Спустя 30 лет изобретателей новых городов, наконец, оценили.
В 2009 году премию Ричарда Дрихауса получат американские архитекторы Элизабет Плате-Зиберк (E.Plater-Ziberk) и Андре Дюани (A.Duany).
Текст Артем Дежурко.
Премия Дрихауса — аналог Нобелевской в традиционной архитектуре. Она учреждена в 2003 году в пику премии Прицкера, которую вручают архитекторам модернистам. И та и другая составляют 100,000 долларов. Плате-Зиберк и Дюани, поскольку их двое, положено 200,000 долларов.
Оба архитектора учились в Принстонском университете, а магистерскую степень получили в Йельском. Почти 30 лет назад эта семейная пара открыла собственное бюро, DPZ. Уже тогда оформились их градостроительные идеи, для того времени революционные и не находившие поддержки у официальной власти. Зато архитекторы получили, как водится в Америке в ее сильными горизонтальными связями, поддержку частных фондов и фирм. Это может показаться невероятным, но более 300 «деревень» и «городов», спроектированных Дюани и Зиберк в Новом и Старом Свете — все частные девелоперские проекты.
В 1991 году по приглашению калифорнийского фонда Local Government Commission группа архитекторов-градостроителей собралась на конференцию и издала документ, известный как Ahwahnee Principles (по названию отеля, где заседали архитекторы). Это — библия «нового урбанизма». Два года спустя была основана постоянная организация — Конгресс нового урбанизма (CNU). Заседания конгресса проходят с тех пор ежегодно. Сейчас Андре Дюани с несколькими соавторами готовит к публикации одновременно четыре книги, посвященные градостроительной теории.
Новый урбанизм — появился в ответ на сугубо американские проблемы. После Второй мировой войны в стране бесконтрольно и стремительно росли пригороды. К 80-м в них жила почти половина Америки. Субурбия в ее американском варианте — довольно специфическая вещь. Жилые кварталы состоят из домов, выстроившихся в ряд вдоль дороги. Общественных парков, детских площадок там нет. От мест работы, школ, аптек, церквей, магазинов жилые дома отделяют километры. До всех этих мест люди добираются на машине. Пешком они почти не ходят. У такой организации жизни есть большие недостатки. В частности, замечают Дюани и Плате-Зиберк в одной своей статье, она связывает по рукам и ногам людей, не имеющих права водить автомобиль, например, детей и стариков. Автобус забирает детей из домов утром и развозит их из школы вечером. Дойти до школы и уйти из нее самостоятельно они не могут (полдня займет), а дома до вечера, пока приедут родители, заперты, как в тюрьме.
Такой схеме расселения Дюани и Плате-Зиберк противопоставляют другую, основа которой — квартал, населенный соседями (neighbourhood). В центре его — площадь с храмом, ратушей, почтой и т.д. От самых отдаленных окраин квартала до нее можно дойти пешком за десять минут; это создает естественные границы роста для поселения. Вместо широких шоссе в нем — сеть улиц, так что до любой точки можно добраться несколькими альтернативными путями. Поэтому здесь нет пробок; да к тому же, поскольку все необходимые объекты социальной инфраструктуры находятся в двух шагах, жители квартала вообще чаше ходят пешком, чем ездят на автомобилях. Улицы узкие, и дома выходят на них фасадами, превращая их как бы в комнаты без потолка. Застройка должна соотноситься с местными традициями. В одном районе вместе живут и бедные, и богатые. Один такой neighbourhood — деревня, несколько — город.
Огромное новаторство этого рецепта — в отказе от послевоенного модернистского принципа зонирования. Единицей городского организма оказывается не район, имеющий ту или иную функцию (жилой, деловой, административный, торговый), а относительно самодостаточный кусок города, где все эти функции смешаны. Плате-Зиберк и Дюани не придумывают новых решений, а предлагают вернуться к старым. По-большому счету, их neighbourhood, где все знакомы друг с другом, ходят в один театр и водят детей в одну школу — идеализированный евангелический приход. Подобные идеи в ходу и в Европе; в частности, деревня Паундбери в Дорсете архитектора Леона Крие, создаваемая под патронажем принца Чарльза, очень похожа на neighbourhoods новых урбанистов; да и градостроительные теории 1970-х Алексея Гутнова укладываются в то же русло. В современной России единственный пример нового урбанизма — строящийся город Рублево-Архангельское (о нем читайте в следующих номерах ЭКА).
Дюани и Плате-Зиберк — строго говоря, не классицисты. Они пропагандируют не портики с колоннами, а дома, построенные в местных традициях. На «современную» архитектуру больших окон, гладких стен и плоских крыш они отнюдь не накладывают запрет: напротив, в одном из их проектов, Prospect New Town, дома разных стилей перемешаны. Кажется, вопросам стиля они не уделяют большого значения. В любом случае, сами архитекторы редко проектируют дома — обычно они авторы генпланов.
Первый и самый знаменитый проект Дюани и Плате-Зиберк — Сисайд во Флориде, небольшой поселок на берегу моря, заложенный в 1979 году. Авторы генплана сами не строили дома, но отбирали проектировщиков – в их число попали Леон Крие, Альдо Росси и, как ни странно, модернист Стивен Холл.
Участвовали эти архитекторы и в известном проекте нового урбанизма – поселке Селебрейшн во Флориде, который компания Disney Development строит с начала 90-х гг. Правда, только как консультанты. Авторы его генерального плана — Жаклин Робертсон и Роберт Стерн, давний сотрудник компании Walt Disney, бессменный проектировщик диснейлендов. Селебрейшн — это город, состоящий из нескольких районов, площадью 20 кв. км. В 2004 году там жило 9500 человек, и их число постоянно растет. Дисней привлек к строительству очень известных архитекторов: общественные здания строили Майкл Грейвз, Филипп Джонсон, Роберт Вентури, Сезар Пелли. Город построен по всем правилам нового урбанизма, с домами в традиционном духе, зелеными улицами и центральной площадью, где стоят здание городской управы (Джонсон), почта (Грейвз) и прочие важные в жизни города учреждения. Здесь издают свою газету, есть собственный телевизионный канал и сайт в интернете www.celebration.fl.us.
Ничто так не дискредитирует теорию нового урбанизма, как его собственная практика. Новые «правильные» города, построенные в чистом поле, в получасе езды на автомобиле от ближайшего мегаполиса, продолжают тот самый пагубный процесс дезурбанизации, который критикуют «новые урбанисты». Предложенные ими очень разумные меры улучшения среды добавили, так сказать, еще одно деление на линейке предложения риэлоров: загородные поселки, спроектированные как «neighbourhoods», превратились в закрытые сообщества толстосумов, куда простому человеку вход заказан.
Кроме того, на практике город, построенный новыми урбанистами, выглядит как пугающе правдоподобный клон исторического города. Массовый потребитель не видит разницы, но интеллектуалы единодушны в осуждении этой практики. К маленькому поселку Сисайд во Флориде слава пришла в 1998 году после мрачного фантастического фильма «Трумэн шоу». Действие его проходит в городе, специально построенном как декорация к телевизионному реалити-шоу; все его жители — актеры, кроме одного, ни о чем не подозревающего человека — главного героя телепрограммы. Строить декорацию к фильму, которая изображала бы декорацию телепередачи, не пришлось: за нее вполне сошел поселок новых урбанистов.

