Гектор Хью Манро (Саки) родился 18 декабря 1870 г. в Бирме (его отец был главным инспектором британской военной полиции). Вскоре после рождения Гектора скончалась его матушка, двухлетний мальчик был отправлен в Англию, где в течение тринадцати лет находился под плотным и душным надзором двух своих теток (в рассказах Саки тетушки разных персонажей — весьма гнусные и противные, скажем даже, омерзительные особы). Мальчик отличался редкой болезненностью, в средней классической школе проучился очень недолго, после отставки отца-полковника вместе с ним и младшей сестрой шесть лет странствовал по Европе (Франция, Германия, Швейцария). Наблюдения, опыт общения со многими людьми, приобретенные в эти годы, стали впоследствии основой многих его сочинений.

В возрасте 22 лет Саки вернулся в Бирму, прожил там больше года, пытался служить в полиции, но по состоянию здоровья был вынужден вернуться в Англию. В течение трех лет он трудился над книгой «Становление Российской Империи» (вышла в 1900 г.). Если сейчас для «островитян» Россия — экзотическая страна — малопонятная, загадочная, угрожающая, то 100 лет тому назад такой литературный старт был чем-то запредельно необычным и экстравагантным. Тогда же Манро начинает журналистскую карьеру (газетные памфлеты, составившие книгу «Алиса в Вестминстере» — тот же 1900 год). Первые книги были изданы под настоящим именем писателя, хотя пародии на Хайяма он в том же году впервые напечатал под псевдонимом Саки.

В 1903 г. Саки становится специальным корреспондентом газеты «Морнинг пост», освещает военные действия на Балканах, потом перебирается в Варшаву, откуда 8 сентября 1904 г. приезжает в Петербург, где проводит почти три года (в том же году был издан первый сборник рассказов писателя «Реджинальд»). Саки быстро выучил русский язык, его корреспонденции знакомили англичан с событиями революции 1905 г., точно и беспристрастно информировали о положении дел и настроениях в Российской империи (назовем лишь статью «Вчера был черный день России» — о расстреле демонстрации рабочих 9 января 1905 г.). В одной из статей о русских делах Саки проницательно заметил: «В этой стране хулиган и задира пользуется огромной свободой, ибо общественное мнение, сколь бы сильно оно ему ни противилось, редко перерастает в общественное противодействие... Чрезвычайные обстоятельства потому и происходят так часто в этой стране, что на них смотрят как на проделки испорченного ребенка». Господи, как будто это написано сегодня... «Русские» впечатления Саки легли в основу сборника рассказов «Реджинальд в России» (1910 г.) и новеллы «Старинный город Псков» (издана посмертно в 1924 г.). В рассказе, давшем название сборнику, Саки приводит слова русской княгини: «При нашей системе правления все неправильно... Бюрократы думают только о своих карманах, людей повсюду эксплуатируют и грабят, а управляют повсеместно плохо».

После России Саки несколько лет прожил в Париже, потом вернулся в Лондон, целиком отдавшись писательской работе (в 1911 г. он издал знаменитый сборник рассказов «Летописи Кловиса»). В возрасте 44 лет, выпустив в свет знаменитый сборник рассказов «Животные и не только они», отказавшись от офицерского звания, от штабной должности переводчика, Саки в звании младшего сержанта добровольцем ушел на фронт. После окончания первой мировой войны он мечтал, купив землю, поселиться в Сибири. Чаяниям не суждено было сбыться: 14 ноября 1916 г. писатель погиб во Франции от пулевого ранения в голову.

