А он просто есть: тихо-мирно себе существует
В одной из заброшенных изб на задворках Ничто.
Угрюмо икает, опять поминаемый всуе,
Да смотрит на звёздное небо сквозь щёлочку штор.

Его чудеса очень любят обсасывать в блогах,
Шлют многие спамы и лезут настырно в приват –
Живущим на периферии сознания бога,
Приятно не думать, что богу на них наплевать.

Но он-то плюёт, ноутбук выключая под вечер,
И разогревая вчерашние постные щи.
В его бороде паутинкой запуталась вечность,
К которой он всех собирался, но не приобщил –

Забыл, замотался, устал от унылой рутины:
Семь дней растянулись на долгие тысячи лет.
Он ждёт и надеется, что все заботы отринет,
И выспаться сможет, и сына позвать на обед.

Но каждое утро будильник трезвонит успешно,
И вновь монитор оживает, довольный вполне.
Ведь ящик всё полнится письмами юзеров грешных,
А время всё тикает в старых часах на стене…

Майк Зиновкин

Ходит небо в замшевых сапогах –

Месит луж беззвёздное молоко.

Мы печаль оставили впопыхах.

Попыхи теперь уже далеко.



Корчат рожи рыжие фонари,

Крутят клёны пальцами у висков.

Говори мне глупости, говори –

На любые глупости я готов.



Если место прошлого – антресоль,

Значит, вместо будущего – тоска.

Мы прогоним дрёму, как страшный сон,

К облакам, похожим на облака.



И бутылке красного пустим кровь,

Наугад подставив любой стакан.

Так порою хочется пустяков,

Чтоб не волноваться по пустякам



И сидеть в уютности до зари,

Наперёд загадывать временя.

Говори мне глупости, говори –

Ты такая умница у меня!

Майк Зиновкин

Они так и не повстречались ни там, и ни здесь,
И не целовались у входа в знакомый подъезд,
И не танцевали в том клубе под старый медляк,
И «только для них» не крутилась планета Земля.
И не было плюшевых мишек и красных цветов,
Воздушных шаров, ресторанов, такси и тортов,
Как не было поздних звонков и биенья в груди.
Нет, всё это было, но только с другими людьми.
* *
А им не предписано свыше и не суждено
Хотя б попытаться решить этот сложный бином,
Суметь изменить свой заложенный кем-то маршрут —
Они разминулись буквально на пару минут.
И чайный сервиз из фарфора, как видите, жив.
И не было ссор, и взаимных упрёков, и лжи,
Его неуклюжих попыток загладить вину,
Её горьких слов, что былого уже не вернуть.
* *
Как не было мыслей о браке на первых порах.
Нет, всё это было, но лишь в параллельных мирах,
В каких-то иных измереньях, эпохах. А им Судьбой уготовано жить, посвящая другим
Себя, удивляясь событиям красочных снов,
В которых он ей предложение сделать готов,
В которых она примеряет на палец кольцо.
* *
А впрочем, что в мире реально, в конце-то концов?

Майк Зиновкин

Мода мчится вперёд – отставать не моги! –
По спирали. За ней, залезая в долги,
Мы как будто бежим, но реально – плетёмся, как клячи.
Мимо ярких витрин пролегает маршрут.
Тут-то марки и лэйблы покажут, кто крут:
Кто милашка от Прадо, а кто – просто лох от Версаче.

Псевдосчастье – приманка в капканах реклам.
За него с удовольствием душу продам.
Вот стою на распутье в раздумье – ни разу не витязь.
Трудно выжить поэту на стыке культур.
Наша жизнь – мешанина аббревиатур:
МТС, ICQ, КВД, МВД, МКАД и ГИТИС.

Впрочем, речь не о том. И не речь, а базар.
Просто счастье – не птица, оно – Боливар,
И двоих не осилит, ведь счастье – удел эгоистов.
Тех, кто так и не смог научиться делить.
И чужая душа – что картина Дали:
Не пытайся понять. А к своей не пускай и на выстрел

Никого. Одиночка – сильнее, чем полк.
Человек человеку – слон, крыса и волк,
А «мир, дружба и жвачка» – наивное, глупое ретро.
И кого ты сегодня обделишь теплом,
Тот тебе точно также отплатит потом.
Мы с рожденья в жестокой войне за квадратные метры.

Но квадрат – та же клетка. А клетка – тюрьма.
И растут в мега-зонах бараки-дома,
И плевать, что порой сносит башни у башенных кранов.
Все мы зеки, и каждый мотает свой век.
Но легко в никуда обеспечат побег
Табурет от Картье и верёвка от Дольче Габбана.

Майк Зиновкин

твою дивизию сняли с марша – латать прорехи любой ценой.
радистки в штабе – такие маши, что забываешь про позывной.
пусть на исходе и рис, и рислинг, зато махорки ещё сполна.
холодный лоб допекают мысли о том, что завтра была война,
что в рукотворных полях под Ржевом уже заряжено вороньё.
и солнце тщетно забилось в жерла – такое близкое и своё,
и каждый первый боится сгинуть, а каждый третий зовёт Отца,
но строго смотрят с портрета в спину усатый вождь и двуглавый царь,
толкая грудью на амбразуры. не жаль патронов и кумача,
ведь вбито накрепко: пули – дуры, а штык – особенная печаль.

твою дивизию враг не любит и накрывает огнём с небес –
опять мешаются кони, люди, железо, дерево и свинец.
и вот в такой трансцендентной каше вариться заживо дан приказ.
орудий туберкулёзный кашель, воронки, взрывы, кровавый наст –
по-настоящему, больно, насмерть. бежать, захлёбываясь «ура»,
бог завещает армейской пастве – добро с винтовкой добрей добра,
а это значит: назад ни шагу. сто грамм для храбрости, и в окоп.
и снова трассеры вместо радуг дырявят сонное молоко,
которым выпиты синь и осень, иприт и радий. и поутру
одни других умереть попросят, руками трогая кобуру.

твою дивизию, как несладко сгорать в землянках и блиндажах,
когда атак родовые схватки торопят тужиться, чтоб дожать,
когда захлёбывается ветер прогорклым дымом, сухой слюной,
и мертвецами былых столетий опять бахвалится перегной!
невесть кому посылать угрозы, чертей контуженных звать на бис,
всерьёз лелеять последний козырь – последний выстрел длиною в жизнь,
смеяться танкам в стволы и траки – достанет сил ли? красны бинты.
но с душ посыпались ржа и накипь в ладони выжженной пустоты.
и ангел в каске смеётся рядом…
но словно пеплом швырнут в лицо,
когда представит страна к наградам
твою дивизию – семь бойцов.

Майк Зиновкин