Жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки. Как и все, становились старше. На балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. В общем, в принципе - не тужили. С расстановочкой жили, с толком.


Берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. А в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.


Время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки. Фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. И змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась. Санки ржавились и рыжели. Испарялся закрытый гуччи. Жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.


Он пришёл, как всегда, внезапно. Мыла окна, и поскользнулась. В тот же день, он упал с инфарктом. В этот дом они не вернулись.



Две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. Полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.
На помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. Платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. В куче с хламом - духи от гуччи.



Вот для этого жили-были.
Вот такой вот "особый случай".


Мальвина Матрасова (

За то, что жил да был,
за то, что ел да пил,
за все внося, как все,
согласно общей смете,
я разве не платил
за пребыванье здесь,
за то, что я гостил
у вас на белом свете?

За то, что был сюда
поставлен на постой
случайностью простой
и вовсе не по блату,
я разве не вносил
со всеми наравне
предписанную мне
пожизненную плату?

Спасибо всем за все,
спасибо вам и вам,
радевшим обо мне
и мной повелевавшим,
хотя при всем при том
я думаю, что я
не злоупотребил
гостеприимством вашим.

Осталось все про все
почти что ничего.
Прощальный свет звезды,
немыслимо далекой.
Почти что ничего,
всего-то пустяки -
немного помолчать,
присев перед дорогой.

Я вас не задержу.
Да-да, я ухожу.
Спасибо всем за все.
Счастливо оставаться.
Хотя, признаться, я
и не предполагал,
что с вами будет мне
так трудно расставаться.

Сопит за стенкой человек,
Зимой расколот.
А я могла бы лечь на снег,
Когда б не холод.
Когда б не зрители вокруг -
Легла бы точно
Смотреть, как тянутся на юг
Цветные точки.
Они несут людей иных
В железном теле.
Но разве дело мне до них,
На самом деле?
До тех, кто едет в полусне
На Пикчу-Мачу?
И я кусаю сладкий снег
И — нет, не плачу.

Сара Зельцер

Да ладно, мам, нормально всё, пока.
И плед на расстоянии прыжка.
Уютный кокон, голова дурная.
В термометре зашкаливает ртуть,
рука споткнется, поднося ко рту
большой стакан горячечного чая.
Спроси меня – ну как ты? Я скажу,
Как я красиво в коконе лежу,
Как вкусен чай, как хладнокровна мята,
Как верные решения – просты,
Красивы, обезжирены, чисты,
И никому потом не виноваты.
..Но вычеркну последних три строки:
Такой высокий берег у реки,
Что шум воды доносится едва ли.
Вот цвет у неба – чисто курага,
И ни запеть, ни крикнуть, ни солгать.
И Бог –
В деталях.

***

Я хочу вступить в эту секту правых, тех, кто точно знает, когда и где. Умываться первой, ложиться справа, проверять, во что ты сейчас раздет. И моститься в поисках заземленья, зажимать подушку и думать сон. Не начать внезапно туманным зрением проверять в зарядке ли телефон. И замки закрыты ли, очутиться почему-то в кухне и пить вино. Ну, и раз сейчас всё равно не спится, запускать колечками дым в окно.
Я хочу, но… Но.

Лала Тарапакина

кормят женщины бродяг,
собак и кошек, прочих доходяг,
незыблема и в смутных временах,
стоит земля на трёх своих слонах.
Пусть мутная водица разлита,
в ней всё ещё резвятся три кита,
пока над ними кормит голубей
серьёзный мальчик с варежки своей.


Наталья Ванханен

Ах, как мы много голоду
Испытываем смолоду.
Морковь едим,
Щавель едим,
Еще чего поесть глядим,
Жадны, как черти, до кино –
Глядим любое, все равно,
Вихрастые мальчишки,
Во всю глотаем книжки.
На сцене что ни ставится,
Нам до упаду нравится.
И только к старости зато
Нам все на свете – ересь:
Щавель – не то,
Морковь – не то,
Любовь – не то....
Наелись.

