Цитата сообщения Sergey1958

АЛЬФРЕД НОБЕЛЬ — ПИГМАЛИОН, ОБВОРОВАННЫЙ ГАЛАТЕЕЙ .



“Нобель — бедное полуживое существо. Милосердному доктору следовало бы пресечь его существование еще при рождении. Основные добродетели: держит ногти в чистоте и никому не бывает в тягость. Величайшие грехи: не поклоняется мамоне, не обзавелся семьей и имеет слабое пищеварение при хорошем аппетите. Единственное желание — не быть похороненным заживо. Важнейшие события в его жизни: никаких” — такую парадоксальную автобиографию написал однажды изобретатель динамита и учредитель самой престижной из мировых премий. Судьба этого великого человека, ставшего символом ХХ века, была соткана из сплошных парадоксов…




О ВЗРЫВАХ. ПАРАДОКС ПЕРВЫЙ

1867 год. На вокзале Бухареста из грузовых вагонов поезда, прибывшего из Стокгольма, грузчики выгружают сотни ящиков с надписями “Осторожно, стекло!” и “Не бросать, фарфор!”

— Куда их теперь, господин Петреску?, — спрашивает молоденький румын своего начальника.

— Да на соседнюю платформу, к поезду на Лугож. Это добро на Дунай едет. Слыхал, там сейчас русло расчищают, хотят серьезное судоходство наладить?

— Да зачем же им столько посуды-то, господин Петреску?

— А там, может, и не посуда вовсе. Ты поосторожнее с этими ящиками-то! Слыхал о шведе Нобеле, который по всему миру настроил заводов по производству “взрывного масла” и подорвал добрую тысячу человек? Рассказывали, что он продал душу дьяволу, и тот рассказал ему секреты взрывчатки. Теперь сам он вроде как заколдован и ни за что не подорвется, а вот стоит кому-то другому дотронуться до его адской смеси — пиши пропало! Вот теперь Сатана на пару с этим нехристем Нобелем и стараются побольше добрых людей извести… Сдается мне, теперь вот до нас добрались...

— Так что же, на Дунае не знают, что за дрянь к ним едет?

— Знают, конечно. Да только подрядчикам все равно: им бы лишь бы работы скорее закончить. Ведь этакой штукой любую реку расчистить — проще простого. А сколько при этом человек Богу душу отдадут — про это подрядчики не думают…

… Господин Петреску не ошибся — в ящиках под видом посуды на Дунай, так же как и на другие крупные стройки мира, пересылался динамит — взрывчатка, недавно изобретенная шведским ученым и предпринимателем Альфредом Нобелем. Впрочем, господин Петреску пугал своего подручного совершенно напрасно: эти ящики можно было трясти и даже ронять сколько угодно, ведь единственный способ привести динамит в действие — это поджечь шнур. Но скверная репутация Альфреда была создана еще до изобретения динамита…

С тех пор, как Нобель всерьез занялся изучением свойств жидкости под названием “нитроглицерин”, казалось, все человечество ополчилось на него. Нитроглицерин, во много раз превосходящий черный порох, был открыт еще в 40-х годах итальянцем Асканью Собреро. Впрочем, на практике нитроглицерин не использовался, ведь от малейшего толчка, встряхивания или нагревания он мог взорваться, его детонацией невозможно было управлять — во всяком случае до того, как за дело взялся Альфред Нобель. Он так глубоко проник в тайны нитроглицерина, что мог позволить себе опускать бутыли с этой страшной взрывчаткой а кипящую воду, разбивать о каменный помост, поджигать лучиной… Укрощенный Нобелем нитроглицерин стал пользоваться большой популярностью на всех мало-мальски значительных стройках мира, и Альфред заработал на его производстве неплохой капитал, который приносил ему очень мало радости: дело в том, что в обществе Нобель стал превратился в изгоя.

При всех своих деньгах он не мог нигде купить помещение под новую лабораторию — добропорядочные граждане ни за что не соглашались терпеть нитроглицерин поблизости от своего жилья. В какой-то момент Альфред обосновался на барж в Бокхольмсунде (под Стокгольмом), которую пришлось отогнать подальше в море. Но скоро шведы все-таки затравили Нобеля до того, что он уехал во Францию. С тех пор его прозвали “самым богатым бродягой Европы”. И, кажется, на свете не было страны, считавшейся для этого “космополита поневоле” заграницей. Он родился в Швеции, вырос в России, большая часть его денег вложена в росскийские нефтяные предприятия, в Германии у него крупнейшая фирма, в Париже — дом и лаборатория, в Шотландии — завод и летняя усадьба, в Швейцарии — вилла… Нобель с детства отличался способностью к языкам, и потому мог с полным основанием сказать: “Моя родина там, где я работаю, а работаю я повсюду”.