Февраль, 2009

Соцжилье – не проблема архитектуры, как детская смертность – не проблема медицины, считает Никита Токарев. Это первая статья в рамках спецпроекта Эка.ru «Социальное жилье», которое мы понимаем широко – как доступное жилье. На эту горячую тему у наших архитекторов есть масса идей. Собрав самые интересные, мы отправим их президенту Медведеву. Ведь доступное жилье было одним из пунктов его предвыборной программы. И где оно теперь?
Никита Токарев // 5 октября 2009
Разговор о социальном жилье - не совсем архитектурный, во всяком случае, его не с архитектуры следовало бы начинать. Примерно так же, как проблема, например, детской смертности – не совсем медицинская тема. Если в стране или какой-то местности нечего есть, то даже хорошая медицина мало чем может помочь. Поэтому прежде, чем обсуждать квартиру в доме серии П44, попробуем разобраться, кто и для кого социальное жилье строит. Ведь, скажем, лет сто назад социального жилья не было, а было просто жилье, во многих странах нет его и сейчас.
Можно сформулировать два принципиальных подхода к социальному жилью, они, впрочем, один другого не исключают. Первый условно назовем «социалистическим», именно в его рамках социальное жилье и сложилось как феномен архитектуры, строительства, экономики и общественной жизни. При этом речь не идет о социализме как общественном строе, а об определенном понимании роли государства. Государство берет на себя обязательство обеспечивать жильем своих граждан, по крайней мере, тех, кто с точки зрения государства живет плохо или живет хорошо, но чем-то особенно государству полезен. Надо сказать, что далеко не во всех странах власть ставит перед собой такую задачу. Наверное, нет в мире государств, отказывающихся заботиться о здравоохранении, образовании или поддержании порядка, но жильем обеспечивают далеко не все, в частности Соединенные Штаты не решают эту проблему. Как государственная политика строительство социального жилья началось после Первой Мировой войны. Вот его основные черты.

1. Социальная «норма». Государство определяет необходимые и достаточные параметры жилья, чтобы выделить тех граждан, кому жилье полагается и сколько его выдавать. Пишу «норма» в кавычках, поскольку сомневаюсь, что норма жилья поддается вычислению, она всегда остается результатом не научно обоснованного анализа, а договоренностей или фиксации сложившейся практики. Достаточно сказать, что в 20-х – 40-х годах норма в нашей стране была 8 кв.м на человека, сейчас российская норма – 18 кв.м., а признанная ООН норма комфорта – 30 кв.м. на человека. Разница почти в четыре раза, а люди те же самые. Тем не менее, нельзя не признать как ценности исследований в этой области, так и того, что установление пусть и произвольной нормы было существенным достижением социальной политики своего времени.
2. Распределение и бесплатность. Построенное жилье государство раздает своим гражданам бесплатно или за символическую плату, жилье не принадлежит гражданам, они его арендуют, но фактически пользуются бессрочно. Жилье нельзя продать, поменять, переделать, но государство в принципе может его отобрать обратно.
3. Государственный строительный комплекс. Сами определяем норму, сами проектируем, сами раздаем. Жители - ни при чем.

У такой модели есть объективные предпосылки: как правило, это быстрая, взрывная, урбанизация, бедность и разруха, в том числе вызванная войной или стихией, отсутствие развитого рынка. Но таким и только таким способом в Советском Союзе было осуществлено, может быть, главное свершение советской власти, положительно оцениваемое всеми, - обеспечение большинства населения жильем в 60-е – 80-е годы.

