Наступает Великий пост. И, как обычно, возникает множество вопросов, разрешения которых ищут для себя верующие. В преддверии поста мы попросили ответить на некоторые из этих вопросов настоятеля храма в честь иконы Божией Матери "Утоли моя печали" игумена Нектария (Морозова).

- Великий пост для многих людей становится поводом для того, чтобы впервые начать поститься, а для кого-то - даже начать церковную жизнь. На что стоит обратить внимание в первую очередь?

- Наверное, на то, что Великий пост - это действительно совершенно особое время, когда Бог как никогда более близок человеческой душе, когда, кажется, само небо открывается для нас… Точно душа, как поется в кондаке Великого канона, на самом деле вдруг пробуждается ото сна, стряхивает с себя ставшее обычным оцепенение. Почему так?

Мы все делаем в жизни очень много ошибок, о которых потом приходится жалеть и сокрушаться. Но самая страшная из них - пренебрежение голосом Божиим, так явно и отчетливо звучащим порой в нашем сердце. Этот голос - наша совесть, обличений которой мы стараемся не слышать, словно отгораживаемся от нее какой-то искусственной преградой. И в результате действительно вырастает самая настоящая стена - между нами и Богом. Мы оказываемся в каком-то мрачном тупике, и выйти из него самостоятельно не получается: слишком много времени там проведено, глаза уже привыкли к его темноте.

И вот именно пост становится порой нового и удивительного снисхождения к нам Божественной милости: придя в эти дни в храм, человек неожиданно чувствует, как касается его сердца благодать, как сходит с него корка нечувствия и как пронзает его до самой глубины мучительная, но и спасительная боль раскаяния. Тогда-то и приходит понимание: как же удалился он на путях своей жизни от Того, Кто эту жизнь ему дал. А вместе с тем открывается и дорога возвращения - покаяние, духом которого проникнут весь Великий пост.

О том, что такое покаяние - как видение своего греха, плач о нем и восхождение от порока к добродетели,- лучше всего говорит Покаянный канон преподобного Андрея Критского, чтением которого пост, по сути, и начинается.

- Человеку, работающему в светской организации, вряд ли возможно побывать на всех без исключения постовых богослужениях. Но в какие дни особенно необходимо быть в храме?

- Трудно в немногих словах сказать о важнейших великопостных службах. Но если очень кратко… Прежде всего, это, конечно, первые четыре вечера Великого поста, когда на великом повечерии читается Покаянный канон. Затем, воскресные дни, каждый из которых наделен своим особым духовным смыслом. Субботы 2-й, 3-й и 4-й седмицы поста - дни особого поминовения усопших. 7 апреля (25 марта по ст. ст.) - Благовещение Пресвятой Богородицы. Четверг 5-й седмицы (14 апреля по н.ст.) - переходящее празднование, память преподобной Марии Египетской. А накануне вечером - так называемое "Мариино стояние", во время которого Покаянный канон прочитывается снова, но не разделенный на четыре части, а уже целиком. Тогда же по традиции читается в храме и житие самой преподобной Марии - поразительное свидетельство о том, что способен Господь и "прокаженное убелити", о том, что самый отчаянный и непотребный грешник может по благодати Божией стать величайшим святым. Суббота этой же седмицы (16 апреля) - Суббота Акафиста, или Похвалы Пресвятой Богородицы, когда особым образом, нараспев поется за богослужением Акафист Царице Небесной. Суббота следующей седмицы - Лазарева, ее песнопения и молитвословия посвящены воспоминанию о чуде воскрешения праведного Лазаря, явившемся уверением будущего Всеобщего воскресения, его неоспоримой реальности.

Ну, и последняя седмица, Страстная. Каждый из ее дней неслучайно именуется "великим" - если кто-то может, то хорошо бы, конечно, всю эту неделю провести в храме. Но такая возможность, и правда, есть не у многих. А обязательно надо постараться быть на службе утром в Великий Четверг - день воспоминания о Тайной Вечере, об установлении Таинства Евхаристии; в тот же день вечером - последование святых и спасительных Страстей Христовых: чтение 12-ти Страстных Евангелий. Вечер пятницы - чин Погребения Плащаницы с крестным ходом. Суббота - литургия свт. Василия Великого, когда единственный раз в году звучат слова удивительного песнопения: "Да молчит всякая плоть человеча…". А наступающая ночь - ночь светлого пасхального торжества, ощутить которое в его полноте можно, лишь понеся труды, скорби и искушения поста.

- Литургия Преждеосвященных Даров - в чем смысл этого богослужения? Иногда приходится слышать, что причащаться Преждеосвященными Дарами можно далеко не всем.

- В полном смысле это чинопоследование литургией не является, хотя и именуется так: во время него не совершается само Таинство Евхаристии: преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы. Причащаются за Преждеосвященной, как явствует из самого наименования, Святыми Дарами, которые были освящены в предшествовавший ей воскресный день. А смысл этого богослужения прост. Постом, кроме субботы и воскресенья, совершать литургию уставом не положено (дни поста - время сетования и печали о грехах, а Евхаристия - радость, торжество). Но Церковь не может оставить верующих без самого важного - без той Пищи, вкушающий которую, по слову Спасителя, имеет жизнь вечную. И потому в среду и пятницу совершается чинопоследование литургии Преждеосвященных Даров, вошедшее в церковную традицию с именем святителя Григория Двоеслова - одного из римских епископов, или пап, той поры, когда Восточная и Западная Церкви составляли единое целое. Во время нее и происходит Причащение.

Мнение же, что причащаться Преждеосвященными Дарами можно не всем, а только, к примеру, тяжко болящим, приходилось слышать и мне. Но на самом деле - это измышление, никакого основания ни в истории Церкви, ни в ее богослужебной жизни не имеющее. Напротив, если не помолиться и не причаститься за Преждеосвященной литургией постом хотя бы однажды, то и не поймешь до конца - что же такое пост. Не причащают Преждеосвященными Дарами только младенцев, которые не могут принять частицу Тела Христова, поскольку Крови в данном случае в Евхаристической Чаше нет, Ею заранее напитывается освященный на воскресной литургии Агнец.

- Нередко верующие, особенно новоначальные, хотят "поститься правильно" и ориентируются при этом на монастырский устав. Долго не выдерживают: слабость, уныние, приводящие в конце концов к раздражению, быстро дают о себе знать. Как верно определить для себя меру поста телесного?

- Если взять монастырский (а другого, по большому счету, и не существует) устав о посте, то в действительности соблюсти его во всей полноте не удастся, скорее всего, не только мирянам, но и насельникам сегодняшних обителей. Причиной тому - физическая и духовная немощь современного человека, а это тот фактор, не считаться с которым невозможно. Руководствоваться здесь, мне кажется, следует той практикой, которая сложилась в храме, прихожанином которого человек является. А также и здравым смыслом, то есть правильно оценивать свои силы: с одной стороны, не поддаваться чрезмерному саможалению, с другой - не брать на себя неподъемного подвига. И, конечно, следует испросить перед постом совет и благословение священника.

- Великий пост - "весна души". Многие говорят, что любят поститься, испытывают во время Великого поста радость. Как совместить эту радость и покаянное чувство?

- Противоречие здесь только кажущееся. Истинная  радость  - от сознания  примирения  с Богом, поэтому она самым тесным и непосредственным образом связана с покаянием. Лед сковывает собой землю и воду, покрывая все холодным, точно стальным панцирем. Но приходит весна, лучи солнца растапливают его, повсюду текут ручьи,- и мир вокруг оживает, радуется удивительному пробуждению после зимнего сна. Так же и грех: он холодом отчуждения от Бога лишает душу жизни, но теплота покаянных слез, а еще более - благодать Таинства исповеди - согревают сердце человека, исцеляют нанесенные грехом язвы, и он реально переживает то духовное состояние, которое иначе, нежели весной, с ее радостью и светлой надеждой, уже и не назовешь.

- Жизнь наша и сама по себе изобилует искушениями и скорбями. Но люди опытные замечают, что постом и то, и другое на человека порой просто обрушивается. Откуда такая закономерность?

- Мы странники, пришельцы в этом мире, и нет здесь для нас подобающего места или града, но ко граду грядущему должны мы стремиться, искать к нему путь, не успокаиваясь ни на чем временном, скоропреходящем. Как часто мы забываем об этом! А скорби и искушения - то единственное напоминание, которое оказывается по-настоящему действенным: желаешь земного утешения, но вскоре понимаешь, что, кроме Бога, Утешителя другого нет.

И еще: наша жизнь - непрестанная духовная брань с теми врагами, которых апостол Павел в своем Послании к Ефесянам именует духами злобы поднебесной (см. Еф. 6, 12). Пост же - время брани сугубой: мы вооружаемся воздержанием и молитвой, а враг ополчается на нас всей своей злобой.

Но нужно все это потерпеть, не теряя упования на Бога, потерпеть, в том числе, и себя самого со своими немощами и падениями, не отчаиваясь, а раз за разом восставая и стараясь исправиться. Ведь впереди - торжество Пасхи, сладость которой преодолевает любую горечь этого мира.

Всегда было ну очень интересно заглянуть за церковную ограду, чтобы посмотреть, как же функционирует эта огромная структура, именуемая Церковью, по каким законам живет? Ведь материальная сторона церковной жизни довольно обширна – здесь строят и реставрируют храмы, что требует крупных вложений, платят зарплату большому числу сотрудников, Церкви просто необходимо иметь свое производство и обеспечивать храмы церковной утварью. Чтобы получить ответы на все интересующие нас вопросы, мы встретились с настоятелем Свято-Троицкого собора г. Саратова, руководителем реставрационного отдела Саратовской епархии игуменом Пахомием (Брусковым).

– Отец Пахомий, что включает в себя структура Церкви – это только храмы или еще какие-то организации? По каким законам и правилам все они существуют?

– Положение Церкви в обществе двойственно. С одной стороны, Русская Православная Церковь – это религиозная организация, зарегистрированная в Министерстве юстиции России. Она включает в себя храмы, монастыри, духовные семинарии, епархиальные управления. Все они, в соответствии с современным законодательством, имеют статус юридического лица, а значит, их деятельность происходит в общем правовом поле. В любой религиозной организации есть свой устав, где прописаны название, цели ее создания, источники дохода, направления деятельности.

С другой стороны, Церковь – это особая организация, главной целью которой является распространение христианства, Евангельского благовестия. И все остальные виды ее деятельности являются лишь средством для достижения этой цели. Этим и обусловлено особое положение Русской Православной Церкви в современной России и ее историческое значение.

– Из чего складывается бюджет каждого конкретного храма, и как он распределяется?

– Главным источником дохода для любого храма являются добровольные пожертвования людей. Это может быть помощь и от прихожан храма, и от посторонних лиц, которые готовы принимать участие в его жизни. Таким образом, религиозная организация, как и общественная, существует не на средства, выделяемые из бюджета, не на доходы, получаемые в результате коммерческой деятельности, а на благотворительные пожертвования. Поэтому мы освобождены от уплаты некоторых налогов, в т.ч. налога на прибыль, земельного налога.

– Но в храмах же организована торговля?

– Да, действительно, в каждом храме есть свечной ящик, куда люди подходят, чтобы купить свечи, образ, крестик, книгу. Но об этом нельзя на самом деле говорить как о торговле. Это называется распространением предметов религиозного назначения. К тому же целью этой деятельности является не получение прибыли для личного обогащения священника или других членов Церкви, а приобретение средств для ведения уставной деятельности: организации богослужения, просвещения, благотворительности, проведения общественных мероприятий, реставрации и строительства храмов.

– Это все или есть еще какие-то статьи расходов?

– Этот вопрос интересует многих людей, и мне часто его задают. При этом люди не отдают себе отчета в том, что интересоваться чужими доходами и расходами, будь то отдельный человек или организация, несколько бестактно. Можно понять, когда человек, пожертвовавший какую-то сумму денег, интересуется, на какие нужды они были потрачены. Но странно, когда такие вопросы задают случайные люди. Когда меня на улице спрашивают, откуда у нас деньги и куда мы их тратим, я всегда отвечаю: «А сколько вы сами жертвуете и принимаете ли участие в жизни Церкви?»

– Просто люди видят, что для украшения иконостасов или при изготовлении куполов часто используют золото. Кому-то это кажется неоправданной роскошью, поэтому и возникают подобные вопросы.

– С древности в нашей стране существовала традиция золотить купола, украшать внутреннее убранство храма. И зачастую это делалось на пожертвования простых прихожан, для которых потребностью души было отдать Богу лучшее. В настоящее время русские люди в первую очередь стремятся украсить свои жилища, а Богу жертвуют по остаточному принципу. Поэтому иконостасы сегодня чаще покрыты позолотой с минимальным содержанием золота. А на купола многих храмов в нашем городе, например, Духосошенственского и Покровского, нанесен нитротитан – специальный материал, в составе которого золота нет.

Но в отдельных случаях сложившиеся исторически архитектурные особенности нельзя игнорировать. Например, Свято-Троицкий собор – памятник истории и культуры федерального значения. Если мы будем использовать нитротитан, то нас просто оштрафуют, потому что за состоянием собора следит служба охраны памятников. Поэтому бывает очень больно и грустно осознавать, что государство поручает нам реставрировать и содержать в надлежащем виде памятники культуры, а средств на это или выделяется в небольшом количестве, или не выделяется вовсе. И мы вынуждены сами изыскивать деньги, и при этом еще и выслушивать порой замечания по поводу «непозволительной роскоши».