Со временем мнительные соседи выжили Нобеля и из Франции, и следующим пристанищем ученого стал итальянский город Сан-Ремо, и хозяин соседнего имения, негоциант Росси, немедленно начал компанию по официальному закрытию лаборатории Нобеля. Альфреду удалось замять дело, только выкупив у Росси имение. Оглядев свое приобретение: дом из 20 комнат, совершенно ему не нужный, Альфред сказал: “Ну что ж! Это послужит превосходной раздевалкой для моих ежедневных купаний в море”.

Впрочем, тех людей, которые гнали Нобеля подальше от своего жилья, трудно упрекнуть: первый взрыв на его фабрике произошел 3 сентября 1864 года под Стокгольмом по вине одного из рабочих, нарушивших технику безопасности, взорвалась. Погиб младший брат Альфреда, двадцатилетний Эмиль Нобель, и еще семь человек. Отца Альфреда и Эмиля — Иммануэля Нобеля — разбил паралич. А вот Альфред, казалось, не был потрясен случившимся. Он и не думал прекращать свои эксперименты со взрывчаткой, и обустроил новое производство (правда, шведы отныне не соглашались жить поблизости от лаборатории Нобеля, и ему пришлось обосноваться на заброшенной барже, подальше от берега). Прошло чуть больше года, и на воздух взлетел рудник, где использовали нитроглицерин, произведенный Нобелем, затем — его завод в Крюммеле, через несколько дней — в США, а потом начали гибнуть и корабли, перевозившие продукцию Нобеля. В общей сложности погибла если не тысяча, так около сотни человек — точно. Парадокс заключался в том, что научить других людей строжайшим правилам обращения с нитроглицерином для Нобеля оказалось несравнимо труднее, чем постичь тайну его детонации…

Нобель был одержимым ученым, и по сравнению с поисками истины все остальное, включая человеческие смерти. И даже гибель собственного брата, казались ему не то чтобы незначительными, но во всяком случае не настолько важными, чтобы прекращать исследования и производство его обожаемого нитроглицерина. Некоторое время Альфред ухитрялся обманывать самого себя и списывал все эти взрывы на трагические случайности. Иногда на него находило отчаяние: “Я сыт по горло торговлей взрывчаткой, где вечно приходится иметь дело с несчастными случаями, ограничениями и подобной чепухой”, — писал он. Потом Альфред признал: если нитроглицерин и покорился, то только ему самому, Альфреду Нобелю. На изобретении практичного детонатора останавливаться нельзя, необходимо придумать еще что-то. Вот тут-то Нобелю и пришло в голову смешать нитроглицерин с кремниевыми останками древних морских водорослей. Так получился динамит, и бессмертие имени Нобеля было обеспечено.


О БЕССМЕРТИИ. ПАРАДОКС ВТОРОЙ



Идея бессмертия преследовала Нобелей из поколение в поколение. Бессмертие было и самой сладкой их мечтой, и самым сильным кошмаром. С одной стороны, и Альфреду, и каждому из его братьев, и его отцу, и предкам по отцовской линии хотелось обессмертить свое имя в веках. Именно это желание толкнуло однажды крестьянин Петера Олофссона из деревни Ноббелев идти пешком в Стокгольм, поступать в университет. На дворе был XVII век, и по примеру многих образованных людей своего времени этот шведский “Ломоносов” переменил свою фамилию на латинизированную: Нобелиус. Впрочем, выдающихся научных успехов Петер Нобелиус не достиг, и его потомки, вернувшиеся в крестьянское сословие, сочли за благо сократить свою фамилию до более скромной: Нобель. Таким образом будущий отец Альфреда — Эммануэль Нобель, одержимый, как и его славный предок, жаждой славы, в свою очередь вынужден был поделать путь пешком до Стогкольма. На курсы в машиностроительное училище его, деревенского паренька, даже не учившегося в школе, приняли за замечательные инженерные способности. В голове Эммануэля постоянно рождались какие-нибудь изобретения: плавучие мосты, надувные матрасы, многослойную фанеру, и даже специальный гроб, из которого человек, впавший в летаргический сон и погребенный заживо, мог бы выбраться самостоятельно.

