Вчера вечером шахтерики, естественно датые после всего пережитого, отправились на несанкционированный митинг на центральную площадь. Их пытались туда не пустить – администрация приказала школам вывести на площадь детей. Рисовать цветными мелками.
К вечеру детей увели, «митинг» состоялся.
Никто ничего адекватного не сделал. Это, конечно, грустно. Но – показали квитки с зп в 15-20 штук (а ведь везде кричат, что у них по 80-90), рассказали, как затыкают всем рты – «вы работаете не за зп, а за место». Снимало местное ТВ.
Но – к людям никто не вышел.
Датая молодежь, датые бабенки потащились на жд. Перекрывать. Да, мне стыдно, что у них так вышло. Там куча подстрекателей и тыды. Все как всегда.
Кричали, просили мэра. Мэр приехал, его никто не слушал. Стали требовать губернатора. Губернатор приехал, сердитый, что его притащили сюда. Рассказал все то же самое.
Вопрос о замалчивании информации, к сожалению, не подняли. Это все было этой ночью.
За ночь нагнали тучу (реально тучу) ОМОНа. Стоят тут. Везде.
Сегодня у нас весело.
Молодежь вконтакте хотела собраться и организовать акцию.
Нет, они еще ничего не делали, они только хотели. И вряд ли бы устроили ее. Но разговоры пошли. Местами адекватные.
Тут же начинаются разговоры в мейле «давайте сами составим по родным список тех, кто не вернулся. И тех, кто еще там». Чтобы знать реальные данные.
Группу вконтакте стерли. Все видео. Все обсуждения. Всю стену (!!! 4000 сообщений!!!). все вообще. Методично и быстро.
Девочка, которая была в администрации, написала, что ее весь день продержали в милиции.
Создали новую группу, там, говорят, тоже идет потихоньку чистка. Но пока активистов там нет.
Инфу в мейле и на местном форуме тоже затирают. И, говорят, до жж добрались.
Местное ТВ, которое снимало тот митинг и вообще, прокрутило сухой осуждающий выпуск: пьяный дебош на жд, речь (плять, это надо было слышать) машиниста ждника.
А я весь день не могу зайти под Фез сюда. поэтому так. пока открою этот днев.
Не знаю. Просто я шокирована. Просто Интернет кидается волнами паники.
Так что извините. У меня эмоции. И мне страшно.

У нас траур сегодня.
Светлая память…

Утро. Раннее-раннее.
Лежит Пухрик в своей норке, в сухие листья зарылся, еще спит – уже не спит.
Глаза не открывает, слушает только: вот сойка пролетела, вот одуванчик пчеле поклонился.
Улыбается тихонько Пухрик: день рождения у него сегодня.
Ресницы поднимает, в потолок смотрит: как-то сегодня будет? Смеется тихо-тихо.
Вдруг – раз! – вылетел из норы, вокруг дуба родного обежал, на месте попрыгал – радостное у Пухрика утро.
Стоит Пухрик среди одуванчиков, солнцу спину и нос подставляет. Хорошо ему. Ждет чего-то. Когда ждешь, всегда хорошо.
Кончается утро, Пухрик бродить идет. В свое удовольствие.
Идет Пухрик привычными тропинками, все по сторонам оглядывается: не хочет что-то хорошее пропустить. А что хорошее – и сам не знает.
Целый день бродит по Лесу Пухрик. Попадаются ему навстречу то Мубрусяка, то Нык, а то и совсем не известные Лесные жители – а хорошего вот ничего совсем не попадается.
Солнце уж садится, день Пухриков кончается, а хорошего ничего – не случилось.
Загрустил Пухрик. Вернулся в норку свою, даже с солнышком не попрощался. Бродит по ходам забытым и сердится. Такой день – и совсем пустой!..
Вдруг к морю вышел. Давно Пухрик у моря не был.
Сидит Пухрик на берегу. Одиноко ему: направо посмотришь – никого, налево посмотришь – никого. Только все песок да трава. Пусто-пусто.
Море к Пухрику ласкается, пятки лижет. А Пухрик коготки подобрал, не дается морю, сердится, грустный.
А морю тоже, между прочим, одиноко. Море – оно хоть и большое, а все-таки одно.
Обиделось море, и как плеснет Пухрику прямо в нос!
Вскочил Пухрик, чуть не плачет.
А солнце его уходящим теплом по носу мажет, в глаза заглядывает.
«А чего ж это я, - Пухрик думает, - сам ничего хорошего сегодня не сделал?»
Смотрит Пухрик на солнышко. Улыбается. Лапкой машет: спасибо, мол.
И бежит с морем играть.
Море – оно такое. Его тоже любить надо.
И солнце отражается в соленых волнах и в счастливых Пухриковых глазах.

