Качался старый дом, в хорал слагая скрипы,

И нас как отпевал, отскрипывал хорал.

Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытно

В нем умирала ты и я в нем умирал.



"Постойте умирать!" - звучало в ржанье с луга,

в протяжном вое псов и сосенной волжбе,

но умирали мы навеки друг для друга,

а это все равно, что умирать вообще.



А как хотелось жить! По соснам дятел чокал

и бегал еж ручной в усадебных грибах,

и ночь плыла, как пес, косматый, мокрый, черный,

кувшинкою речной держа звезду в зубах.



Дышала мгла в окно малиною сырою,

А за спиной моей - всё видела спина! -

с платоновскою Фро, как с названной сестрою,

измученная мной, любимая спала.



Я думал о тупом несовершенстве браков,

о подлости всех нас, предателей, врунов:

ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,

и так тебя губил, как столько же врагов.



Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден,

Насмешки над людьми горьки и солоны.

Но кто же, как не мы, любимых превращаем

В таких, каких любить уже не в силах мы?



Какая же цена ораторскому жанру

Когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,

Я счастье дать хотел всему земному шару,

а дать его не смог одной живой душе?!



Да, умирали мы, но что-то нам мешало

Уверовать в твоё, моё небытиё.

Любовь еще была, любовь еще дышала

на зеркальце в руках у слабых уст её.



Качался старый дом, скрипел среди крапивы

И выдержку свою нам предлагал взаймы.

В нём умирали мы, но были еще живы.

Еще любили мы. А значит, были мы.



Когда-нибудь потом (не дай мне Бог, не дай мне!)

когда я разлюблю, когда и впрямь умру,

то будет плоть моя, ехидничая втайне,

"Ты жив!" - мне по ночам нашептывать в жару.



Но в суете страстей, печально-поздний умник,

внезапно я пойму, что голос плоти лжив,

И так себе скажу:"Я разлюбил. Я - умер.

Когда-то я любил. Когда-то был я жив".