Неизвестный Некрасов
 

   Во всем знакомом с детства хрестоматийном варианте биографии Некрасова появилось много новых фактов, которые дополняют рассказ о поэте, о его жизни и творчестве. Казалось бы, что нового можно узнать о Некрасове? Между тем, биография его довольно-таки многогранна и подлинный поэт так же мало напоминает своего хрестоматийного двойника, как полная луна былинный месяц. Николай Алексеевич боролся с крепостничеством, но при этом владел сотнями душ. Он очень любил роскошь, и был запойным пьяницей. По словам его современников, он «и взятки давал, и по трактирам таскался, и шлюхами не брезговал». А шампанским упивался иной раз до того, что терял всякую вменяемость и дар речи. Великий поэт был несдержанным не только в быту, но сквернословил и в стихах. На совести Некрасова были и другие «грехи», которые, как ни старался он их замолить, не давали ему покоя до самой смерти. Да, увел жену у своего друга Панаева. Да, не был примерным мужем. Да, пел дифирамбы душителям и вешателям России. Да, был ленив и сластолюбив...

/

Неизвестный Некрасов

   На протяжении всей жизни поэта его будут воспринимать неоднозначно - кто-то с любовью и пониманием, а кто-то с осуждением и злобой. И даже после его смерти отношение к нему мало изменится. Не пройдет и года после его кончины, и в родной усадьбе Некрасова откроют кабак «Раздолье, с распитием крепких напитков и на вынос» - как будто в издевку над слабостью Николая Алексеевича. А ночью на кладбище кто-то вобьет осиновый кол в его могилу… «На колыбели – кабак, а на могиле – осиновый кол, такова благодарность России Некрасову!» – только один Мережковский с негодованием отзовется на этот страшный факт. И то, спустя… 23 года. 

   Но была область, в которой он действительно являлся классиком: Некрасов был азартнейшим картежником, и, что чрезвычайно редко случается с игроками, — очень удачливым. Само понятие “игрок” представляет собой чрезвычайно интересный комплекс психологических, эмоциональных, поведенческих феноменов, изучению которых посвятили себя многие великие умы. Любопытно, что некоторые из них предпочитали экспериментировать на себе. Один Федор Михайлович Достоевский чего стоит! Но обо всем по порядку...

   Будущий великий поэт родился 28 ноября (10 октября по новому стилю) в семье мелкопоместного дворянина, в местечке Немирове Подольской губернии. Детство свое он провел в селе Грешневе, в родовом имении отца, человека с властолюбивым характером, притеснявшего не только крепостных, но и свою семью. Летом 1838 года он приехал в столицу, но не стал поступать в военную школу (Дворянский полк), как ожидал папаша, и родитель перестал посылать сыну деньги. Первые три года юноша чувствовал голод каждый день. Дешевую квартиру сменил на артельный барак для нищих, потом – чулан, угол в подвале дома. Иногда шел на Сенной рынок, где за 5 копеек и кусок хлеба писал письма и прошения крестьянам. Или расписывался за неграмотных в казначействе, получая за это несколько копеек...
   Но в 1842 году на Некрасова обратил внимание Белинский и привел его в дом к Панаевым. Новичок произвел неприятное впечатление: сильно горбился, нелепо прижимал локти к бокам и постоянно теребил едва пробившиеся усики. Некоторые натуралистические подробности стихов, которые он читал, хоть и были произнесены тихим, сипловатым голосом, тем не менее жестоко шокировали присутствующих дам. После лирики и застолья гости захотели отвлечься. Белинский предложил сесть за преферанс. И тут начинающий пиит в полной мере показал себя: когда игроки встали из-за стола, Белинский раздраженно произнес: “С вами, батенька, играть опасно, без сапог нас оставите!”...  

   Шли годы, материальное положение Некрасова улучшилось, при своих демократических взглядах он даже завел себе лакея и кучера. Неплохо обстояли дела и на литературном фронте: выходили сборники стихов, процветал журнал “Современник”, которым он руководил, народники наизусть учили его поэмы.
 

 Группа писателей журнала "Современник": 
И.С. Тургенев, В.А. Соллогуб, Л.Н. Толстой, 
Н.А. Некрасов, Д.В. Григорович, И.И. Панаев.

    Все вроде бы налаживалось в жизни народного трибуна, но тут... “У Некрасова очень изменился характер, — вспоминала Панаева. — В начале пятидесятых годов Некрасов стал ездить в Английский клуб и очень счастливо играл в коммерческую игру... Я как-то раз заметила Некрасову, что, втянувшись в игру, он не в состоянии будет остановиться и тогда, когда его счастье в картах изменит ему". "В чем другом у меня не хватает характера, а в картах я стоик! Не проиграюсь!" — самоуверенно отвечал Некрасов. "Я напомнила ему факт, как он в какой-нибудь час проиграл тысячу рублей, которые для него тогда составляли очень значительную сумму. Однако, играя, он забывал об этом". "Это был исключительный случай. Я слишком был поражен своим необычайным несчастьем и одурел. Но теперь я играю с людьми, у которых нет длинных ногтей...”