– А как определяется зарплата священников, есть ли у них трудовая книжка? Получают ли они премии?

– В настоящее время в храмах трудится немало сотрудников: и священнослужителей, и мирян. Конечно же, они получают зарплату, больничные, отпускные, премии, как и сотрудники любой другой организации. С их заработной платы также отчисляются все предусмотренные законом налоги. И у священников, и у мирян есть трудовые книжки, по достижении определенного возраста они уходят на пенсию.

Однако такое положение существует лишь с девяностых годов прошлого века. В советское время Церковь была полностью отделена от государства, и священники, всю жизнь прослужившие на приходах, не имели права на пенсионное обеспечение, были вычеркнуты из жизни общества. Интересно, что налоги (и немалые), в том числе и в Пенсионный фонд, они платили постоянно.

– Расскажите, где производятся свечи, лампады, подсвечники для храмов.

– Одним из подразделений Русской Православной Церкви является художественно-производственное предприятие «Софрино», оно главным образом и занимается изготовлением церковной утвари. Это кадила, престолы, иконостасы, облачения, ладан и др. – все что необходимо для богослужения. Конечно же, один завод не способен обеспечить все храмы и монастыри России и зарубежья, поэтому за последние 15–20 лет появилась масса других предприятий, частных структур, артелей, иконописных мастерских, которые также работают на нужды Церкви. Произведения искусства, конечно, изготавливаются частным образом, это единичные вещи, а массовое производство лежит главным образом на «Софрино».

– А как формируются цены на те же свечи, иконы, книги, которые можно приобрести в любом храме? Как определяется пожертвование за совершение Таинств?

– Цены на предметы, которые распространяются в храмах, определяются исходя, в первую очередь, из себестоимости продукции и предлагаемой суммы пожертвования. Нужно понимать, что мы не сами свечи катаем. Чтобы их изготовить, нужно найти воск, оплатить труд рабочего. И раздавать бесплатно, например, книги, мы не имеем возможности. Поэтому каждый человек, приобретая что-то, тем самым оплачивает себестоимость и жертвует на нужды храма. В древности христиане приносили с собой все, что необходимо для службы, – свечи, вино, ладан. Сейчас это уже невозможно.

Что касается Таинств, то их нельзя оценить. Мы пишем лишь предлагаемую сумму пожертвования за совершение некоторых Таинств (Крещения, Венчания, Соборования). Она не является обязательной для всех, а для нуждающегося человека Таинства совершаются бесплатно. Но порою бывает так: приходит человек, имеющий деньги, и ничего не жертвует, а старушка, у которой пенсия три тысячи рублей, оставляет из них пятьсот.

– Иногда можно встретить людей с кружками, ящиками, которые на улицах просят деньги на строительство и нужды того или иного храма. В этом не может быть обмана?

– В Саратове есть возможность отслеживать и контролировать ситуацию. Например, в Москве это сделать намного сложнее, поэтому кто-то просто переодевается и так зарабатывает. Если у вас возникли сомнения, всегда можно спросить человека, откуда он, есть ли у него документ, подтверждающий принадлежность к тому или иному храму или монастырю. Если никаких документов у просящего нет, стоит усомниться, и, если вы действительно желаете оказать помощь Церкви, лучше в таком случае просто прийти лично в храм и внести пожертвование на какие-то конкретные цели. К примеру, если к нам обращаются такие люди, я говорю: «Вы можете пожертвовать на реставрацию храма, благоустройство территории, на воскресную школу, обеды для нуждающихся».

Когда человек жертвует, он помогает не только кому-то другому, но и себе. Расставаясь с чем-то, мы учимся жить ради других. Ведь когда мы делаем что-то ради Бога, наше сердце смягчается.

– Я знаю о ситуациях, когда настоятели храмов, священнослужители звонят в ту или иную организацию и просят пожертвовать на храм. На ваш взгляд, это этично?

– Когда мы знаем, что какому-то человеку тяжело, ему нужна поддержка, мы можем за него попросить. Это нормально, в этом нет ничего предосудительного. Но ведь и священник просит не на свои личные нужды, не для себя. Он старается не только восстановить храм, но и создать общину, помочь другим людям и предлагает в этом поучаствовать тем, кто считает себя христианами.

Когда настоятель обращается к директору предприятия, он на самом деле только предлагает ему сделать пожертвование на храм. Решение всегда остается за тем, у кого просят. На наши просьбы кто-то из руководителей откликается, кто-то отказывает в резкой форме. И порой они даже не подозревают, что не только храм находится в тяжелом состоянии, но и сам священник живет в страшной нужде. Ведь батюшка, возможно, живет под гнетом проблем – крыша валится, сотрудникам нечего заплатить, дома ждет семья. Как, на что он живет? К сожалению, этот вопрос никого в большинстве случаев не интересует. И часто в селах священники не живут, а просто выживают.

Редко в наши дни люди сами задумываются над вопросом: «А чем лично я могу помочь храму?». Вот ко мне подошел сегодня человек на улице с претензией: «Почему вы тротуар не делаете?». Хотя тротуар за церковной оградой – городская территория. Но дело даже не в этом, просто, если возник такой вопрос, – придите и помогите нам сделать этот тротуар, поучаствуйте в решении проблемы. Ведь то, что мы делаем, нужно не только нам, а всему обществу. Человек может не верить, это его право, но важно помнить, что в этот храм ходили наши отцы, деды. И на самом деле уже даже ради этого стоит поучаствовать в его возрождении.

Беседовала Виктория Федорова
Взгляд-Православие

Люди, которым мы задавали этот вопрос — почему ты не принадлежишь к Русской Православной Церкви? — хорошо нам известны. Это не худшие представители сегодняшнего российского общества, поверьте. Напротив. Неумным, безнравственным, циничным людям мы просто не стали бы задавать этот вопрос. Людям, с которыми нас ничто не объединяет, не роднит — тоже не стали бы. Наши собеседники дороги нам. Это наши друзья, наши верные товарищи, это сильные, талантливые люди, умеющие делать добро, помогающие жить подчас уже самим фактом своего существования.
Оставляя за ними право на их собственное мнение и на его выражение, радуясь общественной свободе, предоставляющей каждому такое право, мы, тем не менее, не можем быть безразличными к тому факту, что наши ближние отвергают Церковь.
Во-первых, нам хотелось бы, чтоб они тоже стояли на самой прямой и верной дороге к небу. Это вопрос отношения к ближнему, вопрос любви. Во-вторых, это вопрос испытания истины. Когда люди отвергают то, что мы принимаем как свое и всеобщее спасение,— вызов требует ответа.
В-третьих, нам обидно за Церковь, которая теряет ТАКИХ ЛЮДЕЙ. Церковь должна прирастать и процветать такими личностями, такими гражданами, такими профессионалами, наконец, если она хочет иметь будущее, достойное ее предназначения.
Чья это вина — то, что мы теряем хороших людей? Их? Наша?
Мы благодарим всех наших респондентов за согласие и участие. Все они согласились легко и охотно — уговаривать никого не пришлось. И знаете почему?
Потому что им самим интересно, что Церковь ответит. Они нуждаются в ее ответе — сознательно или подсознательно. Они хотят, чтоб люди Церкви их переубедили — даже если сами себе в этом не признаются. Поэтому мы обратились к настоятелю Свято-Троицкого собора города Саратова игумену Пахомию (Брускову) с просьбой ответить нашим оппонентам.

Ирина, 42 года, менеджер:

— Не вижу смысла в том, что в Церкви происходит. Не могу, например, понять, зачем нужно изо дня в день монотонно повторять одни и те же тексты. И какой смысл в моем присутствии при произнесении этих текстов. Ну, кому это нужно, скажите — Богу? Зачем это Ему? Людям? Но зачем людям слушать или произносить одно и то же много раз? Если им нужно просто знать этот текст, они могут взять книгу и прочитать. Или им нужно каким-то образом выражать свое согласие с этим текстом? Но зачем его выражать, если Бог всеведущ? Он и так знает, с чем человек согласен, а с чем нет.

Я читала книжку, где всячески подчеркивается отличие Православия от первобытной магии. Но что это, если не магия — ритуальное повторение одних и тех же текстов изо дня в день? Если уж на то пошло, мне ближе протестанты, чем православные. Для протестантов главное — смысл текста. Знание, понимание этого смысла. Вот почему они читают этот текст на современном языке — на языке той страны, в которой служат. В России — на русском. А для православных главное — ритуал произнесения. Поэтому они используют малопонятный церковнославянский. Я не вижу разницы между молитвой и заклинанием, хоть мне и твердят, что эту разницу я обязана видеть.

Еще я обязана видеть разницу меж идолопоклонством и почитанием иконы в Православии. Но тоже не вижу, извините. Меня призывают поклоняться якобы не самой иконе, то есть не доске, не краске, а тому, что изображено. То есть икона — это символ. Но если это только символ, какой смысл во вполне физическом контакте с этим символом? Зачем люди прикладываются к иконам?

— Дело в том, что молитвы — это не просто тексты. Нас часто спрашивают: как вашего Бога увидеть? Для того, чтобы Бога увидеть, надо сердце свое сделать чистым. Каким образом? Следуя опыту тех людей, которые прошли уже этот путь. Когда мы хотим научиться тому, чего не умеем, мы всегда принуждены обратиться к тем, кто уже это умеет, и попросить нас научить. Иначе нельзя. Нельзя научиться играть на музыкальном инструменте, не зная нот. Святые оставили нам свой опыт — опыт следования за Христом — и этот опыт заключен в словах их молитв. Я не думаю, что женщина, которой молитва кажется первобытным магическим заклинанием, когда-либо брала в руки молитвослов и пыталась молиться по нему. Если бы она попыталась это делать в течение какого-то времени, хотя бы в течение двух недель, ее отношение к этим текстам изменилось бы. Действительно, если повторять молитвы как заклинание, как заговор, как некую формулу, которую человек произносит, не прикладывая ни сердца своего, ни сознания,— можно сойти с ума. Но в Церкви совсем иначе. Произнесение молитв — не самоцель. Мы произносим молитвы и спрашиваем себя, согласно ли наше сердце с этими словами. А если оно не согласно, то в нашем сердце есть проблема. Чтобы человек развивался, чтобы он становился личностью, нужен труд, нужно учение и нужно повторение, конечно. Вспомним молитву оптинских старцев — удивительная молитва! «Господи, дай мне душевное спокойствие, чтобы встретить все, что принесет наступающий день… Дай мне всецело предаться воле Твоей святой… Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая…». Если человек каждое утро молится этими словами, он напоминает себе о том, что в его жизни важно и как ему надлежит жить. Если он не будет делать этого усилия, напоминать себе об этом, он быстро об этом забудет.

Теперь о почитании икон, о традиции прикладываться к ним. Да, икона — это только изображение. Фотография вашего ребенка — тоже всего лишь изображение. Но вы почему-то носите ее в бумажнике, держите на рабочем столе, куда бы ни ехали — всегда берете с собой. А портрет умершего члена вашей семьи — почему он висит на стене в вашем доме? Таково свойство человека — он не может быть равнодушен даже и к изображению того, что ему дорого. Да и к собственному изображению мы, как правило, неравнодушны.

Есть замечательный пример из жизни Стефана Нового, мученика, пострадавшего в период иконоборчества. Когда его привели на суд к императору и стали обличать в «идолопоклонстве», он попросил у императора монетку с его, императора, изображением, затем плюнул на эту монету, бросил ее на землю и стал топтать. Император разгневался, а мученик сказал ему: «Царь, как же нам тогда относиться к тому, что твои люди топчут и сжигают изображения нашего Господа?».

Чувство, которое заставляет православного христианина прикладываться к иконе,— это чувство благоговения, чувство любви к святыне. Человеку, который не испытывает этих чувств, трудно это объяснить.

* * *

Станислав, 55 лет, журналист:

— Я не хожу в церковь, потому что не вижу необходимости подтверждать свою веру на людях. Отношения с Богом — это отношения интимные. Верить в Бога — это естественное свойство человека, это то же, что дышать. И это не нуждается в обрядах. Я исполняю заповеди. Это и есть мое служение Ему. Я уважаю церковных людей, тех, кто очень искренне к этому относится. Но сужу человека не по участию его в церковных обрядах, а по поступкам.

У меня двойственное отношение к недавно выстроенным храмам, и вот почему. Я знаю, что эти богатые спонсоры, или как их — жертвователи,— они жертвуют на строительство храма, ограбив перед тем тысячи людей. Они воруют миллиардами, а на Церковь жертвуют миллионы. А нам предлагают восхищаться их «добрыми делами». Еще и потому мне в храм не хочется.

И все-таки это, наверное, не совсем мне чуждо. В молодости, в советские еще времена, я работал в Рязани и однажды зашел там в старую церковь. Народу было совсем мало. Пел хор. Горели свечи, и сверху проникал свет. Сколько лет прошло, а я помню эти минуты. Я почувствовал, что моя душа отдыхает.

