Макс Ибрагимов: «Совсем другой мебель» / Самый позитивный текст за всю историю «РР»
Макс Ибрагимов представляет собой редкую, непонятно из каких экономических реформ-яиц вылупившуюся птицу отряда воинствующих позитивистов обыкновенных. Ему доставляет удовольствие буквально все. Для многих кризис — беда, а ему — прибыток. Нет денег — будут. Есть — потратим. Обидно написали в прессе — значит, стал еще известнее. У всех в зоне живота лишний вес, а у него — «булочка». Как и всякий незаурядный предприниматель, он имеет свою запутанную бизнес-идеологию. Но именно прямая речь доступнее всего передает порядок его мыслей. К такому выводу пришли корреспонденты «РР», проведя с ним разнообразное время.
Игорь Найденов
1 сентября 2011, №34 (212)
О том, что человек и история ближе друг к другу, чем кажется
— Трудно было? Ни фига не трудно…
Это сейчас кафедральный собор — лицо Калининградской области. А после 1944 года, когда англичане его разбомбили, здесь 60 лет руины лежали. Мы сюда ссать бегали.
Собор окончательно возродили к 750-летию Кенигсберга. Немцы для органа делали акустику, фасад — мы. 8250 трубок, 12 регистров. Инструмент вышел феноменальный. Попробовали сыграть «Sweet Child In Time» Deep Purple. Было что-то!
Деньги на орган дал Путин. Алекперов — на рояль Steinway. А Сукачев Игорь Иванович купил клавесин за 45 тысяч евро. Сказал: «Хочу».
Инициатор восстановления собора Игорь Александрович Одинцов два месяца меня уговаривал заняться органом. Я отвечаю: «Зачем мне это? Я делаю мебель». Потом немцы из потсдамской фирмы «Александр Шуке» — это самая известная в мире компания по производству органов — свозили меня в Германию, показали свои органы. Убедили, что смогу.
«Под собор» пришлось на фабрике создавать экспериментальную мастерскую, собирать художников-резчиков, способных реконструировать фасад по фото. Страшно было. Сначала для разминки сделали двух декоративных рыцарей и воссоздали распятие: крест — из мореного дуба, которому две тысячи лет. Современник Христа, значит. Моя идея. Приезжал ксендз из Ватикана. У вас новый Микеланджело, говорит, появился. Мебельщики делали, отвечаю. Это его просто убило.
Смотрите, какой мы герб вырезали российский — тех времен, когда Пруссия была под Россией. Сусальное золото. Как в Кремле и в Большом театре. А вон там был имперский орел, но мы поставили птицу Феникс, как символ возрождения. А вот наши ангелочки. Они двигаются: в дудки дуют, бьют в барабаны.
Международная ассоциация органистов записала в своем справочнике, что в стиле барокко лучше всех делает органы компания «МАКСИК». Теперь-то я понимаю, что такие заказы дают возможность оставить свое имя в истории. А тогда я думал: на кой оно мне, я и так хорошо живу.
Мне говорят: «Тебе страна, город, люди должны быть благодарны за собор». Я отвечаю: «Мне заплатили. А без денег и браться не стал бы. Я же бизнесмен».
О том, что от кишлака до Канта путь долгий и извилистый
— Я не просто made himself. Я — made himself-ище.
Почему Макс? Да просто: Мухтар-Али Хасанбаевич. Я же узбек из кишлака Бергалик под Ташкентом, его даже на карте нет.
После четвертого класса отец отдал меня в художественный интернат. Потому что в нашей многодетной семье жрать было нечего. А там кормили и одевали. Стану ли я художником, никого не волновало.
После училища меня призвали в армию. Распределили в Калининград, в ракетные войска. Но ракет я не видел, потому что служил при штабе. Плац оформлял. Шестиметрового Ленина в кепке рисовал. Отслужив, я решил остаться и живу тут 35 лет.
