Однажды мне довелось принимать участие в конкурсе "Сценарист", условием которого было написание кинематографического сценария на какое-либо известное произведение, басню, сказку и т.п. Мне показалось, что здоровый цинизм вкупе с долей иронии и юмора должны дать неплохой продукт. Словом, вот моя работа. Надеюсь, не станет секретом, что написана она в шутку)))
___________________________________________________________________

Общий план: бесконечные стеллажи какой-то, скорее всего, научной библиотеки. Чьи-то руки достают с одной из полок тубус, в котором хранится хрусткий, пожелтевший от времени лист, исписанный антиквенным шрифтом. Крупным планом показывают чьи-то губы, беззвучно шевелящиеся в унисон прочитываемому тексту старинной рукописи. В верхнем углу листа магнитом притягивает взор чернильная клякса. Наезд на неё камерой: план увеличивается, клякса приобретает всё более расплывчатые очертания, превращаясь в объёмное туманное образование…


Смена кадра. Туман рассеивается. Мрачное средневековье. Удалённое аббатство. Чадящая масляная лампа выхватывает закопченные своды кельи. Громко потрескивает фитиль. За грубым столом сидит, низко склонив голову, грузный человек. Ни возраста его не определить, ни черт лица не разобрать из-за низко надвинутого остроконечного капюшона. Крупным планом – засаленные, покрытые рыжими волосами пальцы, отщипывающие кусочки варёного мяса с обломка крупной кости. Смена кадра: жирные жующие губы. Фоном - громкое чавканье. Череда картинок: пальцы – губы, пальцы – губы, пальцы – губы. Треск фитиля – чавканье, треск фитиля – чавканье, треск – чавканье…

Дверь внезапно распахивается с жутким скрипом. Громко лая, в келью врывается громадная лохматая псина. Она ставит крупные передние лапы на стол. Пасть открыта, язык свешивается набок. Монах непроизвольно подаётся назад, капюшон чуть откидывается. Рука его выпускает мосол и начинает ласково трепать животную холку. В мерцании лампового огонька новые перемены крупных планов: то мутные с прожилками глаза капуцина – то жёлтые глаза собаки. Пристальные немигающие взгляды. Собака скашивает зрачки на стол. Тут же - мгновенная реакция: в зубах мохнатой твари оказывается недоеденное мясо, а сама она молнией вылетает из кельи. Следом за ней, едва не опрокидывая стол, выбегает монах. Во весь экран монотонно раскачивающаяся на несмазанных петлях дверь из неотесанных досок. Скрип их будоражит душу. Наезд камеры на петли. Постепенно они заполняют весь экран. Синхронно нарастает скрипение, звук его достигает предельной высоты...

Смена ракурса и кадра. Та же келья, вид со стороны двери. Полнейшая тишина. Угасающий фитиль лампы беззвучно рождает на стенах чудовищные картинки. Раздаётся тягучий звук отворяющейся двери. Медленно от камеры к столу перемещается сгорбленная спина капуцина. Не оборачиваясь к зрителю, он тяжело опускается на табурет. Левая рука разжимается и на стол с глухим звуком падает знакомая зрителю лишившаяся остатков мяса обглоданная кость. Правая рука коротким резким движением втыкает в столешницу зазубренный тесак. Крупный план: в месте, где остриё вошло в дерево, медленно образуется алое пятно от стекающей по лезвию крови. Камера отъезжает, видно, как кровь каплями просачивается меж досок стола и громко ударяется о каменный пол кельи. Звук этот становится всё отчетливее, заполняя собой пространство и, достигнув предельной своей высоты, резко обрывается. Картинка гаснет. Зритель остаётся в абсолютной темноте...

...и ещё пять секунд полнейшей тишины. Экран вдруг разрывается ослепляющее яркой молнией, а уши закладывает громовым раскатом. Разноцветие пропадает, изображение становится монохромным. В пульсирующей агонии нескончаемых вспышек отдельными фотографиями просматривается сгорбившаяся фигура монаха, на коленях стоящего под низвергающимся ливневым водопадом. Капюшон откинут, голова опущена, струи воды стекают за шиворот. Скрюченными от холода пальцами, с прилипающими к ним комьями грязи, упрямо формирует он у плетёной изгороди небольшой холмик, вновь и вновь размываемый дождевыми потоками. Крупные планы: вспышка - пальцы, вспышка – размытая грязь, пальцы – грязь, пальцы – грязь… Завершающий кадр: во весь экран подёрнутые ужасом полубезумные от отчаяния глаза капуцина. Взрыв грома.

Новая картинка. Келья преобразилась: выбелены своды и стены, чистый стол, новая лампа. Свежий фитиль даёт чистый ровный свет. Внутри тот же монах, заметно похудевший и осунувшийся, со впалыми утомлёнными глазами. На теле его власяница из грубого верблюжьего волоса, поверх неё – верижные цепи. Он бережно расправляет на столе лист драгоценной бумаги. Чистые крючковатые, в рыжих волосах, пальцы аккуратно держат гусиное перо. На бумагу ложатся строки: «Sacerdos habebat canis…» Крупным планом подслеповато сощурившиеся пустые глаза. Затем – кончик пера с висящей на его конце чернильной каплей. Замедленная съёмка: капля отрывается, бесконечно медленно летит вниз и с искажённым кинематографическим замедлением грохотом разбивается о бумагу. Клякса трансформируется в туман…

Туман в очередной раз рассеивается: зритель видит бесконечные стеллажи научной библиотеки. Чьи-то руки достают с одной из полок тубус с жёлтым листом, покрытым готическими письменами и жирной чернильной кляксой в углу. Крупным планом показывают чьи-то губы, беззвучно шевелящиеся в унисон прочитываемому тексту старинной рукописи. Наезд камерой на кляксу. Экран покрывается туманом, сквозь который начинает проглядывать чадящая масляная лампа в сводчатой келье…

**********************
«Sacerdos habebat canis…» - «У попа была собака...» - пер. с латыни.

На всякий случай, апокрифический текст-первоисточник:

- У попа была собака, он её любил,
Она съела кусок мяса, он её убил,
В землю закопал,
Надпись написал:

- У попа была собака, он её любил,

Она съела кусок мяса, он её убил,

В землю закопал,

Надпись написал:

- У попа была собака, он её любил,
Она съела кусок мяса, он её убил,
В землю закопал,
Надпись написал:

- У попа была собака, он её любил,

Она съела кусок мяса, он её убил,

В землю закопал,

Надпись написал: …