"Мы искренне убеждены, что наши ближайшие соседи не должны ставиться перед искусственным выбором между «западным» и «восточным» векторами развития. Интеграционные процессы на континенте – и в Евросоюзе, и в евразийских форматах – развиваются по одним и тем же правилам, поэтому необходимо способствовать объективной тенденции к их сопряжению, а не пытаться искусственно противопоставлять их друг другу[1]"
С. Лавров, Министр иностранных дел России
Локомотивом развития общественно-политической мысли в стране в 2005–2012 годы стала политика – как внутренняя, так и внешняя, – которая отнюдь не замерла, как пытаются утверждать некоторые политики и эксперты. Совсем наоборот: отчетливо проявились те тенденции, иногда опасные для страны и общества, которые еще не были очевидны, например, в 2004 году. Среди них главная – борьба в элите за власть, подготовка к выборам 2007–2008 и 2011–2012 годов, наступление либеральной оппозиции, стартовавшая системная работа администрации уже не только по формированию лагеря сторонников президента, но и «партии президентского курса». Но эта политика оставалась скорее функционалом администрации, чем политикой правящей элиты, опирающейся на идеологию, систему ценностей и стратегию национального развития. В результате многие частные решения принимались исходя из случайных мотивов, не объединенных в единую систему. Это означало изначально, что такие решения будут запоздалые, несистемные и противоречивые.
Если говорить о евразийской стратегии, то она в полной мере отражала эту тенденцию. Решения – запоздалые, несистемные и противоречивые – на всем протяжении последних 25 лет поэтому оказывались малоэффективными. В результате «политико-экономический выход» оказался не соответствующим заявлением декларациям и даже решениям. Это во многом объясняет невысокую эффективность СНГ, ОДКБ, а также политики в области двусторонних отношений в Евразии.
Примечательно, что другой пример, на этот раз эффективный, – европейской интеграции, – прочно основывался на идеологическом фундаменте, который предполагал приоритет в создании общей системы европейских ценностей даже по отношению к национальным интересам. Это позволяло странам Евросоюза в каждом конкретном случае – будь то отношения с Украиной, ее позицией по ТС, либо с задолженностью Кипра, исходить именно из политико-идеологических соображений. Так, независимо от условий, регулирующих задолженность Кипра, А. Меркель потребовала от этой страны вести переговоры только с Еврокомиссией, ЕЦБ и МВФ, не привлекая к решению этой проблемы России[2].
В свое время заметным явлением стало совещание 7 февраля 2006 года, на котором В. Сурков прямо заявил: «… общественная жизнь в России неизбежно будет усложняться по мере развития демократических институтов, и все большее значение в нашей политической работе придется уделять методам убеждения и разъяснения. Как ни парадоксально, – продолжал он, – демократическое общество, по моему мнению, сверхидеологизировано, куда более идеологизировано, чем тоталитарное, где страх заменяет идею. Поскольку там, где сила силы убывает, там возрастает сила слова». Сурков развил эту мысль применительно к политической ситуации в России того времени: «… и в нашей с вами повседневной жизни все большее значение будут иметь общие ценности и умение друг до друга их доносить и побеждать противника в прямом идеологическом столкновении, и все меньше рассчитывать на административные возможности, которыми многие, как правило, любят оперировать… партия для того, чтобы… активнее овладевать навыками идеологической борьбы».
К сожалению, в последующие годы системной идеологической работы так и не велось. Более того, наступившее «политическое затишье» 2008–2011 годов сопровождалось затуханием и без того слабой интеллектуальной активностью власти. «Прагматизм», невостребованность концептуальных исследований привели к тому, что с начала политического сезона в 2011 году интеллектуальную инициативу взяли на себя либералы, которые попытались взять идеологический и политический реванш. Власть в 2011–2012 годы в очередной раз отдала идеологическую инициативу либеральной оппозиции. Созданные ею центры и институты (типа ИСЭПИ) оказались неспособными выдать реальный идеологический продукт. Как заметил Г. Павловский, «– В прошлом году (2011 г. – авт.) институт благополучно завалил работу по созданию Народной программы. Сотрудники этого института бегали по всей Москве и предлагали кому угодно, вплоть до аспирантов, написать отдельные странички. Потом они все это склеили и, насколько я понимаю, передали Путину, который не стал туда заглядывать. Ну и сейчас они могут сделать что-нибудь методом народной стройки», – скептически заключил Павловский[3].
