Мятлевский Ю. П.
Память раненых лет: Воспоминания, рассказы, стихи. 

(отрывки из книги)

Родился Юрий Мятлевский в 1932 году в поселке Мятлево Калужской области. В родном поселке рос, учился и пережил страшные годы Великой Отечественной войны. Бомбежки, обстрелы, зверства немецких оккупантов, лишения, голод – все это, перенесенное в давние детские годы, оставило глубокий след в его душе.

НАКАНУНЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ

Медленно, ах как медленно, продвигались наши войска, увязая в беспрерывных боях и в глубоких снегах, несмотря на мороз жестокого января 1942 года. Уже который день мы с надеждой и тайным ликованием вслушивались в орудийные залпы, доносимые до нас студеным восточным ветром. Орудийный гул с каждым разом слышался все ближе. Мы уже знали, что Калуга давно освобождена, что наши уже в Медьнни. Налеты нашей авиации на поселок участились, бомбежки сотрясали и землю, и небо днем и ночью. Пулеметная, и автоматная трескотня, иногда довольно отчетливо слышная, для нас означала, что Красная армия вот-вот вышибет из заснеженных окопов немцев, засевших на речке Шане. А от Шани до Мятлева — рукой подать.
Немцы, предчувствуя свое скорое бегство из поселка, зверели все больше и больше. Каждый вечер сжигали они по одной улице, а в оставшиеся на пепелищах погреба и подпечья бросали гранаты. В первую очередь были сожжены улицы с восточной стороны поселка, примыкающие к лесу, откуда немцы ждали удара наших частей. Дальнобойное орудие, установленное на тщательно подготовленной позиции в конце Пушкинской улицы, у пруда, немцы взорвали. Увозить его было не на чем. Технику сковало многоснежное бездорожье, а лошади, которых у немцев было в достатке, частью передохли с голода, частью были съедены немцами.
Солдаты, да и офицеры, одетые поверх шинелей в женские пальто, в залатанные шубы, укутанные кто одеялами, кто шалями, в сапогах, обмотанных тряпьем, с утра ходили по домам, шарили повсюду в поисках чего-нибудь съестного, забирали все, что находили, уводили работоспособных на их взгляд мужчин н женщин, чтобы угнать их с собой на запад. Мы каждый день ждали, что и нас постигнет та же участь. Забрали бы маму, она, конечно, нас, детей, взяла, не оставила бы одних, и далеко мы не ушли бы, замерзнув где-нибудь в снегу, обессилев от голода, или немцы пристрелили бы нас.

