Старею. Начинаю замечать, как стрелки перешагивают время.

Стараюсь полюбить зеленый чай и мир пытаюсь привести к системе.

Шучу над тем, что мне не двадцать лет, и в клубе непростительно зеваю,

И за друзьями выключаю свет. А в день морозный — шапку надеваю.

Старею. Больше не стесняюсь слез. Ценю комфорт в быту и свежий воздух.

И вдруг впервые говорю всерьёз о чём-то — оглушительное «Поздно».

К рассвету ближе двигаю режим. Смотрю на жизнь открытыми глазами.

И голос мой предательски дрожит в стихах о доме, Родине и маме.

Старею. Начинаю принимать родителей, себя и витамины.

И морщусь, если где-то слышу мат, и реже улыбаюсь без причины.

Держу в уме десяток новых тем: Развитие, политика, финансы.

И умудряюсь быть на высоте, и щедро жить до нового аванса.

Старею. Начинаю смаковать апрельский ветер, встречу с добрым другом,

И понимать: вселенная права, вопросы возвращая нам по кругу.

Старею. Ощущаю каждый день — Благословеньем. Радуюсь потоку.

Вот жизнь… Идёт кругами по воде,

А я на счастье выставляю фокус.

Дикая Собака Динго

Мы стареем не от старости
Не от прожитых годов.
Мы стареем от усталости,
От обид и от грехов.

От тоски и обреченности,
От несбывшейся любви,
От житейской безысходности,
Повседневной суеты

От забот, что только множатся
От проблем, что не решаются
Мы стареем раньше возраста
Ибо души иссушаются.

Е.Евтушенко

Ах, как мы много голоду
Испытываем смолоду.
Морковь едим,
Щавель едим,
Еще чего поесть глядим,
Жадны, как черти, до кино –
Глядим любое, все равно,
Вихрастые мальчишки,
Во всю глотаем книжки.
На сцене что ни ставится,
Нам до упаду нравится.
И только к старости зато
Нам все на свете – ересь:
Щавель – не то,
Морковь – не то,
Любовь – не то....
Наелись.

Молодому кажется, что в старости
Расступаются густые заросли,
Всё измерено, давно погашено,
Не пойти ни вброд, ни врукопашную,
Любит поворчать, и тем не менее
Он дошел до точки примирения.
Всё не так. В моем проклятом возрасте
Карты розданы, но нет уж козыря,
Страсть грызет и требует по-прежнему,
Подгоняет сердце, будто не жил я,
И хотя уже готовы вынести,
Хватит на двоих непримиримости,
Бьешься, и не только с истуканами,
Сам с собой.
Еще удар — под занавес.

Илья Эренбург

Какие там мои года!
А у меня внутри - старуха
ворчит, сопит и чешет ухо.
И не уходит никуда...

И всё не так, и всё не то:
соседи, споры, разговоры...
То - слишком узки коридоры,
то - слишком тесное пальто...

Старуха ходит в серебре
и просит то дождя, то света:
Хочу зимы! Подайте лето!
И первоцветы в декабре.

Летит, как ведьма, на метле
искать полцарства и Жар-Птицу.
Иван не нужен - дайте принца!
Вокруг лишь лошади в седле!

Стучит о стены кулаком,
наводит сплетни, ссоры, козни,
а иногда, по ночи поздней,
бесстыдно пахнет коньяком.

И что мне делать с ней, скажи?
И как не слышать этих вздохов?
Ночами спится очень плохо,
и в кухне падают ножи...

Беру старуху за рукав.
Прошу: "Уйдите, ради Бога!
Бери извозчика - и трогай!
И скройся с глаз долой, пропав!"

Какие там мои года!
Я не хочу ворчанье слушать!
Закрой глаза, и рот, и уши!
Я слишком, слишком молода!
...
Ушла куда-то... Скрылась, вроде...
Запахло свежим ветерком.
И я порхаю мотыльком
до первых перемен в погоде...