Социальное жилье очень любят архитекторы и строители. Архитектор определяет, как кому жить, задает «норму», обеспечен работой до конца дней и может реализовать грандиозные проекты. Есть и недостатки, которые ведомы всем, кроме архитекторов, впрочем, архитекторы меньше всех в них и виноваты. Живой человек с его разнообразными потребностями плохо вписывается в неповоротливую социальную норму. Вторая проблема: коррупция и дефицит при распределении. Строится всегда меньше, чем надо, и тратится всегда больше, чем рассчитывали. Третье: отчуждение жителя от жилища и в итоге от города. Плохо не то, что «мое» начинается за дверями квартиры, плохо то, что перед дверью простирается «ничье». В результате, когда первоначальная задача решена, за социальным жильем закрепляется негативный статус.

Второй подход – «либеральный». Государство обеспечивает для каждого работающего человека возможность обзавестись собственным жильем. Делается это при помощи льготных кредитов и субсидий, ипотеки, поддержки всевозможных кооперативов и жилтовариществ с одной стороны и посредством борьбы с монополизмом в строительстве с другой. При этом прямое распределение жилья не исключается, но оно предназначено для тех немногих (инвалиды, пенсионеры), кто по определению не может заработать.

Таким образом, поддерживается не стройкомплекс, а человек. Он сам покупает или арендует жилье, а, следовательно, сам его выбирает. И при развитом рынке появляется предложение, разнообразное по цене и размеру квартир, но качественное. Тем самым снимается в принципе проблема социального жилья. В этой ситуации нет социального жилья, как нет, например, социального автомобиля. Есть автомобили дорогие и дешевые, большие и маленькие. Да, Тойота «Ярис» меньше «Майбаха», но меньше - не значит хуже, просто другая.

Не возникают гетто малоимущих (с чем, например, сталкивается Франция), при возможности выбора всякий старается купить квартиру получше, в доме перемешиваются жильцы из разных социальных слоев. Житель ощущает себя хозяином не только квартиры, но подъезда и двора, можно организовать ТСЖ. Конечно, такая схема работает при стабильном рынке, когда можно планировать субсидии и кредиты, при отсутствии строительной и чиновничьей монополии, при возможности свободных ассоциаций собственников жилья.

Мы, как всегда, стоим «враскоряку» по меткому выражению премьера Путина. Первоначальный этап обеспечения жильем завершился в 80-х – мало кто сегодня живет в землянках и бараках, приватизация сделала большинство из нас собственниками жилья. Но в новом строительстве действует гибрид, сочетающий худшие черты двух моделей. Строится по типологии, качеству проектирования и строительства в основном социальное жилье в худшем его варианте (как бы это ни называли риэлторы – «бизнес-класс», «премиум» и т.д.). Пожалуй, отличия коснулись только размеров квартир и наличия парковок. А продается за астрономические деньги в силу монополизма ДСК и девелоперско-чиновничьих тандемов. И даже верный шаг в сторону либерального подхода – развитие ипотеки в середине 2000 годов – только подхлестнул цены (подробнее см. в отличной статье Ю.Бочарова «Доступно ли комфортное жилье россиянам?» в Проект-Россия №44). Поэтому разговор о социальном жилье все так и не доходит до архитектуры.

http://www.ec-a.ru/index.php?mn=raz...6l79flsiet1l_ru - журнал про экологию и архитектуру.

Паундбери, предместье Дорчестера (Великобритания), было задумано архитектором Леоном Крие в конце 1980-х как альтернатива депрессивным панельным районам. Проект патронирует принц Чарльз. Как выглядит «идеальная деревня» спустя 16 лет после начала строительства? Довольны ли ею жители? С местными малярами, домохозяйками и экс-наркоманами пообщалась корреспондент Эка.ru.
Евгения Харитонова // 25 июля 2009

Паундбери. Вид со стороны замка Мэйден. Фото The Prince"s Foundation, E.Taylor.
Мы едем на черном служебном мерседесе моего собеседника, Саймона Конибера, руководителя застройки Паундбери, по живописным извилистым улочкам «идеальной деревни». Под колесами то похрустывает гравий, то чувствуется рельеф брусчатки, местами встречается бесхитростный асфальт – смена текстур приятна глазу и не дает разогнаться. Едем со скоростью пешехода, как и предписано градостроителями, ведь автомобильных дорог, какими мы привыкли их видеть, здесь нет. Ни тебе границ, отделяющих тротуар от проезжей части, ни привычных дорожных знаков. Пешеход и машина – о чем Ильф и Петров еще не могли и пошутить 80 лет назад – уравнены в правах. А точнее, пешеход победил. Ведь он намного экологичнее машины. И если все, что ему нужно для жизни (дом, работа, школа, поликлиника, магазины и паб), находится в радиусе 10-15 минут ходьбы, то «железного коня», который пригодится на случай семейной поездки на море, можно надолго припарковать на заднем дворе. Причем – внимание! – только там, на специально спроектированном пространстве позади дома. Машину не должно быть видно с улицы.

Паундбери. Фото The Prince"s Foundation, P.James.
Но вот мы поворачиваем на обычную дорогу, разделяющую Паундбери и соседнее предместье Дорчестера, построенное в 70-х. Одинаковые 2-этажные дома темного кирпича, вытянувшиеся в струнку вдоль дороги, выглядят довольно грустно. Чуть менее грустно, чем ряды «хрущевок», кокетливо развернутых под углом к улице, или блочные серые 14-этажки спальных районов в Москве, но, все-таки, очень одинаково выглядят эти дома и безрадостно. Большая часть послевоенного строительства в Великобритании такова: ключевое слово здесь – зонирование. В соответствии с этим принципом социальное жилье стали возводить отдельно от частного, а за городской чертой появились изолированные торговые и офисно-коммерческие комплексы с огромными парковками. Чаще всего эти фукциональные «отростки», по сути, не имеют ничего общего с архитектурным наследием, с «душой» города, который они окружают. Зонирование ударило по традиционному общинному устройству городов и «подсадило» жителей на машины.

