Жители XVIII века любили называть свое время эпохой Просвещения или веком Разума. Ну, разумеется, не все жители, а высококультурные. Они постановили, что непременно решат все проблемы человечества путем применения к жизни светлого разума. Понятно, что попытка была обречена на провал, потому что умом не изменить не только Россию, но и Вселенную. И за эпохой Разума наступила совершенно отрицавшая всякий разум эпоха Романтизма, а потом и вовсе настал XX век.
Но пока эпоха Просвещения длилась, многим казалось, что наступило золотое время для наук и искусств. И совершенная музыкальная архитектура Йозефа Гайдна оказалась прекрасным звуковым сопровождением всего этого времени.

ДЕТСТВО, ДАР, ДЕБЮТ

Йозеф Гайдн явно неспроста родился первого апреля. В его жизни было столько веселых эпизодов, что даже обидно читать некоторых лишенных чувства юмора биографов – они с подачи Михаэля Гайдна, младшего брата гения, доказывают, что наш герой появился на свет все-таки тридцать первого марта. Ну, не хочется им, чтобы великого Гайдна считали «апрельским дураком»... Между тем, первоапрельским розыгрышем выглядит даже биография его отца Матиаса – как поверить, что тот еще юным подмастерьем купил себе арфу, на которой музицировал в свободное от работы время? Поразительно и то, с каким равнодушием сообщают об этом биографы – неужели в Австрии XVIII века подобные увлечения ремесленников были в порядке вещей?

Тем не менее, все обстояло именно так, и любимым занятием Матиаса Гайдна, колесника из городка Рорау под Веной, действительно было пение народных песен под аккомпанемент арфы. Жена его Мария, служившая кухаркой в замке местного графа, тоже любила петь, да и шестеро выживших детей (всего Мария родила двенадцатерых) по мере подрастания становились участниками семейных концертов. Но даже на этом фоне нельзя было не заметить удивительное чувство ритма и прекрасный голос старшего сына – Франца Йозефа. Отец не сомневался, что Йозефа ждет блестящий успех в мире музыки, мать видела в нем будущего проповедника, и оба сходились на том, что мальчику необходимо учиться. Мечты о карьере сына оказались сильнее родительской привязанности, и в 1738 году шестилетний Йозеф навсегда покинул родной дом. Впрочем, уехал он недалеко – в соседний городок Хайнбург, где должен был обучаться музыке и петь в церковном хоре под руководством регента Франка, родственника Матиаса.

Жизнь в Хайнбурге была нелегкой – утром и днем занятия в школе с перерывом на пение мессы, а вечером уроки игры на скрипке и клавире. Тем не менее Йозеф не только легко справлялся с этой нагрузкой, а освоил впридачу еще и барабан. Маленькому ударнику даже доверили выступать в праздничном шествии на Страстной неделе. Правда, барабан оказался слишком велик и тяжел для исполнителя, поэтому пришлось повесить его на спину маршировавшего впереди горбуна-карлика. На уморительную парочку сбежался смотреть весь город – вот так и состоялся первый публичный успех Йозефа Гайдна...

О талантливом ребенке заговорила вся округа, а вскоре слухи о нем дошли и до Вены. Послушать восьмилетнего вундеркинда приехал один из самых популярных тогда композиторов – Карл Георг Рейтер, капельмейстер венского собора святого Стефана. У него оказалось только одно замечание: мальчик не умел выводить трели. «Как же я могу это делать, – возразил экзаменатору Йозеф, – если трели не умеет выводить даже сам господин Франк!» Отсмеявшись, Рейтер объяснил Гайдну, как извлекать трель, тот понял все с полуслова – и на следующие девять лет оказался в лучшем церковном хоре Австрии.

Долгий путь Гайдна к вершинам славы
начинался с венского собора св.Стефана...