   Конечно, Некрасов опасался не какого-нибудь майн-ридовского индейца Длинный Ноготь, а людей вполне респектабельного вида, типа беллетриста Афанасьева-Чужбинского, более известного своими наманикюренными перстами, нежели романами. Еще поговаривали о нем, как об отчаянном картежном шулере. Именно его и вспоминала в разговоре Авдотья Яковлевна Панаева, речь о которой пойдет немного ниже.
   Однажды этот господин обедал у Некрасова, и после обильной трапезы, по обыкновению, засели расписать пульку. Играли недолго, было скучновато, и беллетрист предложил поэту сыграть в банк. "Я давно не играл в банк", — нерешительно сказал Николай Алексеевич. "Знаем мы вас, как вы плохо играете!" — отвечал беллетрист, прекрасно знакомый с поэмой Гоголя. — "Ладно, Бог с вами, ставьте целковый. Авось он вас не разорит!". Некрасов написал мелом рубль, прикрыл карту и, пока ставил небольшие куши, все выигрывал. "Вот какое вам счастье. Знаем мы вас, как вы плохо играете!" — с досадой произнес Афанасьев, тасуя карты. "Ну, не злитесь", — попросил Некрасов и поставил все 25 рублей, которые перед тем выиграл. Его карта была немедленно бита. Некрасов ставит еще пятьдесят... Так в один час его бюджет уменьшился на тысячу рублей... А после ухода довольного гостя хозяин осмотрел колоду и удостоверился, что все карты были помечены ногтем. Этот случай привел Некрасова к выработке своеобразного кодекса правил карточной игры: 
- никогда не следует играть с партнером, имеющим длинные ногти;
- если в игре удача не катит, упорствовать не стоит. Не везет в преферанс — переходите на пикет; не везет в пикете    — сыграйте в винт, но никогда не испытывайте судьбу;
- перед игрой надо посмотреть партнеру в глаза: ежели он взгляда не выдержит, игра ваша, но если выдержит — лучше больше тысячи не ставить;
- расчетливого, умного игрока надо брать измором: играть час, два, три, сутки, пока он не начнет ошибаться;
- и последнее: играйте только на те деньги, которые у вас заранее на это дело отложены.

   Этому простому последнему совету никак не мог научиться Достоевский, просаживавший все до последней копейки. Некрасов, напротив, каждый год откладывал на игру двадцать тысяч, выигрышами увеличивал эту сумму в два-три раза, после чего начинал играть по-крупному. И хотя он был и картежник азартный, но в то же время очень осторожный. Словно охотник, подстерегал он в засаде свою добычу: слабого игрока или, что еще лучше, новичка. «У картишек нет братишек», – говорил он, обыгрывая и своих друзей, и совершенно незнакомых людей, никому при этом не делая снисхождения. Своего интереса радетель за народное счастье не упускал никогда! И вот пример...
   Однажды познакомиться со знаменитым поэтом пришел провинциальный купец, приехавший в столицу продавать лес. Знакомство это дорого обошлось простаку. Спустя несколько дней Белинский поинтересовался у Некрасова: "Что, хороша ли была игра?". "Да он у меня восемь тысяч украл!" — с гневом воскликнул Некрасов. "Как украл? Ведь вы его обчистили!". "Да, обчистил... Он умудрился в другой дом пойти и там еще восемь тысяч проиграл — не мне! Не мне!"...

   Так что, хоть литературный успех, бешеная работоспособность и точное попадание в свою идеологическую нишу позволяли Некрасову жить безбедно, но отнюдь не гонорары составляли основные источники дохода поэта. Он действительно проигрывал лишь в исключительных случаях. Благодаря своей уникальной памяти (а он знал наизусть до 40 тысяч стихотворений и мог в любое время прочитать на память любое из них!) более удачливого картежника в длинном списке русских литераторов, имевших склонность к игре, не было. Пушкин, Крылов, Толстой — всем им не везло в игре. А выигрыши Некрасова нередко достигали астрономической цифры в сто и более тысяч рублей серебром. За всю свою карьеру игрока он лишь однажды крупно проигрался, отдав долг в восемьдесят три тысячи рублей.

   Потому и неудивительно, что если один великий поэт (М.Ю.Лермонтов) в минуту душевной невзгоды написал гениальные строки: “И скучно, и грустно, и некому руку подать...", то Некрасов, спустя четыре года ответил пародией:

“И скучно, и грустно, и некого в карты надуть

В минуту душевной невзгоды...

Жена?.. но что пользы жену обмануть?

Ведь ей же отдашь на расходы!”...

 А еще Некрасов свято верил в приметы, относящиеся к игре. С этим была связана одна из самых горьких страниц его биографии. Среди картежников считается дурной приметой одалживать деньги перед большой игрой. Так случилось, что именно в тот день, когда поэт предполагал расслабиться после трудов праведных, к нему обратился сотрудник “Современника” Игнатий Пиотровский с просьбой выдать триста рублей в счет оклада. Некрасов был возмущен: "Я ему в прошлый раз утром дал денег, а вечером по его милости вдрызг проигрался. Мальчишке еще вздумалось угрожать, что если я откажу, то ему придется пустить пулю в лоб!". Его пытались уговорить дать в долг, но Некрасов заупрямился и вскоре уехал в клуб. На другой день поэт встал почти к обеду. Когда подавали пирожные, в комнату вошел бледный Чернышевский: "Сейчас только от несчастного Пиотровского, он застрелился!"... Пиотровский должен был всего тысячу рублей, но ему грозила огласка, долговая тюрьма. Смерть он предпочел позору. Юноше не так давно исполнилось двадцать лет...
   Николай Алнксеевич был потрясен случившимся, он оплатил похороны самоубийцы и все его долги. "Я охотно дал бы десять тысяч, чтобы избежать такого мучительного состояния, в котором теперь нахожусь", — признавался он впоследствии.

   Зато знаменитый поэт опровергал и всем известную пословицу: «Кому не везет в карты, тому везет в любви». Несмотря на простоватую внешность и постоянные болезни, он отчаянно любил женщин. В юношестве Николай Алексеевич пользовался услугами горничных в доме своего отца. Затем пользовался услугами дешевых проституток, до встречи с Авдотьей Яковлевной Панаевой — очаровательной невысокой брюнеткой с выразительными бархатными глазами, двумя годами старше поэта. Но и ей он не был верен, заводя попутно связи на стороне. Вот как писал знаток творчества и личности Н.А.Некрасова Корней Чуковский в своей статье «Подруги поэта» о чувствах поэта: «Всех возмущало не то, что Некрасов был многолюб, многоженец, неспособный к однобрачной любви. Таковы почти все лирики… Пушкин любил сто тринадцать или сто четырнадцать женщин и это казалось естественным, это ни в ком не вызывало вражды. Если что возмущало в Некрасове, так именно то, что любовь Некрасова, по крайней с первого взгляда, не была любовью поэта… Разойдясь с одной женщиной, он мгновенно сходился с другой»... Статья была напечатана в историческом альманахе «Минувшие дни», начавшем выходить в конце 1927 года. После четырех выпусков альманах был прикрыт явно по идеологическим соображениям, а увидевшие свет сборники в библиотеках угодили в закрытый фонд. Поэтому предложенная К.И.Чуковским трактовка интимной жизни «певца русской женщины» вряд ли известна широкому кругу любителей русской поэзии…

.