кто тут мне симпы неподписанные тыкает? отписывайтесь, люблю, когда видно, от кого. :)

И где-то в самом центре мира живет девочка.
Маленькая девочка с красивым лицом и мягкими мамиными руками.
Она не ждет, хотя сейчас самое время для любви. Для любви вообще всегда – самое время.
У нее много забот. И огорчений. И обид тоже хватает.
А еще у нее есть мечта.
В платяном шкафу, там, где сухо и горячо пахнет старым саше, на верхней полке, в одной из больших коробок из-под шляп, тихонько прячется маленькая деревянная шкатулка.
Старая, резная, ничем не примечательная. Только тепло и едва уловимо пахнущая свежим сеном, летней ночью, медом и потрескивающими в печке дровами.
Когда берешь шкатулку в руки, кажется, что она тихонько вибрирует внутри, как будто там бьется чье-то сердце. Это чуть слышно позвякивает тонкими нежными колокольчиками маленькая теплая мечта.
Она светится и ласково заглядывает в глаза, путается в ресницах, проводит по мягким губам теплым пальцем. Если ее выпустить – она зальет все вокруг безграничным светом. А в шкатулке – совсем ручная. Послушная.
Девочка никому не рассказывает об этой шкатулке и аккуратно прячет ее от безразличия близких. Только синей кошке она однажды показала заветную шкатулку. Кошке – можно. Эти, синие, - из той породы, что совсем не умеют утешать, а просто сидят рядом, тихо слушают и иногда тычутся влажным носом в ладонь – и, вроде, становится чуточку легче.
Девочка редко достает шкатулку, редко разбирает коробки на верхней полке платяного шкафа.
Вполне достаточно знать, что она есть. От слишком частого заглядывания любая мечта потускнеет.

Я все равно люблю тебя.

