Я не встаю по утрам, а меня встают.
Делай добро, говорят, наводи уют,
Вышли отчёт, говорят, проведи урок.
Переступи порог.

Вымой посуду, вой или ной, но мой.
Где-то к полуночи я прихожу домой.
Чтобы себе не казаться совсем немой
Я говорю с хурмой.

Вот на столе хурма, за окном луна.
Бок её мягкий, розовый, как свеча.
Всё окончательно рухнет, когда она
Будет мне отвечать.

Я не встаю по утрам, я срываю срок,
Не высылаю отчёт, не веду урок.
Не отвечаю, не выхожу на связь.
- Эй, как жизнь?
- Удалась.

Кто-нибудь, дай мне силы на первый шаг,
Верных спряжений, нужного падежа
Гнать, ненавидеть, слышать, смотреть, дышать,
Видеть. Терпеть. Держать.

izubr

Вот допустим, ему шесть, ему подарили новенький самокат. Практически
взрослый мальчик, талантлив и языкат. Он носится по универмагу, не
разворачивая подарочной бумаги, и всех вокруг задевает своим крылом.
Пока какая-то тетя с мешками по пять кило не возьмет его за плечи, не
повернет лицом, и не скажет надрывным голосом с хрипотцой : "Дружок, не
путайся под ногами, а то ведь в ушах звенит." Он опускает голову,
царапает "извини" и выходит. Его никогда еще не ругали.



Потом он растет, умнеет, изучает устройства чайников и утюгов. Волосы у
него темнеют, он ездит в свой Петергоф, он рослый не по годам, и мать за
него горда и у первого из одноклассников у него пробивается борода. То
есть он чувствует, что он не из "низких тех", в восемнадцать поступает в
элитнейший Политех и учится лучше всех. Но однажды он приезжает к
родителям и застает новорожденную сестренку и сестренкину няню. Она
говорит: "Тихо, девочка спит." Он встряхивает нечесанной головой и
уходит и тяжко сопит, он бродит по городу, луна над ним - огромный
теплый софит. Его еще ниоткуда не выгоняли.



В двадцать пять он читает лекции, как большой, его любят везде, куда бы
он ни пошел, его дергают, лохматят и теребят, на е-мэйле по сотне писем
"люблю тебя", но его шаблон - стандартное черта-с два, и вообще надоела,
кричит, эта ваша Москва, уеду туда где тепло, и рыжее карри. И когда
ему пишут про мучения Оль и Кать, он смеется, и сообщает: "мне, мол, не
привыкать". Он вообще гордится тем, что не привыкает.



И, допустим, в тридцать он посылает всё на, открывает рамы и прыгает из
окна - ну, потому что девушка не дала или бабушка умерла или просто
хочет, чтобы про него написали "Такие дела", или просто опять
показалось, что он крылат - вот он прыгает себе, попадает в ад, и
оказывается в такой невероятно яркой рыже-сиреневой гамме. Всё вокруг
горят, страдают и говорят, но какой-то черт ворчит: "Погоди еще." и
говорит: "Чувак, не путайся под ногами." И пинает коленкой его под зад.



Он взлетает вверх, выходит, за грань, за кадр.

Опирается о булыжник, устраивается на нем уютно, будто бы на диванчике.

Потом поднимает голову.

Над головой закат.

И он почему-то плачет, и тычется носом в пыльные одуванчики



Аля Кудряшева

Среди людей, которые не с нами

уже есть те, которые не с ними,

а с теми те, которые не с теми,

и дальше, дальше вереница спин.

на цыпочках уходят по цепочке

по тихо звякнувшей дверной цепочке

и мы лежим, до боли сжав ресницы,

чтобы не догадались, что не спим.

чтобы не догадались, как мы тотчас,

как только лифт придет - чертовски точен,

как только звук шагов все дальше, тоньше

мы выбежим в предутренний ландшафт

и будем все глядеть, как застывая,

уходит то, чем жили мы. в трамвае

заплатит за проезд. поставит vale

в конце письма. и прекратит дышать.