Любвеобильный поэт

   Любовная жизнь мастера пера началась в Петербурге, где он сперва скитался полубездомным бедняком. Его первая подруга была весёлой гувернанткой. Её смех доставлял ему радость:

Ты хохочешь так бойко и мило,
Так врагов моих глупых бранишь,
То, понуря головку уныло,
Так лукаво меня ты смешишь…

   Но зачастую смертельно усталый, задавленный непосильной литературной поденщиной, он в ответ на участливые вопросы и ласки любимой уныло молчал. Пушкинское «чудное мгновенье» превращалось у него в молчаливую скуку. И «при виде этой страстной преданности начинало разыгрываться сладострастие жестокости». Автор упомянутой статьи пишет: «В первой половине жизни Некрасов – плебей, и его любовь – любовь плебея… Они любили друг друга неумело и страстно, голодали и нищенствовали, расходились и снова сходились, но эти богемные годы прошли, и плебейская любовь заменилась у Некрасова барской». Это уже намек на роман с Панаевой, с которой Некрасова познакомил Белинский... 

    Авдотья Яковлевна родилась в Петербурге в 1819 или в 1820 году. Ее родители - Брянские - были актерами казенного Александрийского театра. Отец - умный и старательный трагик классической школы, мать - хорошая исполнительница самых разнообразных ролей в драме, оперетте и комедии. Образование девушка получила мизерное: в знаменитом Театральном Училище. Ее супруг, литератор Иван Панаев, был, в сущности, неплохой человек, вот только к семейной жизни совершенно не пригоден. Щеголь и повеса, он предпочитал кочевать по модным гостиным, ресторанам и актерским уборным, водить дружбу с гусарами, актрисами и «дамами полусвета». Некогда пылкое увлечение Авдотьей Яковлевной угасло, едва она переступила порог его дома на правах законной хозяйки. Нахваставшись перед друзьями красавицей-женой, Иван Панаев потерял к ней интерес и назначил жене роль украшения гостиной, даже не стремясь защитить супругу от откровенных домогательств некоторых приятелей. «Вот те на, думала сбежать от жестокой деспотичной матушки, которая кроме своего актерства ничего знать не желает, а попала из огня да в полымя... Надеялась отогреться в лучах мужниной любви, да только тепла от нее, что от потухшей лучинки», - скорее всего, именно так рассуждала сама 22-летняя Авдотья Панаева о своем замужестве. А потом в жизни этой красавицы появилась и большая любовь, и серьезные разочарования, и писательский успех, и сплетни, что она женила на себе весь «Современник». Её, действительно, знала вся литературная Россия, и она знала всех известных писателей, со многими из которых была в дружеских отношениях...

  .

А.Я. Панаева

    В качестве писателя первым крупным произведением Панаевой стал роман-хроника «Семейство Тальниковых», тут же запрещенный цензурой за «подрывание родительского авторитета». А в романе всего лишь правдиво была рассказана история воспитания детей в обычной семье, каких в России десятки тысяч. Роман в чем-то был даже автобиографичен, так как мать Авдотьи отличалась жестким и деспотичным характером. И хотя произведение было запрещено, о Панаевой заговорили, она стала известна. И вот Авдотья уже гостеприимно принимает Герцена и Гончарова, потчует чаем Белинского, здесь же спорят Тургенев и Грановский, дремет Чернышевский, пока хозяйка старается не замечать пылких взоров влюбленного и только-только шагнувшего в печать Достоевского... Последний глаз с нее не сводит - уж больно хороша смуглая, черноокая брюнетка с осиной талией. Хохочет переливчато, как серебряный колокольчик, глазами поводит заманчиво, умна, талантлива, образована, в меру кокетлива... Но Авдотья чувствовала расположение далеко не ко всем - многих она ненавидела. Если всмотреться в ее мемуары, можно заметить, что ее симпатиями пользовались только люди демократического (или даже революционного) склада. С самым горячим сочувствием изображает она таких людей, как Бакунин, Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Решетников, и не жалеет черных красок для изображения враждебной им "дворянской партии" - Тургенева, Дружинина, Анненкова. Зато преданность любимым ею людям Панаева доказала на деле.  Добролюбов, умирая, именно ей поручил заботу о своей осиротелой семье, и она в течение многих лет выполняла его завещание. А когда Чернышевский сидел в Петропавловской крепости, она, одна из немногих, кто навещал его. Позднее она даже стала крестной матерью его сына. Такая вот она была - Авдотья Яковлевна Панаева.  Стоило ли удивляться, что полку ее почитателей прибыло, едва в салоне их дома на Пяти углах появился молодой поэт Николай Некрасов... Как и десятки предшественников, он с ходу ринулся в атаку, но мадам осадила не в меру ретивого кавалера. Однако закаленный борьбой за место под солнцем, Некрасов не собирался сдаваться. Он говорил ей о любви, она сердилась и не верила, он толковал ей о чувствах, она смеялась и не принимала всерьез... И чем упорнее отталкивала, тем вернее притягивала. Однажды рыцарь катал свою даму по Неве на лодке и завел «в который раз о главном сказ», она снова презрительно фыркнула. Несчастному влюбленному ничего не оставалось, как прибегнуть к шантажу. Поставив мучительницу в известность, что не умеет плавать, он прыгнул в Неву. Испуганная Авдотья Яковлевна подняла крик, горе-прыгуна вытащили на свет божий, а он опять за свое: «Или моя, или повторю выходку. Да на этот раз удачно, чтобы сразу камнем на дно...»... Она не распахнула объятий, но холод недоверия сменился теплом симпатии...
   А летом 1846 года Некрасову выпал счастливый случай оценить, как упоительны в России вечера. Ах, что за славное было время! Авдотья Яковлевна, ее законный супруг Иван Иванович и, собственно, поэт провели дивные месяцы в Казанской губернии. Здесь поэт детально обсуждал с Панаевым план выкупа и совместного возрождения журнала "Современник". И здесь же окончательно сблизился с его женой – как и мечтал. Счастливая Панаева на память об этом событии оставила строки:

«Счастливый день! Его я отличаю
В семье обыкновенных дней
С него я жизнь свою считаю
И праздную в душе своей!»