Я много чем занимался до того, как стал производить мебель. Брюки шил, платья. А сошьешь платье — нужна прическа. Делал химию, руки обжигал гидроперитом. Или закручиваешь волосы на тряпках, чтобы негритянские кудри получились. Лет семь ходил в море на рыболовецких судах морозильщиком. Краб, тунец, креветка, лангуст. Япония, Чили, Канада, Португалия… На берегу каких-то пять часов, но оно того стоило — вся эта буржуазная жизнь. И как же у нас, советских, были замусорены мозги! Покупали у них джинсы и магнитофоны, а все равно они оставались для нас сволочью. А если кто про Ленина плохое скажет, того я вообще убить был готов.
Во Вьетнам я ездил на международный съезд профсоюзов рыболовецких флотов. Но так и не понял, что там происходило. Зато посмотрел, как они живут: нищие, грязные, и климат такой, что едва поранился — тут же смерть от загноения. И я подумал: какой все-таки Брежнев молодец!
О том, что кто-то изобретает велосипед, а кто-то на нем просто ездит
— Раньше у меня не было ни черта. А теперь у меня есть все.
После моря я работал на стройке. Маляром. Хотел кооперативную квартиру построить. Но фирма развалилась. Зато там среди отходов было много ДСП — древесно-стружечных плит. Мы с другом-плотником стали из них кухонные диванчики мастерить. Вся страна делала из этой древесины тару, а мы — мебель. Потом работали в сумасшедшем доме — там под аренду помещение нашлось — в поселке Прибрежный. Цыгане приходили покупать у нас диваны из красного велюра с золотыми пуговицами. Жуть, а не диваны. Так и раскрутились.
Когда разрешили частное предпринимательство, нам было не так трудно. Какой маркетинг? Едешь в Польшу, Литву, смотришь на их мебель, делаешь то же самое.
Первые диваны я сам мастерил: кроил, шил, обтягивал. Чтобы руководить производством, надо в нем досконально разбираться. Иначе сотрудники тебя «лечить» будут. Скажут: этот элемент надо делать шесть часов. А ты встал к станку и сработал за два часа.
Мне было неинтересно делать диваны как у всех. Я хотел премиум-класс. Но знаний не хватало. Поэтому в начале 90-х я начал возить своих сотрудников обучаться за границу. Столяров — в Италию, швей — в Голландию. «Боже мой, почему Европа так хорошо живет?» — спрашивали они меня. Потом мы шли на мебельную фабрику где-нибудь во Флоренции, смотрели, как они работают. И там я им отвечал: «Видите, почему они так хорошо живут?» Поначалу все наши паниковали: «Если нам положить 10 тысяч долларов в месяц, все равно так не сможем». Через три месяца они давали план.
Ко мне может устроиться любой. Сначала я даю ему неделю — осмотреться. Он выбирает участок по душе: пойти ему в обивщики, столяры, швеи или обтяжщики. Потом приступает к обучению. Обратился как-то медбрат. Покрутился в цехах — нет, говорит, не смогу. Откуда знаешь, спрашиваю, тут 125 человек работают, и ни один, пока не пришел сюда, никогда не делал мебель. Сегодня он — один из лучших обтяжщиков России.
Видишь диван? Модель «Честерфилд». Ей двести лет. Самая классная вещь на свете. Я первый в России сделал. Мои ребята в Бирмингеме учились. Плюхнись.
О том, что качество — это убийственная категория
— У нас не та мебель, на которой дети прыгают? Да пусть прыгают.
Моя компания занималась работами по апгрейду мягкой мебели в самолетах президента России. Перед заказчиком встал выбор: мы или швейцарцы. Он смотрит на образцы, говорит: «Сразу видно — вот швейцарцы, а это русское». Дудки! Все наоборот.
Знаете про нашу теорию пяти подлокотников? Работник должен сделать за определенное время пять подлокотников. Если он сделал шесть, велика вероятность брака. Четыре — надо его выгонять, потому что он подвел следующую смену. А пять — идеально.
