Да, есть в осени первоначальной одна прекрасная черта против весны. Весной всем радость жизни даром дается, и каждый озабочен лишь тем, чтобы не отстать от других. А осенью каждому существу вменяется необходимость сделать свое собственное усилие. И оттого бывает такая радость, когда утром каждый, усиливаясь больше и больше, поднимает серое небо, как тяжелое одеяло, и солнце находит себя в каждой капельке росы, дождя, или того, что сейчас только было туманом.

(Дунино.)

На душе, однако, лежит густой туман, нигде ничего не видно, везде Кащеева цепь.

Надо пережить неудачу и собраться на каком-то твердом месте в себе.

(Дунино.)

Ершов с Лялей кончили составлять для «Молодой гвардии»  юбилейную книгу, однотомник в 45 листов «Веста света». Из новой повести Ершов посмел взять только 100 страниц. Самую лучшую главу «Васина елочка» не взял, потому, что боится, не придется ли оно против Лысенко.

(Дунино.)

Рубиновый глаз от зари еще глядит  между черными елками. Река сквозь  кусты глазками. Но за рекой луга и среди них засыпает деревня. А за деревней подальше, возле самого леса, лег полоской белый и плотный туман, в котором прошла моя молодость.  Я знаю, как он пахнет, и, главное, как утопают в нем деревья. Бывало, видишь,  как тонет, и думаешь почему-то о душе, что душа так скрывается. Как это объяснить? Но так было однажды и осталось навсегда, туман луговой поглотил дерево, и я подумал: это душа. И так осталось навсегда, вот и сейчас плотный туман на лугу, а я с волнением думаю про душу.

(Дунино.)

Вишни цветут, и в той поре, когда  под ними на темной перекопанной  земле еще нет ни одного белого упавшего лепестка.

В белой тесноте цветущего дерева моя душа встречается с чьей-то вечной душой, и сердце радуется тому,  что еще нет на земле ни одного упавшего белого лепестка.

Необъятная теснота белых цветов, как собор наших душ:  такими мы сойдемся когда-нибудь и такими останемся.

(Дунино.)

Утешило письмо от женщины под 40 , чистое и воодушевленное, как у девочки в 17 лет. Женщины нередко посылают мне такие письма, как будто рожденные ими дети еще не все, и им остается еще родить настоящего, единственного и последнего, ни на кого и ни на что не похожего. Эта девственность про запас сохраняется у чистых женщин до глубокой старости, и я это знаю по своей матери.

(Дунино.)

Сильная перемена в ней. Прежде я смотрел просто: помру, то и пусть хоронят. Теперь подходит страшный вопрос: а если придется самому хоронить? И мало того, подходит и еще более трудное требование: я должен хотеть, чтобы прежде она умерла, и не осталась бы без меня беззащитная.  К этому я должен готовится, а не к тому, чтобы прежде самому уйти от всего… Трудней оставаться одному, чем уходить.

(Дунино.)

В память нашей встречи (исполнилось 13 лет) мы ездили на могилу Натальи Аркадьевны. Встретился нам шофер бывший Ваня Пшеничный. Мы спросили: «Мы постарели?» - «Да, - ответил Ваня, - в особенности Валерия Дмитриевна». Поглядел я на нее, и сердце сжалось:  остаются от прежнего только глаза  и душа в них бессмертная. Так я с этим ходил и по кладбищу и встретил там  в утешение слова на одной могиле: «Letum non omnia finit»*.

(Дунино.)

* Смерть не все кончает.

Жертва – это ответ невинного за ошибку другого, и потому живи и не ошибайся. Не греши не потому, что тебе будет за это нехорошо, а потому, что за твой грех будет отвечать другой, невинный.

(Дунино.)

Быть мудрым – это значит прежде всего быть внимательным к душе близкого человека. На вопрос же, кто такой этот  близкий, - ответ такой:  в каждом человеке родственное внимание стремится открыть близкого, кого оно откроет, тот и есть этот близкий.

(Дунино.)

Я - да.

Так что небольшими порциями - конец  "Дневников".

Пятьдесят третий  год.

« На прогулке вчера видел красивейший гриб, похожий на минарет. Любовался им и думал: «Гриб красивейший все называют поганым только за то, что его нельзя съесть».

(Дунино).

«Летней ночью несколько раз просыпаюсь, и ни за чем-нибудь, а по привычке следить за ходом ночи, вдохнуть чудесного воздуха в открытом окне. Теперь еще ночи светлые, и темнеет на какой-нибудь час или два. И вот уж дня три, было, подхожу к окну сонный, вижу, светятся два окна, а сообразить не могу, что это ниже всякого жилья и там не могут быть окна. С этим и засыпаю, и после не думаю о том, кто там живет, какие там светятся окна. А сегодня ночью как глянул туда и спросил: « Да какие же это окна, кто там живет?» И вдруг как будто наконец-то опомнился  и понял, что это не окна, а сквозь темные кусты и деревья река наша Москва выглядывает».

(Дунино).

«Любовь, как дело личное, начинается пониманием двух и подарком. Но это личное дело, проходя сквозь женщину, превращается в общее: ребенок есть начало общей жизни.

Книга рождается тоже  так: от личного к общему, и в поэтических явлениях в деле рождения женщина участвует так же, как и в физическом рождении. Прекрасная дама или ведьма, положительно или отрицательно, все равно, только едва ли  что-то в духовном мире является без участия женщины».

(Дунино.)

«Все хорошее в человеке почему-то наивно, и даже величайший философ наивен в свое стремлении до чего-то додуматься. Серьезна и ненаивна в человеке только мощь: могу – вот и все».

(Дунино.)

«Леденящий северный ветер, и очень сильный. Кажется, все должно остановиться и не расти и не цвести на таком холодище. Но оно не останавливается и про себя растет и зеленеет и цветет. Так и у нас в душе постоянно бывает при беде и болезни: от холода жизни все останавливается и для себя ничего больше не остается. Но жизнь независимо от тебя продолжается, и когда болезнь или беда  пройдет и начинаешь в себя приходить, то видишь своими глазами и радуешься всей душей, что, пока ты болел, жизнь и без тебя росла, и зеленела, цвела, и теперь понимает тебя и  принимает к себе. Вот если удалось умереть с такой чистой и простой верой, что жизнь после тебя сама  собой продолжается и ты сам даже после этой беды к ней как-то примкнешь».

(Дунино.)

«Белая и желтая бабочки долго кружились друг возле друга и разлетелись: белая полетела искать своих белых, а желтая – желтых.»

(Дунино.)

«Нынешней весной без дождей прямо на сухом солнце снег пыхнул, вода сбежала, и началась весна с кукушкой и соловьями. И как стала тогда в Москве жаркая погода, так и стоит сейчас. Этой весной испытал невыразимое мое счастье в разгар весны убежать из Москвы. Это было физическое чувство спасения в тот  момент, когда я вышел из машины в Дунине».

(Дунино.)

«Н. рассказывал, что у них во Владимире один мальчик до того пристрастился к лесу, что совсем одичал, в семье только показывается, из школы его выгнали и всеобщее прозвище у него во Владимире «Пришвин». Вот до чего дошла моя слава!»

(Дунино.)

« - Мне очень понравилась ваша «Фацелия», - сказал Азаров, - и мне кажется, вы сами ее очень любите.

- Да, - ответил я, - лучше пока я ничего не мог написать:  это моя песнь песней, но дальше мне хотелось бы прославить любовь не как песню, а как дело человеческой жизни. Я хотел бы поэзию сделать священной и себя, как поэта, понимать священнослужителем».

(Дунино.)