Икона Рождества Христова в Вифлеемском храме

Евангелие от Луки 2, 1-3 - 19.

 В те дни вышло от кесаря Августина повеление сделать перепись по всей земле. И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна. Когда же они были там, наступило время родить ей; и родила Сына своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице.

В той стране были на поле пастухи, которые держали ночную стражу у стада своего. Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях. И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!

Когда Ангелы отошли от них на небо, пастухи сказали друг другу: пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил нам Господь. И, поспешив, пришли и нашли Марию и Иосифа, и Младенца, лежащего в яслях. Увидев же, рассказали о том, что было возвещено им о Младенце сем. И все слышавшие дивились тому, что рассказывали им пастухи. А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце своем.

Евангелие от Матфея 2,1 - 2,9 - 11, 13 - 15.

 Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришил поклониться Ему. И, се звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою, и, войдя, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну.

Когда же они отошли - вот, Ангел Господень является во сне Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его. Он встал, взял Младенца и Матерь Его ночью и пошел в Египет, и там был до смерти Ирода.

 К IX веку на Востоке и Западе пользуются огромной популярностью следующие изображения Рождества Христова: в горе пещера, в пещере ясли, в которых лежит Христос: над Ним головы осла и быка. Богоматерь лежит на одре, лицом к зрителю. Иосиф сидит внизу в раздумье или дремоте. В Чети-Минеях Димитрия Ростовского говорится, что к яслям привязаны были вол и осел. Их привел Иосиф из Назарета. На осле ехала Пресвятая Дева, а вола Иосиф привел на продажу, чтобы было чем уплатить царскую подать и содержать себя в Вифлееме и в дороге. Эти бессловесные животные, стоя при яслях, дыханием своим согревали Младенца от зимней стужи и таким образом служили Владыке и Творцу своему.

В центре иконы – Богородица. На Нее мы обращаем внимание в первую очередь, потому что Ее фигура – самая большая на этой иконе. Это не случайно, – ведь именно благодаря Пречистой Деве произошло величайшее таинство – пришествие Бога в мир.

А теперь обратите внимание на то, что лик Богородицы обращен не ко Христу, а к нам. На первый взгляд странно – ведь обычно мать после рождения ребенка глаз от него не может оторвать – таким он видится ей чудесным, прекрасным, лучше всех на свете! Но ведь перед нами икона, а не картина, на которой просто изображены события той ночи. А в иконе каждая деталь наполнена смыслом. Вот и поворот лика Божией Матери к нам, глядящим на икону, говорит о том, что отныне Она становится заступницей рода человеческого, нашей ходатаицей, и что мы можем обращаться к Ней со своими молитвами.

Рядом с Богородицей мы видим маленького Христа. Он лежит не в кроватке, а в яслях. Фигурка младенца Христа – самая маленькая на иконе. Он туго завернут в пеленки, неподвижен и кажется беспомощным. В таком изображении Христа иконописец хочет передать нам очень важную мысль: Сын Божий приходит в мир не в Своем величии и блеске, не для того, что Ему поклонялись и служили люди, а для того, чтобы Самому послужить им, спасти их от вечной смерти. Приходит тихо и скромно, почти незаметно. Вот почему фигурка Христа так мала.

Но именно на нее указывает Вифлеемская звезда, которая привела ко Христу волхвов. Видите, вверху, над головой Христа, изображен полукруг. Это условное обозначение неба. В небе сияет Вифлеемская звезда. Лучи ее спускаются прямо к голове Младенца, они указывают на Него. Они словно говорят: Он один может спасти людей от гибели!

Вверху, – слева и справа изображены Ангелы. Они несут людям великую и радостную весть о рождении Спасителя. Первыми из людей узнают об этом пастухи. Количество фигур пастухов на иконе может быть разное. На нашей иконе изображены два пастуха. Голова их чуть приподнята – они слушают Ангела, который сообщает ему чудесную новость. Еще один пастух, немолодой, одетый в шкуру, изображен около Иосифа Обручника.

А вот слева – волхвы, которые идут за Вифлеемской звездой. Их трое, на них дорожные плащи и шапки. Они проделали длинный, трудный путь, чтобы найти Христа, поклониться Ему и принести свои дары: золото, ладан и смирну. Волхвы изображены отдельно от пастухов, потому что они представляют языческие народы. А пастухи – иудейский. И вот эти народы, жившие до сих пор каждый по своим законам и традициям, теперь все приходят ко Христу. Он их связывает воедино, дав начало новому роду человеческому – христианам.

И, наконец, в нижней части иконы представлено омовение Младенца Христа, которое совершают две женщины. Эта сцена на иконе тоже символ. Она показывает, что Сын Божий пришел в мир как истинный человек и готов испытать все, что свойственно любому человеку, конечно же, кроме греха.

На Руси образы Рождества были чрезвычайно популярны. Русские иконописцы следовали византийской традиции, но дополняли её различными подробностями: славословящие Христа ангелы, омовение Младенца, бегство Святого семейства в Египет. Преподобный Андрей Рублёв, Феофан Грек, Дионисий – знаменитые иконописцы не только Русской Церкви, но и всего Православия, оставили замечательные примеры иконографии Рождества Христова, которые ныне мы можем увидеть в Третьяковской галерее, Ферапонтовом монастыре, Троице-Сергиевой лавре.

Рождество Христово Мастер Марк. Итало-греческая школа. ХVII в.

Рождество Христово Итало-греческая школа. Середина ХVI в.(?)

Рождество Христово XIII в., фреска, Эфиопия

Рождество Христово. Критская фреска, XVII в. Феофан Критский. XVII в.

Поклонение волхвов (Рождество Христово) Дионисий и сыновья. 1500 - 1501 гг.

Поклонение волхвов V в., Базилика Санта-Марии Моджоре в Риме

Рождество Христово (Поклонение пастухов) Мастер иерей Романос Стилианос. Первая половина XVII в. (1650?)

Рождество Христово Андрей Рублев. 1405 г.

Рождество Христово Византийская икона, XII в.

Рождество Христово XV в. Двусторонняя таблетка из серии: Двунадесятые, Господние и Богородичные праздники; Святые. На оборотной стороне – Благовещение.  Тверь (?). Вложены в Троице-Сергиев монастырь Вельямином Плещеевым, бывшим в 1483-1487 гг. монастырским келарем и погребенным в монастыре в конце XV в.

Рождество Христово Вторая четверть XV в. из Спасо-Преображенского собора в Твери

Рождество Христово. Сретение. Вознесение. Сошествие Святого Духа IX- X в. Синай. Монастырь Святой Екатерины

Рождество Христово Середина XVII в. Происходит из праздничного ряда иконостаса церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Ростове Великом

Икона Рождества Христова

Рождество Христово.
Фрески пещерного храма Каранлик в Кападокии (Гёреме, Турция), XI - XIII в.в.

Рождество Христово. Московская школа XVI в.
 

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия
 

Рождественская открытка. 1906 г. Германия

Рождественская открытка. 1911 г. Россия

Рождественская открытка. 30-е гг. XX в. Германия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. 1923 г. Петроград

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Германия

Рождественская открытка. 1917 г. Германия

Рождественская открытка. 1908 г. Германия

Рождественская открытка. 1915 г. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Рождественская открытка. Начало XX в. Россия

Пабло Коэльо
Рождественская история
(Следующая история является вольной адаптацией притчи Пола Г. Данна "Следуйте за мной")

Один человек по имени Мóгу считал, что в праздновании Рождества нет никакого смысла. По его мнению, вечер 24 декабря - самый печальный в году, потому что люди в этот день думают о том, как они одиноки, или о своих любимых, которые умерли в этом году.
Мóгу был хорошим человеком. У него была семья, он старался помогать ближним и честно вёл свои дела. И тем не менее он не мог признать, что люди могут быть так наивны в своей вере в то, что какой-то там Бог спустился на Землю только затем, чтобы утешить род людской. Будучи человеком принципа, он не боялся говорить всем, что Рождество - праздник скорее грустный, чем весёлый, ещё и основанный на неправдоподобной истории о том, как Бог якобы превратился в человека.
Накануне празднования Рождества Христова его супруга и дети как обычно собирались в церковь. А Мóгу, как обычно, решил с ними не идти, сказав так:
- С моей стороны было бы лицемерием пойти с вами. Я останусь и буду ждать вас дома.
Когда жена и дети ушли, Мóгу разжёг камин, уселся в своё любимое кресло и принялся читать свежие газеты. Однако очень скоро его отвлёк какой-то шум, раздавшийся возле его окна. Скоро шум повторился, снова и снова.
Решив, что кто-то играет в снежки, Мóгу надел пальто и вышел из дома с намерением отпугнуть нарушителя покоя.
Однако, когда он открыл дверь, он увидел стайку воробьев, которые сбились с курса из-за непогоды и теперь беспомощно трепетали в снегу. Заметив теплый дом, они попытались залететь внутрь, но наткнулись на стекло и покалечили крылья. Теперь они снова смогут летать, только если их кто-нибудь вылечит.
"Я не могу оставить этих созданий здесь, на улице", - подумал Мóгу. "Но как им помочь?"
Мóгу подошёл к своему гаражу, открыл его и зажег свет. Однако птицы не двинулись с места.
"Они боятся", - решил Мóгу.
Он вернулся в дом, взял немного хлебных крошек и рассыпал их на тропинке, ведущей к тёплому гаражу. Но и эта хитрость не помогла.
Тогда Мóгу вытянул руки и, стараясь успокоить воробьев ласковыми словами, легонько подтолкнул одного и второго. Однако птички только разнервничались ещё больше и стали биться и кидаться из стороны в сторону по снегу, растрачивая впустую те немногие силы, что у них ещё оставались.
Мóгу не знал, что ещё придумать.
- Вы, должно быть, думаете, что я - ужасное существо, - сказал он громко. - Неужели вы не понимаете, что можете мне довериться?
В отчаянии он прокричал:
- Если бы я только мог на несколько мгновений превратиться в птицу, вы бы убедились, что я действительно хочу помочь вам!
В этот момент зазвонил церковный колокол, возвещая наступление полуночи. Одна из птиц превратилась в ангела, и тот спросил Мóгу:
- Теперь ты понимаешь, зачем Господу понадобилось превращаться в человека?
Стоя на коленях в снегу, с глазами, полными слёз, Мóгу ответил:
- Прости меня, ангел. Теперь я понимаю, почему мы можем доверять только тем, кто похож на нас и кто переживает то же, что довелось пережить нам.

Перед вами подборка картин европейских художников на сюжет Рождества Христового, включая такие темы, как "Поклонение пастухов" и "Поклонение волхвов". Это картины художников разных стран, разных периодов и направлений в искусстве. Но, наверное, именно поэтому интересно посмореть, как подошел к раскрытию этой темы каждый художник.

Konrad, Germany

 Lochner, Stephan (German, approx. 1405-1451)

Schongauer, Martin (German, approx. 1430-1491) 

Гандольфино да Рорето - Рождество Христа, Эрмитаж

Milano, Giovanni da (Italian, documented 1346-69)

Nardo, Mariotto di (Italian, Active 1380-1424)

 Esiguo, Maestro (Italian, 1400s)

Monaco, Lorenzo (Italian, 1370-1425)

Louvre Nativity, Master of the (Italian, active late 1400s)

Orioli, Pietro di Francesco degli (Italian, Approx. 1458-96)

 Foppa, Vincenzo (Italian, approx. 1427-1516)

Martini, Francesco di Giorgio (Italian, 1439-1501)

Previtali, Andrea (Italian, 1470-1528)

FASOLO Bernardino Nativity

Sciavoni Natale La Visita De Pastori Al bambino Gesu Nel Presepio

CAJES Eugenio The Adoration Of The Magi

Hornebout, Gerard (Flemish, 1465-1541)

Oostsanen, Jacob Cornelisz van (Flemish, 1472-1533)

After Hugo van der Goes - The Nativity

Benedetto Bonfigli - The Adoration of the Kings, and Christ on the Cross
 

Bernardino Butinone - The Adoration of the Shepherds

Bernardino da Asola - The Adoration of the Shepherds

Bramantino - The Adoration of the Kings

 Carlo Dolci - The Adoration of the Kings

Circle of Jan Gossaert - The Adoration of the Kings

 Dosso Dossi - The Adoration of the Kings

Ercole de Roberti - The Adoration of the Shepherds

Follower of Jacopo Tintoretto - The Nativity

 Geertgen tot Sint Jans - The Nativity at Night

Gerard David - Adoration of the Kings

Giovanni Battista Pittoni - The Nativity with God the Father and the Holy Ghost

Giovanni Battista Spinelli - The Adoration of the Shepherds

 Girolamo da Carpi - The Adoration of the Kings

Girolamo Romanino - The Nativity

Girolamo da Treviso - The Adoration of the Kings

Guido Reni - The Adoration of the Shepherds

 Italian, Neapolitan - The Adoration of the Shepherds

 Italian, North - The Adoration of the Shepherds

 Jacopo di Cione and workshop - The Nativity and Annunciation to the Shepherds
 

Jacopo di Cione and workshop - The Adoration of the Kings

 Jan Brueghel the Elder - The Adoration of the Kings

Jan Gossaert - The Adoration of the Kings

Lodovico Mazzolino - The Nativity

Lorenzo Costa - The Adoration of the Shepherds with Angels

Luca Signorelli - The Adoration of the Shepherds

Luca Signorelli - The Adoration of the Shepherds

Master of the Castello Nativity - The Nativity

Nicolas Poussin - The Adoration of the Shepherds

Paolo Veronese - The Adoration of the Kings

Piero della Francesca - The Nativity

Pieter Bruegel the Elder - The Adoration of the Kings

Pietro Orioli - The Nativity with Saints Altarpiece

 Sandro Botticelli - 'Mystic Nativity'