и прекратит дышать. и будет снимок

с такими нами - жаркими, лесными

среди людей, которые не с ними,

не те, не мы, чужие из кино

и будет снимок, смазанный и мелкий,

никто не различит - цвета померкли,

что ты и я смеемся на скамейке

и солнцем истекает эскимо.

Хвала тем, кто не с нами, храбрым вам, кто

Терпел все наши глупости, повадки,

и вряд ли тот и вправду виноват, кто

решил, что с теми тоже по пути.

Как хорошо, что лето, ярки краски,

Что ночи коротки, что ранний транспорт,

Что ты так крепко спишь. И не напрасно,

Что лифт вот-вот уж должен подойти.


Аля Кудряшева

Не колышется, не шевелится, не подвинется, у зимы ввиду, у снега на поводу, слышь, малыш, я уже не знаю, во что всё выльется: в ядовитую ртуть, в сверкающую слюду, где очнешься - в Нью-Йорке или где-нибудь в Виннице, в чьей постели, в чьих ладонях, на чью беду. Я боюсь, что тебя не хватит не только вырваться - но и даже отпрыгнуть, когда я вдруг упаду.
В этом войске я почетная злополучница, многолетний стаж, пора открывать кружок. Здесь не будет времени пробовать или мучиться, ждать, пока другой осмелится на прыжок. Видишь, милый, по-хорошему не получится, тут сперва глотай - а после лечи ожог. И сначала ты выходишь себе со знаменем - наклоняешься с другого конца стола - я-то знаю, ты давно уже без сознания и в груди твоей застряла моя стрела.
Закружатся, завальсируют шпили, ратуши, голубые сосны, звездчатый хризолит, я насню тебе сегодня морские ракушки и канатную дорогу через залив, дни летят, смеются, щелкают, будто семечки, брось монетку, не считать на воде кругов, две усталые ладони на теплом темечке, бесконечно-мокрый ветер вдоль берегов. Мы гуляем фонарями, дождями, парками, инспектируем устройство дверных щеколд, греем ветер золотыми твоими патлами. Утыкаюсь теплым носом между лопатками, острие стрелы привычно поймав щекой.
Суета и осень, дымка, дурная практика, теплый кофе пополам на двоих в ларьке, шоколадка разломалась на сто квадратиков, что один за другим растаяли в кулаке. Время лечит лучше самых полезных выдумок, голова в порядке, в сердце зарос проем, чтоб забыть тебе сегодня на вырост выданы новый дом, другой автобус, чужой район.
Ты очнешься утром, выдохнешь "утро доброе",
Удивленно глянешь - кто это тут лежит?
Я увижу круглый шрам у тебя под ребрами.

И в который раз попробую пережить.

Алька Кудряшева (Изюбрь)

Ей двадцать пять, у нее не жизнь, а несчастный случай.
Она все время спешит и все время не успевает.
А он говорит ей в трубку: “Маленькая, послушай”,
И она от этого “маленькая” застывает.
Не отвечает и паузу тянет, тянет,
Время как будто замерло на часах.
И сладко чешется в горле и под ногтями,
Ну, там, где не почесать.
Ей двадцать пять, у нее не нрав, а пчелиный рой.
Сейчас все пройдет, сейчас она чай заварит.
Она сама боится себя порой,
А он ее маленькой называет.
Сосед нелепо замер с раскрытым ртом,
Размахивая руками.
Двухмерный, как будто бы он картон,
А может, бордюрный камень.
Ей двадцать пять, у нее не вид, а тяжелый щит,
У нее броня покрепче, чем стены в штольне.
Как посмотрит пристально – все вокруг затрещит.
А он не боится, что ли?
Он, наверное, что-то еще говорит, говорит,
Что он не придет, что прости, мол, что весь в цейтноте.
Она не слышит. У нее внутри что-то плавится и горит.
И страшно чешутся ногти.