Дело в том, что страх быть погребенным заживо тоже передавался по наследству из поколения в поколение Нобелей. Альфред был поражен этим страхом, может быть, более, чем кто бы то ни было другой. А в 1888 году страх этот превратился в настоящую манию, потому что Альфреду Нобелю действительно довелось быть… Нет, слава Богу, не погребенным, но все-таки оплаканным заживо. Он даже со смешанным чувством любопытства и ужаса прочел собственный некролог, напечатанный в газете. Просто журналисты в который аз спутали Альфреда с его старшим братом Людвигом Нобелем, действительно скончавшемся в 1888 году в Канне.

Вскоре после смерти брата Нобель составил свое завещание, ставшее впоследствии знаменитым. В числе прочего там был и такой пункт: “После того, как факт моей смерти будет квалифицированно установлен, на моем теле следует вскрыть вены, после чего кремировать”. Впрочем, в этом прослеживался некий мрачный символизм: Нобель ушел в огонь, когда-то выйдя на свет из огня…


О “ПОЛУЖИВОМ СУЩЕСТВЕ”. ПАРАДОКС ТРЕТИЙ



Осенью 1834 года дом Нобелей в Стокгольме сгорел до тла, вместе со всем имуществом, наличными, а также ценными бумагами. Альфреду едва исполнился тогда год, но, став взрослым, он утверждал, что отчетливо помнит столб пламени, вырывавшийся из окон родного дома, страшный крик матери и отчаянные глаза отца.

Итак, Эммануэль был разорен и, по примеру многих шведов, уезжавших со своей захолустной и экономически отсталой родины (а именно такой Швеция была в 30-х годах позапрошлого века) искать счастья в богатых странах, отправился в Россию, в Санкт-Петербург. Там Нобель-старший со временем чудовищно разбогател на производстве подводных мин собственного изобретения — шла русско-турецкая война. Говорят, идея заминировать Финнский залив во время русско-турецкой войны принадлежала именно Эммануэлю Нобелю. Кто-то из английских моряков вытащил из воды на борт диковинный металлический шар, он немедленно взорвался, только чудом никого не убив, и англичане не рискнули войти со своими кораблями в залив. Русское правительство удостоило Эммануэля Нобеля золотой медали “За усердие и развитие русской промышленности” — награда, исключительно редкая для иностранцев.

Но в конце концов Севастополь пал, война была проиграна, император Николай I пустил себе пулю в лоб, и в России многое пошло на перекосяк. Новое правительство в нарушение прежних обязательств расторгло все контракты, завод Нобеля терпел колоссальные убытки и вскоре пошел с молотка. Словом, Эммануэль Нобель покинул Санкт-Петербург почти таким же нищим, как и когда приехал туда двадцатью двумя годамираньше. Два его сына — Людвиг и Роберт — остались в России (со временем они стали “нефтяными королями” в Баку). Альфред же поехал с отцом.

Позже Альфред Нобель говорил, что Россия для него — вторая родина, потому что именно в России он получил образование. Кроме чтения книг, он имел в виду разве что частные занятия с прославленным русским химиком Зининым — в школу Альфред, как и его отец, никогда не ходил, но только по причине слабого здоровья.

Слабым здоровьем отличались все дети Эммануэля и Каролины Андриетты Нобелей: не даром из восьми только четверо дожили до совершеннолетия. По мужской линии Нобелям неизменно передавалась грудная жаба на фоне недостаточного снабжения кислородом сердечной мышцы (Людвиг Нобель, страдавший от удушья больше чем кто-либо, даже посвятил жизнь разработке систем домашнего увлажнения воздуха и воздухоочистки). Альфред же, кроме фамильной слабости сердца и грудной жабы, с ранних лет страдал еще ревматизмом, несварением желудка и частыми мигренями, заставлявшими его часами лежать в постели с полотенцем на голове.

Но больше всего Альфред удивил врачей в 1878 году, когда умудрился заболеть совершенно не свойственной богатым людям, живущим в цивилизованной и благополучной Европе, болезнью — цингой. “О, нет! — сказал обнаруживший это врач. Ну почему, черт возьми? Цинга бывает у каторжников на рудниках, или у путешественников, застрявших где-нибудь во льдах — словом, у людей, не имеющих возможности нормально питаться. Но вы, господин Нобель?” В довершение всех бед Альфред был болезненно чувствителен в еде, и прописанные доктором хрен и виноградный сок вызывали у него постоянные приступы тошноты. Усилились и проблемы с сердцем…

Когда больному сделалось совсем худо, врачи предписывали ему... нитроглицерин, который незадолго до этого признан лекарством. “Ну не ирония ли судьбы? Правда, нитроглицерин тут называют тринитрином, чтобы не отпугивать больных и провизоров”, — писал Нобель приятелю. Впрочем, нитроглицерин не принес Нобелю здоровье — только славу и богатство!