 Sandro Botticelli - The Adoration of the Kings

Sandro Botticelli and Filippino Lippi - Adoration of the Kings

The Le Nain Brothers - The Adoration of the Shepherds

Vincenzo Foppa - The Adoration of the Kings

Zanobi Strozzi - The Adoration of the Magi

the Workshop of Giovanni Bellini - The Adoration of the Kings

Альбертинелли, Мариотто - Поклонение младенцу Христу

 Бонифацио Веронезе - Поклонение пастухов

Брейгель, Питер Младший - Поклонение волхвов

Веронезе, Паоло - Поклонение волхвов

Гирландайо, Ридольфо - Поклонение младенцу со св. Франциском и св. Иеронимом
 

Гус, Гуго ван дер - Поклонение волхвов

Джорджоне - Поклонение младенцу

Липпи, Филиппино - Поклонение младенцу Христу

 Рубенс, Питер Пауль - Поклонение пастухов

Рождественские радости Реджинальда

-  Говорят  -  сказал  Реджинальд,  -  что  печальнее победы  -  только
поражение.  Кому  приходилось провести  так  называемые  "веселые  святки" у
скучных  знакомых,  тот  вряд ли с  этим согласится. Никогда  не забуду одно
Рождество, когда я гостил у  Бабволдов. Миссис Бабволд кем-то там приходится
моему отцу -  из тех кузин,  которых держат в кладовой на всякий случай -  и
поэтому я был  вынужден  принять  ее  приглашение,  когда  она послала его в
шестой,  кажется,  раз. Не  понимаю,  отчего дети  должны  терпеть за  грехи
отцов...  - нет, в  этом ящике нет  бумаги. Там у меня  только старые меню и
програмки с театральных премьер.
    Миссис Бабволд - дама очень серьезная. Никто еще не  видел,  чтобы  она
улыбалась,  даже  когда  говорит  подругам  гадости,  или  составляет список
покупок. Радости жизни она вкушает печально. Похожее  впечатление производит
королевский слон в Индии.  Ее  муж увлекается садоводством, и садовничает  в
любую погоду.  Если  мужчина  в проливной  дождь выходит  обирать  гусениц с
розовых кустов, это означает, что  его домашняя жизнь оставляет желать много
лучшего. В любом случае, гусеницам, должно быть, очень беспокойно.
    Там, конечно, были и другие люди. Был майор Какойто, который на кого-то
охотился в Лапландии, или еще где-то.  Я забыл, на кого, но это не его вина:
он только о них и говорил, за каждой едой,  и каждый раз упоминал, сколько в
них было футов и дюймов, от кончика до кончика, как будто мы собирались шить
им  на зиму теплое белье. Я его слушал с  видом напряженного  внимания  (оно
мне, кажется, к  лицу), а  потом  скромно  описал размеры окапи,  которого я
подстрелил в болотах Линкольншира. Майор сделался очень красивого пурпурного
цвета (я,  помнится, сразу  подумал, что такие занавески подошли  бы мне для
ванной). Думаю, в тот момент он  почти  решился  меня  возненавидеть. Миссис
Бабволд   подошла  с  видом  сестры  милосердия,   готовой   облегчить  муки
пострадавших,  и   спросила,   отчего   он   не  напишет  книгу   охотничьих
воспоминаний:  вышло бы  так интересно!  Только позже она вспомнила,  что он
подарил ей два  толстенных  тома  на эту  самую  тему, со своим  портретом и
автографом на фронтисписе, и приложением о привычках арктических мидий.
    Вечерами мы забывали о дневных заботах и тяготах, и жили полной жизнью.
Все решили, что карты -  это слишком  пустой и легкомысленный способ убивать
время,  и поэтому  большинство играло в так  называемые "книги". Выходите  в
коридор  - за вдохновением, надо полагать  - а  потом возвращаетесь с глупым
видом и теплым шарфом вокруг шеи - и все должны догадаться,  что вы "Малютка
МакГрегор".  Я  сопротивлялся  этому  безумию  настолько  долго,   насколько
позволяли приличия, но в конце  концов, поддавшись своему доброму характеру,
согласился  переодеться  "книгой", только  предупредил, что  мне понадобится
время. Они ждали минут сорок, пока я на кухне играл  с мальчишкой-рассыльным
в  фужерные кегли; нужно играть пробкой от шампанского,  и выиграет тот, кто
опрокинет,  не разбивая, больше фужеров. Я победил - из семи я разбил только
три. Вильям,  думаю,  просто  слишком  нервничал.  В  гостиной  все  здорово
разозлились,  что я не  возвращаюсь:  они не успокоились даже когда я сказал
им, что был "В конце коридора".
    - Мне Киплинг никогда не  нравился  - сказала  миссис Бабволд, когда до
нее  дошел  смысл  происшедшего.  -  Ничего не  вижу  умного  в  "Тосканских
землеройках" - или это Дарвин написал?
    Такие игры, конечно, очень развивают - но лично я предпочитаю бридж.
    В   рождественский   сочельник   нам   полагалось   веселиться   -   на
староанглийский  лад. В холле  был  ужасный сквозняк, но все решили, что это
самое подходящее место для веселья. Холл был украшен китайскими фонариками и
японскими  веерами, что придавало ему очень староанглийский вид. Юная леди с
тихим,  доверительным  голосом  побаловала  нас  протяжной  декламацией  про
маленькую девочку,  которая не то  умерла, не то  учинила  что-то  не  менее
банальное.  Потом  майор  очень  картинно  описал,  как  боролся  с  раненым
медведем. Я  лично предпочел бы, чтобы  в  таких  случаях побеждал медведь -
хоть иногда. По крайней мере, медведь потом не будет  об этом трезвонить. Не
успели  мы прийти в  себя, как некий юноша  попотчевал нас чтением мыслей. С
первого взгляда было ясно, что у  него хорошая мать и посредственный портной
- он был  из тех юношей,  которые говорят, не смолкая,  даже за самым густым
супом, а  волосы  приглаживают с  опаской, словно  волосы могут дать  сдачи.
Чтение мыслей даже имело  успех: он  объявил, что хозяйка думала о поэзии, и
та призналась, что мысли ее действительно  были заняты одой Джейн Остин. Что
было весьма близко к  истине. Думаю,  на самом деле  она  гадала, хватит  ли
остатков бараньего  бока  и  холодного  сливового пудинга  назавтра на  обед
прислуге.  Наша  разгульная   оргия   увенчалась  партией  в  шашки,  причем
выигравший получал  молочную  шоколадку.  Я  получил  в свое  время  хорошее
воспитание, и не  люблю играть в коммерческие игры на шоколадки, так что мне
пришлось придумать себе  головную  боль  и  удалиться со сцены. За несколько
минут передо мной ушла на покой мисс Лэнгшен-Смит, весьма внушительная дама,
которая имела привычку вставать ни  свет ни  заря, с таким видом, словно  ей
нужно до завтрака снестись со  всеми правительствами Европы. На  своей двери
она  прилепила  записку с просьбой разбудить ее  завтра особенно рано. Такой
шанс выпадает  раз в жизни. Я приклеил поверх  этой  записки другую, оставив
открытой только  подпись.  В  новой  записке говорилось,  что прежде чем  ее
прочтут, мисс  Лэнгшен-Смит покончит  со своей неправедно прожитой жизнью, а
так же, что она сожалеет о  неудобствах,  которые причинит хозяйке, и хочет,
чтобы   ее  похоронили  с  воинскими  почестями.  Через  несколько  минут  я
оглушительно хлопнул на лестнице бумажным мешком, и тут же издал театральный
стон, который, наверное, было слышно  и в погребе. Затем я вернулся к своему
первоначальному плану,  и  отправился спать.  Шум,  который устроили  гости,
пытаясь вломиться к этой почтенной даме, был положительно неблагопристойным.
Она  мужественно  сопротивлялась, но, боюсь,  они еще  около  четверти  часа
обыскивали ее,  пытаясь  найти  пули,  словно  она  была полем исторического
сражения.
    Я терпеть не могу ездить на поезде в  первый день Рождества, но человек
время от времени вынужден делать то, что ему неприятно.

Лось

 Тереза, госпожа  Тропплстанс, была  самой  богатой  и  самой  противной
старухой в графстве Уольдшир.
    В  своих  деловых  отношениях  с  окружающим  миром она  придерживалась
манеры, средней между  хозяйкой дома и хозяином лисьей охоты, и пользовалась
соответствующим словарем.  В узком  кругу  она  придерживалась  арбитражного
стиля, который кто-то называл  (возможно, не  слишком  точно)  "американский
политик  на  партийном собрании".  Покойный  Теодор Тропплстанс  оставил  ее
примерно   тридцать   пять  лет  назад  единственной   наследницей  немалого
состояния, огромных земельных угодий и галереи, увешанной ценными картинами.
За  эти  прошедшие годы она похоронила сына и рассорилась со старшим внуком,
который женился без ее согласия или одобрения. Берти Тропплстанс, ее младший
внук, был наследником ее собственности, и к тому же источником любопытства и
переживаний  для  полусотни  честолюбивых матерей, дочери  которых  достигли
брачного возраста.
    Берти  был  любезным,  спокойным молодым  человеком,  готовым  жениться
решительно  на  какой  угодно  особе,  которая  привлечет  его благосклонное
внимание,  но он не собирался тратить время впустую, влюбляясь  в девушку, к
которой без одобрения отнесется его бабушка. Госпожа Тропплстанс должна была
непременно дать рекомендацию.
    Домашние   вечеринки   Терезы  всегда  отличались   обилием   разодетых
привлекательных молодых девушек, сопровождаемых  встревоженными матерями; но
старая  леди  решительно  возражала всякий  раз,  когда  любая  из  ее  юных
посетительниц опережала других,  становясь возможной "внучкой".  Речь шла об
унаследовании  ее  денег и имущества, и Тереза,  очевидно, хотела выбирать и
наслаждаться возможностью  выбора  до  самого конца.  Предпочтения  Берти не
имели  ни малейшего  значения; он, казалось,  был бы рад  всякой супруге; он
бодро сносил общество  бабушки всю  жизнь,  так что  не мог  взбунтоваться и
разозлиться из-за чего-нибудь, что могло произойти в процессе выбора.
    Компания, которая собралась под  крышей Терезы в  Рождественскую неделю
тысяча девятьсот какого-то года, была меньше, чем обычно, и миссис Джонелет,
которая  стала одной из участниц, склонялась к  тому, что это обстоятельство
следует считать благоприятным предзнаменованием. Дора Джонелет  и Берти были
так явственно созданы друг для друга, призналась она жене викария, и если бы
старая леди подольше понаблюдала за ними, она согласилась бы, что они станут
прекрасной супружеской парой.
    - Люди  скоро привыкают  к мысли, если  ее воплощение постоянно  у  них
перед  глазами, - сказала миссис Джонелет  с  надеждой. - И чем  чаще Тереза
видит этих молодых людей вместе, таких счастливых в обществе друг друга, тем
больше у нее будет  расти интерес к Доре как к возможной и желательной  жене
для Берти.
    - Моя  дорогая,  -  покоряясь  судьбе, произнесла жена викария,  -  моя
собственная   Сибил   осталась  наедине   с  Берти   в   самых   романтичных
обстоятельствах  --  я  расскажу  вам  об этом  когда-нибудь, — но  это  не
произвело никакого впечатления на Терезу; она топнула ногой, выражая крайнюю
решимость — и Сибил вышла за индийского чиновника.
    - Очень  хорошо  для нее,  - сказала миссис  Джонелет  с неопределенным
одобрением.  Так поступила бы  любая сильная  духом девушка.  Однако все это
случилось год или два назад,  кажется; Берти теперь стал старше, да и Тереза
- тоже. Естественно, она хочет увидеть, как он остепенится.
    Жена  викария  подумала,  что   Тереза,   казалось,  была  единственным
человеком, который  не проявляет никакого беспокойства по поводу немедленной
женитьбы Берти; однако эту мысль она оставила при себе.
    Миссис  Джонелет был женщиной находчивой, энергичной и решительной; она
вовлекала других участников вечеринки, балласт, если можно так выразиться, в
различные маневры и дела, чтобы отделить их от Берти  и Доры,  которые могли
развлекаться сами по себе,  то есть  развлекала Дора, а Берти повиновался ее
изобретениям. Дора помогала украшать окружную  церковь к рождеству,  и Берти
был  призван ей на  помощь. Вместе  они  кормили лебедей,  пока  у  птиц  не
началось  расстройство  желудка, вместе  они играли в  бильярд,  вместе  они
фотографировали деревенские лачуги, и,  на  почтительном расстоянии, ручного
лося, который в унылом одиночестве  бродил по парку. Лось был "ручным" в том
смысле, что он давно  позабыл  о  страхе  перед представителями человеческой
расы; однако ничто в его поведении не пробуждало в людях ответного доверия.
    Независимо  от того, какими делами, видами спорта или отдыха занимались
вместе Берти и  Дора,  миссис Джонелет неизменно вела хронику и подробно  ее
воспроизводила для должного просвещения бабушки Берти.
    - Эти двое неразлучных только что вернулись с  велосипедной прогулки, -
объявила она,  - выглядят они так  живописно, такие  свежие  и сияющие после
катания.
    - Этой живописи нужны слова, - подумала Тереза; но поскольку речь шла о
Берти, она решила, что слова должны остаться невысказанными.
    Во второй  половине  дня после Рождества  миссис Джонелет  примчалась в
гостиную, где хозяйка восседала в окружении  гостей, чайных чашек и блюдечек
с  пирожными. Судьба вложило  то, что  походило на  козырную  карту, в  руки
терпеливо  маневрирующей  матери. Глаза ее сверкали  от  волнения,  а  голос
явственно   претендовал   на  выразительный   эффект,   когда  она   сделала
драматическое объявление.
    - Берти спас Дору от лося!
    Быстрыми,  выразительными фразами,  в  порыве  материнских  чувств  она
поведала,  как подлое животное набросилось  на Дору, когда она искала далеко
отлетевший мяч  для гольфа, и как Берти бросился к  ней на помощь  с прочной
палкой и отогнал зверя в самый последний момент.
    - Это  был мгновенный удар! Она бросила в зверя свою клюшку, но  он  не
остановился. В  следующее  мгновение  она оказалась бы под  его копытами,  -
задыхалась миссис Джонелет.
    - Животное небезопасно, - сказала  Тереза, вручая  своей  взволнованной
гостье чашку чая. - Я забыла, нужен ли вам сахар. Я думаю, уединенная жизнь,
которую  оно  ведет, испортило ему характер. На подносе горячие пирожки. Это
не моя ошибка; я давно уже пыталась найти ему спутницу жизни. Не знаете, нет
ли у кого-нибудь лосихи на продажу или в обмен на что-нибудь? - спросила она
у всех присутствующих.
    Но  миссис Джонелет не была настроена  слушать беседу о лосиных браках.
Объединение  двух  людей  было  для  нее  куда  важнее,  и  возможность  для
продолжения ее любимого проекта была слишком ценна, чтобы ею пренебречь.
    - Тереза, - выразительно воскликнула она, - после того, как эти молодые
люди оказались вместе в таких драматических обстоятельствах, между  ними все
будет теперь  по  другому. Берти  сделал  больше, чем  спас жизнь  Доре;  он
заслужил  ее привязанность.  Нельзя не почувствовать, что  Судьба создала их
друг для друга.
    -  Именно это сказала жена викария,  когда Берти спас Сибил от лося год
или два назад, - спокойно заметила Тереза спокойно. - Я объяснила ей, что он
спас  Мирабель Хикс от той  же самой опасности несколькими месяцами раньше и
что  первенство на  самом деле принадлежит сыну садовника, которого спасли в
январе  этого года.  Знаете, так  много совпадений случается  в  деревенской
жизни.
    - Это, кажется, очень опасное животное, - сказала одна из дам.
    -  Именно  так сказала  мать  того мальчика, -  отметила Тереза. -  Она
хотела, чтобы я его  уничтожила, но я ей  ответила, что  у  нее  одиннадцать
детей,  а у меня только один лось. Я также подарила ей черную шелковую юбку;
она сказала,  что, хотя  похорон в ее семействе не было, она  чувствует, что
они как будто состоялись. Во  всяком случае, мы расстались друзьями. Не могу
предложить вам шелковую юбку, Эмилия,  но  можете взять еще чашку чая. Как я
уже говорила, на подносе горячие пирожки.
    Тереза прекратила дискуссию, ловко создав впечатление, что по ее мнению
мать мальчика проявила гораздо больше разумности,  чем родители других жертв
лосиной агрессии.
    - Тереза лишена человеческих чувств, -  сказала позднее миссис Джонелет
жене  викария.  -  Сидеть  там,  беседуя о горячих  пирожках, когда  ужасной
трагедии только что удалось избежать...
    - Конечно, вы знаете, на ком она в самом деле намерена женить Берти?  -
спросила жена викария. -  Я  заметила это уже довольно  давно.  На  немецкой
гувернантке Бикелби.
    - Немецкая гувернантка!  Какая чушь! - задохнулась от возмущения миссис
Джонелет.
    Она  из хорошей семьи,  я  уверена,  - продолжала жена  викария, -  она
нисколько не похожа на серую  мышь,  которыми  обычно  кажутся  гувернантки.
Фактически, она едва ли не самая  сильная и влиятельная личность в округе —
после  Терезы,  разумеется. Она указала  моему  мужу  на  все  виды ошибок в
проповедях, она прочла сэру Лоренсу публичную  лекцию о том, как ему следует
обращаться с собаками. Вы  знаете,  как  чувствителен  сэр  Лоренс  к  любой
критике его лордства, и то, что гувернантка предъявляет ему требования, едва
не  довело его  до  припадка.  Она так вела  себя  со всеми, кроме, конечно,
Терезы, и все в ответ были грубы с ней.
    Бикелби просто боятся ее и потому не могут от нее избавиться.  Разве не
такую  женщину Тереза с восхищением сочла бы своей  преемницей?  Представьте
весь ужас и раздражение в  графстве, если мы внезапно узнаем, что она станет
следующей хозяйкой Замка. Единственное, о чем пожалеет Тереза, — то, что ее
не будет в живых, чтобы этим насладиться.
    -  Но,  -  возразила  миссис  Джонелет,  - Берти, конечно,  с  этим  не
согласен?
    - О, она весьма привлекательна в своем роде, одевается хорошо и неплохо
играет в  теннис.  Она часто ходит  через  парк  с  сообщениями  из особняка
Бикелби, и на  днях Берти спасет ее  от лося, который к нему почти привык, а
уж тогда Тереза скажет, что Судьба предназначила их друг другу. Берти, может
быть, не хочет  уделять столько  внимания предназначениям  Судьбы,  но  он и
мечтать не станет о том, чтобы возразить бабушке.
    Жена викария говорила с тихой  уверенностью, будто интуитивно  постигла
истину, и в глубине души миссис Джонелет верила ей.
    Шесть   месяцев   спустя   лося   пришлось   уничтожить.   В   припадке
исключительной ярости  он растоптал немецкую гувернантку Бикелби. Ирония его
судьбы состояла в том, что он достиг популярности на последней стадии  своей
карьеры;  во  всяком  случае,  он установил рекорд, оказавшись  единственным
живым существом, которое постоянно мешало планам Терезы Тропплстанс.
    Дора Джонелет разорвала свою помолвку  с индийским чиновником  и  вышла
замуж за Берти через три месяца после смерти его бабушки — Тереза ненадолго
пережила фиаско  с  немецкой  гувернанткой. На  Рождество  каждый год  новая
миссис  Тропплстанс вешает  дополнительный  большой  венок на лосиные  рога,
служащие украшением зала.
    -  Это было  внушающее страх животное, -  поясняет  она Берти,  -  но я
всегда чувствую, что оно стало средством нашего соединения.
    И это, разумеется, чистая правда.
 