Идет как-то раз Пухрик по Лесу, никого не трогает, со стрекозами перемигивается. Солнышко спину греет, ветер нос щекочет – хорошо!
И вдруг – трям-пум-пум! – запинается обо что-то и прямо носом вперед летит!
Перекувыркнулся Пухрик через голову, лежит на спине, на облака смотрит. Облака красивые, пушистые такие, мягкие…
Встает Пухрик, возвращается назад: обо что это он тут запнулся?
Смотрит-смотрит – ничего не видит.
Траву лапками приминает… Так вот же оно! А что это такое – не знает Пухрик.
Присматривается настороженно – а вдруг за нос цапнет?
Лежит в траве маленький зеленый жучок – и светится. Крыльями жужжит, но не улетает.
Наклоняется Пухрик пониже, коготочком жука щекочет под брюшком – а жук ничего, мягче жужжит только, нравится ему, наверное.
Лежит Пухрик на животе, прямо посреди изумрудной травы, и с жуком беседует. Рассказывает ему жук о звездах, что с другой стороны Земли видны, о пустынях горячих, о морях бездонных-безграничных, о реках горных стремительных… Слушает Пухрик, так ему хорошо от сказок этих. А сам жуку про Мубрусяку рассказывает, про Звездочку, про Лес. Жук тоже слушает внимательно, запоминает, крылышками жужжит, лапки потирает.
Так и день пролетел незаметно – уже и вечер. Поднимается Пухрик с травы, хочет Жуку лапкой помахать – а жук уж тут как тут, на коготочке у него сидит, улыбается. Я, мол, с тобой пойду. Мне, говорит, одному скучно.
Пухрик тоже рад: будет с кем побеседовать вечерами, кому Лесные истории порассказать.
Вот и живут Пухрик с Жуком: листьями осенними шуршат по вечерам, по Лесу бродят, в речке прозрачной купаются, и все потихоньку беседуют.
Просыпается иногда Пухрик среди ночи и смотрит на Жука из-под ресниц: это ведь самая настоящая сказка, маленькая, теплая, светится, – его личная, Пухрикова только, сказка!
Смотрит на Жука Пухрик и думает: а может быть, надо и другим такую сказку чудесную показать? Мубрусяке там, и другим Лесным?.. И решает: надо, конечно! Пусть другие тоже порадуются, пусть им тоже, как Пухрику, тепло будет, пусть и они знают о пустынях, реках, океанах… И тут же пугается: а ну как не поймут? А ну как засмеют? А ну как заберут у Пухрика его маленькую сказку?
Боится Пухрик. А с самим Жуком поговорить – стыдно как-то. Да и что он сказать может, когда сказка-то – внутри у него? Чтобы про сказку знать, нужно снаружи быть. А Жук – он живет просто. Он и не знает, что он – сказка…
Все Пухрик сомневается, никак не решит, прятать сказку или показать остальным.
А осень тем временем к концу подходит. Уже первый снежок падает, холодает, ветер сильный поднимается – то и дело толкает Пухрика в спину, пока он бродит по Лесу. Но Пухрик-то привык, он всегда слышит, как ветер сзади подкрадывается, и вовремя Жука лапкой придерживает: иначе унесет ведь его, маленького, с Пухрикового плеча. А Жук веселится – смешно ему, значит, что его вот так унести может неожиданно и насовсем.
Идут они как-то, беседуют, на солнышко потускневшее смотрят, на облака низкие: скоро дождь будет. Или снег. Это уж как повезет.
Отвлекся Пухрик… А ветер тут как тут: налетел сзади, в спину толкнул, Жука подхватил – несет, несет его, все выше и выше, прямо в облака.
Жук хохочет-стрекочет – чего ей, сказке, сделается, она летать любит.
Стоит Пухрик, лапки не тянет уже кверху: все равно не достать сказку, не вернуть Жука.
Минуту стоит Пухрик, другую. Кончилась сказка, вся вышла, будто и не было.
Стоит Пухрик и думает: теперь сказка только внутри него осталась, а больше ни у кого ее нету. Нехорошо получилось. Вот если бы он раньше Жука со всеми Лесными познакомил – была бы сейчас сказка у всех, общая, светила бы внутри теплой свечкой, и хорошо бы всем было. Ну и пусть, что улетела, главное – что была. Собрались бы все сейчас у Мубрусяки и рассказывали друг другу, каким боком к кому сказка поворачивалась, о чем кому Жук поведал – кому о лесах, кому о солнце, кому о водопадах. Дрова бы в печке трещали, чаек в чашках дымился, а за окном – снег…
А снег и сейчас есть: падает на Пухрика сверху, шерстку приминает. Холодно Пухрику, а он все стоит, в небо смотрит.
Вдруг – вернется сказка…