— Станислав считает, что его любовь к Богу не требует никаких внешних проявлений, поскольку глубоко интимна. Но мне хотелось бы спросить его: а любите ли вы своих близких? Да? А что вы делаете для них? Все, что можете? А могли бы вы представить себе такую любовь к близким, которая не заставляла бы вас ровно ничего для них делать и не нуждалась бы — по вашему же выражению — ни в каких внешних проявлениях? Вот так же и вера, по слову апостола, без дел мертва. Вера — это не субъективное переживание, а следование Слову Божьему. Станислав считает, что он соблюдает заповеди. Что он имеет в виду? Десять заповедей, данных Моисею? Действительно, по ним «отчитаться» просто: не убивал, не крал и даже не прелюбодействовал. Но может ли этот человек с уверенностью сказать, что он любит своих врагов, как заповедал Спаситель? И разве он не знает — если он читал Евангелие — что Христос заповедал нам участвовать в Евхаристии (Ин. 6, 54–56), а Евхаристия совершается только в Церкви?

Обратите внимание на то, чем кончается монолог Станислава: он вспоминает, как много лет назад вошел в старую маленькую церковь в Рязани… Что он почувствовал тогда, в глухие советские годы? Он почувствовал, что попал к себе домой. Его душа это ощутила. Но потом он почему-то сказал себе: ладно, было и хватит. И не пошел дальше. Не послушал собственную душу, потянувшуюся домой…

Кстати, о наших жертвователях. Не от одного Станислава приходилось слышать, что храмы строятся «на ворованные деньги». Вообще, законность или незаконность получения каким-либо гражданином денежных средств — это дело правоохранительных органов, Церковь в этом разбираться не обязана совершенно. Я вполне допускаю: среди денег, пожертвованных на строительство храмов, на другие нужды Церкви, могут быть деньги, полученные небезупречным путем. Но если человек хотя бы часть полученных таким путем денег отдал на строительство церкви в отдаленном селе, где много лет никакого храма не было, можно надеяться, что это ему зачтется. И что зло в данном случае обернется благом.

* * *

Александр, 34 года, редактор одного из саратовских изданий:

— Я бы сказал так: хожу в храмы, но не в Церковь. Исполнение церковных обрядов — это не главное назначение храма для меня. Я убежден, что большинство старинных церквей — тех, которым более двухсот лет,— строились именно на «святых местах», на местах с огромной положительной энергетикой, эти места выбирали посвященные люди. Вот почему в этих храмах по сей день чувствуется присутствие Бога. Но в «Утоли моя печали» я принципиально не пойду. Не может быть храма там, где был планетарий. Энергетика оттуда ушла, я чувствую это за версту. Никакой священник не сможет это здание на самом деле освятить.

Я считаю Серафима Саровского своим покровителем после посещения Дивеева, потрясшего меня до глубины души. Но женщины, с которыми я столкнулся в нашем саратовском храме Серафима Саровского, своими замечаниями и нравоучениями отбили у меня всякую охоту молиться.

Когда у нас родилась дочь, ее жизнь была в опасности из-за сложных родов. И произошли два события, которые стали для меня спасительной ниточкой. Первое: обокрали мою квартиру. Причем воры не тронули ничего из детских вещей. Второе: в тот же день я пошел в Духосошественский храм, и ноги сами привели меня к иконе Ксении Петербургской (дочь мы уже решили назвать Ксюшей). Молясь, я простил тех, кто нас обокрал. Я почувствовал, что это была своего рода жертва за жизнь нашего ребенка. На следующий день врачи сказали нам, что жизнь Ксюши вне опасности.

Однажды я решил исповедаться. Отнесся к этому очень серьезно. Но у батюшки не было никакого понимания. Было ощущение, что он просто исполнил какую-то формальную обязанность. И я понял, что церковь — это только социальный институт. А вера, даже конкретно — православная вера — существует помимо этого института, как бы вокруг него. Поэтому я считаю себя православным, хотя с момента первой своей исповеди ни к одному священнику близко не подходил.

— То, что Церковь — это не просто здание с крестом наверху, то, что это не совсем обычное место — интуитивно чувствуют многие из тех, кто Церковь отвергает. Многие пытаются ею воспользоваться, ничего ей при этом не отдавая: «Когда тяжело — захожу в церковь, постою, поставлю свечку… Но больше ничего делать не буду». Это такой утилитарный подход. И он характерен для Александра. Он съездил в Дивеево, и его там пробрало. Не удивительно. Один человек мне рассказывал, как вошел в древний храм в Абхазии: «Нахлобучило конкретно». Ну а дальше-то что? Преподобный Серафим Саровский, которого Александр считает своим покровителем, неотрывен от Православной Церкви, так же, как и Ксения Петербургская, которая помогла маленькой дочке Александра. А чем он им отвечает? Где его благодарность? Их помощь он принимает, но Церковь, к которой они принадлежали, отвергает. Называет себя православным, но в чем его православность — непонятно. На ее месте — оккультные рассуждения об энергетике. Совершеннейшая путаница.

* * *

Анастасия, 27 лет, домохозяйка:

— Одно время я ходила на службы более или менее регулярно. И у меня сложилось очень неоднозначное впечатление. Для священнослужителей процесс важнее результата. Соблюдение всех правил важнее Того, для Кого это все делается. Церковь — это не только место для молитвы, это еще и жестко структурированный институт. В него вписываются те, кто не задает лишних вопросов, а смиренно исполняет указания батюшек. А тот, кто задает вопросы, кто пытается что-то себе уяснить и обосновать свое пребывание в Церкви,— тот в ней не ко двору. Это не приветствуется! Вот почему я не знаю, православная ли я. Не лучше ли просто быть христианином, молиться и соблюдать заповеди? А «православность» воспринимать как какой-то особый вход, которым можно воспользоваться или не воспользоваться. Можно пройти общим входом, хотя это и сложнее. То есть меньше шансов дойти.

Но при всем этом я хотела бы воспитать свою дочь так, чтобы она не имела этих сомнений. Чтобы для нее вполне естественно было пребывать в Церкви. Сомнения — это ведь такая уловка мозга. Сомнения — от интеллекта, а вера — от сердца. Если сердцем правит голова, это очень грустно. Поэтому я молюсь, чтоб хотя бы дочь избавилась от сомнений.

— Анастасия также понимает — соприкоснувшись с Церковью, она соприкасается с чем-то высоким, с чем-то, что может поднять, вдохновить. Не случайно же она желает этого блага своей дочери! Но сама предпочитает некий другой путь, потому что ей кто-то чего-то не объяснил в храме, не был к ней внимателен. Но дело вот в чем: если человек действительно хочет найти ответы на свои вопросы, он их найдет. Хотя жаль очень, что ему приходится пробираться через такую чащобу. Да, у нас не хватает священников, не хватает пастырей, которые готовы этим заниматься, и это горько, и хочется сказать людям: простите, что мы не всегда можем вам помочь. Но с другой стороны, из своего пастырского опыта я знаю, что очень часто человек, как бы просящий совета у священника, на самом деле не собирается этому совету следовать. А когда священник в конце концов говорит ему: «Раз ты меня не слушаешь, делай, как хочешь», человек обижается: «Я так и знал, что Церковь не может помочь мне в моих проблемах». Обращаюсь через вас к Анастасии: приходите, поговорим, я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Кстати, это не только Анастасии касается. Это касается всех ваших собеседников.

* * *

Виктор, 28 лет, фотохудожник:

— В юности, в 18, кажется, лет, я очень хотел поговорить с каким-нибудь хорошим батюшкой. Не удалось. Батюшки у нас слишком занятые, чтоб с каким-то нищим студентом говорить. Знакомая бабушка посоветовала сначала службу отстоять, потом свечку купить, потом иконку. А потом уж к батюшке идти. Но меня такой расклад не устроил.

Потом были прочитаны книги. Вузовские учебники по мифологии, религиоведению, некоторые исторические труды… И в итоге я верую. В некоего своего единого Бога. Не принадлежащего ни одной из религий. Хотя мне нравится, например, буддизм, своим положительным началом и духовностью. Христианство я тоже принимаю. Но нынешнее российское Православие — нет.

Почему? Потому что оно агрессивно. Оно навязывает себя обществу. Как отец пятилетнего сына, я против преподавания Православия в школе, хотя не против того, чтобы дети были осведомлены о разных религиях. Но это должен быть толерантный курс — все религии должны быть представлены равно, ни одна не должна преподноситься как истина в конечной инстанции. Когда мой сын вырастет, он сам сделает выбор. А чтоб ему что-то навязывали сейчас, я не хочу.

— Виктор считает, что Церковь агрессивна и навязывает себя обществу, что общество и государство принуждены все время оглядываться на Церковь, учитывать ее мнение…

На самом деле, Церковь никому ничего не навязывает, она свидетельствует об истине. Если общество безнравственно, оно всегда осуждает Церковь, потому что Церковь ему мешает. Но Церковь неотделима от народа, и она чувствует за него, за его состояние ответственность. Ответить на вопрос: «Почему основы православной культуры, а не толерантный курс всех религий?» — очень просто: ваш ребенок начал говорить на русском языке, а не на китайском. Человеку свойственно передавать своим детям то, чем он сам владеет. Язык, культуру, нормы морали, нормы поведения. Вы ведь не только говорить сына научили, вы научили его еще умываться по утрам и почему-то не сказали так: пусть пока бегает неумытый, а подрастет — сделает выбор, умываться или нет. Исходите хотя бы из того, что преподавание ОПК уж точно не принесет вашему ребенку никакого вреда, а вот многое другое — широко распространенное, общедоступное и действительно навязываемое — может принести колоссальный вред. Логичней тревожиться об этом, а не о том, что вашего сына «зомбируют» Православием.

Этот абстрактный Бог, которого Виктор себе выдумал на основе вузовских учебников… Он настолько абстрактен, что и относиться к нему можно только абстрактно, не принимая всерьез. Такой Бог ничего от меня не требует, а значит, и я ему ничем не обязан. Живи как хочется и как удобно, да при этом еще и совесть спокойна — я верующий. Верить надо во что-то конкретное, а не так — «что-то такое там есть». Бог христиан — это живой Бог, это Личность, с которой человек вступает в диалог и перед которой он смиряется, осознавая собственное несовершенство. Впрочем, я полагаю, что буддисты Виктора в его рассуждениях тоже не поддержали бы.

* * *

Алла, 51 год, филолог, преподаватель:

— Парадокс в том, что в храмах я бываю почаще иных, называющих себя православными. Я с юности очень люблю церковную культуру и архитектуру, и хоровую музыку, и иконопись. По великим праздникам всегда стараюсь побывать на службе, конечно, там, где хороший хор. Много ездила по старинным русским городам и везде спешила видеть храмы. Во всех музеях прежде всего прочего ищу экспозиции старинных русских икон.

Притом не крещена, и теперь, в солидном возрасте, точно знаю, что креститься не буду. Почему? Мне очень хочется вам встречный вопрос задать. Вы действительно верите, что к некоей деве из Назарета явился архангел Гавриил… и далее по тексту? Вы действительно верите во все эти события как в реальность? Я, простите, в это поверить не могу. Я еще в четырехлетнем возрасте в Деда Мороза со Снегурочкой не верила. Так уж я устроена — не верю в то, чего не бывает. Религия для меня — это богатейшая культура, но это не истина и не то, чем я должна определять всю свою жизнь.

— Алла, если разобраться, тоже пользуется тем, что ей дает Церковь, не желая при этом Церкви ответить. Если религия, создавшая такую культуру,— это просто вымысел, то как же эта культура может быть такой богатой и глубокой? Если древняя икона вдохновляет ее, то надо, наверное, задуматься о том, чем вдохновлялся иконописец. Троица Рублева — это ведь не просто красивая икона, это свидетельство красоты неземной. То же можно сказать и о духовной хоровой музыке.

Что же касается Деда Мороза со Снегурочкой, то есть утверждения Аллы о том, что она не может верить в «то, чего не бывает»,— это не такой простой вопрос. У каждого из нас есть определенный жизненный опыт, какие-то научные познания и привычка объяснять окружающий мир причинно-следственным образом: вода замерзла, потому что температура опустилась ниже нуля. Но каждый из нас при этом чувствует: материальным, причинно-следственным образом мира не объяснишь, возможности научного познания ограничены. Первое, что нельзя объяснить в научных терминах,— это сам человек, личность. В принципе, что такое человек? Белковый организм, замкнутая биологическая система. Значит, все, что с ним происходит — его чувства, его реакции, его поведение,— обусловлено движением молекул, какими-то биохимическими процессами? Нет, однако, любой из нас понимает — биохимическими процессами личность не объяснишь и не исчерпаешь. Человек встречается с Творцом внутри себя, в собственных глубинах, а ведь с Аллой именно это происходит, когда она смотрит на свои любимые иконы, хотя она и не хочет этого признавать! А когда эта встреча произошла, когда она осознана, тогда человек должен поверить во всемогущество Бога, в Его любовь к людям и уже не говорить «такого не бывает».