 Вернемся в средневековую, еще не протестантскую Англию, и прогуляемся по улицам, заглядывая в двери и окна домов. В те времена обычай ставить елки еще не добрался до Британских островов (эта традиция была завезена сюда совсем недавно), а ставили так называемое «рождественское бревно» — Yule log, что, собственно, было в те времена общеевропейской традицией. Именно бревно, которое впоследствии сжигали, а не пушистую елку несет розовощекий Дед Мороз (Father Christmas), об этом нам рассказывают островные сказки и легенды. Обычай имеет еще дохристианские, языческие корни и приурочен к зимнему солнцестоянию, встрече солнца, ведь с рождественских праздников солнечный день начинает вновь прибывать.

Обычай ставить елку пришел в Англию из Германии довольно недавно, в середине XIX века. Первую рождественскую елку в Виндзорском замке устроили для своих детей королева Виктория и принц Альберт, и со временем это вошло в моду. Главную елку страны сегодня ставят на Трафальгарской площади, ее каждый год дарит Лондону норвежский город Осло. Эта традиция установилась в период Второй Мировой войны, когда елка была тайно доставлена из оккупированной Норвегии на берега Англии, где в то время находились норвежский король и правительство.

Гуляя по рождественским улицам старинной Англии, обратите внимание на входные двери — над каждой висит украшение из вечнозеленого плюща, падуба и омелы. Не советуем молодым девушкам надолго задерживаться в дверях — того, кто стоит под омелой, может целовать без спроса любой, кому это заблагорассудится. Впрочем, целоваться под омелой полезно, это означает, что весь год вас будет сопровождать любовь.

В средние века на рождество на улицах Лондона разыгрывались пышные представления, как правило миракли, проходили маскарадные шествия. Древний языческий обряд ряжения был переиначен церковью под свои задачи, ряженые и театрализованные постановки доносили до народа библейские истории в яркой и понятной форме. Как и исполнители древних языческих обрядов, участники постановок надевали маски или закрывали лица тканью.

В каждом замке святочные безобразия возглавлял специально выбранный распорядитель, который, вопреки его функции, назывался Лорд Беспорядка (Lord Misrule). Собственно, это был главный шут праздника и устроитель многочисленных буйных развлечений. Лорд набирал себе свиту, все рядились в цветные лоскуты, ленты, пришивали к платью колокольчики. Свита порой чрезмерно бесчинствовала, врываясь в дома мирных жителей и разыгрывая с селянами такие шуточки, что Генрих VIII и вовсе запретил такой обычай.

Немногим позже, придя к власти, Лорд-попечитель Англии пуританин Оливер Кромвель вовсе запретил празднование Рождества как таковое, ссылаясь на то, что праздник языческий, к тому же способствует пьянству и чревоугодию, что есть страшный грех! 22 декабря 1644 года на улицах Лондона появились вооруженные солдаты, и ни дай бог им учуять запах гусятины или пудинга, за это можно было загреметь в каталажку.

Во времена реставрации король Чарльз II восстановил празднование Рождества, но увы, больше никогда оно не имело такого значения и размаха, как в прежние времена. Теперь Рождество превратилось в тихий семейный праздник. В выходной день 25 декабря англичане садятся за обеденный стол всей семьей, обмениваются подарками и традиционными для британцев рождественскими открытками с изображением омелы, падуба и плюща. Лишь пышный стол с жареной птицей, плам-пудингом и разносолами, да театральные постановки рождественской недели напоминают о былом величии праздника Рождества средневековой Англии.

Источник: http://ahmadtea.ru/times/one/239/

 В рождественскую ночь

Молодая женщина лет двадцати трех, с страшно бледным лицом, стояла на берегу моря и глядела в даль. От ее маленьких ножек, обутых в бархатные полусапожки, шла вниз к морю ветхая, узкая лесенка с одним очень подвижным перилом.

Женщина глядела в даль, где зиял простор, залитый глубоким, непроницаемым мраком. Не было видно ни звезд, ни моря, покрытого снегом, ни огней. Шел сильный дождь…

«Что там?» — думала женщина, вглядываясь в даль и кутаясь от ветра и дождя в измокшую шубейку и шаль.

Где-то там, в этой непроницаемой тьме, верст за пять — за десять или даже больше, должен быть в это время ее муж, помещик Литвинов, со своею рыболовной артелью. Если метель в последние два дня на море не засыпала снегом Литвинова и его рыбаков, то они спешат теперь к берегу. Море вздулось и, говорят, скоро начнет ломать лед. Лед не может вынести этого ветра. Успеют ли их рыбачьи сани с безобразными крыльями, тяжелые и неповоротливые, достигнуть берега прежде, чем бледная женщина услышит рев проснувшегося моря?

Женщине страстно захотелось спуститься вниз. Перило задвигалось под ее рукой и, мокрое, липкое, выскользнуло из ее рук, как вьюн. Она присела на ступени и стала спускаться на четвереньках, крепко держась руками за холодные грязные ступени. Рванул ветер и распахнул ее шубу. На грудь пахнуло сыростью.

— Святой чудотворец Николай, этой лестнице и конца не будет! — шептала молодая женщина, перебирая ступени.

В лестнице было ровно девяносто ступеней. Она шла не изгибами, а вниз по прямой линии, под острым углом к отвесу. Ветер зло шатал ее из стороны в сторону, и она скрипела, как доска, готовая треснуть.

Через десять минут женщина была уже внизу, у самого моря. И здесь внизу была такая же тьма. Ветер здесь стал еще злее, чем наверху. Дождь лил и, казалось, конца ему не было.

— Кто идет? — послышался мужской голос.

— Это я, Денис…

Денис, высокий плотный старик с большой седой бородой, стоял на берегу, с большой палкой, и тоже глядел в непроницаемую даль. Он стоял и искал на своей одежде сухого места, чтобы зажечь о него спичку и закурить трубку.

— Это вы, барыня Наталья Сергеевна? — спросил он недоумевающим голосом. — В этакое ненастье?! И что вам тут делать? При вашей комплекцыи после родов простуда — первая гибель. Идите, матушка, домой!

Послышался плач старухи. Плакала мать рыбака Евсея, поехавшего с Литвиновым на ловлю. Денис вздохнул и махнул рукой.

— Жила ты, старуха, — сказал он в пространство, — семьдесят годков на эфтом свете, а словно малый ребенок, без понятия. Ведь на всё, дура ты, воля божья! При твоей старческой слабости тебе на печи лежать, а не в сырости сидеть! Иди отсюда с богом!

— Да ведь Евсей мой, Евсей! Один он у меня, Денисушка!

— Божья воля! Ежели ему не суждено, скажем, в море помереть, так пущай море хоть сто раз ломает, а он живой останется. А коли, мать моя, суждено ему в нынешний раз смерть принять, так не нам судить. Не плачь, старуха! Не один Евсей в море! Там и барин Андрей Петрович. Там и Федька, и Кузьма, и Тарасенков Алешка.

— А они живы, Денисушка? — спросила Наталья Сергеевна дрожащим голосом.

— А кто ж их знает, барыня! Ежели вчерась и третьего дня их не занесло метелью, то, стало быть, живы. Море ежели не взломает, то и вовсе живы будут. Ишь ведь, какой ветер. Словно нанялся, бог с ним!

— Кто-то идет по льду! — сказала вдруг молодая женщина неестественно хриплым голосом, словно с испугом, сделав шаг назад.

Денис прищурил глаза и прислушался.

— Нет, барыня, никто нейдет, — сказал он. — Это в лодке дурачок Петруша сидит и веслами двигает. Петруша! — крикнул Денис. — Сидишь?

— Сижу, дед! — послышался слабый, больной голос.

— Больно?

— Больно, дед! Силы моей нету!

На берегу, у самого льда стояла лодка. В лодке на самом дне ее сидел высокий парень с безобразно длинными руками и ногами. Это был дурачок Петруша. Стиснув зубы и дрожа всем телом, он глядел в темную даль и тоже старался разглядеть что-то. Чего-то и он ждал от моря. Длинные руки его держались за весла, а левая нога была подогнута под туловище.

— Болеет наш дурачок! — сказал Денис, подходя к лодке. — Нога у него болит, у сердешного. И рассудок парень потерял от боли. Ты бы, Петруша, в тепло пошел! Здесь еще хуже простудишься…

Петруша молчал. Он дрожал и морщился от боли. Болело левое бедро, задняя сторона его, в том именно месте, где проходит нерв.