Расширяться нельзя — потеряешь качество. А хочешь много диванов, надо строить фабрику в другом регионе, где экономически выгодно. Оно мне надо? Все равно на тот свет даже кресла-качалки не забрать. А жаль.
Мой друг Слава Бутусов приехал в Калининград, мы поселили его в люксе гостиницы «Русь». Горничная ему говорит гордо: «Вот вы не знаете, а в этой кровати Собчак умер». Бутусов звонит в панике, просит переселить. А кровать, прямо сказать, говно была. Была бы нами сделана — может, и не умер бы Собчак.
О том, что если необходимо посоветоваться, то лучше с богом
— На земле живут семь миллиардов человек. Шесть миллиардов хотели бы оказаться на моем месте.
Я не брался за производство или продажу водки, сигарет. Потому что не готов губить людей. А кресло-качалка — что может быть гуманнее?
Имя нашего клиента — Хочу. Фотографию приносит. Мы чертежи делаем. «Хочу, — говорит Хочу, — спальню как у Петра Первого». Мы янтарем обрамляем. Заказов хватает. Сейчас араб один, Хочу из Омана, мебель заказал из мореного дуба.
Мы не боремся с этим: «Лучше купить плохое импортное, чем хорошее наше». Делаем потихоньку свое дело, приучаем потребителя к своему качеству. Дорогую мебель продавать легче. Потому что от табуретки покупатель требует того же, что и от дивана с электроприводом. И все это — за 50 долларов.
Придумали мы композицию из дерева: женская рука щекочет мужскую пятку: «Любимый, вставай на работу». Себестоимость пять тысяч рублей, продается на ура за 20 тысяч. Главное — идея.
Мой офис на фабрике сделан по-американски — сверху. Оттуда все производство как на ладони. Обтяжечный цех, упаковочный. Вот сейчас я вижу, какое лекало задействовали в швейном цеху, и поэтому знаю, для какой модели кроят.
Хочу управляющего, чтобы разбирался не хуже меня. А лучше — лучше. Но найти не могу. Поэтому приглашаю итальянцев. У меня работают шесть мастеров из Италии. Они пашут. Заодно у них люди наши учатся.
Я не читаю учебников. Образование — реальная жизнь. Приходят выпускники Репинского училища, там есть мебельное отделение. Спрашиваю: «Ребята, кто был на миланской выставке?» Никто. Как можно без этого выдать диплом дизайнера мебели? Там все новые разработки, тренды. Нет у училища денег — ну, скопи, сам поезжай.
За 20 лет существования моей компании я ни разу даже на день не задержал зарплату. Если не получалось расплатиться с людьми вовремя, брал кредит. Я сам был наемным работником, знаю, что это такое, когда ты спланировал семейный бюджет, а денег не дали. Твои работники сделали свое дело? Тогда не вешай им лапшу, что ты мебель не смог продать. Всевышний скажет: «Эй, ты чего — вообще, что ли?»
До пятидесяти лет я пахал 24 часа в сутки. А отдыхал во время командировок. Потом прикинул, хватит ли мне заработанного до конца дней. Получилось — хватит. Теперь работаю только до обеда.
Я люблю даже того, кто делает самую похабную мебель. Потому что он хоть что-то делает.
О том, что у полиглота всегда есть работа
— Спрашивают, почему я не учу сына узбекскому. Не потому что я узбеков не люблю. Просто он должен сам захотеть.
Некоторые думают, что чем больше у тебя учебников иностранного языка, тем быстрее его выучишь. Ничего подобного. Я кроме русского и узбекского знаю английский, итальянский, польский, литовский. Чуть-чуть немецкий. Турецкий понимаю. Мы же центр Европы, соседей тьма. Здесь многие так: с кем торгуешь, на том языке и говоришь. Если знаешь их язык — это уже сорок процентов успеха. Лапас ритас, дзенькую, брависсимо, хэнде хох…
У поляков красивый язык. Жалко, что в нашем языке нет таких оборотов. Например, у них есть слово, которое можно перевести «так хорошо, что просто п…ц».