Будущий классик не остался в долгу:

«Как долго ты была сурова
Как ты хотела верить мне
Как ты и верила, и колебалась снова
И как поверила вполне!»...

   Ну, а после того, как эти двое вполне оправдали взаимное доверие, невыносимо (да и нелепо) было расставаться. А тут еще совместная работа по возрождению журнала «Современник»! Так и зажили в доме у Пяти Углов странной троицей: она по закону принадлежит Панаеву, а по велению сердца — «постояльцу» Некрасову. Панаев числится соиздателем «Современника», а на деле довольствуется отделом мод. А Некрасов живет в чужом доме, любит чужую жену, ревнует ту к мужу и закатывает сцены ревности... Редкий день обходился без скандала. Поэт был патологически ревнив. И столь же страстен, сколь непостоянен. Обвиняя, подозревая, распаляясь и незаслуженно оскорбляя, он остывал и мчался к Авдотье мириться только после ее ответных обвинений. Так они будут жить без малого пятнадцать лет. Пятнадцать лет страданий, взаимных упреков, ревности и скандалов! Лишь к сорокалетию Авдотьи они расстанутся уже окончательно. А тогда общество на их связь отреагировало без восторга, а некоторые вчерашние приятели сегодня даже руки не подавали при встрече… Но Авдотья Яковлевна, кажется, счастлива: носит под сердцем дитя поэта и надеется обрести радость материнства. Первая попытка обзавестись наследником от Ивана Панаева закончилась трагически, поэтому она так трепетно ждет этого ребенка. Вместе с гражданским мужем они работают над книгой «Три страны света», она помогает ему, он, благодаря ей, творит чудесные стихи, которые впоследствии станут «Панаевским циклом». Некрасов называет ее Второй Музой. И попутно продолжает «в лучших традициях» закатывать скандалы и изматывать возлюбленной душу претензиями, ревностью. К чести поэта, он отходчив: побуянит – и принимается вымаливать прощение, то стишок посвятит, то на коленях ползает. Одним словом - творческая натура! Но стихи, надо признать, получались божественные.

…Мальчик родился слабеньким и задержался на этом свете всего несколько дней. Авдотья Яковлевна окаменела от горя, ни в чем не могла сыскать утешения. Чтобы привести нервы в порядок, она отправилась в Европу на лечение....

   Она вдали, и Некрасов являет собой образец несчастного влюбленного. Забрасывает нежнейшими письмами, умоляет, обещает и сулит. Она отвечает холодными равнодушными посланиями, и он вне себя от страдания… Могла ли она разбивать его сердце? Конечно, нет, разумеется, Авдотья Яковлевна вернулась. Казалось, возвратились утраченные счастье и гармония в их шаткий дуэт. Может статься, навсегда? Увы, поэт недолго помнил урок: он вновь терзает любимую, жестоко оскорбляет, на ее глазах и в ее же доме, крутит шашни с другими барышнями. Друзьям и близким откровенно стыдно за некрасовские выходки и до слез жалко Панаеву. Но как образумить безумца? Он сам поставит голову на место, расшаркается очередным стишком - и она простит. Чтобы вновь зайти на очередной круг этой адской гонки.

Мы с тобой бестолковые люди:
Что минута, то вспышка готова!
Облегченье взволнованной груди,
Неразумное, резкое слово, —
Говори же, когда ты сердита,
Все, что душу волнует и мучит!
Будем, друг мой, сердиться открыто:
Легче мир и скорее наскучит.
Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья... 

   Итак, Некрасов безумствует, куражится, затем вымаливает прощение , Авдотья Яковлевна прощает – что взять с кипучей натуры? Видно, в какой-то момент поэт сам себе опротивел жестокими выходками. И сбежал от возлюбленной в Европу. Рим, Париж, Вена – всюду он искал утешения, да тщетно. Она, всегда она перед глазами. Не изменяя себе, Некрасов призывает любимую, и она, конечно же, мчится на этот зов… История повторяется: сначала поэт упивается собственной трезвостью и благородством, рассуждая: «Нет, сердцу нельзя и не должно воевать против женщины, с которой столько изжито. Что мне делать из себя, куда, кому я нужен? Хорошо и то, что хоть для нее нужен». А потом являет другую сторону нрава и исповедуется в письмах к другу Боткину: «Сказать тебе по секрету – но чур, по секрету! – я, кажется, сделал глупость, воротившись к ней. Нет, раз погасшая сигара – не вкусна, закуренная снова!..» И, как водится, бежит от своей мучительной привязанности.
    Полтора десятка лет жизни и не вместе, и не порознь… Все это время Авдотье Яковлевне приходилось несладко. Николай Алексеевич будто испытывал на прочность их обоих. Отношения превратились в сплошные мучения. Сам Некрасов не раз называл себя палачом этой женщины и молил о прощении. Панаева прощала, но все повторялось снова и снова. В течение пятнадцати лет она несла этот крест. Такие «кончерто гроссо» утомят даже самое любящее сердце. Авдотья Яковлевна устала, она жаждет стабильности, материнского счастья…Ее красота, пылавшая 40 лет, начала увядать. Сошел румянец, поблекли глаза. Семья?.. Детей не было. Панаев умер у нее на руках, успев испросить прощения за те мучения, что доставлял. А Николай…

Бывало, натерпевшись муки,
Устав и телом и душой,
Под игом молчаливой скуки
Встречался грустно я с тобой…