Алена Васильченко

Когда-то, деревья казались выше.
А старые стулья стояли крепче.
Слова о любви говорились тише.
Расстаться казалось намного легче.

Когда-то, все звезды казались ближе.
А с другом - дешевые пились вина.
Когда-то, "слабей" были те - кто ниже.
Любили немногих. Но очень сильно.

Нам раньше казалось, все скоро будет.
Что двадцать - так мало...
а сорок - много...
Что есть только "добрые"-"злые" люди.
И каждый пропишет свою дорогу.

Когда-то, все было легко и просто:
не нужно грешить в избежанье ада.
Желанья в паденьи исполнят звезды.
А ложь во спасенье - синоним правды.

Сейчас от вина - перепад давленья.
Друзей стало меньше. А стулья - тесны.
И год проживается, как мгновенье.
И жить без погрешностей - неинтересно.

Алена Васильченко

На нем и волос не осталось,
понятие цвета лица
сменила сплошная
усталость —
предтеча земного конца.
Свело ревматически руки,
Беззуб, пустотел его рот.
Ну, что старику до науки,
что-де
осчастливит народ...
Зачем ему атомный поезд,
а также — полет на Луну,
когда он в могиле по пояс,
когда он у смерти в плену.
Но дед граблевидной рукою
внучонка ведет на проспект,
но дед перед вечным покоем
следит за полетом ракет;
но дед посещает музеи,
и дед без претензии рад,
что внук его зоркий —
глазеет,
что хрупает внук виноград,
что кто-то с улыбкой до уха
несет для кого-то цветы,
что волосы красит старуха,
желая достичь красоты;
что яблок базарятся груды,
что пляшут в Неве корабли,
что будут другие,
но будут! —
дышать кислородом земли.

Глеб Горбовский

Мельтешат черно-белые лица.
Фотографий двенадцатый том.
Где вы мальчики? Кто за границей,
Кто в столице, а кто под крестом.

Где вы девочки, где вы, безумные?
Не стареть, вашу мать, не стареть.
Я плюю в шестизначные суммы
Даже в долларах, ерш твою меть.

Только молодость, только двузначная,
Там, где первая цифра один.
Эх старик, мы же так славно начали.
Что ж ты прячешь глаза, сукин сын?

Где же годы твои суматошные?
Где седины угасших костров?
Там в тумане далекое прошлое.
Там мой остров и роза ветров.

Там луна мне садилась в ладони.
Там любил я, пьянел и трезвел.
В гости к Богу несли меня кони
Вдоль обрыва, как Он тогда пел.

Не забыто, ничто не забыто.
Все хранится, и ящик стола
Я держу постоянно открытым.
Только в ящике этом зола.

Гришка.

Моя шкурка изрядно поношена –
как-никак не «шышнадцать» уже!
Всяко было – плохое, хорошее…
В общем – самый обычный сюжет.
И порой на чужое обличие
я смотрела, ворча про себя:
«Эх! Вот мне б этой шкуры наличие…
Ух, как много бы сделала я!»
Ну а кто-то ответно завидовал
незатейливой шкурке моей:
Мол, не так презентабельна с виду, но
что-то есть интересное в ней.
Годы шли… Подросла, поумнела ли,
но сжилась я со шкуркой своей!
Ведь по мне она скроена-сделана,
нет дороже её и родней.
Пусть чужое – красивое, яркое,
но пенять на своё – не резон:
по размеру, к лицу и немаркое,
и притом- эксклюзивный фасон!

Евгения Ренар

когда ты взрослеешь, ты больше не вечен. приходят сомнения в собственных
силах. судьба заблудилась – виновен диспетчер. она к тебе тихо дорогу
спросила, махнул не туда – адресат одинокий за чаем вечерним вздыхает о
прошлом.