Мне кажется, все вокруг — сон. Я сейчас проснусь, а брат даст мне подзатыльник и скажет, чтобы я шел запрягать ишака.
Я не общаюсь со своими коллегами — руководителями мебельных предприятий России. Мне в их среде неуютно. Они интеллектуалы. А я не начитан. Мне больше всего гоголевский «Нос» нравится. И Носов Николай — я его дочери читаю. Да и смокинг мне не идет.
Бывает, на тусовку придешь — там обсуждают, что было по телевизору. Боже мой, думаю, это же не имеет отношения к жизни. Или слышу разговоры: «Этот нищий выкобенивается, я ему руки не подам». Я с таким человеком никогда знаться не стану. У меня есть друзья и наркоманы, и пьяницы. Ну, так жизнь у них сложилась. Прежде всего они человеки, мои корешманы! Мы поговорим, поболтаем — без всяких мендельштампов и мандельсонов.
Мебельное сообщество большое, но оно маленькое. Если ты делаешь закачаешься-мебель, тут же это становится известно во всем мире.
О том, что деньгами дружбу не испортишь
— Когда-то я тоже ненавидел богатых.
Человек волен жить, как ему заблагорассудится. Но чтобы не меньше двадцати процентов времени — согласно божественному завету.
У меня, у моих детей нет охраны не потому, что я ничего не боюсь. Меня в свое время бандиты тоже вывозили в лес, грозились закопать. И с пистолетами в офис приходили. Но я считаю так: раз они пришли с «ТТ» ко мне, безоружному, то я сильней, а они — трусы. Да они и сами это знали. А кроме того, я стараюсь вести себя так, чтобы не стать мишенью: не ворую, не подставляю, ошибки исправляю, не обещаю того, что не могу сделать.
Почему на моей визитке написано: «Арт-мебель “МАКСИК”, hand made, трезвый художник Макс Ибрагимов»? Я разрушаю стереотипы. В данном случае — что все художники — алкашня, а бизнесмены — зануды. Кстати, надо изменить надпись, чтобы было «трезвый с 8.00 до 19.00».
Никогда не жалей о том, что сделано. Сможешь избавиться от этой привычки — на двадцать процентов твое будущее станет лучше.
Какое же это удовольствие — отказывать дать в долг. Даже друзьям. Есть деньги, говорю, но не дам. А если кто обиделся — другом не был.
У меня товарищ есть. Он со своей девушкой в аварию попал. Она осталась без ног. Но они поженились, у них двое детей. И вот я себя спрашиваю: смог бы я так? Не уверен. А он для меня просто бог.
Сейчас я новых друзей не завожу. Дружу с теми, кого знаю с молодости, когда я не был состоятельным. Новые от меня всегда чего-то хотят.
Кризис — хорошо. Очищается рынок. Выживают, кто грамотно вел себя. Делал то, что хорошо продается. Без рекламы, без долгов. Аванс поступил — многие покупают шубу жене. А я покупаю, когда товар поставлен, оплачен и нет рекламаций. Я уважаю компании, которые пересилили кризис. А к новеньким отношусь осторожно. Так же и с людьми.
Много лет назад я сконцентрировался на одной цели, а сейчас пожинаю прекрасные плоды своего ослиного упрямства.
О том, что дурак — понятие растяжимое
— Когда я делал предложение своей супруге Лене в восьмиметровой комнате семейного общежития, где мы тогда обитали, то пообещал ей: «Добьюсь, чтобы ты ни в чем не нуждалась». Обещание выполнено на триста двадцать процентов.
Я всегда мечтал о просторном красивом доме. И я его построил. В виде подковы — на счастье. Люди говорили: совсем тупой этот чурка, плоская крыша течь будет. Теперь это достопримечательность. Даже с учетом того, что все узбеки — страшные хвастуны.