Алька Кудряшева

И если Богу нужны гимнасты - он точно выберет нас с тобой, таких крикливых и голенастых, и вечно ржущих наперебой, таких совсем сотворенных наспех, на спор, придуманных на слабо.
Не тех, кто пьет здесь Мартини Бьянко и кормит розовых поросят, а нас, спокойно сопящих в ямке от силы метр на пятьдесят, таких, что режет в глазах - так ярко, штанами по ветру парусят, лисят, зубастых смешных крысят.
И если Богу нужны артисты, танцоры, клоуны и шуты, паяцы в шапочках золотистых, то это, ясно же, я и ты. Как брызги чьей-то неловкой кисти на приготовленные холсты, напортить, прыгнуть и укатиться, пока художник ушел в кусты. Обнять, смеяться до немоты.
Не тех, что смотрит с тоской мадоньей сквозь непроглядные облака, а нас - ведь нас не сыскать бездомней, больней, безвыходней и бездонней, мы спим на теплых его руках. Мы знаем запах его ладоней - полыни, пота и молока. Мы не покинем его пока.
Бери нас, Боже, скорее, ну же, бери в гимнасты, в шуты бери. Тебе же вряд ли совсем не нужен огонь, живущий у нас внутри, хоть на секундочку посмотри.
Господь молчит, я хочу купаться, вокруг прозрачно и горячо. Смешно и сладко немеют пальцы, когда ты тычешься мне в плечо.
Господь поймал нас еще мальками и каждый миг разделил на два. Вода шумит, огибая камни, шуршит нечесанная трава. И пахнет солнцем и васильками твоя пушистая голова.

Аля Кудряшева

Помнишь, как это - солнце за кромкой леса, серые скалы, родинка у виска. Ветер смеется, прыгает, куролесит, ветер втыкает палки в мои колеса, красит коленки пятнышками песка.
Мне бы замерзнуть, сжаться, а я стекаю, и извиняюсь, зная, что я права. Жизнь наконец осознала, кто я такая, жизнь поняла, куда я ее толкаю и отобрала авторские права.
Помнишь ли эти дни, локотки в зеленке, дергала струны, снашивала колки. Физика на коленке - как на продленке, помнишь, ты называешь меня Алёнкой, я огрызаюсь - Алька и никаких.
Кажется, я жила на проспекте Славы, Мити или Володи, давным-давно. Как я дрожала - только не стать бы старой, как я тебя встречала, возле состава, как мы лакали розовое вино.
Помнишь, как в марте мы открывали рамы, тусклые дни соскабливали со стен. Как я теряла зимние килограммы, точная съемка, яркие панорамы, помнишь, как я любила тебя - совсем.
Вот я сижу за стойкой ночного бара, тупо считаю трупики сигарет. Помнишь - а каждый вечер, как после бала, как я со всех страниц себя соскребала и оставляла рядом с тобой гореть.
Помнишь, или не помнишь, а было сколько теплых ночей, невыдержанных утрат. Как мы с тобой валились в чужую койку, между симфоний, между дневных осколков и засыпали в позе "сестра и брат".
Как я ждала осеннего ледостава, как я в ночи молилась за наш союз...

Господи, кто бы понял, как я устала,
Господи, кто бы понял, как я боюсь.