Случаются иногда с Пухриком всякие истории. Когда хорошие, когда – не очень.
Пухрик – он ведь звездочки-мечты от пыли бережет. Дело, вроде бы, несложное, а душевных сил требует. Звезд-то много, а Пухрик – один…
Выбирает как-то раз Пухрик звездочку, лапкой манит, утешает, за ухом чешет. Звездочка мурлычет тихонечко, колокольчиками позвякивает. Ап – и в небе уже, сияет, радостная.
Машет Пухрик лапкой и уходит.
А на другой вечер приходит – и – что такое? – та же Звездочка ему в лапки прыгает. Удивляется Пухрик. Не случалось с ним еще такого. Протирает Пухрик Звездочку тряпочкой, присматривается: цела ли? А вдруг сломалась? Случается такое, Пухрик тогда плачет потихонечку, а осколочки потом в речку скидывает, оттуда они опять на небо попадут.
Но нет, целая, вроде, Звездочка, только тускнеет быстро почему-то. Пухрик моргает, Звездочку вверх подкидывает – лети, мол. Она и – дзынь-дзынь – исчезает.
А на другой вечер опять. И еще через вечер – та же история. Устает Пухрик, теперь ему не по одной звездочке за ночь утешать приходится.
И решает он эту Звездочку быстро тускнеющую с собой забрать. В норку свою.
И привык он к ней, и мурлычет она по-особенному так, красиво, и удобнее ее в норке чистить-то будет, да и Пухрику самому – светлее по ночам.
Звездочка у Пухрика в лапках по дороге в норку теплая лежит, греет ему коготочки, улыбается. И Пухрик тоже улыбается: радостно ему на Звездочку смотреть, на свою, на особенную…
Принес домой, к потолку легонько подталкивает. Живи, мол, привыкай.
Осматривается Звездочка. Непривычно ей тут. Потолок низкий, стены толстые, до родного просторного неба ой как далеко. Зато Пухрик рядом, а лапки у него теплые и ласковые. Подмигивает ему Звездочка: ничего, мол, освоимся.
Так и повелось. Спешит теперь Пухрик по вечерам домой скорее, ходит со Звездочкой под луной гулять, рассказывает ей, как это – днем в Лесу. Хорошо им вдвоем.
Только грустит долгими днями Звездочка. Душно ей в тесной Пухриковой норе, полетать негде, колокольчиками позвенеть – тоже, и неба – не видать даже.
Тускнеет Звездочка.
Пухрик ее каждый вечер протирает – а все не помогает. И по утрам протирает, и ночью просыпается – протирает, – нет, не помогает, хоть плачь.
Просыпается Пухрик как-то ночью и слышит: плачет его Звездочка, совсем потихоньку так, но плачет. Грустно Пухрику. Встает он, берет Звездочку в лапки и выходит из норы.
Тропинка к заветной полянке длинная, кусты Пухрика за шерстку хватают, сова ухает страшно, испугать хочет. А Пухрик идет, не оглядывается – и к Лесу привык давно, и грустно ему слишком.
Стоит Пухрик на полянке, на небо смотрит. Звезд там много, а таких, как его – нету. Лежит Звездочка у него в лапках, пригрелась, смотрит на него грустно, даже на луну не глядит, только лучиками шевелит – нравится ей, как ночной ветер ее гладит ласково.
Щекочет Пухрик ее за ухом на прощанье, а Звездочка не мурлычет – позвякивает, извиняется, вроде, прощения просит.
Улыбается Пухрик грустно. Ничего, мол, понимаю. Лети.
Медленно Звездочка с его лап поднимается, целует его в макушку ласково и – нет ее, исчезла в хороводе чужих звезд.
Сидит Пухрик на пенечке до утра, все смотрит на луну, на звезды, солнце встречает.
Срывает землянику, в утренней росе всю, красивую, яркую. Кладет в рот, придавливает языком, разрывается земляника сладостью – и чуть-чуть кислинкой. Раз – и нет ее, вся в сладость ушла.
Улыбается Пухрик солнышку.
Новое утро. Новый день.