   Такие строки посвящал он некогда любимой женщине на закате их отношений. И вот сейчас она катается по городам Италии и Франции без видимых целей, без удовольствий. А он не пишет… Он забыл, он, кажется, никогда больше не позовет ее назад. Мучительно! И так хочется иметь ребенка, чтобы заботиться о ком-то… И ненавистны эти приемы, театры, выезды, все это невеселое веселье… Пятнадцать лет любви-борьбы с Некрасовым истощили ее силы – Авдотья больше не могла сражаться. Да еще некрасивая история с огаревским наследством подлила масла в огонь: брат Некрасова, Федор Алексеевич, страшно оскорбил Панаеву из-за денег. Женщина собралась с духом… и сожгла все мосты. Затянувшееся путешествие по чужим странам и петлям собственных чувств закончилось. Панаева вернулась в Россию и в 1864 году вышла замуж за критика Головачева. Родилась дочь, и Авдотья с головой ушла в ее воспитание. Увы, супружеское счастье ей выпало недолгое, и вскоре Авдотья Яковлевна вновь носила траур по супругу, который умер от чахотки.
    Как ей жилось без Некрасова, вспоминала ли о своем роковом поэте? Доподлинно неизвестно. После 15 лет жизни с Николаем она еще 15 прожила вне его существования, изредка прислушиваясь к грому некрасовской поэзии и отголоскам слухов о часто меняющихся в его сердце женщинах. И еще 15 лет – после его смерти, влача бедное существование и зарабатывая на пропитание литературными трудами. Ее воспоминания под заглавием «Русские писатели и артисты. 1824–1870» были опубликованы книгой в 1890 году и вызвали огромный интерес у читателей. Они неоднократно переиздавались. Умерла А. Я. Панаева в Петербурге в 1893 году и была похоронена на Литераторских мостках Волкова кладбища. А Некрасов, после разрыва отданный другим страстям, конечно, жил неспокойно. И все-таки тужил по ней, Авдотье, до смерти не забытой:

"Безумец! Для чего тревожишь
Ты сердце бедное свое?
Простить не можешь ты ее –
И не любить ее не можешь!.."

 .

Авдотья Яковлевна
 

    Да, на долю Панаевой выпало хотя бы короткое супружеское счастье, Некрасова же еще долго бросало по волнам житейских бурь. И далеко не все «амуры» поэта были мимолетными. Однажды, еще окончательно не порвав с Авдотьей Яковлевной, он не на шутку увлекся ветренной французской актрисой Селиной Лефрен, отличавшейся не столько красотой, сколько живым нравом, умопомрачительными нарядами и недурными музыкальными способностями – Некрасову такой «комплект» был весьма по душе. На время он полностью потерял от нее голову - его враги с негодованием рассказывали, будто отправляясь к Селине, он даже заставлял несчастную Панаеву приготовлять для соперницы ужин... Сама актриса словно родилась для того, чтобы сделаться содержанкой богатого барина. Корректна, элегантна, покладиста... и в меру безразлична. Она была очень удобной женщиной, так как не требовала ничего, кроме денег, которые у Некрасова к тому времени стали водиться.  Это для России Некрасов был учителем жизни, великим поэтом, а для неё он был просто богатым меценатом. Они даже разговаривать толком не могли, так как он плохо говорил по-французски, а она совсем не владела русским...     ...Любовь по-французски дорого стоила русскому поэту: Селина транжирила его деньги, меняла туалеты, открыто изменяла и в конце концов упорхнула в свой любимый Париж, прихватив из имения поэта диваны и стулья, которые, очевидно, ей срочно понадобились для возбуждения приятных воспоминаний о былой страсти. Впрочем, подсчитав издержки, Некрасов вздохнул с облегчением - уж больно дорого француженка ему обходилась, пусть уж лучше едет! Но и оттуда Селина писала бывшему возлюбленному: «Не забудь, что я вся твоя. И если когда-нибудь случится, что я смогу быть тебе полезной в Париже, я буду очень, очень рада».  А он и не забыл: в посмертном завещании отписал ей кругленькую сумму в 10 тысяч рублей. 

   А место Селины около Некрасова немедленно заняла молодая, красивая женщина, шестая или седьмая по счёту, Прасковья Николаевна Мейшен. После смерти мужа-немца, который оставил ей дом, поэт вывез её из Ярославля. Молодую вдову прельстило, что у Некрасова был собственный выезд: отличные вороные лошади, крытые голубой сеткой. Поэт и тут ни в чём не отказывал разбитной вдовушке. Однажды он даже написал брату Федору: «Отпусти ей всё, что она потребует из карабихской моей мебели и бронзы» (для ярославского дома Прасковьи). А у фешенебельного катка на Конюшенной Прасковье все завидовали и считали её генеральшей, которую, к тому же, всегда окружали молодые поручики. Один из них, смелый усач Котельников, даже появлялся в некрасовской ложе в театре, когда поэт, по обыкновению, приезжал лишь к последнему действию. Николаю Алексеевичу вскоре это наскучило. Он предложил Прасковье Николаевне немедленно вернуться в Ярославль. Перед отъездом она отплатила ему обильными сплетнями, изобразив себя невинной жертвой его разнузданного и грубого нрава…

   ...Утихомирила Некрасова его болезнь. И сердечный интерес, случившийся на закате жизни. Избранницей этого эстета с утонченным вкусом стала 19-летняя деревенская девка Фекла Анисимовна Викторова, которую он по поэтической прихоти именовал Зинаидой и которой отчество дал по своему имени – Николаевна. Кстати, примечательно, что, чем старше становился поэт, тем более молодую подругу он себе выбирал. Панаевой было 44 года, Селине – 32, Прасковье – 25, Фекле –19. А еще, в это трудно поверить, но свою последнюю Музу Некрасов выиграл в карты! До этого, Фекла была содержанкой некоего купца Лыткина, который, проиграв, предложил ее поэту в качестве своего долга. Девушка полностью соответствовала некрасовским стандартам: невысокая, пышногрудая, хорошенькая простушка, не «обезображенная» интеллектом. Дочь солдата, полкового барабанщика из Вышнего Волочка, о котором ничего не известно (и вряд ли когда будет известно). Поначалу ей также была отведена роль содержанки – Некрасов даже снял для нее отдельную квартиру. Но вскоре она переехала в дом к «своему хозяину». 

