Целый век прошёл с того времени, как Василий Кандинский создал свою знаменитую картину "Вальхайм. Мариенплац". Она была написана на площади Вальхайма, небольшого баварского городка.
Спустя 100 лет жители Вальхайма решили увековечить память о русском художнике, который жил в этих местах, и создали грандиозную и необычную копию картины.В июле 2008 года 500 студентов местных художественных школ под руководством архитектора Флориана Лехнера перерисовали картину прямо на брусчатку главной площади города – Мариенплац. Сначала они, как и положено,загрунтовали всю площадь, а потом все камни пометили цифрами (каждой цифре соответствовал определенный цвет). Для того, чтобы закрасить восемь тысяч камней , а это две тысячи квадратных метров, понадобилось почти три недели.
Вот, что у них получилось:
Картина получилась впечатляющей – 2100 кв. метров, 39 разных оттенков красок. Торжественное открытие работы состоялось 2 августа 2008 года.

Есть в русском искусстве имена, при звуке которых в нашем воображении встает ряд совершенных образов, исполненных какого-то внутреннего сияния, созерцательности и умиротворенности. Среди этих имен и имя Зинаиды Евгеньевны Серебряковой (Лансере), художницы, в искусстве которой, возникшем в первом десятилетии бурного XX века, мы не услышим ни одной диссонирующей ноты.
Зинаида Евгеньевна Серебрякова (1884-1967) - русская художница, мастер живописи, представительница неоклассического течения русского модерна.

За туалетом. Автопортрет. 1909 год

Автопортрет в шарфе. 1911 год

Родилась в родовом имении "Нескучное" 28 ноября 1884. Дочь скульптора Е.А.Лансере, сестра художника Е.Е.Лансере. В раннем детстве лишилась отца и воспитывалась вместе с братом в семье деда по матери, архитектора Н.Л.Бенуа. Училась в Петербурге в школе-мастерской М.К.Тенишевой (с 1901) у И.Е.Репина и в мастерской О.Э.Браза (1903-1905). Побывала в Италии (1902-1903, 1914). В 1905-1906 посещала в Париже академию "Гран Шомьер". Была членом объединения "Мир искусства". Носила фамилию мужа, инженера-путейца Б.А.Серебрякова.
Жила в Петербурге-Петрограде и "Нескучном", а после того, как имение было сожжено в революционные годы, перебралась в Харьков. В 1920 вернулась в Петроград, а затем с помощью А.Бенуа выехала во Францию и обосновалась в Париже (1924). В 1910-е годы выдвинулась в число ведущих художников русского неоклассицизма; писала гармонически ясные по композиции и цвету портреты, пейзажи и жанры.

Княгиня Ирина Юсупова

Анна Ахматова

Ряду ее образов свойствен поэтически-созерцательный эротизм специфически женского, феминистского толка и при внешней простоте мотивов прочувствованный символический подтекст , ставший своеобразным реквиемом "серебряного века".



Создала серию портретов балерин Государственного академического театра оперы и балета в Петрограде (бывшего Мариинского; 1920-1921).





Эмигрировав, много путешествовала, побывав, в частности, в Марокко (в 1928 и 1932).



Оставила большое живописное и графическое наследие, западная часть которого в целом уступает русской части по свежести и новизне образов.

Умерла Серебрякова в Париже 19 сентября 1967. Большая часть ее работ была передана наследниками в дар музеям на родине художницы.


Девушка со свечой. Автопортрет.

    Крамской - русский художник жанровой, исторической и портретной живописи. Вдохновитель и организатор "передвижников".
    Бывает, что художник и сам не может точно понять, что и зачем хотел он сказать своей картиной. Так произошло и с Крамским, который находился в постоянных поисках и сомнениях, и если его портреты обладают ясностью и чистотой образа, то «Христос в пустыне» - одно из тех произведений, которое всегда вызывает вопросы у зрителя.

Надгробный крест, могилы кочка
И эпитафии строка…
Что значит жизнь, коль эта «точка»
Одним лишь пройдена пока?

Константин Котовский. К этюду "Голова Христа".