* * *

Виктория, 33 года, домохозяйка:

— Я — мать ребенка-инвалида. Вы знаете, что это такое? Нет, вы этого не знаете, если в вашей жизни этого нет. Жизнь моего сына зависит от страшно дорогих лекарств, и я годами живу в страхе, что не будет этих лекарств или не будет на них денег. И у нас еще не худшее положение. Я как отлежу с сыном в больнице месяца три, такого там насмотрюсь….

И когда я вижу, как очередные купола кроют позолотой… Мне просто хочется кричать: да отдайте же вы эти деньги больным детям, если вы на самом деле исповедуете религию любви, если ваш Бог действительно велел вам любить ближнего! Дети погибают, а они строят один роскошный храм за другим, и ужасно этим довольны: «За год в нашей епархии построено столько-то храмов». Постройте вместо всех этих храмов одну детскую больницу с нормальным современным оборудованием, сделайте так, чтобы она была действительно бесплатной для всех нуждающихся. Вот тогда я вам поверю. А пока ваша Церковь — не для меня.

— Очень жаль Викторию. Я думаю, что ее слова — это просто выплеск боли и огромной обиды на общество, неспособное ей помочь. Да, благотворительная деятельность Церкви сегодня очень и очень ограничена. По объективным причинам. Церковь — совсем не богатая организация. И «роскошные храмы» (если их можно этим словом назвать) мы строим не за собственные деньги, а за счет средств благотворителей. Но, в конце концов, нужно понимать: эти храмы заполняются людьми. Такими же людьми — с такими же бедами, проблемами, трагедиями. Среди моих прихожан есть родители детей-инвалидов, и у многих из этих детей положение, возможно, еще и похуже, чем у ребенка Виктории. Тем не менее и они сами, и их дети радуются, видя, как золотятся над городом новые купола. Потому что благодаря Церкви они обретают силы, укрепляются духом.

* * *

Наталья, 39 лет, журналист:

— Я — христианка по убеждению своему, но вот православной мне быть не хочется. РПЦ раздражает меня своей нетерпимостью. Она считает, что обладает монополией на истину, а другие религии, другие церкви, в том числе и христианские, не имеют в ее глазах права на существование. Или, как минимум, неполноценны по сравнению с ней. Вместо братского отношения — вражда, конкуренция, и методы в этой конкуренции используются нечестные, а именно — поддержка государства. И все это под лозунгом «Мы — православная страна». Да, государственной религией России в течение веков было Православие. Но о чем это говорит? Только о принуждении, о несвободе. Попробовал бы кто исповедовать иную религию, хотя бы католичество,— при Иване Грозном! Да и при Николае Втором, в общем, не рекомендовалось от стада отбиваться. Не было бы принуждения, имели бы люди свободу выбора веры — картина была бы совсем иной. РПЦ пора, наконец, освободиться от этого державного подхода, признать себя всего лишь одной из конфессий, обитающих на российской территории. Это было бы ей самой на пользу, кстати, послужило бы ее обновлению, оживлению религиозного чувства.

— Православная Церковь пользуется поддержкой нынешней российской власти? А какую религию поддерживает власть в Израиле? А в Италии? В Греции? И никто этому не удивляется, заметьте.

В том-то и дело, что мы — не просто «российская территория», а Россия. Наша культура — не от буддистов, не от мусульман и даже не от протестантов. Православие в российской истории было не тем, что навязывалось силой, а тем, что из века в век создавало государство, создавало народ. Мы не вправе терять свою национальную идентичность, свое лицо. Поэтому то, что вновь избранный президент в день инаугурации едет не куда-то еще, а именно в православный храм и на глазах у всей страны принимает благословение Церкви,— вполне естественно.

Вот пример из Интернета, один из бесчисленных диалогов после смерти Патриарха Алексия II. Пользователь №1 возмущается пышностью похорон, трансляцией и т. д., ведь покойник всего лишь «лидер одной из конфессий», не более того. Пользователь №2 сходу отвечает: «Простите, он не лидер одной из конфессий, а Патриарх всея Руси». Этого достаточно!

О «монополии на истину», о пресловутой «нетерпимости православных» с точки зрения нашей собеседницы Натальи и других. Если человек выбирает Православную Церковь, то он выбирает ее не как товар в магазине, не как одну из многих равноправных конфессий (версий), а как единственный подлинно спасительный путь. Вот почему отвергается экуменизм, вот почему не будет никаких общих служений. Говоря Православной Церкви «да», человек неизбежно говорит всему остальному «нет». Вот в чем состоит, собственно, наша «нетерпимость». Но из этого не следует нетерпимости во внешнем смысле этого слова. Русская Православная Церковь считает своим долгом предупредить общество об опасности некоторых сектантских культов и распространению этих культов противостоять, но она не покушается на свободу совести как конституционную норму и никому не навязывает себя силой. Мы вообще никому себя не навязываем, мы существуем больше тысячи лет и будем существовать, пока этот свет существует. А для диалога с другими религиями мы открыты, и тому немало подтверждений.

Вот то, что я мог бы ответить респондентам журнала, объясняющим, почему они не принадлежат к Православной Церкви. Однако… на самом деле они не идут в нее вовсе не поэтому. То есть не потому, что они здесь изложили. Человек, который не хочет идти в Церковь, ищет каких-то внешних причин, а на самом деле причина в том, что в Церкви ему с неизбежностью придется оглянуться на себя, оставить самооправдания и заняться собой. Все эти отклонения — борьба с ИНН, с паспортами, призывы к восстановлению монархии — это ведь тоже чтоб собою не заниматься. И отсюда же — обвинения в адрес Церкви: «В Церкви все плохо». Но если в ней плохо, давай вместе с тобой постараемся сделать лучше. Помоги Церкви обновить лицо, поучаствуй в этом. Примени собственный профессионализм, жизненный опыт. Задавай вопросы, если они у тебя есть, только задавай их не со стороны, а как человек, в свою Церковь, к себе домой пришедший.

Подготовила Марина Бирюкова
Журнал "Православие и современность" №10 (26) 2009 год

Довольно часто ― в СМИ или в Интернете ― сталкиваешься с оборотом «Церковь должна». Иногда он может звучать по-другому: «Я не хожу в храм, потому что…». Или ― «если Церковь хочет сохранить влияние, она обязана…». Иногда в таких высказываниях сквозит раздражение, иногда — искреннее, подчас даже благожелательное недоумение. И это недоумение стоит попытаться разъяснить.

Я начну с, возможно, часто повторяющегося мотива: «Церковь должна выступать за правду». Церковь должна поддержать справедливую борьбу одних и осудить преступления других, и то, что она не делает этого, вызывает негодование и упреки в служении сильным мира сего. Что можно сказать на это?

Люди — очень конфликтные существа; это одно из проявлений первородного греха. Племена, народы, государства, корпорации, сослуживцы, соседи, даже супруги — без конца выясняют отношения, уточняют границы своей власти и устанавливают, кто главный. Животные тоже грызутся за территорию, но у человеческих конфликтов есть одна особенность — все их участники борются за правду. Ни в одном столкновении никто не говорит, что находится на стороне сил зла и его дело неправое. Все сражаются за справедливое и достойное дело против злых и порочных врагов. Выслушайте обе стороны конфликта — и Вы услышите две совершенно разные истории, в которых роли героев и злодеев будут распределяться противоположным образом. Особенность человека — и одно из отличий его от животных — в том, что ему нужно быть не только победителем, ему нужно чувствовать себя правым. Мы не можем убежать от вложенного в нас Богом нравственного закона; мы можем только уверять себя, что наши поступки ему соответствуют. Поэтому любой конфликт — если мы спрашиваем его участников — происходит между святыми и святыми, безупречные праведники бьются с безупречными праведниками. И Басаев считал себя человеком справедливым, борющимся за правое дело.

Будучи неколебимо уверены, что стоят за правду, люди негодуют на Церковь за то, что она их в этом не поддерживает. Но Церковь стоит на том, что кроме бесконечно враждующих человеческих правд есть Правда Божия; и перед лицом этой Правды любой человеческий конфликт не есть конфликт между праведниками с одной стороны и грешниками — с другой; на обеих сторонах конфликта стоят грешники. В то время как участники борьбы хотят, чтобы их ободрили, уверили, что они поступают правильно, избавили от всех сомнений, Церковь говорит о покаянии — внимательном исследовании своей совести и готовности поставить свою правоту под вопрос.

Укажу на недавний пример — в Интернете я встретил обращенные к Церкви упреки, что она не поддержала выступления жителей Дальнего Востока против таможенных пошлин на иномарки. Естественно, что участники этих выступлений защищают свои вполне понятные интересы — пошлины помешают им кормить свои семьи; но есть и другие люди, которым тоже надо кормить свои семьи,— работники отечественного автопрома, которые тоже устраивают демонстрации. Должна ли Церковь занять сторону одних против других в этом конфликте интересов? Послужит ли она этим обществу? Даже с мирской точки зрения — нет; если Церковь просто начнет поддерживать одних против других, она скоро перестанет быть моральным авторитетом для кого-либо. Другой пример — недавняя горестная война в Южной Осетии. Русская Православная Церковь воздержалась от каких-либо воинственных заявлений, не приняла под свой омофор Абхазские и Югоосетинские приходы, к разочарованию многих; это не значит, что Церковь поддержала (или отказалась поддержать) какую-либо сторону. Это значит, что миссия Церкви в мире состоит не в том, чтобы поддерживать правую сторону; миссия Церкви состоит в том, чтобы служить примирению. А заняв какую-то одну сторону, вы не можете быть миротворцем. Чтобы разнимать дерущихся, надо для начала воздерживаться от участия в драке — хотя дерущиеся с обеих сторон будут упрекать вас в нежелании поддержать «правое дело».

Люди, которые считают, что Церковь должна осудить их политических или национальных врагов, упускают из вида одну важную особенность человеческой жизни; впрочем, не они одни. Особенность эта состоит в том, что хотя мы и терпим обиды от наших ближних, наши главные враги — не они. Наибольшего вреда они просто не в состоянии нам причинить. В этом мире мы постоянно страдаем от поведения других людей — но люди, от поведения которых мы страдаем больше всего,— мы сами. Это заметно и на уровне народа, который истребляет себя алкоголем и абортами, и на уровне отдельных людей. У каждого человека есть враг, который постоянно причиняет ему великий вред,— это он сам. Это бывает ясно, когда человек очевидным образом разрушает свою жизнь тем же алкоголем, наркотиками или другими безрассудными и вредными делами. Это бывает не так заметно, когда он тихо растрачивает свою жизнь на что-то пустое, вроде пива и сериалов.

Но Церковь говорит и об абсолютном, непоправимом зле, которое мы можем себе причинить,— о вечной погибели. Это зло нам не может причинить никто другой — дурные люди и бесы могут соблазнять или запугивать нас, но не могут заставить. Поэтому Церковь больше говорит не о том, как плохи ваши враги; она увещевает вас не быть врагом самому себе. Предаваясь вражде и ненависти, вы разрушаете, прежде всего, себя — и Церковь не поддерживает вас в вашей вражде, потому что отнюдь не желает вам разрушения и гибели. Это не значит, что ваши враги правы; это значит, что они подобные вам грешники, так же опустошающие свои души и так же нуждающиеся в покаянии.

Покаяться — это, в частности, приобрести другой взгляд на мир, на то, что достойно и недостойно, на то, что важно и неважно. И в этом отношении взгляд Церкви, взгляд верующих христиан принципиально отличается от взглядов мира сего. «Помни о смерти» — высказывание, восходящее еще к языческой античности; в Церкви оно приобрело особое звучание. Помнить о смерти — не значит пребывать в унынии, в страхе или в тоске. Это значит уметь отличать важное от неважного, то, что позволит нам встретить свой последний час на этой земле с миром и надеждой, от того, что обернется бесплодными сожалениями и отчаянием. Кажется, что мы живем в культуре, в которой смерти очень много — уголовная хроника и репортажи с места катастроф приносят изображения мертвых тел в каждый дом, герои кинобоевиков льют моря правдоподобно показанной крови. Но при этом смерть воспринимается как что-то почти игровое, люди отказываются всерьез осознавать свою смертность. Смерть, которая подводит итоги, которая ставит нас перед лицом того выбора, который мы совершили в течение жизни, выдавливается за пределы осознания. Возможно, люди просто не хотят себя удручать; но на самом деле они себя обирают. Полноценная, осознанная, пробужденная жизнь — это жизнь в присутствии смерти; это жизнь, которая научает любить других людей и посвящать себя тому, что действительно важно.

За утверждениями «Церковь должна» очень часто стоит совершенно другой взгляд на мир — у людей есть какие-то излюбленные идеи, устремления, которым Церковь, на их взгляд, должна соответствовать. Эти устремления сами по себе могут быть и не обязательно злыми — просто Церковь стоит на другом. Слово Божие часто призывает нас «остановиться на путях наших». Все мы все время куда-то бежим, чего-то добиваемся, против чего-то негодуем, что-то поддерживаем, чего-то боимся, чего-то хотим — и Библия призывает нас перестать суетиться, остановиться и подумать, а зачем все это, и куда мы, собственно, так бежим. Утешат ли нас наши идеи и устремления на смертном одре? Будем ли мы рады тому, что посвятили им свою жизнь?