Алька Кудряшова

Двадцать перышек за плечами - облетели, пора линять. Я иду, шевелю ключами, люди
пялятся на меня. В уши музыку, лейся песня, голос плавится заводной, нам, казалось,
так сложно вместе, но еще тяжелей одной. Выходи уж на связь с эфиром, слышишь, ты, я тебя люблю. Продавец из ларька с кефиром называет меня: "Верблюд". "Подходи, - говорит, - родная,
выбирай для себя еду" Если я и себя не знаю, то зачем я к нему пойду?
Воздух - синий с привкусом яблок, бьет испариной лучевой. Я живу пока по ноябрь,
получается ничего. Я хорошая. Плеер - shuffle. Сочиняю в метро стихи и вяжу
тебе серый шарфик из акриловой чепухи.
На карнизе пригрелась кошка, сочиняю письмо себе, я комок леденелой крошки в задыхающейся трубе. Говорить - это всё, что можешь, говоришь всё равно не то, так размазывай плач по роже, бейся лобиком в монитор.И, давайте, вдвоем катитесь, ждет холодная пустота, просто вы никак не хотите быть счастливыми просто так. Просто чуять струной подвздошной, что уже не страшна стена, просто стиснуть с утра ладошки, и от радости застонать. Нет, вы будете
до рассвета, выводя из себя семью, выводить километры бреда в перегревшемся Ай-Си-Кью.
И рассвет по мозгам - дубиной, все дороги приводят в Рим.
"Ну, спокойной ночи, любимый. Значит, завтра договорим."
А машины асфальты сжирают, как сжирает дрова огонь, двадцать первый листок - журавлик, приземлившийся на ладонь.
Я хорошая, даже очень, только глупая, как кирпич. Раз уж выбрал меня средь прочих - так изволь уж теперь, терпи. Выбрал, выбрал и, между прочим - не ругал ведь судьбу свою.
Мы ведь можем, если захочем быть счастливыми. Зуб даю.

А. Кудряшева

И когда ты будешь плакать, что скоро двадцать, то есть четверть жизни вылетела в трубу, не умеешь ни общаться, ни одеваться, и не знаешь - а куда тебе вдруг деваться, только Богу плакаться на судьбу.


И когда тебя не возьмут ни в друзья, ни в жены, а оставят сувенирчиком на лотке, ускользнут, уйдут из жизни твоей лажовой - а тебя из печки вытащат обожженной и оставят остужаться на холодке.


И когда тебе скажут - хочется, так рискни же, докажи, что тоже тот еще человек, ты решишь, что вроде некуда падать ниже, и вдохнешь поглубже, выберешься из книжек - и тебя ударит мартом по голове.


И вода, и этот воздух горячий, блядский, разжиженье мозга, яблоки в куличе. И друзья, котрые все же смогли добраться, обнимают так дико трогательно, по-братски, утыкаются носом в ямочку на плече.


Ты уже такая уютная - в этих ямках от носов твоих женатых давно мужчин, несмеянка, синеглазая обезьянка, под мостом горит Нева нестерпимо ярко, и звенит трамвай, и сердце твое трещит.


А весна всегда отказывает в цензуре, разворачивает знамена, ломает лед, ветер хлещет по щекам золотым безумьем, на распахнутом ветру, на трехкратном зуме, обниматься на бегу, целоваться влет.


И тогда ты будешь буковками кидаться, как остатками несъеденного борща. Твой роман не пережил никаких редакций, вы вообще такие дружные - обрыдагься, то есть даже разбегаетесь сообща.


Ноль седьмое счастье, двадцать седьмое марта, голубое море, синие паруса. Ты заклеиваешь конверты и лижешь марки, солнце бьется наверху тяжело и марко, и густым желтком стекает по волосам.

Аля Кудряшева

Она раскрасила губы огнем карминным, чтоб стать, как все, чтоб быть - под одну гребенку. Она отвыкла, чтобы ее кормили, она выбирает ежиков в "Детском мире" - и продавщицы спрашивают "ребенку"?

Ее цвета - оранжевый с темно-синим, она сейчас тоскует, но тем не менее она умеет выглядеть очень сильной. Она давно не казалась такой красивой - чтоб все вокруг шарахались в онеменьи.

Не то чтоб она болеет - такое редко, ну, раз в полгода - да и слегка, негромко. А вот сейчас - какие ни ешь таблетки, в какие ни закутывайся жилетки - царапается, рвет коготками бронхи.