— Поди, Петруша! — сказал Денис мягким, отеческим голосом. — Приляг на печку, а бог даст, к утрене и уймется нога!

— Чую! — пробормотал Петруша, разжав челюсти.

— Что ты чуешь, дурачок?

— Лед взломало.

— Откуда ты чуешь?

— Шум такой слышу. Один шум от ветра, другой от воды. И ветер другой стал: помягче. Верст за десять отседа уж ломает.

Старик прислушался. Он долго слушал, но в общем гуле не понял ничего, кроме воя ветра и ровного шума от дождя.

Прошло полчаса в ожидании и молчании. Ветер делал свое дело. Он становился всё злее и злее и, казалось, решил во что бы то ни стало взломать лед и отнять у старухи сына Евсея, а у бледной женщины мужа. Дождь между тем становился всё слабей и слабей. Скоро он стал так редок, что можно уже было различить в темноте человеческие фигуры, силуэт лодки и белизну снега. Сквозь вой ветра можно было расслышать звон. Это звонили наверху, в рыбачьей деревушке, на ветхой колокольне. Люди, застигнутые в море метелью, а потом дождем, должны были ехать на этот звон, — соломинка, за которую хватается утопающий.

— Дед, вода уж близко! Слышишь?

Дед прислушался, На этот раз он услышал гул, не похожий на вой ветра или шум деревьев. Дурачок был прав. Нельзя уже было сомневаться, что Литвинов со своими рыбаками не воротится на сушу праздновать Рождество.

— Кончено! — сказал Денис. — Ломает!

Старуха взвизгнула и присела к земле. Барыня, мокрая и дрожащая от холода, подошла к лодке и стала слушать. И она услышала зловещий гул.

— Может быть, это ветер! — сказала она. — Ты убежден, Денис, что это лед ломает?

— Божья воля-с!.. За грехи наши, сударыня…

Денис вздохнул и добавил нежным голосом:

— Пожалуйте наверх, сударыня! Вы и так вымокли!

И люди, стоявшие на берегу, услышали тихий смех, смех детский, счастливый… Смеялась бледная женщина. Денис крякнул. Он всегда крякал, когда ему хотелось плакать.

— Тронулась в уме-то! — шепнул он темному силуэту мужика.

В воздухе стало светлей. Выглянула луна. Теперь всё было видно: и море с наполовину истаявшими сугробами, и барыню, и Дениса, и дурачка Петрушу, морщившегося от невыносимой боли. В стороне стояли мужики и держали в руках для чего-то веревки.

Раздался первый явственный треск невдалеке от берега. Скоро раздался другой, третий, и воздух огласился ужасающим треском. Белая бесконечная громада заколыхалась и потемнела. Чудовище проснулось и начало свою бурную жизнь.

Вой ветра, шум деревьев, стоны Петруши и звон — всё умолкло за ревом моря.

— Надо уходить наверх! — крикнул Денис. — Сейчас берег зальет и занесет кригами. Да и утреня сейчас начнется, ребята! Пойдите, матушка-барыня! Богу так угодно!

Денис подошел к Наталье Сергеевне и осторожно взял ее под локти…

— Пойдемте, матушка! — сказал он нежно, голосом, полным сострадания.

Барыня отстранила рукой Дениса и, бодро подняв голову, пошла к лестнице. Она уже не была так смертельно бледна; на щеках ее играл здоровый румянец, словно в ее организм налили свежей крови; глаза не глядели уже плачущими, и руки, придерживавшие на груди шаль, не дрожали, как прежде… Она теперь чувствовала, что сама, без посторонней помощи, сумеет пройти высокую лестницу…

Ступив на третью ступень, она остановилась как вкопанная. Перед ней стоял высокий, статный мужчина в больших сапогах и полушубке…

— Это я, Наташа… Не бойся! — сказал мужчина.

Наталья Сергеевна пошатнулась. В высокой мерлушковой шапке, черных усах и черных глазах она узнала своего мужа, помещика Литвинова. Муж поднял ее на руки и поцеловал в щеку, причем обдал ее парами хереса и коньяка. Он был слегка пьян.

— Радуйся, Наташа! — сказал он. — Я не пропал под снегом и не утонул. Во время метели я со своими ребятами добрел до Таганрога, откуда вот и приехал к тебе… и приехал…

Он бормотал, а она, опять бледная и дрожащая, глядела на него недоумевающими, испуганными глазами. Она не верила…

— Как ты измокла, как дрожишь! — прошептал он, прижимая ее к груди…

И по его опьяневшему от счастья и вина лицу разлилась мягкая, детски добрая улыбка… Его ждали на этом холоде, в эту ночную пору! Это ли не любовь? И он засмеялся от счастья…

Пронзительный, душу раздирающий вопль ответил на этот тихий, счастливый смех. Ни рев моря, ни ветер, ничто не было в состоянии заглушить его. С лицом, искаженным отчаянием, молодая женщина не была в силах удержать этот вопль, и он вырвался наружу. В нем слышалось всё: и замужество поневоле, и непреоборимая антипатия к мужу, и тоска одиночества, и наконец рухнувшая надежда на свободное вдовство. Вся ее жизнь с ее горем, слезами и болью вылилась в этом вопле, не заглушенном даже трещавшими льдинами. Муж понял этот вопль, да и нельзя было не понять его…

— Тебе горько, что меня не занесло снегом или не раздавило льдом! — пробормотал он.

Нижняя губа его задрожала, и по лицу разлилась горькая улыбка. Он сошел со ступеней и опустил жену наземь.

— Пусть будет по-твоему! — сказал он.

И, отвернувшись от жены, он пошел к лодке. Там дурачок Петруша, стиснув зубы, дрожа и прыгая на одной ноге, тащил лодку в воду.

— Куда ты? — спросил его Литвинов.

— Больно мне, ваше высокоблагородие! Я утонуть хочу… Покойникам не больно…

Литвинов прыгнул в лодку. Дурачок полез за ним.

— Прощай, Наташа! — крикнул помещик. — Пусть будет по-твоему! Получай то, чего ждала, стоя здесь на холоде! С богом!

Дурачок взмахнул веслами, и лодка, толкнувшись о большую льдину, поплыла навстречу высоким волнам.

— Греби, Петруша, греби! — говорил Литвинов. — Дальше, дальше!

Литвинов, держась за края лодки, качался и глядел назад. Исчезла его Наташа, исчезли огоньки от трубок, исчез наконец берег…

— Воротись! — услышал он женский надорванный голос.

И в этом «воротись», казалось ему, слышалось отчаяние.

— Воротись!

У Литвинова забилось сердце… Его звала жена; а тут еще на берегу в церкви зазвонили к рождественской заутрене.

— Воротись! — повторил с мольбой тот же голос.

Эхо повторило это слово. Протрещали это слово льдины, взвизгнул его ветер, да и рождественский звон говорил: «Воротись».

— Едем назад! — сказал Литвинов, дернув дурачка за рукав.

Но дурачок не слышал. Стиснув зубы от боли и глядя с надеждою в даль, он работал своими длинными руками… Ему никто не кричал «воротись», а боль в нерве, начавшаяся сызмальства, делалась всё острее и жгучей… Литвинов схватил его за руки и потянул их назад. Но руки были тверды, как камень, и не легко было оторвать их от весел. Да и поздно было. Навстречу лодке неслась громадная льдина. Эта льдина должна была избавить навсегда Петрушу от боли…

До утра простояла бледная женщина на берегу моря. Когда ее, полузамерзшую и изнемогшую от нравственной муки, отнесли домой и уложили в постель, губы ее всё еще продолжали шептать: «Воротись!»

В ночь под Рождество она полюбила своего мужа…

Подновогодний вечер. Нелли, молодая и хорошенькая дочь помещика-генерала, день и ночь мечтающая о замужестве, сидит у себя в комнате и утомленными, полузакрытыми глазами глядит в зеркало. Она бледна, напряжена и неподвижна, как зеркало.

Несуществующая, но видимая перспектива, похожая на узкий, бесконечный коридор, ряд бесчисленных свечей, отражение ее лица, рук, зеркальной рамы — всё это давно уже заволоклось туманом и слилось в одно беспредельное серое море. Море колеблется, мигает, изредка вспыхивает заревом…

Глядя на неподвижные глаза и открытый рот Нелли, трудно понять, спит она или бодрствует, но, тем не менее, она видит. Сначала видит она только улыбку и мягкое, полное прелести выражение чьих-то глаз, потом же на колеблющемся сером фоне постепенно проясняются контуры головы, лицо, брови, борода. Это он, суженый, предмет долгих мечтаний и надежд. Суженый для Нелли составляет всё: смысл жизни, личное счастье, карьеру, судьбу. Вне его, как и на сером фоне, мрак, пустота, бессмыслица. И немудрено поэтому, что, видя перед собою красивую, кротко улыбающуюся голову, она чувствует наслаждение, невыразимо сладкий кошмар, который не передашь ни на словах, ни на бумаге. Далее она слышит его голос, видит, как живет с ним под одной кровлей, как ее жизнь постепенно сливается с его жизнью. На сером фоне бегут месяцы, годы… и Нелли отчетливо, во всех подробностях, видит свое будущее.

На сером фоне мелькают картина за картиной. Вот видит Нелли, как она в холодную зимнюю ночь стучится к уездному врачу Степану Лукичу. За воротами лениво и хрипло лает старый пес. В докторских окнах потемки. Кругом тишина.

— Ради бога… ради бога! — шепчет Нелли.

Но вот наконец скрипит калитка, и Нелли видит перед собой докторскую кухарку.

— Доктор дома?

— Спят-с… — шепчет кухарка в рукав, словно боясь разбудить своего барина. — Только что с эпидемии приехали. Не велено будить-с.

Но Нелли не слышит кухарки. Отстранив ее рукой, она, как сумасшедшая, бежит в докторскую квартиру. Пробежав несколько темных и душных комнат, свалив на пути два-три стула, она, наконец, находит докторскую спальню. Степан Лукич лежит у себя в постели одетый, но без сюртука и, вытянув губы, дышит себе на ладонь. Около него слабо светит ночничок. Нелли, не говоря ни слова, садится на стул и начинает плакать. Плачет она горько, вздрагивая всем телом.

— Му… муж болен! — выговаривает она.

Степан Лукич молчит. Он медленно поднимается, подпирает голову кулаком и глядит на гостью сонными, неподвижными глазами.

— Муж болен! — продолжает Нелли, сдерживая рыдания. — Ради бога, поедемте… Скорее… как можно скорее!

— А? — мычит доктор, дуя на ладонь.

— Поедемте! И сию минуту! Иначе… иначе… страшно выговорить… Ради бога!

И бледная, измученная Нелли, глотая слезы и задыхаясь, начинает описывать доктору внезапную болезнь мужа и свой невыразимый страх. Страдания ее способны тронуть камень, но доктор глядит на нее, дует себе на ладонь и — ни с места.

— Завтра приеду… — бормочет он.

— Это невозможно! — пугается Нелли. — Я знаю, у мужа… тиф! Сейчас… сию минуту вы нужны!

— Я тово… только что приехал… — бормочет доктор. — Три дня на эпидемию ездил. И утомлен, и сам болен… Абсолютно не могу! Абсолютно! Я… я сам заразился… Вот!

И доктор сует к глазам Нелли максимальный термометр.

— Температура к сорока идет… Абсолютно не могу! Я… я даже сидеть не в состоянии. Простите: лягу…

Доктор ложится.

— Но я прошу вас, доктор! — стонет в отчаянии Нелли. — Умоляю! Помогите мне, ради бога. Соберите все ваши силы и поедемте… Я заплачу вам, доктор!

— Боже мой… да ведь я уже сказал вам! Ах!

Нелли вскакивает и нервно ходит по спальне. Ей хочется объяснить доктору, втолковать… Думается ей, что если бы он знал, как дорог для нее муж и как она несчастна, то забыл бы и утомление и свою болезнь. Но где взять красноречия?

— Поезжайте к земскому доктору… — слышит она голос Степана Лукича.

— Это невозможно!.. Он живет за двадцать пять верст отсюда, а время дорого. И лошадей не хватит: от нас сюда сорок верст да отсюда к земскому доктору почти столько… Нет, это невозможно! Поедемте, Степан Лукич! Я подвига прошу. Ну, совершите вы подвиг! Сжальтесь!

— Чёрт знает что… Тут жар… дурь в голове, а она не понимает. Не могу! Отстаньте.

— Но вы обязаны ехать! И не можете вы не ехать! Это эгоизм! Человек для ближнего должен жертвовать жизнью, а вы… вы отказываетесь поехать!.. Я в суд на вас подам!

Нелли чувствует, что говорит обидную и незаслуженную ложь, но для спасения мужа она способна забыть и логику, и такт, и сострадание к людям… В ответ на ее угрозу доктор с жадностью выпивает стакан холодной воды. Нелли начинает опять умолять, взывать к состраданию, как самая последняя нищая… Наконец доктор сдается. Он медленно поднимается, отдувается, кряхтит и ищет свой сюртук.

— Вот он, сюртук! — помогает ему Нелли. — Позвольте, я его на вас надену… Вот так. Едемте. Я вам заплачу… всю жизнь буду признательна…

Но что за мука! Надевши сюртук, доктор опять ложится. Нелли поднимает его и тащит в переднюю… В передней долгая, мучительная возня с калошами, шубой… Пропала шапка… Но вот, наконец, Нелли сидит в экипаже. Возле нее доктор. Теперь остается только проехать сорок верст, и у ее мужа будет медицинская помощь. Над землей висит тьма: зги не видно… Дует холодный зимний ветер. Под колесами мерзлые кочки. Кучер то и дело останавливается и раздумывает, какой дорогой ехать…

Нелли и доктор всю дорогу молчат. Их трясет ужасно, он они не чувствуют ни холода, ни тряски.

— Гони! Гони! — просит Нелли кучера.

К пяти часам утра замученные лошади въезжают во двор. Нелли видит знакомые ворота, колодезь с журавлем, длинный ряд конюшен и сараев… Наконец она дома.