Паундбери. Крыши. Фото The Prince"s Foundation, P.James.
Новое предместье древнего английского города Дорчестера Паундбери – попытка мыслить в противоположном направлении. Здесь другие ключевые слова: высокая плотность застройки, смешанное назначение, вписанность в природный и архитектурный контекст. Поначалу кажется немного комичным рассуждать о высокой плотности применительно к этой крохотной 2-3-этажной деревне, но ведь важно с чем сравнивать: оказывается, в Паундбери этот показатель на 50% выше, чем в других предместьях Дорчестера. Это видно невооруженным глазом: дома расположены вплотную друг к другу, узкие улочки рассчитаны на пешеходов и исключают возможность парковки, частные сады – непременная принадлежность английского дома – скорее лондонских, чем деревенских размеров. Один из критических комментариев местных жителей, которых мне удалось опросить на центральной площади, и которые оказались не местными в строгом смысле – не из Паундбери, просто приехали «пошопить», – был именно об этом: слишком плотно, маленькие сады, но если это не напрягает – идеальное место для жизни.

Паундбери. Сад при доме.
Моим следующим собеседником стал Стивен – 38-летний безработный и экс-наркоман, после 15 лет скитаний по стране получивший от местных властей «социальную» квартиру в двух шагах от самого центра. Посетовал, что продуктовый магазин один на всю округу и сообщил, что уже 3 года как «чист» и очень хотел бы вернуться к профессии декоратора, как только окончательно разберется со здоровьем. За свою квартиру Стивен платит 20 фунтов в неделю. По замыслу градостроителей социальное жилье в Паундбери (а это 20% всего жилого фонда) перемешано с частным и не уступает ему по качеству и дизайну. Справедливо: почему оно должно уступать и портить вид?
Принцип mixeduse имеет еще один аспект: офисные и промышленные здания не обособлены, а запросто соседствуют с жилыми домами. Производство в «идеальной деревне» расположилось, конечно, гуманное – довольно известная фабрика мюсли (DorsetCereals), шоколадная фабрика. Вида они вовсе не промышленного, а все так же тщательно вписаны в общий традиционный архитектурный контекст. Есть в Паундбери больница, создающая львиную долю рабочих мест, стоматологическая, альтернативная и детская благотворительная клиники, хоспис, финансовые и адвокатские конторы, детские сады и ясли, агентства недвижимости, флористы и салоны красоты. Всего около 70 компаний. Интересно, что работать в Паундбери пока удается только 16% жителей, большая часть ездит на работу в Дорчестер. 40% населения городка – пенсионеры, причем не только местные, здесь покупают недвижимость люди из разных районов страны. Цены в среднем на 10% выше, чем в других предместьях, и колеблются от 130 тыс.фунтов за квартиру с одной спальней до 650 тыс. за приличный 5-6-спаленный дом. На дороговизну городка пожаловались почти все опрошенные мной люди. 55-летний штукатур-маляр Брайан заявил, что деревня слишком элитарная, поэтому он не жил бы здесь, даже если бы ему приплачивали. Напоследок он обронил, что над местными жителями довлеет масса ограничений, и мне пришлось заглянуть в PoundburyBuildingCode.

Этот документ регулирует все «должно» и «нельзя» относительно внешнего вида зданий и улиц и, как сообщается в самом его начале, призван поощрять стремление подумать, прежде чем сделать. Архитектурная гармония Паундбери не должна быть изуродована неразумными изменениями, которые можно наблюдать «во всех остальных местах», считают градостроители. Здесь скрупулезно описано и проиллюстрировано, какими могут быть пристройки к зданиям, материалы стен, крыш и архитектурных деталей, перемычки окон и дверей, системы водостоков, камины, окна, двери, сады, заборы, и даже сараи. Скажем, окна и двери рекомендуется чинить, а не менять; камень для строительства брать из четырех конкретно указанных местных карьеров, а кирпичи укладывать либо английским, либо фламандским способом, и никаким другим. Запрещены: куполообразные застекленные крыши, заводские сборные строения, пластиковые навесы и тенты, вывески и надписи из пластика или с внутренней подсветкой, а также индивидуальные телеантенны и «тарелки». С улицы не должно быть видно сушилок для белья, счетчиков, мусорных ящиков, вентиляционного оборудования и даже солнечных батарей на крышах! В целом, свободолюбивого Брайана понять можно, хотя, как мне удалось выяснить, этот строительный кодекс соответствует по строгости общепринятым ограничениям для охраняемых исторических зон, так называемых «conservationareas», которых в Великобритании более 8 тысяч.