Казалось, родительские мечты начали сбываться, но действительность оказалась не столь безоблачна. На репетициях капельмейстер драл с питомцев три шкуры – ведь главной слушательницей хора святого Стефана была сама императрица Мария Терезия. Кроме ее одобрения, Рейтера больше ничего не интересовало. Хористы жили впроголодь, почитая за счастье, если удавалось подзаработать «левыми» выступлениями. Музыкальное обучение велось небрежно и бессистемно, и теорию композиции Гайдну пришлось осваивать своими силами. Что-то он узнал из книг, которые на последние деньги присылал ему отец, а все остальное открыл самостоятельно, выявляя и сопоставляя закономерности в услышанной музыке – к счастью, чего-чего, а музыки в Вене хватало...

При всем при том Йозеф оставался живым и непоседливым парнишкой, неисправимым сорванцом и проказником. Когда компания юных хористов вздумала исследовать строительные леса в императорском дворце, именно Гайдн забрался выше всех, чем обратил на себя внимание императрицы и заработал порцию березовой каши. Да и расстаться с хором ему пришлось после очередной «невинной» шалости: во время выступления он незаметно отстриг ножницами косичку у своего товарища из переднего ряда. Этим поводом незамедлительно воспользовался Рейтер – августейшая слушательница уже не раз намекала ему, что голос у Йозефа ломается, и в хоре ему больше делать нечего. И хотя фамилию «Гайдн» из списка певчих не вычеркнули – место Йозефа занял его брат Михаэль, – но сам будущий композитор в один миг оказался нищим, безработным и бездомным бродягой.

Детство закончилось.

БЕДНОСТЬ, БОРЬБА, БРАК

Бродяжничать Гайдну довелось недолго. Уже через несколько часов он встретил на улице знакомого, тенора Шпанглера, который тоже пел в церковном хоре, только рангом пониже, и был немногим богаче Гайдна, зато у него имелась хотя бы крыша над головой. Это выражение в данном случае нужно понимать буквально – Шпанглер с молодой женой и ребенком обитал на чердаке, где, несмотря на тесноту, нашлось место и для Йозефа. Зима 1750 года оказалась самой тяжелой в его жизни: он играл на свадьбах и похоронах, давал уроки музыки, аккомпанировал на скрипке исполнителям уличных серенад – и за все это получал жалкие гроши, не спасавшие от голодных обмороков. Наесться вволю Йозефу удалось только однажды – он присоединился к паломникам, шедшим в Штирию, в храм Святой Девы Мариацельской и на неделю получил там место певчего; для этого ему пришлось буквально вытолкать с клироса своего конкурента, отобрать у него ноты и спеть партию самому.

С наступлением весны Йозеф покинул гостеприимный чердак – Шпанглеры ждали второго ребенка, – но фортуна продолжала ему улыбаться. Путешествуя по окрестностям Вены в поисках работы, он встретил симпатичную девушку, которая оказалась известной певицей, воспитанницей знаменитого композитора и педагога Николо Порпоры. Пережив вместе множество удивительных приключений, молодые люди подружились, и новая знакомая замолвила о Гайдне словечко перед Порпорой...

Стоп, стоп, стоп! Многие читатели уже поняли, что автор несколько увлекся и перескочил на сюжет «Консуэло» – культового романа Жорж Санд, в котором молодой Йозеф Гайдн выступает одним из основных персонажей. На самом деле все было несколько иначе, но закручено ничуть не хуже, чем у мадам Дюпен. Венский торговец Бухгольц, знавший когда-то Матиаса Гайдна, решил поддержать его сына и безвозвратно ссудил молодому музыканту целых сто пятьдесят флоринов. Этого вполне хватило на отдельную комнату с роялем. И пусть комната снова была на чердаке, а рояль изъеден личинками – Йозеф был счастлив. И надо же было такому случиться, что в том же доме, на третьем этаже, снимал квартиру живой классик того времени, итальянский поэт Метастазио. Он-то и нашел Гайдну перспективную ученицу Марианну Мартинец, которая одновременно брала уроки пения у Порпоры, – а дальше все было почти по Жорж Санд, с одной только разницей: Марианне, прототипу Консуэло, не исполнилось тогда и одиннадцати лет.