И вот когда мы остановимся, мы будем в состоянии услышать ту весть, которую проповедует Церковь — смерть побеждена, у нас есть Спаситель, и мы призваны служить не тем или иным идеям или лидерам, но Ему. Есть то, что бесконечно более важно и прекрасно, чем все, что нам предлагает этот мир, и есть Тот, кто достоин того, чтобы мы посвятили Ему нашу жизнь. Покаяние, которое проповедует Церковь, это не просто сожаление о своих недостойных поступках — это поворот к жизни, в центре которой стоит Христос. Покаяние является непрестанным, поскольку все мы постоянно соскальзываем к тому, чтобы помещать в центр нашей жизни что-то другое — какие-то свои собственные идеи, пристрастия или просто сиюминутные желания. Однако христиане — это те, кто принял решение, что в центре нашей жизни должен находиться Христос.

И все решения, которые мы принимаем, должны исходить из этого. Наши представления о том, что мы должны и что мы не должны, могут совпадать или не совпадать с представлениями светских людей; но наше главное расхождение — это основание наших решений и нашего отношения ко всему происходящему. Об этом основании говорит Апостол: Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы,— каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня (1 Кор. 3, 11–15) .

Иногда люди говорят: «Но Христос поддержал бы наше правое дело». Но Христос не союзник, не член той или другой партии, даже не избиратель — Он Господь. К Нему не приходят с вопросом, встанет ли Он на нашу сторону; к Нему приходят с вопросом: «Что повелишь мне делать, Господи?».

Сергей Худиев
Журнал "Православие и современность" №10 (26)  2009 год

Источник:  www.eparhia-saratov.ru

Бесконечные посты и соблюдение целого списка запретов – часто кажется, что именно из этого состоит жизнь христианина. Понять, какая связь между дорогой к Богу и бесконечными отказами себе в маленьких радостях жизни, довольно непросто. Мы встретились с настоятелем Архиерейского подворья- храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» г. Саратова игуменом Нектарием (Морозовым) и получили ответы на вопросы о тех сторонах церковной жизни, которые очень часто вызывают недоумение.

– Отец Нектарий, всем известно, что в жизни православного христианина есть немало разного рода запретов. Как это уживается с понятием христианской свободы, и главное – ради чего все эти «нельзя», зачем они нужны?

– Дело в том, что когда говорят о церковной жизни как о системе неких запретов – это всегда бывает ошибкой внешнего наблюдателя. Он видит что-то извне, но не может вникнуть в суть того явления, которое рассматривает. В христианстве нет запретов как таковых, ни об одной евангельской заповеди, ни об одном церковном правиле или каноне нельзя сказать, что они носят характер запрета. Все люди в мире не обязаны быть христианами, у каждого есть свобода выбора – становиться христианином, входить в Церковь или нет. Но даже если человек начинает жить церковной жизнью, его никто не может заставить определенное количество раз в год причащаться и исповедоваться, как, например, в дореволюционной России. Хотя и тогда это было правилом скорее административно-государственным, которое вовсе не отражает сущности самого явления Церкви. Христианство имеет своей целью дать человеку возможность непосредственного общения с Богом и единения с ним. Но последнее достигается не исполнением каких-то формальных правил и предписаний. Внутренний путь человека к Богу всегда очень длительный, трудный и подчас мучительный.

– Почему вы называете путь к Богу мучительным?

– Потому что у Бога нет препятствий для общения с нами, а препятствия есть только в жизни самого человека. Это грехи, страсти, которые есть у каждого из нас. И получается, что каждый раз, когда человек пытается приблизиться к Богу, он спотыкается на том или ином грехе, страсти. И тогда появляется понимание – для того чтобы идти дальше, надо от чего-то в себе отказаться, а это всегда непросто. А иногда такого понимания нет, и тогда человек годами бьется, стоит на одном месте. В то же время в истории Церкви есть множество примеров жизни людей, которые достигли возможного для человека совершенства и оставили нам в своих творениях опыт святой, подвижнической жизни. Но это опять же не свод каких-то правил и запретов, а свидетельство о том, как приходили к Богу они.

– То есть речь идет не о запретах, а скорее о неких рекомендациях?

– Люди, описавшие для нас свой опыт, были очень разными по темпераменту, по личным характеристикам и часто были друг на друга не похожи, но в то же время они были абсолютно согласны друг с другом в главном. И если взять творения святых отцов, то мы увидим, что каждый говорил практически то же, что и другой. Не потому, что они основывались на опыте друг друга, а потому, что путь к Богу в целом один и тот же. И опыт святых отцов лег в основу тех правил, которых придерживается Православная Церковь. Она их не навязывает, а именно предлагает человеку, в нее входящему, как некий наиболее удобный и совершенный путь к Богу. Дело в том, что Церковь именуется матерью по отношению к человеку. Естественно, что в детском возрасте родители обязательно устанавливают для ребенка правила, которым ему приходится следовать, – нельзя бегать босиком по лужам, поворачивать кран на газовой плите и др. Ребенку эти правила могут показаться совсем неочевидными, их важность понятна лишь из опыта. Также и Церковь заботится о каждом своем чаде. И есть правила, которые кажутся вначале непонятными, но за которые впоследствии человек благодарен. Это касается и постов в среду и пятницу, и тех многодневных постов в церковной жизни, которых четыре в году.

– А поясните, пожалуйста, в чем смысл такого частого отказа от привычной пищи? Когда человек узнает, что кроме Рождественского и Великого постов есть и два летних многодневных поста, Петровский и Успенский, то часто бывает очень удивлен.

– Дело в том, что святые отцы всегда считали пост началом добродетельной христианской жизни.

– ?

– Почему? В чем заключается сущность любого искушения, которое влечет за собой либо грехопадение, либо наоборот приобретение некоего опыта стояния в добре и верности Богу? Человек всегда искушается чем-то, что ему бывает приятно, что предлагается его воображению в качестве наслаждения. На одной чаше весов лежит заповедь Божия, возможность сохранить верность Богу в чем-то малом, а может, и великом, а на другой – удовольствие, которое человек хочет получить. Оно может быть очень различным, потому что накричать на кого-то, на кого ты зол, – это тоже удовольствие. И оказывается, для того чтобы остаться верным Богу, нужно себя заставить отказаться от этого наслаждения. А пост – это некий фундамент, приобретение самого первого и самого простого навыка отказа от чего-либо. Человек, как правило, любит есть определенные виды пищи и так, чтобы его ничто не связывало и не ограничивало. А пост дает первый опыт отказа от удовольствия. Пережив такой опыт, можно идти дальше. Как правило, люди, которые не могли держать пост, не могли исполнить и какую-то другую заповедь. Но, конечно, и в посте нужно рассуждение. Когда женщина ждет ребенка или кормит только родившегося младенца, ее плоть и так удручена, и нет необходимости ограничивать ее дополнительно.

– Со стороны человеку видится огромное количество запретов, и складывается мнение, что быть православным можно только в монастыре. А в миру либо невозможно, либо ну очень сложно и непонятно, ради чего?

– Есть одна замечательная книга Грэма Грина «Конец одного романа». Там есть такой эпизод: умирает главная героиня, женщина, чудесным образом обратившаяся к Богу. И человек, который ее любил, читает уже после смерти ее дневник и узнает, какие перемены произошли в ее жизни. И он бунтует против Бога, говорит: «Господи, я боюсь полюбить Тебя так, как полюбила она, потому что если полюбить – надо умереть, а я еще хочу жить». Приблизительно то же непонимание звучит и в вопросе. Почему-то людям порой кажется, что для того, чтобы быть с Богом, надо умереть, а человек может жить с Богом. Суть не в том, чтобы возложить на себя неудобоносимое иго тяжелых запретов, а в другом. Надо начать стремиться к Богу, а там уже сама совесть будет подсказывать на этом пути человеку, от чего ему надо отказаться. Вот пример. Есть очень распространенный вопрос: можно ли православному человеку смотреть кино? На него есть несколько уровней ответов. Смотреть фильмы, наполняющие душу грязью и нечистотой, однозначно нельзя. Но это все равно дело личного выбора, только совесть может подсказать. А можно ли смотреть фильмы, которые не повредят душе? Можно. Но, если на этот просмотр уходит много времени, что не позволяет прочитать молитвенное правило и не оставляет времени для попечения о своей душе, то, наверное, тоже не стоит. Но опять же никто не может сказать: нельзя. Человек сам понимает, что ему необходимо, а что нет. Или можно ли читать поэзию? Конечно, да. Но человек может сам прийти к такому внутреннему состоянию, когда для него всю поэзию заменит Псалтирь, а может и не прийти. У каждого свой путь постепенного возрастания.

– Получается, запретить может только совесть, а выполнять чисто механически запрет не имеет смысла?

– Не совсем. Хотя внешне выполняемый запрет, конечно, не даст человеку положения сына по отношению к Богу и даже наемника, а скорее – лишь положение раба. Надо отметить, что человек спасается в трех устроениях – раба, когда он просто боится наказания, наемника, который ищет награды и поэтому что-то делает, а от чего-то отказывается, и в устроении сына, который делает что-либо только из любви к своему небесному Отцу. В Ветхом Завете есть заповедь «око за око, зуб за зуб», которая уже неприменима в полной мере в христианстве. Если бы не было этой заповеди, то люди, которые жили в древнем страшном мире, убивали бы друг друга, ничем не смущаясь. Когда они поняли, что за неким действием следует противодействие, то они вынуждены были пересмотреть прежние порядки. Человек, живущий в современном мире, тоже может иметь самые различные устремления и желания. И любой закон, даже несовершенный, сдерживает и ограничивает людей в их худших устремлениях.

– Запреты социальные как раз понятны, они обеспечивают безопасность. А вот многие законы церковной жизни человеку, живущему вне Церкви, но тем не менее присматривающемуся к ней с интересом, очень трудно объяснить.

– Но они на самом деле и не должны быть понятны человеку, живущему вне Церкви. Они обретают смысл только внутри церковной жизни. Например, в спорте есть свои принципы, которых нужно придерживаться, чтобы добиться результата. Но кроме самого спортсмена его режим дня больше никому не нужно соблюдать. Также и здесь. Нет особого смысла поститься человеку, который не считает себя христианином и не ходит в храм.

– Порой кажется, что можно было бы попробовать приобщиться к церковной жизни. Но возникают разного рода сомнения. Ведь жизнь на самом деле вся уже «напичкана» тем, что несовместимо с христианской жизнью. Соответственно появляются выводы: это не для меня. Так зачем пытаться сломать то, что изменить уже кажется невозможным?

– Но когда человек нарушает запрет, у него же за спиной не стоит батюшка, который следит за ним. Об этом нарушении священник или Церковь могут узнать только в одном случае – если человек решит прийти на исповедь и рассказать. А это произойдет только тогда, если будет уязвлена совесть и сердце подскажет человеку, что он сделал нечто нехорошее. И люди на самом деле боятся, что если они придут в храм, то голос их совести окажется проясненным, и они его там услышат. Вы знаете, почему очень многие, особенно журналисты, говорят и пишут о Церкви с такой поразительной страстностью? По той же причине, по которой так странно проявляют свои чувства по отношению к девочкам мальчики. Они этих чувств стесняются, боятся. И порою их внутренней культуры недостаточно для того, чтобы понять, как эта симпатия должна проявляться. И потому они дергают девочек за косички и ставят им подножки. Так же и журналисты, которые порой злобно пишут о Церкви, на самом деле ее любят. Но их внутренней душевной культуры хватает ровно на столько. И они тоже боятся своего чувства к Церкви. Потому что если дать ему свободу, то придется перевернуть всю свою жизнь, придется пойти против себя войной. И если человек не делает шаг навстречу Церкви, он боится не запретов, которые ему якобы будут навязаны, а боится в первую очередь себя. Просто очень сложно рассмотреть это и самому себе в этом признаться.

Беседовала Анастасия Краснова
Взгляд-православие

В «Беседах о воцерковлении», опубликованных в предыдущих номерах «ПС» (см.: № 2 и № 3), говорилось о том, как человек постепенно входит в церковную жизнь. Шла речь и о поиске, нащупывании нового образа жизни, в котором находится пришедший в храм. При этом главным образом внимание обращалось на ошибки, те неправильности, которые совершаются в процессе такого поиска. Однако открытым остается самый важный вопрос: а каким, собственно говоря, должен стать человек, назвавшийся и действительно ощутивший себя христианином? Или иначе: что должно измениться в его жизни после того, как он, переступив порог храма, понял, что истина именно здесь? Речь, конечно, не идет о том, чтобы представить некий «идеальный образ» христианина ― такой идеальный образ уже существует и он один на все времена: это Сам Христос. Скорее хотелось бы указать на некоторые существенные моменты в этом сложном процессе ― изменении себя.

Почему перемены вообще необходимы?

Возможно, впрочем, что кто-то спросит и о другом: откуда вообще эта мысль о необходимости каких-либо перемен? Почему человек не может просто жить — так же, как жил и прежде, но теперь уже обогащенный познанием истины?