Паундбери. Рыночная площадь. Фото The Prince"s Foundation, R.Ivey.
Существующая часть Паундбери – лишь первый из четырех запланированных самодостаточных (sastainable) кварталов. В нем – 196 домов и 56 квартир. Интересно, как развлекаются жители этой необычной картинной деревни, ходят ли друг к другу в гости? Рабочий день Саймона давно закончился, и я снова «иду в народ». На доске объявлений Браунсворд Холла – аналога Дома Культуры – расписание местного рынка, уроки игры на фортепиано, приглашение на загородную экскурсию Клуба Леди Паундбери, а на втором этаже самого Холла – урок танцев для девочек. Замечаю женщину, гуляющую с маленькой дочкой, расспрашиваю о жизни. Тина с семьей снимают квартиру более 3 лет, городок нравится, но с соседями подружиться так и не удалось, хотя она и пыталась – младшие дети близки по возрасту, было бы неплохо, если бы играли вместе. По ее мнению, атмосфера деревенской общины, как было задумано, здесь пока не сложилась. Но самой критически настроенной собеседницей оказалась Сара – жительница соседнего предместья. Неоднократно повторив, что Паундбери «слишком велик», она замечает, что еще помнит времена, когда по этой земле бегали дикие животные, - и где же они теперь? Теперь она наведывается в местные магазины и садовый центр, но в ценности самой идеи Паундбери, по ее собственному выражению, «ее еще нужно убедить».

Хольмид Стрит. Фото The Prince"s Foundation, I.Skelley.
Люди не любят изменений. Жители этой страны – особенно. Их недоверие, в общем, понятно – традиционная архитектура в 21 веке выглядит как вызов привычным «традициям» 20-го. Она еще не покрылась ни патиной, ни отметинами исторических событий, - она подозрительно «ненастоящая». Но ее уже копируют – различные английские девелоперы заимствуют идею по кусочкам, чаще не очень удачно, а китайские предприниматели буквально – в Шанхае была построена точная копия Паундбери. Это о чем-то говорит. И если взять и отвлечься от рассуждений – на нее просто приятно смотреть.
Интервью с Саймоном Конибером см. на Эка.ru через несколько дней.

Июль 2009

http://www.ec-a.ru/index.php?mn=raz...6l79flsiet1l_ru - журнал про экологию и архитектуру.

Британская компания YouGov опубликовала исследование, в соответствии с которым 77% людей предпочитают традиционную архитектуру современной. Впервые исследовалось отношение публики к нежилым общественным зданиям.

Людям было предложено четыре фото зданий, два из которых были в современных, два – в традиционных стилях. YouGov Survey опросило через Интернет 1042 респондента, жителей Великобритании старше 18 лет. Им был задан вопрос: «Представьте, что около Вашего дома планируют строить здание. Какой из этих четырех проектов Вы бы предпочли?» На фото представлены четыре новых здания, примерны равные по высоте, размеру и уличному расположению.
12 процентов опрошенных затруднились сделать выбор, но из остальных людей 77 процентов указали на здания под номерами 2 и 3 (см. фото). Лишь 23 процента опрошенных предпочли здания в современных стилях под номерами 1 и 4.
Архитектор Роберт Адам заметил: «Это тщательно проведенное исследование показывает, что люди имеют четкое мнение по поводу стиля общественных зданий, которые они желают видеть в их районе. Эти любопытные результаты подтверждают другие исследования, которые показали, что традиционные жилые дома также более популярны у публики». (Имеются в виду: опрос Attitudes & Decision Making among Home Buyers, проведенный по заказу организации по охране наследия (CABE) и Всемирного фонда дикой природы (WWF & HBOS) компанией Mulholland Research & Consulting в 2004 году. Design For Homes Popular Housing Research, Perceptions of Privacy & Density in Housing, осуществленные Mulholland Research, и опубликованные офисом заместителя премьер-министра в 2003).

На опрос немедленно последовала реакция нового президента Института британских королевских архитекторов RIBA Рут Рид. «Традиционные здания часто очень дороги и сделаны из неэкологичных материалов», - заявила она, продолжив ряд комментариев, начатых в Интернете. «Публичный опрос не означает, что архитекторы должны слепо следовать общественному вкусу», «было бы глупо продолжать строить здания, которые ничего не говорят о нашем времени», пишут в сети. Лорд Роджерс после присуждения ему премии Стирлинга, престижной архитектурной награды, сожалел, что «многие британцы почитают за счастье жить во вчерашнем дне, а не в сегодняшнем». Другие комментарии мало отличаются по региону и социальной группе.

Роберт Адам, глава компании Robert Adam Architects, которая заказала это исследование, дал свой комментарий. «Я не знаю, на какой планете живет Рут Рид, если она думает, что бетон, стекло и сталь, любимые модернистскими архитекторами, более экологичны, чем традиционные кирпич, камень и штукатурка, используемые традиционалистами. Впрочем, такая нервно-негативная реакция архитектурного сообщества была ожидаемой. Сегодня найдется мало охотников стать традиционным архитектором, поскольку в последние 50 лет это - гарантированный способ вылететь из архитектурного вуза. Быть традиционным – не значит жить в прошлом, а значит быть уверенным в связи прошлого и настоящего. Архитекторы не хотят проектировать для публики и заботятся лишь о том, что подумают их коллеги, – напомним, речь идет об архитекторах, получающих престижные награды. Исследование обнаружило, как далеки архитектурные идеи от общества, которому они вроде бы должны служить».

http://www.ec-a.ru/index.php?mn=raz...6l79flsiet1l_ru - журнал про экологию и архитектуру.

Ключевая проблема жилищной архитектуры в России – в том, что никто из участников процесса – ни заказчики, ни авторы, ни девелоперы, ни государство – не понимает, что такое хорошее жилье, убежден историк архитектуры, архитектор Дмитрий Хмельницкий.
Дмитрий Хмельницкий // 28 января 2010

Изначально тема статьи, заданная редакцией журнала, звучала так: "Что такое хорошее социальное жилье?" По-моему, ответить на этот вопрос несложно. Социальное жилье – это жилье, которое полностью или частично финансируется государством и сдается малоимущим гражданам по фиксированным ценам, которые заведомо ниже рыночных. Социальное жилье абсолютно ничем не отличается (и не должно отличаться) от иного жилья (коммерческого). Точно так же, как повседневные продукты: хлеб, молоко, колбаса, распространяемые благотворительными организациями, не могут отличаться по качеству от того, что можно купить в обычном магазине за деньги.