Сначала Йозеф сопровождал Марианну на занятия как аккомпаниатор, а потом набрался смелости и попросился к Порпоре в ученики. Денег на учение у него не было, и он вызвался отработать натурой, став у своего учителя слугой и камердинером. Расчесывать парики и чистить костюмы оказалось не так уж сложно, главная трудность была в другом – убедить мэтра Николо, что его ученик чего-то стоит. Похоже, Гайдну это так и не удалось – сохранилась история о том, как он представил преподавателю контрапункта такую дивную рекомендацию от своего наставника: «Податель сего пустой фантазер, уверенный, что может совершить переворот в музыке; ясно, что он никогда в жизни не напишет ничего стоящего»...

И все же уроки Порпоры много значили для Гайдна, ведь до сих пор он даже не был уверен, что пишет музыку правильно... Теперь же Йозеф мог сочинять без опаски, а положение ученика самого Порпоры прибавляло ему авторитета в музыкальном мире и открывало двери в аристократические дома. Но понадобилось еще немало времени, прежде, чем он получил постоянную работу – в 1758 году его пригласил скрипачом в свой домашний оркестр богатый меценат барон фон Фюрнберг. Там-то Гайдн и прославился впервые своими струнными квартетами, а вскоре, уже возглавляя капеллу богемского графа Морцина, начал сочинять симфонии.

С бедностью было покончено навсегда, хотя Гайдну пришлось потратить массу усилий, чтобы привыкнуть к своему новому положению. До конца жизни он оставался сторонником простого образа жизни, так и не научился понимать ни щеголей, ни гурманов. А когда впервые появился в богемном салоне графини Вильгельмины фон Тун, хозяйка по одежде и манерам приняла его за проходимца, и он сумел развеять это впечатление, только сев за фортепиано. Позже в этом же салоне Гайдн свел знакомство с графом Андреем Разумовским, сыном последнего казацкого гетмана, и перенял от него несколько украинских мелодий для своих произведений (а совсем недавно в нотной коллекции Разумовских обнаружились неизвестные ранее рукописи Гайдна).

В 1760 году Гайдн решил, что ему пора жениться. Морцин принципиально держал у себя на службе одних холостяков, но молодого капельмейстера это не смущало, ибо он был влюблен. Избранницу свою, Терезу Келлер, Йозеф знал с детских лет – ее брат был скрипачом у Святого Стефана, – но серьезные чувства возникли только теперь, после того, как взрослая уже Тереза стала брать у него уроки музыки. По признанию целомудренного маэстро, он впервые увидел женскую грудь как раз во время занятий, когда ученица слишком низко склонилась над нотами – уж не Тереза ли это была? Дело стремительно шло к свадьбе – и тут настал самый загадочный эпизод в биографии Гайдна: Тереза, ничего никому не объяснив, стала монахиней одного из венских монастырей, а Йозеф, тоже несказанно удивив всех знакомых, женился на ее старшей сестре Марии Анне...

Причины такого более чем странного поступка до сих пор остаются тайной, но все биографы единодушны в том, что со стороны Гайдна этот брак стал ужасной ошибкой. Мало того, что Йозеф был на три с лишним года моложе эрзац-невесты, мало того, что она была некрасивой старой девой и не могла иметь детей, мало того, что оказалась грубой и сварливой особой – супруга великого композитора явно не понимала его величия, к музыкальной деятельности мужа относилась чисто меркантильно, а из бесценных нотных рукописей вертела папильотки.