.

Фекла Викторова - Зинаида Некрасова

    В жизнь поэта, человека уже немолодого и многоопытного, она, несомненно, внесла немало светлых и прекрасных минут своей общительностью и веселым нравом. С ней ему было легко. «Зина была его радостью, бодростью, второй его молодостью», – справедливо заметил знавший ее Н. М. Архангельский.  О ней с уважением отзывались М. Салтыков-Щедрин, А. Плещеев, И. Гончаров, А. Кони и другие деятели русской культуры. Остались ее фотографии тех лет. Это стройная, румяная, веселая, благодушная и скромная девушка, с ямочками на щеках, когда она улыбалась. Впрочем, находились и такие, которые считали, что внешне Зина напоминала сытенькую, довольную жизнью горничную из богатого господского дома, которую гости не прочь тронуть за подбородок, сказав в умилении: "Везет же этим поэтам… ах, до чего же хороша!". Да и родне поэта девушка не пришлась по душе. Анна Алексеевна Буткевич, любимая сестра Некрасова, в преданности которой брату нет никаких сомнений, сразу возненавидела эту Феклу. Сестра считала, что брат слишком доверчив, идеализируя подругу, которая только притворяется влюбленной, чтобы он не забывал о ней, когда придет время составлять завещание. Она даже утверждала, что дочь барабанщика стала Зинаидою не тогда, когда появилась под кровом брата, а еще гораздо раньше. "По секрету, – сообщала она друзьям, – имя Зины эта особа обрела еще в том доме на Офицерской улице, где принято облагораживать имена всяких там Фросек, Акулек и Матрешек"… К тому времени Николай Алексеевич уже был болен, а явная, ничем не прикрытая ненависть любимой сестры к любимой им женщине, конечно, никак не улучшала здоровья поэта. Эта обоюдная неприязнь двух женщин, одинаково дорогих для него, была мучительна. Еще в 1870 году, на заре своих отношений с Зиною, он посвятил ей стихи, но чтобы не досаждать сестре, Некрасов само посвящение утаил в буквах: "З-Н-Ч-К-Е". Мальчишеский поступок, не правда ли?.. Так что, как бы Некрасов ни любил свою сестру, и не старался угодить ей, но ее побеждала все-таки другая - последняя любовь поэта. «Глаза сестры сурово нежны», – написал однажды поэт, но потом эту строчку исправил, и она обрела совсем иное значение: «Глаза ЖЕНЫ сурово нежны…». Хорошо запомнилась Зинаида и племяннику Некрасова - Саше. Впоследствии он писал: «Я помню отлично Зинаиду Николаевну, эту голубоглазую блондинку с очаровательным цветом лица, красиво очерченным ртом и жемчужными зубами. Она была стройно сложена, ловка, находчива, хорошо стреляла и ездила верхом, так что иногда Н. А. брал ее с собой на охоту».

     Кстати, Некрасов был и превосходным охотником! О его меткости ходили легенды. Подобно Пушкину, который лежа на диване расстреливал из пистолета летающих по комнате мух, Николай Алексеевич мог на спор, с лету, за несколько метров продырявить подброшенную вверх пятикопеечную монету. Никто из русских писателей 19 века, даже герой Севастополя – Толстой, не осмеливался охотиться один на медведя. А Некрасов осмеливался. Чучела убитых им медведей украшали не одну школу и не один музей того времени. Следует заметить, что поэт не продавал, а дарил свои охотничьи трофеи. Один из них – чучело огромного вставшего на дыбы медведя, – Некрасов поставил в своей прихожей, и крестьяне, впервые приходившие к нему, попав в полутемную прихожую, принимали чучело за хозяина, почтительно кланялись ему и говорили: «Здравствуйте, барин!».
 

.

Гостиная поэта. Дом-музей в Чудово (возможно, это - тот самый медведь?)

   Как и все охотники, очень любил Некрасов собак. Они в его доме всегда жили. Любимцу поэта – ирландскому пойнтеру по кличке Кадо – позволялось все: он мог безнаказанно таскать по всем коврам и дивану жареную курицу, специально для него готовившуюся, лакать суп из миски поэта во время его трапезы, безболезненно лежать на фортепиано или грызть понравившиеся ему ботинки какого-нибудь гостя. Не однажды Некрасову приходилось извиняться перед пострадавшим таким образом гостем и возмещать ему материальные и моральные убытки. Любопытно, что Кадо никогда не лаял на приходивших к Некрасову гостей, за исключением лишь цензоров и Салтыкова-Щедрина. Вечно угрюмый и не в меру грубый Щедрин пользовался искренней нелюбовью Кадо. И когда писатель приходил к Некрасову, то, во избежание «инцидента», Кадо запирали в другой комнате. Однажды у Некрасова проходило совещание редакции, на котором присутствовал и Щедрин. Кадо, по неосмотрительности, забыли запереть, и он, пользуясь счастливым случаем, пробрался в прихожую и, разыскав там шинель писателя, отгрыз у нее пол полы! В итоге, Некрасову пришлось покупать Щедрину новую шинель.

.

Н.А. Некрасов и Кадо

    Кадо убила Зина... Случайно. На охоте. Пес умирал у поэта на коленях. Зина плакала и просила прощения. «Что ты, – передает очевидец слова поэта, – о чем убиваешься? Эту собаку ты нечаянно убила, а каждый день где-нибудь на свете людей нарочно убивают. Нисколько я на тебя не сержусь. Но дай свободу тоске моей, я сегодня лучшего друга потерял». Вскоре недалеко от некрасовской охотничьей дачи появился памятник – гранитная плита: «Кадо, черный пойнтер, был превосходен на охоте, незаменимый друг дома. Родился 15 июля 1868 года. Убит случайно на охоте 2 мая 1875 года».

 .