Специфика проектирования социального жилья в том, что при этом должны выдерживаться некие планировочные нормы, позволяющие заранее знать, для семьи какого размера эта квартира предназначена. И гарантирующие этой семье определенный минимум комфорта. Проблемы социального жилья в стране решаются в последнюю очередь архитекторами, а в первую – государством. Государство устанавливает нормы обеспеченности жильем жителей страны, определяет объем необходимого для этого финансирования, заботится о том, чтобы строительство было максимально экономичным и устанавливает нормы качества социального жилья.
Насколько я могу судить по публикациям в российской архитектурной прессе, ключевую проблему жилищной архитектуры в России можно сформулировать другим вопросом – «Что такое хорошее жилье?» Этот вопрос касается не только того, что очень часто, к сожалению, презрительно называют «социалкой», но и того, что уважительно (тоже, к сожалению) называют «элитным жильем». И того, что двусмысленно и неопределенно называется жильем «эконом-класса».

Архитектурное качество жилья не зависит от того, идет ли речь о маленькой, экономной, предельно ужатой квартире для малообеспеченных слоев населения или более просторном жилье для среднего класса, или о виллах для очень богатых. В истории архитектуры можно найти шедевры всех типологических вариантов. Самый, наверное, знаменитый жилой дом ХХ века, «марсельская единица» Корбюзье – это компактное жилье для рабочих.
Судя по прессе, интерес к решению жилищной проблемы в России отсутствует напрочь и у государства, и у архитекторов. Последнее – очень плохой признак. Первое – тоже, но обсуждение этой темы выходит за рамки статьи.

Так исторически сложилось, что в СССР-России хорошего жилья не было никогда. Ни самого жилья, ни опыта нормальной жизни, следствием которого и является нормальное жилье. В 20-е годы ХХ века не было в европейской архитектуре более важной темы, чем массовое жилье для всех – как на уровне отдельной жилой единицы, так и на уровне города. Именно на волне решения этих проблем был создан СИАМ. Именно с этой целью организовывались международные строительные выставки, где самые известные архитекторы мира предлагали свои решения жилой архитектуры для всех. Так было в Европе в ХХ годы, так было и после войны. В результате жилищная проблема была решена.
В СССР этих проблем существовать не могло. Строительная политика была в руках государства, которое вплоть до середины 50-х годов не планировало обеспечивать все советское население квартирами на одну семью. Актуальная на Западе тема «рабочая квартира» практически была исключена из профессионального обсуждения в СССР просто за отсутствием каких бы то ни было планов финансирования и строительства такого типа жилья.

В 1929 г. проектирование индивидуальных квартир было даже формально запрещено. В 1932 г. понятие « индивидуальная квартира» вернулось в профессиональный обиход, но уже как богатая квартира для начальства. Точнее было бы сказать, что оно было официально легитимировано – более или менее тайное строительство квартир для партийно-государствнной элиты велось даже в разгар абсурдной кампании по проектированию «домов-коммун» в 1929-30 гг. Но архитектурное качество сталинского жилья - даже самого роскошного. - всегда было ниже допустимого. Номенклатурные квартиры 30-40-х годов в лучшем случае были примитивными, банальными, хотя иногда и очень обильно ( в соответствии со статусом жильцов) украшенными снаружи и изнутри.
В середине 20-х годов на одного городского жителя в СССР приходилось 5-5,5 кв. м. жилой площади, что означало покомнатно-посемейное расселение для обычного населения. В начале 30-х норма снизилась где-то до трех метров, потом выросла до четырех и уже не менялась до конца сталинской эпохи. Ясно, что о квартирах для рабочих даже речь идти не могла.

Забавно, но в профессиональной прессе до сих пор встречаются утверждения, что это конструктивисты планировали для советских людей нечеловеческие нормы расселения, и только сталинская архитектура вернула в архитектуру гуманное представление о жилой квартире. На самом деле, все было наоборот. Это Политбюро планировало такой уровень финансирования массового жилья, который начисто исключал человеческие условия существования для советского населения. А конструктивисты в лице группы Гинзбурга в Стройкоме РСФСР какое-то время отчаянно и без малейшей надежды на успех пытались в 1929-30гг. повернуть ситуацию в сторону хоть и недопустимо маленьких, но индивидуальных жилых ячеек. Чудо, что Гинзбург в результате этой недолгой и безнадежной борьбы физически уцелел.

Да и градостроительные проблемы, которые тогда ставились и решались, были мягко говоря специфическими. Эпопея со строительством «соцгородов» имела мало отношения к цивилизованному представлению о градостроительстве. Проектировались промышленные поселки, в которых фактически на казарменном положении должны были жить лишенные всех гражданских прав и принудительно доставленные туда в нужном числе рабочие. Что-то вроде лагерей, но без видимой охраны, которые по своим архитектурным качествам не сильно отличались от лагерей настоящих.