У моих детей нет никаких гувернанток. Не хочу, чтобы получилось так: дядя-шофер их возил, тетя-няня воспитывала. А потом спрашивать, почему они меня в грош не ставят?
Самый большой кайф — когда ты что-то делаешь сам. Вроде не было ничего, а ты покумекал — и вышло что-то. Ты это что-то продал, и — о-па! — у тебя появились деньги. Я сыночку втолковываю: без этого ты жизнь не поймешь. Вон он сидит, учит физику, чтобы сдать на пятерку и получить за это от меня айфон.
В моей узбекской семье меня считали дурачком. Все делом занимаются, кто на стройке, кто в поле, а я художник. Думали, один не удался. Волосы в разные стороны, музыку не ту слушает — рок какой-то. Долго не женится — голубой или лечить надо. Я бы на их месте тоже так думал.
Мои родственники редко покидают кишлак. Однажды ко мне приехал старший брат. Сидим мы за накрытым столом: я, мои друзья-банкиры. Он тост произносит: «Мы не ожидали, что ты когда-нибудь человеком станешь».
О том, что задница есть даже у исторических деятелей
— Я бы проголосовал за человека, который бога боится. Но такого нет.
Мир объезжен, многое испробовано. Статусные люди уже утомляют. Все эти открытия выставок, презентации банков… Надоело быть свадебными генералиссимусами.
На свое пятидесятипятилетие я позвал своих друзей: Гарика Сукачева, Диму Харатьяна, Мишу Ефремова, Сережу Галанина, группу «Уч-кудук», Игоря Александровича Одинцова. Позвал своих сотрудников: директоров, менеджеров, девушек из бухгалтерии. Все пели. У нас получился такой «анти-“Голубой огонек”». А чиновников, политиков ни одного не пригласил. Многие обиделись. А зачем они мне? Все только испортили бы: пришли бы — отдельный столик им ставь, тут же охрана. Губернатор сказал бы Сукачеву: «Я — губернатор». А Гарик ему: «А я — Гарик». Ненавижу протокол.
Меня спрашивают, почему я не хожу на митинги, не подписываю письма против кого-то и в защиту чего-то. Значит, говорят, ты одобряешь режим? Я отвечаю: «Знаете, я живу настолько комфортно, в согласии с собой, что если примкну к этим людям, Аллах мне скажет: “Ну, а ты-то, баран, зачем туда поперся?”».
Теща говорит: «Передали, что Лукашенко держится за счет наших газа и нефти». Я ей: «Тещенька, у тебя есть нефтяные вышки или газопровод? Нет. А почему говоришь “наши”? Это их дела. Если Лукашенко будет брать у России нефть по тысяче долларов за каплю, тебе рубля не достанется. Лучше давайте кушать плов, я сам приготовил».
Вот Доминик этот, Стросс-Кан. Не свой вес решил взять мужик — хотел обвалить доллар. За два месяца его в старика превратили. Туда нельзя лезть. Там волки. Поэтому надо низко плавать, но далеко смотреть. Как я. Гитлер придет — и ему диваны нужны, Ганди придет — тоже.
О том, что получится, если смешать Pink Floyd и Даргомыжского
— Я вырос на роке и классике. Много сейчас паршивых музык.
Откуда у меня столько рок-н-ролльных и киношных знакомств? Харатьяна я знаю по Узбекистану, он там родился. С остальными вот как. У меня была программа на ТВ — «Полчаса без политики». Приезжает рок-звезда в Калининград, дает концерт, а потом ко мне на передачу. Для меня это была чистая реклама. Слава Бутусов рассказывает о своих новых песнях, сидя в студии на моем диване.
В 1992 году я первым привез в Калининград американскую рок-группу. MDC — «Миллион мертвых полицейских». На границе с Польшей их машина застряла в очереди. Я позвонил пограничникам, договорился, чтобы пропустили, но американцы не поехали. Сказали: «Чем это мы лучше остальных?» Я был ошарашен. К тому же они оказались вегетарианцами.
