В лавке из двух небольших залов никого, кроме продавца. Типичный француз лет тридцати пяти-сорока, среднего роста, худощавый, в белой рубашке на выпуск, джинсах. Хитринка в глазах, плутовская улыбка, в любой момент готовая подоспеть, но сейчас она играет в прятки в углах правильно вычерченых губ. Позже, кажется, кто-то ещё просочился в лавку. Вроде, пожилая дама, но точно не вспомню. Когда попадаю в такие места, перестаю видеть живое окружающее, фокусируюсь только на предметах. Предметов же было много и очень красивых.
Но первым бросился в глаза небольшой женский портрет и даже не бросился, а прошёл по касательной взгляда карандашным наброском с карминовыми губами. "Похоже, 20-е годы прошлого века. В причёске? В непомерно высоком лбу?" - мелькнуло и исчезло. Я углубилась в рассматривание богатств, которые были развешены, расставлены, разложены по лавке. Всё французское, всё из их домов, их жизней, их французистости, их грассированного "ррр". С виньетками, стёршейся позолотой, гобеленами, серебрянными чайниками, фарфором, зеркалами и люстрами. Пожилая просочившаяся дама, кажется, рассматривала какие-то простыни, на которые я не просто не обратила внимание, а брезгливо передёрнулась. Простыни были не белые, а старые, жёлто-пыльные, похожие на саван. Но может это были и не простыни, а нечто, из чего француженка и смогла бы сотворить что-то невообразимо стильное? Мы не рабы, рабы не мы - всплыло в памяти.
Так же и там, на ферме, где справлялась свадьба, древность убранств бережно сохранена и переплетена с сегодняшним, что и подаётся хозяевами особым коктейлем, за который платят сейчас хорошие деньги.