Эту работу был вынужден делать В. Путин и его администрация, опубликовавшей серию программных статей, начиная с 3 октября 2011 года. Позже, в 2012–2013 годах В. Путин не раз переходил от «паркетного пиара», вредившего ему и Д. Медведеву к содержательным статьям и выступлениям, новым редакциям нормативных документов, как, например, новой редакции Концепции внешней политики РФ от февраля 2013 года, но строгой идеологической концепции национального развития, частью которой должна быть евразийская стратегия, так и не появилось. Это в полной мере относится и к представлениям о евразийской интеграции и развитии восточных регионов страны, что привело к продолжительной недооценке их роли и излишним спорам (в том числе и по государственной программе развития Дальнего Востока).
Конечно же, идеологическим документом мог бы быть программный документ правящей партии – «Единой России» или Народного фронта. При условии политико-идеологической консолидации партии и элиты стран. Чего пока что не произошло. Наоборот, в партии и элите в 2012–2013 годы звучали разные, порой противоречивые точки зрения о евразийской интеграции, хотя «евразийский вектор» стремительно набирал обороты, выходя за рамки узко экономического понимания интеграции. В пользу этого суждения есть несколько соображений.
Во-первых, именно правящая партия или ее коалиция в настоящее время могла бы стать стержнем формирующейся новой политической системы России. Вполне логично сознательное усиление этой тенденции через подготовку крупного и обоснованного идеологического документа, который стал бы реальным инструментом для партийной идеологической работы. Более того, политическая система без идеологического фундамента вообще не сможет существовать. Видимо, осознание этой простой истины постепенно привело администрацию Президента РФ к созданию «идеологического» управления и соответствующих департаментов в региональных администрациях, которые должны были быть созданы к 11 апреля 2013 года[4]. Этот безусловно, положительный факт, однако, изначально, был:
– во-первых, запоздалым, изначально отстающим от политических потребностей общества;
– во-вторых, не соответствующим уровню стоящих задач и компетенции чиновников.
Можно напомнить, что политико-идеологическая работа в любой стране является главной заботой первых лиц – от Генсека СССР (где в Политбюро человек, отвечавший за идеологию, всегда был фигурой № 2), до Президента США, который в своих выступлениях и посланиях оперирует нравственными и ценностными категориями, а не процентами.
В результате многие инициативы власти оказывались нереализованы. И причина здесь в том, что идеология выполняет важнейшую управленческую функцию, гораздо более весомую, чем финансовые и административно-правовые инструменты. Но этот инструмент властью так и не был использован: ставка по-прежнему делались на «ручное управление»: «паркетный пиар» (сигналы обществу»), распределение ресурсов и стремительно растущее нормотворчество.
Во-вторых, этот политико-идеологический и обязательный документ мог бы консолидировать сторонников и членов партии вокруг В. Путина уже на идеологической основе. Выступление 7 февраля 2006 года В. Суркова было именно такой попыткой (безуспешной в итоге) – реализовать направленность. Его логичным продолжение могла бы стать дискуссия, в результате которой у правящей партии появился бы необходимый ей программный документ, который означал бы появление национальной доктрины развития.
К сожалению, ни в 2008–2012 гг., ни позже этого не произошло, что привело к многочисленным издержкам. В области евразийской интеграции, военной и внешней политики, например, так и не было разработано долгосрочной стратегии, а, значит, не было и стратегического планирования. В феврале 2013 года В. Путин косвенно был вынужден это признать, заявив, что «был утвержден План обороны до 2016 года» (т.е. на краткосрочную перспективу) и необходимо «завершить в полном объеме создание целостной системы стратегического планирования в военной сфере»[5].
Вряд ли необходимо говорить, что в отсутствии такого документа планы военного строительства на долгосрочную перспективу становятся очень приблизительными, а обязательства, например, на ГОЗ-2020, – условны.