Если в поисках ответа на этот вопрос мы обратимся к Священному Писанию Нового Завета, то увидим, что каждый, кто приходил ко Христу, обязательно переживал подобное изменение. Ярче всего это проявилось в случае с гонителем Савлом, претворившимся после чудесного явления ему Спасителя на пути в Дамаск в апостола языков Павла. Возможно, отчасти как раз поэтому он с особой силой говорит о том, что «кто во Христе, тот новая тварь» (2 Кор. 5, 17). Он же говорит о необходимости умирания «ветхого человека» и нарождения «человека нового».

Как происходит этот процесс, на чем он основывается? На том, что человек принимает для себя слово Божие как основной закон. Новый Завет есть в полном смысле завет, то есть союз, если можно так сказать, договор Бога и человека. И вот коренное отличие христианина от любого другого человека: он живет в Церкви, укрепляемый Божественной благодатью в ее Таинствах и руководствующийся во всем Евангелием и его заповедями. Кажется, что это совершенно самоочевидно. Однако известно, что любая очевидность, требующая от нас каких-то определенных действий и не менее определенной ответственности, бывает очевидной далеко не для всех.

Вот, что писал по этому поводу в середине XX столетия известный подвижник благочестия, автор замечательных писем, ставших для многих руководством к духовной жизни, игумен Никон (Воробьев). «Большинство,— говорил он,— не понимает христианства. Некоторые поняли; поняли, что самое главное — понуждать себя и делать заповеди Христовы, и каяться в своих недостатках и нарушениях заповедей, каяться всегда, считать себя негодными для Царствия Божия, умолять Господа о милости, как мытарь: "Боже, будь милостив мне, грешному"».

Принять целиком

Но вот, ответ на очередной кажущийся таким простым вопрос рождает новый, также требующий вдумчивого ответа. Что значит жить по Евангелию? Как по нему жить? Прежде всего нужно сказать, что Евангелие нельзя принимать «в общем». Его надо принять целиком, во всей полноте. Ну, например, если мы слышим о том, что необходимо подставить левую щеку после удара по правой, что надо идти два поприща с тем, кто требует пройти всего лишь одно, что не надо требовать назад деньги или что-либо еще, данное в долг, то это не «предложение», а закон. Исполнить закон как должно мы можем не всегда, но от этого он не перестает быть законом, наша немощь не упраздняет его. И недостаток своих сил, своего самоотвержения, своего усердия мы можем восполнить, по игумену Никону, а точнее, по святым отцам, только лишь сообразным каждому конкретному случаю покаянием. Неспособны сотворить заповедь, значит, наше сердце должно об этом болезновать.

Все ли так просто

Однако, можно ли понимать все так, что стоит твердо решиться подставлять щеку, идти два поприща, не требовать данного взаймы, начать исполнять все это на деле, и мы уже стали совершенными христианами? К сожалению, нет. Человек может напрячься и поднять очень большой вес, ношу, которая обычно ему не по плечу. Может встать на цыпочки и дотянуться до точки, которая раньше была для него недоступна. Но мы от этого не станем ни сильнее, ни выше, мы не изменимся, а останемся такими, какими были. Возможно даже, что надорвемся и превратимся в инвалидов. Такое случалось и случается со многими в быту, и точно так же — в жизни духовной.

Суть не в одних только внешних действиях. Богу нужно наше сердце, то главное в нас, что именуется этим словом. Оно, сердце, должно измениться, проникнуться, напитаться духом христианским, переродиться. Происходит это очень постепенно, это не акт, а процесс.

Спаситель в Евангелии приводит притчу о трех мерах муки, в которые женщина положила закваску, доколе не вскисло все (см.: Мф. 13, 33). Святые отцы в частности толкуют эти три меры муки, как трехсоставное, состоящее из духа, души и тела, человеческое естество. Очень точный образ. В нас влагается закваска, дрожжи вечной, Божественной жизни, закваска христианства, и она не меняет нас тотчас, но постепенно, день за днем, час за часом, мгновение за мгновением, «всквашивает» в течение всей нашей жизни.

Мы получили задание измениться, стать другими, получили задание стать богами по благодати — ни много, ни мало, но это именно так. Как совершается это чудо? Совершается согласно тому принципу синергии, взаимодействия двух сил, двух воль, Божественной и человеческой, на котором основывается совершение нашего спасения. Благодать действует в нас, живет, всеянная в нас при Крещении, неистребляемая даже самыми страшными нашими грехами. Но чтобы она усвоилась, прошла глубже, стала нашим уже не временным, но вечным достоянием, необходим наш труд. Точно так же, как необходим труд земледельца, обрабатывающего землю, которая должна принести урожай, потому что в нее брошено семя.

Что бы мы ни делали, этого катастрофически недостаточно для спасения. Постимся мы? Молимся? Не спим ночами? Подъемлем какие-то суровые подвиги? Что это все пред лицом Божественного величия? Труд муравья у подножия уходящей далеко в заоблачную высь скалы.

Все наши благие усилия, всё исполнение заповедей имеют только одну цель: содействовать изменению нашего сердца, в этом — корень всего.

К этому близко примыкает вопрос о двух сторонах церковной жизни ― внутренней и внешней. В прошлой беседе шла речь о примерах внешнего проявления христианства. О проявлениях, выражающихся в смене одежды, прически, манеры говорить, в отказе от каких-то ставших уже привычными и не прямо греховных вещей. Насколько все это необходимо и, скажем так, оправданно?

На самом деле, если человек, придя в Церковь, начинает одеваться как монах или послушник, начинает говорить, смиренно потупив очи долу, отказывается от чтения светских книг, от походов в театр и т.д. только потому, что «так нужно», не понимая, в чем это «нужно» заключается и каковы его причины, то никакой пользы от этого не будет. Даже наоборот, все это может принести вред. Либо потому, что обусловит формальный подход к христианской жизни и приведет к тому, что принято называть фарисейством. Либо потому что спровоцирует впоследствии затем очень большой откат назад, когда человек, сам не поняв для чего, лишив себя привычного и приятного, не выдержит такого не мотивированного внутренне ограничения и сорвется по полной программе. И если у него раньше был один телевизор, и он его продал, то тут он купит сразу два.

Всему свое время. Человек действительно может отказаться от многого, что раньше составляло круг его интересов, занимало, что наполняло его прежнюю жизнь. Но отказаться не под гнетом внешнего давления или какого-то свода писанных и неписанных правил, а вследствие определенных внутренних процессов, причем не искусственно катализируемых, а естественно происходящих (речь не идет, разумеется о том, отказываться или не отказываться от того, что прямо греховно, мы говорим о «средних» вещах, которые в строгом смысле не являются ни добром, ни злом).

Необходимо осознать свою духовную жизнь, как личные взаимоотношения с Богом, как путь приближение к Богу, к тому, что именуется богообщением и богопознанием. И естественным образом, прислушиваясь к собственному сердцу, вчитываясь в то, что писали святые отцы, сверяя это со своим еще маленьким, но постепенно увеличивающимся опытом христианской жизни, человек научается различать: что помогает ему на этом пути к Богу, а что затрудняет его или даже делает движение совсем невозможным.

Человек тогда должен отказываться от чтения стихов и полностью заменять его пением Псалтири, когда он осознает, что в первом его душа уже не испытывает потребности, потому что она насыщается поэзией Святого Духа, поэзией псалмов. И то же самое можно сказать о прочих сторонах нашей жизни. Нельзя вливать в ветхие мехи новое вино, иначе мехи прорвутся. Жизнь в Церкви, постепенное изменение себя подготавливают человека к этому принятию нового вина. А все, что вдруг, за исключением очень редких случаев, оказывается недолговременным и быстро исчезающим. Мы видим примеры мгновенного преображения, претворения в нового человека в жизни некоторых святых (причем, именно некоторых!), но это были люди очень цельные, способные развернуться к Богу сразу, полностью, всем своим существом, и духовно, и телесно.

Дым сырых дров

Процесс изменения себя, о котором мы говорим, мучителен. Человек — пал, он поврежден, исковеркан этим падением. Ему усвоилось зло, страсти обратились в навык. Изменяться так же трудно, как выпрямлять искривленное болезнью тело. Человек болен, исцеление мучительно. Во всем приходится противиться себе. Заповедь говорит одно, а сердце ищет совсем другого.

Но ум — должен быть владыкой. Святые отцы говорят о трех силах души: мыслительной, раздражительной и желательной. Соответственно это ум, чувство и воля. Падение поразило и эти силы. Чувства оземлены, обращены на материальное, плотское. Воля развращена, человек желает подчас таких вещей, о которых страшно и стыдно говорить. И ум потерял свою первую светлость, свою простоту, способность проникновения в самую сущность любых вещей. Но все же, по свидетельству тех отцов, которые подробно говорили о наличном состоянии человека, именно ум поврежден все-таки меньше всего.

У нас сохранилась некая первичная способность различения добра и зла, подобно тому, как можем мы различать левую и правую руки. Беда вся в том, что когда мы оказываемся перед необходимостью хотя бы самого простого нравственного выбора, то в силу вступают страсти. Они колеблют ум, помрачают его и нередко, промедлив в таком состоянии борения, человек превращается в пленника и его, как бессловесное, то есть неразумное, животное, влекут уже куда хотят, его греховные желания.

А ведь есть такой непреложный закон духовной жизни: стоит один, другой раз позволить себе «обезуметь», пренебречь доводами разума и совести, и потом голос и разума, и совести начинает звучать уже гораздо тише, неприметнее, а потом становится и вовсе едва различимым. Поэтому очень важно не пренебрегать тем, что мы на сегодняшний день слышим и различаем.

Нельзя искать в себе преждевременно чистоты, нельзя ожидать от себя самих, что мы сразу же станем другими. Это очень неправильные мысли и ожидания, которые рождены по преимуществу нетерпением и источником его ― гордостью. Добро и зло перемешаны в нас, и нельзя унывать от того, что поначалу зло проявляет себя порой слишком сильно. Святитель Феофан Затворник говорит в каком-то из писем о том, что сырые дрова разгораются постепенно. По мере того, как под действием огня из них выходит влага, они трещат, дымят, и этот дым заставляет разводящего костер или растапливающего печь плакать. Но потом дрова высыхают и горят пламенем чистым, ровным, и около костра бывает и тепло, и светло, и дикие звери стараются к нему не приближаться.

Подобна этому, пишет он, и жизнь духовная. В нас очень много влаги ― страстей и греховных привычек. И огонь любви к Богу разгорается в нас постепенно, а в начале бывает много чада, много треска, и, как следствие, много слез. И только постепенно огонь этой любви становится чистым и ровным и освещает, и согревает и нашу душу, и всю нашу жизнь.

Вообще, если продолжать это сравнение, то можно сказать, что жизнь духовная должна быть подобна пламени, горящему постоянно, а не так, чтобы то вспыхивать, то затухать. И то, и другое чревато неприятными последствиями. Первое ― пожарами, в которых человек сгорает. Второе ― полным охлаждением, после которого долго приходится вновь растепливать, отогревать, приводить в чувство свою душу.

Свои и «чужие»

Каждый из нас имеет постоянный круг общения. Это семья, наши близкие, друзья или коллеги. Наши отношения с ними сложились до прихода в Церковь. И вот, оказывается, что мы-то пришли в нее, стали христианами, наша жизнь изменилась, а они остались теми же, что и были. И, может быть, не только не интересуются жизнью Церкви, но и настроены по отношению к ней негативно. Что делать в таком случае? Этот вопрос звучит постоянно, он очень важен и насущен.

И хотя рецептов на все случаи нет и быть не может, нужно все-таки дать несколько наиболее общих советов.

Прежде всего, ни в коем случае нельзя по обнаружении «расхождений» тотчас рвать отношения, которые до того были прочными и даже казались незыблемыми. Порой такую горячность приходится наблюдать. Но источник ее ― не столько ревность по Богу, сколько духовный эгоизм и… некоторая ограниченность. Ведь и сам «ревнитель» еще буквально вчера был в том же положении ― на полпути, в начале пути, а может даже совсем еще не на пути к Богу. Как знать ― не удастся ли преодолеть эту «дистанцию» столь же быстро (или, наоборот, гораздо медленнее, но все же преодолеть) тому, от кого он так легко готов отступиться? И не окажется ли для него препятствием подобный максимализм, лишенный любви? Ведь как поверишь, что христианство есть любовь, когда вчерашний друг, став христианином, и знать тебя уже не хочет без видимых на то причин.

И мало того, что нельзя рвать, нужно использовать любую возможность для того, чтобы приобрести наших близких и друзей для Бога. Приобрести ― то есть помочь им понять то, что уже поняли мы, увидеть ту очевидность, которую открыл Господь для нас. Не тащить за собой, не требовать ничего, не проявлять вообще никакого духовного насилия, а просто быть готовым поделиться своим опытом, если он вызовет интерес, быть готовым привести человека в храм, если у него будет такое расположение. А больше всего заинтересовывают и располагают именно те изменения, которые видят друзья и близкие в нас: хочется ведь узнать, что же такое с нами произошло, что мы стали лучше. Если, конечно, стали.