Юра Шевчук иногда приезжает ко мне в гости. В беседке поет. А я не люблю подхалимничать: если говно, так и скажу — говно. Говорю: «Омолаживаться надо тебе, старик, где новая “Последняя осень”? Поменьше бы ты в политику лез». А он все равно. Меня с днем рождения поздравил: «Я горжусь тем, что дружу с Максом Ибрагимовым, который делает мебель из швейцарского леса, а не из Химкинского».
«Пятый канал» снимает мою историю успеха. А я тогда длинный хайр носил, весь в коже. Рокер, в общем. «Какую музыку поставить за кадром?» — спрашивают журналисты. «Девятую симфонию Шостаковича», — отвечаю. У них шок. Они же знают, что я родом из кишлака. А что они хотели? «Ласковый май»? У меня жена — профессиональный музыкант, колоратурное сопрано. Не представляете, как она исполняет песенку Ольги из «Русалки». Но если откровенно, то у меня есть мечта: чтобы на сцене звучала песня The Dark Side Of The Moon в исполнении симфонического оркестра, а жена Лена выступала бы бэк-вокалом, как Лиза Страйк у Гилмора. Помните Лизу, орущую таким джазовым криком: «У-у-у-аааа»? Но пока не получается Лену уговорить.
О том, что в России дефицит не бюджета, а позитивных новостей
— Если бы я делал журнал, он назывался бы так: «В жопу политику». Там все заметки были бы про нанотехнологии и талантливых детей.
В Москве академик Абалкин вручал мне Национальную премию имени Петра Великого как лучшему менеджеру России. Путин был, все были. Я вышел и сказал: «Инвестиции в Россию — дело второе. Надо перестать говорить, что у нас все через одно место. Тогда и ВВП, и экономика расти будет». А то инвестор приходит, а ему: этот — коррупционер, того убили в бизнес-центре. В Америке тоже убивают. Но они не смакуют, только в новостях дадут чуть-чуть. У нас же включишь НТВ — жить не хочется. Впечатление, что ты выйдешь за ворота своего дома, а там — чуф-чуф-тшщщщ — пули свистят, надо бежать до машины, пригнувшись.
Выступаю я на итальянском радио. Рассказываю про Калининградскую область как особую экономическую зону. Отвечаю на вопросы про то, есть ли у нас мафия. А потом говорю: «У меня ощущение, что я в клетке зоопарка, а вы снаружи изучаете меня, как животное». Знаете, какая мощная инерция пошла со стороны итальянцев. «Вы ошибаетесь, — говорят, — мы не такие!» Бледнеют, краснеют. Я понял, что попал в точку. Думаю, мы с ними скоро поменяемся местами.
Обо мне много чего можно найти в прессе. Это хорошо. Хотя бы представляться не надо, когда в высокие кабинеты стучишься. Но неприятно бывает, если откровенно врут. Пишут, допустим, что я на Куршской косе все вырубил и построил особняк. Я отвечаю в другой газете: «Кто найдет на косе мой дом, я ему его подарю, вместе сходим к нотариусу».
Я не генерал и не министр. Редко попадаю в формат. Будьте ко мне снисходительней.
О том, что национализм лечится
— То, что меня считают чуркой, — не самое плохое в этой жизни. Есть вещи пострашнее. Например, детский церебральный паралич.
Везде есть недовоспитанные люди. В Узбекистане над русскими тоже смеются и обзывают «белым ухом». Свиным то есть.
Я приехал в Россию. Чужая страна, чужая культура. Приходилось следить за каждым своим шагом. Драки — я убегал. Вдруг кто-то кого-то убьет? На меня все свалят. У этого папа, у этого дядя. А у меня все черт-те где, в Узбекистане. Это не от трусости, мозг так предупреждал.
Я до сих пор не очень хорошо говорю по-русски. Могу, например, сказать «другой мебель». Специально. Как в том анекдоте про Расула Гамзатова в буфете Союза
писателей: «Один кофе и один булка».