Памятник любимой собаке 

    ...Зинаида повсюду сопровождала Некрасова, ухаживала за ним, когда он болел, и подносила по утрам опохмелиться - последние годы Николай Алексеевич пил очень много, стремясь уйти от болезни, душевных и физических страданий. В свою очередь, поэт для Зины нанимал учителей, водил ее в театры, выставки. Он не жалел ни времени, ни денег на образование своей подопечной. Она учится языкам, манерам, музыке... – она должна стать ему ровня! И вскоре девушка приохотилась к чтению его стихов, случалось, даже помогала Некрасову в чтении корректуры:

Помогай же мне трудиться, Зина!
Труд всегда меня животворил.
Вот еще красивая картина —
Запиши, пока я не забыл…

   Обычно сдержанный в выражении чувств, Николай Алексеевич подарил Зиночке книгу своих стихов, украсив ее словами, которыми не привык бросаться: «Милому и единственному моему другу Зине». И она заплакала, прижимая книгу к груди: "Ой! Заслужила ль я такие слова? Неужто «единственная»?".

   Некрасов не мог не оценить самоотверженность и преданность женщины. Больной, почти умирающий, он неожиданно для всех близких решил обвенчаться с Зинаидой Николаевной, упорно настаивая, чтобы их отношения были узаконены церковью. Может быть, намеревался «хотя бы внешним образом отблагодарить свою сгоравшую на огне бескорыстной любви к нему подругу», но может быть и другое: зная неприязненное отношение своих близких к Зине, он хотел юридически оформить ее права на наследование. И вот за полгода до смерти Некрасов обвенчался. Обряд прошел дома — поэт уже никуда не выходил. Его три раза обвели с Зинаидой вокруг аналоя — он еле шел, босой, поддерживаемый под руки, в одной нижней рубашке, которая, дабы облегчить его страдания, была разрезана ножницами на длинные ленты. Ведь даже легкий вес одеяла, даже прикосновение к телу сорочки были для него невыносимы, причиняя боль. Веселые свадебные песни, сулившие ему долгие годы супружеского и отцовского счастья, звучали для всех панихидой...
"Теперь, Зина, за тебя я спокоен", – сказал он жене. "Век не забуду!" – разрыдалась Зинаида Николаевна… Молодой женщине выпала роль сиделки при умирающем - вскоре Некрасова не стало...

   Он скончался 27 декабря 1877 года. Умирал очень тяжело — от рака прямой кишки. Боли были так велики, что он по часам «тянул громко какую-то однообразную ноту, напоминавшую бурлацкую ноту на Волге». «Нельзя, – сообщал Салтыков-Щедрин в письме к П. Анненкову, – даже представить себе приблизительно, какие муки он испытывает... И при этом непрерывный стон, но такой, что со мной, нервным человеком, почти дурно делается». «Боже! как он страдал, какие ни с чем не сравненные муки испытывал, – вспоминала спустя годы и Зинаида Николаевна. – Сиделка была при нем, студент-медик неотлучно дежурил, да не умели они его перевязывать, не причиняя боли. «Уберите от меня этих палачей!» – не своим голосом кричал муж, едва прикасались они к нему. Все самой приходилось делать. Кишка у него последнее время выпадала; нужно было в прежнее положение ее возвращать. Вправляю я ее, а сама, чтобы поободрить его среди нечеловеческих страданий, веселые песенки напеваю. Душа от жалости разрывается, а сдерживаю себя, пою да пою… Болезнь Николая Алексеевича открыла мне, какие страдания на свете бывают, а смерть его, что он за человек был, показала». Когда смерть наложила свою печать на лицо покойного, на нем не было умиротворения — только след страшных физических страданий....

Некрасов в дни болезни
 

   А  в те тяжелые и мучительные для всех дни Зина считала, что при каждом вздохе или стоне его она обязана немедленно являться к нему, и она – являлась! В течение последних двухсот ночей она не давала себе спать, чтобы «услышать первый его стон и подбежать к постели». Чтобы преодолеть сон, она садилась на пол и смотрела на зажженную свечу... После этих двухсот дней и ночей Зинаида из молодой, свежей и красивой женщины превратилась в старуху с желтым лицом, и такою осталась... Именно тогда  родились эти трагические строки Некрасова:

Двести уж дней,
Двести ночей
Муки мои продолжаются;
Ночью и днем
В сердце твоем
Стоны мои отзываются.
Двести уж дней,
Двести ночей.
Темные зимние дни,
Ясные зимние ночи…
Зина, закрой утомленные очи.
Зина! Усни…

    Впрочем, о Некрасове заботилась и сестра поэта, соперничая с женой в своем беспредельном внимании к больному. Анна Алексеевна, ревниво делившая с Зиной страшные бессонные ночи, кажется, заодно и следила – как бы ее брат не завещал Зине свое ярославское имение Карабиху!..

   ...Нет, не думала Фекла-Зинаида, входящая в дом Некрасова, о его завещании, не собиралась делить наследство поэта с его сестрами и братьями. Вряд ли она, безграмотная провинциалка, даже понимала тогда, что Николай Алексеевич не только богатый человек, но еще и ПОЭТ, имя которого известно всей великой России…«Только в день похорон его, – говорила потом она, – поняла я, что сделал он для общества, для народа: видя общее сочувствие и внимание, начала я задумываться – чем он такую любовь заслужил?..». Похороны поэта превратились в демонстрацию студенчества, и в толпе молодежи шла за гробом Зина, а впереди ее ожидали долгие сорок лет одиночества...  

.

Памятник великому поэту

   Зинаида Николаевна траурные одежды не снимала до дня своей кончины. Отходив всю жизнь в черном, она завещала похоронить себя во всем белом. Так что напрасно злые люди решили, что она проникла к поэту едино лишь ради корысти. Уже вскоре после похорон она доказала, что корыстных умыслов у нее никогда не было. Право переиздания стихов своего покойного мужа, как и право на владение чудовским имением, она сразу уступила сестре его – той самой Анне Алексеевне Буткевич.  Последняя, кстати, поступила с девушкой далеко не лучшим образом. В посмертном издании Некрасова, когда уж кажется, что каждому слову поэта оставаться в первозданной святости, Анна Алексеевна разгадала смысл "З-Н-Ч-К-Е" и одним взмахом пера уничтожила посвящение брата. А на титуле «Последних песен» Некрасова его жена, издательница согласно духовному завещанию, была названа уже не Некрасовой, а… Викторовой!  "Пусть скажет спасибо, что не называю ее Феклой, – решила мадам Буткевич. – Стихи же моего брата, ей посвященные, – наказала она в типографии, – оставить без примечаний. Кому может быть интересна эта особа, вкравшаяся в доверие моему брату?". Никому. Это стала понимать и сама Зина...