Бывает, впрочем, и так, что, начав жить новой, христианской жизнью, человек не то, чтобы стыдится ее… Скорее, стесняется в ее внешних проявлениях перед «посторонними», то есть внешними по отношению к христианству людьми, и потому прячет свою веру. Но это очень большая ошибка: нельзя быть христианином «втайне», так, чтобы это не проявлялось в жизни. Или проявлялось в одних условиях и в одном обществе, а в другом скрывалось. В этом обязательно присутствует некая измена Богу. А иногда ― и самое настоящее предательство по отношению к Нему. То, что Господь в Евангелии называет «постыдиться Сына Человеческого» (ср.: Мк. 8, 38). Но не надо, конечно, свою веру и выпячивать, то есть демонстрировать там, где в том нет никакой нужды. Никакой пользы это не принесет, а вот «внутренний фарисей» постепенно созреет. Да и конфликтов лишних вряд ли удастся избежать. Жизнь по вере должна быть естественной, как и жизнь вообще.

Если мы хотим есть, то едим, если голода не ощущаем, то не пытаемся впихнуть в себя что-то через силу. Если нам холодно, одеваемся теплей, если жарко ― поступаем наоборот. То же и в отношении жизни христианской: свидетельствовать о своей вере нужно тогда, когда такое свидетельство требуется. Причем свидетельствовать всегда лучше делами, а не на словах.

…Впрочем, если возвращаться к вопросу о привычном круге общения, то какие-то изменения здесь все-таки оказываются неизбежными. С кем-то, с кем в конце концов нас объединяет не только дружба, но и самое главное ― одинаковое стремление к Богу, мы становимся ближе. А с кем-то ― расходимся. Расхождение происходит постепенно, по мере того, как мы становимся другими и слишком мало остается общего. Тогда и отношения со временем исчерпывают себя. Впрочем, они могут возобновиться позже и надо быть к этому готовыми, не создавая никаких искусственных «непреодолимых» барьеров.

«Бытовые вопросы»

Возникает немало вопросов и «практически-бытового» характера: например, как поститься, как держать себя, как одеваться, как вообще согласовать некие внешние стороны своей жизни с образом жизни тех, кто рядом. Надо ли вступаться за свою веру, когда она оказывается поносимой. И вопросы эти при кажущейся простоте тоже требуют ответа.

Тема поста возникает нередко ― особенно в начале церковной жизни. И из опыта можно сказать, что поститься обязательно нужно ― не только из послушания Церкви и ее правилам, хотя и это само уже по себе достаточное основание для поста. Пост крайне важен, причем не только для подвижника-аскета, не только как высокая и совершенная добродетель, но даже и в самых своих скромных проявлениях ― в том, чтобы соблюдать многодневные и однодневные посты, установленные церковным Уставом.

Что такое грехопадение? Не то, которое произошло однажды в Эдеме с нашими праотцами, вкусившими плод древа познания добра и зла, а просто грехопадение ― то, что происходит так часто с каждым из нас, когда мы не можем удержаться от осуждающего слова, от проявления гнева, от досады или ропота? Вначале всегда присутствует выбор: поступить по заповеди евангельской или же удовлетворить своей страсти, польститься на то сомнительное «удовольствие», которое сулит исполнение страсти на деле нашему искаженному падением естеству. И для того, чтобы победить, всегда бывает необходимо отказаться. От мелочи, от глупости, к которой мы почему-то расположены, которая нас почему-то услаждает, но отказаться.

И вот как раз пост дает первый, самый элементарный навык того, как надо отказываться ― от пищи определенного качества, от ее чрезмерного количества. И потому именно он по святым отцам становится основанием или фундаментом добродетели.

Но и не только в этом дело. Пост дает нам возможность привыкать к тому, чтобы постоянно быть «в малом верными» Богу. Хочется съесть что-то вкусное, но оно скоромное, а день сегодня постный. Переборол ― и вот она, верность в малом. И еще пост помогает помнить, что мы… христиане. Да, на самом деле так. Человек так часто «теряется» в окружающем его мире ― на работе, в вузе. Становится «как все», невольно подчиняется общему течению жизни. И вдруг: приходит время поесть, и все едят скоромное, а он постное. И тут-то так же «вдруг» вспоминается почему ― потому что он христианин.

Конечно, меру ограничения себя в пище (в ее количестве, а не качестве ― качество, то есть род ее, все же определяется Уставом) человек должен избирать самостоятельно, основываясь на здравом смысле. Так, чтобы не было излишества, но не было и голодных обмороков от истощения.

В связи с постом известно еще такое «искушение новоначальных»: ты постишься, а твои родные, люди рядом с тобой ― нет. И мало того ― сердятся на тебя, говорят: «это вредно для здоровья» или обвиняют в «сектантстве». Очень важно не спорить и тем более не вступать из-за этого в конфликт. Но и не поддаваться на «провокации». На самом деле ― пройдет какое-то время, и большинство родных и близких привыкнет. Кто поймет, кто просто смирится, но рано или поздно разговоры утихнут. Труднее бывает другое: когда на работе (в вузе, а то и дома порой) нет постом постной пищи. Тут уж каждый должен заботиться о себе и своем пропитании сам, это в действительности, вполне посильная вещь, способы можно найти.

Что до одежды и внешнего вида в целом, то естественно, что он должен быть приличным ― ни в рубищах, ни в «лохмотьях» нужды нет. И верующий человек должен заботиться о том, чтобы выглядеть достойно, просто это не может быть самоцелью и отнимать слишком много времени, сил и средств. Другое дело, что в одежде и облике христианина неуместно что бы то ни было, противоречащее христианскому целомудрию. Странно, но бывает, что порой даже дочерей своих далекие от Церкви родители начинают буквально «пилить» за то, что… они слишком целомудренно выглядят. Не в том смысле, что юбка до пят и платок на лоб надвинула, а просто ― «не как все». А «как все» ― известно, можно не уточнять. И тут, конечно, возможно и даже необходимо некое отстаивание своей христианской свободы. Мирными, безусловно, средствами.

В этом, как и во всем, не должно быть жесткости, фанатизма, тем более ― осуждения других. И в некоторых вещах можно иногда отступать, а затем вновь идти вперед, то есть «чередовать оборонительную тактику с наступательной». Впрочем, есть вещи, в которых на уступки идти не должно, а порой и просто невозможно. Это преимущественно в том, что касается вопросов нравственности.

Игумен Нектарий (Морозов)
Православие и современность № 5, 2007

Источник:  www.eparhia-saratov.ru

В Церковь приходят совершенно разные люди с разным уровнем культуры. И речь идет не об образованности и эрудированности. Далеко не всегда человека, обладающего знаниями, можно назвать культурным. Иногда тот, у кого за плечами несколько лет средней школы, не позволит себе толкнуть стоящего рядом в храме или сделать кому-то резкое замечание, в отличие от того, кто защитил докторскую диссертацию и свободно говорит на нескольких языках.
Что такое культура в христианском понимании этого слова? Из чего она складывается? Об этом размышляет известный московский священник, автор многих литературных произведений, настоятель храма Всех Святых в Красном Селе протоиерей Артемий Владимиров.

Просвещенность ума и сердца

Христианство, явив себя миру через бытие Церкви, явило этому миру особую, дотоле неведомую и невиданную культуру. Христианская культура — вот словосочетание, которое у всех на устах. И я склонен думать, что это всего прежде этическое понятие. Потому что Христос, предлагая человеческой личности свои заповеди, равно и христианство, призывая человечество к верности нравственному закону, возводит и личность, и человечество на высоту особой культуры, где нет места аморальной грязи, сквернословию, распутству, ненависти и злобе, но есть место чистой нравственности, одушевленному милосердию и любви в ее самом-самом высоком смысле.

Человек нравственно чистый, движимый любовью к ближнему, устремленный духом к Богу — человек культурный. Соединим с этим понятие о христианском просвещении. Христианство, просвещая большие и малые народы, всегда либо воспринимало и облагораживало, как это было с античной культурой, быт, нравы народа, творчески усваивало его интеллектуальные богатства, очищая от языческих примесей, либо создавало эту культуру, и всего прежде письменность, у народов малых, находившихся за обочиной исторического бытия.

Христианство — книжная культура, своим средоточием имеющая ведение Писания. Это древнееврейский текст Библии, это Септуагинта (Священное Писание, переведенное на греческий язык, язык образованного мира, античной вселенной), это, наконец, Вульгата (Священное Писание, переведенное на латынь, язык вечного города Рима). Это, конечно, переводы, сделанные Кириллом и Мефодием и оформившиеся в так называемую Геннадьевскую Библию в XVI веке, благодаря деятельности святителя Геннадия Новгородского, подарившего славянскому миру полный текст священных книг Ветхого и Нового Завета. Вот основа основ христианской культуры, которая всегда способствовала появлению филологических, переводческих школ. И нужно быть полным обскурантом или лжецом, чтобы утверждать, будто Церковь сковывала развитие внешней культуры, искусства, науки. Потому что исторический опыт и христианские цивилизации — и Византии, и России — говорят об обратном.

Христианская культура — это культура, призывающая человека к просвещению, к расширению его интеллектуального горизонта. В этом смысле входя в Церковь, мы все ощущаем собственное бескультурье, ограниченность, скудость своих знаний. И светских, и церковных. Действительно, мы были оторваны в лице наших родителей и дедов от церковного мира, и поэтому нам приходится заново «открывать Америку», вживаться в мир Церкви, постигать сокровищницу знаний, накопленных Церковью за два тысячелетия. Прежде всего я имею в виду святоотеческие труды, саму историю Церкви, историю существования христианских монархий, всемирную историю, которая является лучшей учительницей и которая раскроет нам тайны бытия Церкви во времени и пространстве.

Христианская культура — это, несомненно, культура ума, усваивающего все лучшие плоды человеческого знания и вместе с тем осознающего ограниченность этих знаний в свете Божественного Откровения, которое приоткрывает нам завесу и запечатлевает в нашем сердце истину о том, что было, о том, что есть, и о том, что будет.

«Жил-был мних…»

Святой Иоанн Кронштадтский говорит в одной из своих заметок, что каждый талант (а у нас у всех по нескольку талантов) должен быть, как и каждый член тела, постоянно развиваем. Мы должны работать, упражняться в каждой добродетели, или в свойстве личности, или добром качестве нашей натуры. И если мы не будем упражнять ухо, язык, ногу, руку, то может произойти атрофия телесного члена, что и наблюдаем с малыми детьми: сиротами, малютками, оставленными без попечения, которые остаются недоразвитыми, не имея врожденных недостатков. То же самое относится и к душевным талантам и способностям.

Я с тревогой подмечаю в себе самом справедливость такого церковного присловия: «Жил-был мних, имел сто книг, спал на них, не знал, что в них». И действительно, наш чересчур шумный, компьютеризованый XXI век отшибает вкус к чтению. Если мы, консерваторы XX века, уже имеем определенную устойчивость в отношении книжной культуры, и книга является для нас лучшим другом, хотя бы потому, что мы можем вместо подушки использовать ее и быть спокойны: рядом твой любимый писатель, то молодежь, проглоченная компьютерными мышками и ушедшая в виртуальное пространство, в отношении книжного знания является искалеченной. Это отражается на ее культуре. Мы действительно не без страха (говорю от имени родителей, педагогов) наблюдаем это массовое бескультурье, анализируя мысли, чувства, желания, стиль одежды, поведения подрастающего поколения. Человек, входящий в Церковь, приохочивается к книге, к книжному знанию, к тексту, к сакральному тексту хотя бы по необходимости читать утреннее и вечернее правило, читать главу Евангелия.

Я вижу некоторых прихожан, неповинных в сношениях с компьютерами, которые не привыкли читать. Некоторые дамы среднего и пожилого возраста. У них засаленный молитвослов, иногда до неприличности, разбухший от каких-то вставок, каких-то маленьких текстов, но при этом они, видимо, с детства не приохочены были к святоотеческому чтению. И вы знаете, это дает свой горький плод. Я вижу, что души, не любящие книгу, не умеющие размышлять над прочитанным, соответственно, не имеющие восхождения в постижении идеала христианской жизни, бывают очень косными, инертными, неудобоподвижными в отношении изменения от худшего к лучшему.

Многие отмечают, что «культурный» означает по латыни «возделанный» — «участок земли, возделанный плугом, мотыгой, тяпкой». Культурный человек — человек с возделанным сердцем. Тот, кто долгим опытом борьбы возвысился над злом, кроющимся в душе всякого.

Квинтэссенция зла — в нашей гордыне, помноженной на гнев и похоть — разрушительные начала, которые ныне разъедают отступившее от Христа человечество. Вот почему, говоря об истинном христианине, мы (так, по крайней мере, обстоит дело в России) помышляем о чеховском интеллигенте, в котором все должно быть прекрасно: и костюм, и слово, а прежде всего душа с чистыми человеколюбивыми помыслами. Говоря о культурном христианине, мы помышляем и о просто патриархальном крестьянине, образ которого запечатлен у Ивана Сергеевича Тургенева в его знаменитых «Записках охотника». Или у Льва Николаевича Толстого в его «Севастопольских» и иных рассказах, в «Войне и мире».