В-третьих, такой партийный, достаточно общий политико-идеологический материал не носил бы нормативный и слишком детальный характер, а был бы идеологической программой, что, естественно, не связывало бы слишком прочно руки администрации и исполнительной власти в практической работе. Вместе с тем, он задавал бы политические и нравственные рамки поведения элиты, вносил бы элементы политической и административной ответственности представителей элиты. Действительно, если допустить, что правящая российская элита включает в себя десятки тысяч человек, то управлять ими через «телевизор» или законы в оперативном режиме невозможно. Невозможно сформулировать и нравственные нормы поведения посредством принятия законов и указов (что приобрело комичный характер в 2011–2013 годы). Но идеологически, как показывает опыт не только СССР и Китая, но и вполне либеральных стран, это очень даже возможно. Причем идеологические инструменты оказываются более эффективными. Так, сотни тысяч репрессированы по партийной линии – выговор, исключение из партии и т.п., – и лишь менее 5% наказаны в уголовном порядке.
Некоторые проблемы вообще невозможно решить без политико-идеологической национальной доктрины потому, что они по своей сути являются идеологическими. Но их пытались и пытаются решить финансовыми, административными и уголовными средствами. К таким идеологическим проблемам относятся:
– национализм и политический экстремизм;
– терроризм;
– коррупция;
– эффективность работы госаппарата и местного самоуправления;
– защита национальных ценностей.
Вместе с тем, эта логика выдвижения партийного документа, своего рода «Программа КПСС», имеет серьезный минус, а именно: партийный документ не стал бы общенациональной программой – у других партий есть свои программы и они изначально выступали бы с оппозиционной критикой. Вот почему, видимо, новая редакция Стратегии национальной безопасности России до 2020 года, если она будет политико-идеологически конкретизирована и будет иметь силу Федерального Закона, могла бы играть эту роль уже в качестве общенациональной стратегии. Либо ею мог бы стать иной общенациональный документ, выполняющий, по сути, ту же функцию, что и принимавшиеся на съездах КПСС пятилетние и семилетние планы социально-экономического развития страны. Почему бы и нет?
Представляется, что в такой ситуации подчеркнуто идеологическая дискуссия о путях развития страны имеет не только научную перспективу, но и практическую, политико-экономическую значимость. Более того, неоднократно высказанные В. Путиным ясно сформулированные мысли о роли партий и других институтов гражданского общества в разработке таких идей свидетельствуют о том, что, прежде всего, партии, их представители должны выдвигать такие идеи. Российская практика свидетельствует пока что об обратном: партии ориентированы на выборы, амбиции лидеров, интриги, но не на серьезную концептуальную работу в интересах всей нации.
При этом общенациональная содержательная дискуссия сегодня крайне необходима, как никогда. Оформление общенациональной идеологии и, как следствие, национальной стратегии после переходного, восстановительного периода в некую официальную доктрину должно происходить с учетом мнения широкого круга экспертов и представителей общественности на надпартийной основе. Она не должна стать продуктом деятельности только администрации либо только одной партии. Неубедительно и вредно, когда идеологию президента (а тем более, общенациональную идеологию) комментируют и трактуют отдельные представители экспертного сообщества, «назначенные» из администрации Президента России. Тем более глупо и гротескно это выглядит на «публицистических» передачах центральных телеканалов.
«Официальная» идеологическая доктрина должна поддерживаться без указаний «сверху», она должна стать нормой для поведения элиты. Следует вспомнить, наконец, что «обычаи» и «нормы», «ряды» и пр. на протяжении сотен лет являлись основой государственного и общественного порядка на Руси и в России, «корректируя» правовые нормы, приходившие из Византии или других стран до неузнаваемости. Не только «Русская правда», «Устав Ярослава» или другие правовые документы, но и все последующие законы, своды и кодексы становились следствием не умозрительных правовых норм (граничащих с правовым дебилизмом), но прежде всего обычаев и порядков, устоявшихся в стране. Наверное, было бы хорошо, если бы не только президент В.В. Путин, но и элита перечитали или прослушали лекции В.О. Ключевского на этот счет.
Так, вопрос о государстве, его роли, бывшей главным идеологическим вопросом с 1987 года, ежедневно, ежечасно «пробует на лояльность» любых политиков и экспертов. Этот вопрос и в 2008–2013 годах в той или иной форме становился центральным вопросом в российской дискуссии: от роли государства в евразийской интеграции и развитии восточных регионов до роли государства в РПЦ и образовании.