Она обживает дом, устелив носками всю комнату и чуточку в коридоре. Она его выкашливает кусками, она купила шкафчик и новый сканер, и думает, что хватит на наладонник.

Ее любимый свитер давно постиран, она такая милая и смешная, она грызет ментоловые пастилки, она боится - как она отпустила - вот так, спокойно, крылышек не сминая.

Она не знает, что с ним могло случиться, кого еще слова его доконали. Но помнит то, что он не любил лечиться, и сладкой резью - родинку под ключицей и что он спит всегда по диагонали.

Она подругам пишет - ты, мол, крепись, но немного нарочитым, нечестным тоном, разбрасывает по дому чужие письма, и держится, и даже почти не киснет, и так случайно плачет у монитора.

Она совсем замотанная делами, она б хотела видеть вокруг людей, но время по затылку - широкой дланью, на ней висят отчеты и два дедлайна, и поискать подарок на день рожденья.

Она полощет горло раствором борной, но холодно и нет никого под боком. Она притвориться может почти любою, она привыкла Бога считать любовью. А вот любовь почти что отвыкла - Богом.

Всё думает, что пора поменять системку, хранит - на крайний случай - бутылку водки. И слушает Аквариум и Хвостенко. И засыпает - больно вжимаясь в стенку - чтоб не дай Бог не разбудить кого-то.

Алька Кудряшева

Вот собака-удача бежит за подброшенной палкой,

Я хотела к тебе, но внезапно закончился день.

Я хочу с тобой жить в невеселом заброшенном парке,

Где деревья степенно спускаются к самой воде.



Где свистят соловьи и гуляют печальные кони,

Малахитовым бархатом мох у подножия стен,

Там я стану спокойней, наверное даже покорней,

Буду тихо шептать "я люблю", расстилая постель.



Расстилая постель, расплетая усталые пряди

Рассыпая мерцающий шелк небогатой косы,

Постучишь, переступишь порог, поцелуешь не глядя.

И заплачет в своей колыбели проснувшийся сын...



Отменить. Не сюжет. Из меня никудышная парка,

Даже в собственной жизни сбиваюсь на спетый мотив.

Я хочу с тобой жить в невеселом заброшенном парке,

Где гуляют ветра и сплетаются наши пути.



Где простуженный голос сплетается с вымокшим летом.

Где смеяться, ругаться, курить, говорить невпопад

Прижиматься друг к другу под старым изодранным пледом.

Расплетая пушистые косы - живой водопад.



Тоже, в общем, неплохо, но скучно, придуманно, плоско,

Предпоследний трамвай вперевалку по рельсам бежит.

Ветер треплет короткие лохмы отросшей прически.

Черт бы с ним. Это всё ерунда. Я хочу с тобой жить

Алька кудряшова

Вот допустим , ему шесть , ему подарили новенький самокат . Практически взрослый мальчик , талантлив и языкат. Он носится по универмагу, не разворачивая подарочной бумаги, и всех вокруг задевает своим крылом. Пока какая-то тетя с мешками по пять кило не возьмет его за плечи, не повернет лицом, и не скажет надрывным голосом с хрипотцой : "Дружок, не путайся под ногами, а то ведь в ушах звенит." Он опускает голову, царапает "извини" и выходит. Его никогда еще не ругали.

Потом он растет, умнеет, изучает устройства чайников и утюгов. Волосы у него темнеют, он ездит в свой Петергоф, он рослый не по годам, и мать за него горда и у первого из одноклассников у него пробивается борода. То есть он чувствует, что он не из "низких тех", в восемнадцать поступает в элитнейший Политех и учится лучше всех. Но однажды он приезжает к родителям и застает новорожденную сестренку и сестренкину няню. Она говорит: "Тихо, девочка спит." Он встряхивает нечесанной головой и уходит и тяжко сопит, он бродит по городу, луна над ним - огромный теплый софит. Его еще ниоткуда не выгоняли.