Граф Морцин, войдя в положение Гайдна, сделал для него исключение и увольнять после женитьбы не стал, но капеллу все равно вскоре закрыл из-за финансовых трудностей. Впрочем, новую работу Гайдну предложили сразу же – у венгерского князя Павла Антона Эстерхази, – и работа эта оказалась без преувеличения делом всей его жизни

ПАПАША, ПАПА, ПАПОЧКА

При дворе князей Эстерхази в городе Эйзенштадте Гайдну предстояло провести ни много ни мало – целых тридцать лет, хотя срок первоначального контракт был вдесятеро короче. По его условиям Гайдну запрещалась любая самостоятельная деятельность, фактически это было самая настоящая крепостная зависимость, но маэстро не возражал – ведь контракт обязывал его не только руководить оркестром, но и сочинять музыку по заданиям князя, а именно это и было для Йозефа главным. Правда, не прошло и года, как князь Павел умер, но, по счастью, его сын Николай оказался еще более рьяным покровителем искусств. Свой загородний дворец Эстерхазу он решил превратить в обитель муз и весьма в этом деле преуспел. И первым его помощником стал безотказный и неисчерпаемый Гайдн, создавший десятки симфоний, сонат, квартетов, а больше всего пьес для баритона – князь Николай гордился своим умением играть на этом старинном и редком инструменте, вот Гайдну и пришлось обеспечивать его репертуаром. Он и сам не хуже князя обучился сложной технике исполнения на баритоне, но ревнивый хозяин не разрешал ему выступать на публике.

Князь Николай (Миклош) Эстерхази

Капризы князя донимали Гайдна не меньше, чем вечное брюзжание жены. Супругу-то он со временем научился игнорировать, а вот с князем было сложнее: приходилось пускаться на разные мелкие хитрости. Как-то (в 1772 году) его высочество не дал музыкантам обычного летнего отпуска, и Гайдн выразил общий протест, написав самое известное свое произведение – «Прощальную симфонию», в последней части которой исполнители один за другим покидают сцену. Подействовало... Вообще, Гайдн относился к своим музыкантам прямо-таки с отеческой заботой, и не раз заступался за них перед скорым на расправу князем, так что прозвище Папаша, которым они его наградили, выглядит вполне заслуженным. Среди тех, кого Папаша спас от увольнения, оказалась и молоденькая певица-сопрано Магдалена Шпанглер – дочь того самого доброго самаритянина, который приютил юного Йозефа после изгнания из императорского хора. Кстати, косвенная виновница этого изгнания, императрица Мария Терезия, высоко ценила оркестр Эстерхазы, а его капельмейстеру пожаловала золотую табакерку, набитую золотыми же дукатами – неплохая компенсация за розги двадцатилетней давности...

Папой называл Гайдна и его близкий друг Вольфганг Амадей Моцарт. Их пути к славе были прямо противоположны: у Моцарта – мгновенный взлет, у Гайдна – медленное, но верное продвижение. Творили они тоже по-разному: Моцарт – легко и непринужденно, на волне вдохновения, Гайдн – не торопясь, тщательно обдумывая каждый пассаж. Но дружили по-настоящему, без зависти и обид, невзирая на полное различие темпераментов и почти двадцатипятилетнюю разницу в возрасте. Сочиняя цикл квартетов, посвященных Гайдну, Моцарт сознательно использовал его манеру и совершенствовал музыку почти два года – никогда и ни над чем другим он не работал так долго.

Да уж, Гайдн – это вам не Сальери...

Весьма распространена история о забавном пари Гайдна с Моцартом. Моцарт вызвался написать музыку, которую он сможет сыграть, а Гайдн – нет. И вроде бы выиграл: просмотрев ноты, Йозеф в растерянности сдался – ведь от него требовалось исполнять обеими руками сложные пассажи на разных концах клавиатуры и в это же время взять несколько нот в центре. Торжествующий Амадей сел за рояль и во время исполнения сыграл эти ноты носом! Но Гайдн так и не признал себя побежденным, заявив, что условия пари несправедливы, поскольку его нос гораздо короче моцартовского...

