- Что и для кого я должен спеть? – спросил Иррео и сам же ответил, - я полагаю что-то необычное для этого вот мальчика?
- Попробуй, - пожал плечом Ханни совершенно равнодушно, не приняв правила игры, которую предлагал ему Волчий Всадник.
- Веселое или грустное?
- Ни то и не другое, - ответил Ханни. Резкость ответа, как и сам ответ, ничуть не смутили Ррео.
- Как пожелаешь. Пусть тогда будет вот эта.
Театральным жестом положив руки на грудь, он негромко запел:
- О, вэрис, вэрис!
Эсталлиа он виан на’гиан,
Олима теи долен мирреан,
Дин алеис…
- И на каком это языке? – бесцеремонно перебил Ханни, - почему я должен слушать песню, слов которой не понимаю?
- Потому что это хорошая песня, молодой господин. Хорошая - а значит не важно, что она на да'лива, исконном языке нашего мира. Пройдет немного времени, и ты начнешь понимать, не слова нет, но суть…
- Немного – это сколько? Год, два, десять? Я не хочу слушать эту абракадабру.
Ррео и на это не обиделся, а только вежливо поклонился мальчику.
- Как хочешь. Хотя… это ведь простой путь – послать все в Бездну.
- Потише, господин бард! – строго сказал хозяин библиотеки, - вы разговариваете с ребенком!
- Я вижу. Ну что же, юный господин, что мне спеть для тебя?
Ханни смотрел на него с неприязнью и кивнул в сторону Льеш.
- Пусть она выбирает.
Девушка все это время не отводила от Ррео взгляда.
- Пусть будет та песня, которую ты начал.
- «Песнь о покое». Или, если хотите, «Песнь покою».
И он снова запел на да'лива, почти забытом, и потому непонятном, но все равно очень красивом языке. Льеш постояла, прислушиваясь, медленно прошлась по комнате, все тише и тише с каждым шагом, пока не остановилась совсем посреди звездного буйства. Первыми начали танцевать ее руки, поднявшиеся одна за другой и упавшие как уставшие крылья. У песни был странный ритм, Вистра понял, что очень трудно поймать его и все же Льеш удавалось и это и другое – выражать движением танца души то непонятное, тот смысл, что несла в себе песня. Шаги, легкие и скользящие или тяжелые и медлительные, поворот головы, всплеск рук, словно поймавших что-то, сомкнутые ладони, – что в них? Красивая бабочка? Солнечный луч? Истина? Но ладони раскрыты и они – пустые… Следы ее слабо светились, лицо и руки метались в полумраке голубыми маячками. Вот она пошатнулась, словно глубоко потрясенная - ведь, в самом деле, нельзя так – искать, ждать и желать, получить, наконец, желанное, и увидеть, что оно – пустота. Вистра не заметил, как и сам он стал двигаться в странном неправильном ритме танца, как остальные тоже оказались втянуты в него. Танцевали, каждый – по-своему. Скаве качал головой, просто качал головой, но и этого было достаточно; Тарзин делал маленькие шажки – вперед, словно хотел присоединиться к Льеш и тут же – назад. Господин Юлле поднимал и опускал ладони, Шела покачивался из стороны в сторону, словно под гипнозом, а Вистра закрывал и открывал глаза – и даже с закрытыми продолжал видеть Льеш. А Ханни протягивал к танцующей руки и всем своим безвольным не способным к самостоятельности телом тянулся к ней.
И не сразу Сказочник поймал себя на том, что понимает некоторые из слов песни.
Покой, покой!
Тебя, спасающий и губящей сердца,
Тебя, не знающей начала и конца,
Не знал я. Под рукой
Моей всегда лишь страх и путь.
Пусть те, кто знает правду соль и суть,
Корону и суму
Зовут тебя, а я – не позову.

Как ты жесток и хладнокровно слеп!
И в этом – суть твоя?
Бросаешь алчущим как нищим черный хлеб
Мгновения забытья.
Острее стали, глубже бездн любых
Жить этою тоской,
Не дотянуться, не схватить рукой…
Покой, покой…

Прочь, прочь уйди!
Зачем, за что? Тебя не побороть
Не обмануть, не взять и не оставить
Что остается нам? Восславить
Тебя, иль проклянуть.
Забыться – забытье в тебе лежит
Пластом тяжелым, камнем за душой
Но нет тебя – и тесен мир большой
И нечем в нем дышать.

Покой, покой!
Разделены и связаны тобой,
Тебе не верим.
И не твоею меркой жизнь мы мерим,
И не тобою дорожим.
Счастлив, кто знает, как жесток покой,
Надеждами и всем, что над тобой,
Когда дрожим
От холода и страха, от вина
И от вины. Любая вещь нужна
Тебя – не нужно нам!
Проклятья и мольбы тебе не впрок,
Стиравший в пыль и камень и песок,
Надежность рук и стен.
Так будь же проклят. Будь благословен.
И, в конце концов – в самом конце – Ханни все-таки стал частью этого танца; Льеш танцевала, словно не замечая протянутых к ней рук, пока не обернулась в одном из движений, и не посмотрела в глаза мальчику. Через мгновение она оказалась рядом с ним, на коленях, сжимая его ладони своими ладонями. Потом поднялась – и потянула его за собой… Долгое мгновение Вистре казалось, что Ханни встанет на ноги, что случится чудо. Этого - не случилось, но может быть было другое, не заметное взгляду. Ханни улыбнулся и выпустил руки танцующей, и он больше не казался Сказочнику калекой. Сейчас у стены сидел мальчик, уставший от дневных игр, и присевший отдохнуть – но что тут такого, скажите? Отдохнув, он встанет на ноги и снова пойдет играть.
- Что ты видишь? – спросил Ханни у Льеш очень серьезно.
- Человека, который снова будет ходить, - так же серьезно ответила девушка, глядя в его глаза.
…Как и когда они снова оказались на улице, Вистра не помнил. Несколько минут он словно пребывал в каком-то другом мире и видел – глаза в глаза - каждого из героев своей сказки. Словно они, преодолели предел, положенный всему воображаемому в этом реальном мире, чтобы о чем-то рассказать ему. Каждый шел своей дорогой, но пока еще они помнили друг о друге и потому оставались вместе...