О МАМОНЕ. ПАРАДОКС ЧЕВЕРТЫЙ



“Я мечтаю абсолютно удалиться от дел. Нет никакой причины для того, чтобы я, никогда не учившийся коммерции и ненавидящий ее всем сердцем, занимался этими делами, в которых я разбираюсь не многим больше, чем человек с луны” — записал в своем дневнике человек, который умел так удачно вести дела, что, начав с нуля, стал одним из богатейших людей мира.

Сам Нобель уверял, что вовсе не так богат, как считается. В письме брату он писал: “Все считают меня человеком зажиточным — благодаря одной хитрости, понимающей веру в мою кредитоспособность. Время от времени я перевожу ценные бумаги из одного банка в другой, давая им полежать. В результате банкиры, собирающие сведения сведения о клиентах, убеждены, что я богаче в 10 раз, чем на самом деле”.

Да что там! И тот доход, который реально приносили заводы Нобеля, их владелец решительно не знал, куда потратить. Он жил более, чем скоромно, проводя полжизни на колесах с одним чесоданчиком в руках. Там лежало все необходимое: серебряные баночки с лекарствами, а также складные ложка и вилка (этот саквояж хранится теперь под стеклом в кабинете директора Нобелевского фонда). Этот человек действительно не рвался к своему богатству и не слишком-то ценил его.

Впрочем, однажды, когда директора его французской компании, которым Нобель безоговорочно доверял, крупно проворовались, он счел себя полностью разоренным. Так что вы думаете? Альфред, не слишком расстроившись, подал заявление на один из собственных заводов с просьбой принять его на место химика. Впрочем, до этого не дошло: убытки оказались не столь уж значительными.

Он действительно предпочитал науку бизнесу, и все окружающие видели это. Однажды в то время, на которое у Нобеля была назначена встреча с банкиром Кнутом Валленбергом, к нему в кабинет без доклада ворвался взлохмоченный человек, производивший впечатление сумасшедшего. Отчаянно жестикулируя, он стал сбивчиво объяснять Альфреду что-то про необходимость исследований энергетического потенциала водных ресурсов. А когда прислуга в десятый раз доложила о банкире, дожидавшемся в приемной, Нобель, внимательно слушавший своего непрошенного гостя, даже рассердился: “Капиталовложения могут и подождать! Здесь речь идет о науке”. Банкир Валленберг, хорошо знавший Нобеля, обижаться не стал, и просто пришел в другой раз. А человека, ратовавшего за исследования водных ресурсов, звали Рудольф Лиллеквист — именно его Нобель впоследствии назначит в своем завещании одним из двух своих душеприказчиков. Стоит ли говорить, что с момента их знакомства все проекты Лиллеквиста финансировал именно Нобель.

Он вообще охотно финансировал науку. Объяснял это тем, что хочет подружиться с как можно большим количеством ученых. И прибавлял неизменно: “ А настоящих друзей можно найти только среди собак, да и то только потому, что ты кормишь их мясом”. Был Нобель весьма щедр и к рабочим на своих предприятиях. Он возводил для них комфортабельные поселки, и даже с цветниками и фонтанами (!), строил школы и больницы, пускал транспорт для бесплатной доставки людей на рабочие места. Многие считали его за это социалистом. Но это было неправдой. Нобель мог бы считаться образцовым консерватором (потому что выражал серьезные сомнения в пользе демократии и слышать не хотел об избирательном праве для женщин), если бы не одно “но”… Альфред считал монархию столь же идиотским общественным институтом, как и республика.

Однажды на званном вечере кто-то упрекнул Нобеля в том, что он поддерживает дискриминацию женщин, добавив: “В конце концов, Альфред, ведь между мужчиной и женщиной совсем маленькая разница”. Нобель поднял бокал и провозгласил: “Господа, да здравствует маленькая разница!”