В 1934 г., во время одной их так называемых «творческих дискуссий», на которых советские архитекторы проходили публичную процедуру перевоспитания, Моисей Гинзбург произнес характерную фразу: «Четыре года назад нас ругали за то, что мы недостаточно социально устремлены, а сегодня о плане здания нельзя говорить, как о веревке в доме повешенного». За этими словами стоит профессиональная трагедия. Работа над планом означает художественное осмысление функции и разработку пространственной структуры здания. Гинзбург отлично понимал, что запрет работы над планом означал запрет архитектуры как пространственного искусства. И конец всего того, чего достигла к тому времени в СССР современная архитектура – в первую очередь усилиями конструктивистов. Высшее советское начальство, взявшее к тому времени архитектуру под пристальный контроль, интересовалось только фасадами, которые предписывалось украшать, причем вполне определенным образом.

Сталинское жилье типологически было казармами для командного состава советской власти, иногда очень даже роскошными. Но в основе его лежали одни и те же утвержденные раз и навсегда, чаще всего примитивные планировочные схемы. Жители этих домов никаких личных отношений с домами, в которых они жили, не имели, на их устройство влиять не могли, правом выбора жилья не обладали, заселялись и выселялись по приказам свыше.
То, что сталинское жилье в постсоветское время стало образцом для подражания и вообще продолжает считаться приличной архитектурой – это чистое недоразумение. Печальное следствие хронической недоразвитости советско-российской архитектурной культуры. Это такое же недоразумение, как и привычный для советских времен, но так и не потерявший в наше время популярности тезис о том, что хрущевские реформы уничтожили архитектуру как искусство. Все-таки, рисованием ордерных фасадов, безжалостно запрещенным Хрущевым, искусство архитектуры в ХХ веке, мягко говоря, уже не ограничивалось. Даже позволю себе утверждать, что оно не имело с ним уже ничего общего. Мировая архитектура занималась в это время совсем другими вещами и решала совсем другие проблемы.

В середине пятидесятых советское правительство в лице Хрущева, наконец, решило, что для обычного населения следует начинать строить квартиры. Объяснять, что массовое советское жилье хрущевско-брежневской поры было плохим – нет нужды. Но, как ни странно, нужно объяснять, – почему оно таким получилось. Вовсе не только потому, что жилье было стандартным, нищим, типовым и дешевым. И лишенным декора. Главная причина – в другом: оно было по-прежнему, казенным, пайковым. Архитектура при Хрущеве не стала свободнее, чем при Сталине, просто изменились цензурные установки и «нормы отпуска» жилья в «одни руки». А пайка – она пайка и есть. Что жилищная, что хлебная. Надеяться на то, что она в результате некоего чуда станет произведением кондитерского искусства, не приходится. Разве что сахара и жиров положат побольше, если повезет. Процесс переселения населения из казенных коммуналок в казенные хрущебы растянулся на много десятилетий и не закончился, кажется, до сих пор. Так что, воссоздание утраченной после революции во всех слоях общества культуры нормальной жизни и – как следствие – культуры проектирования жилья до разрушения СССР даже начаться не могло. Началось ли оно сейчас – не знаю. Не уверен.

Практически у всех современных рецензий на жилые дома, которые мне приходилось читать, есть одна особенность – обсуждается только внешний вид. Рецензенты ищут и выявляют аналогии с теми или иными стилями более или менее давнего прошлого, обнаруживают метафоры в образе домов, оценивают изобретательность отделки и композиции фасадов. О жилье как таковом, то есть о квартирах, об их организации, об их совместном сосуществовании, о создаваемой с их помощью внутренней и внешней атмосфере – то есть, собственно, о жилой архитектуре не говорится практически никогда. Даже планы жилых домов почти никогда не публикуются, а если и публикуются, то так мелко, что видно – ни рецензентов, ни самих архитекторов они не интересует. Не в них кайф! Судить о качестве жилой архитектуре по одним фасадам - невозможно в принципе. И наоборот, если в жилом доме планы не представляют интереса (или просто плохи), бесполезно искать достоинства в фасадах, дом от этого лучше не станет.
Заговорив об этом с одним архитектурным критиком, услышал в ответ, что это искусствоведческий подход: «Нас так учили - много говорить про фасады. Мы различаем планы античные, барочные, классические, свободный план, конструктивистские эксперименты. Но в современных многоэтажных городских домах они не те и не другие. Там либо советская планировка (комнаты-клеточки), либо пустые квартиры без перегородок. Максимум, что можно оценить - ориентацию по сторонам света». По-моему, анализировать современную архитектуру (да и любое искусство вообще) исключительно с точки зрения того, на какой стиль прошлого она похожа, совершенно бессмысленно. То есть, как раз это и не искусствоведческий подход. Архитектура, как и пища, оценивается с точки зрения собственного качества — вкусности, питательности, ароматности, оригинальности или классичности сочетания вкусовых ингредиентов, их драматургии, так сказать. И т.д. А вовсе не по тому, похожа она или нет на ту или иную историческую кухню. Предположим, похожа, ну и что? Главное в еде - сегодняшняя съедобность. А внешнее сходство - это критерий качества только для муляжей.
Создается, впечатление, что в жилищной архитектуре утрачена даже та культура проектирования жилого пространства, которая существовала – если не в реальной жизни, то в профессиональном образовании – в последние десятилетия советской власти. Один совсем молодой преподаватель МАРХИ объяснил мне в сетевой дискуссии, что функция жилья – это что-то вроде правил пожарной безопасности. И то, и другое нужно выполнять не задумываясь. А искусство архитектуры начинается с красоты. То есть с придумывания фасадов. Причем, вкладывал он в понятие «красота» совсем уж экстремальный смысл - обязательные ордерные стилизации.Другой архитектор в дискуссии сказал, что научиться проектировать квартиры можно за две недели, а главное в архитектуре – это некая внешняя идея.

