Читаю!

В простенке, возле двери, ведущей в нашу с бабулей спаленку, где стояли две наши кровати и большой коричневый сундук, было мое любимое в доме место. Это был огромный (я-то сама метр с бантом!) продолговатый ящик из фанеры, окованный жестью, поставленный на попа, т.е. на торцовую часть, открытой стороной вперед. (Помню, когда его устанавливали и бабуля с дедулей решали, как его лучше ставить, я недоумевала: где же они возьмут попа, чтоб на него ящик поставить? И согласится ли поп, чтоб на него ящик ставили? Кто такой поп я знала – из сказки Пушкина о попе и работнике его Балде. Из газеты или журнала картинку с попом вырежут, решила я и успокоилась.) Накрыт этот ящик был тоже скатертью – необыкновенной, сказочной скатертью. (До сих пор в каком-то чемодане на антресолях лежит лоскут от той скатерти – как кусочек детства. Вот уже сколько лет так и храню.) Скатерть была вышита ярким цветным шелком каким-то восточным орнаментом, письменами, вязью на золотисто-оранжевом фоне. Внутри хранились книги и журналы, которых в доме всегда было много. Деда без газеты или журнала я просто представить себе не могу, разве только спящего. Бабушка тоже много читала. Они с дедом охотно удовлетворяли мое любопытство, все объясняли, рассказывали, дед показывал мне буквы, объяснял принцип чтения, складывания слогов и слов, вот так как-то незаметно я научилась читать. Обнаружилось это забавно. Вечер. Бабушка раскладывает свой любимый пасьянс. Дедуля под абажуром читает газету. Я восседаю на его топчане с газетой в руках и тихонько шевелю губами.
Мань, смотри, она читает!
Да нет, это она тебя копирует…
Нет, точно читает! А ну, Мариш, почитай-ка деду газету! Что там пишут?
И Мариш почитала. Медленно, по слогам, крупные заголовки, но – почитала! Радости было, радости! Так что годам к четырем я уже бегло читала. Несколько детских книжек того времени я храню. Они зачитаны до дыр и заботливо сшиты через край суровой ниткой. Руками моего деда.
Вернемся к моему «солнечному» ящику. Я упоенно вытаскивала из него все, что могла, на пол и забиралась внутрь, опускала за собой скатерть как штору и оказывалась в сказке. Даже в пасмурные хмурые дни ящик изнутри был наполнен мягким ласковым светом – «Смотри, бабуля, в ящике солнышко живет!». Это был мой домик, мое убежище – там я читала, играла в куклы, пряталась, напроказив, от праведного гнева бабули и даже порой засыпала. Бабушка искала меня в спаленке, в большой комнате – она всегда так и называлась «большая комната», никогда «зал» - это было пошло, или «гостиная» - «Не графья, слава Богу!» - выглядывала в длинный коридор, ведущий от входной двери на кухню. Потом поднимала скатерть, вздыхала тихонько, брала меня на руки и относила в постельку – спать.
Просиживала я в ящике часами, рассматривая журналы – «Огонек», «Работницу». На страницах «Огонька» попадались групповые портреты строгих дяденек – бабушка объясняла, что это наши вожди, наши руководители. Позже на таких портретах я увидела вымаранные или вырезанные лица… Читала под портретами незнакомые странные фамилии – Берия, Ягода, Ежов. Что это? Почему? А потому, что это враг народа – говорила бабушка. Я плохо понимала, что это такое, но знала – быть врагом народа плохо. За это испортят твою фотографию. А еще все будут плевать в лицо – так сказала бабушка. Помню март – снег посерел, просел, дули сырые ветры с Волги. Было темно, за окнами сквозь тяжелые темные облака розовел сумрачный закат, окрашивая комнату неровным тревожным светом. Бабушка сидела у стола. Опершись на него локтями, она прятала лицо в ладонях и тяжело, трудно плакала - она была очень сильной, волевой женщиной и в тяжелых ситуациях ей было легче сдержаться, чем заплакать. Горе ее было таким большим, таким искренним, что я притихла и даже не пыталась приласкаться – стояла, вцепившись в край стола и смотрела на бабушку не мигая. Рыдания то затихали, то возобновлялись. Выждав момент, я осмелилась спросить – «Баб, ты почему плачешь?» «Хороший человек, большой человек умер, Маришка…» - ответила бабуля. «Кто?!» – ужаснулась я. «Сталин, деточка…» Мне стало жалко бабушку, мне стало жалко Сталина – и я тихо заплакала. Бабушка обняла меня и мы еще долго всхлипывали… Еще не звучали по радио странные слова «культ личности». Это был март 1953 года. 25 марта мне исполнилось 4 года.