— Погодите, я сейчас… — говорит она Степану Лукичу, сажая его в столовой на диван. — Остыньте, а я пойду посмотрю, что с ним.

Вернувшись через минуту от мужа, Нелли застает доктора лежащим. Он лежит на диване и что-то бормочет.

— Пожалуйте, доктор… Доктор!

— А? Спросите у Домны… — бормочет Степан Лукич.

— Что?

— На съезде говорили… Власов говорил… Кого? Что?

И Нелли, к великому своему ужасу, видит, что у доктора такой же бред, как и у ее мужа. Что делать?

— К земскому врачу! — решает она.

Засим следуют опять потемки, резкий, холодный ветер, мерзлые кочки. Страдает она и душою и телом, и, чтобы уплатить за эти страдания, у обманщицы-природы не хватит никаких средств, никаких обманов…

Видит далее она на сером фоне, как муж ее каждую весну ищет денег, чтобы уплатить проценты в банк, где заложено имение. Не спит он, не спит она, и оба до боли в мозгу думают, как бы избежать визита судебного пристава.

Видит она детей. Тут вечный страх перед простудой, скарлатиной, дифтеритом, единицами, разлукой. Из пяти-шести карапузов, наверное, умрет один.

Серый фон не свободен от смертей. Оно и понятно. Муж и жена не могут умереть в одно время. Один из двух, во что бы то ни стало, должен пережить похороны другого. И Нелли видит, как умирает ее муж. Это страшное несчастие представляется ей во всех своих подробностях. Она видит гроб, свечи, дьячка и даже следы, которые оставил в передней гробовщик.

— К чему это? Для чего? — спрашивает она, тупо глядя в лицо мертвого мужа.

И вся предыдущая жизнь с мужем кажется ей только глупым, ненужным предисловием к этой смерти.

Что-то падает из рук Нелли и стучит о пол. Она вздрагивает, вскакивает и широко раскрывает глаза. Одно зеркало, видит она, лежит у ее ног, другое стоит по-прежнему на столе. Она смотрится в зеркало и видит бледное, заплаканное лицо. Серого фона уже нет.

«Я, кажется, уснула…» — думает она, легко вздыхая.

Сон

(Святочный рассказ)

Бывают погоды, когда зима, словно озлившись на человеческую немощь, призывает к себе на помощь суровую осень и работает с нею сообща. В беспросветном, туманном воздухе кружатся снег и дождь. Ветер, сырой, холодный, пронизывающий, с неистовой злобой стучит в окна и в кровли. Он воет в трубах и плачет в вентиляциях. В темном, как сажа, воздухе висит тоска… Природу мутит… Сыро, холодно и жутко…

Точно такая погода была в ночь под Рождество тысяча восемьсот восемьдесят второго года, когда я еще не был в арестантских ротах, а служил оценщиком в ссудной кассе отставного штабс-капитана Тупаева.

Было двенадцать часов. Кладовая, в которой я по воле хозяина имел свое ночное местопребывание и изображал из себя сторожевую собаку, слабо освещалась синим лампадным огоньком. Это была большая квадратная комната, заваленная узлами, сундуками, этажерками… На серых деревянных стенах, из щелей которых глядела растрепанная пакля, висели заячьи шубки, поддевки, ружья, картины, бра, гитара… Я, обязанный по ночам сторожить это добро, лежал на большом красном сундуке за витриной с драгоценными вещами и задумчиво глядел на лампадный огонек…

Почему-то я чувствовал страх. Вещи, хранящиеся в кладовых ссудных касс, страшны… В ночную пору при тусклом свете лампадки они кажутся живыми… Теперь же, когда за окном роптал дождь, а в печи и над потолком жалобно выл ветер, мне казалось, что они издавали воющие звуки. Все они, прежде чем попасть сюда, должны были пройти через руки оценщика, то есть через мои, а потому я знал о каждой из них всё… Знал, например, что за деньги, вырученные за эту гитару, куплены порошки от чахоточного кашля… Знал, что этим револьвером застрелился один пьяница; жена скрыла револьвер от полиции, заложила его у нас и купила гроб. Браслет, глядящий на меня из витрины, заложен человеком, укравшим его… Две кружевные сорочки, помеченные 178 №, заложены девушкой, которой нужен был рубль для входа в Salon, где она собиралась заработать… Короче говоря, на каждой вещи читал я безвыходное горе, болезнь, преступление, продажный разврат…

В ночь под Рождество эти вещи были как-то особенно красноречивы.

— Пусти нас домой!.. — плакали они, казалось мне, вместе с ветром. — Пусти!

Но не одни вещи возбуждали во мне чувство страха. Когда я высовывал голову из-за витрины и бросал робкий взгляд на темное, вспотевшее окно, мне казалось, что в кладовую с улицы глядели человеческие лица.

«Что за чушь! — бодрил я себя. — Какие глупые нежности!»

Дело в том, что человека, наделенного от природы нервами оценщика, в ночь под Рождество мучила совесть — событие невероятное и даже фантастическое. Совесть в ссудных кассах имеется только под закладом. Здесь она понимается, как предмет продажи и купли, других же функций за ней не признается… Удивительно, откуда она могла у меня взяться? Я ворочался с боку на бок на своем жестком сундуке и, щуря глаза от мелькавшей лампадки, всеми силами старался заглушить в себе новое, непрошеное чувство. Но старания мои оставались тщетны…

Конечно, тут отчасти было виновато физическое и нравственное утомление после тяжкого, целодневного труда. В канун Рождества бедняки ломились в ссудную кассу толпами. В большой праздник и вдобавок еще в злую погоду бедность не порок, но страшное несчастье! В это время утопающий бедняк ищет в ссудной кассе соломинку и получает вместо нее камень… За весь сочельник у нас перебывало столько народу, что три четверти закладов, за неимением места в кладовой, мы принуждены были снести в сарай. От раннего утра до позднего вечера, не переставая ни на минуту, я торговался с оборвышами, выжимал из них гроши и копейки, глядел слезы, выслушивал напрасные мольбы… К концу дня я еле стоял на ногах: изнемогли душа и тело. Немудрено, что я теперь не спал, ворочался с боку на бок и чувствовал себя жутко…

Кто-то осторожно постучался в мою дверь… Вслед за стуком я услышал голос хозяина:

— Вы спите, Петр Демьяныч?

— Нет еще, а что?

— Я, знаете ли, думаю, не отворить ли нам завтра рано утречком дверь? Праздник большой, а погода злющая. Беднота нахлынет, как муха на мед. Так вы уж завтра не идите к обедне, а посидите в кассе… Спокойной ночи!

«Мне оттого так жутко, — решил я по уходе хозяина, — что лампадка мелькает… Надо ее потушить…»

Я встал с постели и пошел к углу, где висела лампадка. Синий огонек, слабо вспыхивая и мелькая, видимо боролся со смертью. Каждое мельканье на мгновение освещало образ, стены, узлы, темное окно… А в окне две бледные физиономии, припав к стеклам, глядели в кладовую.

«Никого там нет… — рассудил я. — Это мне представляется».

И когда я, потушив лампадку, пробирался ощупью к своей постели, произошел маленький казус, имевший немалое влияние на мое дальнейшее настроение… Над моей головой вдруг, неожиданно раздался громкий, неистово визжащий треск, продолжавшийся не долее секунды. Что-то треснуло и, словно почувствовав страшную боль, громко взвизгнуло.

То лопнула на гитаре квинта, я же, охваченный паническим страхом, заткнул уши и, как сумасшедший, спотыкаясь о сундуки и узлы, побежал к постели… Я уткнул голову под подушку и, еле дыша, замирая от страха, стал прислушиваться.

— Отпусти нас! — выл ветер вместе с вещами. — Ради праздника отпусти! Ведь ты сам бедняк, понимаешь! Сам испытал голод и холод! Отпусти!

Да, я сам был бедняк и знал, что значит голод и холод. Бедность толкнула меня на это проклятое место оценщика, бедность заставила меня ради куска хлеба презирать горе и слезы. Если бы не бедность, разве у меня хватило бы храбрости оценивать в гроши то, что стоит здоровья, тепла, праздничных радостей? За что же винит меня ветер, за что терзает меня моя совесть?

Но как ни билось мое сердце, как ни терзали меня страх и угрызения совести, утомление взяло свое. Я уснул. Сон был чуткий… Я слышал, как ко мне еще раз стучался хозяин, как ударили к заутрене… Я слышал, как выл ветер и стучал по кровле дождь. Глаза мои были закрыты, но я видел вещи, витрину, темное окно, образ. Вещи толпились вокруг меня и, мигая, просили отпустить их домой. На гитаре с визгом одна за другой лопались струны, лопались без конца… В окно глядели нищие, старухи, проститутки, ожидая, пока я отопру ссуду и возвращу им их вещи.

Слышал я сквозь сон, как что-то заскребло, как мышь. Скребло долго, монотонно. Я заворочался и съежился, потому что на меня сильно подуло холодом и сыростью. Натягивая на себя одеяло, я слышал шорох и человеческий шёпот.

«Какой нехороший сон! — думал я. — Как жутко! Проснуться бы».

Что-то стеклянное упало и разбилось. За витриной мелькнул огонек, и на потолке заиграл свет.

— Не стучи! — послышался шёпот. — Разбудишь того Ирода… Сними сапоги!

Кто-то подошел к витрине, взглянул на меня и потрогал висячий замочек. Это был бородатый старик с бледной, испитой физиономией, в порванном солдатском сюртучишке и в опорках. К нему подошел высокий худой парень с ужасно длинными руками, в рубахе навыпуск и в короткой, рваной жакетке. Оба они что-то пошептали и завозились около витрины.

«Грабят!» — мелькнуло у меня в голове.

Хотя я спал, но помнил, что под моей подушкой всегда лежал револьвер. Я тихо нащупал его и сжал в руке. В витрине звякнуло стекло.

— Тише, разбудишь. Тогда уколошматить придется. Далее мне снилось, что я вскрикнул грудным, диким голосом и, испугавшись своего голоса, вскочил. Старик и молодой парень, растопырив руки, набросились на меня, но, увидев револьвер, попятились назад. Помнится, что через минуту они стояли передо мной бледные и, слезливо мигая глазами, умоляли меня отпустить их. В поломанное окно с силою ломил ветер и играл пламенем свечки, которую зажгли воры.

— Ваше благородие! — заговорил кто-то под окном плачущим голосом. — Благодетели вы наши! Милостивцы!

Я взглянул на окно и увидел старушечью физиономию, бледную, исхудалую, вымокшую на дожде.

— Не трожь их! Отпусти! — плакала она, глядя на меня умоляющими глазами. — Бедность ведь!

— Бедность! — подтвердил старик.

— Бедность! — пропел ветер.

У меня сжалось от боли сердце, и я, чтобы проснуться, защипал себя… Но вместо того, чтобы проснуться, я стоял у витрины, вынимал из нее вещи и судорожно пихал их в карманы старика и парня.

— Берите, скорей! — задыхался я. — Завтра праздник, а вы нищие! Берите!

Набив нищенские карманы, я завязал остальные драгоценности в узел и швырнул их старухе. Подал я в окно старухе шубу, узел с черной парой, кружевные сорочки и кстати уж и гитару. Бывают же такие странные сны! Засим, помню, затрещала дверь. Точно из земли выросши, предстали предо мной хозяин, околоточный, городовые. Хозяин стоит около меня, а я словно не вижу и продолжаю вязать узлы.

— Что ты, негодяй, делаешь?

— Завтра праздник, — отвечаю я. — Надо им есть.

Тут занавес опускается, вновь поднимается, и я вижу новые декорации. Я уже не в кладовой, а где-то в другом месте. Около меня ходит городовой, ставит мне на ночь кружку воды и бормочет: «Ишь ты! Ишь ты! Что под праздник задумал!» Когда я проснулся, было уже светло. Дождь уже не стучал в окно, ветер не выл. На стене весело играло праздничное солнышко. Первый, кто поздравил меня с праздником, был старший городовой.

— И с новосельем… — добавил он.

Через месяц меня судили. За что? Я уверял судей, что то был сон, что несправедливо судить человека за кошмар. Судите сами, мог ли я отдать ни с того ни с сего чужие вещи ворам и негодяям? Да и где это видано, чтоб отдавать вещи, не получив выкупа? Но суд принял сон за действительность и осудил меня. В арестантских ротах, как видите. Не можете ли вы, ваше благородие, замолвить за меня где-нибудь словечко? Ей-богу, не виноват.