Оба подхода, на мой взгляд, – профессиональная катастрофа. Я не стал бы считать преувеличением утверждение, что современная архитектура началась в тот момент, когда функция здания превратилась в объект архитектурного творчества. Функция, а не фасады. Пространственная структура, а не внешний вид. Функция в архитектуре – это что-то вроде сценария в театре и кино. Одна и та же сюжетная линия, одни и те же диалоги, становятся основой бесчисленного количества режиссерских решений. А качество спектакля определяется именно качеством такого решения.
Точно так же функция жилой квартиры (даже самой маленькой) может вылиться в бесчисленное количество пространственных решений – если она воспринимается профессионально, то есть творчески. Если же функция жилья реализуется в виде заранее известной и неинтересной автору стандартной схемы, на архитектуре можно спокойно ставить крест. Независимо от того, каким декором дом украшен изнутри и снаружи. Представление о том, что хорошая архитектура – это хорошо украшенные или удачно стилизованные фасады - прямое наследие тяжелого сталинского прошлого. Даже если фасады украшают под что-то сильно «модерновое».

О профессиональном уровне жилой архитектуры в России можно судить, в первую очередь, по жилью для богатых, которое (и едва ли не только оно) публикуется в архитектурных журналах. Возникает четкое ощущение, что даже та архитектура, которая не только в «глянцево-гламурной», но и в профессиональной прессе называется «элитной», слишком часто рассчитана на лохов. И не очень понятно, отдают ли себе в этом отчет ее авторы. Это видно не только по общепринятому, более или менее пошлому декорированию наружных и внутренних стен под «исторические стили», а и по гораздо более серьезным и принципиальным для профессии вещам.
Например, совершенно не укладывается в голове факт - хотя и много раз подтвержденный мне разными людьми, – что качество планировки дорогих квартир не волнует сегодня ни застройщиков, ни покупателей. Считается, что внутри дома человек сам потом сделает то, что хочет, и потому можно продавать плохо организованные и непродуманные коробки. Квадратные метры в чистом виде. После покупки приходят некие дизайнеры-интерьерщики и проектируют собственно квартиру. Поэтому на качество исходных планировок можно не обращать внимания.
Так в нормальных условиях не бывает, и быть не может. Конфигурация дома, этажность, ориентация, расположение несущих и ненесущих стен, санитарных узлов, форма, размер и расположение окон - все это РЕЗУЛЬТАТ проектирования жилых квартир. Иначе это вообще не архитектура. Иначе жилье никогда не будет хорошим. Это никакое не откровение, а аксиома, которую мы впитывали в студенческие годы, делая самые первые проекты в позднеоттепельные времена, учась по западным журналам и даже не мечтая, что когда-нибудь в СССР возникнет свободный рынок жилья и исчезнет художественная цензура. Непонятно, куда эта, с таким трудом наработанная теоретическая профессиональная культура делась.

Еще одна странность. Судя по многим проектам, богатые российские люди, в отличие от бедных, имеют другие физические размеры. То есть, чтобы сделать квартиру для богатых нужно взять обычную квартиру и механически увеличить размеры комнат. Гостиная вырастает до 50-60 кв. метров, спальные комнаты до 30-40... Возникают двухкомнатные квартиры по 100 кв. метров, трехкомнатные по 130, пятикомнатные по 250...
То, что квартиры при этом теряют качества жилой среды, уют, функциональность – не в счет. Ни потенциальные покупатели, ни, боюсь, что чаще всего и авторы, просто не понимают, что это такое. Помню экстремальный случай – широко разрекламированный «элитный» дом, в котором семикомнатная квартира в 350 кв. м. располагалась на одном уровне и имела один вход, но зато пять ванных комнат! Сделать в таких условиях хорошо функционирующий жилой организм совершенно невозможно, даже ценой гигантских потерь площадей на темные коридоры, холлы и коммуникационные пространства. При этом налицо огромная глубина искусственно раздутых комнат и сильно затрудненная инсоляция. И развесистый ордерный декор снаружи, только затрудняющий инсоляцию, которая авторов явно вообще не интересовала. Не стоило говорить об этом специально, если бы речь не шла об официальном примере «лучшего московского жилья». И едва ли не самого дорогого.
***
Проблема городского жилья состоит не в качестве того или иного проекта, а в отсутствии в профессиональном сообществе критериев оценки архитектурного качества жилья. Нет «гамбургского счета». Можно предъявлять в виде жилой архитектуры стилизованные под Бог знает что фасады с совершенно невразумительной начинкой и быть уверенным, что никто не схватит за руку. И считаться архитектурной звездой. Комплиментарная критика в такой ситуации неотличима от торговой рекламы, а собственно жилая архитектура перестает интересовать всех участников процесса ее появления – потенциальных покупателей квадратных метров, застройщиков, архитекторов...
Осложняется дело тем, что у общества – ни у одного из его слоев - нет собственного опыта нормального быта. Нет культуры жизни. В нормальных условиях жилая архитектура возникает как естественное выражение этого опыта. И если обычный советско-российский человек привык к типовым, часто нищим, но в своей нищете разумным советским квартирам, то люди внезапно разбогатевшие пытаются за свои деньги получить нечто особенное, совершенно неведомое и заведомо не согласующееся с их опытом. Поэтому «элитное жилье» часто выглядит гораздо более диким и противоестественным, чем «не элитное».
Почему в этой ситуации даже у архитекторов не хватает ума или желания вглядеться в давно наработанный западный опыт нормальной жизни и нормального быта, непонятно. По-моему, другого пути к хорошей жилой архитектуре нет.