Когда бог маленький, он носит валенки,
копает палочкой в сырой проталинке,
а после топает (в руке коробочка)
к сухой завалинке кормить воробушков.
Глядит внимательно, глазами Бога –
кого по матери… кому немного
отсыплет радости. А нам, скорбящим,
всё это кажется ненастоящим.
А бог не вредина и в этом истина!
Он недоеденных козявок выпустит
туда, где мокрая земля кукожится –
авось, да выживут, авось размножатся…

Алена Рычкова

просыпаешься…
жив и, благо
не попал под расклад хирурга.
а в руках у тебя – Чикаго
в чинном статусе Петербурга.
у тебя за спиною осень,
невезуха и непогода.
и никто у тебя не спросит
где носило тебя полгода.
то ли пуля тебе свистела
смертный марш, то ли штык курочил,
никому до тебя нет дела.
впрочем, как и тебе до прочих.

просыпаешься…
пахнет домом,
пирогами, весенним дымом.
в этом мире, тебе знакомом,
ни войны, ни мостов до Крыма.
только мама и только утро,
что само по себе – награда,
а в глазах у неё – Калькутта,
с терпким привкусом Ленинграда.





Ник Туманов

Я не утратил друга,
Но оказалось вдруг:
он - из другого круга,
и я не вхож в их круг.
У них свои задачи,
игрушки, алтари.
Они живут иначе.
В своём кругу. Внутри.
А я живу снаружи.
Мы с другом не враги,
но я боюсь нарушить
проклятые круги.
Невидимы преграды,
условны рубежи.
Мы с ним, как прежде, рады
привычному: "Как жизнь?"
Жаль, видимся не часто,
и жаль, что на бегу...
Дай Бог надыбать счастье
ему в его кругу,
а мне дай Бог - снаружи...
"Всё хорошо. Беги!"
По жизни, как по луже,
расходятся круги.


Александр Рубан

Просыпаюсь в своей берлоге,
поднимаю себя силком.
Я здесь самый заядлый блоггер –
на обыденность-точка-ком.
Я почти модератор – где-то
пару лет, и меня возьмут.
А покуда пишу куплеты,
как придворный горбатый шут:

«Я упрямо несу мешками
откровенно собачью чушь
среднерусского Мураками
в среднерусскую нашу глушь,
где от века не знают броду
и не лезут в калашный ряд;
где живут через пень-колоду,
и колоду свою крапят;
где идут по привычке в ногу;
где себе зашивают рты;
принимают царя за Бога,
только Бога зовут на «ты»…

Тонет в серой тоске и скуке
Белый Город – тут свой режим…
Дай мне лапу на счастье, сука,
потому как издох твой Джим.
И теперь ни любви, ни ласки,
ни тепла тебе, ни угла…

«…Птица-тройка, ты веришь в сказки?
Ну, закусывай удила…»


А.Оберемок

Ему недавно красотка-кошка всю душу выскребла. Он исчез. Он просто взял,
опустил окошко, и молча выбросил GPS. Он до отказа педалью газа не
выжал прошлое, и всегда она стояла в глазах, зараза. Но всё проходит. И
города мелькали, словно в калейдоскопе, крутился бешеный рок-н-ролл…

Он выпал звуком в её синкопе и места нужного не нашёл, в котором можно
лежать и раны лизать, покуда не выйдет яд, и думать, что в этом мире
сраном, куда привычно ни бросишь взгляд – всё будет плоско, как диск
попсовый, всё будет мелко, как твой Арал. Пока любовь не закрутишь с
новой. Пока поймёшь ты, что зря страдал и волочился за этой дурой –
пушистый белый холёный хвост. Её пора отделить цезурой, врагам оставить
её форпост. Иначе будешь в её рулетке как шарик долго искать зеро. А
нужно лишь на другую клетку уйти с е2 и своё нутро почаще слушать, тогда
прокатит, и будут пофиг все бабы-вамп.
Он сбросил скорость, решив,
что хватит. Приехал. Тоже мне Форрест Гамп. На зимних шинах - все
выходные, коту под хвост и стихами в стол.
И влево руль через две сплошные крутил безбашенный рок-н-ролл.