НОВОГОДНЯЯ ПЫТКА

Очерк новейшей инквизиции
     Вы облачаетесь  во  фрачную пару,  нацепляете на  шею Станислава,  если
таковой у вас имеется, прыскаете платок духами, закручиваете штопором усы  и
все  это с  такими  злобными, порывистыми движениями, как будто  одеваете не
себя самого, а своего злейшего врага.
     --  А,  черррт подери!  -- бормочете  вы сквозь зубы.-- Нет покоя ни  в
будни, ни  в  праздники!  На  старости лет мычешься, как ссобака! Почтальоны
живут покойнее!
     Возле вас стоит ваша, с  позволения сказать, подруга жизни, Верочка,  и
егозит:
     -- Ишь что выдумал: визитов  не делать! Я согласна, визиты -- глупость,
предрассудок, их не следует делать, но если ты осмелишься остаться дома, то,
клянусь, я уйду, уйду... навеки уйду! Я умру! Один у нас дядя, и ты... ты не
можешь,  тебе  лень  поздравить  его с  Новым годом? Кузина  Леночка так нас
любит, и ты, бесстыдник, не хочешь оказать ей честь? Федор Николаич дал тебе
денег  взаймы, брат Петя так любит всю  нашу семью, Иван Андреич нашел  тебе
место, а  ты!..  ты не  чувствуешь! Боже, какая  я несчастная! Нет, нет,  ты
решительно глуп! Тебе нужно жену не такую кроткую, как я, а ведьму, чтоб она
тебя грызла каждую минуту! Да-а!  Бессовестный  человек! Ненавижу! Презираю!
Сию же  минуту  уезжай!  Вот  тебе  списочек...  У всех  побывай,  кто здесь
записан! Если пропустишь хоть одного, то не смей ворочаться домой!
     Верочка  не дерется  и не выцарапывает глаз. Но вы не чувствуете такого
великодушия и продолжаете ворчать... Когда  туалет кончен и шуба уже надета,
вас провожают до самого выхода и говорят вам вслед:
     -- Тирран! Мучитель! Изверг!
     Вы  выходите из  своей  квартиры  (Зубовский  бульвар, дом  Фуфочкина),
садитесь на извозчика и говорите голосом Солонина, умирающего в "Далиле":
     -- В Лефортово, к Красным казармам! У московских извозчиков есть теперь
полости, но вы не цените такого великодушия и чувствуете, что вам холодно...
Логика  супруги, вчерашняя  толчея  в маскараде Большого  театра,  похмелье,
страстное  желание  завалиться  спать,  послепраздничная изжога  -- все  это
мешается в сплошной сумбур и производит  в вас муть... Мутит  ужасно, а  тут
еще извозчик плетется еле-еле, точно помирать едет...
     В Лефортове живет дядюшка вашей жены, Семен Степаныч. Это прекраснейший
человек. Он без памяти любит вас и вашу Верочку,  после своей смерти оставит
вам наследство, но... черт с ним,  с его  любовью и с наследством!  На  ваше
несчастье,  вы входите к нему в  то самое время,  когда он  погружен в тайны
политики.
     -- А  слыхал  ты, душа  моя,  что Баттенберг задумал? --  встречает  он
вас.-- Каков мужчина, а? Но какова Германия!!
     Семен Степаныч  помешан  на  Баттенберге. Он, как  и  всякий российский
обыватель, имеет  свой собственный  взгляд на  болгарский вопрос, и если б в
его власти, то он решил бы этот вопрос как нельзя лучше...
     -- Не-ет, брат, тут не Муткурка и не Стамбулка виноваты! -- говорил он,
лукаво подмигивая  глазом.--  Тут  Англия,  брат!  Будь  я, анафема,  трижды
проклят, если не Англия!
     Вы послушали его четверть часа и хотите раскланяться, но он хватает вас
за рукав и просит дослушать. Он кричит, горячится, брызжет вам в лицо, тычет
пальцами  в  ваш нос,  цитирует  целиком  газетные  передовицы,  вскакивает,
садится... Вы слушаете,  чувствуете, как тянутся длинные минуты, и из боязни
уснуть  таращите  глаза... От  обалдения  у вас  начинают чесаться  мозги...
Баттенберг, Муткуров, Стамбулов, Англия, Египет мелкими чертиками прыгают  у
вас перед глазами...
     Проходит полчаса... час... Уф!
     --  Наконец-то!  --  вздыхаете  вы,   садясь  через   полтора  часа  на
извозчика.-- Уходил, мерзавец! Извозчик, езжай  в Хамовники! Ах,  проклятый,
душу вытянул политикой!
     В Хамовниках  вас ожидает свидание  с полковником Федором Николаичем, у
которого в прошлом году вы взяли взаймы шестьсот рублей...
     --  Спасибо,  спасибо,  милый мой,--  отвечает он на ваше поздравление,
ласково  заглядывая вам  в глаза.-- И вам того же желаю... Очень  рад, очень
рад... Давно ждал  вас... Там ведь у  нас, кажется, с прошлого года какие-то
счеты  есть...  Не  помню, сколько там... Впрочем,  это  пустяки, я ведь это
только так... между прочим... Не желаете ли с дорожки?
     Когда вы, заикаясь и потупив взоры, заявляете,  что у вас, ей-богу, нет
теперь  свободных денег,  и  слезно просите  обождать  еще  месяц, полковник
всплескивает руками и делает плачущее лицо.
     -- Голубчик, ведь вы на полгода  брали! -- шепчет он.-- И разве я  стал
бы  вас беспокоить,  если бы не  крайняя нужда? Ах,  милый, вы просто топите
меня, честное  слово... После  Крещенья мне по векселю  платить, а вы... ах,
боже мой милостивый! Извините, но  даже бессовестно.- Долго полковник читает
вам  нотацию. Красный, вспотевший,  вы  выходите от него, садитесь  в сани и
говорите извозчику:
     --  К Нижегородскому  вокзалу,  сскотина! Кузину Леночку  вы застаете в
самых растрепанных чувствах. Она лежит у себя в голубой гостиной на кушетке,
нюхает какую-то дрянь и жалуется на мигрень.
     --  Ах,  это  вы,  Мишель?  -- стонет она, наполовину  открывая глаза и
протягивая вам руку.-- Это вы? Сядьте возле меня...
     Минут пять лежит она с закрытыми глазами,  потом  поднимает веки, долго
глядит вам в лицо и спрашивает тоном умирающей:
     -- Мишель, вы... счастливы?
     Засим  мешочки  под  ее  глазами  напухают,  на  ресницах  показываются
слезы... Она поднимается, прикладывает руку к волнующейся груди и говорит:
     -- Мишель, неужели... неужели все уже  кончено? Неужели прошлое погибло
безвозвратно! О нет!
     Вы  что-то бормочете,  беспомощно  поглядываете по сторонам, как бы ища
спасения,  но пухлые женские руки, как две змеи,  обволакивают уже вашу шею,
лацкан  вашего  фрака  уже покрыт  слоем пудры.  Бедная, все  прощающая, все
выносящая фрачная пара!
     -- Мишель, неужели тот сладкий  миг  уж не повторится более? --  стонет
кузина, орошая вашу грудь слезами.--  Кузен, где  же ваши клятвы, где обет в
вечной любви?
     Бррр!.. Еще минута, и вы  с отчаяния броситесь в горящий камин, головой
прямо в уголья, но вот на ваше  счастье слышатся шаги  и  в  гостиную входит
визитер с шапокляком и остроносыми сапогами... Как сумасшедший срываетесь вы
с места, целуете кузине руку и, благословляя избавителя, мчитесь на улицу.
     -- Извозчик,  к  Крестовской заставе! Брат  вашей жены, Петя,  отрицает
визиты, а потому в праздники его можно застать дома.
     -- Ура-а! --  кричит он,  увидев  вас...-- Кого ви-ижу! Как  кстати  ты
пришел!
     Он  трижды  целует  вас, угощает  коньяком,  знакомит с двумя какими-то
девицами,  которые сидят  у  него  за  перегородкой  и  хихикают,--  скачет,
прыгает, потом, сделав серьезное лицо, отводит вас в угол и шепчет:
     -- Скверная штука, братец  ты мой... Перед праздниками,  понимаешь  ты,
издержался и теперь сижу  без копейки...  Положение отвратительное... Только
на тебя и надежда... Если не дашь до  пятницы двадцать  пять рублей, то  без
ножа зарежешь...
     -- Ей-богу, Петя, у меня у самого карманы пусты!-- божитесь вы...
     -- Оставь, пожалуйста! Это уж свинство!
     -- Но уверяю тебя...
     -- Оставь, оставь... Я отлично тебя понимаю! Скажи, что не хочешь дать,
вот и все...
     Петя обижается, начинает упрекать вас в неблагодарности, грозит донести
о чем-то  Верочке... Вы даете пять целковых, но этого мало... Даете еще пять
-- и вас отпускают с условием, что завтра вы пришлете еще пятнадцать.
     -- Извозчик, к Калужским воротам!
     У  Калужских  ворот  живет ваш  кум,  мануфактур-советник  Дятлов. Этот
хватает вас в объятия и тащит вас прямо к закусочному столу.
     -- Ни-ни-ни! -- орет он, наливая вам большую рюмку рябиновой.-- Не смей
отказаться!  По  гроб  жизни  обидишь!  Не  выпьешь --  не выпущу!  Сережка,
запри-ка на ключ дверь!
     Делать нечего, вы скрепя сердце выпиваете. Кум приходит в восторг.
     --  Ну,  спасибо! -- говорит он.-- За то, что ты такой хороший человек,
давай еще выпьем... Ни-ни-ни... ни! Обидишь! И не выпущу!
     Надо пить и вторую.
     -- Спасибо другу!  --  восхищается кум.-- За  это самое, что ты меня не
забыл, еще надо выпить!
     И так  далее... Выпитое у кума  действует на вас так живительно, что на
следующем визите (Сокольницкая роща,  дом Курдюковой) вы  хозяйку принимаете
за горничную, а горничной долго и горячо пожимаете руку...
     Разбитый, помятый, без задних ног  возвращаетесь вы к вечеру домой. Вас
встречает ваша, извините за выражение, подруга жизни...
     -- Ну,  у всех были? -- спрашивает она.-- Что же  ты  не  отвечаешь? А?
Как? Что-о-о? Молчать! Сколько потратил на извозчика?
     -- Пя... пять рублей восемь гривен...
     -- Что-о-о?  Да ты с ума  сошел!  Миллионер ты,  что  ли,  что  тратишь
столько на извозчика? Боже, он сделает нас нищими!
     Засим следует нотация за то, что  от вас вином пахнет, что вы не умеете
толком рассказать,  какое  на Леночке платье, что вы  -- мучитель,  изверг и
убийца...
     Под конец, когда вы думаете, что  вам можно уже завалиться и отдохнуть,
ваша  супруга  вдруг  начинает  обнюхивать  вас, делает  испуганные глаза  и
вскрикивает.
     -- Послушайте,-- говорит она,--  вы меня не обманете! Куда вы  заезжали
кроме визитов?
     -- Ни... никуда...
     --  Лжете,  лжете!  Когда  вы  уезжали, от вас  пахло виолет-де-пармом,
теперь же от вас разит опопонаксом!  Несчастный, я все понимаю! Извольте мне
говорить! Встаньте! Не смейте спать,  когда с вами говорят. Кто она? У  кого
вы были?
     Вы таращите глаза, крякаете и в обалдении встряхиваете головой...
     --  Вы молчите?!  Не  отвечаете? -- продолжает  супруга.--  Нет? Уми...
умираю! До... доктора! За-му-учил! Уми-ра-аю!
     Теперь, милый мужчина, одевайтесь и скачите за доктором. С Новым годом!