Жить без идеала нельзя. Поэтому о нем можно и должно говорить, отыскивать этот идеал в житиях святых, в русской классической литературе, которая любила запечатлевать образ праведников. Вспомним рассказы Лескова. И когда этот идеал утвержден в сознании, тогда легко говорить о том, что не соответствует в нас этому идеалу. И поэтому сегодня, беседуя о просвещенности, а слово «интеллигенция» соотносимо именно с этим латинским значением, будем делать соответствующую коррекцию. Ибо ни для кого не секрет, чем Россия обязана так называемой интеллигенции, кичившейся своей мнимой просвещенностью и знакомством с западными либеральными идеями, но при этом отчужденной от света и нравственного тепла матери-Церкви.

Отчасти это же можно сказать применительно к советской интеллигенции. Хотя здесь достаточно зыбкая грань, потому что наш народ во многом хранил и в советскую эпоху тот нравственный потенциал и подлинную просвещенность ума и сердца, которыми он обязан христианской культуре. Но что касается советских амбициозности, хамства, карьеризма, бездушия, грубости, то, к сожалению, в той или иной степени все мы носим в себе эти родимые пятна. И это как раз языческий субстрат, который христианин призван изживать из собственного сердца огнем и мечом. И прежде всего наш «рацио» — наш бедный и несчастный интеллект.

Многие, наверное, помнят, как в XX веке ничтоже сумняшеся писали в журналах «Знание — сила» и поставляли на пьедестал тот тусклый светильник, который называли человеческим разумом, преждевременно объявив его господином вселенной, преобразователем природы, первооткрывателем космических тайн, чуть ли не залогом бессмертия человеческой личности.

И многие, входя в Церковь, еще не ведая высоты и глубины христианской жизни, не начав еще трудиться над пересозиданием собственного испорченного самолюбием, тщеславием, гордынею сердца, думают отыскать в духовном солнце пятна, не замечая при этом, как смердит и коптит упомянутый мною светильник слабого человеческого ума. И таковым выскочкам, скорохватам, полузнатокам, полуневеждам, отгораживающимся ладонью самолюбия от источника света — Христа-Спасителя — очень непросто воцерковиться, стать по духу христианами. Почему? Они все подвергают в Церкви той разъедающей критике, которою болезновал известный герой русской литературы Базаров, любивший разлагать человеческие чувства и эмоции на атомы.

Желание подогнать под себя церковные истины, догматы, каноны, обычаи, устав характерно для помраченного гордыней ума человека. Неоперившийся птенец, еще не очистивший свое сердце и не познавший Господа, норовит встать в число реформаторов, «преобразованцев, бытоулучшителей», по слову преподобного Серафима Саровского. И если это смешно в мирянине, то сугубо пагубно в лице, облеченном саном священнослужителя. Последние преимущественно причиняют скорбь матери-Церкви, вводя в нее невиданное и неслыханное, чуждое ей по духу и смыслу, «прельщая умы незлобивых», по слову святого апостола Павла.

Таким деятелям нужно давать церковную епитимию — со вниманием читать и перечитывать дневник святого праведного Иоанна Кронштадтского, который настолько возделал, окультурил свое сердце, что оно стало плодоносным садом добродетели, чистоты, кротости, смирения, мужества, мудрости, любви,— сердце, которое порывалось непрестанно славить Бога и воспевать хвалу матери-Церкви. Будучи плоть от плоти и кость от кости матери-Церкви, святой праведный Иоанн Кронштадтский был подлинным носителем христианской церковной культуры.

О культуре пастырского служения

Если считать, что Церковь — это «я, ты, он, она, вместе — целая страна», это собрание крещеных людей, главою которого является Христос, то снижение нравственных и эстетических критериев грозит растлением умов и сердец. А растление и безбожие — это родные сестры. И поэтому отпадение от Церкви, отчуждение Христа находятся в прямой зависимости от роста бескультурья, от грубости и пошлости нравов. Если мы Церковью именуем представителей церковной иерархии, которых мы встречаем в храме, то, безусловно, батюшки не с Луны падают, они приходят из мира. Соответственно, все меньше и меньше в училищах пастырских будет обретаться нетронутых голубей, Лелей, но все больше «мальчишей-плохишей», которым за малых четыре года не так уж легко отойти от влияния мира, «во зле лежащего». И представьте себе, если учащийся семинарии отпускает пошлые шутки, косо смотрит на лиц женского пола, не брезгует скабрезностью, если у него нет чистоты помыслов и он не радеет об окультуривании, обрабатывании собственного сердца, оно находится у него в полном загоне, заглушенное попсой или роковой (а я бы сказал, «роковой») музыкой, то, надев священные ризы, этот представитель духовенства будет волей-неволей шокировать прихожан и производить разрушительную работу там, где он должен собирать. Это очень большая тревога и боль.

А что этому противопоставить? Конечно, в лучшем смысле элитность духовных школ. Принимая молодых людей в духовные школы, училища (а у нас много прекрасной молодежи), призванные отбирать должны быть сами носителями христианской нравственности и не должны с овечкою пропускать и волка, чтобы в овчарне не поселился герой сказки «Красная Шапочка». Об этом сейчас много думают, что необходимо возвышать уровень — общеобразовательный, интеллектуальный — духовных школ и подлинно образовывать пастырей. Но сказать легко, легче, чем выполнить, потому что здесь особенно острым ребром проблемы является интеллектуальный ценз и доброта сердечная — вещи, не всегда сопряженные друг с другом. И наличие множества замечательных компьютерных программ (а с помощью Интернета можно сейчас достать самую редкую книгу на самом диковинном языке) еще не гарантирует нам появления тех пастырей, которые могли бы подписаться под вещими словами Александра Сергеевича Пушкина: «Чувства добрые я лирой пробуждал… и милость к падшим призывал». Это должно быть в сугубой степени присуще пастырю.

Пастырь, отличающийся узколобостью, узостью интеллектуального горизонта или, откровенно скажем, не желающий питать себя подлинным знанием, может уподобиться слепому вождю, который слепых подтолкнет в яму, чему мы свидетели.

В наш беспокойный, наэлектризованный XXI век сколько в церковном обществе поводов для разделения! Очевидно, что враги Церкви, изучающие психологию христианина, этим пользуются, забрасывая в церковный сад какие-то камни преткновения. И именно пастыри, горячие головы, о которых можно сказать словами поэта: «Кипит наш разум возмущенный…», электризуют свою паству, и без того настрадавшуюся от лихолетья XX века, ориентируя на борьбу с пенсионными удостоверениями, медицинскими полисами, учащие ее, паству, высматривать упомянутые три шестерки чуть ли не в декоративных узорах на обоях (умолчу о паспорте нового образца).

То же скажем о необработанности человеческих сердец. В идеале просвещенный пастырь — это как раз человек мирный, кроткий, умеющий обходить острые углы, принципиальный в вопросах веры, но при этом терпимый и умеющий слушать собеседника. К сожалению, в наших духовных школах мы (говорю от имени священников-педагогов) не всегда обращаем должное внимание на наших воспитанников и не учим их этому служению людям — самому трудному образу служения. Как врач должен проявлять бесконечное терпение, мягкость, уметь находить ласковое слово для загнавшего себя в угол пациента и сдерживать чужую раздражительность своим великодушием, корректностью, так и еще в большей степени священник должен быть бесстрастным. Он не может себе позволить сорвать раздражительность на другом, выплеснуть из сердечной чаши желчь и негодование. Не должен исподлобья, недоброжелательно взирать на подходящего к нему, ибо он, священник, есть образ Небесного Отца, Который, как вы помните по притче о блудном сыне, выбежал загодя и обнял затерявшегося, заплутавшегося, отбившегося от рук сына, победив его своей благостью.

А язык пастыря? Он может быть только другом ему, но не врагом. Поэтому сегодня, когда во сто крат возросло внимание к священнику (священник уже не в диковинку у нас: появляется и на экране, и в студенческой аудитории, и выходит из стен храма с проповедью), он не может не обращать внимания на свою речь, которая должна быть речью возделанной, культурной, чистой, целомудренной, мудрой, а главное — пронизанной теплом и любовью к человеку. В противном случае батюшка, делающий элементарные грамматические и стилистические ошибки, усвоивший себе молодежный сленг, отвратит от себя многих еще прежде, чем вступит с ними в сердечное общение. И это насущный вопрос пастырской культуры слова.

Кто познал себя, тот — человек

Но вернемся к образу культурного христианина. В чем эта культура? В первую очередь, в нравственных качествах личности. Человек подлинно культурный, возделавший, заквасивший свое сердце любовью о Христе, никогда не будет в тягость ближним, никогда не позволит себе ревности и собственничества, самоутверждения в делах просвещения ближних. Человек культурный должен быть как малое солнце, которое всегда незримым светом кротости, милости, мягкости, благожелательства, приветливости, доброты, внимательности, заботы, предупредительности, тактичности, деликатности, скромности, любви будет согревать сердца ближних независимо от их достоинств и нравственных недостатков. Человек культурный не позволит себе толкать локтями близстоящего в храме соседа, одергивать и делать неуместные замечания новичку, пришедшему в первый раз на богослужение. Человек культурный всегда сохранит то великодушие, благородство, радость в общении с ближним, которые без дополнительных усилий и сил со стороны самого христианина привлекут к нему и чрез него в лоно Церкви всех, кто входит в круг его внимания.

Большинство из нас, действительно, не обладают перечисленными качествами в полноте, поскольку мы далеки от идеала. Этот идеал светит нам и созерцается нами во Христе-Искупителе, Его святых апостолах, в угодниках Божиих, носивших в себе дух Христа-Спасителя. Но вспомним слова апостола: «Кто духа Христова не имеет, тот и не Христов». Поэтому каждый из нас всего прежде должен в свете идеала — Христа — увидеть немощь, ограниченность, безобразие, уродство собственной души. Каждый из нас должен познать себя самого, и прежде всего отрицательные свойства своей натуры. Неслучайно Пимен Великий однажды высказался: «Кто познал себя, тот — человек». А тот, кто пребывает в самообольщении относительно самого себя, уловлен себялюбием, тщеславием, мечтательностью о себе, и не заслуживает еще названия нравственного человека.

Познать свои страсти очень легко: о них нам подскажут наши ближние: прежде всего родственники и коллеги — те, с кем мы общаемся бок о бок ежедневно. Услышав о себе нелицеприятную правду, высказанную в глаза или за глаза, не спешите кипятиться, обижаться и закупоривать себя в бутылку оскорбленного себялюбия. Но, взвесив своим умом (на то он нам и дан) все сказанное, нужно найти в нем рациональное зерно. Сказать легко, а выполнить труднее. И убедившись в частичной правоте критики, нами услышанной, необходимо начинать трудиться над самим собой. Внимание к себе, самоконтроль, всегдашнее памятование о своих болезнях и, конечно же, постоянная сердечная молитва к Господу Богу, от Которого, по выражению псалмопевца Давида, «стопы человеческие исправляются».

Не думайте, что за месяц можно достигнуть совершенства. Какие-то явные, несообразные в подлинном христианстве явления, как то: нечистый образ жизни, скверная брань, безобразная раздражительность, делающая нас чудовищами или посмешищами в очах ближних, должны быть отсечены с самого начала. Но корни, терния страстей — вот над этим нужно будет трудиться с кровавым потом и горькими слезами, исповедальными воздыханиями в течение многих и многих лет.

Однако, чтобы не обескуражить и не огорчить наших читателей, скажем: есть замечательное посредство в этих трудах по окультуриванию собственного сердца. Это посредство именуется любовью к ближним. В чем оно проявляется? Прежде всего в том, чтобы перестать их осуждать. И действительно, глубоко был прав замечательный духовный писатель XX века игумен Никон (Воробьев), который представлял себя и своих ближних инвалидами одной и той же больничной палаты. И если сам ты лежишь бездвижным на одре, нога твоя скована в гипсе, то стоит ли смеяться над человеком, у которого правая рука на перевязи? Если у тебя недостает уха, то что осуждать того, у кого поврежден нос? Все мы в этом отношении — собратья по несчастью. И поэтому панацея от многих бед, коллизий, столкновений, конфликтов — милостивое, благодушное, как раньше говорили, «философское» отношение к соседям. Святитель Игнатий (Брянчанинов) указывает на еще одну кардинальную ошибку, которую мы часто совершаем в общении с ближними. Это внутренний максимализм и категоричность, требование или, по крайней мере, ожидание от ближнего нравственного совершенства. Искусственно завышая эту планку, мы всегда будем огорчены, обескуражены опытом живого общения с людьми, которые столь же далеко отстоят от виртуального совершенства, как и ты сам. Почему и напоминает наш великий святитель один из главнейших законов человеческого общения. Закон этот дарован самим Господом Иисусом Христом для тихого и безмолвного жития людей собранных, объединенных многоразличными узами — родственными, дружескими и прочими.

Что же это за закон? «Носите бремена друг друга и так исполните закон Христов». «Носить бремена друг друга» — это значит реально видеть недостатки людей, но при этом не осуждать самих людей, отделять болезнь от больного. Пациента жалеть, а об исцелении недуга молиться. Итак, если мы будем всегда содержать в памяти общую нам человеческую немощь, если будем учиться видеть в окружающих их достоинства и сильные стороны и благодушно относиться к их недостаткам, впрочем, не попуская и не потакая им, то, может быть, мы заслужим наименования культурных людей.

Протоиерей Артемий Владимиров
Журнал «Православие и современность» № 9 (25) за 2008 г.