и потенциальный клиент наркологий, и тот, кто мотает по велодорожкам
круги за здоровье, считая маньячно белки/углеводы, - равны перед Богом,
равны перед шансом просчетов пустячных, что рррраз! – и послужат
последним итогом. когда ты взрослеешь, ты веришь в случайность, в
нелепые смерти, в болезни невинных.



ты стал одиночкой, ты больше не стайный. все меньше – о книгах, все
больше – о винах. когда ты взрослеешь, все злее обиды. ты крутишь и
крутишь в уме разговоры, недобрые взгляды и реплики чьи-то, и с близкими
глупые, давние ссоры.



когда ты врослеешь, все меньше резервы прощения, сил, допустимы
ошибок. становится милая девочка стервой, а искренний мальчик смеетс
фальшиво. и вроде лбого отбреем-умоем, и вроде циничен, и шутишь так тонко.

а где-то внутри ты паническим воем
исходишь:
«а можно остаться ребенком?»

Бродячий Мур

Все говорят, что в старости
Хоть и не много радости,
Зато на смену бодрости
Приходит масса мудрости,
Перспектива, конечно, заманчивая.

Так почему же, заканчивая
Жизненную эпопею
И вспоминая прежнее,
Я вижу, что всё безнадежнее
Беспамятею и глупею?

Николай Моршен

Ей 20. Но героем снов
Еще никто не стал.
И выше снежных облаков
Заветный идеал.

Ей 23. Тот – недалек,
А этот – слишком мал.
Шестой был, вроде, нормалёк,
Но нужен идеал.

Ей 27. И в облаках
Летать иссяк запал.
Но все же, ищет мужика
«Почти как идеал».

Мне 30. Опыт и накал.
Рука моя крепка.

Я подгоню под идеал

Любого мужика.

Лисёнкова

Вот было время, помнится,
Была я молода.
Не мучилась бессонницей,
Не мерзла в холода,

Не плакала над драмами,
Что с глянцевых страниц.
Сверкала панорамою
Упругих ягодиц.

В любые приключения
Влезала, не боясь.
И все нравоучения –
Об стену: хрясь, да хрясь!

Прошли года, казалось бы,
Возрос мой вес и стаж,
Но я все так же дань судьбы
Беру на абордаж.

Какая, к черту, разница,
Что крыша снесена,

Когда с мозгами задница

Не дружит

Ни хрена!

Лисёнкова

Живет, допустим, некий гражданин –
Не хулиган, изрядный семьянин –
В уютно обустроенной квартире.
Привычная сюжетная канва.
События ползут едва-едва,
Никак не доползут до Е4.

Плывя по жизни сонным карасем,
Он думает себе о том, о сём:
О ценах, новостях, футбольном матче.
Казалось бы: живи ты без затей,
Копи на черный день, расти детей…
Но все выходит несколько иначе.

Однажды он, проснувшись поутру,
Глядит вокруг и видит конуру,
И видит грязь, лохмотья и объедки,
Мольберт у приоткрытого окна,
Бутыль из-под дешевого вина,
Стакан у колченогой табуретки.

Он слышит храп за стенкой в тишине.
Он видит небо в сумрачном окне.
Он думает: «привыкну понемногу»
Он думает: «не выпить ли сперва?»
И «как болит, однако, голова»
И «вот я и проснулся…
Слава Богу!»

Павел Шульга

А завтра понедельник,
я не выучил английский –
стопудово трояк…
Опять карманных денег
не хватает на сосиски
для окрестных собак…
Мама с папой донимают –
как они не понимают, что

Весна кругами
бегает по лужам
босыми ногами –
ей никто не нужен;
разносятся гаммы,
зовут детей на ужин –
а ей плевать, ей никого не жалко….
Так хочется бросить музыкалку…

А завтра понедельник,
у нее замерзли ноги
и пора по домам…
Опять не хватит денег
на обратную дорогу.
Надоела зима…
Почему она уходит?
Неужели не доходит, что

Весна кругами
бегает по лужам
босыми ногами –
ей никто не нужен…
Смотрю в глаза,
пытаюсь достучаться,
а ей плевать, ей надо поломаться…
Так хочется поцеловаться…