Те, кто ничего не покупает

Открытие  нового  магазина  в   Вест-Энде,  в  особенности  -  дамского
магазина, наводит на  размышления: покупают ли  женщины  хоть  что-нибудь на
самом деле? Конечно, они ходят за покупками так же усердно, как пчелы летают
за нектаром  и пыльцой - это хорошо известный  факт. Но вот совершают ли они
покупки? Учитывая потраченные деньги, время и  силы, эти походы по магазинам
должны   бы,  кажется,   обеспечивать  бесперебойное   удовлетворение   всех
обыкновенных нужд  домашнего хозяйства. Однако широко  известно, что женская
прислуга (а также домашние хозяйки во всех классах общества) считают едва ли
не делом  чести  испытывать постоянную нехватку самых насущных припасов.  "К
четвергу у нас кончится  крахмал" - это предсказание делается с  видом тихой
покорности  судьбе,  и  к  четвергу у них кончается крахмал.  Момент,  когда
запасы крахмала иссякнут, предсказан с  точностью едва ли не до минуты; если
в четверг лавки закрываются раньше обычного, торжество женщины будет полным.
Может быть,  лавка, где крахмал выставлен для продажи, находится у  них  под
самой  дверью,  но женский  ум  отвергает столь очевидный путь  к пополнению
истощенных запасов. "Мы у них не покупаем" - и магазин  сразу оказывается за
пределами человеческой досягаемости.  Достойно внимания, что подобно собаке,
приучившейся  таскать  овец,  которая никогда не  нападает  на  стада вблизи
собственного  жилья,  женщины так  же  редко  покупают  что-либо  в  лавках,
находящихся  возле  дома. И  чем  дальше  и  недоступнее  источник  домашних
припасов, тем  тверже решимость хозяйки дождаться, пока они кончатся. Думаю,
не прошло и пяти минут  после отплытия ковчега, когда женский голос злорадно
объявил, что  не хватает птичьего корма.  Несколько дней  назад две знакомые
мне дамы  признались,  что  очутились в неловком положении. Им нанесла визит
общая подруга перед самым ланчем, и они не  могли позвать ее к столу, потому
что в  доме  "совсем ничего не было". Я указал им на то, что  они  живут  на
улице,  изобилующей  лавками  и магазинами, где за пять минут можно  было бы
купить все,  что  нужно  для  сносного ланча. "Нам, -  сказали  они с  тихой
гордостью, - это  бы и  в голову не пришло." Я почувствовал себя так, словно
сделал им малопристойное предложение.
    Однако наиболее несовершенна женская покупательная способность там, где
дело касается их литературных нужд. Если  вам  случится  произвести на  свет
книгу, имеющую хоть толику успеха у публики  - вы непременно получите письмо
от  какой-нибудь дамы, которую вы при  встрече  бы и  не узнали, с вопросом,
"где ее можно  достать". Она знает название книги,  автора, издательство, но
как  заполучить саму  книгу - для  нее неразрешимая задача. Вы отвечаете ей,
что  обращаться  к  торговцу  зерном  или  скобяным товаром  - пустая  трата
времени,  и  что  книжный  магазин,  на ваш  взгляд  -  самое многообещающее
место.Через пару дней она пишет вам снова: "Все  в порядке.  Я одолжила ее у
вашей тетушки". Это,  конечно,  случай Непокупательства, когда  искательница
находит Лучший Путь. Но даже когда  все такие пути закрыты, женщины остаются
беспомощными.  Дама,  проживающая  в  Вест-Энде,  говорила мне на  днях, что
интересуется  вест-хайленд-терьерами,  и хотела  бы  узнать о них  побольше.
Через несколько дней  я  наткнулся на  исчерпывающую статью об этой породе в
одном из наших лучших спортивных еженедельников, и упомянул о ней в письме к
этой  даме,  не  забыв указать номер и  дату выпуска.  Она позвонила  мне по
телефону, чтобы сказать, что не может найти этот журнал. И она действительно
не могла.  Она жила в городе, где  газетные  лавки  исчисляются,  я полагаю,
тысячами. В своих ежедневных поездках по магазинам она,  должно быть, видела
десятки таких лавок. Но для нее статья о вест-хайленд-терьерах могла бы быть
с тем  же  успехом напечатана  в каком-нибудь  древнем молитвеннике, который
хранится под спудом в буддийском монастыре,  затерянном в  горах  Восточного
Тибета.
    Грубая прямота, с  которой совершает покупки мужчина, вызывает у женщин
только  насмешку. Кошка, которая растягивает одну мышь на  полдня, а  потом,
весьма вероятно, теряет  ее,  несомненно так  же презирает терьера,  который
приканчивает  свою  крысу  в  десять секунд. Недавно  я,  покупая  несколько
мелочей, был обнаружен одной знакомой дамой, которую мы, вопреки  указаниям,
данным тридцать лет назад ее крестными, назовем Агатой.
    - Не будете  же вы покупать промокательную бумагу ЗДЕСЬ! - взволнованно
зашептала она. У ней был  такой обеспокоенный вид, что я удержал  свою руку,
тянувшуюся именно к промокательной бумаге.
    - Пойдемте в  "Рюшечки-безделушечки" - сказала она сразу, как мы  вышли
из магазина. - У них есть такие прелестные оттенки  промокательной  бумаги -
жемчужный, и гелиотроп, и momie, и гофрированая.
    - Но мне нужна обычная белая промокашка. - возразил я.
    -  Ничего. Меня там знают.  - непоследовательно отвечала она. Очевидно,
Агата считала, что промокательную бумагу продают только в малых количествах,
и  только лично известным  хозяину покупателям с  незапятнанной  репутацией,
которым можно  доверить этот  опасный и редкий  товар,  не опасаясь, что они
употребят его в преступных  целях. Пройдя пару сотен ярдов,  она решила, что
ее чай в данный момент важнее, чем моя промокательная бумага.
    -  А  зачем вам  промокашка?  -  неожиданно спросила она.  Я  терпеливо
объяснил:
    -  Я  пользуюсь  ей,  чтобы  высушить,  не  смазывая,  свежую рукопись.
Вероятно,  этот способ изобретен  китайцами  где-нибудь  во  втором  веке до
Рождества  Христова  - впрочем, не уверен. Я не могу  придумать ей  никакого
иного употребления - разве что скатать ее в шарик для игры с котенком.
    -  Но  у  вас  же  нет  котенка.  -  отвечала  Агата,  с  чисто женским
стремлением всегда говорить всю правду.
    - Бездомный котенок может забрести в любой момент. - возразил я.
    Так или иначе, промокательной бумаги я не получил.