А.Оберемок

На нем и волос не осталось,
понятие цвета лица
сменила сплошная
усталость —
предтеча земного конца.
Свело ревматически руки,
Беззуб, пустотел его рот.
Ну, что старику до науки,
что-де
осчастливит народ...
Зачем ему атомный поезд,
а также — полет на Луну,
когда он в могиле по пояс,
когда он у смерти в плену.
Но дед граблевидной рукою
внучонка ведет на проспект,
но дед перед вечным покоем
следит за полетом ракет;
но дед посещает музеи,
и дед без претензии рад,
что внук его зоркий —
глазеет,
что хрупает внук виноград,
что кто-то с улыбкой до уха
несет для кого-то цветы,
что волосы красит старуха,
желая достичь красоты;
что яблок базарятся груды,
что пляшут в Неве корабли,
что будут другие,
но будут! —
дышать кислородом земли.

Глеб Горбовский

Все должно было быть не так. Без противного шума в рациях, И совсем в других декорациях, Где я прячусь в твоих волосах, И тебе дарю чудеса. Где храню я в шкатулке запахи, Где я с радостью делаю завтраки, И губами ловлю висок, И прощаю тебя за все. Где ты знаешь, что точно приеду я, Где мы спим на заднем под пледами, И неважно сколько монет, Но предела нежности нет. Где мы любим скорость и сладкое, И совсем не боимся быть слабыми, И забыли про злость и месть. Просто мы друг у друга есть… А на деле – ни слов, ни праздников, Дырка в сердце размером с Азию, Сто бессонных ночей с сигаретами, Письма глупые и безответные. Тихо, холодно, белый флаг. Все должно было быть не так.

За сгоревшим бором, плешивым камнем,
Под изрезанным звездами брюхом ночи
Он ревет, как боров, поёт с волками,
Прорастает, струится, преграды точит —
Мой двойник, несбывшийся лучший образ,
Невесомый, умеющий видеть кожей,
Пьющий лунный свет, быстрый, словно кобра,
Идеальный контур, избранник божий,
Ждущий утро у солнечного причала,
В высоту взмывающий пёстрой птицей.

Иногда он грезится мне ночами,
И наутро хочется удавиться.

Я — охапка слов, он — изящней хокку.
Он властитель времени — я не в силах
Обуздать даже мимику и походку.
Хоть бы там, на небе, перекосило
Тех, кто сортирует и делит чары,
Тех, кто пел его и меня чеканил.
Иногда я грежусь ему ночами.
Утром он пыхтит над черновиками:
Сгорблен, сер, испуган, сосредоточен,
Будто вдруг нащупал в себе прореху.

И когда он не может сложить двух строчек,
Я давлюсь злорадным, натужным смехом.

Дана Сидерос

Вот так и живут: болтаясь на общем тросе,
но избегая взглядов, кивков, касаний.
Один никогда не расскажет, если не спросят.
Другой никогда не спросит.
Ждёт, чтобы сами.

Дана Сидерос

В колонках играет - https://www.youtube.com/watch?v=fVonkCoYhdo
Сдается комнатка в душе совсем за дешево.
Вид из окна на желтый лес и храм заброшенный,
На занесенные листвой пустые хлопоты.
Любую плату за постой приму безропотно.

Сдается комнатка в душе в пустынной местности -
спасение от суеты и неизвестности.
Сдается за печальный взгляд И обещание,
за дел и мыслей тяжкий груз, за непрощание.

За невозможность обмануть, за проседь снежную,
за взмах крыла шальных надежд, за зов безбрежности...
Приют покоя и тепла за грошик ломаный
сдаю в наем чужой мечте и сну бездомному.-----

Белеет листик на столбе - свидетель промаха:
«В последний раз перед пургой
сдается комнатка...» ...
Сдается комнатка в душе совсем за дешево.
Вид из окна на желтый лес и храм заброшенный...

