен. От этого периода у поэта остался замечательный любовный цикл, названный в честь возлюбленной коршевским. 

Для себя мы не просим покоя
И не ждём ничего от судьбы,
И к небесному своду мы двое
Не пошлём бесполезной мольбы…
Нет! пусть сам он над нами широко
Разливается яркой зарёй,
Чтобы в грудь нам входили глубоко
Бытия полнота и покой…
(К Лавинии, 1843)

***

Спи спокойно — доброй ночи!
Вон уж в небесах
Блещут ангельские очи
В золотых лучах.
Доброй ночи... Выдет скоро
В небо сторож твой
Над тобою путь дозора
Совершать ночной.

Чтоб не смела сила злая
Сон твой возмущать:
Час ночной, нора ночная —
Ей пора гулять.
В час ночной, тюрьмы подводной
Разломав запор,
Вылетает хороводной
Цепью рой сестер.

Лихорадки им прозванье;
Любо им смущать
Тихий сон — и на прощанье
В губы целовать.
Лихоманок-лихорадок,
Девяти подруг,
Поцелуй и жгуч, и сладок,
Как любви недуг.

Но не бойся: силой взора
С неба сторож твой
Их отгонит — для дозора
Светит он звездой.
Спи же тихо — доброй ночи!..
Под лучи светил,
Над тобой сияют очи
Светлых божьих сил.
(Доброй ночи, июнь 1843)

Через много лет он влюбится снова, еще более страстно и также безответно.От любви, долгов, выросших в размер годового жалованья библиотекаря и секретаря, от родительской опеки, от которой стремился избавиться, но боявшийся семейного скандала, он бежит в Петербург. Это бегство стало первым в бесконечной их череде. К бегству Аполлон Григорьев прибегал каждый раз, когда ситуация становилась для него безвыходной.

Так из пай-мальчика вырастал совсем другой Аполлон Григорьев, впадавший в загулы, пьянство и долги, сопровождавшиеся  мучительными страданиями. Фет, с которым Григорьев прожил под одной крышей шесть лет, сравнил его с кактусом, расцветающим только на одну ночь и уже к утру завянувшим. (Окончание следует)

Тина Гай