САПОЖНИК И НЕЧИСТАЯ СИЛА

Был  канун рождества.  Марья  давно уже  храпела на  печи,  в  лампочке
выгорел весь керосин,  а Федор Нилов все сидел и работал. Он давно бы бросил
работу и вышел  на улицу, но заказчик  из  Колокольного переулка, заказавший
ему головки две недели назад, был вчера, бранился и  приказал кончить сапоги
непременно теперь, до утрени.
     -- Жизнь каторжная! -- ворчал Федор работая.--  Одни люди  спят  давно,
другие гуляют, а ты вот, как Каин какой, сиди и шей черт знает на кого...
     Чтоб не уснуть как-нибудь нечаянно, он то и дело  доставал из-под стола
бутылку  и пил из горлышка  и после каждого глотка крутил  головой и говорил
громко:
     --  С  какой такой стати, скажите  на  милость,  заказчики гуляют, а  я
обязан шить на них? Оттого, что у них деньги есть, а я нищий?
     Он ненавидел всех заказчиков, особенно  того, который жил в Колокольном
переулке.  Это был  господин  мрачного  вида, длинноволосый,  желтолицый,  в
больших синих очках и с сиплым голосом. Фамилия у него была немецкая, такая,
что  не  выговоришь.  Какого он  был  звания  и чем  занимался,  понять было
невозможно. Когда две недели  назад  Федор пришел  к нему снимать мерку, он,
заказчик,  сидел  на  полу   и  толок   что-то  в  ступке.  Не  успел  Федор
поздороваться,  как содержимое ступки вдруг  вспыхнуло  и  загорелось  ярким
красным пламенем, завоняло серой и жжеными перья
     ми, и комната  наполнилась густым розовым дымом, так что Федор раз пять
чихнул, и, возвращаясь после этого домой, он думал: "Кто бога боится, тот не
станет заниматься такими делами".
     Когда в бутылке  ничего  не  осталось, Федор положил сапоги на  стол  и
задумался. Он  подпер тяжелую голову кулаком и стал думать о своей бедности,
о  тяжелой  беспросветной  жизни,  потом  о  богачах,  об их больших  домах,
каретах, о сотенных бумажках... Как было бы хорошо,  если бы у этих, черт их
подери,  богачей потрескались  дома,  подохли  лошади,  полиняли их  шубы  и
собольи  шапки! Как бы хорошо,  если  бы богачи  мало-помалу  превратились в
нищих, которым есть нечего,  а  бедный сапожник  стал  бы  богачом и  сам бы
куражился над бедняком-сапожником накануне рождества.
     Мечтая так, Федор вдруг вспомнил о своей работе и открыл глаза.
     "Вот так  история!  -- подумал он,  оглядывая сапоги.-- Головки  у меня
давно уж готовы, а я все сижу. Надо нести к заказчику!"
     Он  завернул  работу  в  красный  платок, оделся  и вышел на улицу. Шел
мелкий, жесткий  снег,  коловший лицо,  как иголками. Было холодно, склизко,
темно, газовые фонари горели  тускло,  и  почему-то на улице пахло керосином
так, что  Федор стал перхать и  кашлять.  По мостовой взад и  вперед  ездили
богачи, и у каждого богача в руках  был окорок и четверть водки.  Из карет и
саней глядели  на Федора богатые барышни, показывали ему языки  и кричали со
смехом:
     -- Нищий! Нищий!
     Сзади Федора шли студенты, офицеры, купцы и генералы и дразнили его:
     -- Пьяница! Пьяница! Сапожник-безбожник, душа голенища! Нищий!
     Все  это было обидно, но Федор молчал и только отплевывался.  Когда  же
встретился ему сапожных дел мастер Кузьма  Лебедкин из Варшавы  и сказал: "Я
женился  на богатой, у  меня  работают подмастерья, а  ты  нищий,  тебе есть
нечего",-- Федор не выдержал и погнался за ним. Гнался он  до тех пор,  пока
не очутился  в  Колокольном переулке. Его  заказчик жил  в четвертом доме от
угла,  в квартире в  самом верхнем  этаже. К  нему нужно было идти  длинным,
темным двором и потом взбираться вверх по очень высокой, скользкой лестнице,
которая шаталась под  ногами. Когда Федор вошел к нему, он, как и тогда, две
недели назад, сидел на полу и толок что-то в ступке.
     -- Ваше высокоблагородие, сапожки принес!--сказал угрюмо Федор.
     Заказчик  поднялся  и  молча  стал примерять  сапоги. Желая помочь ему,
Федор опустился на одно колено и стащил с него  старый сапог,  но  тотчас же
вскочил и в ужасе попятился к двери. У  заказчика  была не нога, а лошадиное
копыто.
     "Эге! -- подумал Федор.-- Вот она какая история!"
     Первым делом  следовало  бы перекреститься,  потом бросить все и бежать
вниз; но тотчас же он  сообразил, что нечистая сила встретилась ему в первый
и,  вероятно, в последний  раз в жизни и не воспользоваться ее услугами было
бы глупо. Он пересилил  себя  и  решил попытать счастья. Заложив назад руки,
чтоб не креститься, он почтительно кашлянул и начал:
     -- Говорят, что нет поганей и хуже на свете, как нечистая сила, а я так
понимаю, ваше  высокоблагородие,  что  нечистая  сила самая  образованная. У
черта, извините, копыта и хвост сзади, да зато  у него в голове больше  ума,
чем у иного студента.
     --  Люблю  за  такие  слова,-- сказал  польщенный заказчик.--  Спасибо,
сапожник! Что же ты хочешь?
     И сапожник, не теряя времени, стал жаловаться на  свою судьбу. Он начал
с  того, что с самого детства он завидовал богатым. Ему всегда было  обидно,
что не все люди одинаково живут в больших домах и ездят на  хороших лошадях.
Почему, спрашивается, он беден? Чем он хуже  Кузьмы  Лебедкина из Варшавы, у
которого собственный дом и жена  ходит в шляпке? У него такой же  нос, такие
же  руки,  ноги,  голова,  спина, как у  богачей, так  почему же  он  обязан
работать, когда другие  гуляют?  Почему он женат на Марье, а не на даме,  от
которой пахнет  духами?  В домах  богатых  заказчиков  ему  часто приходится
видеть  красивых  барышень, но  они не обращают  на него никакого внимания и
только иногда смеются и шепчут друг другу: "Какой у этого  сапожника красный
нос!"  Правда,  Марья  хорошая,   добрая,  работящая   баба,   но  ведь  она
необразованная, рука у  нее тяжелая  и  бьется  больно,  а когда  приходится
говорить  при  ней о  политике или о чем-нибудь  умном, то она вмешивается и
несет ужасную чепуху.
     -- Что же ты хочешь? -- перебил его заказчик.
     -- А я прошу,  ваше  высокоблагородие, Черт  Иваныч, коли ваша милость,
сделайте меня богатым человеком!
     --  Изволь.  Только ведь за это  ты должен  отдать  мне свою душу! Пока
петухи еще  не  запели, иди и  подпиши вот на этой бумажке, что отдаешь  мне
свою душу.
     --  Ваше  высокоблагородие! -- сказал  Федор  вежливо.--  Когда  вы мне
головки заказывали,  я  не брал  с  вас  денег  вперед.  Надо сначала  заказ
исполнить, а потом уж деньги требовать.
     -- Ну,  ладно!-- согласился заказчик.  В ступке  вдруг вспыхнуло  яркое
пламя, повалил густой розовый дым и завоняло  жжеными перьями и серой. Когда
дым рассеялся, Федор  протер  глаза  и  увидел,  что  он уже  не  Федор и не
сапожник, а какой-то другой человек, в жилетке и с цепочкой, в новых брюках,
и что сидит он в кресле за большим столом. Два  лакея подавали  ему кушанья,
низко кланялись и говорили:
     -- Кушайте  на здоровье, ваше высокоблагородие! Какое богатство! Подали
лакеи большой кусок жареной  баранины и  миску с огурцами, потом принесли на
сковороде жареного  гуся, немного погодя -- вареной свинины с хреном. И  как
все это благородно,  политично! Федор ел и перед  каждым  блюдом выпивал  по
большому стакану отличной водки, точно  генерал какой-нибудь или граф. После
свинины  подали  ему каши с  гусиным  салом, потом яичницу со свиным салом и
жареную печенку, и он все  ел и восхищался.  Но что еще?  Еще подали пирог с
луком и пареную репу с квасом. "И как это  господа  не полопаются  от  такой
еды!"--думал он. В заключение  подали большой горшок  с медом.  После  обеда
явился черт в синих очках и спросил, низко кланяясь:
     -- Довольны ли вы обедом, Федор Пантелеич?  Но Федор не мог  выговорить
ни одного слова,  так его распирало после  обеда.  Сытость  была неприятная,
тяжелая, и,  чтобы развлечь  себя, он стал осматривать сапог на своей  левой
ноге.
     -- За такие  сапоги я  меньше не брал,  как семь с  полтиной. Какой это
сапожник шил? -- спросил он.
     -- Кузьма Лебедкин,-- ответил лакей.
     -- Позвать его, дурака!
     Скоро явился Кузьма Лебедкин  из Варшавы. Он остановился в почтительной
позе у двери и спросил:
     -- Что прикажете, ваше высокоблагородие?
     -- Молчать!  --  крикнул Федор  и топнул ногой.--  Не смей рассуждать и
помни свое сапожницкое звание, какой  ты человек есть! Болван! Ты  не умеешь
сапогов шить! Я тебе всю харю побью! Ты зачем пришел?
     -- За деньгами-с.
     -- Какие тебе деньги? Вон! В субботу приходи! Человек, дай ему в шею!
     Но тотчас же он вспомнил, как над ним самим мудрили заказчики, и у него
стало тяжело на  душе, и чтобы развлечь себя,  он  вынул из  кармана толстый
бумажник и стал считать свои деньги. Денег  было  много,  но Федору хотелось
еще  больше. Бес в синих  очках принес  ему другой бумажник, потолще, но ему
захотелось еще больше, и чем дольше он считал, тем недовольнее становился.
     Вечером нечистый  привел к нему высокую,  грудастую  барыню  в  красном
платье и  сказал, что это его новая жена. До самой ночи  он все  целовался с
ней и  ел пряники. А  ночью лежал он на мягкой, пуховой  перине, ворочался с
боку на бок и никак не мог уснуть. Ему было жутко.
     -- Денег много,--  говорил он жене,-- того  гляди воры заберутся. Ты бы
пошла со свечкой поглядела! Всю ночь  не спал он и то и  дело вставал, чтобы
взглянуть, цел ли  сундук. Под  утро надо было идти  в церковь  к  утрене. В
церкви одинаковая честь всем, богатым и бедным. Когда Федор  был  беден,  то
молился в  церкви так: "Господи, прости меня, грешного!" То же самое говорил
он  и теперь,  ставши богатым.  Какая же  разница? А  после  смерти богатого
Федора закопают не в золото, не в алмазы, а в такую  же черную землю,  как и
последнего  бедняка.  Гореть Федор  будет в том  же  огне, где и  сапожники.
Обидно все это казалось Федору,  а тут еще во всем  теле  тяжесть от обеда и
вместо молитвы в голову лезут  разные мысли о сундуке с деньгами, о ворах, о
своей проданной, загубленной душе.
     Вышел он из церкви сердитый.  Чтоб  прогнать нехорошие мысли,  он,  как
часто это бывало раньше, затянул во все горло песню. Но только что он начал,
как к нему подбежал городовой и сказал, делая под козырек:
     -- Барин, нельзя господам петь на улице! Вы не сапожник!
     Федор прислонился спиной к забору и стал думать:
     чем бы развлечься?
     --  Барин! -- крикнул ему дворник.-- Не очень-то на забор напирай, шубу
запачкаешь!
     Федор пошел в  лавку  и купил себе самую лучшую гармонию, потом шел  по
улице и играл. Все прохожие указывали на него пальцами и смеялись.
     -- А  еще  тоже  барин! --  дразнили его извозчики.--  Словно  сапожник
какой...
     -- Нешто господам можно безобразить? -- сказал ему  городовой.-- Вы  бы
еще в кабак пошли!
     -- Барин,  подайте милостыньки  Христа ради! -- вопили нищие,  обступая
Федора со всех сторон.-- Подайте!
     Раньше,  когда он  был сапожником, нищие не  обращали на  него никакого
внимания, теперь же они не давали ему проходу.
     А  дома  встретила  его  новая жена,  барыня, одетая в зеленую  кофту и
красную юбку. Он хотел приласкать ее и уже размахнулся, чтобы дать ей раза в
спину, но она сказала сердито:
     --  Мужик! Невежа! Не умеешь  обращаться  с  барынями! Коли  любишь, то
ручку поцелуй, а драться не дозволю.
     "Ну, жизнь анафемская!  --  подумал Федор.-- Живут  люди! Ни тебе песню
запеть, ни тебе на гармонии, ни тебе с бабой поиграть... Тьфу!"
     Только что он сел с барыней пить чай, как явился нечистый в синих очках
и сказал:
     -- Ну, Федор Пантелеич, я свое соблюл в точности.  Теперь  вы подпишите
бумажку и пожалуйте за мной. Теперь вы знаете, что значит богато жить, будет
с вас!
     И потащил Федора  в ад, прямо в пекло, и черти слетались со всех сторон
и кричали:
     -- Дурак! Болван! Осел!
     В аду страшно воняло керосином, так что можно было задохнуться.
     И вдруг  все исчезло. Федор открыл глаза  и увидел  свой стол, сапоги и
жестяную  лампочку. Ламповое стекло было черно, и  от маленького огонька  на
фитиле валил вонючий дым, как из трубы. Около стоял заказчик в синих очках и
кричал сердито:
     -- Дурак! Болван! Осел! Я тебя проучу, мошенника! Взял заказ две недели
тому назад,  а сапоги до сих пор  не готовы! Ты  думаешь, у меня есть  время
шляться к тебе за сапогами по пяти раз на день? Мерзавец! Скотина!
     Федор  встряхнул  головой  и  принялся  за сапоги.  Заказчик еще  долго
бранился и грозил. Когда он, наконец, успокоился, Федор спросил угрюмо:
     -- А чем вы, барин, занимаетесь?
     -- Я приготовляю бенгальские огни и ракеты. Я пиротехник.
     Зазвонили к утрене.  Федор  сдал  сапоги,  получил  деньги  и  пошел  в
церковь.
     По улице взад и вперед сновали кареты и сани с медвежьими полостями. По
тротуару  вместе с простым народом шли купцы, барыни, офицеры... Но Федор уж
не завидовал и  не роптал на свою судьбу. Теперь ему казалось, что богатым и
бедным одинаково дурно. Одни имеют возможность ездить в карете, а другие  --
петь во все горло песни и играть на гармонике, а в общем всех ждет одно и то
же,  одна могила, и в  жизни нет  ничего такого, за что бы можно было отдать
нечистому хотя бы малую часть своей души.




 

В связи с праздником Рождества искала что-нибудь интересное в YouTube, и концерт в краковской филармонии, на котором традиционные польские колядки мы слышим в исполнении симфонического оркестра и оперных певцов , пришелся как нельзя кстати. Это просто божественно, в лучших европейских традициях. Слушаем...

Koncert kolęd 10.01.2007 roku w Filharmonii Krakowskiej w wykonaniu Grażyny Brodzińskiej, Adama Szerszenia, chóru PAT "Psalmodia" oraz Orkiestry Symfonicznej ZPSMu im. M.Karłowicza w Krakowie "Krakowska Młoda Filharmonia "pod dyrekcją Tomasza Chmiela,prowadzenie Ryszard Brodziński.

1. O gwiazdo Betlejemska,
zaświeć na niebie mym.
Tak szukam Cię wśród nocy,
tęsknię za światłem Twym.
Zaprowadź do stajenki,
Leży tam Boży Syn,
Bóg - Człowiek z Panny świętej,
dany na okup win.

2. O nie masz Go już w szopce,
nie masz Go w żłóbku tam?
Więc gdzie pójdziemy Chryste?
gdzie się ukryłeś nam?
Pójdziemy przed ołtarze,
Wzniecić miłości żar,
I hołd Ci niski oddać:
to jest nasz wszystek dar.

3. Ja nie wiem; o mój Panie,
któryś miał w żłobie tron,
Czy dusza moja biedna
milsza Ci jest, niż on.
Ulituj się nade mną, błagać Cię
kornie śmiem,
Gdyś stajnią nie pogardził,
nie gardź i sercem mym.

Przybieżeli do Betlejem pasterze,
grając skocznie Dzieciąteczku na lirze:
Chwała na wysokości, chwała na wysokości,
a pokój na ziemi!
Oddali swe ukłony w pokorze,
Tobie z serca ochotnego, o Boże!

Chwała na wysokości...

Anioł Pański sam ogłosił te dziwy,
których oni nie słyszeli, jak żywi.

Chwała na wysokości...

Dziwilli się napowietrznej muzyce
i myśleli: Co to będzie za Dziecię?

Chwała na wysokości...

Oto Mu się wół i osioł kłaniają,
trzej królowie podarunki oddają.

Chwała na wysokości...

I anieli gromadami pilnują,
Panna czysta wraz z Józefem piastują.

Chwała na wysokości...

Poznali Go Mesjaszem być prawym,
narodzonym dzisiaj Panem łaskawym.

Chwała na wysokości...

My Go także Bobiem, Zbawcą już znamy
i z całego serca wszyscy kochamy.

Chwała na wysokości...

Bóg się rodzi, moc truchleje,
Pan niebiosów obnażony!
Ogień krzepnie, blask ciemnieje,
Ma granice Nieskończony.
Wzgardzony, okryty chwałą,
Śmiertelny Król nad wiekami!
A Słowo Ciałem się stało
I mieszkało między nami.

Cóż niebo, masz nad ziemiany?
Bóg porzucił szczęście Twoje,
Wszedł między lud ukochany,
Dzieląc z nim trudy i znoje.
Niemało cierpiał, niemało,
Żeśmy byli winni sami,
A Słowo...