Мать. Коржев-Чувелев Г.М. 1964

Незадолго до этого сгорела немецкая пекарня. Соседки узнали, что там осталась мука, и позвали с собой маму. Мы уговаривали ее не ходить, боясь, как бы немцы их там не схватили и не застрелили. Но она пошла и — о чудо! — вскоре вернулась с мешком за спиной, принесла, сколько смогла вынести, муки. Мука-то теперь была, а вот как из нее хоть бы каких лепешек испечь, когда немцы то и дело по домам шастают. Но все-таки мама тесто замесила, а утром, затопив печку, начала печь лепешки. Мы с сестрой сидели у окна, зорко глядя, как бы не нагрянули немцы. А они тут как тут, солдат идет к нашему дому, закутанный черт-те во что, с сосульками под носом, мороз был нешуточный, за тридцать градусов. Мама тут же лепешки из печки да на печку, чем-то их накрыла, и мы с сестрой на них уселись. Немец, войдя в дом, обалдело водил простуженным носом, чуя аппетитный аромат печева, перевернул в кухне и в комнате все, что только можно было. Нашел на полке завалявшийся обмылок, сунул его в карман, похрустел заплесневелой корочкой хлеба, попавшейся ему в глубине кухонного стола, плюнул с досады и ушел в сарай. Мы испугались, что он будет поджигать, но прихватив клок сена, незадачливый мародер подался к следующему дому. Лепешки с печки незамедлительно перекочевали снова в печку, а когда испеклись, мама дала нам всего по лепешке, а остальные тщательно спрятала: пригодятся, если немцы станут нас угонять. Чуть позже забрел к нам еще один оккупант. Этот пристал к дедушке, чтобы он собирался. Он-де, солдат, возьмет еще трех-четырех стариков, и нужно будет везти сани до деревни Алексеевки, остальные дороги отрезаны русскими. Так мы узнали, что наши уже почти окружили Мятлево. Мы все дружно подняли крик, мама стала убеждать немца, что дедушка очень старый, больной, везти сани не сможет. Немец начал ругаться, грозить. Потом увидел на дедушке валенки, хоть и подшитые, но еще довольно крепкие, поставил на пол таз с дырявыми валенками (дедушка узнал валенки деда Василия, соседа), что держал в руках, сел на стул и начал разувать дедушку. Тот воспротивился. Немец выхватил пистолет. Мы завопили еще пуще: дедушка, отдай, отдай! Солдат валенки с него стянул, а дедушка берет из таза один валенок, обувает, потом — другой. Немец махнул рукой, засмеялся — и с тем ушел, прихватив таз и дедушкины валенки.
Внезапно со стороны леса послышалась беспорядочная стрельба. Это, как мы узнали позже, немцы обнаружили у оврага двух наших разведчиков, хотели взять их живыми, но те стали отходить к лесу, немцы подняли пальбу. Разведчики добрались до леса, там немцы преследовать их не решились. Вскоре стрельба прекратилась.
Среди дня к дому подкатили немцы на санях, зашли, посмотрели, потом вытащили из саней большой  крупнокалиберный пулемет, коробки с патронными лентами, затащили все это в комнату, пробили дыру в фанере, что заменяла стекло в оконной раме и установили пулемет, нацелив его на лес. Таким образом наш дом превратился в огневую точку. Начнись бой — и от нашего дома вместе с нами вряд бы что осталось. Наши, конечно же, в первую очередь постарались бы подавить эту точку. О нас немцы тоже «заботу» проявили. Матка, киндер, вэк, в Хауз фу — доходчиво объяснил нам офицер, начальник над пулеметчиками, то есть, чтобы мы убирались вон, дом будет гореть. Мама плакала, на нее глядя, ревели мы. На дворе жуткий мороз, это куда же мы в ночь-то из своего дома пойдем... Немец настаивал, но видя, что мы упорствуем, отстал от нас, может какие дела позвали его к затаившемуся пулемету.
По всему было видно, что эта ночь для немцев в Мятлеве последняя. Часа через два в дом ворвался весь переполошенный офицер, что-то прокричал  пулеметчикам и тут же убежал. Немцы оживились, о чем-то заспорили, их начальник на них прикрикнул. Солдаты забрали пулемет, коробки пулеметные, все свое имущество, уложили в сани — и были таковы.

По следам оккупантов. Мешков В.В. 1943

СЧАСТЛИВОЕ УТРО

Тусклый фитилек коптилки едва освещал комнату. Было как-то особенно тревожно, и в то же время какое-то радостное предчувствие подобно робкому огоньку коптилки, пыталось разогнать мрак страха неизвестности. Осторожно отогнув уголок одеяла, которым было занавешено окно, я выглянул на улицу. Там было светло, как днем, где-то близко горело. Мама вышла во двор посмотреть, где горит, и увидев, что поселок горит со всех сторон, ринулась обратно в дом. А в это время в дверь с улицы кто-то сильно застучал. Мама, вбегая в дом со двора, так резко хлопннула тяжелой входной дверью, что стук прекратился. Я снова выглянул в окно. Возле крыльца в нерешительности стоял немец с бутылкой зажигательной смеси в руке. И в этот момент, видимо почуяв неладное, наш пес прекратил выть среди двора на разгоравшееся пожарище, выскочил из подворотни и с отчаянным лаем бросился под ноги поджигателю. Сапоги у немецких солдат были добротные, но с широкими и низкими голенищами, и Тузик сумел-таки цапнуть его за ногу. Немец заорал, замахал бутылкой, отбиваясь от собаки, но бутылка упала в снег. Тузик продолжал остервенело наскакивать на него, а он кружился, подпрыгивал, норовя достать пса сапогом. Тузик увертывался, а через дорогу, на другой стороне улицы стоял еще один солдат и, глядя на эту сценку, смеялся, нет, хохотал, ржал над своим напарником. А тому было не до смеха. Он, поскользнувшись, упал в сугроб, чем добавил Тузику азарта. Кое-как выбравшись из сугроба, отбиваясь от наседавшей дворняжки, под улюлюканье более удачливого поджигателя, весь в снегу, солдат пустился наутек. Тут из соседнего двора на лай и крик выскочил Рекс, пес ростом в несколько раз больше Тузика, и с внушительным рычанием бросился на солдат, которые, успев швырнуть бутылку в окно ближайшего дома, припустились вдоль улицы. В том доме никого не было, в окнах показалось пламя, повалил дым...
Досмотрев этот «спектакль», я торопливо оделся. Мама с сестрой и дедушкой, уже одетые, ждали меня. В саду нашем, в землянке уже теснились соседки с детишками, и дышать было нечем. Мы по очереди вылезали из землянки, но снаружи было не лучше, все заволокло дымом. Сзади нашего сада, чуть в стороне жарко пылала школа, в которой я перед войной учился в первом классе, а немцы заняли ее под госпиталь. Там что-то часто и сильно взрывалось, сквозь грохот взрывов и треск пламени оттуда неслись крики, вопли. Это, как мы узнали позже, горели живьем немецкие тяжелораненые. Вывезти их оккупантам было не на чем. Они начинили школу боеприпасами и подожгли. Ветер доносил оттуда такой жуткий запах горелой человечины, что мы снова спускались н землянку. У соседнего с нами дома начал загораться угол террасы. Женщины заметили это и, накрывшись простынями, добежали до дома и закидали разгоравшийся огонь снегом. Стоявшие на перекрестке каратели, слава Богу, не заметили их, а то бы перестреляли.

