Есть линии, диктующие нам,
Как надо жить. И тайные законы
Я узнаю по веткам и стволам,
Прослеживаю по корням и кронам.
И в час, когда тяжёлый узел дней
Уже обвился возле горловины,
Я погружаюсь в лабиринт ветвей,
Распутывая судьбы и причины.
С терпением незыблемой сосны
И с чуткостью трепещущей берёзы
Я расплетаю жалобы и сны,
Разматываю страхи и угрозы.
И вот уже последняя черта
Расправлена на заводи зеркальной,
И остаётся только высота
И чистота того, что изначально.

1965

 

 "Почему труднее всего на свете

заставить птицу поверить в то,

что она свободна, ведь каждая птица

может убедиться в этом сама,

если только захочет потренироваться.

Почему это так трудно?"

 

Ричард Бах "Чайка по имени Джонатан Левингстнон"

Часто доводится ловить себя на мысли – а кто я на самом деле? Истинное мое лицо, насколько ты глубоко? Может быть с миром разговариваю вовсе не я, а какие-то приклеенные ярлыки?

Вот что говорит Макс Фрай:

“В молодости люди любят цеплять на себя всякие дурацкие позорные ярлыки, а потом сутулятся под их гнетом до глубокой старости…”

Для многих так и остается неразрешимой загадкой отыскать свое истинное лицо под толстым слоев ярлыков и масок. В конце жизни может стать открытием, что жизнь прожита как одна большая роль, то ты изображал героя, то хитреца…

А что вы думаете по этому поводу?

Жить на земле, душой стремиться в небо - вот человека редкостный удел!
В. Солоухин

Любите ли вы смотреть на звезды?..

    Крамской - русский художник жанровой, исторической и портретной живописи. Вдохновитель и организатор "передвижников".
    Бывает, что художник и сам не может точно понять, что и зачем хотел он сказать своей картиной. Так произошло и с Крамским, который находился в постоянных поисках и сомнениях, и если его портреты обладают ясностью и чистотой образа, то «Христос в пустыне» - одно из тех произведений, которое всегда вызывает вопросы у зрителя.

Надгробный крест, могилы кочка
И эпитафии строка…
Что значит жизнь, коль эта «точка»
Одним лишь пройдена пока?

Константин Котовский. К этюду "Голова Христа".

Что лучше: знать или не знать,
В слепой тиши бродить без цели,
Не восхищаться, не стенать,
Лишь обсуждать – вчера что съели?..
Что легче: быть или не быть,
Забыв себя, смеяться дико,
Чужие мудрости забыть
И всякий спор сводить до крика?..
Что проще: чтить или не чтить,
Своих отцов предать опале,
Могилы предков не почтить,
Но лишь себя считать вначале?..
Что слаще: сметь или не сметь,
Восстать мечтой над страхом мира,
И корки хлеба не иметь,
Хоть ищет рот подарков пира?..
Что чище: думать иль сказать,
Увлечь собой на край вселенной,
И, умирая, не дрожать,
Не поскупившись плотью тленной?..
Вопросов тьма.
Ответ один, ведь жизнь одна,
Лишь раз даётся…
И так ли важно – до седин,
Когда есть вдох и сердце бьётся.
25.11.07

     Однажды молодой художник Иван Крамской нарисовал человека, читающего Евангелие. Профессор похвалил работу, а потом Крамской показал ее случайно забредшему старику-разносчику товара.Тому совершенно не понравилось: «Света на лице его нет. Почём я знаю, может, это он песенник от скуки раскрыл и разбирает. Ты, может, обличье-то и нарисовал, а душу забыл…» - «Господи, да как же душу-то рисовать?» - «А это уж твоё дело, не моё…».
     Иван Николаевич стоял в углу последнего зала Академии, в котором висело его только что оконченное полотно «Христос в пустыне». Десять лет прошло, но эта история с уличным торговцем так ясно стояла у него перед глазами, словно старик только что вышел, пришаркивая левой ногой. В зале было немыслимое количество народу. Шла вторая выставка передвижников. Его картина висела последней. Она должна была стать «гвоздем» экспозиции, и действительно произвела небывалое впечатление.
      «Картина моя, - вспоминал Крамской, - расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений. По правде сказать, нет трех человек, согласных между собой. Но никто не говорит ничего важного. А ведь «Христос в пустыне» - это моя первая вещь, которую я работал серьёзно, писал слезами и кровью… она глубоко выстрадана мною… она – итог многолетних исканий…».
      Крамской, словно в каком-то тумане, толкался среди людей, надеясь услышать главное, чтобы понять, что он сделал, что он написал, что он хотел сказать современникам? В ответ на его голову сыпались вопросы, вопросы и вопросы. Бесконечные, бессмысленные, болезненные.
     Постепенно друзья стали замечать, что и без того худое лицо Крамского ещё больше осунулось, побледнело, в глазах появился лихорадочный нездоровый блеск. Он почти уже не ходил по выставке, все больше сидел в углу, опустив на колени усталые натруженные руки…
     Иван Николаевич понимал, что искушение, совершившееся с Христом в пустыне, случается с каждым из нас. Природа щедро одарила Крамского талантами, и он ощущал в себе эту силу. Но его всегда мучил один вопрос: на что можно ее употреблять? Когда бес предлагает Христу попробовать свои силы, превратив камни в еду, Господь отвергает унижение этой Божественной мощи ради удовлетворения нужды. «Ладно, - говорит дьявол, - Ты не захотел для Себя одного употребить эту силу – вот высокая гора, с которой видны все царства вселенной. Ты только мне поклонись – и все это будет Твое. Ты сможешь творить добро для всех». Это соблазн антихриста, и Крамскому он тоже был знаком. Как часто закрадывалась к нему мысль о его превосходстве над другими людьми. О том, что он - умнее, талантливее, лучше…
     «Мой Бог – Христос, - писал Крамской, - потому что Он сам справился с дьяволом. Он черпает силу в Себе Самом…»… Искушения овладевают человеком постепенно, как ржавчина. Поддался один раз, поддался другой… И наступает третий соблазн. Соблазн самодостаточности и самодовольства. Он так и называется «Я сам!». Иногда в это шапкозакидательство впадают целые народы, когда ни один человек не находит в себе силы сказать «Не искушай Господа!». Тогда спасти людей могут только крестные страдания…

Да, мне повезло в этом мире
Прийти и обняться с людьми
И быть тамадою на пире
Ума, благородства, любви.

А злобы и хитросплетений
Почти что и не замечать.
И только высоких мгновений
На жизни увидеть печать.

Давид Самойлов