Мечтатель

 Наступил  сезон   распродаж.   Августейшие   учреждения  Вальпургиса  и
Неттлпинка снизили цены на  целую неделю, как бы уступая  обычаям  торговли;
так эрц-герцогиня могла  бы с недовольным  видом уступить наступлению гриппа
по той прискорбной причине, что грипп был в местном  масштабе распространен.
Адела  Чемпинг,   по  ее  собственному  мнению,  была  в  некоторых  случаях
недоступна соблазнам обычных  торговых  сделок,  но считала обязательным для
себя посещение недели распродаж у Вальпургиса и Неттлпинка.
    - Я — не охотница до покупок, - говорила она, - но мне нравится бывать
там, где что-нибудь покупают.
    Это явственно показывало, что под  внешней оболочкой сильного характера
скрывается доброе старое затаенное сознание человеческой слабости.
    Дабы  появиться в сопровождении джентльмена, госпожа Чемпинг пригласила
своего  младшего  племянника  сопровождать   ее  в  первый  день  закупочной
экспедиции,   подбросив  в   качестве   дополнительного  соблазна  посещение
кинематографа и перспективу  легкого  отдыха. Поскольку Киприану не было еще
восемнадцати,  она  надеялась,  что  племянник  не  достиг пока той стадии в
развитии мужчины, когда ношение пакетов считается чем-то отвратительным.
    - Встреть меня  у  цветочного  отдела,  - написала  она  Киприану, -  в
одиннадцать и ни минутой позже.
    Киприан  был мальчиком, пронесшим через всю недолгую  жизнь  удивленный
взор мечтателя,  взор  того, кто различает  вещи,  которые не видимы простым
смертным, и наделяет банальности этого  мира качествами, не  постижимыми для
обычных  людей   —  в  общем,  у  него  были  глаза  поэта  или  агента  по
недвижимости. Он  был аккуратно одет  -- в том  ровном  стиле, который часто
сопровождает раннюю  юность и который современные романисты обычно объясняют
влиянием  овдовевшей  матери.  Его  волосы  были  гладко  зачесаны  назад  и
разделены тоненьким пробором, который с трудом различался. Его тетушка особо
отметила состояние волос Киприана, когда они  встретились в назначенный час:
он стоял, ожидая ее, с непокрытой головой.
    - Где твоя шляпа? - спросила она.
    - Я ее с собой не брал, - ответил он.
    Адела Чемпинг была слегка шокирована.
    - Ты же не  собираешься стать одним из так  называемых  Чудиков, не так
ли?  -  спросила она  с некоторым  беспокойством,  частично происходящим  от
мысли,  что Чудик будет слишком  большой нагрузкой для маленького  домашнего
хозяйства ее сестры,  частично, возможно, — от инстинктивного предчувствия,
что Чудик, даже в зародышевой стадии, откажется носить пакеты.
    Киприан устремил на нее удивленный, мечтательный взор.
    - Я не взял шляпу, -  сказал он, - потому  что  она  доставляет столько
неудобств, когда  идешь; я  имею в  виду, что очень  уж  нелепо:  встречаешь
кого-нибудь из знакомых и приходится снимать шляпу, а в руках полно пакетов.
А если шляпы нет, то не нужно ее снимать.
    Госпожа  Чемпинг  вздохнула  с  превеликим  облегчением:  ее  наихудшие
опасения развеялись.
    - Носить  шляпу —  это  более традиционно, -  заметила  она,  а  потом
оживилась и обратилась к насущным проблемам.
    - Мы сначала пойдем к прилавку со столовым бельем, - сказала она, шагая
в указанном направлении, - я хотела бы взглянуть на салфетки.
    Удивленный взор Киприана становился все явственнее, пока он следовал за
тетушкой; он принадлежал к  тому поколению,  которое,  как  полагают все,  с
радостью  довольствуется роль  простого  зрителя;  но смотреть на  салфетки,
которые  не  собираешься  покупать,   —  это  удовольствие  было  выше  его
понимания. Госпожа Чемпинг  взяла пару салфеток и пристально  рассмотрела их
на  свету,  как  будто  ожидала  обнаружить  некую  революционную  шифровку,
нанесенную на них едва различимыми чернилами; потом она внезапно направилась
в отдел стеклянной посуды.
    - Миллисент  попросила  меня раздобыть ей парочку графинов, если  здесь
найдется что-нибудь действительно дешевое, - объяснила она по дороге, -  а я
в самом деле хочу приобрести салатницу. А к салфеткам вернемся позже.
    Она  тщательно исследовала огромное количество  графинов и  длинный ряд
салатниц и наконец купила семь ваз для хризантем.
    - Никто сейчас такими вазами не пользуется,  - пояснила она Киприану, -
но они сойдут для подарков к следующему Рождеству.
    Два зонтика, которые уценили настолько, что  госпожа Чемпинг  сочла  их
нелепо дешевыми, пополнили список ее приобретений.
    -  Один  из  них  подойдет  Рут  Колсон;  она  отправится на  Малайский
полуостров,   а  там  зонтики   всегда  полезны.  И  я  должна  подарить  ей
какую-нибудь тонкую бумагу для писем. Она совсем не займет места в багаже.
    Госпожа Чемпинг приобрела пачку бумаги для записей; она оказалась такой
дешевой и  такой  тонкой,  что могла поместиться в  чемодане или  в дорожной
сумке.
    Она также купила несколько конвертов — конверты так или иначе казались
довольно экстравагантными по сравнению с бумагой для писем.
    - Как ты  думаешь,  Рут  больше  понравится синяя или серая  бумага?  -
спросила она у Киприана.
    - Серая, - сказал Киприан, ни разу не встречавшийся с указанной леди.
    - А у вас есть сиреневая бумага для заметок такого качества? - спросила
Адела продавца.
    - Сиреневой у нас нет,  - ответил тот, -  но есть два оттенка зеленой и
более темная серая".
    Госпожа Чемпинг осмотрела  и  зеленую бумагу, и темно-серую, но выбрала
синюю.
    - Теперь мы можем слегка перекусить, - сказала она.
    В зале отдыха Киприан вел себя просто образцово и бодро воспринял пирог
с  рыбой, фаршированный пирог и  маленькую чашку  кофе -  вполне  подходящее
воздаяние за два  часа усиленной  толкотни  в  магазине. Однако  он  остался
непреклонным в ответ на предложение тетушки купить ему шляпу у прилавка, где
по притягательно низким ценам распродавались мужские головные уборы.
    - У меня  дома  вполне  достаточно шляп,  -  сказал он, - и кроме того,
когда их примеряешь, волосы приходят в беспорядок.
    Возможно, в конце концов он собирался превратиться в Чудика. То, что он
оставил все пакеты гардеробщику, тоже казалось поводом для беспокойства.
    -  Сейчас мы  наберем еще  больше пакетов,  - пояснил он, - так что  не
стоит забирать их, пока мы не закончили нашу прогулку по магазину.
    Его  тетя  несколько  успокоилась,  но  не вполне:  значительная  часть
удовольствия и волнения от прогулки по магазинам, казалось, пропадала, когда
человек лишался непосредственного личного контакта с покупками.
    - Я собираюсь снова  взглянуть на  те салфетки, - сказала она, едва они
спустились по лестнице на первый этаж.
    - Тебе можно не ходить, -  добавила она, как только мечтательный взгляд
мальчика  сменился на мгновение  выражением немого  протеста,  -  ты  можешь
встретить меня потом в отделе столовых приборов; я только что вспомнила, что
в доме нет штопора, который был бы достаточно надежным.
    Киприана  не  было в  отделе столовых приборов,  когда  его  тетушка  в
должный  срок  явилась  туда,  но  в  толчее и  суматохе  среди  беспокойных
покупателей и занятых продавцов было очень легко потерять кого угодно. А вот
в отделе товаров  из кожи где-то через четверть  часа Адела Чемпинг заметила
племянника, отделенного  от  нее  баррикадами  из  чемоданов и  портшезов  и
затерявшегося в  бесконечной  толпе  человеческих  существ,  которые  теперь
заполнили все уголки  огромного универсального торгового центра. Она прибыла
как раз вовремя, чтобы стать свидетелем извинительной, а скорее унизительной
ошибки  со  стороны леди,  которая с  очевидным  намерением  протолкнулась к
лишенному головного убора Киприану, а теперь, затаив дыхание, интересовалась
стоимостью сумочки, которая пленила ее воображение.
    -  Теперь,  -  воскликнула Адела,  -  она принимает  его  за одного  из
продавцов, потому что  на нем нет  шляпы. Удивляюсь, что  этого не случилось
раньше.
    Возможно,  так оно  и  было.  Киприан, во  всяком  случае,  не  казался
пораженным  или  обеспокоенным  ошибкой, которую  допустила бедная  женщина.
Рассмотрев ярлычок на упаковке, он объявил ясным, бесстрастным голосом:
    - Черная  кожа, тридцать  четыре шиллинга, снижено до  двадцати восьми.
Фактически, мы  отдаем по специальной  цене в двадцать  шесть шиллингов. Они
расходятся довольно быстро.
    - Я возьму это, - сказала леди, нетерпеливо вытаскивая несколько  монет
из кошелька.
    - Вы возьмете прямо так? -  спросил  Киприан, - понадобится пара минут,
чтобы завернуть, ведь здесь такая толчея.
    - Ничего, я возьму ее прямо так, - сказала  покупательница, сжимая свое
сокровище и отсчитывая деньги в ладонь Киприана.
    Несколько добрых незнакомцев помогли Аделе выйти на открытый воздух.
    - Это все давка и жара, - сказал один добрый самаритянин другому. - Кто
угодно может от них потерять голову.
    Когда  Адела  в  следующий  раз заметила  Киприана,  он стоял в  толпе,
которая собралась вокруг прилавков книжного отдела. Мечтательный взгляд  был
сильнее, чем когда-либо прежде.  Он  только  что продал два сборника  молитв
пожилому канонику.
 