Называть Гайдна «папочкой» имела все основания и его молодая любовница Луиджия Польцелли – он и впрямь годился ей в отцы, ибо родилась Луиджия как раз в год неудачной женитьбы Йозефа. В Эстерхазе девятнадцатилетняя певица появилась вместе с мужем-скрипачом, но была в браке глубоко несчастна – во всяком случае, именно так она представила дело Гайдну, и тот (после двадцати лет патологической супружеской верности!) не устоял. По-видимому, кроме морального удовлетворения, ничего нового в его жизнь Луиджия не внесла – была она столь же корыстна и падка на подарки, как и фрау Гайдн, – но маэстро Йозеф многое ей прощал, переделывал специально под ее голос оперные арии, и даже поклялся жениться на ней, как только овдовеет.

СВОБОДА, СЛАВА, СМЕРТЬ

Тридцать лет порядки в Эстерхазе оставались незыблемыми. Тридцать лет изо дня в день Гайдн облачался в парадную ливрею и ровно в полдень отправлялся к князю Николаю за распоряжениями. И как это часто случается с незыблемыми традициями, закончилось все быстро и неожиданно: в сентябре 1790 года докладывать стало некому, а наследник князя, тоже Николай, никакими оркестрами, кроме военных, не интересовался. Но великого Гайдна, из соображений престижа, формально оставил на службе, сохранив прежнее жалование – это было что-то вроде почетной пенсии.

Наконец-то композитор мог распоряжаться своей жизнью, как хотел! Но в пятьдесят восемь лет хотел он, как выяснилось, немногого: жить в тишине и покое, занимаясь с учениками и сочиняя музыку в свое удовольствие. Предложение неаполитанского короля возглавить его придворный оркестр не вызвало у Гайдна ни малейшего энтузиазма. Этой кабалой он был сыт по горло, и чтобы уклониться от нее, решился на первое в свое жизни дальнее путешествие, приняв приглашение на гастроли в Лондон. На предостережение Моцарта, что ему трудно там придется без знания английского языка, Гайдн дал исторический ответ: «Мой язык понимают во всем мире!» «Прощай, Папа, – сказал на это Моцарт, – мы больше не увидимся на этом свете». И оказался провидцем: ровно через год Гайдн получил в Лондоне известие о кончине друга...

Это печальное событие чрезвычайно омрачило поездку, которая полтора года доставляла Гайдну одни только радости. Гонорары ему платили просто сумасшедшие, на концертах встречали и провожали бешеными овациями, с невиданным на родине почетом принимали при дворе и в домах высшей знати, возили на скачки и водили в театры, наконец, торжественно присвоили в Оксфорде звание доктора музыки (скуповатый маэстро, хоть и был горд отличием, остался недоволен церемонией, за которую с него содрали восемь гиней). Финальным аккордом стало посещение обсерватории знаменитого астронома Гершеля, где Гайдну довелось взглянуть на звездное небо в самый большой телескоп мира.

Но превыше всех удовольствий Альбиона Гайдн ставил неповторимое ощущение свободы бытия и творчества. К каждому выступлению в Англии композитор считал своим долгом писать новую музыку. Однажды он заметил в зале нескольких задремавших зрителей, и к очередному концерту сочинил симфонию «Сюрприз», где музыкальная тема неожиданно прерывалась оглушительным ударом литавр – ох, и физиономии, должно быть, были у проснувшихся! После окончания другого концерта с потолка в зал сорвалась люстра, однако никто из зрителей не пострадал, так как все столпились у сцены, аплодируя автору. «Все-таки моя музыка чего-то стоит, раз она спасает жизни!» – спокойно заметил Гайдн.