Есть у Пухрика друг.
Мубрусяка.
Мубрусяка большой. Лапы у него здоровенные. Ушки маленькие. Шерсть короткая.
Мубрусяка живет в холме. У Пухрика – нора, а у Мубрусяки – холм, хотя, в общем-то, одно и то же: и вход круглый, и земля вместо стен, и окон нет.
Только у Пухрика по-уютному так тесновато. Пухрик свою норку любит. Там прятаться хорошо. Только вот друзей не позовешь. Не поместятся они там.
А у Мубрусяки дом большой. Коридоры широкие, комнаты просторные.
У Мубрусяки друзей много. Поэтому, наверное, и дом такой громадный: чтобы все вмещались.
Только пусто Мубрусяке одному в таком большом доме. Бродит он по комнатам, места себе не находит: то в кресле посидит, то чаю попьет, то шкафы переставит - а все скучно одному. Расстроится Мубрусяка. Загрустит. Сядет у нарисованного окошка, посмотрит на траву зеленую, потянет лапу к ромашке – стукнется когтями о стену, еще больше расстроится. Побредет Мубрусяка в Лес. Друзей к себе звать. Ходит Мубрусяка по Лесу, то к одному знакомому зайдет, то к другому, а у всех дела, заботы, некогда всем. Совсем загрустит Мубрусяка.
Встретится Мубрусяке на Лесной тропинке Пухрик. Заулыбается Мубрусяка, обрадуется, схватит Пухрикову лапку своей лапищей, загорланит – вот, мол, Пухрик, давно не виделись, а ты все бродишь, да? Пухрик кивает, носом поводит: пахнет от Мубрусяки хорошо, вкусно, брусникой и горячим чаем, а еще патефоном и громким смехом.
Потащит Мубрусяка Пухрика к себе в дом – мол, чего ж ты бродишь-то, вот и дождь начинается, а ну как ливанет, идем-ка ко мне скорее, у меня и варенье есть, и чай, и бублики.
Посомневается Пухрик, поперебирает лапками: не думал он к Мубрусяке идти, да жалко его.
Вот уже и холм Мубрусякин, а дождь и вправду начинается, только не ливень, а мелкий, противный, который идет-идет и все никак не заканчивается.
Забегут они в нору, потопают, воду стряхнут у порога – и к огоньку поближе, на кухню.
У Мубрусяки хорошо, тепло, и бублики вкусные, и чайничек красивый.
Сидят Пухрик с Мубрусякой на деревянных табуретках, чаек горячий прихлебывают, беседуют потихоньку. Мубрусяке непривычно так тихо разговаривать, то всхохотнет громко, то сердито заворчит на всю округу – Пухрик носом поведет, поморщится, Мубрусяка извинится – и дальше беседуют.
Услышит Пухрик, как ночь опускается, как солнышко под облачным одеялом укрывается, на боковую, значит, уходит, - домой засобирается: поздно, мол, уже, Мубрусяка, еще как-нибудь встретимся.
Мубрусяка хмыкнет чуточку расстроено: жалко ему с Пухриком расставаться. Но грустить он уже сегодня не будет: с Пухриком когда поговоришь – грустить потом уже не получается.
Постоит Мубрусяка на пороге, посмотрит, как Пухрик в траве исчезает, лапой махнет, на луну поглядит. Луна – она одиночество тоже не любит, все к звездам жмется.
Улыбается Мубрусяка. Хороший день получился.
Прикроет Мубрусяка дверь тихонечко, пойдет по длинным коридорам, напевая, заберется под одеяло – и все никак улыбаться не перестанет. Так и уснет – с улыбкой.
И сниться ему будет ласковый летний дождь.

Есть у Пухрика тайна.
Она маленькая и светится. Края у нее острые, и Пухрик всегда очень осторожно ее поглаживает, чтобы лапки, значит, не поранить. Вдруг не заживут царапины – как он тогда будет?..
Тайна у Пухрика важная. Ему с поцарапанными лапками никак нельзя.
Есть где-то на окраине Леса маленькая такая полянка. Вроде ничего в ней особенного не имеется, днем зайчишки шмыгают, стрекозы, полевки пробегают. Зато ночью – никого. Кажется, сама тишина звенит – ан нет: это звездочки. Позвякивают тихонько, жалуются. Это чьи-то мечты светятся.
Мечты – они ведь такие. Капризные. И тускнеют быстро. Опускаются тогда звездочки, мигать начинают. Вроде весело, танцуют как будто, а Пухрик знает: устала мечта-звездочка, много ведь дел-то всяких повседневных, они и закрыли ее, завалили камнями мелочей, забот, обид.
Это и есть Пухрикова тайна. Важное он дело делает: звездочки от пыли протирает. Чтоб светили снова, ярко, радостно.
Придет вечером Пухрик на эту полянку, посидит, солнышко проводит, лапкой ему помашет. Подождет, пока сова где-то по соседству не ухнет три раза – и вот тогда смотрит: которая сегодня потускнела звездочка? Которую снимать?
На пенек встанет, лапкой звездочку поманит. Мечты уставшие – податливые, сами спуститься рады. Подхватит Пухрик звездочку, подует на нее, поздоровается. Звездочка мигнет устало, жаловаться начнет. И то ей не так, и это. Пожалеет Пухрик звездочку. Выслушает, совет даст, развеселит. Под подбородком ей почешет. Тряпочкой протрет, пощекочет, звездочка заулыбается, засмеется, зазвякает колокольчиками. Выпрыгнет у Пухрика из лап, мигнет на прощанье и затеряется среди других звезд на небе.
Посидит Пухрик еще на пенечке, посмотрит на мечты чужие: все ли яркие? Все ли светятся?
Хмыкнет от удовольствия: все в порядке, все хорошо. Помашет звездочкам лапкой и домой пойдет, в норку свою теплую. А назавтра опять придет. Мечты – они такие. За ними следить надо.
Вот какая у Пухрика тайна.