Что лучше: знать или не знать,
В слепой тиши бродить без цели,
Не восхищаться, не стенать,
Лишь обсуждать – вчера что съели?..
Что легче: быть или не быть,
Забыв себя, смеяться дико,
Чужие мудрости забыть
И всякий спор сводить до крика?..
Что проще: чтить или не чтить,
Своих отцов предать опале,
Могилы предков не почтить,
Но лишь себя считать вначале?..
Что слаще: сметь или не сметь,
Восстать мечтой над страхом мира,
И корки хлеба не иметь,
Хоть ищет рот подарков пира?..
Что чище: думать иль сказать,
Увлечь собой на край вселенной,
И, умирая, не дрожать,
Не поскупившись плотью тленной?..
Вопросов тьма.
Ответ один, ведь жизнь одна,
Лишь раз даётся…
И так ли важно – до седин,
Когда есть вдох и сердце бьётся.
25.11.07

     Однажды молодой художник Иван Крамской нарисовал человека, читающего Евангелие. Профессор похвалил работу, а потом Крамской показал ее случайно забредшему старику-разносчику товара.Тому совершенно не понравилось: «Света на лице его нет. Почём я знаю, может, это он песенник от скуки раскрыл и разбирает. Ты, может, обличье-то и нарисовал, а душу забыл…» - «Господи, да как же душу-то рисовать?» - «А это уж твоё дело, не моё…».
     Иван Николаевич стоял в углу последнего зала Академии, в котором висело его только что оконченное полотно «Христос в пустыне». Десять лет прошло, но эта история с уличным торговцем так ясно стояла у него перед глазами, словно старик только что вышел, пришаркивая левой ногой. В зале было немыслимое количество народу. Шла вторая выставка передвижников. Его картина висела последней. Она должна была стать «гвоздем» экспозиции, и действительно произвела небывалое впечатление.
      «Картина моя, - вспоминал Крамской, - расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений. По правде сказать, нет трех человек, согласных между собой. Но никто не говорит ничего важного. А ведь «Христос в пустыне» - это моя первая вещь, которую я работал серьёзно, писал слезами и кровью… она глубоко выстрадана мною… она – итог многолетних исканий…».
      Крамской, словно в каком-то тумане, толкался среди людей, надеясь услышать главное, чтобы понять, что он сделал, что он написал, что он хотел сказать современникам? В ответ на его голову сыпались вопросы, вопросы и вопросы. Бесконечные, бессмысленные, болезненные.
     Постепенно друзья стали замечать, что и без того худое лицо Крамского ещё больше осунулось, побледнело, в глазах появился лихорадочный нездоровый блеск. Он почти уже не ходил по выставке, все больше сидел в углу, опустив на колени усталые натруженные руки…
     Иван Николаевич понимал, что искушение, совершившееся с Христом в пустыне, случается с каждым из нас. Природа щедро одарила Крамского талантами, и он ощущал в себе эту силу. Но его всегда мучил один вопрос: на что можно ее употреблять? Когда бес предлагает Христу попробовать свои силы, превратив камни в еду, Господь отвергает унижение этой Божественной мощи ради удовлетворения нужды. «Ладно, - говорит дьявол, - Ты не захотел для Себя одного употребить эту силу – вот высокая гора, с которой видны все царства вселенной. Ты только мне поклонись – и все это будет Твое. Ты сможешь творить добро для всех». Это соблазн антихриста, и Крамскому он тоже был знаком. Как часто закрадывалась к нему мысль о его превосходстве над другими людьми. О том, что он - умнее, талантливее, лучше…
     «Мой Бог – Христос, - писал Крамской, - потому что Он сам справился с дьяволом. Он черпает силу в Себе Самом…»… Искушения овладевают человеком постепенно, как ржавчина. Поддался один раз, поддался другой… И наступает третий соблазн. Соблазн самодостаточности и самодовольства. Он так и называется «Я сам!». Иногда в это шапкозакидательство впадают целые народы, когда ни один человек не находит в себе силы сказать «Не искушай Господа!». Тогда спасти людей могут только крестные страдания…

Архип Иванович Куинджи - мастер света! Едва ли не каждая картина Куинджи разжигала страсти: его обвиняли в стремлении к дешевым эффектам, использовании тайных приемов, вроде скрытой подсветки полотен. В расцвете творческих лет художник внезапно отказался от выставочной деятельности, замолчав почти на 30 лет. Возможно, что причиной такого неожиданного и странного поступка стал тот самый грандиозный, неслыханный успех, обрушившийся на него чуть ранее.

Эльбрус. Лунная ночь


Наедине с Куинджи

Медитация белых холмов
молочным пухом
ложится на пустошь души.
Воздух искрится холодной зарей.
Сон небесных долов
чистым спокойствием тишины
поедает тревогу мою,
да печальную проповедь сердца.
Михаил Галин


Украинская ночь


Лунная ночь на Днепре


Ночное

А свет какой! Какой здесь свет!
Мир истончился, всё вокруг отверсто,
И тихо высветилось сердце...
Давным-давно с рожденья мира сердце светит,
Да только кто его заметит?!
Его светящее тепло
Вселенским телом обросло...
Зинаида Миркина


Березовая роща


Радуга

Михаи́л Алекса́ндрович Вру́бель — выдающийся русский художник рубежа XIX—XX веков, мастер универсальных возможностей, прославивший своё имя практически во всех видах и жанрах изобразительного искусства: живописи, графике, декоративной скульптуре, театральном искусстве. Был женат на известной певице Н.И. Забеле, портреты которой неоднократно писа́л.