Два сезона спустя Гайдн снова посетил Британские острова и снова имел невероятный успех. В историю вошел заказ некоего капитана дальнего плавания, который предложил композитору тридцать гиней за бодрый марш для своих матросов. Честный Гайдн знал, что плата слишком велика, и сочинил к назначенному сроку целых три марша. Но не успел он сыграть заказчику первый из них, как тот отсчитал деньги, схватил с рояля ноты и был таков. «Подождите, – кричал ему вслед Гайдн, – у меня есть еще два марша!» «Я полностью удовлетворен», – отвечал капитан.

Joseph Haydn tocando quartetos (autor anônimo; Staatsmuseum, Viena)

«Я полностью удовлетворен», – мог сказать и Гайдн, подводя итоги своих британских турне. Ему не раз предлагали остаться в Англии навсегда, соблазн был велик, но он предпочел вернуться, и, наверное, не зря. На родине у престарелого композитора открылось второе дыхание, он превзошел самого себя в ораториях «Сотворение мира» и «Времена года», прогремевших по всей Европе, а еще положил на музыку короткое патриотическое стихотворение, ставшее после этого национальным гимном империи; сам же Гайдн был теперь популярен в Австрии, как никогда прежде.

Апофеоз свободы наступил в 1800 году, со смертью «адова отродья», как мило называл Гайдн свою почтенную супругу. Луиджия Польцелли тут же напомнила новоиспеченному вдовцу о его обещаниях, но тот с легким сердцем от них отрекся. Не помогли даже намеки, что Гайдн – отец одного из сыновей Луиджии. Композитор ничего не хотел менять в устоявшемся образе жизни, а кроме того, был уже очень стар. Любовнице пришлось довольствоваться ежегодным содержанием, которое после ее смерти должно было перейти к этому самому сыну – при условии, что он будет почтительно относиться к матери и с благодарностью вспоминать Гайдна. Все это, и многое другое, было указано в завещании Гайдна, удивительном документе, насчитывавшем шестьдесят три пункта – заботливый Папаша постарался не обделить никого. Родственники, друзья, ученики, священники, нынешние и бывшие слуги – он вспомнил обо всех, а под номером 58 вписал 150 флоринов для внучки того самого Бухгольца, который много лет назад очень помог ему этими деньгами...

Последние годы жизни Гайдна пришлись на войну с Наполеоном, а последние дни – на взятие Вены французами. По личному указанию Бонапарта возле дома умиравшего композитора выставили почетный гвардейский караул – и патриот Гайдн встал со смертного одра, чтобы в пику оккупантам сыграть на рояле им же сочиненный австрийский гимн. Через день, 31 марта 1809 года, его не стало. На похоронах, проходивших в страшной спешке по случаю войны, звучал «Реквием» Моцарта...

Но не тот был человек Йозеф Гайдн, чтобы просто так взять и умереть. Когда одиннадцать лет спустя его прах переносили с венского пригородного кладбища в родовой склеп князей Эстерхази в Эйзенштадте, грянул скандал совершенно в духе Булгакова: у тела, лежавшего в гробу, не оказалось головы! Похитителей нашли довольно быстро – это были шарлатаны-френологи, воровавшие черепа для своих псевдонаучных исследований, – но голову гения они так и не вернули, подсунув вместо нее фальшивку. Подлинный же череп Гайдна обнаружился впоследствии в Вене, в коллекции одного из музеев, и воссоединился с телом только в 1954 году.

 Несмотря на то, что он оказался любимцем весьма анти-религиозного "Века Разума", сам он был расположен душой к Богу и - когда писал музыку - не выпускал из рук четок: говорил, что это ему очень помогает. И - подобно Баху - начинал каждый свой нотный манускрипт надписью "во имя Божье".

"Поскольку Господь даровал мне радостное сердце, Он простит меня за то, что я служил Ему радостно" - и лучше этого не скажешь.

[url]http://www.aquarium.ru/misc/aerostat/aerostat352.html[/ur]

4a.kiev.ua/Sobranie