Сегодня ночью я всем своим естеством прочувствовала сцену Серебрякова в спальне. Я физически ощутила его боль, т.к. сама ощутила примерно то же, что и он. Одно обидно: он всё-таки старик, а я молодая женщина.

Ещё вечером перед поклонами как будто щёлкнул выключатель. В кино это называется монтаж, избавляющий зрителя от нудных переходных периодов. Вот так сразу, как только выключили свет, мне как будто отрезали кисти. У меня отнялись руки. Причём сильно. Я не ожидала такой внезапности и, конечно, не сразу сообразила, как же мне взять в руки букет.

А какой у меня был букет! Жаль, не сфоткала. Впрочем, ещё куплю такой. Красивый до невозможности: свежесрезанные чайные розы с крупной головкой на длинной ножке с изумительно пахнущими листьями. Безумно люблю, как пахнут листья свежих роз. Мой любимый запах.

Но я его умудрилась как-то взять онемевшими руками и донести до адресата. Это радует. И даже подарить ему его ужин – большой такой мандарин. На маленьком мой номер телефона не влезал.

А ночью я поняла, что не могу спать от ноющей боли у плеч: руки отнялись и болят той самой изнурительной болью, когда вроде бы можно терпеть, но никак нельзя заснуть, даже если перед этим не спал двое суток и устал смертельно. Это очень обидно. Остаётся только лежать и страдать. Впрочем, меня этот вариант не устраивал. Я напилась Анальгина и послала на хуй всё. Всё равно терпеть это долго невозможно.

Сразу вспомнилась моя чудесная поездка в Питер 4 января, когда после концерта моего благоверного, после того, как на меня посмотрели как на проблему, я села в поезд и только тогда сообразила, что уж никак нельзя было брать сидячее место. Ни за что! Потому что мне нельзя сидеть. Я и «Бесов»-то ненавижу из-за этого: у меня через полчаса ноги отнимаются, красота просто! К сцене в буквальном смысле ползу, превозмогая боль и желание послать в жопу Ставрогина. Впрочем, там я опираюсь руками о сцену, так что вроде бы и ничего – привыкла. А вот 8-часовая дорога в Питер показалась мне адом. Я прочувствовала каждую минуту из этих 8 часов. Каждую! Мои ноги ныли так, что я готова была взвыть от боли сама. Но Анальгина с собой не было, а больше ничего сделать я не могла. Вот так и проревела всю ночь, потому что состояние моего здоровья полностью соответствовало моему душевному. Как мне хотелось позвонить и сказать ему, как сильно я его ненавижу в тот момент! Но я не могла. Мне оставалось только плакать. Горько так, наедине со своим миром, который никто не поймёт.

И теперь, когда в зале у меня уже отнимается на всякий случай ВСЁ, чтобы только не дать мне возможность дарить цветы человеку, на которого я не имею права претендовать (начинаются пустые размышления на тему того, кто я и кто он), я думаю о том, что если какой-то дурак имел глупость сказать о том, что желает умереть на сцене, я в свою очередь могу сказать, что у меня есть все шансы умереть в зрительном зале. Заслуженный зритель РФ. Смерть, в которой нет никакого почёта и никакого смысла. Потому что смерть не может быть поводом для лирики, она всегда безобразна. А Галина Львовна как-то сказала: «Да не хочу я умирать на сцене! Не хочу! И под сценой не хочу. Я вообще не хочу умирать. Я жить хочу!». И это единственно правильный ответ. Слова человека, который прожил без малого век. Слова той, кем я бесконечно восхищаюсь, потому что её книга многому меня научила.

Я знаю, надо спросить совета у тех, кто старше и мудрее. Может они знают, как жить в мире без любви. Хотя они мне не скажут. Потому что это невозможно. Это ведь не жизнь.