Лаура

– Ведь это неправда, что ты умираешь? – спросила Аманда.

– Врач позволил мне пожить до вторника, – ответила Лаура.

– Но сегодня суббота. Ты это серьезно? – изумилась Аманда.

– Не знаю, насколько все это серьезно, но то, что сегодня суббота, – это точно, – ответила Лаура.

– Смерть – это всегда серьезно, – сказала Аманда.

– А я и не говорила, что собираюсь умирать. Скорее всего я больше не буду Лаурой, а стану чем-то другим. Может, каким-нибудь животным. Видишь ли, если человек не очень достойно прожил свою жизнь, то он перевоплощается в какой-нибудь организм более низкого уровня развития. А я, если подумать, прожила не очень-то достойно. Бывала мелочной, нечестной, мстительной и всякое такое, когда тому сопутствовали обстоятельства.

– Обстоятельства никогда не сопутствуют ничему подобному, – поспешно проговорила Аманда.

– Может, тебе это не понравится, но я скажу, – заметила Лаура, – что Эгберт является обстоятельством, которое в полной мере сопутствует тому, чтобы человек был таким. Ты за ним замужем – это дело другое. Ты поклялась любить его, почитать и терпеть. Я же ничего подобного не обещала.

– Не понимаю, чем провинился Эгберт, – протестующе заявила Аманда.

– О, я бы сказала, что вина полностью лежит на мне, – бесстрастно призналась Лаура. – Он служил лишь оправдывающим обстоятельством. Он, например, устроил пренеприятную сцену, когда я на днях вывела щенков колли на прогулку.