Пухрик – он маленький, кругленький и теплый. Шерстка у него мягкая, топорщится во все стороны, колючки-травинки не цепляет – сквозь себя пропускает. Глаза круглые, большие, ресницы длинные – в Лесу им все завидуют. В Лесу все почему-то друг другу завидуют – ну хоть в чем-нибудь. Пухрик тоже. Иногда. Старается, конечно, такое чувство неприятное мимо пропускать, да не всегда получается.
Пухрик живет в норе. У него там много ходов: один к морю, другой к городу, третий к проходу меж корней старого дуба почти в самом центре Леса, а по некоторым Пухрик бродит дождливыми вечерами, чтобы узнать, что там, за поворотом.
Пухрик вообще любит бродить.
Дождь любит. Когда капельки так кап-кап по листьям, дзынь-дзынь, а он стоит под елкой и смотрит. Или ливень. Косыми струями шух, шух по шерстке, и бежит Пухрик быстро-быстро, лапками перебирает, а все-таки к норе не спешит. Ливень – тоже хорошо. А вот долгий дождь Пухрик не любит. Он тогда идет бродить по своим забытым ходам в теплой норе – бродит-бродит, не один тупик обойдет, а сам все прислушивается: как там, наверху? Кончился дождик? Или в гости идет. Хорошо: снаружи сырость, грязь, ветер, а ты сидишь в тепле и беседуешь. Когда с кем-нибудь беседуешь, много новых мыслей в голове плавает, потому что говоришь обязательно медленно, тягуче, как теплый кисель пьешь.
И солнышко любит. Солнышко – его вообще почти все в Лесу любят. Пользуется оно, значит, популярностью. Пухрик особенно его по утрам любит. Выйдет из норы, потянется, вверх посмотрит, пискнет от удовольствия и идет смотреть, как солнце капельками росы балуется. А солнце тоже Пухрика любит: в шерстке у него прячется, искрится, в глаза заглядывает.
И снег Пухрик любит. Особенно когда теплый-теплый снегопад. Идет Пухрик тогда по Лесу, нос кверху задерет и снежинки на кончик языка ловит. Кто встретит – смеется. И Пухрик тоже смеется: тихонько так, с хрипотцой. Но это редко. Пухрик обычно один бродит и никого не встречает. Любит Пухрик один бродить.
А теперь Пухрик лапкой машет. Спать, значит, пора. Стоит Пухрик на входе в нору свою и смотрит. Жалко ему в нору прятаться, когда тут снаружи ночь такая красивая. Только поздно уже, а Пухрику завтра утром солнышко встречать. Вдруг оно без Пухрика вставать не захочет? Беда будет. Вот Пухрик и прощается. С деревьями, с луной, со снегом. Вот вроде весна начиналась, а сегодня опять снегопад кто-то наверху включил. Завалило Пухрикову норку. Тепло ему сегодня ночью будет.
Машет Пухрик лапкой и улыбается. И – нет Пухрика, спрятался, как будто и не было. Завтра выйдет.

ну, сказочница - это, конечно, сильно сказано, но все-таки. чувство обладания собственной, личной сказкой еще неделю назад наполняло жизнь каким-то особым смыслом. сейчас это почти ушло, но все-таки где-то в уголку сознания прячется, и это не может не радовать.
здесь будут мои сырые сказки. и мне нужны комментарии. не в плане отписки, а в плане конкретной реакции на происходящее. :)
однако из соображений безопасности... как бы заносчиво это ни было... если я это перерасту - этот днев тоже станет открытым. ну, а на нет и суда нет.
я все еще хочу книжку. :) это ужасно глупо, но хочется.
открыла сказки про Муми-троллей... и поняла, что до такого уровня мне определенно не дорасти. :)
но книжку, что парадоксально, хотеть не перестала :D
в общем, с почином.
п.с. так же тут, наверное, будут эксперименты с дневом как таковым. ибо все свои. :)