W nędznej szopie urodzony,
Żłób Mu za kolebkę dano!
Cóż jest czym był otoczony?
Bydło, pasterze i siano.
Ubodzy, was to spotkało
Witać Go przed bogaczami!
A Słowo...

Potem królowie widziani
Cisną się między prostotą,
Niosąc dary Panu w dani:
Mirrę, kadzidło i złoto.
Bóstwo to razem zmieszało
Z wieśniaczymi ofiarami.
A Słowo...

Podnieś rękę, Boże Dziecię,
Błogosław Ojczyznę miłą!
W dobrych radach, w dobrym bycie
Wspieraj jej siłę swą siłą.
Dom nasz i majętność całą,
I wszystkie wioski z miastami.
A Słowo...

Прекрасный фильм о рождественских праздниках, который нашла в YouTube:

Согласно католической традиции, в канун рождественских праздников в костёлах, в честь Рождества Христова устанавливается макет конюшни с фигурками Святой семьи, пастухов и трёх королей, пришедших поклониться родившемуся Иисусу.
Сюжет весьма традиционный, однако его воплощение открывает широкий простор для фантазии. Каждый костёл иллюстрирует библейскую сцену по-своему, старясь что-то добавить к классической сцене, и чем-то удивить прихожан.

По-польски, такая сценка называется "шопка". Каждый костёл видит шопку по-своему, и год от года сохраняет собственный стиль, хотя отдельные детали могут подвергаться модернизации. Прежде всего, это касается введения в композицию движущихся частей.

Для кого создаются шопки? Вроде бы для детей, но и взрослые с удовольствием приходят посмотреть на них. Возможно, это повод задуматься о вечном, а возможно, шанс вспомнить собственное детство. Ведь Рождество - это, прежде всего, праздник.
Если вы оказались в Кракове (или в любом другом городе Польши) на Рождественские праздники, не поленитесь заглядывать во все встречающиеся на вашем пути костёлы, хотя бы с целью полюбоваться на установленные в них шопки.

Не нужно стесняться - ведь их ставят как раз для того, что бы на люди приходили на них смотреть. В этот период на дверях костёлов даже вывешиваются объявления, где указываются часы работы шопки.

Шопками в Кракове называют не только сценки в костёлах, но и рождественские домики. Это уже краковская традиция.

Церковный обычай выставлять в канун Рождества в костёлах вифлиемскую конюшню с фигурками Святой семьи, пастухов и трёх королей, принёсших дары народившемуся Иисусу, уже несколько веков существует не только в костёлах, но и в домах. Домашняя версия шопки может быть в двух вариантах: на классический сюжет, и светская. Светских шопка чем-то сродни кукольному театру, где на миниатюрной сцене разыгрываются представления либо на библейский сюжет, либо на народную тему, где высмеиваются людские пороки и слабости.
Краков, как историческая столица Польши, всегда славился как город, где бережно сохраняются народные традиции. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и традиция строительства шопок достигла здесь наивысшего расцвета.

Успеху краковских шопок способствовало и то, что их оформление навеяно краковской архитектурой, и часто в них можно увидеть легко угадывающиеся черты городских достопримечательностей.

 В современных шопках роль кукол играют неподвижные фигурки, размещаемые на разных уровнях. Традиционно здесь присутствуют три библейские персонажа: король Ирод, дьявол и смерть. Компанию им могут составить фольклорные персонажи: пара краковян и горцев с Татр в национальных костюмах, трубочист, уличные музыканты, цветочницы с краковского рынка. Часто можно встретить и героев краковских легенд: пана Твардовского, вавельского дракона, Лайконика и трубача с Мариацкого костёла. Нередко можно видеть и реальных исторических персонажей, при чём как из давней, так и из современной истории.

Для поддержания традиции строительства шопок, в 1937 году городские власти учредили конкурс на самую прекрасную шопку. С той поры конкурс проходит каждый год в первый четверг декабря.
 

Шопку, ставшую победительницей конкурса приобретает Национальный музей.

Я предлагаю вам посмотреть фотографии с выставки "Краковская шопка", которая экспонируется сейчас во Львовском историческом музее:

Текст: http://www.krakow.ru/tour/szopki.htm

Перед вами рисунки юных художников из Детской школы народных исскуств. Такие выставки периодически проводяться в холле здания Исторического музея (Пощадь Рынок, 6). И посетители музея, если честно, в основном проходят мимо, спеша посмотреть основную экспозицию. А все-таки нужно остановиться, потому что рисунки очень и очень интересные и талантливые, убедитесь в этом сами. Эта выставка была посвящена рождественским праздникам.

 

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.

Кутя

Известно, что на рождественском столе должны присутствовать 12 постных блюд, что символизирует 12 апостолов Иисуса Христа. Главное место на рождественском столе в  Святой вечер занимает кутя. Именно она открывает праздничный ужин. Когда на небе появляется первая звезда  —  знамение рождения Иисуса Христа, кутью следует есть первой, ведь согласно легенде человек, отведавший хотя бы ложечку этого традиционного рождественского яства, будет здравствовать в Новом году и жить в благополучии и достатке.
Готовят кутю на Рождество и Крещение (в некоторых районах Украины и на Новый год). С кути начинали богатую вечерю и Рождественское застолье следующего дня. После Святвечера кутю оставляли на ночь на столе — дабы души умерших предков тоже попробовали угощение.

Основа кути — пшеница, ячмень или же рис. Заправляют злаки тертым маком, орехами, медом и узваром.

ИНГРАДИЕНТЫ: Пшеница (очищенная) — 350 г  Мак — 150 г  Орехи грецкие — 150 г  Изюм — 100 г Мед — 150 г Узвар (компот из сухофруктов) — по вкусу
Способ приготовления  Пшеницу варим в подсоленной воде. Мак промываем и запариваем, а затем трем. При этом добавляем в мак немного кипяченой воды — чтобы получилось маковое молочко.
Изюм заливаем теплой водой, чтобы он размягчился, а затем процеживаем. Орехи измельчаем.
В готовую пшеницу добавляем изюм, орехи, мак и перемешиваем. Сверху поливаем медом и узваром.  

Узвар

Узвар на Рождество традиционно готовили к куте. Если кутя — хозяйка Рождественской вечери, то узвар — хозяин.

Собственно, узвар (компот из сухофруктов) раньше был одним из самых распространенных традиционных напитков. Но если летом его готовили из свежих ягод, то осенью, зимой и весной — из сушеных (вишни, яблок, груш, абрикосов и других). 
   
В нашем рождественском узваре тоже есть сушеные яблоки, груши, сливы, а также ягоды боярышника и урюк (сушеные абрикосы с косточкой). В сушеных фруктах и ягодах сохраняются витамины, недостаток которых мы особенно начинаем ощущать зимой (ведь не зря узвар был постоянным напитком во время Великого православного поста, когда витаминов особенно мало). Напиток богат витаминами А, В,С, в нем есть кальций, железо, фосфор, калий и другие полезные вещества.

Кроме того, узвар регулирует работу желудка и кишечника, а также положительно влияет на работу сосудов. На работе сердца хорошо сказываются минералы, содержащиеся в урюке и боярышнике.

Ингредиенты    Сухофрукты — 500 г   Сахар — 150 г

Способ приготовления
Сухофрукты промываем, заливаем водой (она должна быть на 2-3 см выше сухофруктов) и доводим до кипения.  Потом добавляем сахар и варим на медленном огне до готовности фруктов.

Винегрет 

Традиционно винегрет готовится из вареных овощей: картошка (обязательно варить в кужуре), свекла, морковь, фасоль, 
сырых (лук и петрушка), 
и маринованных или соленых огурцов. В таком наборе есть все минеральные вещества и витамины, необходимые человеку: С, В, РР, Е, К, бета-каротин, калий, железо.

Овощи для салата нарезаем кубиками, а заправляем винегрет как обычно — растительным маслом (желательно нерафинированым или оливковым).
Оно помогает лучше усваиваться бета-каротину, которым богата морковь и является основным источником витамина Е.   

Вареники с картошкой, грибами и капустой.

Тесто для вареников готовим из пшеничной муки грубого помола.  Она богата витаминами В и Е и лучше усваивается организмом, чем мука высшего сорта. Кроме того, в муке грубого помола содержится пектин и клетчатка. Образно говоря, такая мука — метла для кишечника. Замешиваем на чистой воде, естественно перед тем просеяв через сито для обогащения муки кислородом и  добавив соль.

Начинка для вареников — картофель, сваренный в мундире. Именно в неочищенном картофеле под кожурой сохраняются полезности, в частности, слой калия, который мы обычно при чистке сырого картофеля срезаем. В картофель добавляем жареные белые грибы (в нашем рецепте они из экологически чистой зоны — Закарпатья) и лук.  

Начинку можно перемешать и пропустить через мясорубку.  В таком виде вареники будут мягче и приятней. 

На вкус рекомендую добавить чорный молотый перец, по желанию - приправу  для картошки.

Овощное рагу

Для овощного рагу берем пастернак, морковь, сельдерей, и лук.

Пастернак — лекарство для кишечника. Благодаря содержащимся в этом овоще витаминам и минералам пастернак в древности считался одним из лучших корнеплодов для человека.

Сельдерей — хорош для сосудов и питания крови, помогает избавиться от газов и улучшает цвет лица.

По желанию в рагу можно добавить сушеные грибы.

Капустняк

Поскольку вечер накануне Рождества еще постный, то капустняк готовим не на мясной юшке, а на воде.

Для капустняка берем квашеную или сырую капусту. Она помогает очистить кишечник и служит профилактикой от запоров. 

Готовим капустняк с пшеном. Пшено, кстати, необходимо для гладкой кожи и красивых волос; оно содержит витамины А, В, С. Вместо картофеля в капустняк кладем пастернак — чтобы уменьшить потребление крахмала, которым богата картошка. Морковь натираем на терке и вместе с нарезанным кубиками луком обжариваем в растительном масле.

Голубцы

Ввиду того что еще пост, голубцы готовим не с мясом, а с грибами и пшеном. В них добавляем притушенные морковку и лук. Далее готовим как обычно.  
О полезных свойствах ингредиентов, из которых готовим голубцы, мы говорили немного раньше.

Жареная рыба

Рыбу берем чисто славянскую — карп, карась. Его жарим на подсолнечном масле — можно без муки и без кляра. Большую рыбу режем на куски.

Рыба особенно полезна потому, что в ней содержится много фосфора, который принимает активное участие в обмене веществ.

  Ингредиенты
Карп (Карась) — 300 г
Масло растительное — по вкусу
Мука — по вкусу
Соль — по вкусу

Способ приготовления
Подготовленную рыбу нарезаем на порционные кусочки  и густо посыпаем солью.  В сковороде разогреваем подсолнечное масло.  Кусочки рыбы обваливаем в муке (можно без муки)  и обжариваем в разогретом масле до золотистой корочки. 

Ассорти из солений

Для ассорти берем квашеные овощи (капуста и помидоры) и замороженную клюкву.

Благодаря ягодам клюквы, квашеная капуста остаётся хрустящей. Клюква и капуста дополняют друг друга — в сочетании получается хороший набор витаминов и микроэлементов (витамин С, железо, кальций, белок и другие полезные вещества).

Салат из краснокочанной капусты и ячменя

Краснокочанная капуста содержит большое количество (намного больше чем белокочанная) витамина К, цинка, а витамина С в ней в 10 раз больше, чем в лимоне.

Пророщенный ячмень богат витаминами В, Е и белком. Украсить салат можно замороженной вишней — она важна для кроветворения, особенно зимой.

Болгарское лечо

Болгарское лечо было приготовлено летом. Для этого перец и помидоры запекались в духовке. Затем с них снималась кожица, овощи сбрызгивались растительным маслом, добавлялся уксус (можно лимонный сок) и пропущенный через чесночницу чеснок. Овощи раскладывались по банкам и закатывались.

Поскольку запеченные овощи зимой — своего рода роскошь, да и витаминов в «пластмассовых» помидорах и перце очень мало, то этот консервированный салат — оптимальное решение.

Яблоки, запеченные с медом и орехами

Печеные яблоки с орехом и медом — не только постное и полезное блюдо, но еще и очень вкусное. В печеных яблоках содержится много пектинов — веществ, которые поглощают холестерин и тем самым снижают риск атеросклероза.

Ферменты, содержащиеся в меде, способствуют пищеварению, улучшают усваивание пищи. Орехи укрепляют иммунитет, что зимой очень кстати, понижают уровень холестерина и уровень сахара в крови, улучшают обмен веществ, пищеварение и аппетит.





Божьей Вам благодати Ангела за трапезой!

В магазинах сегодня можно найти новогодние открытки на любой вкус. Но самодельные гораздо круче. Когда мы делаем вещь своими руками, то думаем о том, кому она предназначена, и вкладываем в нее свое тепло и любовь.

Ниже мы собрали идеи для красивых, оригинальных и, главное, «быстрых» новогодних открыток, на любую из которых уйдет не больше получаса.

Дед Мороз

katescreativespace

Этого симпатичного Деда Мороза (или Санта Клауса, кому как нравится) делать проще простого. Красная шапка и розовое лицо — это полоски бумаги, наклеенные на открытку или подарочный пакет. Мех шапки и борода получаются так — нужно взять бумагу для акварели (она рыхлая, продается в магазинах канцтоваров) и просто оторвать полоски нужно формы, чтобы получились неровные края. Наклеить на открытку поверх красной и розовой полос. А дальше нарисовать две закорючки — рот и нос, и две точечки — глазки.

katescreativespace

Украшать дом на Рождество живыми цветами — устоявшаяся вековая традиция. Принято покупать цветы не только в декоративных целях, но и в качестве подарка родным и близким. Связано это и с тем, что традиционная цветовая гамма Рождества включает в себя красный и зеленый цвета, и с самой символикой цветущих растений: любовью и благополучием.

В нашей статье мы расскажем о 5 рождественских растениях, которые давно стали символами светлого праздника Рождества.