"Демон сидящий"


"Врубель" Андрей Белянин

Подлунный мир, похожий на мираж...
Душа, как створки окон,- нараспашку.
Мне обжигает пальцы карандаш,
Закованный в кленовую рубашку.
Как бесконечно тянутся часы!
И как неясен тусклый смысл созвездий,
Как долог путь от млечной полосы
До лестницы в заплеванном подъезде...
И оттиски далеких черных дней
Стучат в висках холодной звонкой болью.
И в сердце кровь шалеющих коней,
Насыщенная порохом и солью...
Я больше не могу в таком огне
И пустоты, и недопониманья.
Но где-то там, в душе, на самом дне
Весь первобытный ужас мирозданья!
И вот тогда бессильны образа,
И каждый миг, словно столетье, длится.
И Демона хрустальная слеза,
Как жизнь моя, скользит, боясь разбиться.
Который век? Которое число?
Кто выдумал, что красота бессмертна?
Холодный воздух утра... Рассвело.
Короткий путь от вечности к мольберту…

"Шестиклылый Серафим"



"Царевна-Лебедь" Андрей Белянин

Царевна-Лебедь...
Опускаю руки
И чувствую безумное желанье,
Как пред иконой, преклонить
Колени...
Мои мечты, души бурлящей муки
И сердца сбой, неровное дыханье
Сквозь образы бесовских
Наваждений,
Как облака, облитые закатом,
В волшебной раме
Камышей прибрежных
Как серебро,
Как молоко,
Как снег...
И хлам забот уносится куда-то:
Я вижу крыльев трепетную нежность
И этот взгляд
Из-под смущенных век.
Царевна-Лебедь, не молчи, молю!
Кто втиснул в кисти дивное искусство,
Заставив хаос
Красок бессловесных
Твердить:
- Люблю...
Люблю...
Люблю?!
До святости возвысив это чувство,
Что рухнуло лавиною отвесной,
Заставив обожженный горем разум
Из ничего на холст явить нам
Чудо!
В которое и сам не вправе верить:
То из былин или славянских сказок,
Из тьмы веков,
А может, ниоткуда?
И вдохновенье можно ли измерить?
...Мне кажется, ты дышишь.
И дыханье
Плывет печальной ласкою на плечи
Далекого и близкого сюжета,
Как первое любовное признанье,
Что душу так томит
И сердце лечит.
Ты только не молчи...
Но нет ответа.
Царевна-Лебедь!


Автопортрет

"Монолог Врубеля" Андрей Дементьев

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, -
Не поверю в эту ложь,
Как весною в белый иней.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, -
О тебе напомнит дождь,
Летний дождь и сумрак синий.

Потому что под дождем
Мы, счастливые, ходили.
И гремел над нами гром,
Лужи ноги холодили.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, -
Прокляну тебя... И все ж
Ты останешься богиней.

Ты останешься во мне,
Как икона в божьем храме.
Словно фреска на стене,
Будто розы алой пламя.

И пока я не умру,
Буду я тебе молиться.
По ночам и поутру,
Чтоб хоть раз тебе присниться.

Чтоб проснулась ты в слезах.
И, как прежде, улыбнулась...
Но не будет знать мой прах,
Что любимая вернулась.

"Сирень"


"Врубелю" Игорь Северянин

Так тихо-долго шла жизнь на убыль
В душе, исканьем обворованной...
Так странно-тихо растаял Врубель,
Так безнадежно очарованный...

Ему фиалки струили дымки
Лица, трагически безликого...
Душа впитала все невидимки,
Дрожа в преддверии великого...

Но дерзновенье слепило кисти,
А кисть дразнила дерзновенное...
Он тихо таял,- он золотистей
Пылал душою вдохновенною...

Цветов побольше на крышку гроба:
В гробу - венчанье!.. Отныне оба -
Мечта и кисть - в немой гармонии,
Как лейтмотив больной симфонии.

"Демон поверженный"

Врубель пишет "Демона поверженного" накануне болезни, несущей угрозу потеряться в калейдоскопе образов-галлюцинаций.
Бенуа писал: "Каждое утро... публика могла видеть, как Врубель "дописывал" свою картину. Лицо становилось все страшнее и страшнее, мучительнее и мучительнее, его поза, его сложение имели в себе что-то пыточно-вывернутое..."