О ЖЕНЩИНАХ. ПАРАДОКС ПЯТЫЙ



В тридцать лет Нобель отчаянно влюбился в великую французскую актрису Сару Бернар и тогда, кажется, впервые задумался о женитьбе. А ведь считал себя закоренелым холостяком! Дело в том, что Альфред не выносил в женщинах ординарности, ограниченности вкусов. Он не прощал им малейших несовершенств. Но Сара с ее огромным талантом, остротой и точностью восприятия и парижским шиком была само совершенство! Нобель написал родителям письмо с просьбой благословить этот брак, но мать ответила: “Сынок, я знаю твою пассию не понаслышке, — пишет мать. — Она поразила меня своей игрой в нашем театре. Если тебе нужна богема — ты ее получишь... Недаром актеров в старину не разрешали хоронить на кладбище. У них нет собственной души, только многочисленные роли. Я знаю, во Франции к человеку, загубившему свою жизнь из-за женщины, относятся с сочувствием и сожалением, а сам герой гордится этим. На твоей родине, сын мой, такого человека считают болваном. А ты ведь все-таки швед”. “Не судьба мне жениться”, — вздохнул Альфред. Он привык прислушиваться к мнению своей семьи.

И Нобель снова стал ждать, когда же судьба подарит ему новую встречу с Совершенством в женском обличье. А ведь в юности Нобель, бывало, влюблялся и в обыкновенных женщин. Говорят, была в его жизни некая шведская девушка (единственное оставшееся о ней сведение — девушка служила ассистенткой фармацевта), но вскоре она заболела туберкулезом и умерла. Говорили также, что была еще одна, которая отвергла любовь Альфреда, предпочтя ему некоего математика (исследователи биографии Нобеля называют то некоего Франца Лемаржа, а то даже и знаменитого шведского математика Миттаг-Леффлера). Якобы, именно поэтому среди номинаций на Нобелевскую премию не предусмотрена премия по математике. Но, может, все это лишь легенды… Зато про любовную историю, которую сорокатрехлетний Нобель пережил в 1876 году, известно достоверно.

Началось с объявления в газете: “Очень богатый, образованный, пожилой мужчина (41 года) ищет владеющую языками даму в любом возрасте, которая могла бы работать секретарем и вести хозяйство”. Ответила 33-летняя графиня Берта Кински — из родовитой, но обедневшей семьи, образованная, умная, красивая, интересовалась политикой, искусством, наукой… Вот оно, Совершенство, — решил Нобель. Из Берты вышел бы прекрасный секретарь, но у Альфреда относительно нее быстро изменились планы. И в ее рабочем графике быстро остались только два дела: ежедневная прогулка с Нобелем по Булонскому саду, и совместный ланч. Она не выражала удивления или недовольства такими странными профессиональными обязанностями”, и Нобель решил, что это хороший знак. Событий он не торопил, мечтая о том, чтобы их роман развивался медленно и гармонично, как медленно вырастает из земли прекрасный цветок. Но в один прекрасный день Берта вдруг исчезла, оставив Нобелю письмо: “Простите меня, господин Нобель. Я уезжаю в Вену, где меня ждет жених. Пожелайте мне счастья, как я желаю счастья Вам. Искренне преданная Вам Берта Кински, которая в скором времени станет Бертой фон Зуттер”.

Выйдя замуж, Берта фон Зуттер девять лет прожила с мужем в Грузии в качестве журналистки (она описывала для популярных западных изданий кровавые события очередной русско-турецкой войны). Вернувшись в Вену, Берта возглавила движение пацифистов, написала несколько книг, в том числе роман “Долой оружие!”, за который в 1905 году была удостоена Нобелевской премии мира. Кстати, считается, что сама идея учредить, кроме научных премий, еще и премию за вклад в дело установления братства между народами, принадлежала именно баронессе фон Зуттер, которая переписывалась с Нобелем до самой его смерти.

Нобель был уверен, что после Берты уже никого никогда не полюбит, потому что такого совершенства, как она, на земле больше не сыщешь. Во всех других женщинах ему виделись разнообразные изъяны. “Мне разговоры парижанок кажутся скучными, зато бывает очень приятно встретить умную и не совсем эмансипированную русскую даму, жаль только, что они с такой неохотой пользуются мылом” — писал Нобель в одном письме.

Но вот очередной парадокс: при всей своей разборчивости Нобель вдруг влюбился в девушку, совершенно ему не подходившую. Собственно, именно эта история легла в основу знаменитой комедии Бернарда Шоу (тоже, кстати, Нобелевского лауреата), написанной через 16 лет после смерти Нобеля. Речь идет о “Пигмалионе”…