В двадцать пять он читает лекции, как большой, его любят везде, куда бы он ни пошел, его дергают, лохматят и теребят, на е-мэйле по сотне писем "люблю тебя", но его шаблон - стандартное черта-с два, и вообще надоела, кричит, эта ваша Москва, уеду туда где тепло, и рыжее карри. И когда ему пишут про мучения Оль и Кать, он смеется, и сообщает: "мне, мол, не привыкать". Он вообще гордится тем, что не привыкает.

И, допустим , в тридцать он посылает всё на, открывает рамы и прыгает из окна - ну, потому что девушка не дала или бабушка умерла или просто хочет, чтобы про него написали "Такие дела", или просто опять показалось, что он крылат - вот он прыгает себе, попадает в ад, и оказывается в такой невероятно яркой рыже-сиреневой гамме. Всё вокруг горят, страдают и говорят, но какой-то черт ворчит: "Погоди еще." и говорит: "Чувак, не путайся под ногами." И пинает коленкой его под зад.

Он взлетает вверх, выходит, за грань, за кадр.
Опирается о булыжник, устраивается на нем уютно, будто бы на диванчике.
Потом поднимает голову.
Над головой закат.
И он почему-то плачет, и тычется носом в пыльные одуванчики.

Аля Кудряшева

Кого - неважно, жучка, букашку, ласкаться, трогать сердечной мышцей,
кого не важно - хотя бы кошку, чтоб кто-то просто дышал в подмышку.
Кого - неважно, пыльцу, песчинку, живое, ищущее, конечно,
кого - неважно, щенка, мужчинку, до боли, рядом, щемяще, нежно.
Под влажным небом - весенним спиртом, куда мне деться, куда лучиться,
я тоже - кошкой, пушистой спинкой, ну, чтоб приткнуться к кому случится.
Без слез, без выдохов, без печали, лечиться чаем, трамваем мчаться,
звенеть ключами, дрожать плечами, качаться, чаяться, не кончаться.
Звенеть неистовей, жечь причастьем, чуть воровато ловить улики чужого солнца,
чужого счастья в любой случайной полуулыбке. Искать красивых, земных, далеких,
желать полвека вот так гореть им, и зимний воздух давить из легких
вишневым запахом сигаретным.
Я улетела, почти пропала, вот так нелепо, чуть-чуть по-детски,
курьер приносит букет тюльпанов на голубой Университетской.
Шутить, насмешничать, развлекаться... С цветами? Аля? Ну, как же... Вы ли?
Дивится бабушка возле кассы - такие свежие, как живые.
Я не такая, как ты придумал, я не умею всю жизнь прощаться,
и хватит мне говорить - приду, мол, - ведь ты умеешь не возвращаться,
я не могу так - чтоб всё застыло, когда вокруг пустота и ветер,
махни рукой, поцелуй в затылок, оставь мне голубя на конверте.
Ну, отпусти меня, ну прости мне, такой подарок - весной, под елку.
А то сижу в чистоте простынной - и сердце прыгает воробьенком.

Тебе ж не жалко - на самом деле, ну, на минутку, ну на денек-то.
Чтоб я заснула - хоть раз в неделю - не оглушительно одиноко.


Алька Кудряшева

Не дай тебе бог заедать алкоголь анальгином,
Не дай тебе бог засыпать в незнакомой постели,
Не дай вам господь представать перед богом нагими
Пред богом, пред утром, где стекла едва запотели,

Не дай тебе бог говорить о любви в смсках,
И в письмах читать между строк в коридорах осенних.
Не дай тебе бог не найти подходящего места,
Точнее найти - и все время жалеть о соседнем.

И если ты будешь, а я ведь уверена - будешь,
Бродить по ночам, безответно по городу шляться.
Дай бог тебе, милая, в целом не выбиться в люди,
А вбиться в себя, безнадежно, по самую шляпку.