Люди звонят в справочную: «Я забыл, как его зовут. Он нерусский и делает диваны». Справочная дает мой номер. Вот что такое слава.
У меня все шутки такие — нетолерантные. Знаете, кто Буратино по национальности? Узбек. Потому что сказано: «Папа Карло взял чурку и выстрогал человека». Человека из меня сделал итальянец по имени Карло. Известный мебельщик, дизайнер, маэстро Копеллини. Он меня познакомил с культурой Италии. Говорил, как одеваться, какие одежду, часы, машины покупать, в каких ресторанах обедать. Отели — только пять звезд. Важен статус. Остановишься, учил, звездой ниже — твое окружение подумает: жлоб, себя не любит — никого не любит.
Национализм — сложная штука. Его математически не просчитаешь. Взять Женю Гришковца, моего товарища. Он еврей, но не целый. А еврейское сообщество поставило его седьмым в каком-то почетном списке. Он звонит в Москву главному раввину: мол, неудобно, тем более у меня нужной крови всего процентов пятнадцать, есть и помахровее. А тот отвечает: «Не беспокойтесь, Евгений. Адольфу Гитлеру и этого было бы достаточно».
Мне нравится припарковать свой «мерседес» недалеко от могилы Канта. Там всегда много туристов-немцев. Они смотрят на меня такими растерянными глазами! На их земле, на их машине, у их могилы — и я со своей чуркестанской рожей. Красота!
О том, что патриотизм не лечится
— Если ты не нагадил, хотя у тебя была такая возможность, ты уже доброе для страны дело сделал.
Однажды пришли мы в калининградский ресторан 9 мая. Мест нет, немчура гуляет. Я говорю официанту: «Ни фига себе! Быстро неси стол, а то я сейчас второй Нюрнбергский процесс устрою». Я оркестру заплатил, чтобы играли только нашу музыку о войне. Немцы шесть раз плясали под «День Победы», пока я ел. Они же не знали, о чем песня.
У Калининграда европеизированный, продвинутый характер. Все стараются жить, соблюдая правила. Молодые ездят в Европу, а не в Россию. Видят, как все должно быть цивилизованно. Поэтому и митинги массовые. И лозунги жестче. Когда губернатора скидывали, никого не били, не крутили. Менты сказали: «У нас демократия». Плюс «Евроньюс» рядом. Полтора часа — и они здесь с камерами.
В 90-х все ездили отдыхать в Италию, Турцию, Грецию. А там бассейны, комфорт, все цветет. Я говорил друзьям: «А почему у нас так не сделать?» Они: «В Калининграде климат не тот, у людей руки из задницы растут». Посмотрите на мой дом. Русские рабочие строили. Вот открытый бассейн, вот лимонное дерево с лимонами, вот айва — правда, адаптированная, голландская, зато из нее такой компотище получается!
Европейцы приходят в Россию и думают, что мы будем работать бесплатно, что мы — страна третьего мира. Ага, щас! Я говорю им: «Не нравится — дуйте к китайцам!» Но это отсыл с подвохом. Китайцы могут возить мебель только по воде. А на всех судах есть крысы. Чтобы защитить мебель, китайцы обрабатывают ее защитным раствором. Но пока она идет два месяца до Европы, запах этого раствора впитывается в обивку, даже в каркасы. Воняет страшно. Кто такое купит?
У нас считается, если бизнесмен не занимается благотворительностью — значит, он не патриот. Да, я тоже помогаю, стараясь не афишировать, людям, больницам. Но по большому счету ну ее к черту, эту благотворительность. Если ты правильно и честно делаешь свое дело, в этом и заключается твоя любовь к Родине.
Почему я не работаю с нашими дизайнерами? Потому что итальянские лучше. И патриотизм здесь ни при чем. Производил бы водку — работал бы с русскими.
О том, что нам не запрещено и делает нас сильней
— До тех пор, пока наша Конституция не запрещает делать диваны, для меня Россия остается лучшей страной на свете.