Свою Галатею по имени Софи Гесс Нобель встретил в Бадене-бай-Вин, в цветочной лавке. Ему было 43 года, Софи по ее собственным словам — 19 (на самом деле она соврала, “скинув” целых семь лет). Чем эта смазливая. Веселая, но весьма простенькая продавщица тронула сердце Нобеля? Неизвестно. Но только он увез Софи в Париж и … сначала попытался определить ее в секретари (место так и оставалось вакантным после отъезда Берты, и Нобелю приходилось, к примеру, самому вести изнурительную переписку с деловыми партнерами, просителями, должниками, а также многочисленными родственниками). Но в секретари Софи решительно не годилась, поскольку была малообразованна, ленива и тупа. Впрочем, Нобель счел, что то, что является явным недостатком для секретаря, может стать достоинством для жены. Во всяком случае, он твердо вознамерился вылепить из этой немецкой фройлен настоящую парижскую мадам. Для начала он снял ей квартиру на авеню Виктора Гюго и нанял компаньонку-француженку, чтоб Софи быстрее выучила язык и переняла парижские манеры. Но она и не думала ничему учиться.

Заметив это, Альфред пришел в раздражение. “На полстранице твоего письма не найдешь ни одного осмысленного слова! Ты не делаешь успехов под руководством мадам В (компаньонки), которая, вероятно, не одобряет, что у тебя завелось много знакомых мужчин”, — пишет он в одном из писем к Софи. При этом он и не думает рвать с ней отношений.

Пожалуй, отношения Альфреда к Софи было самым парадоксальным из всего, что случалось в его жизни. Он то уверял ее, что их свадьба не за горами, то умолял не губить своей молодой жизни ради него, немолодого и нездорового, а поскорее найти себе подходящего мужчину, то инкогнито обращается к частному детективу, чтобы выяснить: не наставила ли Софи ему рогов. “Фрекен Г. абсолютно точно не имеет более, чем одного любовника — господина Нобеля. Господин Нобель посещает ее каждый день”, — написал детектив в отчете.

Тем временем Софи наслаждалась жизнью, тратя деньги Нобеля направо и налево. Она потребовала виллу в 15 комнат на модном курорте Бад Ишль — Альфред купил. Она постоянно делала долги — он платил. Она постоянно давала ему дурацкие поручения (то заказать платье, то купить шляпку и перчатки, то навести справки о том, какие в будущем сезоне будут носить чулки) — он злился, но исполнял, хотя собственных дел у него — ученого и предпринимателя — было по горло. Софи удавалось вить из него веревки! Единственное, что оказалось ей не по силам — это заставить своего любовника выполнить обещание жениться на ней. Софи злилась и умоляла, а Нобель, который очень скоро стал пользоваться любой возможностью ускользнуть из Парижа, от своей прелестной Софи, отражал ее атаки в письмах: “Дорогое дитя. Ты славная девушка, но ты действуешь мне на нервы. Моя свободолюбивая натура не позволяет мне испытывать удовольствие от повседневного общения с подобными тебе людьми, особенно если им присущи подозрительность, зависть, дестскость. Мне всегда было жаль тебя, и я сочувствовал тебе все больше по мере того, как ближе узнавал тебя. Если бы я с самого начала был счастлив с тобой, то, возможно, ты и удержала бы меня. Теперь же ты пытаешься оживить любовь, которая справедливо считается вялой. Целую много раз. Любящий тебя Альфред”.

Впрочем, Софи предприняла еще одну отчаянную попытку заставить его жениться: стала писать письма его родным и друзьям, подписываясь “Мадам Нообель”. Альфред, возможно, стерпел бы и это, если бы Софи не послала такое письмо Берте фон Зуттер, а та в свою очередь не прислала бы Нобелю поздравления по поводу его женитьбы. “Как ты смеешь подписывать моим именем свои чудовищные каракули, написанные Бог знает каким языком, и рассылать их по всему свету? Это не просто невежество! Это бестактность!”, — гневался Нобель. Больше они с Софи не виделись: он отослал ее в Австрию, назначив очень хорошее содержание. Их переписка не прекратилась, в этих письмах Нобель даже называет Софи “любимая”, и туманно намекает о скором возобновлении их отношений. Наконец, в 1891 году Софи сообщает Альфреду, что беременна, и что отец ребенка ее бросил. Нобель кладет на имя Софи 150 тысяч австрийских флоринов, и на этом считает себя свободным от обязательств. Впрочем, когда венгерский ротмистр Капи фон Капивара — тот самый отец ребенка, который вовсе не сбежал, а, наоборот, охотно женился на Софи, появился на его пороге с просьбой увеличить его жене содержание, Нобель написал ей еще одно письмо: “Бедная девочка, пожалуй, теперь ты нуждаешься в сочувствии больше, чем в упреках”...