И если ты стерпишь - а я уже знаю, не стерпишь
Мои дидактически точные фразы "как в школе",
Поверь, что шиповник был тоже лохматым и терпким,
И так же кололся. И так же болели уколы.

И тот же минор и мажор - будто в "Хава Нагиле",
И те же обиды - настолько сильнее меж прочих.
Не дай тебе бог заедать алкоголь анальгином
А все остальное, мне кажется, будет попроще.

Аля Кудряшева

Меня кто-то любит, Боже мой, кто б то ни был,
Меня кто-то помнит, Боже мой, кто б то нЕ жил,
Пусть им - всем тем - нарисованы будут нимбы,
Пусть им - всем вам - адресована будет нежность.


Аля Кудряшева

Посидели, выпили, выпили, разошлись,
А на улице холодно, дома – еще мерзей.
И из речи сочится мат, как из носа слизь,
Страшно не рассчитать, растерять друзей.

Нет, еще не тоска, да, но уже хандра,
Прогуляйся по улице, выслушай Les passants,
Если вышло – то шанс высок дожить до утра,
Если нет, то это не так уж важно спасать.

Минус двадцать теркой шастает по щекам,
Прочищает голову, и истощает текст.
Мы когда-то своих узнавали по почеркам,
А теперь оказалось, тогда мы нашли не тех.

Посидели, выпили, мне на метро, живи,
Мы когда-нибудь встретимся, милый, но не сейчас.
Обнимались до боли, но не от большой любви,
Грели руки в чужих ладонях и грели чай.

Я вернусь – или ты – никто не откроет дверь,
Эта очередь – хоть за лаской, но за дверьми
Две руки у каждого – если Господь дал две,
Значит, он считал, что это и есть твой мир,

Заключенный в варежках, в музыке, что в ушах,
Где французские девочки щурятся от помех,
Ангел ехал в трамвае, в стекло на тебя дышал,
Под дыханьем райские птицы летели вверх.

Под дыханьем, под дых, славословьем «не одинок»,
Под колючими звездами щуришься из-под линз
И не верь, когда в дверь с утра зазвенел звонок.
Посидели, выпили. Выпили – разошлись.

Посидели, выпили. Выпили - ну и пусть,
Дело в целом не в градусах, не о мечте вдвоем.
Ты выходишь в морозный вечер и мир твой пуст,
Словно ангел пока не думает о твоём.

Аля Кудряшева

Я работаю солнечной батареей, я в кармане оранжевом солнце грею, чтоб оно на небо взошло скорее и чесало макушки заснувших лип. Солнце ловит за пальцы меня лучами, я его приручила и отвечаю, солнце просит завтрак и выпить чаю, просит прямо внутрь его налить.
Солнцу так одиноко ходить по кругу - вот нашло, понимаешь, себе подругу, и ему всё равно - хоть любовь, хоть ругань, поболтать бы вот только о ерунде. Я его несу осторожно очень, ведь оно непоседливо между прочим и всё время выпрыгнуть хочет ночью, чтобы вдруг повсюду случился день.
Я работаю солнечным развлеченьем, я кормлю его по утрам печеньем, а потом усталой порой вечерней я ему чумазую спинку тру. И когда уже все разбрелись и спят, я отмываю солнцу босые пятки, а то все ведь заметят на солнце пятна, многим это будет не по нутру.
Но потом постепенно солнце взрослеет, в переходном возрасте жарит злее, и багровым пятном по ночам алеет, и подчас забывает придти домой . А приходит - горячее, как жаровня, говорит, что я, мол, ему не ровня, и не родственница я ему по крови, и что вид ему неприятен мой.
Понимаю, я, в общем, сама такая, я всем прихотям солнечным потакаю, а оно мне в сердце лучи втыкает, чтоб до боли - а мне так тепло в груди. Покричит об измене, тоске, обмане... а потом тихонько к себе поманит и заснет спокойно в моем кармане, и я буду бояться его будить.
Я работаю солнечной батареей. На рассвете прохладно, восток сереет, воздух пахнет листьями и сиренью, и пора бы уже открывать карман. Я держу карман шире, чтоб было проще... солнце сонное нос конопатый морщит, а потом восходит над тихой рощей, рассыпается искрами по домам.