А завтра понедельник,
На работу в 8:20 –
вероятно, просплю…
Опять не платят денег –
Впору дома оставаться
и на шею петлю…
Годы время отнимают,
как они не понимают, что

Весна кругами
бегает по лужам
босыми ногами –
ей никто не нужен…
Стираются грани
и стареют лица,
а ей плевать –
ей надо веселиться…
Так хочется просто напиться…

я молод был и был открыт
безумнейшему из стремлений
был чьей угодно сонной тенью
не знал ни голод, ни артрит
был отвратительно одет
мне было восемнадцать лет

я был печален, одинок
страдал по волоокой анне
и точно знал, что я не стану
так омерзительно жесток
как этот вычурный эстет
мне было восемнадцать лет

я был устал, я был хитёр
и был не винтиком системы
а безупречной микросхемой
укрытой в призрачный шатёр
франшизы, акций и диет
мне было восемнадцать лет

я был красив и очень стар
и даже выжат до предела
и шевелюра поредела
и побледнел морской загар
еда на вынос, интернет
мне было восемнадцать лет

я все записывал в блокнот
писать особо не хотелось
случалось только "пилось-елось",
узнал печаль, долги, цейтнот,
петлю, обиду, табурет
мне было восемнадцать лет

встречался с женщиной любой
которая казалась анной
топил себя в вине и ванной
кормил усталость на убой
дурак бесцельный и аскет
мне было восемнадцать лет

и знай я то, что вечно жить
не выйдет и такая малость
и есть всё то, что мне осталось
то я иначе прял бы нить

я молод был
обут
одет
мне было восемнадцать лет.

Мисанова (Кукла Саша)

Окно плюется солнечными бликами,в нем зайчики качаются, дрожа.
Внизу мальчишки с радостными криками в полет шагают с крыши гаража.
Каркас фанерный, вместо перьев простыни да воля, крепко сжатая в кулак.
И с завистью глядят из окон взрослые, отчаянно желая сделать шаг,
сорваться вниз, где заросли акации, где рассыпает лютик желтый цвет,
где бродит детство без страны и нации...
Куда уже давно дороги нет.
Мы строим жизнь в согласии с запросами, ведя внутри себя жестокий спор.
И как же трудно притворяться взрослыми, когда в душе мы дети до сих пор.
Мы чертим в блогах путь от одиночества: пусть виртуально, лишь бы кто-нибудь.
И красной нитью: чуда! чуда хочется. Такого, чтоб потрогать и вдохнуть.
Вот потому и кажутся наградою,
знаменьем в повседневных миражах
крапивинские мальчики крылатые, стоящие на крыше гаража...

NeAmina

В семнадцать лет легко любить весь мир,
Считая звезды с легким придыханьем,
А к старости весь мир затерт до дыр,
И праздный счет не греет и не манит.
При смене вех не счет уже – расчет…
За тридевять светил светить – впустую.
Воображенье быстро устает
И миражей в пустыне не рисует.
О звездах память навевает грусть
И если всколыхнется, ненароком,
То лишь с досадой - нет, не дотянусь…
Не тянешься. А звездам одиноко.

Ирука

Жила я былью или новью,


Ершась — кому какое дело.


И с каждой новою любовью


Все молодела, молодела…


Так паровозик под парами


Пластается и путь пластает.


Кто знал, что молодость с годами


Все прирастает, прирастает.


Галина Гампер

за датою - дата.

простой человеческий путь…

все больше «когда-то».

все меньше «когда-нибудь».

погода внезапна,

но к людям, как прежде, добра.

все крохотней «завтра».

и все необъятней «вчера».

найти бы опору

для этой предзимней поры.

как долго мы — в гору.

за что же так быстро — с горы?!

остаток терпенья

колотится в левом боку...

все реже: «успею».

и все невозможней: «смогу»



Роберт Рождественский