– Они гонялись за его пеструшками и согнали двух куриц с насеста, и к тому же носились по клумбам. Ты же знаешь, что он без ума от своих куриц и от своего сада.

– Как бы там ни было, ему не нужно было целый вечер только об этом и говорить. А потом он сказал: «Не будем больше об этом», и как раз тогда, когда мне стал нравиться весь этот разговор. Вот когда во мне пробудилась мстительность, – прибавила Лаура и довольно хихикнула, не обнаруживая раскаяния. – На следующий день после этого происшествия со щенками я направила все его семейство пеструшек в сарай, где он хранит семена для рассады.

– Как ты могла! – воскликнула Аманда.

– Это вышло очень просто, – ответила Лаура. – Две курицы, правда, притворились, будто в ту минуту собирались класть яйца, но я была непреклонна.

– А мы думали, что они забрели туда случайно!

– Вот видишь, – продолжала Лаура, – у меня действительно есть кое-какие основания полагать, что я перевоплощусь в какой-нибудь организм более низкого уровня. Стану каким-нибудь животным. С другой стороны, я была по-своему неплохим человеком, поэтому полагаю, что могу рассчитывать на то, что превращусь в какое-нибудь хорошее животное, стройное и подвижное, любящее позабавиться. Например, в выдру.

– Не могу представить тебя выдрой, – сказала Аманда.

– Ну уж если такой пошел разговор, то не думаю, что ты можешь представить меня ангелом, – заметила Лаура.

Аманда ничего на это не сказала. Такого представить она действительно не могла.

– Лично мне кажется, что быть выдрой совсем неплохо, – продолжала Лаура. – Ешь себе лосося круглый год, а какое это удовольствие – осознавать, что ты можешь в любую минуту притащить домой форель, вместо того чтобы часами стоять с удочкой, дожидаясь, пока она соизволит клюнуть на муху, которой ты ее дразнишь. И потом, эта стройная изящная фигура…

– Подумай о подстерегающих выдру опасностях, – перебила ее Аманда, – Как это ужасно – быть преследуемым, травимым и в конце концов загнанным до смерти!

– Скорее, это забавно – наблюдать со стороны вместе с соседями за преследователями, и уж во всяком случае ничуть не хуже, чем весь этот процесс умирания с субботы до вторника, дюйм за дюймом. А потом я могла бы превратиться во что-нибудь еще. Если бы я была относительно хорошей выдрой, то, думаю, могла бы снова принять человеческий облик, возможно, довольно примитивный. Думаю, я могла бы стать маленьким обнаженным смуглым мальчиком-нубийцем.

– Лучше бы ты была серьезной, – вздохнула Аманда. – Вот о чем надо думать, если собираешься жить до вторника.

Лаура, однако, умерла в понедельник.

– Так это некстати, – посетовала Аманда своему дядюшке, сэру Лалуорту Куэйну. – Я пригласила довольно много гостей поиграть в гольф и порыбачить, да и рододендроны сейчас особенно хороши.

– Лаура всегда была невнимательна к другим, – сказал сэр Лалуорт. – Она и родилась в праздники, когда у нас гостил посол, который терпеть не мог младенцев.

– У нее были просто безумные идеи, – заметила Аманда. – Не знаешь, в ее семье никто не страдал сумасбродством?

– Сумасбродством? Нет, ничего такого я не слышал. Ее отец живет в западной части Кенсингтона, но мне кажется, во всем прочем он нормален.

– Ей пришла в голову идея, будто она перевоплотится в выдру, – сказала Аманда.

– С этими идеями перевоплощения сталкиваешься так часто, даже среди тех, кто живет на западе, – заметил сэр Лалуорт, – что трудно назвать их сумасбродными. А Лаура в жизни была человеком настолько непредсказуемым, что мне бы не хотелось делать какие-то определенные выводы насчет того, что она может поделывать в загробной жизни.

– Ты думаешь, она действительно могла перевоплотиться в какое-нибудь животное? – спросила Аманда.

Она была из тех, кто предпочитает составлять собственное мнение, исходя из позиции окружающих.

И тут в комнату вошел Эгберт. Глядя на него, можно было предположить, что он опечален не только кончиной Лауры.

– Кто-то разделался с четырьмя моими пеструшками, – объявил он. – С теми самыми, которые должны были отправиться в пятницу на выставку. Одну из них утащили и съели прямо посреди моей новой клумбы с гвоздиками, на которую у меня ушло столько сил и денег. Для нападения были выбраны моя лучшая клумба и лучшие птицы. Кажется, что тот зверь, который совершил это преступление, знал, как за короткое время нанести больший урон.

– Ты думаешь, это лиса? – спросила Аманда.

– Больше похоже на хорька, – предположил сэр Лалуорт.

– Ни то ни другое, – произнес Эгберт, – повсюду остались следы перепончатых лап, и они привели нас к ручью, что течет в нижней части сада. Скорее всего это выдра.

Аманда быстро украдкой взглянула на сэра Лалуорта.

Эгберт был слишком взволнован, чтобы оставаться на завтрак, и тотчас же отправился проследить за тем, как укрепляются ограждения вокруг курятника.

– Мне кажется, она могла подождать хотя бы до окончания похорон, – обиженным тоном произнесла Аманда.

– Что поделать, это ведь ее похороны, – отозвался сэр Лалуорт. – Вот вам пример того, как далеко можно зайти, выказывая неуважение к собственным останкам.