Аля Кудряшева

Я работаю солнечной батареей , я в кармане оранжевом солнце грею, чтоб оно на небо взошло скорее и чесало макушки заснувших лип. Солнце ловит за пальцы меня лучами, я его приручила и отвечаю, солнце просит завтрак и выпить чаю, просит прямо внутрь его налить.
Солнцу так одиноко ходить по кругу - вот нашло, понимаешь, себе подругу, и ему всё равно - хоть любовь, хоть ругань, поболтать бы вот только о ерунде. Я его несу осторожно очень, ведь оно непоседливо между прочим и всё время выпрыгнуть хочет ночью, чтобы вдруг повсюду случился день.
Я работаю солнечным развлеченьем, я кормлю его по утрам печеньем, а потом усталой порой вечерней я ему чумазую спинку тру. И когда уже все разбрелись и спят, я отмываю солнцу босые пятки, а то все ведь заметят на солнце пятна, многим это будет не по нутру.
Но потом постепенно солнце взрослеет, в переходном возрасте жарит злее, и багровым пятном по ночам алеет, и подчас забывает придти домой . А приходит - горячее, как жаровня, говорит, что я, мол, ему не ровня, и не родственница я ему по крови, и что вид ему неприятен мой.
Понимаю, я, в общем, сама такая, я всем прихотям солнечным потакаю, а оно мне в сердце лучи втыкает, чтоб до боли - а мне так тепло в груди. Покричит об измене, тоске, обмане... а потом тихонько к себе поманит и заснет спокойно в моем кармане, и я буду бояться его будить.
Я работаю солнечной батареей. На рассвете прохладно, восток сереет, воздух пахнет листьями и сиренью, и пора бы уже открывать карман. Я держу карман шире, чтоб было проще... солнце сонное нос конопатый морщит, а потом восходит над тихой рощей, рассыпается искрами по домам.

Алька Кудряшова

А у вас аврал, ваши мозги пора расклепывать,
Ты вчера наврал, значит, нынче будешь расхлебывать.
Выдох-вдох на шаг, вправо-влево, а в центре лужина.
Дождь сопит в ушах, как ежонок, хотящий ужинать.

Бродят люди цвета воска,
Дремлют на лету.
У меня есть конь в полоску
С васильком во рту.

Вечер мимо нот тополиным пухом чихается,
А у вас цейтнот суетится и чертыхается,
С корабля на бал, скоро, блин, голосуешь частнику,
Молотком в набат, поможите, люди, хоть часиком.

Только всё же дело к лету,
Корабли в порту.
У меня есть лошадь в клетку
С розочкой во рту.

А у вас июнь, а у вас час за часом гонится,
На вокзале который раз поезда вагонятся,
И какой-то важнейший чин, заикаясь фразами,
Что-то умное вам кричит, и зовет заразами.

Разворачивай дебаты,
Говори не то.
У меня есть конь горбатый
В бежевом пальто.

А у вас бега тараканьи по кругу вертятся,
И коса находит на камень, и в смех не верится,
Далеко покой, даже дальше, наверно, полюса.
Но подходит конь и лохматит дыханьем волосы.

И значит, не важно, что делаем я и ты.
У нас есть лошадь, во рту у нее цветы.

Алька Кудряшова

а я сижу в ночи, и собака лает, так жалобно - куда уж там соловью,
дедка мороз, я пишу тебе соком лайма, кефирчиком залью и дымком завью.
будешь читать - пожалуйста, пожелай мне вырубить это чертово ай-си-кью.
столько народу в четыре утра в онлайне - страшно за их налаженную семью.

Алька Кудряшова