В мире где-то, в мире кто-то

обязательно в пути —

кто-то мчится к повороту,

что-то чтоб за ним найти.

Кто-то что-то проворонит,

кто-то ищет свет в окне,

кто-то топит, кто-то тонет,

кто-то уж давно на дне.

Кто-то пьет, а кто-то плачет,

кто-то хочет всех унять,

кто-то где-то только зачат,

Чтобы к старости понять:

жизнь проходит, как испуг —

вдруг!

В.Коростылёв

знаешь, что есть беда, несчастье, даже горе?. нет, не лето в асфальте, когда так хотелось моря. нет, не два человека, кричащих друг другу споря - я тебя никогда не любил. не поломанный ноготь, не кружка разбитая оземь, не будильник, что ставил к шести, а пропел он в восемь, не противный февраль, не безумно холодная осень, пережить это хватит сил. а беда - это знать расписание у больнички, апельсины не нужные через окно сестрички, в белом-белом халате, занятой перекличкой, не понятно зачем, но все же передавать. потому что помочь не можешь ничем, что кроме затаиться в пустом, холодном, безродном доме, будто это не он, а ты утонула в коме, и больничною койкой стала твоя кровать. или, вот ну представь на секунду, ты очень старый, абсолютно один, озлобленны тротуары льдом безжалостным, от подъезда и до базара не дойти. но идешь тихонечко - там еда. и идешь, и скользишь, и страшно от слова очень, потому что ты - стар, и Бог тебя обесточил, потому что один, хоть Он подарил двух дочек. и вот это беда, понимаешь? вот тут беда. я могу продолжать - детей про без мам и папы, про отмерзшие на морозе у кошек лапы, и про мир равнодушный, а ты мне тут про стартапы, про упавшие ставки. что там с твоей душой? ведь тебе повезло, ты вырос в семье под крышей, и горбушку твою навряд ли погрызли мыши. вот пока есть глаза, и руки, и ноги, слышишь? мы не знаем беды. ты понял? - все хорошо. (с) Пряша

Став благообразным, чинным, как епископ,
прошлое уходит, видится нечётко...
Чистовик недлинен, черновик исчёркан.
То кольнёт под сердце, то в район мениска:
человек эпохи развитого диско.

Он пока немного грациозней краба,
может улыбаться, боли убаюкав,
ощущать блаженство и цветов, и звуков.
Во дворе качели мастерит для внуков
человек эпохи «Бони М» и «АББА».

Шмель нектар вкушает, летний воздух замер
чутким дирижером пред концертным залом...
Жизнь почти сложилась и в большом и в малом;
оттого имеет право быть усталым
человек эпохи «Смоки» с Донной Саммер.

Ни шальных поступков, ни решений резких,
в голове всё тише мартовская одурь.
Просит о посадке устаревший модуль...
От взрывных соблазнов держится поодаль
человек эпохи группы «Арабески».

Хоть не чужд бессонниц, он давно нашёл ту,
что приворожила древней ворожбою,
без которой плохо старому ковбою
и с которой просто можно быть собою,
не изображая из себя Траволту.

Вдалеке от Стикса, но близ устья Леты,
словно Водяному, полетать охота...
Но взамен - качели да в альбомах фото...
Хорошо, что может радовать кого-то
человек эпохи ВИА «Самоцветы».

А.Габриэль

Жизнь, - говорит Соломон, -
Суета.
Я бы сказал, что она -
Маета.
Чем человек
На Земле занимается?
Мается.
Мается. Мается. Мается. Мается -
Словно бы маяться
Он нанимается…
На ноги бедный, едва поднимается
Мается.
Даже когда обнимается -
Мается.
(Так это многими воспринимается…)
Жизнь поломается -
Мается. Мается.
Чуть оклемается -
Вновь принимается:
Мается,
Мается,
Мается.
И,
Наконец,
Унимается…

Борис Заходер