  Казалось бы, дальнейшая судьба вдовы поэта должна была сложиться более или менее благополучно. Но воспетая им на века Зиночка жила трудно и много страдала. После смерти поэта родственники Некрасова, как и раньше, относились к ней с черствым безразличием, так и не признав своей. Одно время они даже ставили под сомнение законность свершенного брака. А тут еще через несколько лет после смерти Некрасова за священником обнаружился ряд злоупотреблений. Среди прочего ему было поставлено в вину и злополучное венчание Некрасова с Зиной, в результате чего он лишился сана…Не по-мужски вел себя по отношению к вдове поэта и его брат Федор Алексеевич. Когда Зинаида Николаевна летом 1878 года приехала в Карабиху, где они так часто гостили вместе с Некрасовым, Федор не пожелал ее видеть. А позднее и вовсе появились мемуары, в которых она предстала в искаженном свете, как особа хитрая и безграмотная, чуть ли не насильно водившая Некрасова вокруг аналоя, чтобы сделаться мадам Некрасовой и получить от поэта немалое наследство… Пожалуй, один только сенатор А. Ф. Кони, глубоко почитавший поэта, не терпел подобных мещанских отзывов о вдове поэта, в своих выступлениях он постоянно призывал уважать память о Зинаиде Николаевне: "Ее уж нет среди нас, и потому она не может возвысить голос в защиту своей женской чести, потому, дамы и господа, призываю уважать эту женщину, достойную нашего уважения"… Кони ошибался, как ошибались и другие: Зина была жива.

   Много позже выяснилось, что Зина Некрасова, покинув столицу, поселилась в Москве, где готовилась в послушницы Новодевичьего монастыря, но… передумала. И начался период очень странных метаний женщины по стране – зигзагами молний, всегда загадочных и не всегда объяснимых. Зина вдруг объявилась на Кавказе, потом исчезла надолго, но ее как будто видели в Киеве, кто-то узнал ее в Одессе, а затем она снова пропала и, кажется, уже навсегда. Как оказалось, несчастная ударилась в баптизм – новое тогда учение, которым она стала интересоваться под влиянием своей прислуги. Саратовские баптисты, сплошь местные свиноторговцы, каким-то образом пронюхали, что в городе проживает вдова Некрасова, заманили ее в свою общину, суля блага всяческие, уход и заботу о ней, а сами выманили у нее все деньги, которые она берегла «на черный день» и все "некрасовские" реликвии...

   Помог ей Николай Михайлович Архангельский, наш современник (умер в 1941 году, исторически только «вчера»),  в ту пору редактировавший «Саратовский листок» и узнавший о вдове поэта случайно. Его газета оповестила горожан о том, как подло поступили баптисты с забытой всеми вдовою великого русского поэта. Но Николай Михайлович на этом не успокоился и его корреспонденции о бедствиях г-жи З. Н. Некрасовой обошли все газеты Москвы и Петербурга. А затем Архангельский обратился и к саратовской общественности, чтобы помогла старухе, и помощь пришла именно со стороны местных интеллигентов. В один из дней Николай Михайлович застал Зинаиду просветленной, она раскрыла перед ним книгу стихов Некрасова с дарственной надписью от 12 февраля 1874 года: "Все пропало, а вот это в гроб мне положат. Видите, как тут писано? «Милой и единственной…» Сподобил меня Господь остаться для него последней и единственной"...

    Хлопотами Архангельского старуха была причислена к «литературному цеху», и он поздравил ее с тем, что отныне она станет получать от Литфонда пособие – по 50 рублей в месяц. А вскоре Николая Михайловича известили, что и из этого скромного пособия от Литфонда она уделяет немалую толику для тех людей, что ее беднее...
   В январе 1915 года Зинаида Николаевна Некрасова скончалась и, приобщенная к великому «цеху литераторов», успокоилась между могил писателей – Чернышевского и Каренина-Петропавловского. На кладбище все зарыдали в один голос, когда над раскрытой могилой раздались слова:

 Зина, закрой утомленные очи…
Зина! Усни…

    ...Беспамятные люди затоптали ее могилу, ни ограды, ни памятника не сохранилось. Только в недавнее время нашлись добрые души, оградили место ее вечного успокоения и поставили над могилою памятный обелиск с портретом. Некрасовская Зина снова смотрит на нас – молодая, пленительная, словно сошедшая с той самой «заметки», что оставлена Пожалостиным на широких полях гравюрного портрета Некрасова…

Спи спокойно, наша Зина! Мы тебя не забыли.
И не скажем о тебе слова дурного… Спи.


Использованные материалы:
Александр Крылов  КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО?

Валентин Пикуль  «Зина – дочь барабанщика»

Владимир Рогоза  Как А.Я. Панаева женила на себе весь «Современник»?

Наталья Гребнева  Николай Некрасов и Авдотья Панаева: «Вместе тесно, врозь — хоть брось»

Александр Казакевич    Почему Чехов охотно прощал «грехи» Некрасову?

Елена Горбунова    Некрасов и Панаева: бестолковые люди

Серия сообщений "Другие":
Часть 1 - О чем мечтала Франсуаза? Немного бы солнца в холодной воде
Часть 2 - Александр Дюма-сын: почему его называли «адвокатом проституток»?
...
Часть 36 - Черубина де Габриак. Миф Серебряного века
Часть 37 - Печальная сказка Андерсена
Часть 38 - Неизвестный Некрасов
Часть 39 - Страсти по Огареву
Часть 40 - Александр Блок: патология любви
Часть 41 - Великие русские классики - И.С.Тургенев
Часть 42 - Превзошедший Наполеона (Оноре де Бальзак)