В своем завещании Нобель отписал Софи фон Капивара годовой доход в полмиллиона шведских крон. Но и этого алчной немке показалось мало. Пользуясь тем, что душеприказчики Альфреда не знают содержания их переписки, она запугала их преданием огласке якобы компромитирующих Нобеля фактов, и вынудила купить 216 его писем за 12 тысяч флоринов. Деньги были изъяты из фонда Нобелевской премии, и теперь ученые шутят: “наука была бы богаче, если бы не одна алчная молочница”.


О ПРЕМИИ. ПАРАДОКС ШЕСТОЙ



“… Весь мой капитал должен быть внесен в особый фонд и помещен на надежное хранение. Проценты должны ежегодно распределяться в форме премий тем, кто принесет наибольшую пользу человечеству: одна часть тому, кто сделает наиболее важное открытие или изобретение в области физики; одна часть тому, кто сделает наиболее важное открытие или усовершенствование в области химии; одна часть тому, кто сделает наиболее важное открытие в области физиологии или медицины; одна часть тому, кто создаст в области литературы наиболее выдающуюся работу идеалистической направленности; и одна часть тому, кто внесет наибольший вклад в дело, способствующее братству между народами, уничтожению или сокращению существующих армий. Премии по физике и химии пусть будут присуждаться Шведской академией наук; за физиологические или медицинские работы — Каролинским институтом в Стокгольме; за литературные работы — Стокгольмской академией; премии для борцов за мир — комитетом из пяти человек, выбираемых норвежским парламентом. Мое особое желание, чтобы премию получал наиболее достойный, будет ли он скандинав или нет”, — четким, разборчивым почерком написал Нобель в своем завещани.

После получения в 1925 году самой престижной из мировых премий по литературе, подкрепленной примерно полутора тысячами шведских крон, Бернарда Шоу стали одолевать просители. Шоу, прославившийся своим парадоксальным юмором, шутил: “Изобретение динамита еще можно простить Альфреду Нобелю, но только враг человечества способен на изобретение Нобелевской премии”. Но судьба Альфреда Нобеля куда абсурднее, чем представлялось даже королю литературного парадокса. Дело в том, что люди, действительно, вовсе не спешили выразить Нобелю свою благодарность за то, что весь свой капитал он отдал человечеству. Мало того, многие отнеслись к учреждению Нобелевской премии откровенно враждебно.

“Правые” возмущались “бесчувственностью господина Нобеля, нарушившего священные традиции передачи нажитого состояния законным наследникам”. “Левые” требовали “возвращения состояния, нажитого трудом рабочих, этим самым рабочим”. Интернационалисты и борцы за мир провозглашали: “неэтично принимать в дар прибыль, полученную от продажи взрывчатки”. Шведские националисты обвиняли Нобеля в отсутствии патриотизма: “Деньгами шведа должны награждаться лишь шведские ученые. А то, что шведскими деньгами станет распоряжаться норвежский парламент — это вообще неслыханно!” Но — самое поразительное — идея учреждения Нобелевской премии почти никому не пришлась по душе даже в мире науки! Ученые выражали сомнения в возможности справедливого выбора лауреата, в Шведской академии наук ломали голову, принимать или не принимать на себя тяготы, связанные с ежегодным отбором кандидатов и выбора среди них лучшего, а уж все восемнадцать членов весьма захолустной Стокгольмской академии (литературы) и вовсе ломали голову: как бы им избавиться от обременительной чести судить всю мировую литературу? А тут еще родственники Альфреда Нобеля обратились в суд с иском о признании скандального завещания недействительным. Ведь дядюшка Альфред даже не заверил свою писанину у нотариуса…

Еще не известно, удалось бы душеприказчикам отстоять премию, если бы не благородство, проявленное одним из племянников Альфреда — сын Людвига Эммануил. Несмотря на то, что учреждение премии означало изъятие и продажу акций Альфреда из нефтедобывающего завода в Баку, принадлежащего Эммануилу, и, по сути, разорение, молодой человек решил твердо придерживаться последней воли покойного. Дядиным доверенным лицам он сказал: “Русские называют исполнителя завещания “душеприказчик”, то есть “представитель души”. Вот и действуйте соответственно”.