Окрестности, знакомство с Богом или кому за что стыдно

Дед работал на строительстве водохранилища, его офицерская военная форма выгорела на солнце почти до белизны, а широкий кожаный ремень и портупея потрескались и утратили блеск. Выходных дней у него не было – все тогда работали на износ. Вечером дед приходил усталый и серый от пыли, умывался-отмывался в ванне, ужинал и шел на балкон начищать до блеска свои хромовые сапоги, чтобы утром обуть сияющими – он был всегда очень подтянут и аккуратен, я не помню его немытым, лохматым, небритым. Чтение газет и новостей по радио, короткий ночной отдых – и снова в котлован. Так что и в воскресенья мы с бабушкой были предоставлены сами себе, гуляли, ходили в гости, нарядные и пахнущие бабушкиными духами. Иногда мы ездили на экскурсии по окрестностям.
Помню поездку на Лысую гору. Мы путешествовали не одни – видимо, организовали групповую поездку. Людей было много – полный автобус. Но лиц я не видела, одни только ноги. И – откуда-то сверху - голоса. Долго шли по склону вверх. Бабушка помогала мне, поддерживала. Тропа петляла сосняком и я удивлялась – дорога трудная, крутая, как лестница, а сосны косо растут. Когда поднялись на самый верх и посмотрели вниз на Волгу, я была поражена - лодочки, баржи и плоты, которые показывала мне бабуля, казались игрушечными, а люди маленькими, как муравьи. На обратном пути – уже вечерело, лес казался таинственным и немного пугал – прямо мне на грудь прыгнул огромный зеленый кузнечик. «Это саранча, - сказала бабушка, - не бойся! Смотри, какая большая и красивая у тебя брошка!» Я замерла, отвела сколько могла голову назад, подтянула к груди подбородок и скосила на саранчу глаза – она мне казалась такой большой и холодной! Но страшно не было – рядом была бабушка. Саранча резко толкнула меня сильными ногами в грудь и прыгнула прочь. Запомнилась она мне навсегда – зеленая, упругая и живая на фоне моего светлого платьишка.
Еще один памятный поход с бабушкой – на дно. Именно так я и запомнила, именно так и говорила потом подружкам – мы с бабушкой были на дне. И опять вокруг были какие-то люди, и опять не могу вспомнить ни одного лица. Но зато отчетливо помню тревогу и холодок под ложечкой, которые ощущала все наше путешествие по пустым улицам – скоро их затопят. Тут будет дно Жигулевского моря, рассказывала мне бабушка. Людей видно не было. Нам попадались куры, роющиеся в пыли и песке на пустых улицах, собаки, кошки. А как же они, спрашивала я. Убегут, отвечала бабушка. Почему их не взяли с собой? Забыли? Не смогли, наверное, - отвечала бабушка. Мне было до слез жалко брошенных животных и я, не зная что такое смерть и как это «затопят» сжималась внутренне, понимая на удивительном первобытном зверушкином своем инстинкте, что это неправильно, что ТАК НЕЛЬЗЯ!
Окна домов пыльные, без занавесок. Калитки и ворота распахнуты. Всюду валяется хлам. Нет ничего страшнее этого зрелища. И – поучительнее. Я очень благодарна бабушке, что она взяла меня с собой. Это было Уроком.
Но больше всего меня поразил храм. Разрушающиеся стены, осыпающиеся фрески библейских сюжетов, с которых смотрели на меня грустные лица.
Ба, это кто?
Божья Матерь.
Ба, а кто это?
Это Бог.
А он где?
Нигде. Его нет. Это все выдумки, сказки. Если бы Бог был, он не допустил бы войны и не погибло бы столько народа.

Бабушка была атеисткой. Не воинствующей, но непререкаемой.
Она отвернулась, сглотнула комок и прокашлялась. На войне у нее пропал без вести старший сын, мой дядя Витя, ушедший на фронт добровольцем после окончания десятилетки и сгинувший бесследно где-то под Ростовом. «Пропал без вести» - объясняла мне бабуля, я пугалась – «пропал!» - и не понимала жуткого и бесповоротного слова «безвести», которое я на слух воспринимала именно так – слитно. «Чточкать-почемучкать», уточнять и переспрашивать, как обычно это делала, не решалась, чтобы лишний раз не расстраивать бабулю, не причинять боль воспоминаниями… Хотя, конечно, помнила она о пропавшем на войне сыне всегда, до самого смертного часа… Он был очень молодым, умным, добрым, сильным и красивым. (Я видела его фотографию в альбоме - одно лицо с бабушкой!) Разве могла бабушка смириться с этой потерей? Эту потерю она не смогла простить Господу и отреклась от веры, хотя всю свою дальнейшую жизнь прожила по Его заповедям. Не лгала, не лицемерила, не взяла чужого гвоздя, не убила даже мухи, всегда первой спешила, если где-то нужна была помощь…Трудолюбивой и выносливой была такой, какими только и были люди ее времени.

Широкий солнечный луч спускался сквозь разбитую кровлю купола, в нем танцевали пылинки. Огромные куски кладки на полу. Красный кирпич. Красная пыль. Разор и запустение. Я задирала голову, придерживала панамку и смотрела вверх.
- И церковь затопят?
Затопят.
Совсем?
Совсем.
И даже видно не будет?
Не будет.
Было видно… Многие годы спустя в документальных кадрах хроники вдруг мелькнул над водой купол погубленного храма и меня по самое горло затопили печаль и мучительный стыд. Стыд не за себя. Стыд генетический. Стыд поколений. Утешилась только одним – я была в этом Храме-на-Дне. Вместе с бабушкой.

Серия сообщений "Как я была маленькой":
Часть 1 - Как я была маленькой
Часть 2 - Как я была маленькой (продолжение)
Часть 3 - Как я была маленькой (продолжение-2)
Часть 4 - Как я была маленькой - 3
Часть 5 - Как я была маленькой - 4
Часть 6 - Как я была маленькой-5
...
Часть 22 - Как я была маленькой. Заключительная глава.
Часть 23 - О воспоминаниях...
Часть 24 - Бабушкин сундук...