Если я знаю, что могу поднять центнер, то к штанге на пять килограммов тяжелее я не подхожу. А у нас принято, чтобы сразу триста. Такой потужится, не поднимет, спину сорвет и давай ныть: страна, губернатор, законы — все плохое.
Любого нашего предпринимателя спроси: «Как живешь?» — он ответит: «Хреново». А у него и бизнес, и дом, и машина. Такое впечатление, что если он скажет, что нормально живет, его тут же и посадят. Ты чего себя ведешь как вор, а?
Вранье, что ниш не осталось. Даже в Англии, Франции есть. Основная ниша — делай лучше всех, профессионально. И в Москве остались. Например, клининг. Экспресс-химчисток мало. А эти ля-ля о том, что прогорают, — так это вот откуда: человек купил химчистку, отдал каким-то людям, а сам пошел курить бамбук. Естественно, у всех прибыль, у него — нет.
Я делаю мебель. Точно так же можно выращивать кур, выпускать оптоволокно. Им что, мешает «Единая Россия», Путин? Просто у нас в информационном поле политика почему-то доминирует над всем остальным. Путин то сказал, Медведев это ответил. Вон Швейцария — там больше половины населения не знает фамилию своего президента, и ничего, с голоду не умерли.
Считается, что проверяльщики бизнеса придраться могут к чему угодно. Меня недавно неделю проверяли. Ну и что? Пятьсот рублей штрафа заплатил — аттестацию работников проводил в поликлинике, где закончилась лицензия. Так я этого не знал. А знал бы — исправил. Потрать деньги, сделай все правильно и спи спокойно. А вымогателей посылай на х.. — и все. Ничего они не сделают.
Я бесплатно читаю лекции, как делать бизнес, в молодежном лагере «Балтийский Артек». «Ты студент, — говорю я им, — вот тебе мой совет. Толкаешься на рынке неделю, смотришь, что лучше продается. Бытовая химия? О’кей. Топаешь на оптовую базу: “Дайте мне место на рынке, я буду продавать после обеда, до этого учусь”. В день имеешь 30 долларов. Накопил две тысячи — купил микроавтобус. Ездишь в Польшу, берешь ту же химию, но в два раза дешевле. Открываешь ЧП, развозишь продукцию утром по ларькам, вечером забираешь деньги. После окончания вуза у тебя уже свои палатки. Одна палатка — это шесть тысяч долларов в месяц. Все просто.
***
А еще я представляю себе какой-нибудь 1938 год. Сидят в кенигсбергской пивной бюргеры, и им некий провидец говорит, что в начале следующего века придет узбек из кишлака Бурбулюк и восстановит орган в их кафедральном соборе, который в 1944 году разбомбят англичане. Они бы точно этого фантазера пивными кружками закидали.
Справка РР
Макс Ибрагимов
Основатель калининградской мебельной фабрики «МАКСИК». Помимо изготовления мебели выполняет эксклюзивные работы, в частности восстановил фасад органа и Валленродтскую библиотеку в знаменитом кафедральном соборе Калининграда. По национальности узбек. Родился в кишлаке под Ташкентом в многодетной семье. Окончил художественные школу-интернат и училище, куда его отдали родители, чтобы избавиться от лишнего рта. Начинал с того, что самостоятельно мастерил кухонные уголки из ДСП и бордового дерматина. Знает не то пять, не то шесть языков. Малоизвестное американское издание называет его самым богатым мебельщиком СНГ. Награжден премией имени Петра Великого «Лучший менеджер России». Готовит друзьям плов, шурпу и рыбу по-палестински. Постоянно улыбается.
http://www.rusrep.ru/article/2011/08/30/ibragimov/
А вы знаете, что в некоторые страны мира можно позвонить очень дёшево и даже бесплатно?!!! О том, сколько стоит позвонить на украину можно узнать на evaphone.ru! Звони куда хочешь из любой точки мира!!!