Словом, Эмануэль приехал в Швецию и встретился с адвокатами, заверив их, что не станет ни подавать сам, ни поддерживать чей-то иск о признании дядюшкиного завещания незаконным. И сам Шведский король Оскар II не смог переубедить юношу. “Твой дядя поддался влиянию мечтателей о мире, в особенности женскому полу. В любом случае ты обязан следить, чтобы сумасбродные идеи дядюшки не повредили интересам вверенных твоему попечению близких”, — сказал король во время аудиенции. Эмануэль ответил: “Ваше величество, я не хочу, чтобы достойнейшие ученые в будущем упрекали нашу семью в присвоении средств, которые по праву принадлежат им”. После такой дерзости ему пришлось спешно возвращаться в Россию, чтобы не быть арестованным за оскорбление Его Величества короля Швеции. Когда родня допытывалась у Эмануэля, чем вызвана его поддержка дядюшки, который, очевидно, просто сошел с ума перед смертью, юноша отвечал: “Я много разговаривал с дядей и, кажется, понял его. Я уверен: если бы дядя, умирая, знал, что с его премией ничего не получится, он счет бы себя несчастным, а свою жизнь совершенно никчемной. Эта премия нужна ему, как оправдание перед Богом за собственное существование. Такой уж он был человек!”.


О СКРОМНОСТИ. ПАРАДОКС СЕДЬМОЙ И ПОСЛЕДНИЙ



“Мои награды мне дали не за взрывчатые вещества. Шведский орден Полярной звезды я заслужил благодаря своему повару, чье искусство угодило одной высокопоставленной особе. Французский орден я получил благодаря близкому знакомству с министром, бразильский орден Розы — потому что меня случайно представили бразильскому императору. Что же касается знаменитого ордена Боливара, то я удостоился его потому, что мой друг хотел показать, как добываются там ордена”, — писал Нобель.

Под конец жизни он часто перебирал в уме свои достижения, тщетно выискивая среди них что-то действительно стоящее. Ну да, начиная с нуля он стал одним из самых богатых людей Европы, основал 93 завода в 20 странах, запатентовал 355 изобретений, среди них не только взрывчатка, но и барометр, монометр, холодильный аппарат, газовый счетчик, каучуковые шины для велосипеда, переключатель скоростей, рецепт изготовления искусственного шелка и искусственных драгоценных камней, усовершенствование телефона, новый метод получения соды, способ исследования мочи сифилитиков, алюминиевая лодка… И венец всех изобретений — бесшумная машина для самоубийства (кстати, впоследствии послужившая прообразом для создания электрического стула). Что может принести ему бессмертие в истории? Динамит? Вряд ли. В конце концов, многие ли помнят фамилию изобретателя нитроглицерина?

В 1891 г. Нобель вышел из правления всех компаний, в которых он состоял, и хотел сосредоточиться на науке. Но мучительные размышления о жизни вытесняли из его головы все конструктивные идеи. К тому же под старость Нобель как никогда остро почувствовал свое одиночество. Свою виллу в сан-Ремо, которую он привык называть “Мое гнездо”, Нобель переименовал просто в “Виллу Нобеля”: “Ведь в гнезде должны жить две птицы, а я безнадежно одинок”...

Его черная карета с черными же лошадьми нагоняла на добрых людей страх: она двигалась совершенно бесшумно (шины Альфред разрабатывал самолично), внутри горел свет (электричество вырабатывалось от трения колес о землю), и непонятно откуда доносился глухой голос (карета была телефонизирована для удобства связи седока с кучером). Апофеоз совершенства техники и человеческой безысходности!

И все же поздней осенью 1895 года Нобель нашел выход: он подарит все, что имеет, человечеству, в обмен на место в истории! И облагодетельствует ученых — людей, которых он уважает и ценит больше всего. Словом, Нобель сел и написал свое завещание. Почему не подумал о заверении его у нотариуса — загадка. Все-таки миллионер Нобель, не смотря на все свои успехи в бизнесе, не был деловым человеком в полном смысле этого слова, и в этом состоит последний парадокс.

Ровно через год после написания завещания Альфред Нобель был поражен кровоизлиянием в мозг. Он умирал таким же одиноким, как и жил — рядом были только слуги-итальянцы, ни слова не понимавшие по-шведски, и потому последние слова Нобеля остались неизвестными. Но, по свидетельству слуг, он выглядел, как человек, удовлетворенный собственной участью. Наверное, он помнил о своем завещании…

10 декабря 1896 года Альфред скончался в возрасте 63 лет. Он похоронен в Швеции, на семейном участке Нобелей Северного стокгольмского кладбища. В прощальной речи над ним пастор сказал, что Альфред был гражданином мира. Это словосочетание прозвучало тогда в первый раз. Впоследствии многих людей называли так, но к Альфреду Нобелю определение “гражданин мира” подходит, пожалуй, как никому другому.

Ирина ЛЫКОВА
kymiry-xx-veka.narod.ru