Несмотря на то что приходскому священнику были переданы некоторые суммы на помин души покойницы, преступление свершилось и на следующий день. В то время когда вся семья присутствовала на траурной церемонии, были убиты все оставшиеся в живых пеструшки. При отступлении мародер, казалось, старался пробежать по всем цветочным клумбам, однако пострадали и клубничные грядки в нижнем саду.

– Пущу-ка я в сад собак, которые охотятся на выдр, и сделаю это как можно скорее, – беспощадно проговорил Эгберт.

– Ни в коем случае! Об этом и думать забудь! – воскликнула Аманда. – То есть я хочу сказать, это не поможет, да еще сразу после похорон…

– Это необходимо сделать, – сказал Эгберт. – Если уж выдра взялась за это дело, она не остановится.

– Может, теперь она отправится куда-нибудь в другое место, поскольку здесь больше нет птиц, – предположила Аманда.

– Может показаться, что ты хочешь защитить этого зверя, – сказал Эгберт.

– В последнее время в ручье было так мало воды, – возразила Аманда, – вряд ли будет честно охотиться за животным, когда у него и так почти нет шансов на спасение.

– Боже праведный! – вскипел Эгберт. – О чести ли сейчас думать! Я хочу, чтобы это животное как можно скорее убили.

Даже противодействия со стороны Аманды поубавилось, когда в следующее воскресенье, во время службы в церкви, выдра пробралась в дом, вытащила из погреба пол-лосося и растерзала его, усеяв чешуйками персидский ковер в кабинете Эгберта.

– Скоро она будет прятаться под нашими кроватями и кусать нас за пятки, – сказал Эгберт.

И насколько Аманда знала эту конкретную выдру, она чувствовала, что подобная возможность не исключается.

Вечером, в канун того дня, который был назначен для охоты, Аманда целый час бродила в одиночестве вдоль берегов ручья, производя то, что ей казалось собачьим лаем. Те, кому довелось услышать это представление, милосердно сочли, что это она, готовясь к предстоящему выступлению на деревенском празднике, пытается имитировать голоса животных, обитающих на ферме.

О результатах прошедшего днем спортивного состязания ей сообщила ее приятельница и соседка Аврора Баррит.

– Жаль, что ты не выходила из дому. Время мы провели отлично. Мы быстро ее нашли – в пруду, в нижней части твоего сада.

– Вы… убили ее? – спросила Аманда.

– Ну да. Замечательный экземпляр, притом самка. Она довольно больно укусила твоего мужа, когда тот пытался преследовать ее. Бедное животное, мне так жаль его. Когда его убивали, у него был такой человеческий взгляд. Можешь считать, что я говорю глупости, но знаешь, кого мне напомнил этот взгляд? Дорогая моя, что с тобой?

Когда Аманда немного оправилась от нервного потрясения, Эгберт вывез ее в долину Нила, чтобы она выздоровела окончательно. Перемена обстановки быстро помогла ей восстановить умственное и душевное равновесие. Проделки предприимчивой выдры, предпочитавшей разнообразить свое меню, теперь рассматривались в должном свете. Всегда отличавшаяся спокойным нравом, Аманда сделалась такой же, какой была прежде. Даже поток проклятий, изрыгаемых ее мужем, переодевавшимся в соседней комнате, не мог нарушить ее безмятежного спокойствия в тот вечер, когда она в ленивой позе сидела перед туалетным столиком в одной каирской гостинице, хотя слова, которые он произносил, обыкновенно не входили в его словарный запас.

– В чем дело? Что случилось? – с веселым любопытством спросила она.

– Этот звереныш выбросил все мои чистые рубашки в ванну! Ну, погоди, доберусь я до тебя…

– Что еще за звереныш? – поинтересовалась Аманда, подавляя желание рассмеяться. Выражая свое негодование, Эгберт в отчаянии прибегал к совершенно неподходящим выражениям.

– Звереныш в обличье обнаженного смуглого мальчика-нубийца, – бушевал Эгберт.

С той минуты Аманда болеет всерьез.

Боров

– На лужайку можно пробраться и с другой стороны, – сказала миссис Филидор Стоссен своей дочери, – через небольшой выгон, а затем через огражденный изгородью фруктовый сад, где полно кустов крыжовника. В прошлом году я уже проделала весь этот путь, когда семейство было в отъезде. Из фруктового сада через калитку можно попасть на аллею, обсаженную кустарником, а как только окажемся на ней, то сможем смешаться с гостями, как будто и мы в числе приглашенных. Так гораздо безопаснее. Если же идти через главный вход, то мы рискуем столкнуться лицом к лицу с хозяйкой. Это было бы весьма неудобно, притом что она нас не приглашала.

– Не слишком ли это сложный путь, чтобы попасть в гости?

– Да, сложный, если просто идешь в гости. Но ведь речь идет о главном событии лета. На встречу с княгиней приглашены все хоть сколько-нибудь влиятельные лица со всего графства, за исключением нас с тобой, и гораздо сложнее придумывать объяснения, почему мы там не были, чем пытаться попасть туда обходным путем. Вчера я остановила на дороге миссис Кьюверинг и поговорила с ней о княгине, тщательно избегая прочих тем. Если она предпочла не понять намек и не прислала мне приглашение, то это ведь не моя вина, не правда ли? Вот мы и пришли: нам нужно лишь пройти по газону, а потом через калитку выйдем в сад.