Сгоревшая деревня. Дейнека А.А. 1942

Поселок был весь в огне. В задымленном, багровом небе кружился, как-то по-мирному стрекоча, наш «У-2». Под утро за вокзалом, в районе улицы Пролетарской, вспыхнула сильная перестрелка. Немцы с перекрестка исчезли. Дом наш остался цел, дедушка всю ночь гасил залетавшие к дому головешки и искры... Немцев не видно и не слышно. Стрельба стихала. Мы, измученные бессонной ночью и голодные, вернулись домой. Мы томились в ожидании, было не до сна. На улице потемнело. Огонь, уничтожив все, что мог, чадил по всему поселку догорающими головешками, зарево угасало...
Коптилку задули, одеяло с окна сняли. Не торопясь занималось ленивое зимнее утро. И вдруг в неверном свете уходящей ночи по противоположной стороне улицы безмолвно заскользили белые призраки, цепочкой, один за одним. Подумал, что это мне почудилось, но вглядевшись, различил человеческие фигуры в белых маскхалатах, с автоматами на груди. Лыжи их бесшумно как будто плыли по снегу, лыжные палки мерно поднимались и опускались. Немцы? Но сердце уже ликующе запрыгало где-то под самым горлом. Мама, наши... — выдохнул я. Слава Богу, пришли!.. — сквозь слезы радости вымолвила мама, прильнув к оконному стеклу.

Е. Данилевский. Оборона Москвы

Минут через двадцать прибежала соседка из дома напротив, что остался тоже цел, спасенный, как и наш, от огня собаками. Анна Антоновна, пойдем к нам. Наши остановились у нас передохнуть. Я уже самовар поставила. Нам с сестрой мама велела сидеть дома. Мы не ложились спать, ждали ее возврщения. Вошла она такая сияющая, такая радостная, что будто раздвннулвсь стены, дом наполнился светом. и мы жадно ловили каждое ее слово, смеялись и что-то кричали от переполнявшего нас счастья.

Ф. Савостьянов. Душа солдата

Будто с приходом наших, с освобождением закончилась для нас война со всеми ее страхами в лишенииями, бедами и потерями. Война же только набирала силу. Но для нас самое страшное осталось позади. Утро освобождения растопило тьму и кошмар оккупации.
Мама быстро поставила самовар, и мы, блаженствуя, пили кипяток, заваренный сушеной морковью, пили с сахаром, с солдатскими сухарями, гостинцами наших освободителей.
Больше полвека пронеслось над нашей многострадальной Отчизной с тех пор. Много всякого пережвто за это не столько радостное, сколько тяжелое в тревожное время. но только с высоты прожитых годов начинаешь осознавать, через какой ад прошли мы, побывав под пятой оккупации.
 

Ф. Усыпенко. Враг остановлен

Серия сообщений "Мятлевский":
Часть 1 - ОБ ОСЕННЕМ НАСТРОЕНИИ
Часть 2 - ОСЕННЯЯ ОТРАДА
...
Часть 10 - ВОЙНА КОНЧИЛАСЯ!
Часть 11 - ГОЛОС ДЕТСТВА
Часть 12 - Память раненых лет.
Часть 13 - ПАМЯТЬ РАНЕНЫХ ЛЕТ. Десант.
Часть 14 - ПАМЯТЬ РАНЕНЫХ ЛЕТ.