Есть еще одна чисто российская особенность. Сложилась ситуация, когда большинство идеологических и стратегических вопросов развития не только предлагается, но и решается Минфином и МЭР, – именно их идеи в конечном счете доминируют при составлении концепций развития и проектов бюджета в последние годы. Что, конечно же, является пережитком разгула либерализма прошлых десятилетий. Финансовые и экономические институты и инструменты – средства политики, а не ее цель. Необходимо принципиально изменить ситуацию, «включать энергию» общества и всей нации, что совершенно невозможно без идеологической доктрины.
При разработке стратегии национального развития важно также правильно оценить возможные ресурсы развития нации, особенно интеллектуальные и духовные, которые до сих пор игнорируются монетарными властями. Проведение «инвентаризации» нематериальных активов, а в действительности – важнейших национальных ресурсов – уже сама по себе крупная идеологическая и организационная задача, актуальность которой неизбежно возрастает по мере роста угроз и появления новых возможностей. Сегодня же превалирует оценка потенциала энергетических и других сырьевых ресурсов. Иные ресурсы – интеллектуальные, образовательные, технологические, а тем более, моральные и духовные – пока практически не учитываются, либо учитываются слабо. Тем самым, реальное место России в современном мире, ее возможности очевидно недооцениваются, а, соответственно, «планка амбиций» – занижается. Это прямо относится к приоритету евразийской интеграции, где место России определяется не столько ее экономическими возможностями (несопоставимыми с КНР или США), а с историческим наследием, традицией, культурой и другими нематериальными активами.
Очень важно правильно оценить реальное место России ХХI века в мире. Не переоценить, дабы не требовать невозможного, чтобы не было перенапряжения ресурсов. Но и не недооценить, чтобы не лишить себя шанса на достойное место в будущем. И прежде всего с геополитической точки зрения, где ошибки наиболее ощутимы. Так, очевидно, что расходы на развитие восточных регионов, евразийскую интеграцию, оборону (прежде всего ВКО) имеют приоритетный характер, но и они зависят в конечном счете от темпов роста ВВП страны и эффективности намеченных программ. Перенапряжение ресурсов здесь также недопустимо, как и прежнее игнорирование национальных приоритетов.
«Реализация ГПВ-2020 предполагает, при заявляемом стремлении не превышать долю оборонных расходов в ВВП страны более чем в 3,5-4%, совершенно нереальные темпы роста ВВП России на период 2011–2020 гг. По весьма оптимистичным прогнозам Минфина по проекту бюджета на 2013–2015 гг. предполагается, что ВВП России в 2015 г. составит 82,9 трлн руб. при сумме расходов федерального бюджета в 15,7 трлн руб. Для достижения уровня расходов на национальную оборону в 2020 г. в 6 трлн руб. при их доле в ВВП страны в 4% общий объем этого ВВП должен составить в 2020 г. примерно 150 трлн руб., т. е. удвоиться по отношению к ВВП 2014 г. Нет нужды говорить об утопичности такой перспективы, – подчеркивает ведущий эксперт М. Барабанов[6].
«Критическим моментом для ГПВ-2020 является также очевидная несбалансированность общей системы военных расходов. Программа задала тренд явного перекоса военных расходов в пользу закупок вооружения и техники, в том числе в ущерб затратам на личный состав»[7] – подчеркивает М. Барабанов.
_______________
[1] Воробьев В. В союз или в зону? // Российская газета. 2013. 5 марта. С. 2.
[2] Явлинский И. Кипрский кризис ударил по Ангеле Меркель // Известия. 2013. 21 марта. С. 7.
[3] Галимова Н. Объединенный народный фронт определился с идеологом // Известия. 2012. 18 июня. С. 2.
[4] Полпреды по воспитательной работе // Коммерсант. 2013. 21 марта. С. 1, 3.
[5] Путин В.В. Выступление на расширенном заседании коллегии Министерства обороны. 27.02.2013 / Эл. ресурс «Президент России». 2013. 27 февраля.
[6] Барабанов М. Программа вооружений: Кривая военных расходов Азии / Эл. ресурс «Евразийская оборона». 2013. 27 февраля /
http://eurasian-defence.ru
[7] Барабанов М. Программа вооружений: Кривая военных расходов Азии / Эл. ресурс «Евразийская оборона». 2013. 27 февраля /
http://eurasian-defence.ru
Удалить | Редактировать