Миссис Стоссен и ее дочь, разодетые по случаю торжественного приема и предварительно пропустившие для храбрости по несколько капель, проплыли по узкому выгону и соседствовавшему с ним крыжовниковому саду, точно разукрашенные баржи, двигающиеся в будний день по речушке, в которой местные жители ловят форель. Некоторая поспешность в их продвижении каким-то образом сочеталась с осмотрительностью, будто всякую минуту в их сторону могли быть повернуты вражеские огни. И действительно, все это время они не оставались незамеченными. Матильда Кьюверинг, обладая зорким взором тринадцатилетней девочки и еще тем дополнительным преимуществом, что она занимала более высокую позицию в ветвях мушмулы, имела отличную возможность наблюдать за скрытным передвижением Стоссенов и точно знала заранее, где оно застопорится для свершения казни.

«Увидят, что калитка заперта, и им не останется ничего другого, как идти обратной дорогой, – отметила она про себя. – Так им и надо! Пусть знают, что значит входить в дом не так, как все. Жаль, что Тарквин Супербус не гуляет по выгону. Впрочем, раз уж все весело проводят время, не понимаю, почему бы не погулять и Тарквину».

Матильда находилась в том возрасте, когда мыслить – значит действовать. Она слезла с мушмулы, и, когда снова забралась на дерево, Тарквин, огромный белый йоркширский боров, поменял тесноту своего свинарника на простор заросшего травой выгона. Удрученные тем, что экспедиция закончилась неудачей, ибо на пути встретилось непреодолимое препятствие в виде запертой калитки, Стоссены поворотили назад, обмениваясь при отступлении взаимными упреками, но во все остальном соблюдая порядок, как вдруг оказались перед воротами, разделявшими выгон и крыжовниковый сад.

– Какое отвратительное животное! – воскликнула миссис Стоссен. – Когда мы сюда шли, его там не было.

– Зато теперь оно есть, – ответствовала ее дочь. – Что же нам делать? Лучше бы мы сюда вообще не приходили.

Боров подошел поближе к воротам, дабы повнимательнее рассмотреть незваных гостей в человеческом обличье, лязгая при этом челюстями и прикрывая свои маленькие красные глазки. Он явно старался нагнать страху на Стоссенов, и, глядя на них, было очевидно, что цель его полностью достигнута.

– Кш-ш! Брысь! Брысь! Кш-ш! – закричали дамы хором.

– Если они надеются отпугнуть его таким образом, то тут их ждет разочарование, – заметила Матильда из своего убежища в мушмуле.

Поскольку свое замечание она произнесла громким голосом, миссис Стоссен впервые обратила внимание на ее присутствие. Минутой-двумя раньше она была бы только рада тому, что сад пуст, каким он и выглядел, теперь же приветствовала появление на сцене девочки с видимым облегчением.

– Девочка, не могла бы ты кого-нибудь позвать, чтобы прогнать… – доверительно заговорила она.

– Comment? Comprends pas,^[1] – был ответ.

– О, так вы француженка? Etez vous française?^[2]

– Pas du tous. 'Suis anglaise.^[3]

– Тогда почему мы не можем поговорить по-английски? Я бы хотела знать…

– Permettez-moi expliquer.^[4] Видите ли, я наказана, – сказала Матильда. – Я приехала в гости к тетушке, и мне велели вести себя хорошо, потому что здесь соберется много народу, и мне сказали, чтобы я брала пример с Клода, это мой младший брат, который если что-то и делает не так, то только случайно, а потом всегда очень извиняется. Кажется, за ланчем я съела слишком много малины со сливками, и мне сказали: «А вот Клод никогда не ест очень много малины со сливками». Так вот, Клод всегда ложится поспать на полчасика после ланча, потому что ему так велят, и я подождала, пока он заснет, а потом связала ему руки и принялась насильно кормить малиной со сливками из ведерка, которое приготовили для гостей. Сливки перепачкали его матросский костюмчик, немного пролилось на кровать, но большая часть попала Клоду в рот, и теперь они уже не смогут сказать, что он никогда не ест слишком много малины со сливками. Вот почему мне не разрешают идти к гостям, а в качестве дополнительного наказания я должна весь день говорить по-французски. Мне пришлось рассказать вам все это по-английски, потому что я не знаю, как, например, сказать по-французски «кормить через силу». Конечно, некоторые выражения я могла бы и сама придумать, но если бы я сказала «nourriture obligatoire»,^[5] вы бы меня совсем не поняли. Mais maintenant nous parlons français.^[6]

– О, очень хорошо, très bien,^[7] – неохотно произнесла миссис Стоссен. В минуты душевного смятения ей не очень-то хорошо давался тот французский, который она знала. – La, a l'autre cote de la porte, est un cochon…^[8]

– Un cochon? Ah, le petit charmant!^[9] – воскликнула Матильда в восторге.

– Mais non, pas du tout petit, et pas du tous charmant; un bete féroce…^[10]

– Une bete, – поправила ее Матильда, – боров – мужского рода, пока вы его называете боровом, но как только он начинает выводить вас из себя и вы называете его свирепой свиньей, он становится того же рода, что и мы с вами. Французский язык – ужасно бесполый.

– Прошу тебя, давай в таком случае говорить по-английски, – сказала миссис Стоссен. – Из этого сада можно как-нибудь выбраться, минуя газон, где гуляет свинья?

– Обычно я перелезаю через забор, но сначала забираюсь на сливовое дерево, – ответила Матильда.

– В том, что на нас, мы вряд ли сможем это сделать, – сказала миссис Стоссен.

Трудно было вообразить, что она смогла бы это сделать, что бы на ней ни было.

– А не могла бы ты привести кого-нибудь, кто бы увел отсюда свинью? – спросила мисс Стоссен.

– Я обещала тетушке, что буду здесь до пяти часов, а еще и четырех нет.

– Я уверена, что при сложившихся обстоятельствах твоя тетушка позволит тебе…

– Моя совесть мне этого не позволит, – произнесла Матильда с холодным достоинством.

– Но не можем же мы оставаться здесь до пяти часов! – воскликнула миссис Стоссен с растущим беспокойством.

– Может, я вам что-нибудь почитаю, чтобы время быстрее пролетело? – любезно поинтересовалась Матильда. – «Белинда, маленькая кормилица». Говорят, это лучшее из того, что я помню наизусть. Или, пожалуй, я расскажу что-нибудь по-французски. Обращение Генриха Четвертого к своим солдатам – единственное, что я хорошо помню на этом языке.

– Если ты сходишь за кем-нибудь, кто мог бы увести отсюда это животное, то я дам тебе кое-что, на что ты сможешь купить себе хороший подарок, – сказала миссис Стоссен.

Матильда спустилась на несколько дюймов по мушмуле.

– Если вы и вправду хотите выбраться из сада, то это самое практичное предложение, – живо заговорила она. – Мы с Клодом собираем деньги в Детский фонд Свежего Воздуха и следим за тем, кто из нас соберет большую сумму.

– Я с радостью внесу полкроны, с большой радостью, – сказала миссис Стоссен, доставая монету этого достоинства из недр своего наряда.

– Клод меня далеко обогнал, – продолжала Матильда, не обращая внимания на сделанное предложение. – Видите ли, ему всего одиннадцать лет, и у него золотистые волосы, а это огромные преимущества. На днях одна русская дама пожертвовала ему десять шиллингов. Русские лучше нас понимают толк в искусстве пожертвований. Думаю, Клод соберет за сегодняшний день целых двадцать пять шиллингов. Все гости будут его, и он отлично справится, изобразив из себя бедного, хрупкого мальчика, которому недолго жить на свете, тем более что он объелся малиной со сливками. Да он, наверное, уже на целых два фунта меня обогнал.

Основательно ощупав себя и исследовав содержимое своих кошельков, бормоча при этом слова сожаления, осажденные дамы умудрились насобирать сообща семь шиллингов шесть пенсов.

– Боюсь, это все, что у нас есть, – сказала миссис Стоссен.

Матильда не обнаружила намерения ни спуститься на землю, ни принять названную сумму.

– Меньше чем за десять шиллингов я над своей совестью насилия совершать не буду, – сухо заявила она.

Мать с дочерью что-то вполголоса пробормотали, причем слово «звереныш» слышалось довольно отчетливо и, видимо, не относилось к Тарквину.

– Оказывается, у меня есть еще полкроны, – дрожащим голосом произнесла миссис Стоссен. – Вот эта монетка. А теперь приведи кого-нибудь побыстрее.

Матильда соскользнула с дерева, приняла пожертвование и принялась собирать перезрелые плоды мушмулы, валявшиеся на земле у нее под ногами. Затем она залезла на ворота и ласково обратилась к борову:

– Идем, Тарквин, мой мальчик. Я же знаю, ты не откажешься от гнилых и тухлых плодов мушмулы.

Тарквин и не думал отказываться. Бросая ему плоды через разумные промежутки времени, Матильда заманила его обратно в свинарник, в то время как освобожденные пленники поспешили через выгон.

– В жизни ничего подобного не видела! Какая дерзкая девчонка! – воскликнула миссис Стоссен, выйдя на дорогу и почувствовав себя в безопасности. – Животное вовсе не было свирепым, а что до десяти шиллингов, то я не уверена, что Фонду Свежего Воздуха достанется хотя бы один пенс из этой суммы!

Тут она была чересчур категорична в своем суждении. Если просмотреть регистрационные книги фонда, то можно обнаружить следующую запись: «2 шиллинга 6 пенсов. Собрано Матильдой Кьюверинг».

Примечания

1

Что? Не понимаю (фр.).

(обратно)

2

Вы француженка? (фр.)

(обратно)

3

Вовсе нет. Я англичанка (фр.).

(обратно)

4

Позвольте мне объясниться (фр.)

(обратно)

5

Кормление через силу (фр).

(обратно)

6

А теперь поговорим по-французски (фр.).

(обратно)

7

Очень хорошо (фр.).

(обратно)

8

Там, за калиткой, свинья… (фр.)

(обратно)

9

Свинья? А, эта маленькая прелесть! (фр.)

(обратно)

10

Нет, она вовсе не маленькая и совсем не прелесть; это свирепая свинья… (фр.)

 

 

Серия сообщений "А что-бы почитать?":
Часть 1 - Новеллы Галины Тарасюк
Часть 2 - Притчи о любви
Часть 3 - Саки - Рассказы
Часть 4 - Саки - Рождественские рассказы
Часть 5 - Рассказы А. П. Чехова о женщинах
...
Часть 25 - Александр Яшин - Угощаю рябиной
Часть 26 - Александр Яшин - Сладкий остров
Часть 27 - Ми помрем не в Парижі